Если ранним утром выйти на набережную, то сырой балтийский ветер полезет под куртку, попытается сорвать шапку и закружит, упруго толкая тебя назад в четкие и прямые линии Васильевского острова. Осенью ветер с залива запирает Неву, и тяжелая черная вода на глазах поднимается, подходя к краю гранитной набережной.
Рано. Половина шестого. В летящей мороси фонари вверху смотрятся желтым яичным пятном. На набережной никого нет, только вывернет из-за горного института и промчится на страшной скорости со скрипом и грохотом первый трамвай. За окном единственный пассажир досыпает, согнувшись на фанерном сиденье и мотая головой в такт броскам вагона. Но вот трамвай умчался, унося красные огоньки и исчез, растаял, чтобы вдали свернуть на мост лейтенанта Шмидта.
Идет к мосту, придерживая рукой фуражку-мичманку, и Олег. Чтобы по мосту перейти Неву, свернуть на Английскую набережную, пройти ее и потом вдоль Адмиралтейского канала дойти до Адмиралтейских верфрй, где днем через высокий забор и дома видны мачты стоящего на ремонте парусника.
Парусник на ремонте уже третий месяц. Первые полтора с корабля сутками не уходили рабочие. Ломали переборки старых кают, в которых еще недавно ютилось на подвесных койках по шесть-восемь курсантов, чтобы сделать каюты или, точнее, апартаменты для богатых туристов. Резали трубопроводы, срывали доски палубы. Над ней выли шляфирки, стучали пневмомолотки, сбивая старую краску и ржавчину, обнажая темно посверкивающий серебром металл. Но через два месяца деньги на ремонт кончились, ушли на другие суда рабочие, и парусник остался у стенки завода ожидать решения судьбы. Найдутся ли на него деньги у бедного государства, или купит его новый богач или просто, сняв все ценное, отправят корабль в последнее плавание - на металлолом в Китай или Индию.
Никто не будет платить зарплату команде стоящего на приколе корабля, и ее рассчитали, отправив по домам. Остались лишь Олег - штурман, третий помощник капитана, еще молодой парень двадцати пяти лет, лишь несколько лет назад закончивший высшую мореходку, и Павел Леонидович, старший механик - "дед", пятидесятилетний отставник, двадцать с лишним лет отходивший механиком на эсминцах и крейсерах, а сегодня оба они - сторожа, несущие вахту у трапа двенадцать через двенадцать, поделив сутки надвое.
Набережная еще спит. Спят дома с темными окнами. Они стоят уступом, словно повернулись по команде, держа равнение в сторону моря. Спят пришвартованные к набережной речные сухогрузы. Новенькие, с иголочки, с еще закрытыми деревянными щитами прямоугольными иллюминаторами. У речников все не как у людей, скорее, не иллюминаторы на их судах, а окна. И ходят они по своим рекам от бакена к бакену, как по веревочке. Сухогрузы поставили в ряд по четыре - пять и лишь на мачте крайнего зажжен стояночный огонь. Невская волна поднимает их одно за другим, словно клавиши гигантского пианино.
Вчера был выходной. Узкий газон забросан смятыми картонными стаканами, пустыми сигаретными пачками, пластиковыми бутылками. В воскресенье здесь прошла московская орда. Новая мода из обгаженной столицы ночным поездом приехать в Питер, покуролесить здесь, пошляться по Невскому, съездить на фонтаны в Петродворец, полетать на катере по Неве и каналам, съесть шашлык на набережной и вечером, культурно отдохнув, на ночном экспрессе укатить назад в Москву.
Теперь ветер с Балтики гонит не листья, а пустые пакеты из-под чипсов и орешков.
Над домами с другой стороны Невы медленно светает. Издалека они кажутся разномастными и маленькими словно на открытке. Негроидный Иван Федорович Крузенштерн стоит на постаменте напротив военно-морского училища, задумчиво свесив голову. А Олегу надо свернуть направо, по мосту пройти над Невой и еще раз свернуть направо к верфи. На мосту ветер прохватит насквозь, и он бежит к остановке, чтобы успеть вскочить в проходящий трамвай.
* * *
Попасть в обычную, рядовую петербургскую квартиру просто. Надо недолго идти по любой центральной улице или проспекту, неважно, на Васильевском острове, Петроградской стороне, Коломне или даже по Невскому проспекту. Вскоре, в парадном ряду домов обнаружится арочка. За ней небольшой, сплошь заасфальтированный, заставленный машинами двор. Еще одна арочка в глубине уведет еще дальше от проспекта, снова будет дворик узкий и высокий, так что сходящиеся кверху стены домов открывают лишь маленький участок неба. В дворике много всякого хлама, каких-то коробок, разломанной мебели. Древний автомобиль полуразобран и вместо колес стоит на деревянных чурках. Есть еще и третий двор, но там и вовсе свалка, стоят помоечные баки, даже днем шныряют крысы. И все же это дворы, куда выходят двери подъездов. Бывшие черные лестницы доходных домов все также круты и узки, выкрашены в густой зеленый или темно-коричневый цвет, только краска давно облупилась. На каждой площадке тяжелые деревянные двери украшены гирляндой звонков. Под некоторыми звонками еще и по несколько фамилий на табличках.
Понять, сколько семей обитает за дверью, трудно. Проще всего, зайдя в квартиру, пересчитать вывешенные на стене в ряд электросчетчики. Те словно живут своей жизнью ночью, или стоят или, тихо жужжа, еле крутятся в такт тарахтящему за стенкой комнаты холодильнику. Оживают они лишь утром, когда многочисленные жильцы встают, занимают очередь в ванну, готовят завтрак и собираются на работу, и вечером, когда они возвращаются в комнаты бесчисленных питерских коммуналок.
Лида встала рано, точнее, проводив гостя, не стала ложиться, чтобы успеть приготовить завтрак и помыться, пока не начнется утренняя суета в квартире. Но следом из своей комнаты вылезла соседка - бабка Анна Степановна, впрочем, в квартире ее давно уже называли просто баба Нюра. Обычная бабка, жила одна всю жизнь, копила "приличные" вещи, забивая ими шкафы, а, выйдя десять лет назад на пенсию, потихоньку снашивала их одну за одной, отдельно отложив "смертное".
