ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Разинков Михаил Васильевич
Сирия: горячий октябрь 1973 года.

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 4.33*21  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Впечатления и переживания переводчика,прибывшего из ВИИЯ на практику за несколько месяцев до начала событий октября 1973 года

   ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
  
   Как может относиться к событиям мировой значимости розовощёкий юноша, имеющий за плечами чуть более пятнадцати лет отроду? Если "это", происходящее "где-то", его лично не касается, не угрожает его жизни и благополучию. Сам он только что закончил восемь классов и решает, что делать дальше, а на дворе цветущий май, плавно переходящий в теплый июнь, и рядом тихая с безоблачным небом Москва. И еще столько всего радостного и светлого грядет впереди...
   Скорее всего, при таких обстоятельствах ответ может быть только один: "Да, никак он к ним не относится". Что и будет сущей правдой. Именно так, наверно, получилось и тем летним днем далекого 1967 года. Сейчас я не помню, какое чувство меня охватило, когда передавали сообщение об израильской агрессии 6 июня против Египта и Сирии. Да и слышал ли я тогда о начале этой войны? Скорее всего, что нет. Но я точно помню, что вечером какого-то дня отец, придя с работы, сказал мне, что в Сирии, именно в ней, началась война.
   "Ну, и что", - невозмутимо парировал я. "Как "ну, и что", - удивился он, - да там же работают твоя тетя - моя сестра с мужем". Вот только здесь до меня начал доходить смысл сказанного отцом. Этот разговор запомнился, а вот передачи радио или телевидения об этих событиях нет. Да, я думаю, что, и разговор с отцом мог бы не состояться, не будь в Сирии наших родственников
   После этого разговора я опять не могу припомнить каких-либо переживаний по поводу происходящего в этой тогда еще очень далекой стране до благополучного возвращения оттуда моей тети Анны Ивановны Калугиной со своим супругом Аркадием Сергеевичем осенью этого же года. Их рассказы об увиденном и пережитом в период "шестидневной войны" доходили до сознания в виде повествований о далеких, экзотических странах и интересных событиях ведущего "Клуба кинопутешественников" кинорежиссера В. Шнейдерова.
   А то, что война - это смерть, беда, горе, кровь и просто человеческие переживания - пятнадцатилетним пацаном не воспринималось. И ни он сам, ни его родственники не могли тогда еще предположить, что ровно через шесть лет он близко соприкоснется с этой пока неизвестной и далекой войной, испытает нормальное чувство естественного страха и на протяжении длительного периода будет связан со многими событиями, происходящими в этих краях.
  
  
  
   А ТЕПЕРЬ ПРЕДИСЛОВИЕ
  
   В Военном институте иностранных языков, что в Москве на Волочаевской улице, и выпускником которого я являюсь, нас неплохо обучили арабскому языку. Но я не причисляю себя ни к востоковедам, ни к арабистам в том традиционном понимании этих областей деятельности, хотя арабский язык и является моей основной специальностью. Почему? Потому, что такая специализация в первую очередь подразумевает научные начала.
   Я же никогда наукой не занимался, так как все время был практиком - военным переводчиком, обученным переводить все: от разговорного языка до сложных научных, технических и военных текстов. Большей частью я изучал Арабский мир или, как говорят сами арабы, Арабскую родину на бытовом и обыденном уровне. И я думаю, именно этот поверхностный слой, которым начинается многоуровневая арабская "толща" дает не менее правильное представление об арабских странах и их народах. Что, кстати, (но тогда я еще не знал этого) утверждал известный путешественник, знаменитый ученый и, как мне кажется, не менее великий авантюрист Тур Хейердал. В своей книге "Экспедиция "Кон-Тики" он отмечал, что "нельзя понять мысли и поступки... народа, если только штудировать книги и музейные коллекции, но нельзя ограничиваться одними лишь путешествиями и наблюдениями в поле".
   Арабский мир я видел изнутри, работая в странах Ближнего, Среднего Востока и Северной Африки, о нем читал в печатных изданиях, общался с настоящими арабами на "их" родине и на своей. Двадцать лет я проявлял к этому живой интерес: что-то изучал, запоминал и анализировал, пытался делать какие-то выводы. Пожалуй, мои умозаключения далеки от науки, но все-таки они по-своему содержанию, думаю, иногда намного глубже некоторых публицистических материалов по арабским странам, которые порой писались людьми, пребывавшими там довольно непродолжительный период. Другие, прожив там долго, в достаточной мере не владели арабским языком. Поэтому иногда об одних вещах писалось с наскока, о других - с обязательным использованием справочной литературы, о третьих - с языковыми неточностями, а в целом получался "пестрый восточный колорит", который непосвященному опровергнуть очень сложно.
   И еще была одна сторона, характерная для большинства таких публикаций: они, дабы отвечать духу времени, были порой слишком перенасыщены идеологией и политизированы, часто не соответствовали настоящему положению вещей.
   Однажды мне попалась книжка о Сирии, автор которой, прожив в этой стране около года и, по собственному признанию, "не очень хорошо владея арабским", ухитрился свое бытие в стране уложить на 175 (!) страницах. Вот тут-то я и подумал: "А не смогу ли я - может быть и не самый лучший, но все-таки специалист арабского языка, проработавший в арабских странах почти 10 лет, а точнее 9 лет и 9 месяцев, тоже что-нибудь написать и сколько страниц мне на это потребуется?".
   Я не собираюсь еще раз пересказывать многовековую и тысячелетнюю историю каждой и трех арабских стран, где я побывал. Об этом немало написано, и без сомнения, правильно и точно. Я просто хочу рассказать о своих впечатлениях, полученных в течение целого десятилетия, через непосредственное живое общение с арабами Сирии, Ливии и Ирака. Потому, что есть в каждой стране то примечательное и интересное, что заслуживает описания, но что нельзя разглядеть за туристическую поездку или краткосрочную командировку. Это можно только прочувствовать, прожив там определенный и при этом немалый срок.
   Особо мне запомнилась самая маленькая по территории, но, пожалуй, самая интересная из трех стран - Сирия. Я думаю это потому, что она была первой "заграницей", в которую я выехал. Крошечная, трудно находимая на карте она сразу же пленила и очаровала, оставив в памяти неизгладимый след. Она, ставшая для нас в свое время на целый год и колыбелью, в которой мы - пацаны выпестовывались в зрелых молодых людей, и автодромом, на котором слушатели-второкурсники обкатывались, чтобы стать переводчиками-референтами, и экзотической страной, и родным домом, до сих пор жива в воспоминаниях доброй памятью.
   И последнее.
   Я прекрасно знаю, и не безосновательно, что мое длительное пребывание за границей вызывает у некоторых людей некую зависть: вот, мол, хорошо пожил, прилично заработал. Ни того, ни другого о себе сказать не могу. Заграница загранице рознь. Те страны, в которых был я, принесли, конечно, какую-то материальную выгоду, (о которой, кстати, остались одни воспоминания), но и забрали достаточно много нервов и здоровья, причинив определенный моральный ущерб, происходившими там различными военно-политическими неурядицами.
   В первую свою командировку в Сирию я был не только свидетелем, но и участником арабо-израильского вооруженного конфликта в октябре 1973 года. Второй заезд в эту страну и работа в ней в 1976-78 годах проходили в условиях усиливающейся внутриполитической борьбы реакционных сил против законного режима Х.Асада. По всей стране и, особенно, в Дамаске постоянно взрывались, неся горе и смерть, начиненные взрывчаткой автомобили.
   В Ливии я и моя жена жили и работали в условиях напряженной внутригосударственной обстановки, а в апреле 1986 года, куда у нас уже был полуторогодовалый сынишка, и вовсе под завывание ливийских сирен воздушной тревоги и рев американских стервятников, бомбивших города Триполи и Бенгази.
   Поездка в Ирак в 1990 году обернулась тем, что я и моя семья вновь оказались в водовороте известных региональных событий. Сначала, в августе этого года нам пощипало нервы нападение Ирака на Кувейт. Затем мы - советские военные специалисты - полгода жили (правда уже без семей, которые были эвакуированы), как заложники, в ожидании развязывания боевых действий уже против самого Саддама Хусейна и покинули страну в январе 1991 года за неделю до начала союзнической операции "Буря в пустыне".
   В 1992 году во время моего второго пребывания в Ливии Великобритания предъявила претензии лидеру страны Муамару Каддафи, требуя от него выдачи двух ливийских граждан, якобы, взорвавших в 1982 году британский самолет. Этот кризис закончился выводом всех советских военных специалистов из страны, а для нее самой - многолетней экономической и политической блокадой.
   Вот такие бывали раньше заграницы. И трудно сказать, чего в них было больше материальных выгод или моральных потерь.
  
  
  
