Глава 8.

Армейская палатка: брезентовый покатый полог над головой, позволяющий свободно выпрямиться даже самому высокому. Брезентовые же стены, чуть провисшие и оттого едва слышно хлопающие под порывами ветра. Деревянный пол, настланный из досок из-под снарядных ящиков.

Дальше -- двухъярусные солдатские койки, вытянувшиеся в два ряда, тумбочки, табуретки. У дальней стенки, на самом почетном месте, стоит японский двухкассетный магнитофон и японский же телевизор. Для новоприбывших из Союза -- это роскошь невиданная, для бывалых солдат -- обычное дело: в каждом дукане из электроники выстроены целые горы до потолка. Были бы деньги...

Палатка освещается лапочками, висящими над центральным проходом-"взлеткой". В сущности, это та же казарма. Только брезентовая.

-- Чего, орлы, у входа столпились! -- усатый прапорщик в выгоревшем маскхалате растолкал солдатскую толпу, -- Проходите, не стесняйтесь. Комполка распорядился отдать вам эту палатку на неделю. Пока не освоитесь. Дальше -- по ротам распихаем. Я, значится, буду на это время вашим старшиной.

Словоохотливый прапор браво расправил плечи, пальцами пробежался по складкам маскхалата под ремнем и продолжил:

-- Меня, значится, зовут прапорщик Бубенцов. Сейчас подойдет замполит второй роты лейтенант Капустин. Он на эту неделю будет вам и папой, и мамой, и ротным командиром... Все, лекция окончена! Занимай койки! Трех последних раздолбаев назначу в наряд по роте.

Вымотанному в дороге народу совсем не хотелось провести бессонную ночь на "тумбочке", в перерывах выметая со "взлетки" грязь, оставленную предшественниками. Поэтому пополнение, как стадо молодых коней, рванулось занимать спальные места. Се ля ви: кому-то "повезло" попасть на глаза старшине и этим несчастным было обещано ночное бдение. "Кто не успел -- тот опоздал" -- любимая армейская поговорка.

Вадим успел попасть в золотую середину и занял двухъярусную койку на пару с тем самым знатоком местных обычаев, который сначала на марше читал лекцию о ханских садах и "крокодилах", а потом чуть не подорвался на мине после команды "оправиться".

-- Дмитрий Щербаков, -- протянул ладонь парень интеллигентного вида, -- Ты ведь в третьей роте был? Ага. А я из шестой второго батальона. Поэтому и не знаем друг друга. Только по карантину лицо твое помню.

-- Похоже, мы снова в "карантин" попали, -- усмехнулся Вадим, -- Опять в "душарах" ходить будем.

-- Грустная перспектива, -- согласно мотнул головой Щербаков, -- Я на прежнем месте ждал -- не мог дождаться приезда молодого пополнения...

-- По полам часто летал?

Щербаков искоса взглянул на Варегова и ничего не ответил. Встал, начал отвязывать от вещмешка шинель.

Варегов мысленно дернул себя за язык: обидел парня ни за что ни про что -- тоже мне, "крутой дед" нашелся! Ведь сам ведь тоже по первости полы за "стариков" и "черпаков" драил. Просто ему повезло: через две недели попал на месяц сначала в бригаду по заготовке дров, а потом -- в помощники к ротному художнику, который своего "патрона" от нарядов, своих и чужих, старательно отмазывал.

Дмитрий же, судя по всему, прошел большую практику по мытью с мылом казарменных полов: занятия утомительного и унизительного.

Вадим долго не мог понять, что в этом унизительного, пока в роту недели через две не прислали десяток "молодых" азербайджанцев. Эти с ходу заявили, что "мужчинам полы мыть западло". "Деды" и офицеры весьма доходчиво объяснили новичкам, что на них это не распространяется.

Те пару дней приводили в порядок расквашенные физиономии, но от своего не отступили. Тогда особо строптивых отправили на перевоспитание на "дискотеку": посудомойку в солдатской столовой.