Ходила она тяжело, вперевалку на больных ногах, колыхаясь при ходьбе всем своим грузным телом.
Бабка пришкандыбала на кухню, тяжело села на табуретку, глядя на Лиду.
- Ушел твой, - даже не спросила, а словно подтвердила она.
Лида, не отвечая, зажгла свою конфорку на одной из двух стоящих на общей кухне газовых плит и ждала, когда закипит чайник. Опустив голову, щурясь, смотрела на желтоватое пламя. Прямые короткие волосы лезли в глаза, и она отводила их рукой, потом ёжась, снова запахивала халат, и тонкая ткань послушно обтягивала тело.
- Ушел, - продолжила бабка, - они, эти, которые в форме, всегда свое дело сделают и уходят. О-хо-хо. За стенкой-то все долбят, ремонт какой, глядишь, дом совсем развалят.
Бабка подождала, что ответит Лида. Но та молча стояла у плиты, глядя на огонь, и Нюра перешла к другим вещам, близким и понятным:
- Рынок-то на Садовой был, как хорошо! Два трамвая и там. Теперь, говорят, в Озерках дешевый. На Хо Ши Мина, какой-то.
Лида не отозвалась и на рынки. Но истосковавшуюся по общению бабку остановить было не так-то просто.
- Днем сосед новый въехал. Морда поперек себя шире. К Давыдовичам, в их комнату. И ордера нет! Купил, и все! Вот теперь времена, без ордера жилье дают. Пошел и купил. Одни мы с тобой, да Гришка-алкаш остались с этим мордоворотом. Тетка-то пишет?
- Пишет, - просто ответила Лида, сняла закипевший чайник и понесла его к себе в комнату.
- Привет ей от меня. - Бабка Нюра поднялась с табуретки и, тяжело переваливаясь, пошла к себе, чтобы глядеть в окно на каменный двор-колодец с единственным сухим, без листьев, торчащим из асфальта деревом.
Квартира потихоньку просыпалась. Потащился на кухню Гриша - давно потерявший возраст алкоголик, шел с закопченной кастрюлькой, не сготовить, а стянуть что-нибудь у соседей. Вернулся, хлопнув дверью, с пробежки новый сосед. На ходу, стягивая красный спортивный костюм, пошел в ванную. Еще две двери комнат были закрыты, их жильцы давно уже куда-то съехали.
***
С Лидой Олег познакомился в начале лета. Парусник, до того, как поставить в заводской док, ошвартовали у набережной между речными сухогрузами и катерами военно-морского училища. Был какой-то праздник, и народ целый день толокся вокруг, глазея на корабли.
Ближе к вечеру, когда сошли на берег капитан и старпом, Олег остался старшим на борту, стоял у трапа вместе с вахтенным, коротая время и слушая с берега крики восточного человека. Тот, словно карикатурный торговец с рынка, в огромной кепке над лицом со жгучими усиками, внизу у трапа жестикулировал, доставал из кармана пиджака толстую пачку денег, перехваченную резинкой. На своей машине, старой, видавшей виды иномарке, он въехал прямо на набережную, и теперь за ее окнами было видно скучающих девиц, лениво поглядывающих на парусник.
- Слушай! Ну почему нельзя? Давай договоримся.
"Торговец" хотел на ночь зафрахтовать корабль, покатать девочек по Финскому заливу.
- Сколько? - Край пачки разлохматился и развернулся как букет.
- Пятьсот тысяч. - Коротко бросил Олег. - Долларов. Покупай парусник и катайся хоть всю жизнь.
Восточный человек ругался на каком-то непонятном языке, девицы в машине зевали, вечерний ветер лениво шевелил флаг.
- Не ругайся, здесь не тебе не кабак, - сурово с высоты палубы заметил вахтенный.
- Пачему не кабак?! Где тогда кабак? - возмутился восточный человек.
- Езжай на Петроградскую, там у Петропавловской крепости такой же парусник в бордель превратили. В нем и оттянешься со своими лярвами.
Вахтенный, несмотря на свои сорок с лишним лет, каждый день по два часа тягал гири. У него и бицепсы уже были как эти гири - круглые и твердые, как шары. Сам он, широкий, квадратный, как шкаф, загородил трап.
Восточный человек ринулся было наверх, глазами наткнулся на вахтенного, оценил его и повернул назад. Отъезжая, он еще что-то кричал через опущенное стекло, а одна из девиц махала на прощание рукой.
- Этот кабак, "Кронверк", когда еще парусником был, ленинградской мореходке принадлежал, "Сатурн" назывался. Испоганили корабль! Хотя, разве помнит, кто об этом? Мне так батя рассказывал. Он в мореходке этой политэкономию преподавал, вроде как менеджмент, только времен развитого социализма.
Вахтенному стоять у трапа было скучно, ему у него еще ночь коротать. Да и штурман давно бы уже ушел в каюту, просто загадал, вот еще три симпатичных девушки пройдут мимо, и тогда он со спокойной совестью пойдет к себе и придавит койку минут на триста по-походному, не раздеваясь.
Девушки, которых до этого было много, словно исчезли. Вечер давно растворился в белой ночи. Мимо прошла одна парочка, подальше от пирса, у самой стеночки, поднимающейся к тротуару. Как пограничники с дозором, прошли собачники. Последней, с пятнистым далматином на поводке, прошла у борта совсем еще девчонка в красной куртке, желтых хрустящих штанах из плащевки с большими наушниками на коротко стриженой голове. Она проплыла, покачиваясь в такт неслышной музыке, утащив за собой и упиравшегося далматина, который все не мог остановиться и пристроиться по своим собачьим делам.
Набережная опустела, и Олег уж подумал, что в этот раз придется, не дождавшись удачи, идти в каюту, когда невысокая девушка прошла вдоль борта, задрав голову, рассматривая уходящие в небо мачты.
- Полновата, - пожевал губами вахтенный.
Олег проводил девушку взглядом. Она, продолжая идти, все не могла оторваться взглядом от переплетенных снастями рей. Маневр неосторожный, поскольку и без заведенных на берег канатов по асфальту тянулись шланги, подающие воду, электроэнергию, все что нужно кораблю на стоянке.
