ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Макаров Андрей Викторович
Что ответить Джулии?

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  Андрей Макаров
  
  Что ответить Джулии?
  
  Утром на электронную почту пришло письмо. В теме значилось: "Вас ждет Джулия 18 лет!"
  "Глупости. У меня дочери двадцать четыре", - подумал я, выключил компьютер, надел черный костюм и отправился на кладбище.
  Жена накануне долго подбирала галстук. Вытащила пучок из дальнего угла шкафа и прикладывала их по одному к лацкану пиджака.
  - Давай в свитере пойду? - предложил я.
  - Неприлично! Скажут: ему похоронить не в чем.
  - Кто скажет?
  - Cослуживцы. Голубой подойдет.
  - Они давно не сослуживцы. Подожди, почему голубой? У людей горе, а я в голубом галстуке.
  - Зато он итальянский. Горе? Только семье, и то не всегда, остальным лишь повод наклюкаться. Ты еще скажи, что сильно по нему горюешь.
  - Вообще-то человек был...
  Как всегда жена права. Она еще спала, когда я при параде с заранее постным лицом вышел из квартиры.
  В автобусе две тетки зацепили взглядом галстук. Посмотрели сначала на галстук, потом на мое лицо. Отвернулись.
  Когда-то больница была на окраине, потом город разросся, и плоское, словно пришлепнутое, больничное здание обступили дома. Я уверенно пошел к воротам, из которых выезжал катафалк. В подтверждение там приглушенно заиграли Шопена.
  - Дяденька! У вас не будет десяти рублей? У меня папа умер, мама мне денег на дорогу дала, а я их проел.
  У мальчишки глаза на выкате, он, то жалобно смотрит на меня, то быстро и остро по сторонам, будто прицеливается. Ботинки на его ногах большие не по размеру. Папины что ли донашивает?
  - Юбилейная! - пацан подкинул монету и, не сказав спасибо, зашаркал ботинками, словно на лыжах, к выходящей из морга женщине в черном платке.
  Проем двери на входе в траурный зал низкий, и я невольно поклонился.
  В нос ударил запах елки. В центре на постаменте стоял открытый гроб. Из него виднелись острые носы ботинок. Чуть в стороне с двух сторон стояли родственники усопшего, бродили по залу сослуживцы. Пожидаев, Ковригин, Харламов, Динамов и Лукоцкий. В углу скучали музыканты - труба и барабан, вдоль стен выстроилась незнакомая молодежь.
  Встречали пришедших две общественницы, между ними ведро с гвоздиками. Общественницы в черном и напоминают ворон. Одна высокая и тощая, как палка, со списками в руках, вторая коренастая, с цветами наготове. У обоих фиолетовая помада.
  - Здравствуй! - трагическим голосом сказала коренастая и протянула две гвоздики.
  - Ты несешь венок! - распорядилась тощая и поставила галочку в одном из списков.
  - Нет! - я прижал к груди цветы и неожиданно начал врать, - спина, потянул на днях... продуло, могу уронить.
  - На шею одень! - сжав фиолетовые губы, прошипела тощая.
  - Если народу придет мало, - бросила мне вдогонку коренастая, - возьмешь еще две гвоздики.
  Тощая когда-то была подручной при начальнике нашей конторы Лампасове, заместителя которого мы сегодня хороним. А коренастая подручной при ней. Подручная при подручной. При их появлении мужики замолкали и подбирались, но не как при появлении красавиц, а словно вспоминали фразу из американских полицейских боевиков, которую переиначил наш шутник Пожидаев: "Все, что вы скажете, обязательно будет использовано против вас. И не смейте молчать!"
  Вообще-то странно, несколько минут среди сослуживцев, а я снова начал врать, оправдываться и чувствовать себя виноватым. Сзади кто-то подкрадывался, я обернулся и вздрогнул. На меня надвигался покойник.
  Держа перед собой портрет с траурной лентой в углу, прихрамывая, подошел Катрецкий из отдела стратегии. Он в черном пуловере в обтяжку.
  - Здорово, Катрецкий, - сказал я, - хочешь понести венок?
  - Я несу портрет! - с достоинством ответил он. - А вот ты? Зачем пришел?