Остальные притихли и изменили тактику: начали пытаться заставить драить за себя полы кого-нибудь из "молодых" русских. Индивидуалисты-славяне не привыкли сбиваться в стаи, поэтому отбивались по одиночке. Кому-то это удавалось, кому-то -- нет. Судя по всему, к последним относился и Щербаков.

-- Димон, как ты думаешь, ужином нас кормить будут? -- сделал Вадим попытку примирения, обратившись к новому соседу.

Тот живо повернулся:

-- Должны. Вообще-то я свой сухпай до конца не доел. В случае чего вместе добъем.

-- Лады! -- Вадим хлопнул нового приятеля по плечу, радуясь, что тот оказался отходчивым.

Вадим знал за собой умение ненароком обижать людей. Не со зла: у него был ниже болевой порог, выработанный привычкой не обращать внимание на мелкие обиды. По опыту он знал, что часто люди обижают других, вовсе не желая этого. Это происходит потому, что они не посвящены, где у товарищей находятся "болевые точки", что для них важно, а что нет.

Вадим не обращал внимание на бестактности, и сознательно выработанная толстокожесть по отношению к себе переносилась и на окружающих. Но, выведя для себя формулу "на обиженных воду возят", Варегов не успел дойти до понимания, что вовремя разыграть обиду -- тоже своего рода защитная реакция. Видя ее, малознакомые люди, не знающие, что дальше надувания губ дело может не пойти, уступают "обиженному". И поэтому многие, не умеющие активно отстаивать свое, хорошо усвоили этот психологический фокус.

По тому, как быстро переменил гнев на милость Щербаков, Вадим понял, что тот не принадлежит к фарисеям: те, чтобы добиться более глубокой победы, держали бы губы надутыми гораздо дольше. Это обрадовало Вадима: замысловатых людей он старался избегать. Подозревая за хитросплетением слов, поз и настроений душевную пустоту и черствость.

Щербаков же, судя по всему, принадлежал к породе идеалистов, брошенных в армейскую жизнь исключительно по недоразумению. С помощью своего небольшого, но осмысленного армейского опыта, Вадим понял, что его новому товарищу еще придется похлебать кислого по службе.

Откровенных интеллигентов здесь не любят. Даже не за утонченность манер, приводящих в ярость приблатненных детей подворотен. "Дети из хороших семей", имеющие представление о реальной жизни только по книгам, они были готовы быстрее других кинуться на амбразуру вражеского дота, но не могли достойно ответить на хамство своего "более адаптированного" товарища по роте и беспомощно смотрели, как наглость и сила подминает все то, чему учили в английской школе и дома.

Амбразуры только в кино встречаются часто, а в военной реальности больше грязи и неустроенности быта. И даже высокое стремление к индивидуальности здесь зачастую достигается далеко не благородными приемами возвышения над другими.

Пройти это и не сломаться -- тяжелее, чем, вдохновившись минутным порывом, броситься навстречу огню. В бою легко, там все просто: тут -- друг, там -- враг. И вчерашний твой неприятель из соседнего отделения прикроет тебя огнем, рискуя жизнью, потому что в этом заключается и его спасение.

Сложности начинаются в километре от передовой, когда командир взвода, вытащивший тебя из-под огня, со всего размаха въедет тебе в ухо за сон во время наряда. А твой товарищ из соседнего отделения, с которым ты еще вчера делился патронами, поразмыслив над своими рваными носками, сопрет пару сухих и относительно чистых портянок, которые ты легкомысленно оставил сушиться у костра.

-- Перед самым призывом, -- говорил перед отбоем Вадиму Щербаков, сидя после ужина на своей нижней койке (Варегов выбрал верх, поскольку не любил наблюдать над головой отвисший в сетке зад соседа), -- Я накинулся на книжки о службе в армии. Прочитал "Сто дней до приказа" Полякова. Помнишь?

Вадим кивнул.