Электрический кабель, толстый, как удав, лежал, провисая на крохотных деревянных козлах, и засмотревшаяся девушка, зацепившись за него, охнув, неловко взмахнула руками и растянулась прямо на пирсе.
Штурман рванулся к ней, как охотничий пес к добыче. Вахтенный только успел покрутить головой.
- Вы не ушиблись? Что ж вы, девушка, так неосторожно?
С его помощью она поднялась, отряхнула ладони, попробовала шагнуть и тут же, сморщившись от боли, схватилась за коленку. Кожа в сбитых местах стала молочно-белой цвет, кое где проступили красные капельки крови.
- Рассадила... - с досадой сказала она, снова неловко попытавшись шагнуть.
- Придется оказать помощь. - Олег выпрямился, встав по стойке "смирно", и поправил фуражку, - прошу пройти на борт.
- Нет, - твердо сказала она. - В другой раз. Я уж как-нибудь до дома доберусь.
Уже было поздно, и третьи, четвертые и последующие девушки могли пройти мимо разве что утром.
- Я вам честно скажу! В другой раз вряд ли получится. Наш барк последний в мире, и в следующий раз упадете вы или просто гулять придете, мы уже так далеко можем оказаться... Где-нибудь в другом полушарии.
- Последний в мире?..
- Ну, может, и есть еще парочка, где-нибудь в Бразилии. К тому же происшествие с вами случилось рядом с судном, и мы обязаны оказать медицинскую помощь. Все будет занесено в вахтенный журнал, как и положено. Вас как зовут? - с деловым видом раскрыл Олег блокнот.
Вахтенный, все это время с интересом наблюдавший за ними с палубы, подал голос:
- Последнему экскурсанту дня приз - чай с капитаном.
- Лида меня зовут.
Лида последний раз попыталась шагнуть сама, и обреченно приняв помощь, стала подниматься по трапу, вцепившись в ограждение и с опаской поглядывая на растянутую внизу сетку, в которую если и падали, так не гости, а свои возвращавшиеся с берега подвыпившие матросы.
Каюта третьего помощника была на этой же палубе, не надо ни подниматься, ни спускаться по трапу и, усадив девушку на крутой скрипучий диван он притащил из рубки дежурного ящик с красным крестом и занялся ее коленом.
Девушку вытянула на стул раненую ногу. Недоверчиво перепробовав все баночки из аптечки, Олег остановился на густой резко пахнувшей мази Вишневского. Отыскав в столе малярную кисточку, густо залепил мазью круглое симпатичное колено. Вскрыв несколько индивидуальных пакетов, он соорудил на ее ноге огромный марлевый шар. Со стороны, когда он отошел полюбоваться, его творение напоминало забинтованную голову.
Оказав первую помощь, Олег включил электрический чайник, усталый и довольный плюхнулся в кресло.
- Пятьдесят минут полной неподвижности. - Безапелляционно заявил он. - Потом вас, Лида, можно транспортировать.
- Куда это меня можно транспортировать? - поинтересовалась девушка.
- Куда хотите. В пределах Петербурга. Но лучше вам сегодня вообще транспортироваться в пределах парохода. Так для раны лучше.
- А по-моему, у меня просто ссадина и ушиб, - она иронически глянула на него. - А капитан сюда придет чай пить?
- Капитан на берегу. Но я за него. Могу и экскурсию провести в пределах каюты. Хотите сейчас из кают-компании какую-нибудь картину принесу, кораллы, кобру сушеную индийскую.
- Нет, кобру не надо.
Лида с удовольствием пила чай, грызла галеты, болтала. Штурман не замолкал. В его словах шквалы рвали паруса, бак скрывался в облаке пены штормовых волн, которые перекатывались через палубу. Возникали далекие жаркие страны и холод арктических побережий, и даже пара айсбергов с пингвинами продрейфовала перед ними. Между делом он успевал поглядывать в иллюминатор. Вот-вот должны были развести мосты, и ловушка захлопнется до утра. Да и девушка ему нравилась.
Как и положено, в свое время на въезде встала машина с мигалками и поползли вверх створки моста лейтенанта Шмидта.
- Ну, - лицемерно вздохнул моряк, - вот незадача, мосты развели. Это до самого утра. Так что, сейчас мы вас на ночлег определим.
Лида отставила чашку и встала. Осторожно покачалась на больной ноге.
- Не надо меня никуда определять. Я тут рядом на Васильевском острове и живу. А если что, я кричать буду.
Олег тоже поднялся. Вздохнув, надел фуражку.
- Коленки у вас круглые. А вы сразу "кричать"... Давайте я вас, Лида, хоть домой отведу.
* * *
Гриша, держа в правой руке кастрюльку, левой потирая грязную футболку у сердца, дошел, наконец, до кухни. Конфорки плиты были пустые. Он сунулся к широкому подоконнику, на котором у самого стекла стояла огромная, больше напоминавшая бачок, кастрюля.
Гриша воровато оглянулся, дрожащими руками снял со стены черпак. Он сдвинул крышку и полез черпаком прямо в густое, с медалями застывшего жира варево, когда крышка соскользнула и с грохотом упала сначала на подоконник, а потом и дальше на пол, дребезжа и подпрыгивая.
Гришу словно парализовало. Он стоял, прижав к себе кастрюльку, весь сжавшись, с черпаком с которого падали на подоконник тяжелые капли супа.
- От паразит! - Баба Нюра уже пришкандыбала из своей комнаты. - От паразитина! Ну ничего человеческого нет, все пропил. Ведь какой человек был. Слесарь! На заводе! Все пропил, паскуда.
Она вырвала из его безвольной руки черпак, поболтала им в бачке и щедро плеснула суп Грише в кастрюльку.
- Жри, паразитина!
Тот немедленно юркнул с кухни.
- Да хоть погрей! - крикнула она вслед, уже протирая тряпкой оставшиеся на подоконнике следы.
Гришу еще успел перехватить у двери новый сосед.
Он уже сходил в ванную и теперь стоял в коридоре с полотенцем на широких плечах. Его круглая бритая наголо голова торчала из плеч без всякой шеи. Голова была мокрой и напоминала бильярдный шар с ушами.