   МОСКВА - ДАМАСК
  
   День 23 апреля 1973 года останется в памяти тем, что я, домашнего воспитания парнишка, ни разу не покидавший пределы великой советской страны, вылетев утром из Москвы и впервые пролетев над несколькими государствами, к вечеру благополучно приземлился в международном аэропорту Дамаска - сирийской столице, мечте многих людей планеты. Этот день явился чертой, водоразделом между прежней беззаботной жизнью и начинавшимся новым этапом самостоятельной деятельности в чужом, хотя и дружественном, государстве, вдалеке от родных и близких, умных и компетентных преподавателей-наставников.
   Выезд в международный аэропорт "Шереметьево" в памяти не отложился. Помню, что к определенному часу мы - шесть человек отъезжающих: Кудряшов Владислав, Кондратьев Борис, Тарасов Игорь, Шергилов Михаил, Северин Сергей и я, вместе с родственниками собрались в родном институте. Затем только нас, вылетающих, посадили в автобус и повезли в аэропорт. А родные и близкие добирались туда своим ходом. Как все это отражало дух той эпохи: детей за границу, и, ведь, не на курорт, а родные вроде здесь и ни при чём. Правда, слава богу, мы тогда об этом и не задумывались. Помнится, когда мы выехали на автобусе за ворота института, стало как-то жалко своих родных: мать, отца и брата, оставшихся на институтском КПП 1) и махавших нам вслед.
   Проводы в аэропорту тоже как-то смазались в памяти. Вспоминается уже полет в самолете, да и то не весь, а отрывочно. Вот стюардесса объявляет, что пролетаем над Киевом, потом над Одессой, после которой мы долго с высоты девяти тысяч метров наблюдали синеву Черного моря, казавшегося все время перелета над ним своим и родным. Появившуюся после этого сушу уже сами определили как Турцию. Еще раз пошла морская гладь - Средиземное море, где маленьким кусочком мелькнуло побережье острова Кипр. Уже, когда летели над сирийской территорией, где-то глубоко душе внезапно возникло чувство тревоги: не сбили бы израильтяне, о пиратстве и своеволии которых в ближневосточном небе мы были наслышаны. У всех еще свежи были в памяти трагические события февраля этого года, когда в небе над Синайским полуостровом израильтянами был сбит самолет ливийской авиакомпании, сто двадцать пассажиров которого погибли. От таких мыслей стало немного стыдно за себя: мол, струсил. Но рядом кто-то из своих ребят, кажется, Борис Кондратьев, сказал об этом вслух. И меня это несколько успокоило, так как оказалось - не один я так думаю. Уверен, что такие же мысли были и у моих товарищей. Но долетели мы нормально и приземлились в полном здравии.
   В этот день наша группа направлялась в Сирию не первой. В начале апреля туда уже улетели несколько наших однокурсников. И один из них, мой хороший друг Юра Степанов, живший у нас дома перед отъездом, успел даже прислать мне открытку и письмо с первыми впечатлениями о стране. Когда я прочитал эту весточку, то первое, что возникло в моей душе, была бесцветная зависть: вот, мол, Юрка уже живет там, "за границей", а я все прозябаю здесь, "дома". И мне жуть, как захотелось туда. Однако, когда моя мать прочитала письмо, у нее на глазах появились слезы. Меня это удивило. А она показала в письме место, где друг писал, что, подлетая к аэропорту в Дамаске, первое, что бросается в глаза, так это зенитки.
   Эх, Юрка! Хотел, конечно, по молодости лет проявить броваду тем, что он уже за границей и приобщается там к вопросам мировой политики, не подумав, что заставит меня пережить несколько неприятных мгновений. Я-то по своей юношеской глупости и наивности не придал значения этим строчкам. Зато моя матушка, прочитав их, сразу женским сердцем почувствовала жуткую правду. Моё сознание пока не постигало всей той сложности моего ближайшего будущего - лечу-то ведь за границу, и этим всё сказано. Но мать понимала, что Сирия не просто "заграница", но страна, где уже много лет идет война, а на войне всякое случается. Правда, всех нас обнадёживало то, что вроде бы сейчас там не стреляют. Хотя, это было не так.
   Но вот и наш самолёт тоже начал делать предпосадочные круги и снижаться. И когда он вышел на высоту птичьего полёта, на самом деле, первое, что бросилось в глаза были позиции зенитной артиллерии, прикрывавшей аэропорт. Отчетливо были видны разрисованные под "камуфляж" зенитные орудия с копошившейся на них артиллерийской "прислугой", автомобили, сновавшие между батареями, и линии проводной связи между ними. Все это не вселяло радости, но напротив к горечи расставания с домом добавляло пока еще труднообъяснимое чувство тревоги от чего-то нового и пока непонятного.
   В первые моменты пребывания на сирийской земле многое было непривычным для взгляда человека, прилетевшего из огромной страны, живущей под мирным и голубым небом. Кругом было множество мужчин, одетых в камуфлированную и обычную серую военную форму, с автоматами наперевес и за спиной, с пистолетами в полуоткрытых кобурах и заткнутыми просто за пояс. Одним словом в дамасском аэропорту восточный колорит пока явно не бросался в глаза. А чувствовалась чуждая нам обстановка, в которой вот уже шесть лет жила ставшая ощутимой страна Сирия.
   Да, до Сирии мы, слава богу, добрались благополучно, но еще не было завершено наше путешествие до конечного пункта назначения - ее главного города Дамаска, до которого оставалось несколько километров. К счастью успешно и быстро преодолены все пограничные и таможенные барьеры.
   ... И вот, автобус уже мчит нас по отличному широкому шоссе в направлении города. По обе стороны дороги непрерывно тянутся фруктовые сады, сельскохозяйственные угодья и оливковые рощи. Сверху автостраду пересекает дюжина мостов - "верхних" дорог, с которыми "наша" соединена хорошими развязками. Прибывающих гостей в столицу доставляют с "ветерком".
   Начинаются пригородные районы, вернее сказать, окраины сирийской столицы. Пока ничего впечатляющего - серые одноэтажные с плоскими крышами и металлическими воротами строения, поставленные вплотную друг к другу. Дорога упирается Т-образным перекрестком в какую-то древнюю стену. Автобус сворачивает влево и, как нам кажется, вроде бы начинается город. В этот момент водитель поворачивает направо и вносит нас на неширокую, но оживленную улицу. Скорость нашего передвижения заметно падает из-за толчеи, создаваемой снующими поперек улицы людьми, одетыми в пестрые одежды, и огромным количество легковых автомобилей, запрудивших проезжую часть. Над улицей висит сплошной шум, порождаемый голосами прохожих, криками уличных торговцев, сигналами клаксонов, транзисторных приемников и непривычно режущим ухо "пением" громкоговорителей на минаретах мечетей.
   От всего этого почему-то сразу вспоминается книжный штамп: Дамаск - типичный восточный город. Такое утверждение одновременно правильно и неправильно. Возможно, многие, впервые прибывающие в сирийскую столицу, также делают поспешный вывод о восточной "типичности" Дамаска, увидев сразу после современного аэропорта и шикарной автострады, ведущей от него к городу, узкие улицы, людскую толчею, шум, гам и национальную одежду. Но все, кто так думает, в некоторой степени, сразу заблуждаются. Дело в том, что прекрасное шоссе между аэропортом и столицей, приближаясь к городу, проходит не через "самые лучшие" и престижные районы, а влившись в город, незаметно растворяется в кривых и не очень чистых переулках. Один из моих друзей даже сказал по этому поводу о Дамаске, что в нем все блестит и сверкает только на глянцевых открытках. Конечно, в Дамаске, как и любом огромном городе, хватает всего: неубранного мусора и пыли, автомобильных пробок и человеческой толчеи, шумных улиц и "спальных" кварталов, узких переулков и широких проспектов, дневного шума и безмолвных ночей. Дамаск сегодня - современный город, со своими восточными, но только присущими ему характерными чертами.
   А пока и нам все в диковинку. Первое, что поразило - необычность самого города, его духа и обстановки в нем. Дома стояли впритирку друг к другу, и было, порой, непонятно где входная дверь дома, а где рядом расположенного магазина. Даже на такой узенькой улочке бросились в глаза яркие витрины, заполненные разнообразием местных и заграничных товаров: модной одеждой, диковинными часами, современной бытовой техникой.
   С трудом продираемся через весь этот автомобильно-человеческий поток. Еще несколько поворотов - и автобус останавливается на еще более узкой улочке. Оказывается, нас подвезли к гостинице, в которой мы будем временно жить. Ее название прямо-таки отвечает духу сегодняшнего дня - она именуется "Мархаба", что в переводе на русский означает "привет". Совпадение или случайность, но Дамаск приветствует нас, и это обнадеживает и вселяет спокойствие и уверенность, что все будет хорошо.
   Бегло осматриваем здание "отеля". Оно представляет собой одноподъездное строение в 4-5 этажей, втиснувшееся в нагромождение себе подобных, замыкая полукруглым стеклянно-бетонным фасадом небольшой квартал на пересечении с другой улицей.
   Начинаем вытаскивать свои вещи из автобуса. Их немного. У каждого чемодан, да какая-нибудь коробка. Пока "старший" автобуса, встречавший нашу группу в аэропорту, распределяет нас с хозяином гостиницы по комнатам, мы робко стоим в сторонке. Одетые в одинаковые "десятковские"1) костюмчики и, держа в руках одного фасона плащи и шляпы(?!), мы явно выделяемся на фоне пестрой дамасской толпы.
