В конце лета я завербовался на старый угольщик под либерийским флагом. Это был потрепанный морями и временем сухогруз, много лет возивший что попало и сейчас стоящий под погрузкой в угольном порту. С любого конца острова было слышно, как краны с грохотом ссыпают уголь в трюм.
У меня оставались какие-то деньги, я снял комнату в небольшом доме на улице Кремса и терпеливо ждал конца погрузки. Раньше соваться на борт не было смысла. Часть матросов списалась на берег, часть еще не подъехала, а оставшиеся, проклиная все и пропитываясь черной угольной пылью, обеспечивали погрузку. Порт маленький, грузили медленно, по старинке набирая уголь ковшами из огромных куч на берегу, а то и черпая прямо из вагонов.
Каждое утро я спозаранку просыпался от надрывных криков петухов, снова засыпал, потом валялся в постели. Уже днем наскоро умывался и шел к поросшей сосняком гряде, возвышавшейся над железной дорогой и портом, и смотрел, как пароход под тяжестью груза все ниже оседает в воде. Заходил в магазин и отправлялся гулять. С улицы Кремса на Портовую, проходил памятник морякам десанта, дальше сворачивал на Мачтовую и так и шел до обступившего городок соснового леса. Уходило нежаркое северное лето. Я лазил по развалинам давно ушедшей под землю крепости, обирал кусты малины, лакомился последней черникой, аккуратно ножом срезал грибы, складывая их на видных местах у лесных тропинок. Обходил в лесу поросшие березами замшелые фундаменты давно исчезнувших домов, по ржавым лестницам забирался на створные маяки. Остров казался заброшенным. За несколько дней я исходил его вдоль и поперек и теперь просто купался и загорал. Мне можно было простить безделье, через несколько дней пароход загрузят, и неизвестно когда я вернусь домой.
Так и в этот день я шел вдоль берега, неся с собой лишь полотенце, сумку с куском сыра и бутылкой пива.
На месте, которое я облюбовал накануне, расположилась шумная компания. Не останавливаясь, я забрался на холм, под которым угадывался просвечивающий на склоне красным кирпичом, погребенный в земле каземат, и спустился с другой стороны крепости к маяку. Здесь рыбаки торопливо накачивали резиновые лодки, словно соревнуясь, кто первый погребет к фарватеру.
Дальше вплотную к берегу подходил камыш, тропинка забрала вправо и привела на огромный камень, камень-остров, поднявшийся выше леса, поросший в трещинах кустами и низкими кривыми сосенками. Отсюда были хорошо видны залив, соседние острова, торговый порт вдали. Идущие фарватером суда оказывались неожиданно маленькими, словно игрушечными. Потом тропинка вывела меня к дороге вдоль частных домов.
Приземистые в два окна домики, как тот, в котором я снимал комнату, с участками, засаженными картошкой, с будкой-скворечником в дальнем углу перемежались спрятанными за высокими заборами особняками. Я шел все дальше, пока густой лес не подступил к берегу, оставив место лишь для нескольких домов с названием улицы на старых круглых с застекленными фонарями наверху указателях: 'Южный мыс'. Сразу за ними улица заканчивалась, уткнувшись в море. Лишь сосны и кусты пробились здесь среди камней, да на самом конце мыса непонятно как выросла густая красавица ель.
Я разделся, сложил одежду на аккуратный, словно обтесанный камень, зашел по щиколотку в воду и чуть не упал. Дно оказалось усеяно осколками камней. Дальше шел на ощупь, то и дело ругаясь, когда очередной осколок впивался в ногу.
Неожиданно сзади кто-то засмеялся. Я оглянулся. Чуть в стороне, под сосной, поджав колени к подбородку, сидела девушка, рядом лежала и, подняв уши, внимательно следила за мной большая черно-рыжая овчарка.
- Извините, - пробормотал я и дальше шел молча, терпеливо снося уколы.