...-- И пришел к выводу, что не так страшен черт, как его малюют. В этой поляковской повести было больше смешного, чем страшного. "Черпаки", "деды"... Какая это, по сути, галиматья!" -- думал я тогда. Боже, каким же я был ребенком... Заказанная официальной пропагандой комсомольскому писателю повесть и ставила перед собой задачу привести читателя к этому выводу, к которому я пришел "самостоятельно". -- Дмитрий хмыкнул, -- И когда "по принципиальному научному поводу", который на самом деле был просто выпендрежем, схлестнулся с преподавателем нашей кафедры и вылетел из аспирантуры, не особенно расстроился. Думал, что в армии увижу настоящую жизнь...

-- Ты ее и увидел, -- хмыкнул Варегов.

-- Я от этого не в восторге. Да, если размышлять здраво, все просто: если писать в книгах правду, никто не пойдет ни служить, ни воевать. Надо даже самое непривлекательное выставить в лучшем свете. Но ведь это плодит новые войны!

-- Ремарк пытался этому помешать, -- заметил Вадим со своего второго яруса, -- Ну и что? Остановил роман "На Западном фронте без перемен" Вторую мировую?! Хрена! Он добился третьего результата: парализовал волю к сопротивлению у всей образованной Европы перед золотой гитлеровской молодежью. Ужасы войны, описанные им, заставили ее не воевать, а прятаться в чуланах. А вот наци Ремарка не читали. По сути, упаднического писателя. И чего он добился? Европу от нашествия новых варваров не спас, немцев не предостерег...

-- Ну, ты загнул! Значит, во всем Ремарк виноват?

-- Я не призываю писать вранье, -- упрямо нагнул голову Варегов, словно собирался бодаться с научным оппонентом в такой же солдатской форме, -- Надо рассказывать правдиво обо всем этом. Только нужно знать, кому рассказывать. Тем, кто не способен испугаться всей этой "чернухи", кто пройдет через все это, видя конечную цель -- служение Родине. Кто сказал, что служить Родине -- благодарное занятие?

...-- "Через тернии -- к звездам..." -- улыбнулся Щербаков, -- Вообще-то я согласен здесь с тобой. Но для этого нужно воспитать особую породу людей, породу воинов, самураев, профессионалов войны со своим кодексом чести и своей культурой. Касту, которая хотя и в куцем виде, но все же была в дореволюционной России. Ведь была же когда-то у нас профессиональная армия из солдат, служивших по двадцать пять лет!

Ты представляешь, какой был накоплен немыслимый военный опыт всего лишь одним поколением? Да и офицеры, обладавшие немыслимыми правами по сравнению с штатскими, были не чета нынешним. Они-то знали, за что служат и умирают...

-- Позиция империи была понятна, -- заметил Вадим, -- государство постоянно расширяло свои границы, воевало. Значит, существовало за счет армии.

...-- Впрочем, права военных ее и сгубили, -- продолжил Щербаков, бывший аспирант исторического факультета Новосибирского университета, -- Бесконечное бахвальство перед "шпаками" и отсутствие современной технической мысли привели к поражению в Крыму. Поражение породило реформы, и на сцену вылез отчаянный цинизм прорастающего капитализма, в котором уже не было места кастовой чести. На чем, собственно, держатся все армии.

...Вместо ее -- толстовство и купринский комплекс вины перед нижними чинами и еще черт знает чем... "Поединок" читал? Очень вредная книжица для любой армии. Даже для нашей, современной.

Вадим слушал Дмитрия с упоением: за полгода военной службы он ни с кем так не разговаривал. Тема реформирования армии, в которой они были простыми солдатами и видели изнутри все сильные и слабые ее стороны, была не просто отвлеченным разговором двух интеллектуалов. Это был проект переустройства их собственной жизни: два года службы для девятнадцатилетних пацанов -- слишком большой срок, чтобы относиться к нему легкомысленно.

С не меньшим энтузиазмом неудавшийся аспирант истфака высказывал давно выстраданное и наболевшее:

...-- "Офицер хоть и отродья хамского, но дело свое знает туго..." -- продолжал Щербаков, -- Знаешь, кто это сказал? Петр Первый. А потом добавил: "А посему повелеваю жалованием им платить своевременно и в кабаки пускать беспрепятственно!" Ну, вторая часть нас, низшие чины, особо не касается. А вот первая...

