ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Макаров Андрей Викторович
Дома и люди на Счастливой улице

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 8.51*4  Ваша оценка:
  Я когда-то жил в этом городе и взглядом с улыбкой провожал автобус, едущий на Счастливую улицу. Так и было написано на табличке с маршрутом: 'Счастливая улица'. Много раз хотел приехать на нее, да все дела. Потом развалилась страна, десятилетия разрухи, войн и эпидемий. Надо же, прошло полвека. Я вернулся в город на несколько дней, но музеи и театры закрыли из-за пандемии. К тому же ударил мороз, гулять по центру стало неприятно и неудобно. Тротуары не убирали, над головами угрожающе висели 'сосули', как их здесь называют.
  Я валялся на диване и слушал новости о том, что все плохо. Неисполненные мечты и давние желания всплывали в голове. Что сбылось - оказалось не таким, о чем мечтал, а что не сбылось, к тому сразу добавлялось слово 'никогда'. Никогда не получу большой гонорар. Никогда не куплю на него Москвич-412 ижевской сборки с круглыми фарами. Никогда не повесят на доме мемориальную доску с моей фамилией... И неожиданно вспомнил об улице с чудесным названием и подумал, что если не съезжу на нее сейчас, то не попаду туда никогда.
  Я быстро собрался, сбежал по черной лестнице старого питерского дома. Обогнул сосули и спустился в метро.
  Почему я не отправился на нее сорок лет назад? Занят был. Что-то затевал, чему-то учился. Что в итоге? Знаю азбуку Морзе, могу запустить метеозонд и принять сигналы с него, могу ходить строевым шагом. Могу организовать похороны. Не меняя прочувствованного выражения лица, написать поздравление или некролог. Могу испортить любое блюдо при готовке. При ремонте квартиры сделать все криво, косо и страшно.
  Забыл, еще могу сочинять стихи. Однажды, когда я дежурил в газете, пришел мрачный метранпаж и сказал:
  - У нас хвост.
  'Хвост' в виде нескольких строчек стихотворения безобразно 'свисал' с газетной полосы. Компьютеров не было, газету печатали металлическими буковками.
  Начальству звонить не хотелось. Надо было выкинуть стих и поставить подходящую по размеру заметку. Искать замену лень, и стих я переписал, отрезал 'хвост', и он, бесхвостый как ящерица, успокоился на газетной полосе.
  Газета вышла. Через два дня в редакцию прибежал поэт.
  - Кто?! - орал он в коридоре. - Где он?! Что за хамство?! Отказываюсь от авторства!
  Добрые люди в редакции не сказали, что я в командировке, заботливо подвели его к кабинету и замерли за дверью в ожидании.
  Поэт больше походил на культуриста.
  - Ты?! - зловеще спросил он и потянулся ко мне руками.
  Бежать некуда. В предвкушении боя коллеги шваброй подперли дверь.
  В моей жизни случались опасные ситуации. В такие минуты словно кто-то другой говорил неожиданные нужные слова.
  Я поднял голову от бумаг, внимательно и недовольно посмотрел на него.
  - Вы хотите и дальше печататься в газете? - сурово спросил я - молодой и наглый.
  Поэт замер. Руки, которыми он тянулся ко мне, бессильно опустились.
  - У меня был выбор. Убрать стих из номера или спасти хоть часть. Видимо, я ошибся.
  Поэт молчал. Над ним надругались изощренным образом. И ничего не сделаешь. Будет скандалить - отлучат от редакции. Где тогда публиковать вирши?
  - Сегодня гонорарный день. Касса до трех. Деньги получать будете?
  - Буду, - пробурчал поэт и толкнул дверь так, что сломалась подпиравшая ее швабра.
  Я не раскаивался. Не о любви же стих. Про боевую учебу. Часовому охота спать, но он бдит, принял пост у героя войны и передаст его и винтовку с зарубками на прикладе молодому бойцу.
  Про молодого я и отрезал, зарифмовав сменюсь - отосплюсь.
  Явно стало лучше.