- Осторожно! Там еще битые бутылки! - крикнула она.
Прозрачная вода отдавала желтизной, холодным обручем она дошла до груди, и я поплыл. Метрах в тридцати камень-плескун то открывал, то снова прятал покатую мокрую поверхность. Я вскарабкался на него, встал и огляделся. Далеко впереди зеленел полоской леса берег. Из-за разбросанных повсюду островов казалось, что здесь не залив, а широкая река.
Вдали пронеслась моторка, спустя минуту волны добежали до меня и стали бросаться на ноги. Я прыгнул и поплыл назад. На берегу наскоро вытерся маленьким, тут же промокшим полотенцем. И все это время украдкой рассматривал девушку.
Ей было лет семнадцать, не больше. Круглолицая с короткими в каре русыми волосами. Чуть полная с белой не успевшей загореть кожей. Школьница или выпускница, в строгом купальнике, видимо проводила здесь последние каникулы, черно-рыжая овчарка у ее ног казалась старше ее.
- Не порезались? - спросила она. - Тут как в Шарме, Шарм эль Шейхе. Камни острые как кораллы. Вот уж не думала, что сюда надо брать купальные тапки.
- Как же вы купаетесь?
- В старых кроссовках.
Пара потрепанных кроссовок сохла неподалеку, насаженная на ветки куста.
- Дальше по берегу старый финский пляж и дно чистое, - показал я рукой в сторону особняков.
- Там папа со своей лошадью, - скривилась она, и ее лицо стало злым и некрасивым.
Мимо пляжа я проходил, несколько пар лежало на камнях. Ничего необычного.
- Папа женился, - пояснила она, - на телке, которая ухаживала за нашей кобылой, и я ее теперь так называю, не мамой же?
Зачем она мне все это вывалила - не знаю. Ключом я поддел пивную пробку, сел, привалившись спиной к нагретому солнцем камню. Девушка исчезла за кустами, зато собака перешла ближе, легла, придавив траву так, чтобы меня видеть.
Пиво дрянное и сыр напоминал замазку, но на лучшее у меня не было денег.
Плеснула в заливе рыба. Квартирная хозяйка говорила, что рыбаки приезжают сюда со всей области.
- Извините, - девушка поднялась над травой, - куда вы дели пробку от бутылки?
Я хлопнул по одному карману, по-другому. Пробка нашлась в сумке. Наверное, девчушка участвовала в лотереях, изнутри пропечаталась абракадабра из букв и цифр.
- Очень хорошо, - заключила она, - если бы вы бросили пробку на землю, я бы не стала с вами разговаривать, а если бы разбили бутылку, то Чапа прогнала бы вас.
- Не переживайте, я и сам скоро уйду. Бутылку унесу.
За несколько минут она успела меня достать. Теперь поднялась и стала прохаживаться вдоль кустов. Словно давала полюбоваться собой. Обычная девчонка, впрочем, в свои тридцать я уже считал, что в шестнадцать-семнадцать лет некрасивых девушек нет. Она нагибалась, и волосы опускались ниже плеч, скрывая лицо, поднимала осколок битого стекла и со всей силы швыряла его в камыш с обратной стороны мыса.
- Никого здесь не знаю, вы из какого дома? - поинтересовалась она.
- Я не местный. Снял комнату рядом с портом, пока не загрузят мой пароход.
- Как интересно, никогда так вот не видела моряков. Только в круизе.
- Вы и в круизе их вряд ли видели.
- Почему?
- Матросам и мотористам выход на пассажирские палубы запрещен. Только обслуживающий персонал: стюарды, официанты, горничные.
- Ага! - подтвердила она, - все в белом и денег ждут. В чемодан вцепятся и вперед. Мама мелочь наменяла и под подушку доллар клала, а папа говорил, что и этого много. Хотя нет, перед высадкой видела, как внизу какие-то люди канаты таскали.