   В Министерстве обороны СССР существовало неплохое правило обеспечивать всех военных специалистов, впервые отбывающих в зарубежные командировки более чем на один год, комплектом гражданской одежды. Но поскольку выезжающих было очень много, то порой целые группы одевали в костюмы, плащи, головные уборы одного фасона, а то и цвета. В те времена даже сложился своего рода анекдот о том, как американское посольство устанавливало число советских военных, прибывающих в Египет. Они просто под прибытие рейса из Москвы посылали в международный аэропорт Каира своего представителя, и он считал наших, что говорится, по одинаковым беретам или шляпам: one Russian, two Russians, three Russians и так далее, что означает: один русский, два русских, три русских...
   Но сейчас здесь нас никто не считает, на нас просто не обращают внимания. Сирийцы к нам привыкли потому, что еженедельно из года в год, на протяжении уже почти полутора десятилетий, наверно таким же автобусом и, может быть, в эту же самую гостиницу прибывают одинаково одетые "русские" - национальность, которой незадачливые арабы называют всех без исключения представителей великого многонационального советского народа.
   Но вот гостиничная "раскладка" закончена, и нас приглашают ... выпить сока. Оказывается, гостиница "ангажирована" Министерством обороны Сирии для проживания советских военных специалистов и хозяину просто выгодно, что номера практически не пустуют, да и налог с него не берут. Поэтому, почему не угостить гостей соком, который принесен слугой из соседней лавки.
   Выпиваем сок, хозяин гостиницы явно не догадывается, что мы - переводчики. Потому, что арабский язык, на котором мы пытаемся говорить, явно не убеждает его в этом. Но вот "обмывка" на арабский лад нашего новоселья закончена, нам вручаются ключи от номеров, и мы начинаем сами затаскивать вещи в отведенные для нас комнаты. Из шести прибывших в Сирию в гостинице мы остаемся только вчетвером: я, Владик Кудряшов, Миша Шергилов и Игорь Тарасов. Кондратьева Бориса и Северина Сергея их друзья - наши же однокурсники - увозят куда-то на квартиры. Для нас же, точно по заказу, находят четырехместный номер, куда мы и заселяемся.
   Несмотря на то, что внешним видом гостиница, ставшее на неопределенный срок для нас домом, особого впечатления не производит, ее внутреннее убранство отвечало всем бытовым и санитарно-гигиеническим нормам. Оказалось, что есть даже лифт, доставляющий проживающих в одно- двух- и трехместные номера. Правда, без ванных комнат, но с душевыми и туалетом. Ванная комната, как выяснилось позже, тоже была, но общая для всего этажа.
   Осмотреться подробнее нам не дают, так как срочно надо ехать в резиденцию главного военного советника (ГВС) для дальнейшего осуществления дальнейших формальностей, связанных с нашим прибытием в страну.
   Наш автобус опять вливается в непрерывный автомобильный поток, который движется, как сороконожка: и по скорости - медленно и по манере движения: то сжимаясь на "пробках", то растягиваясь, когда они рассасываются. Город потихоньку начинает раскрываться перед нами. Едем по относительно широкой улице, потом сворачиваем направо. Улица остается такой же широкой, но становится более оживленной. Слева какое-то здание с афишами, в котором без всяких пояснений угадывается кинотеатр. Спускаемся ниже по улице и переезжаем, как нам кажется, какой-то странный мост. Он идет вровень с мостовой улицы, выделяясь лишь парапетом с левой стороны, за которым видна взятая в "твердые" берега обмелевшая с мутной водой речка. Это - речка Барада, которая в этом месте скрывается под мостовыми города. Поэтому мостовое сооружение имеет такой странный вид с ограждением с одной стороны. Сворачиваем за мостом налево и едем по набережной.
   Уже вечереет. Дамаск сверкает неоном реклам, яркими огнями и зеркалами витрин магазинов, отовсюду доносится репродукторная арабская музыка и песни. По тротуарам гуляют люди. Много людей. Непривычность обстановки: неторопливость прогуливающихся горожан, уличное музыкальное сопровождение, звуки клаксонов и пестрота красок - все это привлекает внимание, но и тут же вызывает в душе тоску по дому, оставшимся там родителям, братьям, сестрам и друзьям. Дамаск еще не стал родным и близким.
   После нескольких заторов и пробок выезжаем на широкую разделенную газоном с цветами и пальмами улицу. Автомобильный поток на ней более-менее упорядочен, несколько стихает людской гомон, справа и слева тянутся красивые дома и виллы. Это улица Абу Румани или Аль-Джаля, в конце которой ближе к горе Касьюн стоит особняк из белого камня. Здесь расположена резиденция нашего ГВС в сирийских вооруженных силах, называемая в просторечии всей советской колонией "Белым домом".
   Выходим из автобуса и сразу же попадаем в свою "отечественную реальность" (и это в центре "типичного восточного города"). На воротах, как и положено, стоит человек. Это советский солдат, проходящий срочную службу на советском узле связи в Сирии. Он, как и все находящиеся за аккуратной оградой наши люди облачен в казенный костюм темного тона и наделен правом не пропускать любого не имеющего пропуск. Но для нас делают исключение, по мраморной лестнице заводят на первый этаж виллы и сажают в актовый зал.
   В течение двух часов проводится обязательный "инструктаж вновь прибывших в служебную командировку за границу". Перед нами выступают представители аппарата ГВС. Референт - начальник всех переводчиков обрисовывает нам страну и военно-политическую обстановку в ней и регионе. Начальник оперативного отдела знакомит с правилами поведения в стране, с вооруженными силами Сирии и рассказывает, как надо строить свои отношения с подсоветными, то есть с сирийскими военными, хотя сам за время своего пребывания ни с одним местным офицером или генералом не общался. Но он - "начопер". Потом выступают другие. Все рассказывают о наших обязанностях, и никто - о правах. Больше всего говорили о том, "что нельзя": ходить по-одному по улице (чтобы, не дай бог, не похитили), участвовать в массовых народных мероприятиях (чтобы, помилуй бог, не затеряться в людской массе) и лотереях (а вдруг что-нибудь ценненькое выпадет), посещать кинотеатры, рестораны и так далее, меньше - о том, "что можно". Не очень строго, но с напускной деловитостью, пугали "происками империализма и сионизма", военно-политической обстановкой, отсутствием иной раз у советских людей пролетарской бдительности и другими отрицательными явлениями, которые якобы могут у нас по нашему же недомыслию возникнуть в повседневной жизни.
   И чтобы всего этого с нами не случилось, то для нашей же безопасности, а скорее всего для прикрытия своей задницы, советской консульской службой для своих граждан на всей территории страны пребывания введен так называемый консульский час. Разницы между ним и комендантским часом, вводимым оккупационными властями на занятых территориях, практически нет никакой. И тот, и другой предусматривают запрет на перемещения в ночное время, а за нарушение - высшую меру наказания: при оккупации - расстрел, при нахождении за границей - высылку (?!) на... Родину. Звучит - выслать на Родину. Смысл брата-близнеца комендантского часа заключался в том, как нам объясняли, что, если, вдруг, где-нибудь, когда-нибудь, с кем-нибудь что-нибудь случиться в дневное время, то этот "кто-нибудь" находится под защитой советского консула, а вот на попавшего в беду в неустановленное время такая защита, вроде как, и не распространяется. Родина-мать в лице этих чиновников от таких просто отказывается.
   На "десерт" оставили "начфина"1), представшего пред наши очи одетым по-кабинетному: в рубашке без пиджака и в нарукавниках. Он рассказал, из чего складывается наша мизерная зарплата, сколько процентов положено получать нам и сколько за наш счет - государству, что такое сертификаты, или попросту "серты", и как их разумно копить, чтобы не умереть с голоду или, по крайней мере, к концу командировки не стать дистрофиком. В конце своей беседы он обрадовал нас тем, что уже сегодня мы получим часть нашей месячной зарплаты за оставшиеся в апреле дни.
   Хрустя непривычными денежными знаками, и пока не представляя насколько их хватит, и что можно на них купить, мы вышли на улицу. Уже совсем стемнело. Оказалось, что у сирийского водителя служебного автобуса, на котором нас привезли, рабочий день закончился, и наше новое начальство с легким сердцем предложило нам до гостиницы добираться своим ходом. Вот так мы познали "нестыковку" теории недавнего инструктажа с практикой реальной жизни. Делать было нечего - пошли пешком, и, как ни странно, вышли к гостинице. Туда уже подошли некоторые из наших друзей, прибывших в Сирию ранее нас. Собрались все в номере. Открыли свои рундуки, выставили на стол "все, что у нас с собой было" и закуску. Да и сели отмечать свое первое прибытие на чужбину.
   Заканчивался день, поделивший нашу короткую молодую жизнь на две части: прежнюю, привычную и начинающуюся новую, незнакомую. Пока не верилось в реальность происшедшего: утром - там, к вечеру - здесь. Ощущалась обстановка театра с быстрой сменой декораций. Казалось, что высокая гора Касьюн, спрятавшая за собой солнце, притушила свет в огромном зрительном зале под названием "Дамаск", за стенами которого осталась наша Родина, называемая почему-то здесь всеми нашими согражданами сухим казенным словом "Союз", а за раскрывающимся занавесом все отчетливее просматривалась пока неизведанная нами заграница - Сирия.
  
