ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Палежин Олег
Человек Мира (продолжение)

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 4.01*13  Ваша оценка:
  Николаю снилась она. В своём летнем платье. В тусклом свете городских фонарей. Босиком по лужам, промокшие до нитки. В эту ночь, она была особенно красива. Долгие поцелуи в тёмном подъезде общежития. Она целовала его в губы, и смотрела в глаза. Он тоже не отводил взгляд. Кто кого пересмотрит. Кажется, видел в её глазах будущее. Оно ведь непременно должно быть. Одно на двоих. Под звуки грома и вспышки молний. Как в кино. Казалось, что съёмочная группа, где-то рядом. Кадр, за кадром. Так будет продолжаться вечность. И даже этого мало. Хочется сказать о чём-то важном. Никак не получается подобрать слова. Слов очень много, но сейчас лучше ничего не говорить. Страшно обоим. Прижал, к себе крепко. Чувствует хрупкое тело. Сквозь всю глубину сна, звучит голос: "пора просыпаться старлей".
  Николай неохотно открыл глаза. Голова болит будто с похмелья. Во рту сухость и привкус крови. Сергеев чистит зубы, Самсонов греет чай. Оба молчат и это настораживает офицера. Он встаёт босыми ногами на глиняный пол блиндаж, ловит себя на мысли, что не чувствует холода. Жар во всём теле. Легонько просовывает ладонь под китель и щупает рёбра. Начинает наматывать портянки, медленно, осторожно, чувствуя себя больным стариком. Смотрит в зеркало. Явных признаков драки нет и это радует. Сквозь щели армейского одеяла, на входе в землянку, тянет утренней свежестью. Стрельников сжимает кулаки и через боль начинает тянуть мышцы тела одновременно зевая.
  
  - Чего молчишь хулиган? - по-отечески спросил Самсонов. - У вас час, чтобы ситуацию разрулить. К десяти утра Сычев приедет.
  - Ты следователя видел? - повернулся, к Самсонову Николай. - Что, у него с рожей. Поди доложил уже о нападении, о препятствии следствию. Или как там, у них?
  - Он тебя ждёт. Мне велел разбудить. Иди сам глянь, - глотнул чаю старший прапорщик. - Только умойся, побрейся, форму другую надень, а то как-то не по уставу выглядишь. Драчуны, - улыбаясь вздохнул Кирилл, - только не от слова - драться, а от слова - дрочить.
  Сергеев прыснул от смеха зубной пастой себе на ботинки, и тут же примирительно поднял руки, заметив хмурый взгляд Стрельникова.
  - А тебе всё смешно? - одернул Сергеева Самсонов.
  - А мне плевать. Я в танке, - отвернулся Олег.
  
  Николай готовил вступительную речь. С трудом раскладывал мысли и всюду был неправ. Устав не перепишешь, и с человеческой моралью, он не всегда шагает в ногу. Написан людьми военными. Выходить наружу не хотелось. Не хотелось вообще вспоминать вчерашнее. Казалось именно вчера, его внутренний стержень попытались надломить. Не дракой, а именно моментом, её неотвратимости. Офицер прикусил губу, завис на секунду у входа, улыбнулся и покинул землянку Сергеева. - Ни пуха, - успел прокричать тот.
  Рассвет. Он прекрасен в любой точке планеты. Но здесь, на Кавказе за ним наблюдать особенно приятно. Каждая капля утренней росы наполняется теплом и светом. Также, как первый снег, благодаря солнечным лучам превращается, в серебро. Несколько мгновений, и всё живое просыпается, не торопясь, зажмурившись зевает, обозначая себя хрустом ветки, шорохом травы, топотом сапог, рыком дизелей, и наконец - человеческим криком. Звуков множество. В основном это удары. Удар лома о камень, топора о дерево, пристегивание магазина с патронами, к автомату, резким движением. Удар алюминиевых кружек о стенки полупустой фляги, вспарывание банки с тушёнкой, штык-ножом, под пение птиц, ветра, реки. Лязганье и бряцание метала об металл на удивление слушать очень приятно. Ты знаешь происхождение и намерение звука. Становится спокойнее. Всё в порядке. Именно так и должно быть. Каска пехотинца падает на каменную крошку, гулкий хлопок прыжка с бруствера, в окоп на утоптанное глиняное дно. Затвор передёрнут. Всё это знакомо, и тобою изучено. И вправду говорят - школа жизни. Жизнь и смерть - две сестры, наверное. Одна встречает, другая провожает. Между ними, в этом отрезке времени, твоё существование, - ты сам. Создание абсолютно беспомощное, если способен не жить, а только существовать. Потому, как мало родиться для того, чтобы жить. Этому нужно учится каждый день, и самое жестокое место для учёбы, это - война. Шансы у всех равны. Поэтому после боя человек скажет сам себе: "повезло". Не будет ссылаться на свой боевой опыт. Хвастать смекалкой, сноровкой и подготовкой. Вместо подсказок - интуиция. Выполнение приказа - не проверка на прочность и сообразительность, а лишь условие твоего дальнейшего существования. Не справился - его выполнит кто-то другой. Такой-же как ты. И вообще, Николай был убеждён, что изменения, в человеке происходят лишь тогда, когда он сталкивается с серьёзными проблемами. В какую сторону измениться - каждый выбирает сам.
  