Я поставил на камень бутылку, поднялся и осторожно зашел в воду. У самого берега разглядел несколько осколков стекла, поднял их и зашвырнул в камыши. Потом стал выбрасывать мелкие камни с острыми краями.
- Если вы через несколько дней уплывете, зачем чистите дно? - поинтересовалась девушка, потом надела кроссовки, зашла в воду и стала мне помогать.
- Настя, - назвала она себя и протянула руку.
- Сергей, - ответил я.
Мы на пару старательно расчищали тропинку по дну среди камней. Стайки мальков встревожено носились между ногами. Когда вода поднялась выше колен, в воду плюхнулась овчарка и поплыла к нам, вытянув острую морду. Она кружила, равномерно работая лапами, подплывая вплотную, то к девушке, то ко мне.
- Чапа! - вскрикнула девушка, когда овчарка, разворачиваясь, царапнула ее когтями. Она пошла к берегу, собака послушно поплыла следом. Вышел и я.
С моей стороны не было тени, Настя устроилась рядом и стала внимательно рассматривать длинную красную царапину чуть выше щиколотки.
- Надо приложить подорожник, - заключила она, - здесь есть подорожник?
- Камыш, сосны, трава и много воды.
- Очень смешно, - нахмурилась девушка, - в доме есть йод.
- Где твой дом? - перешел я на ты.
- Где камень громадный с соснами.
- Там высокие заборы. Можно за ними загорать.
- Я и загорала. Только рабочие строят гостевой дом, пялятся и меня обсуждают.
- Прямо вслух обсуждают? - удивился я.
- На своем чучмекском, но я все равно знаю, что про меня.
Чапа подошла и виновато лизнула ногу хозяйки прямо по царапине.
- Теперь заживет, - заключил я.
- У вас есть собака?
- У меня и дома-то нет, - улыбнулся я. - Года два назад матросил на танкере, там был пес, маленький, мохнатый, как комок шерсти. Месяц в море суда бункеровали, потом сами зашли на заправку. Место глухое, причал и сразу лес. Шмундик, мы его Шмундиком звали, первым по трапу скатился, в кусты заскочил, потом выскакивают - заяц в лес, а Шмундик назад на пароход.
- Прикольно. Не скучно месяц в море?
- Некогда скучать. Четыре часа вахта, восемь отдыха, снова вахта, и так по кругу, еще авралы, швартовка, крепеж груза, проход узкости.
- А если шторм?
- Если шторм, груз крепится, люки, иллюминаторы, двери задраиваются и вперед, носом на волну. Спать только невозможно, в койке катает с боку на бок, да ноги выше головы.
- Здорово! - вздохнула она, - я в круизе мечтала в шторм попасть.
Она легла спиной кверху на песок вперемешку с травой, подняв к солнцу все в фиолетовых пятнах пятки.
- Я тут с утра Чапой, даже не завтракала.
- Зато чернику ела.
- Откуда знаешь?
- Язык синий и ноги.
Она попробовала как-то по-детски рассмотреть язык, обернулась, посмотрела на пятки и рассмеялась.
- Словно специально ягоды топтала.
- Хочешь сыр? - предложил я.
- Давай.
Настя взяла сыр и откусила немного.
- Какой-то странный. Можно Чапе отдам? - поинтересовалась она и бросила остаток собаке. Та поймала сыр на лету.
- Взял в магазине наугад, - пояснил я. - А малину ты ела?
- Нет.
- Пошли...
Не знаю, говорили ли ей, что нельзя уходить от дома с незнакомыми мужчинами, но она поднялась, надела футболку и шорты, еще непросохшие кроссовки, и пошла за мной через лес, той же дорогой, обойдя камень-остров, с обратной стороны которого все заросло кустами малины.
- Лесная, не садовая, а может просто выродилась. Пошли дальше, на солнце она слаще.
Мы шли мимо пляжа и маяка. Чапа исчезала в зарослях и снова выбегала к нам, посмотреть: все ли нормально.