  
  
   ПЕРВЫЕ ШАГИ ЗА "БУГРОМ"
  
   ...Занавес сирийского театра открывался медленно, как бы приостанавливаясь на каждой новой появляющейся картинке. Сирия, словно мудрая бабушка, рассказывающая добрую сказку внукам, не спеша и обстоятельно вводила нас в каждый новый для нас жизненный сюжет, постепенно показывая нам своих людей, их устои, привычки, обычаи, ритм жизни и многое другое.
   Мы потихоньку обживались и в городе, и в гостинице, осваиваясь не только в новой обстановке, но и привыкая к запахам, окружавшим нас. Теперь определенно можно сказать, что Сирия (как, впрочем, и другие арабские страны) пахнет по-своему. И не столько в переносном смысле, сколько в прямом. Этот запах невозможно описать, передать или рассказать о нем. Его непременно надо ощутить.
   К первым впечатлениям, полученным в аэропорту, по дороге в Дамаск и от первого вечера пребывания в нем, стали прибавляться забавные зарисовки из жизни в гостинице. Оказалось, что кроме нас - постояльцев временных, в ней живут и относительно постоянные обитатели: большей частью молодые симпатичные арабки. Позже выяснилось, что в это время был сезон слета всевозможных "ночных бабочек", танцовщиц и просто женщин "нетяжелого" поведения из Ливана, Египта, Иордании и других арабских стран на "красные фонари" увеселительных заведений Дамаска. Вот почему мы их, в основном, видели только вечером прихорошившимися, нарядными и трезвыми, оправляющимися на "работу". А уже под утро сильно подгулявшими они с шумом, криками, а порой, и скандалами разводились то ли гостиничной прислугой, то ли своими клиентами, то ли сводниками по своим гостиничным номерам, в которых проживали. Так мы впервые поняли, насколько может быть свободной и раскованной женщина и в исламском мире.
   На первых парах возникало много разных вопросов и загадок. При чем они появлялись там, где и представить-то их было невозможно. Первым, что нас озадачило, было оборудование санузла в нашем номере. По своей молодой наивности мы очень долго гадали: для какой цели рядом с унитазом стоит точно такой же по форме, но без традиционного спускного отверстия, с краниками и мелкими дырочками на дне. И только по прошествии времени, правда недолгого, мы умозаключили: это биде - одна из принадлежностей женской (да и не только женской) гигиены. Вот так познавался неизвестный чуждый нам "буржуазный" мир в развивающемся государстве. Кстати, впоследствии в нашей переводческой среде бытовала шутка об этом злосчастном лжеунитазе...
   Рассказывали, что на заре заездов наших "спецов" в так называемые развивающиеся страны одна группа была поселена в гостинице с такими вот туалетным интерьером. Видимо они тоже, но дольше чем мы, гадали о предназначении этого устройства. И пока гадали, кто-то из них, посчитав, что он уже догадался, взял и сходил в него "по-большому". Старший группы, собрав коллектив, решил провести воспитательную работу. При этом объяснил непонятливым, что "культурные люди в нем ноги моют, а некоторые из нас туда гадят".
   Цивилизация уже давно упрочила свои позиции в развивающейся Сирии, поэтому в любом обитаемом месте туалет - неотъемлемая часть системы жизнеобеспечения людей. Вообще, сирийцы устраивая что-то, никогда не ограничиваются единичной мерой, у них во всем - размах: от и до. Видимо, поэтому и туалеты в Сирии по меньшей мере двух видов, а в приличных местах на это указывают даже таблички: европейский туалет и арабский туалет. Европейский туалет - это унитаз со сливным бачком, на передней чугунной панели которого обычно выпуклыми литыми буквами написано "The best Niagara" - "Лучшая Ниагара". В "арабском туалете" "очко" вровень с полом, имеется и "Лучшая Ниагара", но по правую руку всегда из стенки торчит водопроводный кран, на носик которого одет недлинный шланг, если нет шланга в углу обязательно стоит пластиковый кувшинчик. Они предназначены для последующих водных процедур после того, как человек сходит "по-большому". Таких санитарно-гигиенических норм требует древняя традиция.
   Еще несколько дней мы каждое утро ходили, теперь уже только пешком, в "Белый дом", где с нами занимался, вводя самым серьезным образом в курс дела, переводческий начальник - референт со своей командой из опытных переводчиков. Здесь с нами проводили занятия по сирийскому диалекту, приобщали к прессе, как могли, успокаивали перед самостоятельной работой на предмет преодоления барьера стеснительности и боязни общения с носителями языка. Только после этого нас распределили по местам работы.
   Попали кто куда: в бригады, дивизии, военные учреждения и учебные центры. Я и Шергилов Михаил были назначены в Главное управление командующего ВВС и ПВО, в "пэвэошное" управление. Конкретными местами работы нам были определены зенитные полки, прикрывавшие военные аэродромы: мне - Блей, в 45-50 километрах южнее Дамаска, а Михаилу - Хальхле, по той же дороге, но еще на 20 километров дальше моего.
   Несколько дней мы являлись на службу в это управление в группу наших специалистов, работавших там. Нас представляли местному руководству, вводили, смело можно сказать, в боевую обстановку, пробовали на переговорах в кабинетах, правда, с малой для них отдачей, инструктировали на случай воздушных налетов.
   Это был тот период 1973 года, когда израильская авиация вела себя очень нагло в сирийском небе. При отсутствии боевых действий она частенько подвергала воздушным налетам сирийские войска на фронте, объекты военного назначения в тылу, бомбила лагеря палестинцев в пригородах Дамаска. Тогда создание системы ПВО страны было еще не завершено. Поэтому вопрос о прикрытии территории от нападения воздушного противника стоял очень остро. Заместитель старшего группы наших специалистов в управлении ПВО несколько флегматичный полковник Виктор Петрович Шевчук однажды прямо по-мужски монотонным без всяких эмоций голосом сказал нам: "Ваши аэродромы тоже могут бомбить, потому что они самые близкие к фронту. Прилетят - прячьтесь в окопах. Правда и в окопе может убить, но вероятность меньше".
   После такого инструктажа наше и без того невысокое моральное состояние от непривычности окружающей среды, тоски по дому, от осознания своей "зелености" в переводческом деле, снизилось до нулевой отметки "по Фаренгейту".
   Но вот наступил день, когда мне объявили, что и за мной явился "покупатель", и, что пора приступать к общественно-полезной деятельности, честно отрабатывая свой, хотя и сирийский, но все-таки хлеб. "Покупателем" оказался обыкновенный солдат-сириец, приехавший за мной из полка на простом автомобиле ГАЗ-66. Я, как был в пиджачке и при галстуке, забрался в поданный "лимузин", и покатил он меня по незнакомому пока городу Дамаску.
   В первую такую поездку все, конечно, было в диковинку. Самое главное - было не понятно, в какую сторону мы едем. Хотя, я уже знал, что аэродром лежит в стороне от дороги, ведущей на юг, к городу Сувейде.
   Дамаск закончился быстро. Пошли пригороды. Пока дорога шла по зеленым оазисам. Слева и справа вплотную к ней примыкали дома, сады, кактусовые заросли, оливковые рощи. Казалось, что мы въехали в населенный пункт, протянувшийся на несколько километров.
   На сельскохозяйственных угодьях работали мужчины. Вдоль обочин и по сельским улицам, стайками бежали то ли в школу, то ли из нее, размахивая портфелями, чумазенькие школьники младших классов, одетые в бежевые балахончики - школьную форму, как мне объяснил солдат. По одиночке и парами не торопясь с осознанием важности дела вышагивали старшеклассники. Встречались крестьянки в национальных одеждах, несшие на головах огромные баки с водой. Позднее я где-то вычитал, что ношение тяжестей на голове делает осанку статной, фигуру красивой, походку легкой и пружинистой. И, правда, бросалось в глаза, что шествовали они как-то очень величественно.
   Иногда в разрывах между садами и домами мелькали какие-то открытые пространства, напоминавшие места какого-то строительства. Стоявший рядом с каждой из них щит указывал, что это, ни много ни мало, "завод стройблоков". Собой это предприятие являло площадку с установленным на ней специальным вибрационным станком. "Коллектив" предприятия из одного или максимум двух человек засыпал в прямоугольную форму станка бетонную смесь, включался станок, и через несколько минут на землю выкладывался готовый строительный блок, раз в пять превышающий размеры нашего кирпича. Я, конечно, не могу сказать, сколько штук блоков выпускалось за смену. Но впоследствии, когда мы ежедневно проезжали эти заводишки, было видно, что утром на площадке не лежало ни единого блока-кирпича, а в обед уже вся площадка была занята ровными кирпичными рядами.
   Но вот садово-огородный массив и населенные пункты закончились, и мы въехали на холмистую местность. Дорога стала вилять между невысокими сопками. Здесь, видимо, была какая-то военная зона, так как очень часто стали попадаться районы сосредоточения техники, укрытой в окопах, щелях и гротах, выкопанных прямо в скатах возвышенностей. Очень быстро эти картины уступили место не обжитой каменистой пустыне. Мне показалось, мы даже выскочили на какую-то другую дорогу. Водитель, как бы желая подтвердить, что это так, махнул рукой по ходу движения и произнес: "Ас-Сувейда". Да, все правильно, мы двигались в южном направлении. Встречались участки голой каменистой пустыни. Я долго думал, где я мог уже видеть такую местность, пока не вспомнил картину русского живописца Крамского И.Н. "Христос в пустыне". Не хватало именно его, сидящего на этих камнях. Известно, что природу художник рисовал не в Палестине, но это не помешало великому мастеру очень достоверно изобразить пейзаж.
   Повернули налево, и машина покатилась по более узкой асфальтовой дорожке. Через некоторое время наш "ГАЗ" своим бескапотным передком уперся в шлагбаум. Короткий разговор водителя с часовым, и мы пересекаем невидимую черту, за которой начинается пока еще скрытый от глаз простого обывателя объект - военный аэродром. Момент был знаменателен тем, что я впервые в жизни находился на территории воинской части, да еще какой - целого аэродрома.
   Подъехали к углубленным в землю бетонным постройкам. Оказалось - это управление зенитного полка. На улицу вывалили обитатели строений, в основном, солдаты и сержанты, чтобы посмотреть на русского переводчика. Я и водитель по ступенькам спустились вниз, он приоткрыл сетчатую дверь - средство спасения от мух и комаров в летнее время - что-то сказал в темное пространство и, обернувшись ко мне, пропустил внутрь.
   Изнутри помещение оказалось вполне уютным. Под потолком - окна, пропускающие довольно много света, пол застелен ковром, справа и слева от входной двери кресла, в углу - японский вентилятор, у противоположной стены - письменный стол с необходимым набором настольных принадлежностей. Одним словом, - этакий полевой командирский кабинет. Задней стены не видно, так как она отгорожена от "кабинетной" части помещения занавесом, за ним - спальня. Кругом все чисто и ухожено.
