ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Макаров Андрей Викторович
Огонек в море

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  Огонек в море
  
  Не первый час она стояла у окна. Был тот короткий период на Севере, между полярным днем и ночью, когда они менялись, как на материке. Уже смеркалось, словно серая краска, мазок за мазком, ложилась на дома, сопки вокруг и само море.
  По последним солнечным лучам пробежал по своим делам в заливе юркий буксир, а когда возвращался, то угадать его можно было лишь по зажегшемуся на мачте огоньку.
  Она на минуту отошла, уложила спать сына и снова замерла у окна, гадая, не прозевала ли?
  Но вот на воде показались белые пенные усы, за ними в темноте едва угадывалась черная рубка подводной лодки.
  Он или не он?
  Подлодка поравнялась с домом, и фонарь на рубке дал короткую вспышку света, потом чуть длиннее и еще две коротких. Буква "Л". Пауза. Дальше два коротких сигнала и два длинных. Буква "Ю".
  Женщина метнулась к выключателю на стене, несколько раз включила и выключила свет в комнате.
  Лодка сигналила в ответ - три коротких - длинный, длинный - два коротких, и еще два коротких.
  Она не знала морзянки, но помнила сказанные на прощание слова:
  - "Люблю" и "Жди".
  Когда семафор на лодке погас, глаза долго не могли привыкнуть к темноте. А потом, как она не всматривалась, за окном было лишь бескрайнее море.
  Постояв еще, женщина разобрала постель и легла.
  Сын еще не спал.
  - Папа в море ушел?
  - Да
  - Надолго?
  - Надолго.
  - А как надолго?
  - На шесть или восемь месяцев.
  - Это сколько дней?
  - Сто восемьдесят или двести сорок.
  Сын долго молчал, словно сам пересчитывал.
  - Двести сорок больше. Тогда он привезет мне двести сорок шоколадок.
  Он еще поворочался в постели и, уже засыпая, вздохнул:
  - Только лучше бы он вообще не уходил...
  
  * * *
  В спальном вагоне все словно приглушенно. Здесь нет обнаженности, вывернутости плацкартных, в которых все на виду, деловитости занятых командировочными купейных. Чуть притушен свет в застеленном ковровой дорожкой коридоре. Редко кто пройдет по вагону, который, кажется, и покачивается мягче, чем другие. Вот только проводница в который раз спешит к двери купе со стаканами чая.
  - Вот, Петр, и закончилась твоя служба на севере.
  Вера Петровна достает печенье, расставляет стаканы.
  Китель с погонами контр-адмирала покачивается в такт стуку колес. Поезд Мурманск-Москва, хоть и скорый, а две ночи в пути проведешь, в кои-то время наедине, когда не прервет разговор телефонный звонок или матрос-посыльный.
  - В шестьдесят седьмом лейтенантом в Полярный приехал, в девяностом адмиралом из Полярного возвращаешься.
  Петр Степанович молчит, размешивая сахар в "жидком", совсем не по-корабельному заваренном проводницей чае. Остались позади предотъездные хлопоты, а Москва еще не успела подкинуть новых.
  - На проводах за столом тебе длинные речи говорили, должности твои вспоминали, походы, про то, как подлодкой и подлодками командовал. Меня же лишь упомянули, тост "за жен моряков", чокнулись и дальше про офицерские заслуги. Только не знают твои друзья-адмиралы, что любого офицера к новой должности жена готовит и по службе с лейтенантов, словно за руку, ведет.
  - Вот еще, - рассмеялся Петр Степанович, - ты еще скажи, что жена его на должность утверждает и в академию отправляет учиться.
  - Можно и так сказать. Просто об этом мало кто из мужей и командиров знает.
  Адмирал только плечами пожал.
  - Сам подумай. Начало службы. В кои-то веки сошли лейтенанты с корабля. У одного дома скандал. Почему редко дома появляется? Требуют ответить, что ему дороже, семья или служба? А другого жена поцелует, чаю ему нальет, успокоит.
  Поэтому второй лейтенант на службу отдохнувшим придет, а первый на корабль взвинченный вернется, и там у него все наперекосяк пойдет!