- Сюда, - я за руку повел девушку по круто уходящей наверх тропинке.
Мы стояли наверху старой крепости. Здесь давно выросли деревья, но еще угадывались круглые позиции орудий, когда-то державших под прицелом фарватер в проливе между островами. Чуть выше в стороне кто-то поставил большой деревянный крест, туда вела узкая каменная лесенка.
- Никогда здесь не была! - восхитилась Настя. - Ей было страшно, она не отпускала мою руку. - Смотри, яхта!
Большая белая моторная яхта неспешно шла по проливу. На верхней палубе за рулевой рубкой в ряд стояли шезлонги.
Настя побежала вниз по извилистой тропинке. Разведенные руки плавно покачивались, помогая удержать равновесие, ноги в кроссовках часто мелькали, чуть тормозя на поворотах. За ней овчарка съезжала по траве, расставив задние лапы.
Я засмеялся и припустил следом.
Мы шли по берегу вдоль стены, выложенной из обтесанных камней. Кое-где остались проржавевшие кольца, за которые когда-то швартовались суда. Набегавшая после яхты волна шевелила черные угольки на дне. Красный лоцманский катер покачивался впереди у старого причала.
- Ты где учишься? - спросил я.
- В Англии.
- Кем станешь?
- Экологом. Хотела летом поехать волонтером в Африку, уже договорилась, а предки меня сюда выдернули.
- Хоть посмотришь на родину.
- Не знаю, - пожала она плечами, - я на каникулы приезжала в город ненадолго, а потом с родителями ехали куда-нибудь. Теперь они квартиру продают, приходится в папином доме сидеть.
Пляж закончился, дальше в берег уткнулись посаженные на цепь лодки, слева стоял город со всеми его четырьмя пятиэтажками.
- Ты голодная? Здесь ни кафе, ни ресторанов, но у автобусной остановки продают сосиски в тесте.
Настя послушно шла следом. А я с серьезным видом молол всякую чушь про моря и дальние страны. Про ураган в Бискайском заливе, туман среди рыбацких лодок в устье Сены, драку в портовом кабаке в Марселе, про выросший посреди Индийского океана остров с белым песком...
- Я была на Маврикии в прошлом году, - перебила она меня.
У остановки мы взяли кровавые от кетчупа хот-доги и пошли по дороге из города. Недалеко от развилки, где можно свернуть направо к порту или налево, чтобы напрямик выйти на мыс, в ее кармане зазвонил телефон.
Настя говорила отрывисто, не пряча обиду.
- Поела... сыр и сосиску... недалеко, где магазин... ты его не знаешь... я уже взрослая... лошади своей это скажи... когда захочу, тогда и приду.
Потом сунула телефон в карман, какое-то время шла молча.
- Проводи меня, - попросила она, и мы свернули налево. Заблудиться на маленьком острове невозможно, но лесные дорожки уводили нас в сторону, все дальше от города и порта. Покружив, мы все же вышли к домам у залива.
Обманывая нас, день не кончался. Часов у меня не было. Солнце с утра ходило по кругу, теперь завалилось куда-то за лес и море, но еще было светло. Лишь особняки на берегу стояли с темными окнами, словно заброшенные.
Настя подошла вплотную, встала лицом к лицу, встала на цыпочки и поправила мне загнувшийся воротник рубашки.
- До завтра? - спросила она.
Потом сразу повернулась, скомандовала:
- Чапа, домой!
И, уже отойдя, пообещала:
- Приду в город утром.
Я стоял, пока она не скрылась в узком проходе между домами. Потом развернулся и пошел через лес. Пройдя метров десять, побежал. Я не торопился. Какая-то радостная волна накатила на меня, как на берегу у старой крепости, накатила и несла словно на крыльях. В лесу бежалось легко, добравшись до шоссе, я совсем не запыхался. По дороге домой завернул к порту. Единственный кран замер над открытыми трюмами, тепловоз неторопливо тягал взад-вперед пустые вагоны у причала.