   За столом сидел толстый усатый офицер. Его широкие щеки и более узкая лобовая часть вместе с коротко подстриженными волосами придавали голове пирамидальную форму. Стоящая на столе табличка указывала, что это "подполковник Генерального штаба1) Мухаммед Сальман Али Мухаммед Сулейман". Но мне он представился только одной четвертой своих именных данных: "Подполковник Мухаммед", лишь добавив свою должность: "командир полка". Я назвал себя. Знакомство состоялось.
   Далее было бы желательно, и в первую очередь это касалось меня, чтобы еще состоялась хоть какая-нибудь беседа так, как мой собеседник лишь немного говорил по-русски, а я - очень плохо по-арабски. Но поскольку переводчиком в его полк прислали меня, а не наоборот, то умение начать и поддержать разговор требовалось только от вашего покорного слуги.
   К этому времени командирский денщик принес чай (а может быть, кофе), а подполковник Мухаммед угостил меня сигаретой. Стаканчик горячего напитка и курево неотъемлемые спутники любого неформального арабского, ну и, конечно, сирийского разговора. При этом для сирийцев примечательно, что "хозяин" встречи всегда угощает всех курящих сигаретами из своей пачки. Для таких случаев даже некурящие держат в своих домах и кабинетах пачку сигарет.
   Сейчас трудно восстановить: как долго мы разговаривали. Но с уверенностью можно сказать, что не молчали (даже я), а беседовали. Причем наше общение все-таки трудно было назвать беседой, так как она предполагает полноценное участие в ней обеих сторон. Но в данном случае больше говорить приходилось "арабской стороне" и намного меньше "нашей". Некоторые моменты я не понимал совсем, другие доходили догадкой. Темы затрагивали самые элементарные: от выдержек из моей биографии и до необходимости присутствия в полку специалистов и, конечно, переводчика. Потом он немного "поэкзаменовал" меня в арабском языке, спрашивая на ломаном русском, а как по-арабски будет то-то или то-то, и, кажется, в этот раз остался доволен, чего никто не ожидал.
   Для меня этот день был явно необычным, возможно, поэтому так хорошо запомнился. Точно помню, что в конце разговора командир полка начал говорить, а я догадываться, о том, что мне необходимо облачиться, в сирийскую военную форму. Так, мол, будет удобней и мне, и им. Как ни странно, но слова с делом у него не разошлись. Уже через несколько минут я, препровожденный командирским денщиком, очутился в легком строении барачного типа в хозяйстве начальника вещевой службы сержанта Мишеля (?!). Да, да, его так и звали. Уже потом я выяснил, что мой тезка потому носил такое имя, что был христианином, а среди представителей христианской общины Сирии можно встретить и Джорджа, и Ильяса, и Антуана, и даже, один к одному, - Михаила.
   В этот день моя скромная и ничем не примечательная персона, железно, была "гвоздем" полковой программы. Пока я сидел на вещевом складе и ждал, когда Мишель выдаст необходимые шмотки, с грохотом подъехала грузовая машина. Из нее выпрыгнули и быстро вошли в помещение, смущенно улыбаясь, два офицера. Позже, когда я познакомился с офицерами полка, я узнал, что это были спокойный и несколько замкнутый начальник службы вооружения лейтенант Аднан и полная ему противоположность - весельчак и балагур - командир зенитно-пулеметной батареи лейтенант Салех, которого комполка "за глаза" за его лихую удаль даже при нас называл "дьяволом". А сейчас оба, как по команде, с деланным безразличием быстро и словно невзначай взглянули на меня и обратились к сержанту. И тут я, по их заговорщицкому шепоту, частым смешкам и устремленным на меня взглядам, догадался, что приехали они не к Мишелю, а чтобы посмотреть на меня. Хотя русские в Сирии и были уже давно не в диковинку, но для полка они были еще редкостью. И не столько дивом были русские как таковые, сколько "ископаемым" для них оказался русский, который, как видимо уже разнеслось по полковой округе, разговаривает по-арабски.
   Это последнее обстоятельство, выражавшееся в некотором завышении моей квалификации, и то, что я впервые в жизни был окружен людьми, говорившими на языке, который я пока плохо знал, весь день держало меня в смущении и страхе. Я прекрасно понимал, что как переводчик я чуть выше нуля. Но ведь всем этого не объяснишь. Так хотелось, чтобы рядом оказался кто-нибудь из наших.
   И он оказался. Им был прибывший в полк месяца на два раньше мен советником командир по инженерно-техническим вопросам майор Бутков Виктор Алексеевич. Буквально перед самым отъездом домой он вернулся в штаб из батарей, которые объезжал в течение рабочего дня.
   С работы уезжали на полковом санитарном микроавтобусе вместе с сирийскими офицерами полка так, как своей машины наш небольшой советский коллектив пока еще не имел, ее предстояло получить. Всю дорогу до Дамаска офицеры одолевали вопросами, разговорами, которые я еще очень слабо понимал, и чаще всего отвечал невпопад. Они улыбались, смеялись, не зло подтрунивали надо мной, а я злился, нервничал и готов был рыдать и плакать от досады и обиды.
   Успокоился я только тогда, когда мы с Виктором Алексеевичем в его гостиничном номере выпили "чекушку" арака и немного расслабились. Так заканчивался мой первый самостоятельный рабочий день.
   Через несколько дней наш полковой советническо-переводческий коллектив увеличился. Прибыл советник командира полка по общим и тактическим вопросам подполковник Белевцов Кузьма Архипович. Он-то и стал старшим нашей немногочисленной группы. С его приходом жизнь вошла в нормальный рабочий ритм, что, конечно, прибавило мне забот, нервотрепки, страданий и переживаний, в первую очередь, как молодому переводчику.
   Положение мое еще усугублялось и тем, что мы все трое, волей судьбы сведенные в этом полку, были новичками и самой Сирии, и в специфической работе: мои старшие товарищи - в советнической, я - в переводческой. То есть все начинали с "голого" места. Моим друзьям, которые попали в уже устоявшиеся коллективы, где советники знали свое "советническое" дело, в какой-то мере сами овладели элементарными навыками разговорной речи с местными офицерами, было гораздо легче, чем мне.
   Конечно, нельзя было осуждать моего старшего за то, что он сразу предложил мне такой рабочий темп - он-то прибыл передавать свой опыт, знания и умения. Мне же их по моей специальности предстояло сначала нажить, а потом уже, переложив все это на арабский язык, довести до местной стороны. С другой стороны, одного языка тоже было недостаточно, и следовало овладевать еще и специальными знаниями зенитчика. Все это предстояло делать одновременно. Такая на первый взгляд безрадостная и тяжелая картина вырисовывалась в перспективе. Господи! Сколько стыда пришлось вытерпеть на начальном этапе за свои переводческие "залепухи".
   Оказалось, что так хорошо принявший меня в первый раз наш полковой командир, не всегда бывает таким доброжелательным, особенно, в подходах к молодому специалисту-переводчику. Забегая вперед, отмечу, что и дальнейшая практика общения с арабами из других стран подтвердила, что, пожалуй, только сирийская офицерская среда бывала очень нетерпима, щепетильна, а порой, и просто недоброжелательна к вполне подготовленным переводчикам даже при незначительных искажениях при переводе. При этом вполне могло быть, что перевод правильный, но они считают, что была использована не та, "не сирийская" терминология или не принятый у них оборот. Это касалось не только меня. Об этом знают большинство наших переводчиков арабского языка.
   А поскольку я пишу о себе, то мне командир прямо в глаза говорил о моем слабом знании арабского языка, заявляя порой, что не понимает меня совсем. Подчеркивал, что я гроблю престиж советских специалистов, и грозил пожаловаться на меня нашему командованию. Все это не вселяло оптимизма, но с другой стороны заставляло меня прикладывать соответствующие усилия к совершенствованию. В этом отношении обстановка была очень накаленной и пота пришлось пролить много.
   Одним словом, несмотря на то, что шел еще май - во всех отношениях месяц весенний, но для меня уже начиналось жаркое сирийское лето 1973 года. Причем "жаркость" определялась не столько природной атмосферой, сколько бытовой, рабочей, да и военно-политической тоже.
   Конечно, мои личностные отношения с командиром полка, обусловленные моей языковой слабостью, нисколько не мешали установлению между нами нормальных человеческих отношений. Видимо, он прекрасно понимал, что в одночасье мои дела не поправить, да и лучше меня ему никого не дадут. А бренчал скорее для того, чтобы подстегнуть к делу меня. А присутствие у себя советских военных специалистов он явно оценил и по-своему дорожил их работой. Теперь мне кажется, что с появлением нашего коллектива в его части, он почувствовал себя более уверенным и, что самое главное, более полноценным сирийским начальником. Не секрет, что многие офицеры в сирийской армии правильно воспринимали советское военное присутствие в стране и с открытой душой стремились к совместной работе с нами.
   Поэтому и наш подполковник Мухаммед поначалу сделал все, чтобы установить с нами самые добрые рабочие и дружеские контакты. И однажды по его приглашению мы всем нашим коллективом, старшие мои товарищи, конечно, с женами, побывали у него дома в гостях. Жил он на первом этаже недостроенного (долгострой встречается и у сирийцев) дома в далеко не престижном районе под названием Рукну-д-Дин, под горой Касьюн, ближе к местечку Кабун. Мы познакомились с его супругой, которая воспитывала четырех или пятерых детей, и с ее родным братом Хасаном, в свое время обучавшимся в Советском Союзе и хорошо говорившим по-русски.
   В нашу честь был накрыт прекрасный стол. Весь вечер мы поднимали тосты за советско-сирийскую дружбу и наши личные отношения, пропуская под них духовитый арак, и закусывая его обильными яствами. Вели обычные застольные разговоры. Больше через Хасана, меньше - через меня. Они с интересом слушали о нашем советском бытие, мы - об их сирийском житие. Словом, вечер удался. Подполковник Мухаммед и Хасан в вопросах выпивки и закуски от нас не отставали.
   Нам это, правда, было не удивительно. Мы уже знали, что наш командир по вероисповеданию относится к мусульманам-алавитам. А от других собратьев по вере они отличаются тем, что признавая все догматы ислама, позволяют себе в определенных случаях причащения вином. Отсюда, видимо, и была такая раскованность за столом.
   Кстати, президент страны Хафез Асад тоже из алавитов, которые в Сирии в своем большинстве проживают на Средиземноморском побережье в районе города Латакия. Сам президент родом из деревни Аль-Кардаха, расположенной в этих местах. Сейчас я уже не помню, был ли наш комполка из этой же деревни, но то, что он был из этих краев - это совершенно точно. И, наверно, поэтому он неоднократно говорил нам, что обязательно свозит нас всех на свою родину. Но, к сожалению, этим планам так и не суждено было осуществиться.
  