  Его лицо осталось скорбным, и говорил он долго и протяжно, наверно, думал, что именно так надо говорить на похоронах.
  Мы стояли втроем: я, он и портрет покойного.
  - Затем же, зачем и ты.
  - Ты что не знаешь?
  - Что я должен знать? - наверно и у меня, если смотреть со стороны, лицо скорбное, и всем кажется, что я говорю: "Как рано он от нас ушел".
  - Видишь, на подушке?
  - Отсюда не вижу, только ботинки торчат.
  - Не в гробу, - протяжно пропел он, - а на подушке перед ним.
  - Медали.
  - Медали, - протяжно подтвердил он. - И сколько их?
  - Не знаю. Хочешь, пойдем, посчитаем.
  - Их семь, и одна из них твоя.
  - Что значит моя? Не пугай меня.
  - Помнишь твой забракованный проект? К которому не пристегнул руководство. За него у тебя до сих пор не снят выговор. Когда все утихло, его подали от имени Замлампасова, указали, что выполнен под общим руководством Лампасова. Р-раз и медаль ВДНХ на грудь! А у тебя выговор в деле и теперь завидуй...
  Он показал на портрете маленькую круглую медальку выше других.
  - ВДНХ? - переспросил подошедший шутник и балагур Пожидаев, - вэ-дэ на ха-ха. Знаете хохму про больницу? С той стороны у нее главный вход, а здесь главный выход.
  - Не смешно, - отгородился от нас портретом Катрецкий и поплыл дальше по залу. Никто не хотел заглядывать в гроб, а так он ходил и всем показывал покойника, словно подтверждая, что прощались именно с Замлампасовым.
  - Чего мы ждем? - спросил я Пожидаева.
  Наш весельчак с завитками седых волос вокруг ушей непривычно грустен. Впрочем, похороны же.
  - Митинг. Самого Лампасова ждут с минуты на минуту. Уже распорядители подходили, у них из-за нас пробка из покойников.
  - Пожидаев, представляешь, мне утром на электронную почту письмо пришло от девушки.
  - Ага, - он оживился и за рукав вытащил меня из траурного зала на улицу, - вот и тебе написали! Слушай сюда. Ты отвечаешь, тебе присылают фото, такое, ну знаешь, "ню" знаешь, - повторил он и криво улыбнулся. - Еще фото, дальше видео, но не полностью, а только начало, сняла чулочек и на тебя смотрит, и объясняют, что съемка денег стоит, за свет, камеру, просят перевести немного. За пять минут видео, еще за пять, опомнился, и не разделась, и банковская карточка пуста! А до пенсии еще две недели. И жрать, что-то надо.
  Он подвигал губами, словно что-то пожевал, или, поправляя зубной протез, понюхал гвоздику, вздохнул.
  - Не знаешь, поминки на кладбище для всех будут или только для тех, кого в дом позовут?
  - Не знаю. Если что, возьми и мою порцию. Или понеси венок, может, зачтут.
  Мы помолчали.
  - И бомбят, бомбят письмами: ну где же ты? куда исчез?.. Я скучаю... Мне плохо без тебя. Холодно.
  Он достал мятую пачку сигарет, вытащил одну, недокуренную. В дрожащих пальцах она сломалась, табак посыпался на землю. Подлетели голуби, покачиваясь, вразвалку, как матросы, прошлись по крошкам и разочарованно улетели.
  Пожидаев достал новую сигарету, щелкнул зажигалкой. Курил, смотрел в небо, думал о чем-то. И я вернулся в траурный зал.
  Венок пристроили. Здоровяк Динамов держал его под мышкой. Всю службу Динамов провел на стадионе. За всех нас бегал, прыгал, подтягивался. Я помню его фотографию в газете, где он на пьедестале, увенчанный таким же венком.
  'Что Яшин? - говорил он, - вратарь неплохой, но в нашей системе - обычный подполковник'.
  - Физкультпривет! - поздоровался я.
  Он переложил венок и пожал мне руку. Ладонь была шершавой. Гриф штанги, весло и шест для прыжка за много лет сделали свое дело.
  Мы постояли, глядя на гроб.
  - Вот так вот! - заметил я.