  Поэт ушел. В дальнейшем, в коридорах редакции, здоровался первым. Тогда он казался забавным, теперь мне поэта жалко и стыдно за свой поступок. Я не поступил бы так со стихом именитого поэта или будь он другом главного редактора. Его изредка печатали в многотиражках заводов и институтов. Стихи он вырезал и переплетал в книжечки.
  Где теперь эти газеты?! А поэт? Где книжечки на пожелтевшей газетной бумаге, прошитые суровыми нитками? Все сгинуло.
  Метеозонды улетели, в новом веке азбуку Морзе отменили за ненадобностью, все освоенное угасло, к шестидесяти годам трансформировалось в единственное: я могу несколько часов, не двигаясь, лежать на диване. И ни о чем не думать.
  В полупустом метро немногие пассажиры уткнулись в смартфоны. Парень с тупым лицом жадно ел пирожок. Некрасивая девушка беззвучно рыдала, прижавшись лбом к надписи: 'Не прислоняться' на двери. Тревожно, когда девушки плачут с утра. Я подумал, что лучше бы она поскорее озлобилась, иначе плакать ей придется часто. Вдруг и они едут на Счастливую улицу? Съезжаются туда несчастные люди со всего города. Что я буду делать среди толпы неудачников? Убеждать себя, что я не один из них? Парень с девушкой вышли на Балтийском вокзале, и я успокоился.
  Вышли и другие пассажиры. К нужной станции я приехал в пустом вагоне и долго искал нигде не подписанный седьмой выход. Бродил словно Гарри Поттер на лондонском вокзале. Поднявшись на бульвар Новаторов, заторопился и едва не проскочил нужный поворот.
  Счастливая улица оказалась застроенной желтыми панельными домами. Время, когда они были новыми и красивыми, прошло. Краски поблекли. Обычная улица на окраине Петербурга с деревьями выше домов.
  На стенах нет мемориальных досок. Знаменитости предпочитали Литейный проспект или Невский. Став знаменитостями, романтиками быть перестали. Счастливая улица - зачем? У нас и так все хорошо...
  Приехав накануне в Петербург на Московский вокзал, я перешел Лиговский проспект и за аркой старого дома увидел мемориальную доску.
  На доске знакомое лицо. Надпись о том, что в этом доме работал писатель, поэт, драматург и сценарист Игорь Адамацкий. Чуть ниже в стороне стоял бюст Пушкина, на которого Адамацкий снисходительно смотрел сверху.
  С Адамацким я проработал несколько лет в этом самом доме. Он был шеф-редактором издательства. Командовал всем генеральный директор Женя Кузьминский. На мне висела, говоря современным языком, логистика.
  Адамацкий был известным диссидентом. В подпольных журналах публиковался под псевдонимом Адельфина Бездомная. За антисоветские заслуги ему выделили офис, который занимало издательство.
  С утра до вечера я носился между типографиями, складами, базами, магазинами. Адамацкий неторопливо беседовал с авторами и друзьями по борьбе с режимом. Первым снимал телефонную трубку и, если звонил автор, говорил ему устало и ласково, что времена тяжелые, и если мы кого и печатаем, то только за деньги. Если по телефону что-то требовали или угрожали, передавал трубку Кузьминскому или мне.
  Издательство жило в предбанкротном состоянии. Это нормально. Оно работает и сегодня.
  Историческим событием стал отъезд генерального директора на десять дней в Сочи. Надо же и ему раз в несколько лет отдохнуть.
  В первый день без генерального в офис я пришел в девять с хвостиком. Шеф-редактор сидел за столом начальника. Демонстративно посмотрел на часы.
  - Пора навести порядок, - сурово произнес он и сделал паузу. Наверно так его допрашивали в КГБ в годы диссидентства. Молчали и говорили что-то вроде: 'Колись, Адамацкий! Адельфина Бездомная - это ты?!'
  - Что у нас сегодня по плану?
  Надо же, оказывается у нас есть какой-то план.
  - Перевезти бумагу со склада в типографию и развезти книги в магазины.