  
  
   ЖАРКОЕ ДАМАССКОЕ ЛЕТО 73-го ГОДА
  
   Мы все еще проживали в гостинице "Мархаба". Уж очень тяжело первое время было приспосабливаться к непривычному быту, особенно, к дамасской улице, поскольку жили мы в очень оживленном квартале. Особенно трудно было по утрам. Первый молитвенный намаз в зависимоcти от времени года начинается от четырех до пяти часов утра - в самый сладкий период сна.
   Поэтому первая побудка всегда была "на молитву". Не проснуться просто не возможно. По аналогии с "Москвой златоглавой" Дамаск можно назвать куполо- или минаретоголовым. Никто из нас специально не подсчитывал, сколько в Дамаске мечетей. Но многие справочники по стране утверждали, что их, примерно, двести пятьдесят. И вот с такого огромного количества минаретов дамасских мечетей - от старинных и современных, потрясающих видом своей архитектуры, до грубо сваренных из железа, и приютившихся где-то на уровне второго этажа жилых зданий в старых кварталах - каждый день пять раз звучит усиленная громкоговорителями молитвенная разноголосица - своего рода коранический дамасский благовест. И несмотря на отсутствие вблизи гостиницы минарета все-таки просыпались от непривычного и относительно громкого в утренней тишине многоголосого пения, охватывавшего весь город. С окончанием молитвы те, у кого нервы покрепче - засыпали, у кого послабее - впадали в прострацию.
   Но на этом утренние муки не заканчивались. С шести-семи часов начинался период открывания магазинов, которых в Дамаске гораздо больше чем мечетей. Процесс отпирания магазинных дверей не вносит никакого дискомфорта. Все просто - чик - и открыто. Но, если учесть, что, как правило, фасад почти каждого магазина оборудован металлическими жалюзи и решетками, то можно представить какой вседамасский скрежет начинается по утрам, когда их владельцы начинали поднимать эти защитные панцири. Все это надо прочувствовать, понять и к этому привыкнуть.
   Но хорошей отдушиной было послеобеденное и вечернее время, которое, чаще всего, можно было интересно и с пользой провести. Очень быстро мы уже довольно свободно ориентировались не только в квартале, где располагался наш отель, но и в городе. Хотя, первым изучили досконально все-таки свой район проживания.
   Оказалось, узенький проулок, где стоит наше пристанище, выводит на широкую улицу, которая, как мы не без труда узнали, называется Хиджаз. Причем заковыка при выяснении ее названия заключалась не в нас - слабых специалистах арабского языка, а в незнании ее названия самими горожанами. Сириец, которого мы спросили об этом, долго что-то нам объяснял, показывал, приводил какие-то имена, но потом остановился на Хиджазе. Позднее, мы уточнили, что это старое название, а сейчас она официально именовалась улицей Победы.
   На протяжении всей улицы и в прилегающих к ней переулкам со стороны площади Марджа (или площади Погибших) было очень много гостиниц, в некоторых из которых тоже проживали наши граждане. Сами по себе гостиницы были вполне современными, но носили старинные, связанные с древней временами названия: "Семирамис" ("Семирамида"), "Рамсис" ("Рамзес"), "Аль-Амавий" ("Омеядский"), "Карнак" (в честь одноименного древнеегипетского города). Да и название самой улицы - Хиджаз - также отдавало, если не седой стариной, то во всяком случае, историей: так с древности и еще до начала двадцатого века называлась западная часть Аравийского полуострова. Что ж отдадим должное сирийцам, - они умеют хранить память не только о своей национальной, но и общеарабской истории, порой, не делая между ними никакой разницы. Еще одной "знаменитостью" нашей улицы был железнодорожный вокзал, стоявший на другом конце Хиджаза.
   Со стороны нашей гостиницы эта улица почти упиралась в центральный вход в знаменитый дамасский базар Аль-Хамидийя. Одним словом, мы, еще не зная этого, проживали под стенами так называемого "старого города".
   Современный базар "Аль-Хамидийя" - это целый торговый квартал в "старом городе" сирийской столицы. Новичку иностранцу на базар одному ходить не екомендуется. Просто запросто можно заблудиться в его торговых рядах, проулках, закоулках и тупиках. Купить в этом дышащем стариной и древностью "пассаже", некоторые линии которого перекрыты полукруглыми крышами, можно, практически все: национальную и европейскую одежду, головные уборы и обувь, поделки местных мастеров, ткани и шторный материал, всевозможную пряжу и продукты питания. Здесь же можно найти целые ряды мастерских, где шьют национальную одежду, обувь, военную форму, а также сумки, чемоданы, баулы, охотничьи патронташи и пистолетные кобуры. Самостоятельным "отделом" Аль-Хамидийи является золотой базар. Его описывать очень трудно, его надо видеть. Говорят, правда, что золотые рынки в некоторых других городах мира более впечатляющие, но дамасский заслуживает того, чтобы его увидеть.
   В конце главной базарной аллеи стоит один из самых замечательных исторических памятников мусульманской культуры мечеть Омейядов - одна из немногих исламских святынь в мире, куда разрешено заходить даже не мусульманам и в том числе... женщинам-чужестранкам.
   За свою многовековую историю базар Аль-Хамидийя видел негоциантов многих наций и народностей, говоривших на различных иностранных языках, которые в тот или иной период, возможно, были господствующими в торговом деле. Не исключено, что когда-то на базаре мог поторговаться на смеси старорусского и древнеарабского языков и какой-нибудь наш купец, "ходивший за три моря". Но уверен, что русский язык тогда для торгово-коммерческих сделок здесь был еще непоказателен.
   И вот во второй половине двадцатого века русские командированные "колонисты" начали потихоньку исправлять историческую несправедливость. К моменту описываемых событий в Сирии довольно многие местные граждане вполне сносно (арабы, в целом, очень способные к иностранным языкам) разговаривали по-русски, а в армейских кругах и того больше, особенно, на флоте и в войсках ПВО. К этому можно добавить, что даже по Центральному сирийскому радио ежедневно шла часовая передача на русском языке, ведущими которой были дикторы Тамара Джан и Катя Ахмад - две из многочисленной плеяды русских жен сирийских подданных.
   Не отставал от общего "русского" настроения и базар Аль-Хамидийя - почти в каждой его лавке кто-то так и или иначе разумел на нашем родном языке. А как же иначе, по-другому нельзя. Переговорный процесс ведется на дикой смеси русского и арабского языков. При этом наши высокообразованные граждане знают из арабского языка десятка полтора слов, мешая их порой с английскими или немецкими, да цифровую арифметику. Арабы владеют нашим языком куда профессиональнее.
   Конечно, любой торговец, будучи в первую очередь психологом, давно понял, что советский человек, в силу своей малооплачиваемости респектабельным иностранным покупателем, который за ценой не постоит, считаться не может. Но он может быть выгоден количественной стороной - как своей численностью, так и закупленной массой товара. А покупали наши на базаре Аль-Хамидийя очень дефицитный по советским понятиям товар: сотнями метров парчу, тысячами штук различные платочки и шарфики с люриксом - вкрапленными золотыми или серебряными нитями, килограммами мохер и много другое. Потом, при поездке в отпуск и после удачной переправки этих метров, штук и килограммов через таможенный контроль, вся товарная масса реализовывалась среди родственников, друзей, знакомых и в "комиссионках", постепенно превращаясь в счета на сберегательных книжках, а уж потом в автомобили, квартиры, дачи и многие другие полезные вещи. Так на древнем восточном базаре ковалось материальное благополучие советских людей, порой, и не знавших, до приезда в Сирию, что существует такой базар.
   Если бы кому-то надо было задаться мыслью увидеть советских граждан, как они есть за границей, то следовало непременно идти на этот базар. Дешевизна и обилие товаров, простота в общении с торговцами, общий дух раскрепощенности и раскованности привлекали наших сограждан на древний сирийский базар. Наших людей отличить за границей не сложно: мужчин, - по задумчиво-сосредоточенному лицу и дешевым сандалетам, женщин - чаще всего по одинаковому покрою платьев из тканей аляповатых расцветок и всевозможных форм и оттенков парикам, которые носятся круглогодично (!). Наши, в основном женщины, ходят парами и группами. Иногда, очень редко, на базар заходила какая-нибудь группа советских туристов, которые по нарисованному от руки плану искали ту или иную лавку на базаре.
   Торговцы, стоя в дверях своих магазинов, и по этим признакам выискивая вожделенную "добычу", тут же зазывают ее к себе: "Мадам! Месье! Пажалста, заходи!", "Руски! ТаварИщ! Что надо? Все есть!". Если клиент "клевал", начинался торг. Поторговаться на рынке благое и незазорное дело. Ведь в городских магазинах, как правило, торг "неуместен", о чем в некоторых из них даже висят предупреждающие таблички "Цены твердые" или "В долг не продаем". Базар - совсем другое дело. Торгуясь, можно снизить цену в полтора-два раза.
   Однако борьба за установление приемлемого ценового уровня не должна переходить хотя и не писанных, но существующих правил, а торгующийся покупатель должен иметь элементарное чувство такта. Последнего нашим соотечественникам порой не доставало. И хорошо, если при отсутствии "ценового" согласия наша сторона игриво заявляла: "Ну, садык (т.е. друг) ты совсем скурвился!". Но бывало гораздо хуже, когда хозяин, перевернув для дотошного и скупого покупателя вверх дном всю лавку, стоя за заваленным развернутыми рулонами материала и другой текстильной продукцией прилавком, натужно орал по-арабски в лицо невозмутимому посетителю: "Если нет денег, нечего ходить по магазинам!". Кстати, это и есть одно из неписанных правил.
   За последнее столетие базар, будучи, наверно, самым древним из существующих в мире торговых центров, перешагнул свою изначальную территорию, как бы давая толчок торговле за своими стенами. Видимо, поэтому в прилегающих к ним пространствах "нового города" находится великое число различных торговых объектов.
   Неподалеку расположен центральный городской продуктовый базар, на котором мы, решившие обосноваться в гостинице на "постоянно", сделали свое первое коллективное приобретение - в "общак" на вес (?!) купили... кастрюлю. Как ни смешно, но до сих пор металлические изделия, изготовленные кустарным способом, продаются таким странным способом.
   Рядом с этим базаром, рынок радиотоваров - обширная сеть магазинов, сосредоточенных в городском квартале. Здесь, конечно, цены подешевле, чем в других местах, но и качество товара может оказаться под стать им.
   Дамасская торговля... Любой человек, оказавшись в сирийской столице, прежде всего столкнется в ней... с торговцем. Это может быть или "незаконный" продавец, предлагающий какую-то использованную утварь прямо с земли, или владелец носимого или возимого лотка, торгующий всякой "мелочевкой": брелоками, ручками, значками и другими безделушками, ну и, конечно, настоящий продавец в "законном" магазине. Первой такой "настоящей" торговой точкой, в которой мы начали тратить первые полученные в день приезда деньги, была лавка прохладительных напитков рядом со входом в нашу гостиницу. Ее хозяин имел, как нам казалось, какой-то "несирийский" вид: был подстрижен под "ежик" и постоянно носил темные очки.
   Еще во время учебы на втором курсе, то есть, примерно, за год до приезда сюда, я писал курсовую работу по военному страноведению по теме "Дамаск - общественный, политический и экономический центр Сирии" (выбрал сам, как угадал). Но вот, узнав город, я бы еще обязательно добавил к этой теме "торговый центр", выделив это особо, несмотря на то, что торговля непременно является составной частью экономики.
   Торговля для восточного человека вообще, а для сирийцев в частности - не просто праздное занятие, не самоцель для облапошивания покупателей и наживы на них. Торговля для этих людей - это прежде всего дело во имя и на благо другого человека - покупателя. Представители торгового люда на Востоке сначала думают о том, как сделать приятное другим, а уж затем о том, что они от этого получат. Поэтому и в покупателе каждый торговец видит сначала человека, а не мешок с деньгами. А так как умеют торговать в Сирии, уверен, нигде больше в мире торговать не умеют. Но обо всем по порядку.
   Дамасские магазины, словно магниты, притягивают всех зевак попадающих в поле их действия. Особо сказывается магазинное притяжение на прибывших из развитых в тяжелоиндустриальном отношении государств, завлекая их сначала своими витринами, а потом заглатывая уже добитого в конец покупателя разинутыми жерлами своих гостеприимных дверей. Далее все зависит от уровня торгашеского искусства и техники хозяина-продавца. Если же по каким-то параметрам витринный магнит не срабатывал, в двери появлялся продавец, услужливо и вежливо приглашая зайти "месье" - так в Сирии называют любого иностранца - в магазин. Иностранец в его понятии - самое большое благо для магазина. Одно было правильно в логике мышления торговца: все "месье" - иностранцы, только другого он не мог постигнуть, что не все иностранцы постоянно при деньгах.
   Поэтому, первое время мы, получившие денежное содержание за последнюю неделю апреля, чтобы прожить на него до зарплаты в двадцатых числах мая, доходили только до витрин, всячески сопротивляясь засасыванию внутрь. Но и этого было достаточно, чтобы поразить наше воображение. Господи! Сколько же "необщечеловеческих ценностей": часов, бытовой техники, шмоток и прочее, и прочее, и прочее вмещала в себя каждая из осмотренных витрин. А о том, что было в магазинных закромах, и подумать страшно. Но все это мы стоически переносили. Пока хватало только впечатлений.