  Какого-нибудь старшего лейтенанта жена дома день за днем шпыняет, чтобы у начальства требовал квартиру, должность, отпуск летом, путевку в санаторий. У другого супруга и потерпеть уговорит, и сама лишний раз не пожалуется. Если неприятности на службе, она его убедит, что это временно, и все у него получится. Что все будет хорошо. Сама в это поверит и веру свою ему передаст.
  Иной капитан-лейтенант и рад бы к занятиям подготовиться, к поступлению в академию, а ему дома в выходной всегда важнее занятие найдут. За картошкой сходить или ковры выбить...
  Что ты смеешься? - сердится Вера Петровна, - иной офицер уже с большими звездами, стать командиром готов, все согласовано, представление подписано, а жена дома ладонью по столу хлопнет: "Хватит нам по дырам мотаться, а командиром станешь, тебя и вовсе дома не увидишь! Отказывайся и ищи место, пусть с понижением, но поспокойнее, в большом городе, и чтобы службу нести с девяти до восемнадцати". Разве не бывало такого?
  - Бывало, - кивает адмирал.
  - Было еще и такое, что по собственной глупости жены карьеры мужьям ломали. Начинали перед всеми командиршу из себя изображать, или языком трепали лишнее, на встрече или праздничном вечере экипажа распускались так, что потом не на нее, а на мужа пальцем показывали.
  Адмирал гонял ложкой чаинки в стакане, и не мог не согласиться.
  - Наверное, ты права. Придет на прием иная лейтенантша. С порога чуть ли не кулаком по столу: "Почему, такой-то дали квартиру с горячей водой, а мне с титаном, который надо дровами топить?!" Объясняешь, что лучшие квартиры распределили семьям с детьми, а в ответ угрозы, что до командующего флотом дойдет и в Москву в политбюро жалобу напишет. Смотришь на нее и думаешь: если она на адмирала так наезжает, то как эта боевая подруга дома мужа строит?.. Дай Бог, чтобы ее лейтенант с такой супругой хотя бы до капитана третьего ранга дослужился. Слушаешь эти жалобы, и очень жалеешь, что нет старого офицерского общежития, который "Золотой вошью" прозвали. Отправить бы ее с мужем в него на полгодика. Помнишь нашу первую комнату на три семьи?
  - Конечно, помню, - улыбнулась Вера Петровна. - Вы ее тогда шкафами разгородили, одеяла цвета морской волны повесили, и... живите любимые, а мы на службу. Только не на три семьи была та комната, а на пять, к нам потом еще две семьи подселили.
  Ночью один ребенок заплачет, второй подхватит, и вот уже вся комната ревет-заливается. И так по кругу. Пока успокоим, ночь и прошла. Утром в первый день встали, вода в кране только холодная. Надо пеленки стирать, бросились горячую искать. Нам и показали: "Вон, девушки, где мост, баня, только там и найдете, а ближе горячей воды нет".
  - На корабле или плавбазе с этим проще, - покачал головой адмирал, но, по правде говоря, в комнате на пять семей мы долго жили. Через полгода переехали в комнату в финском домике. А когда в Гремиху перевели, там и квартиру получили. Закончилась наша общежитская жизнь.
  - Ненадолго. Месяца на два, потом ты пришел и сказал, что на вашу лодку лейтенанта Ершова прислали, призвали парня с гражданки на три года после высшей мореходки, и он в твою боевую часть попал. Тоже семейный, а свободного жилья в Гремихе нет. Общежитие все никак не достроят. Одну комнату им тогда и уступили.
  - Ну, а как иначе? - удивился Петр Сергеевич. - Да и две семьи в отдельной двухкомнатной квартире, это же не пять в одной комнате общежития!
  - Никак иначе, - согласилась Вера Петровна, - Экипаж же одна семья. Особенно на подлодке. Поместились. Да и вы чаще были на корабле, чем дома. А мне с Юркой не так одиноко, когда соседка рядом тоже мужа ждет. Помнишь, как первый раз с сыном тебя после похода встречала?
  - Конечно! Только Юрка меня дичился. Как он тогда сказал: "Дядя, отойди от моей мамы!"
  - Ну, а ты что хотел? Если он тебя только по фотографии на стене знает. На ней ты красивый, в форме. А тут вылазит из черной подлодки бородатый мужик, с наволочкой, набитой шоколадом, начинает его тискать, шоколад сует, потом и за маму принимается. И все вокруг обнимаются, оркестр играет.