  - Строиться взвод! - скомандовал офицер, бегло оглядывая бойцов в поисках главных героев вчерашнего вечера. - А где, у нас Малышев и Золоторенко?
  - Так они у дороги. За следователем, две машины пришли, БТР и КАМАЗ. Увозят их товарищ лейтенант, - ответил Селиванов.
  - Почему мне не доложили? - рассвирепел офицер, и на его сорванный крик выскочили Сергеев, и Самсонов. - Увозят пацанов. Чего встали? Бегом вниз.
  - Так вас приказано было не будить, - влез в разговор Пономарёв обращаясь, к Сергееву.
  - Я тут старший, - твёрдо прервал объяснения Николай. - Вы все, в моём подчинении.
  
  Сорвались на звук работающих двигателей. На обочине вдоль строя отделения комендантской роты, расхаживал помощник следователя. В очередной раз, проводил инструктаж о мерах безопасности движения, в колонне. Сычёв поправлял бронежилеты развешанные на дверях кабины КамАЗа, изредка поглядывая на друзей. Те, стояли поодаль, повесив головы, слушая следователя, не вникая в его слова, думая каждый, о своём. Личное оружие задержанных уже без рожков, водитель небрежно закинул в кабину. В кузове по центру, разместили флягу с холодной водой, с алюминиевой кружкой на крышке.
  
  - Никуда они не поедут, - схватил взводный за плечо Дмитрия.
  - Руку убрал, лейтенант, - резко дёрнулся всем корпусом следователь, - отойдём, в сторонку.
  - У меня приказ держать оборону на случай прорыва на этом участке. Этим взводом, этими людьми. Других у меня нет и замены не будет, - захлебывался, краснея от злости Николай.
  - Возьми моих, - спокойно сказал следователь, - видишь какие орлы?
  - Проблемы? - подскочил сбоку его помощник.
  - Ты докажи сначала, что мои пацаны виноваты. Мне докажи, а не себе. Всё, что ты вчера озвучил, лишь косвенные улики, - глядя в глаза продолжал взводный. - Мне твои барышни кисельные здесь не нужны. Один обстрелянный боец целого отделения стоит. Твои щенки только жрать и стучать умеют.
  - Для меня солдаты все на одно лицо.
  - А для меня, нет.
  - Ты спасибо лучше скажи Стрельников, что не доложил ещё вчера по форме. Думаешь я мужика включил? Я другими принципами руководствуюсь. Потасовка и тебе и мне вредит, но если будешь залу...ться, то с нами поедешь. Не заменимых, не бывает.
  - Ни ты назначал, ни тебе снимать, меня с позиций.
  - Дурак. - устало улыбнулся Дмитрий. - Товарищ старший прапорщик, угомони героя, или прямо сейчас исправлю ошибку и доложу куда следует.
  - Товарищ лейтенант, - одернул Самсонов за локоть взводного, - идёмте, без нас разберутся, кто прав, кто виноват.
  
  Стрельников высвободив руку подошёл, к бойцам. Снял кепку с головы сержанта и потрепал его курчавые, рыжие волосы. Солдаты стояли молча, без бронежилетов, ремней, и фляжек, в совершенной отрешённости, как два неодушевлённых предмета. Такое состояние бойцов Николай уже видел. Это было перед присягой. Ступор и страх перед будущим. Отсутствие какого-либо прогноза, комом застряло в горле. Офицер никак не мог подобрать слова поддержки, которые сейчас были так необходимы. Молчание прервал крик помощника следователя: "по машинам!" И слова Сергеева на прощанье: "не ссыте пацаны".
  
  
  Глава четвёртая.
  Лучи яркого солнца, со свистом начинают пробивать тент армейского грузовика. Полумрак уступает свету. Малышев видит себя и людей вокруг, как в замедленной съёмке кадр, за кадром. Видит, как играют белые частички пыли в толщине каждого луча, и смешиваются с красными частицами крови. Лица бойцов искажает гримаса ужаса, не понимая, и боли от рвущейся на лоскуты одежды. Падают друг, на друга, роняя оружие, теряя сознание. Падают на пол, в текущую струйками воду, из пробитой железной фляги. Двигатель набирает обороты под тяжестью ступни умирающего водителя. Сычев теряет управление, уходит на скорости с дороги не вписываясь, в поворот. Страшный удар о дерево, ломает его тело и выкидывает через лобовое стекло наружу. По каждому из многочисленных кусочков стекла брызжет кровь. Этой острой и прозрачной крошкой осыпано всё лицо следователя. Пулемёты и автоматы не перестают бить и уже безжизненные тела, вздрагивают от попаданий, безболезненно и молчаливо. Крик обороняющихся, такой отчаянный и животный, что Малышев закрывает уши обеими руками, поджав под себя колени. Крепкие руки Золоторенко вытаскивают его, из вспыхнувшего кузова автомобиля. Слева и справа в кустах стреляют. Бьют наугад опустошая автоматные рожки. Артём хватает чужое оружие и два подсумка. Тащит за собою Антона вверх по склону, в гущу зелени орешника, и молодого бука. Малышев чувствует ожог плеча и кричит от боли, но в какофонии этого хаоса не слышит свой крик. Справа и слева стоны раненых. Все, кто сидел верхом на транспортёре разлетелись, как щепки от сработавшего под ним фугаса. Басовитыми хлопками рвётся боезапас в желудке этой железной посудины. Она провожает бегущих последними аплодисментами, подгоняет их, тем самым оставляя шанс, на дополнительные мгновения жизни. Тент грузовика полыхает как пионерский костёр, огонь охватил кабину и мёртвое тело Дмитрия. Артём ничего не чувствует и бежит изредка оглядываясь назад, на бегущего за ним танкиста. Бежит и трогает языком внутренности кровоточащей губы. Вспоминает, как нагло пытался целовать Ольгу. Как больно она ударила его по щеке и как сильнее он впился, в ее губы. Оба смеялись уже в постели глядя на стыдливые улыбки друг друга. И сейчас Золоторенко смеётся. Бежит и смеётся. На скате тропы падает, запинаясь об толстые корни дерева и летит вниз, вверх ногами, выронив автоматы. В пыли и чужой крови смотрит, как Антон собирает оружие и магазины, бегая глазами по сторонам. Сидят молча, жадно глотая горячий воздух. Одиночными выстрелами, где-то позади, кто-то добивает раненых. В небе за зелёными верхушками деревьев клубиться чёрное облако догорающей "ленточки". Антон хочет что-то сказать, но резко отворачивается, и начинает блевать, на пыльные листья дикой клубники. Его желудок сокращается будто его бьют кулаком. Бьют одинаково сильно и в безумном ломаном такте. Золоторенко приходит в себя и в положении сидя играет мышцами всего тела, проверяя их на отсутствие серьёзных ранений. Тело ничего не чувствует, лишь горит и пульсирует, отбивая артериями барабанную дробь, у виска. Крик и свист позади. Молча, не произнося ни слова друг другу, друзья срываются с места и бегут прочь, в глубь леса. Бегут на встречу лесной прохладе в темно-зеленые кущи деревьев, подальше от войны и смерти. Вверх, вниз прыжками через ручей и уже ползком под толстый вековой дуб. Кажется, именно он спасёт и утешит. Укроет своей тенью, утолит жажду своей прохладой и объяснит, как действовать дальше. Напомнит им, во что нужно верить, укажет дорогу и даст слово. Честное слово природы, о том, что они выживут, и обязательно оба.
  