Настя не спросила моего адреса, но город был такой маленький, что в нем, если захочешь, невозможно не встретиться. Постояв еще немного, я дошел до дома, наскоро перекусил, умылся, упал в постель и моментально уснул.
* * *
Меня опять разбудили петухи. Но если накануне я повернулся на другой бок, натянул одеяло на голову и спал дальше, то сегодня, выслушав первый крик огненно рыжего красавца из соседнего дома, дождался ответного из дома напротив и вскочил. В джинсах, без рубашки выбежал во двор.
Легкий туман стелился над землей, и такой же легкий ветерок гнал его прочь¸ выметал со двора на улицу и дальше в залив, где он повиснет серо-белой ватой, пока его не растопит солнце.
Воды в дачном рукомойнике с пипкой было на донышке, в углу участка стоял колодец, прикрытый позеленевшей от времени дверцей. Им давно не пользовались. Вода за дверцей оказалась черной, усыпанной невесть как сюда попавшими сосновыми иголками. Рядом на вбитом в доску гвозде висело ведро с привязанной к нему веревкой.
Я умылся по пояс, докрасна растерся полотенцем. Давно не чувствовал себя так хорошо. Накануне привезли дрова, свалили их за воротами. И я принялся складывать поленницу возле сарая.
С удочками в одной руке и ведром в другой в старом выбеленном брезентовом плаще пришла хозяйка. Посмотрела на меня, покачала головой и скрылась в доме.
Кот, подрагивая кончиком хвоста, осторожно спустился по доске с чердака и юркнул в дверь следом за ней.
Спустя полчаса хозяйка позвала меня завтракать.
- Скоро пароход твой уходит? - поинтересовалась она, выставив на стол, помимо хлеба и масла, банку черничного варенья.
- Как загрузят, - пожал я плечами.
- Уйдете, а когда назад?
- Не знаю. Через полгода можно будет на берег списаться или через год.
- Сам не знаешь когда... - без плаща, в потрепанном халате хозяйка казалось совсем старой, села напротив и, расспрашивая, думала о своем. - Мне вот тоже к детям ехать надо, а ехать - так дом продай и деньги привези. Продать - сразу миллион дадут.
- Это здорово, миллион!
- Так его детям отдай, пенсию отдай, угол отгородят и сиди, внуков нянькай.
Мне не нравилась хозяйка, она была злой и жадной. В первый день утащила из холодильника на кухне открытые банки, бросила на мою кровать дырявые, словно простреленные, простыни. Начав говорить о чем угодно, спустя минуту другую уже жаловалась. И кот у нее был суровый. Черно-белый, как старое кино, с бешеными зелеными глазами. Когда я в первый день протянул к нему руку, он зашипел и ударил меня черной лапой с выпущенными когтями.
- В порту горбатилась, пароход придет - начальники по домам подарки тащат. Особняков понастроили. И порт теперь их. А мне пенсию дали - курам на смех. И не выбраться отсюда, дизель - отменили, катер - не ходит... Хорошо огород свой... Землянику надо собрать, пока дачники не обобрали, за станцией у дороги целая поляна...
Я рассеянно кивал, ее было не жалко. В ней мне нравилось лишь то, что по утрам она с удочками ходила на причал ловить рыбу коту.
- ...мышей не ловит, знай, рыбу трескает. А то к причалу придет и хвостом бьет. Ишь, похолодало с утра, лета как не было, к зиме идет.
Она говорила бы все это и дальше, но я поел. Детский бутерброд с вареньем поверх масла. Вымыл тарелку и чашку. Из чайника плеснул в миску горячей воды и на улице перед старым облезлым зеркалом бритвенным станком долго скоблил щеки, поглядывая за ворота.
Туман уполз со двора, я быстро собрался, нашел в сумке новую футболку и уже привычным маршрутом прошел к насыпи над портом. Судно за железной дорогой едва виднелось. Тишина. Краны застыли, поникнув изогнутыми стрелами, и тепловоз, бросив пустые вагоны, укатил куда-то с острова.