   Мое упоминание о проявлениях щепетильности и придирчивости сирийских офицеров к слабым переводчикам на службе почти бесследно растворяется в приветливости, обходительности и участливости "гражданского" населения страны. Проявляется эта черта национального характера везде: будь то в присутственном месте или на улице. И уж очень уважительно к человеку, кто хоть мало-мальски владеет арабским языком. Это мы на себе чувствовали. Иной раз нас касалась и уличная похвала, чего нельзя было сказать о похвале служебной. Я связываю это с тем, что на дамасских улицах мы никому не были ничем обязаны и никто не зависел от нашего перевода. То, что мы умели говорить, а кое-что мы уже умели выразить, улицу вполне устраивало. Но в последующем за многолетнюю свою переводческую работу, только от сирийцев я слышал, примерно, такие слова: "Да, Махаиль, ты, конечно, хорошо говоришь по-арабски, но вот в таком-то году у нас тоже был переводчик, гораздо... лучше тебя". Правда, возможно, что я никогда и не был самым лучшим. Хотя такого никогда не слышал от арабов других стран.
   Но, как известно, для совершенствования нет границ и пределов. Тем более, что нас окружала живая языковая обстановка. Да, собственно, и прислали-то нас сюда в первую очередь осваивать "великий и могучий арабский язык", а не получать новую военную специальность зенитчика, танкиста или ракетчика. Вживание в языковую среду, хотя и проходило для нас тяжело и очень нервозно, порой доставляло и удовольствие, и удовлетворение. И чаще всего не от похвалы, а от внутреннего осознания того, что многие вещи ты уже начинаешь понимать, равнозначно на них реагировать и отвечать "впопад". От этого арабский язык, казавшийся нам доселе неповоротливым и застывшим в своих классических, словно, в математике формах и формулах, стал постепенно проявляться и вырисовываться довольно живым и гибким. От нас, мы поняли, требовалось больше слушать, читать, запоминать и говорить, говорить и еще раз говорить. Оказалось, что понять гораздо легче, чем сказать. Вот так мы грызли этот гранит. Но, как и в любом деле, так и у нас не обходилось без курьезов.
   Однажды вечером я и мой друг Влад Кудряшов отправились на поиски молока, которым мы предполагали позавтракать утром перед выездом на работу. Кое как объяснялись с прохожими, узнавая дорогу к продуктовому магазину, и в конце концов благополучно до него добрались. Спрашиваем у продавца: "Хайё, халиб фи?", то есть "Брат, молоко есть?". Он отвечает: "Есть!". Говорим ему, конечно по-арабски, чтобы дал нам две бутылки, а он в ответ, тоже по-арабски, спрашивает: "Анани фи?". Я и мой товарищ удивленно смотрим друг на друга - ни он, ни я никакого смысла в вопросе не только не поняли, но и не угадали. Продавец снова произносит это загадочное слово "анани" и начинает что-то показывать на пальцах - опять не понятно. Пытаемся растолковать ему по-арабски - теперь он не понял, по-английски - результат тот же, по-русски - взаимопонимание все равно не достигается. Возникает немая сцена.
   Бакалейщик видит, что наши познания во всех великих языках кончились, подает две бутылки молока, мы отсчитываем деньги и расстаемся по-хорошему, чувствуя, что мы все-таки победили. Однако, видимо уже начинающее зарождаться в нас профессиональное чувство языка, не дает нам покоя: что же означает слово это загадочное слово "анани". Но спросить, пока мы идем опять в гостиницу, не у кого. "Слушай, - вдруг говорит Влад, - а может он нас "ананистами" обозвал за то, что мы ни фига не поняли!". Я сомневаюсь, обосновывая это тем, что, наверняка, по-арабски "онанист" звучит как-то по другому. На этом наше зарождающееся чувство, не успев родиться, тут же и затухло. И только на следующий день, когда мы вернулись с работы, Влад, проконсультировавшись у сирийских переводчиков, от души смеясь над нашим вчерашним проколом, сказал, что "анани" - это бутылки. То есть вчера продавец нас спросил: "А, есть ли бутылки на обмен?" так, как в Сирии в силу дефицита стеклянной тары все налитые в бутылки продукты: молоко, пиво, лимонады продаются только в обмен на пустые бутылки. Но для нас в этот раз было сделано исключение.
   Смешных случаев, в том числе и со мной, было много. Происходили они по разным причинам: и по незнанию, и замкнутости, и изолированности нашего бытия в Союзе от остального мира, и по молодости. В этом, конечно, не было ничего предосудительного. Всем известно - все знать, тем более в двадцать лет, невозможно.
   Но порой досадно было из-за того, что, мы, как нам говорили, подкованные самой передовой идеологией, вооруженные самыми глубокими знаниями известной политической теории, пройдя многие инстанции собеседований и инструктажей перед убытием в "служебную командировку за границу", иногда оказывались в очень смешных ситуациях, даже в обыденной жизни.
   В санитарной части воинского подразделения, где я работал, мне удалили больной зуб. Причем врач-сириец сидел в полевой армейской форме без белого халата, а инструмент, по-моему, даже не был прикрыт салфеткой, - а кругом пустыня, ветер и пыль. Но, несмотря на такие антисанитарные условия операция прошла успешно. Напоследок, перед моим уходом, он открыл ящик стола, зачерпнул без счета горсть каких-то таблеток, высыпал их на лист, вырванный из журнала, завернул и отдал мне, сказав, чтобы я их пил столько-то раз в день - это мол, антибиотики - профилактика против воспалительных процессов.
   Приезжаю домой. Развернул лекарство, пригляделся: пластиковые капсулы из двух разноцветных половинок, одна вставленная в другую. Ну, думаю, не пластмассу же глотать. Разъединил половинки - там желтый порошок с резким фармацевтическим запахом. Высыпал его в чайную ложку, быстренько забросил в рот и запил. Сказать о том, что во рту стало горько - это значит ничего не сказать. Так горько мне еще не было ни в жизни, ни от лекарств. Кое-как забил неприятный вкус, так он изо рта перешел в желудок. Последний тоже не дурак и быстренько отторг его в пищевод. Там он у меня и стоял столбом до следующего принятия антибиотиковой дозы. Ну, а после этого все повторилось снова. И так я мучил себя день или два, пока один из моих друзей Женя Евтюхин, пробывший в Сирии несколько дольше меня, и увидев, как я издеваюсь над собой, разъяснил, что пить надо капсулу, а она в желудке растворится сама. Так я и поступил. Полегчало.
   В другой раз ехали мы с Игорем Тарасовым на такси. Включенный водителем приемник доносил до нас красивую мелодию, под которую приятный женский голос, исполнял ласкающую слух песню. Я уже не раз после приезда в Сирию слышал этот голос, но не знал, кто поет. Поэтому, не желая показывать свое профанство перед другом и надеясь, что он подскажет имя певицы, нейтрально выдал: "Гм, хорошо поет баба!". "Баба?!", - изумился друг. "Да, ты знаешь, что у этой бабы вот такая борода, а зовут ее...!". Так я познакомился с Демисом Руссосом.
   Так вот шла своим чередом наша заграничная жизнь. Мы потихоньку вживались в новые условия, привыкали к своей работе, параллельно осваивая и свою родную специальность и свое, как говорят на флоте, второе "заведование" в зависимости от того, кто где работал. Типовая рабочая неделя выглядела так: каждый день с раннего утра до обеда - работа, с "после обеда" до раннего утра - личное время, пятница - выходной, если не дежуришь. Все, что вне работы или службы - твое личное время.
   Надо отдать должное сирийцам: ни себя, ни нас они работой не обременяли. Правда, на работу все выезжали очень рано. Но рабочий день продолжался только до обеда. В два, два тридцать по полудни мы уже уезжали обратно в Дамаск. Вместе с тем гуляли многочисленные местные праздники и, в соответствии с контрактом, свои: Новый год, 23 февраля, 8 марта (он получался двойным: и как Международный женский день, а как День сирийской революции, но нам-то было все равно), а также майские и ноябрьские. Отдыха конечно хватало. Не зря наши старшие товарищи - военные специалисты, проработав здесь по несколько месяцев и сравнив темп их работы в наших войсках и здесь, с удовольствием повторяли уже сочиненную кем-то (русский мужик хваток на всяческие фортели) прибаутку "спасибо партии родной за двухгодичный выходной".
   А нам, еще зеленым, на работе первое время приходилось туговато. В этот период почти каждый из нас работал только на "прием", мало что отдавая. К этой кагорте, конечно, принадлежал и я. Но после того как наш коллектив был посвящен в полковые дела, теперь чаще приходилось работать с более простым контингентом: солдатами, сержантами, командирами батарей и взводов. С ними, хотя и возникали трудности, было легче. Конечно, смешков, подколок и ехидных улыбок и здесь было достаточно, но никто о моей профессиональной слабости прямо и открыто не говорил. Я был им и на этом благодарен. А порой случалась, правда реже, чем хотелось, похвала. Господи, как это было важно для меня. К середине лета в водовороте напряженной работы мои переводческие проблемы как-то отошли на задний план, вытесненные более важными делами и событиями.
   К этому времени все чаще с направления Голанских высот почти ежедневно стал появляться на большой высоте самолет-разведчик. Его белый, как молоко, спутный след, словно тонкая длинная игла пронизывала с юга на север синее без единого облачка ближневосточное небо. В некоторые дни самолетов было два. И каждый раз все зенитные средства приводились в боевую готовность. Иногда по нему пускали ракету. Но в безоблачном прозрачном небе летчик четко определял момент пуска и делал противоракетный маневр, а ракета уходила на самоликвидацию. И какое-то время на небе оставались два белых следа: один - плавно закругленный от ушедшего на высоту самолета, и второй - ломаный, оканчиваюшийся пятном белого облачка от разрыва самоуничтожившейся ракеты. Израильтяне летали прямо-таки с немецкой точностью. И оповещения о них стали привычными.
   Таким было знойное сирийское лето 1973 года. И русским ребятам привыкать ко всему этому было очень тяжело. От дневного зноя не спасали ни каменные полы в квартирах, ни многочисленные обливания душем, ни что другое. Еще больше неудобства жара доставляла на работе. А работать приходилось большей частью "в поле", не поймите, что на крестьянском. Такой работы требовала обстановка.
   Пока еще мирно светило жаркое солнце, в сирийских войсках шла плановая боевая учеба: учения, тренировки, сборы, стрельбы... И везде принимали участие советские военные советники и специалисты. И в нашем полку с приходом двух советников боевая подготовка, как говорили сами сирийцы, заметно оживилась. Порой работа меня проста захватывала. Как же я был горд тем, что приобщаюсь, хотя и не к своему советскому, но все равно к ратному делу. Да еще где - на острие арабо-израильской стычки на Ближнем Востоке, где вот уже в течение многих лет в едином клубке переплелись проблемы палестинских беженцев, оккупированных территорий и существования еврейского государства.
   Для меня, не служившего до этого в войсках, все было интересно: и осваивать язык, и постигать зенитное дело, участвуя на законном основании в стрельбах, полевых учениях и командно-штабных тренировках. Ну, где можно было в нашей мирной стране так близко увидеть настоящую боевую технику? Разве что на параде, да, и то по телевизору. А здесь, в Сирии, зенитные батареи поднимались прямо с огневых позиций, приводили себя в походное положение и в колоннах уходили в район стрельб или учений. Все происходило, как и требовалось наставлениями, в "условиях, приближенных к боевым". Не беда, что моему старшему, командовавшему в Союзе таким же полком, что-то порой не нравилось. Зато я, после своего, как многие считали, полувоенного ВИИЯ от ощущения причастности "настоящим образом" к военному делу, был в восторге.
   На стрельбы выезжали на разные полигоны. Правда, про полигоны громко сказано. В Сирии, где пустыня обширнее и подальше от обжитых мест, там и полигон. Но чаще всего выезжали в район Хан Абу Шамата в 50 километрах северо-восточнее Дамаска и южнее места дислокации нашего полка между соседним аэродромом Хальхле и городом Аш-Шагба севернее Ас-Сувейды. В этом районе меня однажды поразил вид местности своей явной первозданностью. Казалось, что земля здесь завершила свое формирование совсем недавно, застыв в причудливых формах. Но на помощь мне пришло название деревушки Хальхле и, как ни странно, слабое, но уже знание арабского языка. По-русски "хальхле" означает "трясение", "тряска" и даже иногда "разряжение газа", то есть все составляющие назад вулкана: извержение лавы, землетрясение и вырывающиеся наружу подземные газы. Сколько времени прошло с этой природной катаклизмы, сотни лет, десятки тысяч или миллионы, а явление это так и осталось жить в названии маленькой неприметной сирийской деревушки.
   А в полку, когда мы возвращались с "полей", все чаще и чаще завывали ревуны воздушных тревог. Причем каждый раз в совершенно разное время. Когда мы впервые услышали вокруг аэродрома многоголосицу внезапной сирены, раздававшейся из зенитных батарей, стало немного не по себе. Я уже четко себе представлял, что подлетное время израильских самолетов с любого аэродрома базирования израильской авиации до нас не более двух-четырех минут. Это время полета, а с учетом запаздывания из-за несвоевременности обнаружения, после первого тревожного "свистка" полку останется на приведение в готовность одна-две минуты, а может и ничего не останется. Да и о том, что тревоги учебные нам никто ничего не говорил. Просто, когда прогудит, а потом дадут отбой, и ничего не случилось, считалось, что прошла тренировка. От того и любой сигнал оповещения каждый из нас внутренне считал сначала настоящим и, если проносило, то - учебным. И слава богу! Пока проносило. Но нервные клетки, как известно не восстанавливаются.