  Адамацкий все записал в большую тетрадь.
  - Держи меня в курсе. Докладывай. Вечером подведем итоги.
  Ах ты ж деловая колбаса! Со склада я позвонил новому боссу.
  - Шеф! - фамильярно начал я. - Беда! У бумаги битые втулки.
  Он не понял, пришлось растолковать, что в огромных ролях бумаги сплющились деревянные втулки посередине, и роль не встанет в станок для размотки.
  - Не забирать! - последовала четкая команда.
  - У нас сроки по тиражу! Не отпечатаем заказ - попадем на штраф. Принимайте решение!
  Я помучил его минут пятнадцать, потом предложил заплатить рабочим в типографии, чтобы они выбили втулки, вставили лом и размотали бумагу. Шеф с облегчением согласился.
  Звонком из типографии известил его, что бумага при нарезке 'морщит', и надо решить, оставить ее вылеживаться или отправить в макулатуру.
  На третий раз рассказал о браке в отпечатанной книге, предложив выбрать с кем поссориться: с типографией или с клиентом.
  Командовать Адамацкий хотел, принимать решения - нет. Уже к обеду он сломался и кричал в трубку:
  - Я ничего не решаю, не звони больше, я только редактор!
  Слово 'шеф' в начале куда-то исчезло. Дальше мы работали мирно.
  Именно тогда я понял, что никогда не буду заниматься бизнесом.
  За дни без босса все рухнуло. Не прошла платежка в банке, и типография прекратила печатать заказ. Я 'снимал кассу' в ларьках и отвозил в типографию наличку. Ненадолго запускались печатные машины, выдавали соответствующее количество тиража и снова останавливались.
  Машины работали не на электричестве, а на деньгах.
  В отпечатанной книге перепутали страницы, и заказчик отказался ее принимать и оплачивать. За хранение тиража склад потребовал денег. Исчез переводчик, подрядившийся перевести текст рекламного буклета. Выставка открывалась, а буклетов для иностранцев не было. В довершение украли коробку с бракованной продукцией, дожидавшейся возврата поставщику.
  Десять дней спустя загорелый и посвежевший генеральный директор вернулся к руинам.
  Адамацкий улыбался, как большой ребенок. Я со скорбью вываливал накопившиеся проблемы.
  Женя Кузьминский вздохнул, поразмышлял минут двадцать, раскрыл ежедневник и снял трубку телефона.
  Полдня он, не опуская трубку, делал мелкие неуловимые движения. Что-то обещал, рассказывал анекдоты. 'Протолкнул' платежку в банке. Выбил дополнительный аванс с заказчика, договорился об отсрочке с типографией.
  Отлежалась и перестала морщить бумага. Переводчик вышел из запоя, был за наш счет закодирован и готов переводить. Заказчик под бракованную книжку получил скидку на следующие заказы, став постоянным клиентом.
  Спустя два дня все, как и раньше, крутилось-вертелось, приносило прибыль.
  Адамацкий шефствовал и дальше, съездил в Англию к осевшему в ней сыну, вернулся. Писал книгу за книгой, издавая их 'по месту работы'.
  Когда-то он страдал от того, что его не печатали в СССР. Не без помощи друзей-диссидентов советскую власть уничтожили. Все написанное опубликовали. Одна беда - это не продавалось. Совсем. Чужие критики книг не замечали. Критики-приятели, вздыхая, называли его прозу изощренной.
  Непроданные книги пачками лежали в офисе.
   Теперь он вспоминал СССР с теплотой.
  - Издали бы её лет десять назад, - гладил Адамацкий пахнущую типографской краской книгу, - кооперативную квартиру можно было бы купить...
  'Счастливая улица' - табличка сменяла табличку, некоторые из них проржавели.
  Интересно, я, получив большой гонорар, купил бы квартиру на Счастливой улице? Вопрос чисто теоретический. С гонорарами никогда не везло. Сначала писал, потом узнавал, сколько заплатят. Несколько раз мне горячо пожимали руку, трясли ее и взглядом говорили что-то вроде: 'я верил, что такие люди есть!'