  - Он и шоколадку тогда назад в фольгу завернул и мне отдал. И дома в первый день ты ему говоришь: "Позови папу", он ко мне подойдет, посопит, потом выдаст: "Вас мама зовет" и за рукав меня ведет к тебе. Зато дня через два как открылся: "Папа... папа..."
  - А папа вскоре снова на лодку... И только ветер за окном завывает.
  - Ветра в Гремихе были знатные, - кивнул Петр Степанович, - и отходить, и швартоваться целая проблема, за лодку переживаешь, пытаешься в ветрах окошко поймать, чтобы на пирс не навалиться.
  - Ты за лодку переживал, а я за сына. Как-то пошли за картошкой, уже из магазина возвращались. Ветер поднялся такой, что еле устояла, Юрку к себе прижала. Чуть стихло - оглянулась - сетка с картошкой куда-то улетела. Он тогда и болеть стал раз за разом, простуда, воспаление легких и так по кругу. А болезнь ребенка основанием для перевода отца не являлась. Потому и пришлось его на Дальний Восток к бабушке с дедушкой на время отправить. Суровое место Гремиха, даже дожди там бывали ледяные.
  - Зато потом перевели в Лиинахамари, поближе к Норвегии. Там полегче было. Тихо. Красота вокруг.
  - Почти курорт, - соглашается Вера Петровна, озеро и, даже, деревья растут. Юрка в школу пошел, Наташа родилась. Тяжело она мне далась. Ты в море, а мне, то в больницу, то на консультацию. На автобус, и несколько часов до Мурманска. Но все же, не Гремиха, где на большую землю только морем, рейсовым теплоходом раз в неделю добраться можно было.
  - Тебе какой из наших гарнизонов больше нравился? - спросил Петр Степанович.
  - Видяево. Город побольше, но все равно всех знаешь. Там наша Наташа в школу пошла, а Юра ее закончил. На санках с сопок катались. А зима длинная. Вот только ты уже хоть и на штабных должностях был, а не чаще дома появлялся. Уходил - дети еще спали, приходил - уже спали. В выходной сам отсыпался. Я, однажды, благо полярный день, с утра, пока вы спите, потолок на кухне побелила, потом все похвалы ждала. Ты же, только в окно посмотрел и бросил: "Что-то посветлее сегодня". Потом и звонок в дверь. Рассыльный стоит: "Товарищ капитан первого ранга! Вас срочно в штаб вызывают!"
  - Куда деваться? Одно дело своей лодкой командовать, только за себя отвечать, а когда в подчинении бригада или дивизия, с тебя и спрос другой. Две трети года все равно в море проводишь. Зато тебе моя учеба, как отпуск была. И в Ленинграде, в военно-морской академии, и в Москве, в Академии Генштаба. Или по твоей хитрой теории это ты меня туда за руку привела?
  Вера Петровна только улыбается, мол, думай сам, чья здесь заслуга, и словно итог подводит:
  - Откуда уезжали, туда и возвращались. На север. И снова на коробках жили, с квартиры на квартиру переезжали.
  Поезд несется к Москве. За окном вагона давно уже ночь.
  
  * * *
  Утром остался далеко позади скупые полярные пейзажи, появились и стали выше деревья. После серых и черных красок Заполярья нельзя было оторваться от разноцветного осеннего леса за окном.
  Петр Степанович уже сходил и умылся, дошел до вагона-ресторана и вернулся озадаченный.
  - Что-то на железнодорожном камбузе голо! Что называется, шаром покати.
  - Это вы, товарищ адмирал, давно в магазинах не были! - укорила его жена, доставая из сумки припасы, - ты бы, Петр, чаще в гарнизонные магазины наведывался. В том же Видяево. Главное, к своему часу не опоздать.
  - К какому своему часу?
  - Как к какому? С десяти до одиннадцати, согласно списку, одна лодка колбасу получает, с одиннадцати следующая, и так, пока не кончатся, или лодки подводные, или колбаса в магазине. С середины восьмидесятых все временные трудности никак не преодолеем.
  - Как-то в походе об этом не думаешь.
  - Ну, еще об этом вам в море думать.
  - И что же самое тяжелое для жен? Раньше только дети на вас, а теперь еще и в очередях стоять?