- Стой! - сосед навис сверху.
Гриша послушно замер, прижав к себе кастрюльку.
- На, подлечись.
У соседа в кармане спортивных штанов оказался "малек" - маленькая словно игрушечная бутылка самой дешевой водки с яркой этикеткой.
- И еще. Будешь окурки в раковину кидать - морду набью.
Гриша, наконец, добрался до своей комнаты и юркнул за дверь. Он бы даже наверно закрылся, да только замка у него не было, да и каких-то особенных вещей, чтобы их беречь, тоже.
Сосед еще прошелся по длинному и узкому коридору, вежливо посторонился, пропуская бабу Нюру.
- Привет, бабулька! Разговор к тебе есть. Лидка-то дома? Не знаешь, прописывать она своего Крузенштерна не собирается?
Бабка нового соседа побаивалась и теперь, пробормотав что-то, тоже скользнула к себе.
* * *
Лида оказалась крепким орешком. Выдержанным в старых правилах. Сначала она заставила Олега сводить ее в кино, после чего дала домашний телефон. После похода в скромное, хоть и в самом центре города кафе, поцеловалась с ним, прощаясь у подъезда. Но зато через две недели после спектакля в БДТ, где они с морским биноклем Олега отлично все видели с самой верхотуры, оставила его дома на ночь. Теперь, через месяц, у Олега даже был свой ключ, огромный с бороздками от входной двери и маленький, как карандашик с хитрой нарезкой от комнаты Лиды.
Парусник уже оттащили в завод, и жизнь Олега была поделена - двенадцать часов на вахте на пустом развороченном рабочими корабле и двенадцать свободных. Олег договорился с напарником. Его вахта была с шести утра до шести вечера. Механик был только счастлив, с завода, если кто и приходил на борт, так днем в рабочее время, когда дежурил Олег. Но в шесть вечера он, не задерживаясь на борту, торопился через Неву к Лиде.
Она же, если удавалось к этому времени освободиться в своей технической библиотеке Балтийского завода, шла навстречу и встречала его на полпути, часто посередине моста лейтенанта Шмидта, и дальше они шли уже вместе. Шли по набережной, на которой и познакомились.
- А я и раньше любила по набережной гулять, - призналась Лида, - или, если идти куда-то, хоть немного по ней пройти. Тут всегда новые корабли. Приходят-уходят. Флаги бывают интересные.
Два буксира как раз ворочали огромный сухогруз. Флаги у них были замусоленные, с неуловимыми цветами. Красавец сухогруз ворочался тяжело. У причала ткнулись в гранит белоснежные надстройки кормы, напоминавшие обычный дом с окнами, где трапы были просто крутыми лестницами, и в одном из пролетов женщина в халате вешала на просушку белье. Оранжевая спасательная шлюпка на самом верху выглядела чужеродной, занесенной домовитым хозяином на крышу. Грузовая палуба была длинной, уходящей куда-то за фарватер, с открытыми створками люков над трюмами, задранными словно заборы. И где-то вдали ближе к противоположному берегу Невы виднелся нос судна с небольшой мачтой, который неохотно полз за пыхтящим от усилия буксиром.
- Завидую я тебе Олег.
Лида остановилась и смотрела на бестолково крутящиеся вокруг судна буксиры.
- Сколько раз видела, и все равно не оторвешься. Уходит вот корабль куда-то далеко. В другие страны. И, может, не вернется.
- Лида! Какие проблемы. Копишь деньги, путевку покупаешь, и езжай хоть в Гондурас. Или в круиз на лайнере.
- Не то. - Лида вздохнула, - здесь, как видишь уходящий корабль, аж сердце щемит.
- Ой! Да вся эта романтика до первого рейса. А как поболтаешься несколько месяцев без заходов, когда пресная вода помыться, да постирать на пятнадцать минут раз в неделю, на консервах, да макаронах, так берег увидишь и за борт сигануть готов. Пойдем лучше к тебе. Будем сердце врачевать.
Олег поднял пакет сквозь стенки которого просвечивали яркие бока каких-то фруктов, торчала между ручек горлышко винной бутылки.
- Пойдем, Лидусик. Там и про страны поговорим.
- Пойдем...
Лидина комната была большой, метров двадцать. Только из-за высокого, за три метра, потолка размер скрадывался. К тому же она была заставлена добротной, оставшейся от тетки мебелью. Тяжелый комод, узкое высокое бюро, стол на массивных лапах. Даже мебель попроще не казалась чужой: крашенный морилкой под красное дерево фанерный шкаф с маленьким окошком в углу дверцы и полированный сервант из немецкого еще гэдээровского гарнитура. От тетки Лиде осталась и крутая упругая железная кровать с блестящими металлическими шариками на спинке. Чужеродной здесь была разве что большая серебристая магнитола на столе.
Пока Лида разбирала пакет, Олег встал у старинного потемневшего зеркала. Снял фуражку, пригладил волосы. Лицо сразу стало каким-то полным, толстогубым, очень сухопутным и словно просило нахлобучить сверху какую-нибудь кепку. Он повертел головой и так и сяк, снова нахлобучил мичманку, с удовлетворением кивнул и лишь потом отошел, повесив фуражку на вешалку у двери.
Олегу нравились и комната, и сама квартира. Было в ней что-то такое, неуловимое и с трудом угадываемое как, под вековым слоем. Широкий мраморный подоконник, на который Лида любила забираться с ногами. Уходящее вверх окно, закрываемое не на шпингалет, а на отходящие вверх и вниз от поворота ручки рычаги-засовы. Лепнина по краю потолка. И рамы, и тяжелая дверь были покрыты, словно шубой, многочисленными слоями краски. Обои в углу отходили толстым, как книга слоем, в котором, подобно бутерброду, они перемежались желтыми газетами. Из одной стены, совсем уж неожиданно, выпирал круглый и ребристый бок голландской печки. Когда Олег решил подкрутить расшатавшиеся ножки стола, то обнаружил под столешницей невесть как туда попавшую такую же желтую газету. На первой полосе снимок: Жданов подписывает мирный договор с Финляндией. Скрипел под ногами истертый паркет. В стене угадывались прежние, теперь забитые досками, и заклеенные обоями двери.