  - Всё бы отдал за глоток березового сока, - прохрипел Малыш, не понимая почему озвучил мысли вслух и именно сейчас, когда нужно молчать, набираться сил. Слушать звуки, чтобы определить, откуда стоит ждать угрозу.
  - Мы только что, чуть жизни не отдали, за какой-то батончик сраного шоколада, - зло сказал Золоторенко, пристегивая магазин, к автомату, дрожащими руками. - Никогда их не любил за длинные очереди в Макдональдс... Всех сука ненавижу. Всех завалю, - продолжал ворчать сержант, вспоминая рекламу первого канала, для шоколада "Snikers".
  - Думаешь из-за нас всё? Нападение из-за нас?
  - А из-за кого? Сыч сколько раз по этой дороге мотался и ничего. А тут на тебе... Говорил дед Самсон - снимайте тент, с машин с пехотой, в колоннах. Никто сука не слышит дельных советов, - продолжал злиться Артём. - Я не только не понял откуда стреляли... Я даже не сообразил, что делать? Хорошо хоть руки нам не связали. Ни одной огневой точки, не заметил. Дым, гарь, раненые и убитые.
  - Не прав ты Тёма. Скорее всего залётные отработали. Всего две машины - грех не сжечь...
  - Тогда я не знаю. Значит всем не повезло, а нам повезло, - отвернул глаза в сторону Золоторенко, вытирая оцарапанное лицо рукавом изорванного кителя. - Только не верю я, в везение. Может мы им нужны были, потому не зацепило? Взяли бы в плен и убивали в течении года, к примеру.
  По ту сторону ручья, вновь раздалась стрельба. Отчетливо были слышны выстрелы охотничьего ружья и рокот Калашникова. Бойцы остались сидеть в тени, лишь приподнялись оба, пытаясь понять, что это значит. За соседним большим кустарником ореха, дрогнули ветви деревьев. Судя по звуку несколько человек пронеслись мимо ребят. Снова прозвучали выстрелы. Очередь сбрила верхушки кустов, затем послышался топот. Прыжки и бег, бег и прыжки, большого количества людей. Артём считал про себя удары ног о землю, пытался представить численность и тут, голос сверху произнёс слова, с кавказским акцентом, по-русски: "Не уйдут. Здесь моя земля. Каждое дерево знаю".
  Звук топота и стрельбы, стал удаляться, и чем привычнее становилось в лесу, тем больше спасительных мыслей появлялось в молодых умах сержантов. С оружием в руках без паники и нервов добрались до ручья. Умыли лица и напились воды. Малышев только сейчас заметил, как повезло ему в том, что пуля, лишь порвала плечо и вышла, а не засела глубоко внутри.
  - Вечереет. Гоняют нас, как зверьё, по лесу, - скаля белые зубы произнёс Артём, оборачиваясь назад.
  - Не так давно мы их гоняли, по всему Грозному, - ответил Малыш, глядя на своё размытое отражение в расплывающихся кругах воды. - Ответь мне лучше, чего ты ухмыляешься всё время? Это у тебя нервное? От войны, да?
  - Дурак ты броня. Это у меня от чувства свободы.
  - Тоже мне свобода. Где мы сейчас находимся? Ни карты, ни связи. Патронов - четыре рожка.
  - И папка следователя сгорела вместе с ним, - перебил Малышева Золоторенко. - А находимся мы, между молотом и наковальней.
  - Чего делать будем Тёма? На дорогу сунемся?
  
  - А ты знаешь где-дорога-то? Я столько кругов за эти часы по лесу дал, что сам запутался. И ты за мной, как хвост. Сначала дым ориентиром был, так мы в лесу километра три от дороги, если не больше.
  - Пацанов жаль, - задумался танкист, - погодки.
  - Нечего было глазами хлопать и рты разевать, - возразил Артём. - Что нужно пехоте делать при нападении на колонну? А? Сдрейфили на скорости из кузова выпрыгнуть, вот и получили... Сычёва жаль.
  - Интересно, кто мимо нас проскочил? Кто-то ведь уцелел да?
  - Не знаю, - успокоился сержант, ополоснув ещё раз лицо. - Идти пора малой. Выбирай сторону. Теперь мы на все четыре можем.
  