  - И не говори! - подтвердил он.
  И мы снова замолчали. Но я не мог не спросить атлета.
  - Наверное, пока приходят письма от девушек, мы еще живы? Ко мне сегодня пришло.
  Динамов медленно повернул ко мне лицо с печатью скорби.
  - Это грустная история. Надеюсь, ты не открыл его? Живи спокойно. И не встречайся, а встретился - отвернись и забудь.
  - Почему?
  - Маленькая, потому что. Глазки карие, снизу смотрит. На ладони поднять мог. Поднимешь, поносишь, поставишь. Говорит: чего таскаешь, ты меня лучше у себя в квартире пропиши. Думал, пропишу и дальше носить буду. А оказалось, что ребеночка к матери без твоего разрешения прописывают. А у нее их трое. Потом братаны приехали, муж, родители - весь аул. Дача, если есть - на ней жить и будешь, а может и ее отожмет!
  - Джулия?
  - Почему Джулия? Патимат! Черненькая, тридцать косичек. Чтоб их... Такие вот истории случаются в спортивной жизни. Что они тянут? Где этот Лампасов? Мне еще на дачу ехать.
  Блуждающий Катрецкий подплыл с портретом и новостями:
  - Зря ждете. Как может прийти Лампасов?! Лампасов его брал замом. Ходил к министру. За ним было что-то нехорошее и все непросто. Протащил, под свою ответственность, сказал - тяни работу, займешь мое место. Тот и тянул. Пока не надорвался. А место так и не освободилось. Как после этого может прийти Лампасов?
  - Во накрутил! Стратег! - усмехнулся кадровик Харламов. - Машину не подали, он и не поехал. В министерский гараж позвонил. А там: какой Лампасов?! Езжай на трамвае! Ему самому после таких слов Скорую вызвали.
  - Священника ждут, - вклинился Ковригин из отдела инспекций, - заказан особый священник с допуском по второй форме.
  - Замлампасов был верующий? - удивился кто-то.
  - Положено! Когда-то приезжал инструктор из райкома партии, потом видный демократ-диссидент, теперь священник. Еще в двухтысячном ночью в министерство купель привезли и всех замминистров и начальников главков скопом покрестили, даже татар.
  - Как все изменилось...
  В зал то и дело заглядывали провожающие следующих покойников. Казалось, сейчас они скажут:
  - Имейте совесть, вы тут не одни!
  Родственники покойного, разделившись на две группы, кидали друг на друга быстрые острые взгляды.
  Катрецкий подошел к одним, потом к другим. О чем-то поговорил, кивая головой, как лошадь. Черпнул информации и побрел к нам.
  - Еще не похоронили, а кто-то иски в суд подал.
  - Наследство, - с пониманием кивнул Ковригин.
  - Ха! - пренебрежительно усмехнулся Харламов, - какое может быть наследство? Вот у нынешних, действительно наследство!
  - Не скажи, - не согласился Катрецкий. - Здесь не только пыжиковая шапка. Все серьезно. Ну, двадцать четвертая волга сегодня никому не нужна, но дача на Рублевском шоссе и квартира на Фрунзенской набережной - это что-то. Там один гараж по цене квартиры...
  В приглушенном гуле разговоров, казалось, никому не было дела до покойника. Вдруг открылась дверь, и в зал вошла девушка. Она отвела в сторону гвоздики, которые ей протянула коренастая. У нее был свой букет. Неуместно яркий. Гладиолусы, свежие с открытыми бутонами с капельками воды, будто их только срезали в саду. С такими обычно отправляют в школу первоклассников первого сентября.
  Она была слишком молода и не нашла темный платок. Большая черная кепка с лаковым козырьком, то и дело сползала на глаза. Девушка свободной рукой приподняла козырек, посмотрела вокруг, быстрым шагом направилась к гробу и положила в него букет. И замерла рядом, как часовой.
  Родственники с двух сторон двинулись к ней, а она провела пальцем по краю гроба, поднесла к глазам платок и быстрым шагом бегущей кошки заторопилась к двери.
  С ее неожиданным появлением и уходом словно быстрее затикали часы.
  Катрецкий хромой лошадью простучал каблуками, как копытами. Обежал родственников и вернулся.