В словах императора вся сила русского войска. Но в начале двадцатого века офицерство рванулось в интеллигенты и либералы, не понимая того, что эти качества и армия с ее охранными функциями, с окаянным делом войной -- вещи абсолютно несовместимые. И поэтому профессиональные батальоны и полки Добровольческой армии Деникина сдавали города красным, бывшие офицеры -- "спецы" шли к большевикам на службу. А немалая их часть вообще предпочитала пить горькую, петь романсы о Москве -- златоглавой и рассуждать о погибели России. Им, видите ли, было западло воевать против собственного народа. Но народ ли это был?

В любом народе есть здоровое начало самосохранения. И он не мог сотворить над собой то, что с ним сделали... Его просто вырезали, как стадо. Лучшую его часть -- -- худшая, с пороком совести. Потому что некому было этот порок раскаленным штыком выжечь. Оставшихся прекраснодушных романтиков -- военных, пошедших за новой властью, в тридцатые годы добили...

А все оттого, что каппелевцы предпочитали ходить в психическую атаку на пулеметы. Ты "Чапаева" смотрел? Знаешь, почему эти придурки с аксельбантами позволили положить себя рядами под одним пулеметом мифической героини анекдотов Анки?

Каппелевцы, да не одни они, считали, что нельзя русской пулей в русского стрелять. Пуля -- для войны с супостатом. А для внутренних смут полагается веревка на осине, да штык в пузо. В ответ тоже на доморощенные мужицкие вилы и "красного петуха" на крышах дворянских усадеб. Красные же подобными тонкостями не мучились, патронов не жалели, правил не соблюдали, поэтому и победили.

И по сей день у нас правила предпочитают не соблюдать -- потому что так наиболее эффективно можно любую проблему решить. А то, что в итоге главным в русском народе стал хам и дурак, которому законы не писаны, про то уже все забыли...

...Профессиональная армия нам нужна! -- возбужденный Щербаков взмахнул рукой, как Гагарин после старта, -- Ну, какой, к черту, из меня солдат?! Из дерьма пуля. И таких здесь -- куча. Этот интеллигент паршивый, тот -- ворюга, последний сухарь сопрет, третий -- сволочь, тебя раненого бросит, четвертый крови боится и по ночам в постель писает... Все это знают, и всем наплевать! Потому что временно. На два года. А если временно, то зачем напрягаться, зачем служить? Есть нормальные ребята, но и они в этом вонючем говне тонут!

-- Ты чего разорался! -- обиженный последними словами экс-аспиранта про говно, Вадим свесился вниз со своего яруса и одернул вошедшего в раж Щербакова, -- Не у себя на кухне диссидентствуешь. Я, например, тонуть в дерьме не хочу и не буду. Остынь. Пойдем лучше пойдем на воздух, покурим...

-- Больше пули не дадут, дальше Кушки не пошлют, -- усмехнулся Щербаков, -- мы с тобой в Афгане -- уже дальше Кушки. И пули нам вскорости светят. Так что не клади в штаны, если тебе действительно интересно меня слушать. Впрочем... Пойдем подымим.

Вокруг палатки простиралась кромешная мгла. Только в нескольких местах на территории полка тускло мерцали точки света. Луна еще не взошла, и на черном покрывале неба переливались лишь мириады звезд, среди которых по-королевски вольготно раскинулся Млечный Путь.

Где-то, в темноте и тишине ночи отчетливо раздавались глухие удары.

-- Стреляют, -- шепотом проговорил Щербаков, -- Артиллерия.

-- Ага, -- так же вполголоса откликнулся Вадим.

Но он говорил тихо не потому, что в темноте и неизвестности далеко ли, рядом ли, была война и она заставляла подчинять себе эмоции и проявления чувств. Мягкость южной ночи заворожила Варегова.