  
   Позиции мотострелкового взвода.
  Юра, с улыбкой до ушей, влез на броню танка и под дружные хлопки в ладоши, пародировал рэп-исполнителей. Его поддерживал Илья, задавая ритм с бойцами дружным топотом, армейских подошв. Сергеев хотел сделать замечание, но удержался, поймав себя на мысли о необходимости такого рода разминки, для бойцов. Ковыряясь веткой в зубах, командир танкового взвода отвернул лицо в сторону, пряча улыбку, слушая речитатив Пономарёва:
  - 730 дней в упоре лёжа, 730 дней тебя хотят уничтожить,
  730 дней ломают тело, и нервы тянут твои до предела,
  А ты щенок по маме скучаешь, и слюни в подушку свои пускаешь,
  Комбат-батяня и ротный по пьяне, ржут и письма твои читают.
  Слушай слон приказ минобороны, вот тебе ствол, магазин, и патроны,
  У нас замес номер два на Кавказе, вякают там бородатые мрази,
  Сделай братишка за нас всё красиво, мы в тебя верим - ты гордость России! - закончил важно Юра, и спрыгнул с брони, под свист и улюлюканье.
  В этот момент где-то далеко, там куда уходит змеёй пыльная, грунтовая дорога, там, где её зажимают зеленые сопки, там откуда ребятам везут продукты питания, письма, и обещали поддержку в виде зенитной установки, - прогремели взрывы. Далекие автоматные очереди звучали, как разрывающиеся капсюли в костре. Если бы, не едва видный, размытый ветром, медленно исчезающий дымный грибок, то это далекое, низкое эхо взрывов, показалось бы громом, перед летним, июньским дождем. Тишина повисла на позициях взвода. Олег медленно встал с пустых ящиков. Лица всех были обращены туда. Туда где садится солнце, туда где по всей видимости идёт бой.
  
  - "Шило", ответь "лепестку", - взволнованно вызывал радист. - "Шило", как слышишь меня приём?
  - Всё, - ворвался в блиндаж Стрельникова Олег.
  - Что всё? - переспросил взводный.
  - Пара взрывов, пять минут стрельбы, и всё. Связь чего?
  - Молчат пока, - прикусил губу Николай.
  
  Как-же он любил читать её письма. Впитывал каждую строчку через подушечки пальцев и чувствовал, как тёплая волна идёт к самому сердцу. В этот момент лейтенант полностью возвращался назад. Под тень тополей, к привычным звукам мирной жизни. Смотрел на неё улыбаясь, долго целовал в обе щёки, как ребёнка, от чего она смеялась, непроизвольно краснея. Самые короткие и самые счастливые минуты. Так казалось и там, так кажется и здесь, на Кавказе. Значит это всерьёз.
  - Забери меня с собой, - плакала она перед отправкой, - забери.
  Николай смеялся, аккуратно вытирая её слёзы, - со мной нельзя дурёха, куда тебя? В вещевой мешок?
  - Возьми меня с собою, вот здесь, - ткнула она своим тонким пальчиком, в левый, нагрудный карман кителя.
  - Ты и так здесь, - вынул фотографию с её изображением лейтенант, и тут же спрятал обратно.
  - Я там тебе собрала немного. Кушай, с ребятами поделись. Пусть знают какая, я у тебя хозяйка.
  - Ну зачем? У нас и так сухой паёк на трое суток.
  - Успеешь ещё желудок испортить, - нахмурилась Настя, - глянь прапора какие баулы тянут.
  Ладно-ладно, - поднял внушительный пакет с провизией Стрельников, - иди целовать буду по-взрослому...
  - Тебя отпустят в отпуск?
  - Это зависит от обстановки родная, и в порядке очереди. Я обо всем тебе писать буду. Ну или почти обо всём. В армии цензура работает.
  "- Обо всём", - сказала она громко и с ревностью, пытаясь перекричать шум городского вокзала, - обо всём пиши. Я всё пойму, девушки быстрее взрослеют.
  - Ещё бы воевали за нас, - засмеялся Николай, - так вообще бы цены вам не было.
  - Надо будет и повоюем, - притопнула каблуком девушка.
  Убрав письмо в планшет, Стрельников взглянул на усеянное тучами небо. Тучи разбухшие и почерневшие от влаги давили на лейтенанта тяжестью свинца, впервые вызывая в нём такие чувства, как страх, одиночество, безысходность и отсутствие воли. Хотелось поделится этим настроением с Сергеевым, но не позволяла гордыня, в силу характера и возраста. Тяжёлыми каплями хлынул дождь. Порывами ветра хлестко бил по лицу, мгновенно промочив насквозь китель. Лишь сейчас огромной каменной глыбой на сердце упала вся тяжесть ответственности, в одной простой фразе: "отвечаешь за них головой лейтенант". Ему казалось, что именно здесь и сейчас, в это самое мгновение, он больше никогда не станет прежним. Вот он, тот самый момент взросления. Всегда страх за кого-то другого. Страшный удар, который вытряхивает из тебя ребёнка, раз и навсегда. Об этом говорил Самсонов, и это пытается сохранить в себе Сергеев - ребёнка в себе самом, оттого ведёт себя с подчинёнными, как мальчишка. Сквозь плотную пелену дождя на лейтенанта смотрела чужая ему природа. Чужая ему, и всем остальным на этой злосчастной сопке. Если бы хоть на секунду, Стрельникову дали возможность признаться, в том насколько ему страшно, без насмешек и последствий, то он сам, услышав свой голос, тотчас бы сорвал с себя погоны.
  