  - Никто не знает, - озадаченно сообщил он мне. - Вернее знали, что есть, но не знали кто. Она с ними и судится.
  - Катрецкий! - перебил я его, - тебе девушки пишут?
  - Какие девушки? - насторожился он. - Где?
  - В интернете.
  - Зря ты заходишь в интернет, - покачал он головой. За нами следят. Мы сами внедряли эту систему, и вот она работает. Не успею почесаться - раз, и письмо: алопеция, простатит и суставы. Я заходил туда когда-то: пишут, что сегодня скидка: для 59 летних 59 процентов. В день рождения включил - скидка 60. Ответил, приехали две девки, как я у них столько дряни накупил - до сих пор не пойму. Интернет - зло! Пусть и другим его отключат. Спокойнее без подозрительных писем от всяких девушек. Пойми, их специально подсылают, чтобы нас уничтожить. Это заговор, мировая закулиса...
  - Подай развернутый рапорт в пенсионное управление, - перебил я его и отошел к Лукоцкому из общего отдела.
  Тот стоял грустный, держа руки с гвоздиками за спиной.
  - Вот и нет Замлампасова, - вздохнул он, - кто бы мог подумать?
  - Отчего он умер?
  - Пошел в нашу поликлинику на диспансеризацию, там нашли что-то. Начали лечить. Поликлиника-госпиталь-поликлиника. На третьем витке и помер. Не пошел бы - остался бы жив. А теперь всех на эту диспансеризацию гонят. Домой звонили, говорят: пора, пора и вам пройти ее...
  - Лукоцкий! Тебе Джулия не присылала писем на почту? - спросил я.
  - Карина... - задумчиво произнес он, - не Джулия, Карина. На улице подошла. Попросила телефон, маме позвонить. - В клавиши потыкала и зажурчала, как ручеек. Глазками в меня стрельнет, улыбнется и снова журчит. Рукой трогает, тормошит. Я стою, как столб. Телефон вернула, в щеку чмокнула, назвала дедушкой, и убежала.
  Я и домой не сразу пошел. Ходил по улицам, чего-то улыбался, а вернулся, баланс минус пятьсот. По межгороду, сучка, наговорила. Жена ворчит, говорит: иди, найди её... Да где же ее найдешь? - вздохнул он, - наверное и правда, пора нам на диспансеризацию.
  Пожидаев вернулся в зал. Критически оглядел гроб и заключил:
  - Замлампасов уйдет на небо в ботинках "ЦЕБО".
  Надпись "ЦЕБО" выделялась на подошвах торчащих из гроба ботинок. Я их помнил. Дефицитные товары народного потребления. Дар стран братского социализма. Чехословацкие полуботинки, венгерский зеленый горошек и болгарское ассорти из огурцов и помидоров в пятилитровой банке. Дары вассалов. Взамен мы разместили у них свои ракеты.
  От всей этой химеры уцелели лишь ботинки, но и они сегодня уйдут в печь и развеются дымом.
  Мы работали вместе, и сейчас держимся рядом. Большинство из тех, кто пришел на похороны, я уже не знаю. У стены стоят совсем молодые. Иногда они украдкой, в кулак, позевывают.
  В эффектном черном с искрой костюме появился Варламов. На мгновение остановился у входа, чтобы все оценили его вид.
  Когда-то он блистал, представляя нашу контору в разных публичных местах. Тяга к шику осталась и после службы. Как ему это удается на пенсии? Он получил казенные гвоздики и подошел к гробу. Ткнув подбородком в грудь, постоял рядом, и отошел, помахивая цветами в опущенной руке. Украдкой глянул на часы, словно отмеряя, сколько надо пробыть для приличия.
  - Здорово, Варламов. Как дела? - подошел к нему я.
  - Привет-привет, так себе, серединка на половинку, - рассеянно ответил он, - но точно лучше, чем у Замлампасова. А у тебя?
  - Мне сегодня письмо от девушки пришло.