Была в душе радость, только начавшийся день обещал что-то хорошее. Я так же быстро вернулся к дому и еще издали увидел Чапу. Овчарка бежала, низко опустив голову, обнюхивая углы домов. Свободный серебряный наборный ошейник едва не цеплял за землю.
Местные собаки взахлеб лаяли из-за заборов. Настя в той же футболке и джинсах с пляжной сумкой на плече шла следом с пакетом чипсов в одной руке и поводком в другой и вертела головой как на экскурсии.
- Привет! - махнула она рукой, - кто такой Кремс?
- Кремс - офицер, там табличка в начале улицы.
- Холодно сегодня, - Настя поежилась и потерла ладонями предплечья.
Я подошел и приобнял ее, чтобы согреть.
Она удивленно посмотрела на меня, вывернулась и пошла чуть в стороне.
- Ну и мерзни, - сказал я, - терпи, пока солнце туман не растопит.
- Это Гольфстрим, - важно объяснила Настя, - он меняет направление, меняется климат.
- Очень интересно, - пробурчал я.
- Это очень важно, от него зависит экология.
- Да, это очень-очень важно.
Она остановилась, задумалась, потом, что было силы, огрела меня сумкой по спине.
Я успел ухватить за ручку и потянул к себе. Чапа зарычала, подпрыгнула, вцепилась в сумку. Настя развернулась и побежала, я метнулся следом, рядом с лаем неслась собака.
Догнал я Настю лишь у обрыва, с трудом остановился, упершись в дерево.
- Вот мой пароход! - показал я на судно под нами.
Она позволила обнять себя, да мне и самому было тревожно стоять у края насыпи.
Тепловоз подтянул груженые углем вагоны и, то и дело, подавая гудки, выставлял их у борта. Старый в ржавчине и пятнах сурика сухогруз потихоньку выходил из тумана, с раскрытыми грузовыми люками он был как птенец, ожидающий корма. Флаг на корме свернулся в цветную поникшую тряпку.
- Какой большой. Туда можно? - спросила Настя.
- Нельзя. Граница. Видишь часовой на вышке. Флаг чужой. По трапу поднялся - и в другой стране.
- Старый и ржавый, - заключила она, - пойдем гулять.
Мы спустились с насыпи и пошли вдоль железнодорожных путей. Мимо красной, всей в спутниковых антеннах, станции, старой бурого кирпича водокачки. Дальше рельсы уходили в лес.
- Сколько брусники будет. Хорошо здесь, - вздохнула она, - в Англии, куда не свернешь, везде подстрижено, ровненько, а тут шаг в сторону и чаща.
Чащи не было. Повалили мешавшие проводам деревья, да так и бросили. Прямо в лесу оказался остов разворотного паровозного круга, внутри он давно порос березами.
Девчонка стала на серую бетонную кромку, прикусила нижнюю губу и, балансируя руками, пошла по кругу.
Собака осталась со мной, легла на землю и только провожала хозяйку взглядом.
- Расскажи о себе, - попросила она, когда вернулась.
- Чур, ты первая.
- Что рассказывать? Меня в двенадцать лет на учебу сослали. Вообще жесть. Ехала, думала там круто, а оказалось пансион при монастыре. Я так плакала. Решила, все меня бросили. А им все равно: ревешь, ну и реви. Или скажут что-то по-английски, мне еще хуже.
Она помолчала, мы пошли по рельсам дальше от города и порта.
- Ты после школы в моряки пошел?
- Нет, после школы в армию.
- А потом?
- Потом на войну.
- На какую?
Не знаю, почему я об этом сказал. Если уж и здесь мало кто помнит о тех войнах, что спрашивать с приехавшей издалека девчонки. Наверно просто хотел показать свою жизнь интересной.
- Да была тут у нас.