  - Самое тяжелое, когда вы со своими ракетами и торпедами в море, в походе, а в мире какая-нибудь заваруха. Телевизор включишь, а в нем одна и та же песня, сначала, что кто-то там распоясался, а потом, словно утешают, обязательно скажут, что нам есть чем ответить. Всех успокоят, а я думаю: твоя лодка на боевой службе, в Атлантике или в Средиземном море, вот тебе отвечать и придется. Особенно беспокойно было, когда ты подводной лодкой командовал.
  - Вы за нас переживали, а мы за вас, как вы там одни справляетесь?
  - Справлялись. На лодке команда, и у жен тоже команда. Ты же в море один ничего не сделаешь, так и у нас, без поддержки никак. Кому надо в Мурманск или Североморск съездить, детей с кем-то оставить, кто-то заболел, неприятности какие, а еще общее ожидание сплачивает, ждать, когда вы из похода вернетесь. И оценки в этом ожидании ставят, куда жестче, чем на ваших задачах и зачетах.
  - Кто же эти оценки женам выставляет? - удивился Петр Степанович.
  - Сами и выставляем друг другу. В гарнизоне все на виду. Как себя ведет? Как о детях заботится? Не часто ли без повода праздники устраивает? На себе терпеливо домашний воз тащит или, чуть что, готова все бросить и к маме сбежать?
  - Это-то откуда известно?
  - А ты нашу почту в Видяево вспомни. Стенки в кабинках не до потолка. Да и телефонная связь такая, что лучше слышно тем, кто в очереди, а не абоненту. Хоть уши затыкай, пока своего разговора дожидаешься.
  Раз Москву оператор объявил, влетает одна мадам в кабинку и сходу кричит в трубку: "Мама!.. Это такая дыра! Представляешь, в магазинах сосисок нет!.. Здесь жить невозможно!.. Скоро приеду..."
  Люди в очереди переглянутся, улыбнутся и выводы сделают...
  А следом Брянск вызывают в другую кабину, и там с мамой разговор: "Мама! У нас все хорошо! Мужу в пайке тушенку дают, я вам посылку собрала..."
  Перебила их разговор проводница. Что-что, а чай в поезде был и в самые тяжелые годы. Стаканы поставила, приятного аппетита пожелала и оставила вдвоем за их разговорами.
  Контр-адмирал Петр Орлов, еще вчера первый заместитель командующего Кольской флотилией, а ныне старший преподаватель Академии Генерального штаба, накануне узнал от супруги о роли жен в продвижении по службе офицеров, и теперь не мог не спросить:
  - Вера, тебя послушать, получается, что жены мужьями вертят, как хотят. И командиров из них делают, и по службе продвигают. Да еще, оказывается, и друг другу оценки выставляют. Раз так, если жена карьерой мужа управляет, то офицеру или курсанту именно с таким прицелом выбирать ее надо.
  - Конечно! Только смотря, что этот курсант больше ценит в жизни. И еще многое зависит от того, в каком городе его училище было.
  - Ерунда! Причем здесь, какое училище или город?
  - Если курсант не на подруге детства женится или однокласснице, то невесту себе в городе, в котором училище расположено, находит.
  - Как и у нас с тобой, - согласился адмирал.
  - Вот и вспомни, как наши тихоокеанки себя ведут. С мужем к месту службы приедут, сами тише воды, ниже травы. Порой и надо попросить что-то, а они глаза в пол, прежде всего, на себя надеются. Ленинградские девушки культурные, многие с педагогическим образованием, им в гарнизоне и работу легче найти, школы-то везде есть. Ну а самые бойкие - севастопольские. Там еще и город закрытый, курсанту, кроме как с местной девушкой, ни с кем и не встретиться. А ты сам вспомни, те, которые с Черноморского флота приезжают, первыми себе работу находят, в торге или медблоке. И не скажешь, что они лучше или хуже, просто немножко другие.
  Так что будущую жену курсанту лучше находить в провинции, хорошо, если из военной семьи, которая по гарнизонам помоталась, ну и профессия, чтобы была востребованная: учительница или медсестра.
  - Да кто же об этом в двадцать лет думает? - смеется Петр Степанович, - ты-то почему за меня замуж вышла?
  Вера Петровна задумалась, потом и сама улыбнулась.