  Помнится, накатал небольшую повесть. О подвигах одного героического полковника. Он рассказывал, я записывал на диктофон, распечатывал. Месяц приводил в литературный вид. Повесть вышла за его подписью.
  Сидевший со мной в одном кабинете пожилой сотрудник журнала поинтересовался: договорился ли я с полковником насчет гонорара?
  Когда я сказал, что нет, пояснил:
  - Есть нормальные люди, а есть жлобы. Нормальный накроет поляну и отдаст тебе гонорар, жлоб - отдаст половину гонорара и стол не накроет. О чем он поёт, кроме собственного героизма?
  - О партийной принципиальности в решении важных вопросов.
  - Значит на партвзносы удержит из твоей половины.
  Повесть вышла в журнале. Полковник заказал экземпляры для друзей. Прибыл в редакцию, оставил на моем столе пухлый портфель и направился в кассу.
  Пожилой сотрудник не пошел обедать. Когда он смотрел на портфель, в его животе урчало.
  А я размышлял. Хватит ли гонорара на тот самый москвич с круглыми фарами? Половины гонорара - не хватит. Всего - может хватить. Тогда как раз в страну хлынули иномарки, и подержанные москвичи резко подешевели.
  Из кассы вернулся довольный полковник. Карман его кителя оттопыривался. Полковник расстегнул портфель, достал и поставил на мой стол бутылку водки. И сразу ушел.
  - Так нам поляну еще никто не накрывал! - вздохнул пожилой сотрудник.
  Кондитерская фабрика, женская консультация, Магнит/Пятерочка, аптека, ремонт колес. Улица оказалась короткой. В конце деревянная церковь, за ней железная дорога. Та самая остановка, на которую прибывают автобусы, едущие на 'Счастливую улицу'.
  Отсюда можно отправиться 142-м маршрутом на улицу Доблести, 73-м на площадь Стачек и по печальному 195-му на Южное кладбище.
   Подъезжали автобусы, редкие пассажиры исчезали за дверями подъездов.
  Заполняя бесчисленные анкеты, предъявляя паспорт, на удивленный вопрос: 'Вы живете на Счастливой улице?', они вздыхают и говорят: 'а что толку?' И подписывают заявление на отсрочку выплаты по кредиту, материальную помощь или исковое в суд.
  На что я рассчитывал? Что здесь будет цирк-шапито? Бесплатные карусели? Дегустационный зал ликероводочного завода? Общежитие швейного ПТУ с веселыми девчонками? Зачем я помнил о ней с прошлого века? Зря я сюда приехал, достаточно знать, что она где-то есть.
  Обратный путь по нечетной стороне вел мимо таких же усталых домов.
  Решетка на окне второго этажа. Кто живет за ним? Сумасшедший под строгим надзором? Девушка-птица? Или жильцы опасаются нападения великанов?
  Догнивал во дворе ржавый москвич, может тот, который я не купил четверть века назад. Единственный ларек уцелел с времен, когда ими был заставлен весь город.
  Вот и закончилась Счастливая улица. Короткая, как жизнь. Осталась в прошлом. А счастье? Наверное, оно было, просто я его не заметил.
  В конце ее играл на баяне мужик в валенках. Лицо, едва видимое за поднятым до глаз шарфом, покраснело от мороза.
  Я заглянул в стоящую перед ним сумку. Среди мелочи зеленела трешка советских времен.
  - Счастливая! - прохрипел баянист, - приносит удачу!
  - Сколько лет здесь сидишь?
  Он пожал плечами, заиграл про то, что кто-то с горочки спустился, потом про оркестр в городском саду и дальше героическое, про несдающийся гордый Варяг.
  Монета глухо звякнула, покатилась и улеглась на дне.
  Почему меня не отдали в музыкальную школу? Зачем я полвека метался в поисках лучшей доли? Лучше бы сидел и играл на баяне редким прохожим на Счастливой улице.
Оценка: 8.51*4  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023