  - У тебя долгов нет? - бросил он быстрый взгляд. - Я тут задолжал в несколько мест. Кредит, потом кредит на кредит. Третий кредит на второй. Четвертый, чтобы проценты закрыть. Письма повалили: 'досудебное... последнее предупреждение... уважаемый... челюсть сломаем'. Потом письмо, а в теме: 'чмоки-чмоки'. Что еще, думаю за чмоки? Открыл, ответил. Договорились о встрече. Взял у брата ауди на день. Приезжаю с цветами, в костюме, часы швейцарские... А там коллекторы. Раздели, часы сняли и уехали на братовой машине. Ноябрь, а я стою в кальсонах с цветами. Ничего святого у них нет...
  Мы помолчали. Торчали из гроба ботинки. Цветы никли на глазах.
  - Когда-то он сидел, мы перед ним стояли. Теперь он лежит, а мы все равно стоим. Свинство. - заметил я.
  - Хочешь лечь? - хмыкнул Варламов, - еще успеешь. Мы живы пока...
  Я подумал, что он скажет: "пока нам пишут девушки", но он помолчал и грустно добавил:
  - Как расплатился - никто не пишет, никому неинтересен. Может, снова кредитов набрать, а то с тоски засохнешь?
  Взволнованно проковылял мимо Катрецкий.
  - Митинг соединили с панихидой и перенесли в крематорий. - Лампасов приедет туда, он позвонил министру, тот распорядился, и гараж выделил машину. Варламов?.. - словно только его увидел, удивился он. - Зачем ты пришел? Ты что не знаешь?..
  Музыканты расчехлили инструменты. Барабанщик и трубач. Три - это трио, четверо - квартет, а вот двое - какая-то ерунда. Как можно дуэтом играть траурную музыку? Шопен в гробу перевернется.
  Дело шло к завершению.
  Ко мне подошла коренастая с ведром и протянула еще две гвоздики. Было в ней с этим ведром цветов что-то деревенское. Когда-то на восьмое марта наши дамы уносили домой такие ведра с букетами. 23 февраля мы получали крем для или после бритья, возвращая через две недели букеты и коробки конфет. Это был неравноценный обмен. Цветы завяли, конфеты съели или передарили врачам и учителям. Нам повезло больше. Только недавно я выкинул ссохшийся в камень последний тюбик.
  Теперь на редких встречах мы не дарили цветы, а бросали в могилы.
  Коренастая проехала вдоль гроба и выгрузила оставшиеся гвоздики. Носки ботинок едва виднелись из этой икебаны. Словно устал Замлампасов, брел по жизни, брел и прилег отдохнуть в клумбу, ногами наружу.
  - Так ты понял, что зря пришел? - Катрецкий сделал очередной круг и вернулся ко мне.
  - Катрецкий - ты сумасшедший. Какой еще выговор в пенсионном деле, какая медаль?
  - Кому надо, тот все учитывает.
  - Лучше скажи, почему ты несешь портрет? Ведь ты хромой!
  - Зато ответственный, и если будут корреспонденты, то меня сфотографируют для газеты или телевидения. Всегда снимают портрет, не покойника же. Снимут и меня заодно. Люди увидят, подумают: "надо же, жив еще Катрецкий!"
  Неожиданно мне стало тоскливо от разговоров с сослуживцами. Сослуживцы были старые, лысые, толстые, смотреть на них неприятно, словно в зеркало. Или мне обидно, что неизвестная девушка под разными именами встретилась со всеми? Пусть эти встречи и были нерадостными. А мне она только написала, и почему-то утром было страшно открывать письмо.
  И я отошел к молодежи. Нашей, как говорили, смене. Нашей поросли. Нашим преемникам и последователям.
  Никого из последователей я не знал, встал неподалеку с постным лицом и прислушался:
  - Чего тянем?.. Дед какой-то должен подъехать в буденовке... До обеда дотянем - на работу не надо... Поминки без нас?.. И хорошо, одна говорильня и музыка гнусная... что же его под рэп закапывать?.. классные из гроба шузы торчат... По быстрому закопаем и домой... Надоели пенсюки, у каждого квартира-машина-дача... Как бы их пощипать...
  Я отшатнулся от их здорового цинизма.
  И сразу наткнулся на настырного Катрецкого.
  - И все же зачем? В голубом итальянском галстуке!
  - Убедиться, - сухо проронил я.