Дом тоже словно жил своей жизнью. Если прислушаться ночью, что-то в самой квартире скрипело, вздыхало. Неясный, как стертые шаги, шум доносился с лестницы и коридора.
Серенький свет с улицы едва проникал в комнату. Ветер с Невы через оставленную открытой форточку бесшумно шевелил занавеску. Олег бутылку и бокалы, вазу с яблоками и апельсинами поставил на подоконник. За окном ветер обсыпал деревья, гнал листья к набережной. Хоть и виден был через окно лишь пустой асфальт за деревьями, все равно, так ему казалось лучше, чем, как обычно, сидеть за столом.
Лида примостилась рядом и, положив голову на плечо Олегу, тоже смотрела на улицу. Здесь никогда не было потока машин. Стояли деревья, виден был крашек Невы, шли люди от Большого проспекта к набережной, и редко-редко проезжала какая-нибудь легковушка. Олег, осторожно, чтобы не потревожить девушку, разлил темное вино по бокалам.
- За что выпьем? - спросила она.
- Давай за твой дом, - предложил Олег. - Знаешь, после каюты я и любому месту рад, лишь бы под ногами твердо было, и движок под палубой не стучал. А тут так вообще, вот так сидел бы и смотрел на улицу.
- Э, матрос, - Лида оживилась, выпрямилась и ножом стала нарезать апельсин на ровные круглые дольки, - Здесь не улицы, а линии. Петр первый вообще хотел здесь каналы прорыть, Венецию сделать. И какой такой движок? У тебя же парусник! Шум ветра в парусах. Давай за ветер в парусах...
- Давай, - поднял бокал Олег, - просто с нашими размерами в узкости: в той же Неве, или когда по фарватеру идешь, без движка никак, снесет. Да и не при свечках же нам в море ходить в двадцатом веке, электричество нужно, вот вспомогательный дизель и молотит. И все равно, давай за ветер в парусах.
- И все же за дом надо. - Олег поставил пустой бокал, потянулся за яблоком. - Вот похожу еще в моря лет пять и где-нибудь в таком же месте якорь брошу. Чтобы тихо и спокойно, без суеты и море рядом.
- Мне и самой здесь нравится. Я и родилась в городке под Псковом, и выросла, а как сюда переехала, словно прикипела.
- Тебе же комната от тетки досталась? - Олег вновь наполнил бокалы. Бутылка уже наполовину опустела и все равно в сумерках белой ночи казалась темной почти черной.
- Да, она решила на родину вернуться, к сестре - моей матери. На пенсию вышла. Тогда ни продавать, ни дарить жилье было нельзя, и она со мной просто поменялась. Я и на работу ее устроилась. На заводе в техническую библиотеку.
- Не скучает она по Питеру?
- Да нет, у нее теперь сад, огород. Да наш городок еще древнее Питера. Просто теперь в глуши оказался. Остров - может, слышал?
- Остров... название, какое морское.
- Да. Переехала из Острова на Васильевский остров и стала в восемнадцать лет ленинградка, а теперь вот петебурженка. Сразу и не выговорить. Поначалу большая коммуналка была. Шесть семей, да еще в каждой по двое по трое. На кухне не повернешься. Утром в ванную и туалет очередь. А в последнее время тихо. Словно исчезают все. Две семьи комнаты продали кому-то. Так пустые и стоят. Теперь вот Давыдовичи тоже съехали. А у тебя, Игорек, только и есть, что каюта?
- Не знаю, - пожал Олег плечами. - Была комната в Клайпеде. Еще при советской власти. - А сейчас это другое государство, мне туда и не въехать. Надо в посольство идти, визу оформлять. Может, зайдем туда как-нибудь в рейсе, так сойду на берег, посмотрю. Давай, все же за дом выпьем. Чтобы он был.
Словно услышав тихий звон бокалов, в дверь постучали. Не дожидаясь разрешения, сунул босую голову новый сосед, повел ей из стороны в сторону.
- Эге! Да вы тут бражничаете!..
Сказав это, он сразу исчез, но через минуту появился снова с высокой четырехугольной бутылкой в руках и небольшим, плотно набитым пакетом.
- Пустите уж в избушку на огонек, - он протянул бутылку - это оказался джин - Олегу, а пакет с едой - Лиде.
Сразу прежняя тишина и покой оказались нарушены. Тарелки с подоконника перетащили на стол, зажгли свет. В пакете оказалась твердая, как палка, дорогая колбаса, кусок сыра и несколько банок: икра, оливки, какая-то рыба. С бутылкой этакий походный джентльменский набор. Даже небольшие, упрятанные в футляр стаканчики были в специальной коробке.
- Ну, - потер сосед руки, когда все было нарезано и приготовлено, - давайте, познакомимся, а то все по норкам словно мыши сидим в своих комнатах.
- И правда, - согласилась Лида, - а то мы все: сосед, да сосед, здрасьте - до свидания.
- Да я уж знаю, - кивнул головой он, наклоняя угловатую бутылку над стаканчиками, - мне бабуля все рассказала. Вот, говорит, Лида - хорошая девушка, не обижай, вот Олег - друг ее, человек морской, значит жилец вроде как временный. Ну, я что? Сосед, так соседом и зовите. Так что со знакомством...
- Фу! - отставила стаканчик Лида и замахала перед ртом ладошкой, - как елку съела!
Олег засмеялся, повернулся к гостю:
- Я, может, и временный, а вы постоянно прописанный, так чем занимаетесь?
- Скажем так, юрист с уклоном в практику.
- Это как? - не понял Олег.
- Очень просто, - пояснил сосед, ловко нарезая маленьким острым ножиком колбасу, - есть всякие доценты, профессора, что в институтах преподают. Теоретики, объясняют, как в жизни должно по науке быть. Есть ребята, которым дипломы по барабану, чисто конкретные пацаны, что по понятиям живут и знают, что как в жизни на самом деле есть. И то, и то - однобоко. Ну, а я на стыке - соединяю теорию с жизнью. Приспосабливаю законы жизни к нормам юридическим. Ну, и людям помогаю. Исполняю самые заветные желания.