  - Простудишься Коля, - накинул плащ-палатку, на плечи офицера, прапорщик Самсонов. - иди, в блиндаж, чай поспел горячий.
  - Дурно мне, - пробормотал офицер, - от того дурно, что сделать ничего не могу. Какая дичь вышла...
  - Это война паренёк, - поправил свой автомат Самсонов, - ты ещё многого не видел, и не знаешь. От тебя что требуется? Приказы исполнять и помалкивать, а о нравственности и прочей неуставной философии, дома будешь думать. Если в живых останешься.
  - Нужно было брать отделение и на помощь ребятам лететь...
  - Коля, - схватил за плечи лейтенанта, старший прапорщик и развернул лицом, к лицу, - вытряхни ты дурь то эту из головы. Представь, что завтра, на твоих глазах по ту сторону реки, духи колонну нашу жечь будут, и х...й куда ты дёрнешься без приказа! Понял меня? Приказ у нас, здесь стоять. Полководца на гражданке включать будешь, когда по бабам приспичит. Угробишь весь взвод без надобности...
  - Пусти, - резко вырвался лейтенант, еле устояв на мокрой и скользкой глине. - Умён, как я погляжу. Я такой - какой есть. Воспитывать поздно.
  - Здесь не детский сад, - уже под нос прошептал себе Самсонов, - и воспитателей нет.
  
  
  Глава пятая. Антон и Артём. Сутки спустя...
  Артём с трудом разлепил глаза. Тело ломило от холода. Казалось вымок насквозь прохладой, пропах мхом, травой, и землёй. Калашников лежал рядом. Боец нащупал автомат рукою. Приподнявшись на локти, взглянул вниз из-под дерева, на открытый пятачок лесной поляны, освещённый чистым, ночным небом. Замер от неожиданности увиденного. Чей-то силуэт стоял на коленях и трясся, как осиновый лист на ветру. И только кулак бледный под холодным светом белокаменной луны, щепоткой от лба, к груди, от плеча, к плечу дирижировал. Человек смотрел на луну и произносил слова. Шёпот отдаёт колокольным звоном по затылку Артёма. Произносит что-то знакомое, как показалось абсурдное и даже постыдное, но так горячо, что становится страшно. Страх неминуемой смерти товарища, или его самого, или вообще всего живого вокруг, почти реальность и чувствуется под ложечкой. Форма висела лохмотьями на худом теле и по свисающим, изодранным рукавам на руках, было видно, как трясёт человека. Казалось эта телесная дрожь передавалась от Антона, Артёму по земле, азбукой Морзе с просьбой, о помощи. И именно это начинало отталкивать и раздражать Золоторенко. Бойцу вдруг захотелось сбежать, но он вспомнил младшего брата. То, как он хныкал, боясь возвращаться домой по темноте. Сердце кольнуло так больно, что Артём чуть не согнулся от спазма пополам.
  
  - Малыш, ты чего? - медленно подошёл сержант Золоторенко. - Прекрати, хватит, слышишь?
  - Господи, спаси и сохрани, - скороговоркой шептал боец, уставившись на луну, как пёс. - Господи, спаси и сохрани нас...
  
  Артём подошёл вплотную, присел на одно колено рядом с товарищем и приложил свою ладонь, к его лбу:
  - Бредешь дружище, у тебя жар. Если так бояться, то с ума сойти можно. А ну за мной. К утру своих искать будем.
  
  Сняв свой китель и укрыв им танкиста, сержант остался сидеть в одной майке, рядом. Спать уже не хотелось. Бинт на раненом плече Малышева почернел. Боец ещё что-то шептал, но уже во сне, и шёпот сопровождался стоном, от которого было тяжело и не менее больнее самому Артёму. Захотелось выпить. Чего-нибудь этакого крепкого, что способно выжечь грудную клетку, закупорить клапаны сердца и убить одним глотком, но по собственной воле, тогда, когда решишь сам. Вот хотя бы прямо сейчас. До армии он бы рассмеялся в лицо если бы, кто-нибудь, рассказал ему, о приступах страха и его последствиях. Он смотрел на оружие, поблескивающее в свете луны уже ни как на средство спасения, а как на причину всего того, что произошло с ними.
  Под утро стало ещё прохладнее. он принялся отжиматься от земли на кулаках, медленно, до дрожи в руках, и боли в груди. Улучшилось настроение и с первыми лучами солнца исчез страх, вместе с беспомощностью. Боец обошёл их место ночлега в радиусе видимости. Не хотелось потерять Малышева. Его, до сих пор, пребывающего в тяжелом и беспокойном состоянии, сержант мог не найти, в обилии цветущей зелени. Аккуратно собранная в авоську майка диких яблок, ореха, и клубники опустилась на траву, прямо у лица спящего танкиста. Антон завтракал с большим трудом. Как ребёнок оставлял слюну на поверхности зелёной кожуры не в силах прокусить плод зубами. Рукой боец уже не мог пошевелить. Золоторенко смотрел на него исподлобья всем своим взглядом приказывая есть.
  - На клубнику и орех налегай, нам на дорогу нужно вернуться. На любую. Тропы обходить будем. Не для нас они натоптаны. Может пару змей поймаем. Научу на костре готовить. По пехотному.
  - Угу... - ответил Малышев.
  - Ну и напугал ты меня ночью своей молитвою.... Помнишь, нет?
  - Нет.
  - Сильно плечо болит?
  - В руку бьёт, - скривил лицо танкист. - Но жить буду...
  - А автомат?
  - А, что автомат?
  - Стрелять сможешь?
  - Не издевайся Золото, - ухмыльнулся Малышев, - конечно смогу.
  - Вот это другой разговор, - одобрительно кивнул сержант, - узнаю героя.
  
