Это ожила Лира. Она самая пронзительная, даже на минимальном уровне громкости. Железно-дребезжащий нечеловеческий глас из преисподней. Терапевт - это командир третьего бата. Старый был знаком с его начсвязи, у того был мягкий негромкий говорок с неистребимо-еврейскими нотками - ничего общего с тем вампирным ужасом, что звучал сейчас из динамика. Тем не менее, это был именно он. На дежурстве было принято работать позывным старшего начальника на хозяйстве, поэтому и Старый был сейчас для эфира не Старый, а Цербер - это позывной комбата. "Плюс" - сокращённо "у меня без происшествий".
На часах 3:06. В это время возможные происшествия - это обычно только прилеты. О мелких чипках типа "рядовой имярек нажрался, отправился искать на жопу приключений и местонахождение его на данный момент неизвестно" принято было докладывать утром, когда виновник торжества уже благополучно занимал свое место в комфортабельном батальонном зиндане или в заплеванной камере комендатуры.
- Якорь принял. Дежурим, до связи.
Теперь столь же зубодробящий ответ от полкового дежурного. Вот это непротокольное "дежурим, до связи" - как дружеское рукопожатие. Фронтовое,
"с крышечкой". Мол, ты не один сидишь в ночи, брат-связист, есть и другие, нас много, мы тоже не спим, мы с тобой, мы придём на помощь если что...
Но сейчас Старому не нужна была ничья помощь. Он решал неразрешимую морально-этическую проблему, а этим делом всегда надлежит заниматься в одиночку. Решать неразрешимые проблемы ему было не привыкать. Например: "Я люблю Женьку, Женька любит меня. Я не могу бросить семью. Жить без Женьки я тоже не могу. Что делать?". Или, 20 лет спустя: "Я люблю Женьку, Женька любит меня. Я свободен. У Женьки муж, трое детей и четвёртый на подходе. Я не могу разрушить ее семью. Жить без Женьки я тоже не могу. Что делать?". Эти неразрешимые проблемы Старый уже разрешил. Мудр он был, на то и Старый. Неразрешимая проблема, которую ему предстояло разрешить до конца этой ночи, не носила ****острадательного характера, но от этого она, к сожалению, не переставала быть неразрешимой.
Он закрыл глаза и ещё раз проиграл в себе события позавчерашнего дня...
Убитый мотор уазика надрывно ревел на второй передаче. Они объезжали разрушенный мост по наспех утоптанной грунтовке. Кому-то этот мост очень сильно мешал и его помножили на ноль. Хилая речка-болото под ним, кажется, совсем не заметила изменений в пейзаже, она так и продолжала, пронизанная камышовыми стрелами, сонно стоять и пахнуть тиной. На заднем сиденье на одной ноте в такт мотору завывал Малыш:
"... и теперь меня, сироту, ни за что на передооок!!! На смеерть!!! А я выживууу!!! И приду к вам всееем!!! С автомаатом придууу!!! Всех завалююю!!! И тебя, товааарищ стааарший лей-те-нант, завалююю!! И тебяяя, Муууха! И к родным вашим придууу и завалюю! Где ты, Муха, живеешь? В Каааменске? Приееду и всеех твоих завалююю!!! И в Ростов к тебе приедууу, Старый!!! Всех ваших завалююю!!! А если меня на передке убьют, я к вам с того света придууу!!! И завалююю!!! У меня знакомые на зоне есть, они вас всех вас достанууут!!! Всех порееежут! А ты, стааарший лей-те-нант, в Бооога веришь!!! На цеееркви креестишься!!! А меняяя, сиротууу, на передооок!!! Все офицерыы бухаают!!! Я вижуу всее, ночью на калииитке!!! Пусть их всех на передооок посылаают!!! Ты сам, Старый, почемууу на передок не ееедешь?? А меня, сироту, посылааешь??? Ты сам бухаааешь!!! И комбату шестерииишь!!! Я видел как ты ему тарееелки носишь с кууухни!!! Шестеерка!! Ничтооожество!!! Завалюю нооочью!!! И комбааата завалюю! Всех вас завалююю!!! Меняя сиротууу... Заступиться некомуу..." Он мучительно закашлялся и продолжал всхлипывать нечленораздельно.
"Сейчас затихнет минуты на три и снова заноет", - подумал Старый, - "Вот жеж терпение у человека..."
Ни на какой передок Малыша пока не везли. Они ехали в Первомайку, в больницу на освидетельствование. На предмет алкогольного опьянения. 52 км туда, столько же обратно. Справка из больницы с положительным результатом теста была обязательным условием заключения пациента в темницу при комендатуре. Дверь в батальонном зиндане Малыш успешно выломал и заключать его больше было некуда. Ехали: Старый на месте старшего машины, Муха за рулём и двое конвоиров по бокам от закованного в наручники Малыша на заднем сидении. Конвоиры были из пятой роты, предыстории не знали и поначалу из солдатской солидарности сочувствовали арестанту. Но когда впервые зашла речь про родных в России, от их сочувствия ничего не осталось. Это был явно перебор. Даже для пьяного перебор. Совершеннейший и абсолютный перебор.