  Катрецкий воссиял, поднял портрет двумя руками и со значительным лицом встал впереди гроба.
  И сразу восемь здоровяков с траурными повязками оторвались от стены. Обступили гроб. Одновременно подхватили его и вздернули на плечи.
  Цокая по полу каблучками, прибежала высокая активистка и схватила подушку с медалями.
  Здоровяк Динамов замер с венком в вытянутых руках.
  Между ними металась коренастая, не зная, куда деть пустое ведро.
  Музыканты подхватили инструменты. Взвыла труба, глухо ухнул, как упал в пропасть, барабан.
  Процессия тронулась.
  Наша смена и последователи несли гроб быстро и твердо, подталкивая им идущих впереди, как тараном.
  Дверь распахнулась сама. Процессия вывалилась во двор. Впереди приплясывал Катрецкий с портретом. Активистка с усыпанной медалями подушечкой шагала, как цапля. Плыли венки, крышка гроба.
  Дальше пихались родственники усопшего, следом старались успеть за всеми согбенные ветераны, последними, роем, весело шушукаясь о чем-то своем, широко шагала молодежь.
  Гроб с хрустом закинули в катафалк.
  Пропуская всех, я шагнул в сторону и стоял со значительным лицом, потом отступил назад и затерялся среди провожающих следующего покойника, которого как раз выкатили в зал.
  В крематорий я не поехал. Во-первых, был там не раз. Ничего нового. Речи, скупые слезы и веселый дымок над трубой. Во-вторых... даже придумывать не надо, просто не хочу.
  Только я решил, что остался один, как из ниоткуда появился Ковригин с цветами.
  - Не поехал? - спросил он и сам же ответил: - Правильно! Нечего там делать. Еще успеем.
  Ему что-то было надо. У него одутловатое лицо и провисшие, тронутые синевой щеки. Наверное, он предложит выпить водки и помянуть Замлампасова.
  - У нас с тобой по четыре цветка, число четное, нехорошо, давай тебе оставим три, а мне пять. И будет нормально.
  - Возьми все.
  - Нет, восемь тоже четное число. Нехорошо. Давай поделим.
  - Давай, - неожиданно согласился я, - подарю их Джулии.
  - Какой Джулии?
  - Которая мне утром письмо прислала.
  - О чем? - не отставал Ковригин.
  - Еще не знаю. Только заголовок: 'Вас ждет Джулия 18 лет'.
  - Хе-хе, - продребезжал он, - размечтался. Тебе же ясно написали, что ждет тебя восемнадцать лет. Этой Жульке не меньше полтинника. Осталась одна, теперь перебирает всех. Вот они, грехи молодости, - вздохнул он. - Ладно, бери пять гвоздик, одна сломанная, но я в стебель спичку вставил.
  Он и на службе был мелкий, противный, но честный. И уже уходил, когда я поинтересовался:
  - Подожди! Тебе на почту не приходили письма от девушки?
  - От какой девушки? - глаза его забегали, - на какую почту?
  - На электронную. От Джулии, Жанны, Ксении, Феклы, Патимат, просто от девушки.
  Он молчал, спрятав букет за спину.
  - Письма от незнакомых людей я не открываю, и тебе этого делать не советую, - быстро сказал он, не поднимая глаз.
  Сказал, повернулся и побежал куда-то с цветами. Интересно, зачем ему букет? А мне?
  Выносили следующего покойника. Между провожающими шастал пучеглазый мальчик в ботинках не по размеру.
  - Дяденька, у меня мама умерла, а папа пьет... - пришаркал он ко мне.
  - Знаешь, почему папа пьет? - перебил я.
  - Почему? - сбился с унылого речитатива пацан.
  - Потому что, когда он у тебя воскрес, мама сразу умерла.
  Он замер, озадаченный.
  - Иди, мальчик, я жадный дяденька.
  На самом деле не жадный. И был готов раздарить цветы девушкам. Вдруг среди них окажется Джулия?
  Как всегда после траурного зала, куда приходил из долга или для приличия, пришло облегчение. Похоронив чужого, сам словно молодеешь.
  Что-то такое я хотел сказать идущей навстречу девушке с собачкой. Она посмотрела на мой галстук, потом в глаза и отшатнулись. Собака загавкала.