- Раз так, и Лиде бы помогли, - засмеялся Олег, - Ей охота мир посмотреть, дальние страны.
- Поможем, - ни секунды не раздумывая, кивнул тот, - это легко, дадим такую возможность. Для некоторых и Колпино дальняя страна. Ну, а вам, уважаемый, чего бы хотелось?
- Мне? - Олег тоже думал недолго. - Хотелось бы, чтобы в Питере в старых районах запретили белые стеклопакеты в окна вставлять и спутниковые антенны на стены вешать.
- Почему? - удивился сосед.
- Уродство! Рамы эти белые, словно заплатки, и посмотрите, дома какие становятся - как в прыщах, в этих антеннах.
Сосед ошарашено покрутил головой.
- Ну, не знаю. Огорошил ты меня, морячок. Уж больно масштабно мыслишь. Но могу обещать, здесь, в этой квартире, такого безобразия не будет.
Сосед уже ушел, наотрез отказавшись забирать и оставив на Лидином столе свои припасы. Но снова гасить свет, чтобы вдвоем также сидеть у подоконника и смотреть на улицу, не хотелось. Что-то неуловимое, что можно уловить лишь вдвоем, ушло.
- Что это он про Колпино говорил? - спросила Лида.
- Да он уже выпивши был, нес, что попало. А мужик ничего. Закуска ладно, а если он едва начатую бутылку оставил - это о чем-то говорит.
- Это говорит о том, что еще придет. И не раз. Ладно, давай спать, а то тебе в пять на вахту вставать.
***
Олег с Людой полюбили гулять по острову. Сначала она показывала ему свои любимые места. Ее больше тянуло к паркам, к тихим спокойным местам у дворца имени Кирова, старой пожарной части на Большом проспекте. Отсюда они доходили до Морского вокзала, и Олег сразу поворачивал назад, махая рукой на ошвартованные пассажирские лайнеры:
- Ну их, надоело!
И они шли туда, где нравилось Олегу, по прямым линиям выходили к Горному институту. Тут, правда, стоял на приколе древний ледокол Красин, но его штурман воспринимал спокойно, как музей.
Особенно Олегу нравилась следующая за метро линия. Не самая тихая, с громкими, разъезжающимися на перекрестках, трамваями. Ему нравилось пройти по ней от Малого проспекта до набережной лейтенанта Шмидта. Сначала дома были светлыми желтыми, но после Среднего проспекта они словно темнели. Больше становилось мемориальных досок. Поэты, путешественники, географы. От табачной фабрики шел пряный запах. Дальше, за густо-зеленым Большим проспектом, линия вновь становилась светлой и словно раскрывалась, подходя к набережной.
Но бывало и так, что, проходя, казалось бы, по вдоль и поперек исхоженному острову, они с Лидой выходили в совершенно незнакомые места. Дворы-колодцы вдруг расступались не по питерски щедро. Но дома были все те же, что и века назад. Торжественно мрачные, стояли, пряча за спиной, маленькие, поделенные на квартирки флигеля. Хотя однажды, пройдя мимо расселенного, всего в трещинах дома, они через месяц его уже не нашли. Невысокий забор окружал то место, и на пустыре уже рыли котлован. Потом прямо на глазах стал расти дом. Машины без перерыва возили сюда красный, здорового цвета кирпич, и рабочие разгружали привезенную облицовку, чтобы новый дом ничем не отличался от, соседних, одетых в гранит зданий. "Гранитные" плиты из кузова брали толстыми пачками и несли бережно, чтобы, не дай Бог, не погнуть или не поцарапать. Новая вечность оказывалась дешевкой.
Когда они в очередной вечер, усталые, уже шли домой, у подъезда из остановившейся машины вылез Гриша. Его единственные на все случаи жизни штаны и заношенная кофта дико смотрелись у не самой дорогой, но все равно ухоженной иномарки.
- Вот, - Гриша был торжественен и как-то тих. - Ездил за город. Дом смотреть.
- Ты что уезжаешь? Гриш? - засмеялась Лида, да и Олег улыбнулся. Настолько тот был благостен.
- Меняюсь. - Он и говорил солидно, с расстановкой, почувствовав себя уважаемым человеком, с которым считаются, заключают договора и возят на смотрины куда-то далеко на машине.
- Зачем тебе дом? - поинтересовался Олег. - Свое хозяйство, морока одна. Брал бы лучше деньги.
- Нет. - Гриша помолчал и с каким-то усилием признался. - Нельзя мне деньги. Пропью. А дом - он что? Это свое! Хозяйство. Мне три разных предложили. Тихвин, Сланцы и... - Он, вспоминая, задумался, но так и не смог выговорить хитрое финское название. Все хорошие. Буду думать.
Гриша еще раз кивнул им и важно зашагал в подъезд.
***
- Ты домой хочешь? - Спросил Олег.
- Нет. А куда пойдем? На набережную?
- Да ну, сегодня же выходной. Там сейчас куда не плюнь - житель Москвы.
- А знаешь, - Лида от удовольствия оттого, что сейчас скажет, даже прикусила губу. - Полезли на крышу!
- Там же заперто. Я поднимался, замок просто амбарный.
- Нет. Сегодня рабочие что-то наверх таскали, и чердак не закрыли.
Крыша у дома оказалась неожиданно крутой. С низенькими, словно игрушечными перилами по краю. Они сели у самого конька лицом к Неве. Крыши, крыши, крыши - серые, коричневые, с ржавыми потеками, с новыми блестящими металлическими заплатками, торчащими антеннами. Солнца уже не было, и шпили Петропавловки и Адмиралтейства темными иглами втыкались в небо. Купол Исаакия на другой стороне Невы стоял перевернутой чашкой. Шпили и башни поменьше терялись, растворяясь в серой дымке. И было тихо. Шум редких машин остался где-то внизу, лишь изредка по набережной или через мост проносился свет фар.
- Смотри, - сказала Лида, - все старые дома. Как наш. А знаешь, Олег, я домовую книгу смотрела. Кто в нем только не жил... Какие-то капитаны Главсевморпути, скорняки, уполномоченные чего-то. Словно другой мир. В сорок первом, сорок втором просто где "куда выбыл" - "умер", "умер". А в шестидесятые, паспортистка сказала, старые жильцы потихоньку выезжать стали, отдельные квартиры получать. На Гражданку, в Полюстрово. И снова люди въезжали.