  Где-то выше на сопке, в ста метрах от бойцов, рядом с тропой, послышался шелест. Медленно, задом, Золоторенко и Малышев, на коленях, отползали в тень, под дерево. Артём медленно дослал патрон в патронник. Антон снял с предохранителя свой автомат и лёг на живот заняв позицию чуть поодаль и выше. Звук приближался хрустом веток и шелестом травы, приобретая более четкие очертания, определяя своё направление. Прямо перед лицом сержанта, из кустов возникло жующая морда телёнка. Бело-зелёная слюна на гуляющей то вверх, то вниз пасти и красный смешной язык, подмахивающий бойцам. Чудо продолжало стоять на месте, но шум не исчез. Вслед за телёнком появились ещё несколько коров и наконец пастух. Высокий старик, в светлой каракулевой папахе, в темной рубахе с длинным рукавом, темно-коричневых брюках, с одноствольным ружьем за спиной.
  
  - Руки сука! - с криком выскочил на тропу сержант, одной рукою срывая ружьё, с плеча деда. - Не ссы, не пристрелю.
  
  Чеченец даже не дрогнул. Лишь встал, как вкопанный, наблюдая затем, как Малышев медленно приподнялся, из-за кустов, опираясь на свой автомат. Золоторенко со всей силы ударил ружьё о дерево так, что цевьё и приклад раскололись на щепки. Ствол полетел ещё дальше. Боец всё это делал молниеносно с уверенностью и злостью, затем развернулся лицом к старику и спросил:
  
  - Боевики где?
  - В соседнем селе, - спокойно ответил дед, - с ними пять пленных.
  - Сколько духов?
  - Человек сорок.
  - Пешие?
  - Нет. Два УАЗа и тентованный ГАЗ.
  - Давно они здесь?
  - С апреля.
  - Какой ты разговорчивый, - сплюнул Артём, - прямо кладезь полезной информации.
  - Ему рану обработать нужно, - кивнул в сторону Малышева старик, - скоро гнить начнёт, затем заражение и смерть.
  - Как тебя зовут? - спокойно спросил сержант.
  - Аслан.
  - Тебе верить можно Аслан?
  - А вам? - чеченец взглянул на оружие бойцов.
  - Мы в безоружных не стреляем, - с трудом произнёс танкист.
  - У нас в селе нейтралитет, - ответил дед. - Есть врач, есть еда и ночлег.
  - Сука, как я люблю Кавказ и вашу гостеприимность, - помотал головой Золоторенко, - что делать будем Малыш? Рискнём?
  - Дело благородное, - стараясь не показывать свои мучения, улыбнулся Антон. - Они в ваше село наведываются?
  - Кто им запретит, - вздохнул старик, - они чеченцы.
  - Защитники родины да? - напрягся Золоторенко. - Сыновья земли предков?
  - И внуки, - добавил Аслан. - Так вы идёте?
  - Запомни отец, - толкнул старика впереди себя сержант, - за дёшево не дадимся. Стрелять с вашей помощью научились. Кровь твоих братьев, сестёр и детей, на тебе будет.
  
  Старик заметно покраснел и пошёл вперёд, покрикивая на чеченском на своё маленькое стадо. Бойцы шли сзади. Молча, с дистанцией, оглядываясь, реагируя на каждый шорох дневного леса. Оба интуитивно уходили с предполагаемой линии огня, шагая за виляющими хвостами коров, и взмокшей спиной деда. На вершине сопки были обнаружены траншеи и блиндажи. По внешним признакам ещё с Первой Войны. Глубокие следы танковых гусениц заросли травой. Малышев остановился, требуя перекура и Аслан на удивление бойцов достал пачку Явы из карманов брюк. Артём и Антон обрадовались. Закурили, усевшись на брёвна разбитого настила блиндажа. Краем взгляда Антон заметил торчавший из песка, пробитый осколком, обожженный по окружности, армейский котелок. Сержант спустился в окоп и медленно поднял алюминиевую посудину, отряхивая от песка, злобно глядя в глаза чеченцу.
  
  - Нейтралитет говоришь? - спросил Золоторенко.
  - Не рекомендую, здесь ходить, - спокойно сказал чеченец, - здесь всюду мины.
  - Рассказывай, - поддержал диалог танкист, - нам торопится некуда и терять нечего.
  - Вон, то дерево расскажет, - указал рукой Аслан на старую яблоню, - природа, как живой свидетель, недальновидной политики Кремля.
  
  Бойцы медленно подошли вплотную, к дереву. На сухой потрескавшейся коре были выцарапаны слова: "Эта высота унесла жизни одиннадцати бойцов воздушно десантного полка, первого батальона, третьей парашютно-десантной роты". Далее шли имена и фамилии ребят, число, месяц, год. Малышев провёл по шероховатой поверхности дерева ладонью. молча взглянул на Артёма. Жар исчез и появился неприятный озноб, который приходит с чувством страха.
  
  - Двум бойцам, отрезали головы прямо у меня во дворе. Вытащили их из погреба. Я укрывал бедняг два дня. Думал ваши их искать будут. Никто не искал даже. Срочник, также, как и ты, в плечо был ранен на вылет. Лейтенанта били долго. Я похоронил их здесь, недалеко. Убивали на глазах всех жителей села, - медленно произносил слова старик. - За то, что я сделал, моего старшего сына забрали, с собой. Теперь и на его руках кровь. Он в числе тех, кто на вас напал. Сейчас ему уже 21 год, на амнистию надеяться глупо. Давно воюет.
  - Если ты нас на заклание... - встал и передёрнул затвор Золоторенко.
  - Нет, - остановил его жестом руки чеченец, - я вам правду говорю. Чтобы вы знали. Оставаться в селе опасно. У всего есть глаза и уши.
  