Малышу в сентябре исполнялось 34 года и в таком возрасте сиротство его вряд ли могло служить смягчающим обстоятельством для чего бы то ни было. В трезвом состоянии он был тише воды, ниже травы. Не слишком общительный, не слишком развитой, он день и ночь таскал самодельную штангу или отжимался на импровизированных брусьях, благо специфика службы позволяла.
Малыш был связистом из взвода Старого, но на этой войне связисты с их архаичными КШМ и полевыми телефонами в пехоте были не нужны. Во всяком случае, не в таких количествах, в каких они номинально числились по штатке в каждом батальоне. Их использовали в основном в качестве охраны штабов. У Старого это называлось "калитка", потому что в обязанности часового, помимо всего прочего, входило открывать калитку перед каждым входящим по делу и не открывать перед праздношатающимися. Ночью дежурство было парным, днем обходились одним бойцом. В минуты особого раздражения Старый бывало обзывал свой провинившийся личный состав "****ыми калиточниками", но без нужды старался их все же не оскорблять пренебрежением. Напротив, он при всяком удобном случае подчеркивал важность их миссии, ведь они охраняли мозг батальона и, в отличие от всех остальных, всегда были по факту на боевой задаче, ведь вражеские ДРГ в окрестностях штаба шныряли регулярно.
На калитке немногословный Малыш всех вполне устраивал, но у него была несчастливая особенность - стоило ему принять даже мизерную долю алкоголя, у него напрочь рвало крышу. Начинал вспоминать товарищам мнимые обиды, быковал, вызывал на честный кулачный поединок офицеров, убегал куда-то в ночь с автоматом, заставляя злой, невыспавшийся взвод занимать круговую оборону. Это был его третий залет и определенно самый мощный из всех. Таких речей он раньше себе не позволял и Старый тогда в дороге поклялся сам себе, что костьми ляжет, но этого урода в его взводе больше не будет.
Легко сказать "не будет", а попробуй организуй. Уволить мобилизованного невозможно, даже по явной дурке. В батальоне наравне со всеми несли службу два шизофреника со справками (один, впрочем, благополучно застрелился из украденного автомата пару месяцев назад), один милый безобидный эпилептик и целый сонм дураков калибром поменьше. Оставался Алчевск. Там располагался "Центр морально-психологической поддержки и восстановления боеспособности военнослужащих". За этим пышным эвфемизмом скрывался старый добрый дисбат. Условия в Алчевске были такие, что никто там больше двух недель не выдерживал, все как один писали рапорта о добровольном зачислении в штурмовой отряд. Штурмовой отряд в ЛНР образца 2023 года - это почти верная смерть, но все-таки "почти". А Алчевск - это гарантированная медленная смерть тела и духа. Ужас без конца. Во всяком случае, так говорили
оставшиеся в живых после штурма выпускники заведения.
Наутро хотелка Старого исполнилась с удивительной, не характерной, вообще-то, для армии быстротой. Церберу, узнавшему все подробности вчерашних похождений Малыша, совершенно не улыбалась перспектива спать по ночам под бдительным надзором вооружённого маньяка. "Пиши рапорт на Алчевск", - коротко сказал он, выслушав обстоятельный рассказ Старого, - "Завтра утром заберёшь этого дурака из комендатуры, пусть собирает шмотки и отправляется с замполитом. С Якорем я вопрос порешаю".
Зашипел Kenwood. Это батальонная открытая связь. Слышно было из рук вон плохо. Ротный Чалдон кого-то с матами заводил на позиции. Или выводил, не понятно. Старого эти телодвижения не касались, поэтому он продолжил размышления.
Любивший во всем обстоятельность и наглядность, он написал два рапорта. Один - "прошу направить в Центр морально-психологической", второй - "прошу освободить от наказания под моё личное поручительство". Медленно перетасовал листы на гладко-коричневой поверхности стола.
- Он опасен. Добро бы опасен только лично для меня, но он опасен для всего взвода, для всех офицеров управления. Ну ладно, положим, пассажи про родственников в России - это пьяный гон, но здесь у него оружие и он, в очередной раз лизнув, может попробовать воплотить мечты в реальность.
"Если кто-то говорит, что хочет убить тебя - всегда ему верь", - вспомнилась кстати старая еврейская мудрость.
Снова поменял листы местами.
- Но для него штурмовой отряд - верная смерть. Здоровенный тормознутый амбал, по такому не промахнешься. А сам на крайних стрельбах выбил из тридцати ноль... Мальчики кровавые потом по ночам не замучают?
- Командир обязан в случае необходимости пожертвовать одним, чтобы спасти многих. Если он кого-то из ребят задвухсотит, родителям как в глаза смотреть будешь?
- Но спасение вполне может и не понадобиться, а жертва практически 100%-ная. Оружие отобрать, перевести в дуркоманду под надзор Севера, пусть чистит картошку на кухне. Там он будет безопасен.
- Когда шизофренику Прянику захотелось застрелиться, он спокойно украл автомат в соседнем домике...
- А может просто тебя лично слова его задели? Про офицерские пьянки, про тарелки... Отомстить решил?
Листки ходили по кругу, диалог продолжался...
Шепелявый Kenwood снова ожил. Четвёртая рота доложила Старому об отсутствии происшествий за ночь, сохранности оружия и боеприпасов. На часах 7:00, ротный Чечен точен как швейцарский хронограф.
Старый выслушал все доклады, встал, медленно порвал один из листков и тяжело шагнул в хмурое утро.
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023