- Я не сама уехала. Меня родители отправили. Ты на войну сразу согласился ехать?
- Меня как-то спросить забыли, - пожал плечами я.
- Вот и меня так.
- Спихнули?
- Мама тоже плакала, приезжала часто, и папа. Он говорил, что сначала будет тяжело, но потом сама спасибо скажу.
- И сказала?
- Сэнкс.... Настя сделала книксен и дальше бойко залопотала по-английски, что-то про выполненный родительский долг и свою благодарность.
- Ты языки знаешь? - поинтересовалась она.
- В пределах старшего матроса. Швартовка. Команды на руле. Борьба за живучесть судна.
Мы свернули к шоссе, я всматривался в просветы между деревьями, незаметно уводил ее от железной дороги, и лишь когда пришлось перелезать через поваленные деревья, девушка поинтересовалась:
- Куда идем?
- Пока секрет.
- Ладно, - согласилась она, - что ты делал на войне?
- Старался выжить.
- И как?
- Как видишь.
Чапа прыгала за хозяйкой, преодолевая стволы легко, как конь барьеры на конкуре.
- Еще долго?
- Что?
- До секрета твоего.
- Вот он...
Прогалина между лесом и шоссе вся заросла кустиками земляники. Маленькие красные ягоды свесились до земли. Настя бросила сумку, встала на колени как для молитвы, потянулась за ягодой, передумала, достала телефон и несколько раз сфотографировала поляну.
На четвереньках мы как два больших зверя осторожно зашли в нее и стали обирать землянику.
Чапа понюхала кустики и легла, положив голову на лапы, поводя ушами, когда за кустами по шоссе проезжала машина.
Колени у нас моментально промокли, влага от травы ползла по брючинам. Но солнце уже поднялось, потом и вовсе повисло над нами и сразу стало жарко. Не знаю, сколько прошло времени, до того как мы столкнулись посередине поляны.
- Ела бы и ела, а сил ползать нет.
Я протянул ей горсть ягод.
Настя упала на спину, высыпала их в рот, потом поднялась на локте и внимательно посмотрела на меня.
- Эй! Ты говорил, что не местный, откуда про землянику знаешь?
- Квартирная хозяйка рассказала. Рассказала и сразу расстроилась. Поняла, что съедим.
- Нет, - засмеялась Настя, - тут все не съесть.
И снова легла на землю.
Я нагнулся и поцеловал ее в перепачканные земляникой губы. Она неловко и неумело ответила, губы были мягкими теплыми и сладкими от ягод.
- Меня нельзя целовать, мне еще нет восемнадцати, - нарочито серьезно сказала она, подавшись в сторону.
Я лежал рядом и смотрел на ее лицо. На русые волосы, на серые глаза, ресницы, на золотую капельку сережки в ухе. Чуть качалась ветка над ее головой. Юркий перетянутый в талии муравей пробежал по ней и на краю остановился, словно задумался, прежде чем отважно прыгнуть ей на лицо.
Я отвел ветку и смахнул муравья. Настя проследила за рукой взглядом и улыбнулась.
Она села, подтянула сумку, достала и вручила мне зеркальце и раскрыла косметичку.
- Держи, - сказала она, - только ровно.
Настя сначала окончательно сбила прическу, потом причесалась, прикрыв уши, снова открыла их, помадой подвела губы, пуховкой прошлась по лицу, вертелась и так, и эдак.
Я как мог, прятал улыбку. Девчонка явно красовалась передо мной.
Закончив прихорашиваться, она сама улыбнулась.
- Пошли купаться.
- Пошли. Вода уже согрелась.
Ее телефон зазвонил, когда мы вышли на шоссе.
- Привет, мам... фотки получила? Земляники целая поляна... лучше, чем на Ибице... и малину ем... папа наябедничал?... моряк... просто матрос... нет, тебя он не будет кормить...
Я чуть отстал, чтобы не мешать, шел с Чапой, нес сумку.