  Золоторенко вздохнул и присел на один из крупных камней бруствера. Растопырил ноги и принялся на память рисовать карту местности на земле, теперь имея более четкое понятие о их месте расположения. Рисовал на память ВОП, дорогу, мост, реку и село, о котором так много говорили. Чеченец присел на корточки и ткнул пальцем:
  
  - Вы здесь. До позиций ваших соседей вам не дойти. Твой напарник ранен.
  - Значит вы и есть то лояльное, к нам село? - наморщил лоб сержант.
  - Думай, как хочешь боец. Помочь - помогу, но безопасность не гарантирую. Если мы войдём в село вместе, то кто-нибудь обязательно увидит. Предлагаю дождаться темноты.
  - Нас вот-вот духи искать начнут Тёма. Те бойцы, что в плену, мать родную продадут после пыток, и позиции нашего взвода на сопке обрисуют, в подробностях, - серьёзно сказал Малышев. - Меня заштопать нужно и вверх по реке, к своим. Нам назад идти нужно и взвод предупредить.
  - По реке опасно ребята, - взглянул на танкиста Аслан, - могу тропами провести.
  - Выбор не из лёгких, - выбросил ветку Золоторенко, - получается за рекой духи-то? Как они через речку-то шастают? Зачем тогда мы там, у моста стоим?
  - Да кому он нужен, ваш мост? - засмеялся чеченец. - Никакой стратегией, тут и не пахнет. Обыкновенная ловля на живца. Ваши головы самое то. Каждая капля вашей крови - оправдывает войну на этой земле, каждая капля крови чеченца - оправдывает его месть и ненависть, к вам. Здесь даже дети могут до смерти камнями забить. Такое уже было.
  - Не обязательно в подробности вдаваться старик, - зло сказал сержант, - мы ещё при штурме вашей столицы всё уяснили. Правда броня?
  - Правда, - через силу, с улыбкой ответил Малышев.
  
  Разговор прервал нарастающий звук авиационных двигателей и лопастей, разрубающих воздух. Два штурмовика вынырнули из облаков и стремительно пошли на снижение. Все трое на вершине сопки встали, наблюдая за опасными маневрами вертолётчиков. Чеченец вздрагивал, когда наблюдал за отстрелом тепловых ловушек над крышами его родного села. Малышев мысленно мечтал, что кто-нибудь из них сейчас сядет на пастбище, и высадит спецназ. Как они вместе с Артемом рванут, к своим и улетят в Ханкалу, или сразу, в Моздок. Он ведь ранен, ни в чём не виноват, и совсем случайно остался жив. Золоторенко наоборот ждал, когда зашипят неуправляемые ракеты, оторвут крыши от домов, не оставят камня на камне от стен, уничтожат всё живое, не оставив ни одного свидетеля, и на обратном пути ударят по ним. По двум стоящим на вершине сопки бойцам и старому чеченцу, который явно не знает, как ему поступить правильно. Страх рождал у сержанта только одно чувство - злость. Ми-24 снова набрали высоту и исчезли также внезапно, как и появились.
  
  - Воздушная разведка? - спросил Антон, как-бы сразу у всех присутствующих, и у себя, в том числе. - Наверное доложили о нападении.
  - Х...й его знает Тоха, - устало ответил сержант, - веди нас Аслан в безопасное место. Жрать хочу.
  
  Слова чеченца имели эффект камнепада, на беззащитное человеческое тело. "Морально раздавил и размазал - думал Артём". Хоть это были всего лишь слова, и без прямой и явной угрозы, воображение Артёма всё равно вырисовывало страшную картину боя, среди этой живописной природы. Наверняка от разрывов мин и гранат осыпалась яблоня и груша, а пули сбивали дикий орех, с веток кустарника. Кровь пропитывала землю и от неё слипались дрожащие пальцы раненых бойцов. Дымились раскалённые стволы личного оружия и капли пота играли солнцем на юных, бритых головах. Контуженных хватали за шкирку и вытаскивали из окопов, кричали русским матом с кавказским акцентом, о смерти. Били в живот ногами, коленями, прикладами. Стреляли в лицо мёртвых, и мучили тяжело раненых. Шарили по карманам в надежде найти хоть что-нибудь ценное, но безрезультатно. Самое ценное уже отобрано, а тела брошены здесь на съедение диким животным.
  
  Аслан сдержал слово. Принёс кукурузных лепёшек и молоко, банку компота и несколько куриных яиц. Достал медикаменты, явно заграничного производства. Сделал укол и обработал рану танкиста, наложив свежую повязку. Заставил выпить какие-то таблетки, вручив Золоторенко целую пачку сигарет. Боец рвал зубами хлеб и курил, молча наблюдая за стариком. Смотрел с интересом, таким взглядом, с каким рассматривают зверей в зоопарке. В последний раз он видел живого чеченца вблизи, под Грозным. Тот стоял перед Артёмом на коленях, обхватив руками затылок, грязный, раненый, злой. Дед совсем на них не похож. Причина заботы непонятна. Может быть думает, что плечо Антона, пробила пуля, его сына? Глаза большие не хитрые, проскальзывает грусть и может быть сочувствие. В жестах усталость и осторожность. Старик суховат и крепок, совсем седой, и весь его образ без сомнений вызывает уважение.
  