- Смотри, - указал рукой Олег, - вон наши мачты виднеются, выше всех. Словно знак вечности, как и века назад.
- А знаешь, Олежка, вот наши профессии, получается, вечные. И тогда, когда эти дома строили, ведь библиотеки были, а уж парусники...
- Жалко, что мы сами не вечны... Кстати наш барк тоже с историей. Реквизирован у немцев после победы, а так он и до войны под парусом ходил. Сначала его у нас военным отдали. Приходил как-то в Балтийске дед, капитан 1 ранга, в отставке, конечно, рассказывал, что он на нем командиром мачты начинал служить. Так эту мачту чуть не целовал.
- Люди всегда тоскуют по прошлому. Кто-то там, в Париже или на Колыме, кому как повезло, тосковал по этим вот квартирам, когда они не квартирами были вовсе, а особняками.
- Вот-вот, - подхватил Олег, - а вы переедете же когда-нибудь в отдельные панельные на окраине и будете тосковать по своим комнатам в коммуналках, приезжать с той же Гражданки на Васильевский остров, а здесь уже снова особняки...
- Не знаю. Моя тетка в этой комнате и в блокаду жила, да все никак выбраться не могла, а я и вовсе уезжать отсюда не хочу. Смотри!.. - Лида вскочила, - мост разводят!
Вскоре сквозь разведенные ладони мостов пошли первые суда, стало совсем уж зябко, и они через темный и пустой загадочный чердак спустились.
В квартире, несмотря на позднее время, горел свет. Сосед шел по коридору, крутя на пальце связку ключей и что-то напевая. Да Гриша тихо, как мышь, шуршал в своей комнате.
- Ну, голубки, поздравьте, бабкину комнату я покупаю, уломал. А что вы вроде не с улицы? - встретил он их по-хозяйски.
- А где же баба Нюра жить будет? - спросила Лида.
- В Ломоносове или, говоря более красиво и исторически, Ораниенбауме - городе моряков и переселенцев из коммуналок. Отдельная однокомнатная квартира. Седьмой этаж - птичий полет. "Почему люди не летают, как птицы?" - спросил риэлтер на балконе несговорчивого клиента. Это я шучу. А вот вашу, Лида, комнату готов прикупить - так это серьезно.
- Что ж это вы старушку в такую дыру загнали? - не удержался Олег.
- Да ладно вам - дыра! Чистый воздух, парки, дворцы, цари гуляли. И всего час на электричке. Не худший, скажу, вариант, поверьте специалисту. Вот Кронштадт - это дыра. Остров. Ни работы, ни добраться толком, одна сплошная морская слава.
Сосед, бросив: "я по делу, на минутку" зашел следом в комнату и сел на стул со счастливым видом человека, сделавшего трудное и важное дело. Лида вышла на кухню поставить чайник.
- Так ты чего от девчонки хочешь? - спросил Олег, подойдя и встав напротив.
Сосед поднялся, смотрел на него в упор, тяжело.
- Ты, морячок, не суйся. Меня наши уже спрашивали, чего он, мол, трется? Еще якорь бросит... Ты не переживай, Лидку твою не обидим, получит, что захочет, в разумных, конечно, пределах. Но и ты не встревай не в свое дело. А то ведь знаешь: был свидетель посторонний, стал он вдруг потусторонний. - Захохотал он.
- Пошел ты...
Сосед окаменел, Олегу даже показалось, что толкнул статую. Не толкнул, а сам оттолкнулся.
Сосед схватил его за руку, крепко, до боли, ее сжал.
- Извини, капитан, - проникновенно и даже расстроено сказал он, - на меня иногда находит. Недостатки воспитания. Уж, как ни сдерживаюсь... Ты ж тоже пойми, работа нервная. Расселяешь коммуналку комнат на десять, половину людей переселишь, и вдруг какая-нибудь бабка как упрется, и хоть плачь...
- Её право.
-- Право-то её, это конечно, это правильно. Но и мы-то никому плохо, всем хорошо делаем. Коммуналки расселяем, и у всех отдельные квартиры. Было всем плохо, а стало хорошо. И государству выгодно.
Вот прибалты в Латвии там просто, закон о реституции приняли. Вернуть дома прежним хозяевам. А те первым делом жильцов на улицу. И, гуляй, Вася... А у нас по закону курс на ликвидацию коммуналок. Только мы за свою работу ни копейки с государства не берем. За все, как и положено, в цивильном обществе, богатый дядя из своих доходов заплатит.
- Убьете Лиду, если что?
- С ума сошел?! - тяжело посмотрел он на Олега. - Мы в год десятки коммуналок расселяем. Оно нам надо? И так, то и дело, какую-нибудь сумасшедшую бабку приходится чуть ли не медом мазать и облизывать.
Он помолчал, пьяно улыбнулся.
- Ладно, ты вот есть, а парус поднял - нет тебя. Скажу. На радостях, в честь праздника. Мое ноу-хау. Мы теперь в нужную коммуналку своего человека поселяем. Он изнутри, в квартире работу ведет. Это не агент, тому и дверь не всегда откроют, а сосед. А какой "тормоз" в квартире попадется, так к нему можно и несколько своих людей поселить. Тогда и работать веселее... И еще, штурман, или кто ты там? Грише сегодня не наливайте...
Белые ночи уже уходили. Сумерки за окном сгущались. В темноте не было видно деревьев. Фонарь у дороги светил мертвым желтым светом. Уснуть Олегу пришлось лишь на три часа. В половине пятого он поднялся, чтобы собираться на вахту. Но Лида встала еще раньше и уже что-то готовила на кухне.
Олег, зевая, стоял рядом, глядя из окна на темный пустой квадрат двора.
- А правда, что у моряка в каждом порту девушка есть? - неожиданно спросила Лида.