Мы дошли до моста на соседний остров. Чуть в стороне у воды была полоска песка, где и расположились.
Настя забрала сумку и зашла за кусты. Долго возилась и вышла, придерживая купальник на груди. Сегодня он был другой, две полоски из яркой ткани.
- Завяжи, - попросила она и повернулась спиной.
Несколькими движениями я посадил завязки на кинжальный узел, наклонился и подул на нежные белые волоски на покрасневшей и слегка облупившейся коже.
Настя не обернулась, но я понял, что она улыбается.
Вода уже прогрелась, дно оказалось чистым, местами илистым и тогда мягким как ковер. Не было и торчащих камней как в заливе. Правда и до другого берега через протоку рукой подать. Мы недолго оставались вдвоем. Вскоре сюда прибежала и, на ходу раздевшись, бросились в воду стайка ребятишек.
- Лягушатник, - заключила Настя, - выбираясь на песок.
Мы расположились в стороне, чтобы крики детей нам не мешали.
- Что у тебя сумка такая тяжелая? - поинтересовался я.
- Кстати, по поводу сумки. Сейчас буду тебя кормить, раз здесь только хот-доги продают.
Она достала термос, два пакета с бутербродами с рыбой и колбасой. В отдельной баночке лежал сыр, уже порезанный с вкраплениями какой-то зелени. Пустую сумку постелила вместо скатерти. Очень уютно по-домашнему у нее все это получилось. Даже для Чапы нашлась темно-красная чуть прозрачная палка какого-то лакомства, которую та тут же принялась сосредоточенно грызть.
- У тебя не бывает ощущения, что все тебя бросили? - спросила она, когда я, умяв бутерброды, пил кофе.
- Скорее я всех, - пожал я плечами, - уйдешь в море на полгода, все люди и проблемы на берегу остались.
- Иногда мне кажется, что меня все бросили, - повторила девушка, - только Чапа меня любит.
Настя притянула собаку, та зажала между лапами лакомство и, едва ее отпустили, снова принялась сосредоточенно его грызть.
- Кто кормит - того и любит.
- Вот и нет. Уезжала - она щенком была, писалась везде, а когда приехала, узнала и стала охранять. Почти сразу узнала. А ты почему не женился?
- После армии долго работу не мог найти. Потыкался и поехал к сослуживцу. Он в порту работал, ну и я туда. Сначала матросом на буксир, закончил курсы, экзамены сдал и в загранку, теперь жениться некогда.
- Расскажи про море.
- Ничего особенного, просто работа.
- Бывает страшно?
- Однажды было страшно. Шли зимой через рыбацкий район, метель, палуба обледенела, а меня впередсмотрящим поставили. Предупреждать о лодках, их в локатор плохо видно. Рукавицы, сапоги - все ледяное, сам замерз. Сменился, по палубе иду. Судно на борт завалило, меня как по катку понесло, и леера во льду. Как удержался - до сих пор не знаю. На четвереньках выбирался.
- Упал бы - тогда 'стоп-машина' и 'человек за бортом?!'
- Вода очень холодная, минута-другая и все.
- Ужас! - покачала головой она, - а на войне не страшно?
Настя лежала на животе, положив голову на руки, и внимательно слушала. 'Еще подумает, что боязливый', - решил я и перевел разговор на другое.
- У тебя братья-сестры есть?
- Брат, только он совсем взрослый.
- Чем занимается?
- Раньше у папы, теперь свое дело. Слушай, он же на пару с компаньоном яхту купил, ну как вчера в проливе, хочешь, попрошу, чтобы взял тебя?
- Нет, - помотал я головой, - я уже на либериец контракт подписал. Лучше скажи, чем будешь заниматься после учебы.
- Сначала буду волонтером.
- С этого можно прожить?
- Не знаю, - пожала она плечами. - Просто делать надо то, что важно и интересно. Ты войну часто вспоминаешь? - неожиданно спросила она.