  - Вот бы все чеченцы были такими как ты, а дед? - зачем-то вслух произнёс Золоторенко. - Нормальные...
  - И? - поднял глаза Аслан, продолжая бинтовать плечо Малышева.
  - Что и? Войны бы не было, вот я, к чему.
  - Молод ты ещё солдат. Многое тебе не понять. Привезли тебя сюда, и в двух словах объяснили, кто прав, а кто нет... Разве можно двумя словами решать кому жить, а кому умирать на этой земле? Вы ещё жизни не видели, а в руках оружие уже... Нельзя так... Нельзя ребята.
  - Так пили мы уже с вами на мировую Аслан. В 96м, в Хасавюрте, помнишь?
  - Есть кому народ баламутить, - согласился чеченец. - Но не должен один человек судьбу всего народа решать. Нельзя одному человеку, такое право давать.
  - Это ты о ком сейчас, Аслан? О Ельцине или Масхадове?
  - Два сапога, - засмеялся с печалью старик, глядя в глаза танкисту, который молча слушал их диалог.
  
  Этот смех слегка разрядил обстановку. Артём убрал за спину свой автомат, наблюдая затем как засыпает Малышев после укола. Выпив пару яиц, боец почувствовал странное умиротворение, или, то самое чувство безграничной свободы, о котором пишут в приключенческих книгах. Оно переполняет главных героев и заставляет совершать величайшие подвиги. Благодаря этому чувству герой не думает о трудностях и ничего не боится. Каждый его поступок благороден и оправдан наивысшей справедливостью, победой добра, над злом. С этими мыслями Золоторенко не заметил, как провалился в глубокий, крепкий, но беспокойный сон. Ольга стояла под ветвями цветущей черёмухи и улыбалась. Он бежал к ней навстречу, но не приближался ни на метр. Громом ударили куранты и вот он стоит на красной площади, смотрит в лицо молодого курсанта. Подходит, к бойцу вплотную, вырывает из его рук СВТ, и с остервенением на глазах, у всего почетного караула, разбивает её об камни. Затем Антону снятся друзья. Громкое, крепкое, молодое хулиганьё. Крик и свист на трибунах болельщиков. Человеческие волны неуправляемы и заряжают своей энергетикой семнадцатилетнего пацана. Бойцы ОМОНа, с трудом сдерживают фанатов ЦСКА и Зенита. Затем идёт жестокая драка в одном из многочисленных, неосвещённых дворов Санкт Петербурга. Вспыхивают файеры и летят из толпы, в толпу. Лиц оппонентов не видно, лишь сплошная чёрная масса. С хрустом ломаются носы и рёбра, из челюстей выбиваются зубы. Женские вопли проносятся над дерущейся толпой:
  
  - У меня ребёнок, в коляске, уроды! Милиция!!!
  
  Здоровый мужик прижимает Артёма к стене и что-то кричит в лицо, дыша перегаром и брызгая слюной. Золоторенко пытается ударить ему коленом в промежность, но получает мощный удар, головой в лицо. Ноги подкашивает, и он сползает по стене на грязную мостовую. Удивлён тому, что лежит в сознании, но встать не может. Перед лицом разбивается бутылка. Мелкие осколки стекла резанули по щеке. Парень находит в себе силы, поднимается и садится на задницу. Среди мелькающих ног и рук, в ярко-белом свадебном платье, возникает образ Ольги. Она медленно идёт к Артёму. В её руках обыкновенный цветок ромашки. Она отрывает лепестки, улыбается и смотрит ему прямо в глаза. С боку в темноте на Золоторенко наваливается чьё-то тело, и сдавленным голосом, хрипит прямо в ухо:
  
  - Помоги Артём! Проснись, твою ж мать...
  
  Артём просыпается и понимает, что слова принадлежат Антону. Солнце близится, к закату и на небе появляются маленькие звёздочки, одна за одной. Сержант поворачивается лицом, к танкисту реагируя на странный звук и вскакивает на ноги, от испуга. Ищет глазами оружие, там, где оно лежало и не находит. Малышев всем телом сопротивляется, пытаясь стряхнуть с себя навалившегося, на него бородача. Из последних сил сдерживает острие ножа, которое вот-вот проникнет, в его горло. Чья-то рука отталкивает Золоторенко, в сторону. Это Аслан. Он навалился сзади на боевика и пытается стащить его, с тела раненого танкиста. Сержант приходит в себя довольно быстро. Перехватывает руку с ножом и всем весом перенаправляет лезвие, к подбородку напавшего. Боевик начинает орать, но Аслан двумя ладонями закрывает ему рот. Лезвие входит чуть выше кадыка, и Артём проворачивает его, отвернувшись, не глядя в глаза жертвы. Когда закончилась предсмертная агония и тело успокоилось, Золоторенко взглянул на свои руки и принялся блевать, отвернувшись в сторону. Чувство ответственности за содеянное пришло мгновенно, и выразилось оно, толстой струёй рвоты.
  
  - Откуда эта тварь бородатая? - с отдышкой произнёс Малышев, с трудом приподнимаясь, с земли, размазывая ладонями чужую кровь на брюках.
  - Где наши стволы? - пришёл, в себя сержант.
  "- Оружие за деревом", - произнёс старик, всё ещё сидя на земле, - я убрал, когда вы уснули. Вам пора уходить. Помогите тело спрятать в овраге. Его автомат я заберу себе.
  - Бери, - согласился Золоторенко, осматривая содержимое карманов боевика. - Три ствола, всяко лучше, чем два.
Оценка: 4.01*13  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023