- Так уж и в каждом. - Почесал он грудь. - Ну, зашел пароход, куда на три дня, так что ты успеешь?.. К тому же разгрузка=погрузка, да и отовариться надо. Нет, успеть, конечно, можно. Но так, чтобы она тебя и потом ждала?!. Это лучше на регулярной линии работать. Санкт-Петербург - Гамбург - Манчестер - Санкт-Петербург. Чтоб, как трамвай. По расписанию. Хотя нет, это все страны-то развитые, в них моряк не круто, все равно, что у нас бомж. На суда, если идет кто из местных, так, как временная работа, до лучших времен. Вот Африка в этом плане хорошая страна, или если на ремонт где-нибудь на полгодика встать...
Олег понял, что сказал, что-то не то и поспешил поправиться:
- Да и не котируются нынче моряки. Это при социализме, рассказывают, они шмотки возили, магнитофоны, джинсы на продажу...
- Она его за тряпки полюбила, - вздохнула Лида, - давай собирайся на свой парусник, романтик. А то еще что-нибудь ляпнешь...
Появился из своей комнаты сосед, уже одетый, буркнул "приветик" и, толкнув дверь, зашел в Гришину комнату.
Оттуда донеслось невнятное бормотание. Но вскоре появился и сам Гриша, как под конвоем.
Одет он был странно. На ногах кеды. Всегдашние вытянутые и потерявшие цвет, напоминавшие матросскую робу, спортивные штаны венчали вполне еще приличные рубашка, пиджак и галстук.
Сосед придирчиво осмотрел Гришу, сунул ему расческу.
- Ну вот, хоть на человека похож. Давай, быстрей, нам еще в твое Лодейное Поле ехать и ехать.
Гриша серьезно кивнул и, взяв расческу, пошел в ванную. Сосед все это время нетерпеливо стоял у открытой двери.
- Давай, давай, красавец, - ласково подхватил он вышедшего из ванны Гришу под локоток, - с утреца, путь неблизкий, поехали.
- Дай хоть комнату напоследок глянуть, - неожиданно возроптал тот.
- Иди давай, что тебе комната, домовладелец!.
Гришу выпихнули за дверь, и слышно было, как он ссыпался по лестнице.
Олег остался дома с Лидой один.
- Куда это они? - недоумевал он.
- Куда-куда, комнату менять.
- Да нет, я понял, а почему одели его так?
Лида задумчиво смотрела в окно на асфальтовый пятачок двора, сухое дерево, стоявшую на чурках вместо колес старую ржавую машину, наконец, словно очнулась:
- Там где регистрация, окошко в стене, его подведут, документы положат, нормальный человек в костюме и галстуке. Без перегара. Ему уже два дня пить не дают. Комната неприватизирована - продать нельзя, поэтому и обмен. Меняет комнату в питерской коммуналке на собственный дом в области...
- Да что, это все серьезно было?.. Баба Нюра съехала, остальные соседи тоже, наверняка, свое продали. Теперь Гриша. И что же, получается, ты одна теперь в квартире с этим упырем осталась?
Лида молчала. Она прижалась к Олегу, не от желания, а словно ища защиты и опоры. Вздохнула.
- Видно пора и мне куда-нибудь собираться.
- Куда? Тоже в Тихвин, какой-нибудь? Слушай, давай уедем подальше хоть на месяц, я отпуск выпрошу? Или рвани к тетке в этот Остров. Глядишь, все здесь устоится.
- Да ничего не устоится. Что ты думаешь, это первый заход был? Хорошая старая квартира. Центр. Дом после капремонта. Всего шесть семей. И шесть комнат. Уже не первый год достают.
- Ладно, - Олег взял приготовленный пакет с едой, - давай так. Одна пока не ходи никуда, не гуляй одна. После работы встретимся и решим, что делать...
Как назло, с утра испортилась погода. На заводе холодный ветер лез под развороченную палубу и быстро выдул остатки тепла. Темный продольный коридор освещался лишь скупым светом из иллюминаторов кают, стоявших с распахнутыми дверьми. Обшивка на подволоке была снята, и там в темноте змеились кабели. В ходовой рубке огромный штурвал бросался в глаза как чертово колесо в парке отдыха. Обшитые медью рукоятки темно блестели. Рядышком стояла колонка рулевой машины. Две кнопки влево-вправо и все. Большой штурвал был лишь данью славному прошлому и аварийным средством управления. Везде было пусто, холодно и неуютно.
Олег вернулся в приспособленную под рубку дежурного каюту у трапа. Сюда они с механиком бросили с берега времянку, подключили плитку и теперь во время вахты кипятили на ней чай или грели руки над раскаленной темно-красной спиралью.
Лето уходило, таяло на глазах.
Даже если парусник твой плотно ошвартован к берегу и, по сути, ты словно сторож на барже, все равно вахта твоя останется корабельной. Пусть из снятой вверху обшивки подволока свисают провода, торчат всюду ржавые трубы, сняты доски с палубы, отодран линолеум в коридорах, все равно за иллюминаторами плещется пусть и грязная портовая, но вода. Стоит промчаться мимо "Метеору", задравшему нос и вышедшие из воды крылья, волна начинает зло бить в борт, и старый парусник со скрежетом трется кранцами о причальную стенку. Словно до зуда хочется ему сняться со швартовых и уйти куда-то далеко в море, где берег не увидишь и с верхушки мачты. Да и сам Олег уже подустал на берегу. Все чаще его тянуло куда-то. Бывало, просыпался ночью и просто смотрел из окна Лидиной комнаты, где наискось виднелся край реки, как идут по Неве к заливу суда, закрывая противоположный берег. Их огни медленно проплывали мимо. Никого кроме вахты и поднятой на проход узкости швартовой команды, не было видно на борту. Да и те зевали, торопили время, чтобы поскорее пройти Неву и потом, уже на большой воде, завалиться в каюте спать. А Олег, наоборот, мучился, потому что не мог уснуть, ложился лишь под утро, а потом зевал всю вахту, вполглаза дремал в каюте или целый день ходил по кораблю недовольный и хмурый.
Даже всегда спокойная вода в Неве под ветром стала темной, поднялась маленькими злыми волнами. Олег с неудовольствием поднял голову, когда сверху по железу со снятыми досками палубы прогромыхали чьи-то быстрые уверенные шаги. Он даже не поднялся. Все двери, кроме одной, задраены на кремальеры, и нежданный посетитель мимо не пройдет.