Неподвижный воздух, настоянный на незнакомых дурманящих ароматах цветения, будоражил кровь. И заставлял вспомнить то, о чем за полгода службы старались забыть -- о великих тайнах любви. Именно в такие ночи Шахерезада могла рассказывать свои сказки.

Вадим впитывал в себя эту ночь, забыв про незажженную сигарету в пальцах.

Вдруг где-то сбоку, за колючим забором части, глухо хлопнуло. Ночное небо свечой перечеркнула ракета. Рассыпая вокруг себя искры, она косо прошла над головами, и исчезла на противоположной стороне лагеря.

Вслед за ней ударил одиночный выстрел. Пророкотала очередь, запустив в ночь светящиеся мотыльки трассирующих пуль.

Щербаков и Варегов, не сговариваясь, присели.

Простучала еще одна очередь, руша ночную сказку.

-- Нападение! -- встрепенулся Дмитрий, -- Надо...

Что он собирался предложить, Щербаков не договорил.

-- Чего блажишь, молодой?! -- из темноты до молодых солдат донесся спокойный голос, -- Сходи лучше штаны вытряси. Никакое это не нападение: на постах шакалов пугают, чтобы близко не подходили. Ну и "духов" заодно.

У палатки выросли две фигуры. Застиранные и выгоревшие до белизны хэбэ этой парочки выделялись светлыми пятнами даже в черноте южной ночи. Однако сами очертания тел были нечеткими, поэтому визитеры смахивали на приведения.

Один из незнакомцев приблизился к Вадиму и на поверку оказался худощавым парнем примерно одного с ним роста. Он дернул молодого солдата за рукав:

-- Молодой, сухпай остался?

И, не дожидаясь ответа, напористо продолжил:

-- Тащи сюда. Мы завтра в горы уходим, надо подкрепиться. Вам он все равно ни к чему -- гречкой на ужине животы набили. Набили ведь, верно?

Не успел Вадим открыть рот, как парень продолжил в своей энергичной манере -- видимо, в диалоге ему вовсе не нужен был собеседник:

Ого! "Эксперименталка" -- то у этого молодого совсем новая. Боец, тебе новое обмундирование не положено по сроку службы. А мне надо. Так что твое как раз подойдет. Сейчас махнемся не глядя. А кореш твой за сухпаем пока сбегает.

Щербаков молчал, как будто его здесь не было.

-- Чего притухли, бойцы? -- не умолкал худощавый.

-- Сухпай мы по дороге слопали, -- ответил Вадим, чувствуя, как горячая волна безрассудной ярости окатывает кипятком затылок. В такие моменты о последствиях ему не думалось. Сощуренными глазами он оценивающе рассматривал фигуру противника, намечая, как лучше сбить его с ног, -- И "афганку" не получишь.

Худощавый каким-то седьмым чувством понял состояние молодого солдата. Драку затевать ему не хотелось. Да и черт знает этого "душару" -- еще стуканет замполиту...

-- Ишь ты, с характером чувачок, -- обратился Худощавый в темноту к своему спутнику, умудрившемуся, подобно Щербакову, не проронить не слова, -- Ну, ладно, не будем сейчас маленьких обижать, потом поговорим...

Худощавый на прощанье дернул Вадима за поясной ремень и скрылся в темноте со своим молчаливым приятелем.

-- Вот тебе и боевое товарищество -- со своих форму снимать, -- заметил Щербаков после того, как они ушли, -- Везде один и тот же бардак!

-- Слушай, Щербатый! -- зло обернулся Вадим, -- Что-то ты поздновато разговорился! Скажи, если бы эти двое с меня "афганку" стали снимать, ты бы мне помог?

Щербаков растерянно молчал.

-- Ни хрена ты мне бы не помог! -- ожесточенно заключил Варегов, -- Говоришь ты, конечно, правильно и красиво, да вот на деле ты -- полное говно! Привыкли: "Главное меня не трогают и -- ладно. Моя хата с краю, ничего не знаю. Поэтому и херачат нас всякие чурбаны и мудаки! По одиночке. Вот тебе и все боевое товарищество...

В палатку они вернулись порознь.