  - Ты так красиво за мной ухаживал и так красиво делал предложение, что невозможно было отказаться. Помнишь, как пригласил родителей, курсант Тихоокеанского высшего военно-морского училища, уже четвертого курса, видный, в выглаженной форме, обратился к ним официально: "Дорогие родители! Прошу руки вашей дочери"... Мама заплакала. Папа держался. Ну как тут можно было отказаться?
  И понимали ведь, что уеду с тобой далеко, и жить придется по гарнизонам, как им когда-то. И все равно, считай, что благословили.
  - Петр Яковлевич, хоть сам уже давно в отставке, все уговаривал на тихоокеанском флоте остаться. Чтобы я на надводных кораблях, как и он, служил. Собирался перед фронтовыми друзьями словечко замолвить, обещал, что служить буду на крейсере Варяг. Очень ему хотелось, чтобы мы на Дальнем Востоке рядом с ними остались, и я, как и он, командиром корабля стал. Но я тогда ему наедине сказал: "Нет, отец, свою судьбу я буду сам строить". Думаю, немного обиделся он тогда. Потом уже, когда гостил у нас в Лиинахамари, пришел на мою подлодку, осмотрел ее всю, технику, вооружение, согласился, что я был прав и добился того, чего хотел.
  - Конечно, добился! И никем мы - жены - не вертим, просто помочь стараемся. Куда мы без вас? Куда вы, туда и мы. Как ниточка за иголочкой...
  
  * * *
  Поезд спешил в Москву. Впереди было их пятьдесят второе жилье, снова казенная служебная квартира. Мужу предстояло двенадцать с половиной лет преподавать в Академии Генштаба, получить должность профессора. Впереди были и тяжелые девяностые годы. Гибель флота, когда безжалостно резали, отправляли на металлолом новые подлодки, закрывали базы, в которых они прожили много лет. Его возрождение, отремонтированные старые и заложенные новые корабли.
  Пока же спальный вагон тихо качает на рельсах.
  
  * * *
  Труд офицерской жены не на виду. Работы в гарнизоне наперечет, воспитывай детей, дожидайся мужа из похода. Переведут в другое место, и ты за ним с детьми. Конечно, муж - главный добытчик. Вот только не раз оказывалось, что в трудный момент и здесь без нее никак. Первый раз, еще во Владивостоке. Курсантская стипендия Петра - двенадцать рублей. Десять из них отдавали за комнату, снятую в городе. Оставшихся двух хватало разве что на мороженое. Пришлось Вере оставить институт и пойти работать. Потом были надежды, что годы, проведенные в дальних северных гарнизонах, зачтут в трудовой стаж, но эту норму в законе в новой России отменили. А еще в этой России в девяностые жалованье задерживали и не выплачивали по несколько месяцев, в том числе и адмиралам - профессорам Академии Генерального штаба. И тогда единственным стабильным доходом в семье стали ее пенсия и к ней небольшой приработок, чтобы оплатить учебу дочери на подготовительных курсах в институт.
  Тяжелые времена позади. Вот только все равно кажется, что лучшие годы остались на севере. Туда и сейчас тянет, но уже и здоровье не позволяет поехать. На нем выросли дети. Что осталось в их памяти? Бесконечная зима? Катание на санках с сопок в Видяево? Походы их мужа и отца, его возвращение, большого, бородатого? Или принесенная им с лодки наволочка, полная шоколадок по числу дней в походе? Ожидание первого луча солнца после долгой полярной ночи. Черные рубки подводных лодок у причала.
  Но когда предлагаешь дочери:
  - Наташа! В отпуск может съездишь в Видяево, в Лиинахамари, в Заполярный, ты там родилась, это твоя родина.
  - Мам, я лучше во Францию, - недоумевает дочь.
  Не вырвется туда и сын со всеми его сегодняшними заботами.
  А ее Петр с утра снова спешит на встречу с курсантами или кадетами или на мероприятия по делам Движения поддержки флота.
  
  * * *
  Как странно в жизни получается. Спокойно дома. Муж давно в отставке. Все хорошо у детей и внуков. Но часто, в каком-то беспокойстве, проснешься ночью и подойдешь к окну. За ним Москва, море огней. И вдруг какой-нибудь вдали мигнет тебе, как полвека назад в Гремихе.
  И ты всматриваешься в него, вспоминаешь север, дом на сопке и тот уходящий в море огонек на подводной лодке.
  Тающий в море огонек - обещание расставания и обязательной встречи.
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023