  Я вспомнил, что лицо у меня до сих пор скорбное. Согласно протоколу. Провел по нему рукой. Стер чужие печали. И точно помолодел.
  И мне было снова шестнадцать лет, как в прошлом веке, букет в руках, и, как и тогда, я не решался подарить его. К тому же, в этом веке вывелась новая порода девушек, у которых из ушей тянулись провода. Это была незнакомая мне электронная порода, обходившая меня как столб.
  - Что? - недовольно вытащила одна из них наушник и махнула рукой. - Аптека там!
  Я бродил по улицам, пока не устал. Цветы скукожились, и я их положил к памятнику кому-то. Прямо под бронзовый с прозеленью патины ботинок.
  Где-то сжигали в печи Замлампасова и пили водку, поминая. Активистки смахнули слезу, вычеркнули его из списка и порвали лишний лист. Теперь все мы помещаемся на одном.
  На автобусе, через весь город, я возвращался в свой дальний район, через центр, разрушенные промзоны, и поле с одуванчиками, где почему-то сделана остановка по требованию.
  Я встал, подошел к кабине и постучал в стекло. Водитель шестого парка Шухратбек Харонов остановил машину.
  Я спустился с шоссе и пошел по вихляющей тропинке. Снял и спрятал в карман галстук, расстегнул пуговицы на пиджаке и верхнюю на рубашке. Странное поле, почему его до сих пор не застроили?
  Тропинка пересекала спрятанный в трубу ручеек. Я сел на край трубы. Поле словно поднялось, закрыло дорогу и дома вдали. Вокруг росли одуванчики с белыми головками, синие колокольчики, ромашки, еще какие-то цветы, которых не встретишь в городе.
  Поле было из детства. Мне подумалось, что здесь и надо хоронить. И не нужны гвоздики. Ни разу не видел, чтобы они где-нибудь росли, кроме цветочных палаток. Лучше одуванчики. С этого поля, по которому бегал в детстве. Все мы по нему бегали, и Замлампасов, и сам Лампасов без генеральских штанов, адъютантов и помощников, и Катрецкий, и Луконин, Динамов в своей олимпийке впереди всех, и коренастая с тощей с волшебным смехом гонялись наперегонки.
  Дунул на него, и полетели белые парашютики. Раздала бы коренастая каждому по одуванчику. Дунули разом - вот и похоронили. Без речей, панихид, венков, портретов и подушек с медалями. Это куда лучше, чем мокнущие гвоздики на сырой земле.
  Еще я понял, почему не открыл письмо утром. Я просто не знаю, что ответить. Чтобы в нем не оказалось. Предложение недорогой любви, денег, славы, чудо-товаров. Может, в нем просьба о помощи? Не разговаривайте с незнакомцами, не отвечайте на письма, избегайте любых их предложений: об этом говорили сослуживцы в траурном зале. Но тогда получается: нам надо стоять рядом, смыкаясь теснее, когда выпадает следующий из нас.
  Да и что я смогу ей ответить? Что нельзя жить обманом. Что счастье зависит от количества денег, звезд на погонах или славы только у глупых людей, которых жалко.
  Я поднялся, отряхнул штаны и стал собирать цветы на поле. Потом долго шел к белеющим вдали кварталам и вернулся домой уже в сумерках.
  - Долго вы в этот раз, - открыла дверь жена.
  - Это тебе, - протянул я букет.
  - Полевые? - удивилась она. - Спасибо, а я за день так и не вышла. Овощи закончились, на кухне кран потек. Весь день прибиралась, потом компьютер почистила. Там столько спама в почту накидали...
  "Интересно, будет в оставшейся жизни еще повод надеть итальянский галстук?" - подумал я перед сном. - Чтобы без Лампасовых, Катрецких, активисток и напирающей сзади молодежи?..
  Завтра меня ждали обычные дела. Я перечислял их, засыпая. Вызвать сантехника. Пройтись по магазинам в поисках скидок. Купить овощи жене. И еще, залезть в компьютере в корзину на рабочем столе, найти то письмо и обязательно ответить Джулии.
   июнь 2019
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023