   На то, что обстановка накаляется, указывал и другой факт. В один из дней, в августе или, может быть уже в сентябре, в коллективе специалистов ПВО проходили так называемые командирские занятия. В такой день, по согласованию с сирийцами, мы на работу не выезжали, а собирались в резиденции Главного военного советника. Так было всегда. Но в этот день, только мы начали занятия, как в зале появился заместитель старшего в группе советников ПВО полковник Шевчук В.П. и сказал, что в связи с обострением в последние дни обстановки сирийское руководство ПВО просит быть всех специалистов на работе. В частях ПВО введена готовность, отпуска отменены, все офицеры находятся на своих местах. Как у нас бывает принято: вперед, давай, быстрей, скорей - понеслись мы вместе с группой специалистов с соседнего аэродрома Хальхле на их машине (наш коллектив еще таковой так и не имел) сначала на наш аэродром так, как он был по дороге первым. Приезжаем. Время уже послеобеденное. В полку, как впрочем и на всем аэродромном пространстве, тишь да гладь... Командира нет - он уехал в Дамаск (?!), весь личный состав, судя по ситуации, ловит послеобеденный кейф, в полку за хозяина - начальник штаба майор Хусейн.
   Он смотрит на нас с удивлением: нас и так-то не должно было быть сегодня, а тут явились, да еще после обеда и не одни. Говорим ему, чтобы рассеять его сомнения, что мол обстановка осложнилась, готовность повысилась. А он резонно нам отвечает, что так оно продолжается уже с 1967 года, а дополнительно никто ничего не вводил. Вот так номер. Доставивший нас "газик" увозит своих хозяев к месту работы, мы остаемся их ждать в своей полковой коморке. Через некоторое время возвращаются и наши соседи - у них в полку похожая картина. За ненадобностью дальнейшего пребывания на работе, возвращаемся в Дамаск. Так и осталось неизвестным: кто спланировал наши поездки на работу.
   Такая напряженная деятельность для меня была только во благо. Постоянное общение с солдатской и офицерской средой понемногу не только выправляло мой языковой недостаток, но и позволяло изучать тонкости разговорного языка, особенности взаимных отношений, армейские традиций и многое, многое другое. Я был неопытен, но с счастью молод. Поэтому цепкая юношеская память крепко фиксировала все новое, до селе неизвестное мне. Наверно поэтому Сирия так хорошо мне и запомнилась.
   Первое, что хорошо запомнилось при регулярном общении с сирийцами, были их жесты - вроде такие же как и у нас и в то же время для нас необычные, а то и странные.
   Например, мы любую длину в пределах размаха рук ограничиваем ладонями. Сирийцы же заключают такой же отрезок между большими пальцами рук, держа при этом остальные пальцы на обеих руках растопыренными. Рост маленького ребенка или небольшую высоту у нас принято показывать опять же ладонью, обращенной к поверхности земли. Сириец покажет такой же "размер" кистью руки с растопыренными пальцами, направленными вниз.
   И уж совсем неблагопристойным нам может показаться жест в виде согнутой в локте руки (правда, ее кисть не будет сжата в кулак, а останется перевернутой ладонью вверх), на которой другой рукой сириец будет "отмерять" показываемую длину. Подобная жестикуляция может применяться не только для "отмера", а и для наглядности при разговоре о каком-либо официальном документе, с которым работал Ваш собеседник. "Вот тут, на днях пришла бумага", - начнет он говорить и при этом обязательно "отмерит" этот циркуляр на согнутой руке. Для нас такой жест необычен, а для них - в се в рамках дозволенного. В то же самое время могут здорово обидеться, если, не дай бой, увидят сделанную Вами безобидную, на наш взгляд, "фигуру из трех пальцев" - наш простой русский кукиш. Почему-то именно от него не только у сирийцев, но и у большинства арабов возникают какие-то нехорошие представления.
   Но с другой стороны без всякого зазрения совести, держа руки в карманах, при вас могут покатать там "карманный бильярд" и тут же протянуть руку для приветствия.
   Очень интересно сирийцы считают на пальцах, как бы отгибая их в обратную сторону легкими ударами указательного пальца другой руки по "подушечкам", начиная с мизинца.
   Когда кого-то зовут и просят подойти, так же как и мы махнут кистью руки, согнув пальцы "к земле". Во время разговора, если сириец не согласен с собеседником, он зацокает, и, чтобы перебить его, потрясет собранными в "щепотку" пальцами. А при своем несогласии к сказанному цокнет, закатив вверху глаза.
   В знак приветствия быстро дотрагиваются тыльной стороной ладони до лба и тут же отнимают руку, прикладывая ее к груди.
   Спустя несколько месяцев общения с офицерами полка я стал замечать некоторые особенности их взаимных отношений. При этом "усредненный" образ сирийского офицера можно нарисовать следующим образом.
   Прежде всего, это уже не какая-то особая или элитарная часть сирийского общества, не "белая кость", как, например, у любого арабского монарха. Один сирийский офицер сказал мне однажды, когда в октябрьские события мы где-то увидели подразделение из Марокко, что в марокканскую армию его бы сержантом не взяли. Но Сирия - республика. Однако, несмотря на это, свое место в обществе, и далеко не последнее, сирийский офицерский корпус знает. Внутри его все построено не на разумном, уставном уважении старшего, но в большей степени на чинопочитании.
   Возможно, от этого в облике офицера, начиная уже с лейтенанта-шнурка, проглядывается некая франтоватость, угадывающаяся чаще всего в несколько вольготно трактованном фасоне военной формы одежды: сильно приталенная куртка, чрезмерный клеш брюк, неуставные ботинки. Ну и разные другие невинные нарушения, как-то: хождение вне части без головного убора, да еще с сигаретой в руках, зажатой на "сирийский манер" в основании между указательным и средним пальцами. А курят, если курят, и заморские сигареты, правда, завезенные в страну контрабандой, потому что на "законный сигаретный импорт" офицерской зарплаты не хватит.
   Офицерское производство зиждется то ли на оставленной французами, то ли внедренной самими сирийцами европейской, а точнее британской, системе. Уже по выпуску из военного училища среди равных - лейтенантов - есть старшие. Те, кто на экзаменах получил высший бал. Так они пойдут по терниям военной службы, зная "свой шесток", если службистская удача не выведет кого-то из отстающих в передовые. Такая же иерархия сохраняется и в действующих частях среди всех категорий офицерских званий, не говоря уж о должностях. Поэтому любой офицер в "своем весе", имея статус хотя бы на полбала ниже своего равного по званию или должности однополчанина, никогда на сядет впереди него, будь то на совещании, в лекционном зале или салоне полкового автобуса.
   Присвоение офицерских званий происходит раза в год: первого января и первого июля. Поэтому любой офицер, не имеющий дисциплинарных или иных взысканий, вне зависимости от занимаемой должности запросто может проследить по годам свою "звездную" карьеру.
   В своем большинстве сирийские офицеры хорошие "строевики": умеют зычно отдавать команды, хорошо знают приемы "шагистики" и "ружистики", лихо водят строи по плацам. Да, и только. Что же касается специальной военной подготовки, пожалуй, главной стороны военного дела на современном этапе, то здесь познания более чем скромные. Вот поэтому, думаю, "шестидневная война" 1967 года длится так долго.
   Неумеренность в возвеличивании старшего по положению над младшим приводила к тому, что порой пытались "ровнять" и меня: почему сидишь перед командиром полка "нога на ногу", почему без разрешения куришь и тому подобное, недвусмысленно намекая на то, что я еще курсант.
   По всем показателям армия уже давно строилась как народная. Однако это не мешает "господам офицерам", несмотря на строгий запрет, практиковать явно неуставные меры воздействия в отношении солдат, порой доводя воспитательный процесс до простых издевательств над ними. Словом - дисциплина палочная. За маленькие, незначительные провинности наказания в разрез с требованиями устава применяются далеко не равнозначные. Солдата могут до пояса раздеть и на целый день, особенно летом, по стойке "смирно" поставить на солнце или коленками на камешки или горох, или заставить ходить "гусиным шагом", или валяться в грязи. Часто практикуется стрижка наказанного "под ноль".
   Нередко можно увидеть и рукоприкладство. Сам я несколько раз был свидетелем мордобоя, который учинял наш комполка по отношению к "нижним чинам". Хотя рукоприкладство всеми писанными и не писанными законами давно запрещено. Но самым страшным солдатским наказанием рядовой и сержантский состав срочной службы считает объявление ареста на срок более пятнадцати суток. "Штрафникам", арестованным на пятнадцать суток, срок пребывания на гауптвахте засчитывается в службу, а для арестованных свыше него - "дополнительным пайком" прибавляется к ней. Поэтому только лишь упоминание старшим начальником о "шестнадцати сутках" без объявления взыскания имеет большее воспитательное воздействие, чем любая зуботычина.
   Простота применения наказаний по отношению к солдатской массе порождает и неприхотливость поощрений ее представителей. Любой солдатик услышавший от командира в свой адрес: "Ух, зверюга! " (по-арабски: "Йя, увахш!"), считает это наивысшей степенью похвалы.
   Но на какой бы высокий статус не претендовал ныне сирийский офицер, он, как и в прежние времена, остается в единственном статусе защитника своей родины, вынужденном стойко переносить все тягости и лишения военной службы. Военно-политические события последних лет наложили особый отпечаток на повседневную жизнь офицера.
   За год до поездки в Сирию, я находился в командировке в учебном центре ПВО Сухопутных войск в городе Мары Туркменской ССР, где обучалась сирийская зенитно-ракетная бригада "Квадрат". Один сирийский офицер из группы, где я стажировался в переводе, впервые прибывший на учебу в СССР, никак не мог понять, как это наши офицеры живут рядом со своей службой в благоустроенных домах, пытаясь объяснить мне, что у них не так. Тогда я относил это "непонимание" к своему неумению доходчиво объяснить ему. Но когда я начал практически работать в Сирии я понял, что недоразумение шло от обоюдного незнания существующих в наших странах порядков.
   В Сирии, где бы ни проживал офицер, вернее сказать, где бы ни находилась его семья, местом его основной приписки является место службы, то есть офицер служит и живет в воинской части. А если учесть, что большинство воинских частей выведены из мест постоянной дислокации и развернуты в боевые порядки, то и получается, что большинство военнослужащих остаются на позициях.
   Поэтому в боевых порядках частей и подразделений при минимальных возможностях обеспечиваются максимально приемлемые условия существования людей. В прифронтовой полосе они похуже, в тыловых районах - получше. Конечно, офицерам, там, где это можно, стремятся создать максимум удобств.
   Не исключением был и зенитный полк, где работали мы.
   Командование полка, как я уже рассказывал, помещалось в Г-образном бетонном строении, расположенном в низине между двумя сопками. Это был и служебный, и жилищный комплекс: здесь работали и отдыхали.
   "Палочка-стойка" буквы "г" была упрятана под землей так, что над поверхностью выступали только высотой в метр стены с небольшими продолговатыми окнами с нависшими над ними козырьками от плоских крыш. Это крыло было разделено на четыре помещения, к каждой паре из которых вниз вели по две лестницы, сооруженные вдоль стен. В бункерах проживали и работали офицеры. В первом, крайнем был кабинет командира полка, в соседнем - начальника штаба, который на период нашего приезда в полк занимал начальник командного пункта капитан Раиф - закоренелый тридцатичетырехлетний холостяк, временно исполнявший обязанности НШ. Следующее за ним помещение, являвшееся рабочим кабинетом и местом отдыха начальника химической службы лейтенанта Мазгара, командир определил и нашим служебным местом. С этого момента по славной русской заграничной традиции оно стало именоваться "хабиркой", от слова "хабир" - специалист. Нашими соседями были начальник финансовой службы лейтенант Абдураззак и начальник вооружения лейтенант Аднан. "Перекладинка" буквы "г" как обычное строение возвышалась над землей. Здесь размещалась офицерская прислуга, подсобные помещения и общий туалет на арабский манер.
   Внутреннее убранство кабинетов, за исключением командирского, было самым неприхотливым и простым: деревянный письменный стол с прибором, кресло, металлический шкаф, в углу кровать обязательно покрытая чехлом из мелкой сетки - защита от комаров. Бетонные полы ничем не покрыты, стены выкрашены в блеклые цвета. Вот и все походно-полевое убранство управления полка. В батареях и службах еще скромнее. Но весь офицерский состав не только в нашем полку, а во всей сирийской армии объединяет одна деталь в виде кнопки для звонка, которая имеется в кабинете под рукой у каждого мало-мальски наделенного властью военного руководителя. Ей он вызывает к себе денщика.
   Конечно, ныне в сирийских вооруженных силах никому не разрешено иметь денщиков. Но, наверно, еще прочно живет в душах местных военных память об офицерах-господах, этаких барах в армейских погонах, что пока трудно обойтись без прислуги. Поэтому пока еще большие начальники неофициально позволяют себе держать личных денщиков, а рангом пониже - одного-двух на несколько человек. Набирают их из имеющегося солдатского штата, при этом не последнюю роль играют родственные связи. Денщик - это и уборщик, и чистильщик, и посыльный, и официант, приносящий напитки, а, порой, и повар, и даже вестовой, накрывающий "на стол" в служебном кабинете.
   Чай, кофе, прохладительные напитки, которыми офицер потчует себя и гостей, а также ежедневное трехразовое питание - все это за его личный счет. Представительских денег ему на такие мелочи никто не выделяет. Но и расплачиваться за угощение "наличными" тоже не принято - таким опрометчивым жестом можно запросто обидеть гостеприимного хозяина (хотя некоторые наши специалисты, наслушавшись инструктажей перед отправкой в командировку, иногда пытаются это сделать).
   Но государство даже офицерам каких-то особых привилегий не предоставляет, давая им обеспеченный минимум в быту и в службе. Правда, порой такой "минимум" ломает, по мнению наших специалистов, представления о привычных нормах подобного обеспечения в Советской Армии. Например, наш командир полка имел три служебные машины: "Пежо-301", "Лэнд ровер" и нашего армейского ветерана и трудягу "Газ-69", которого сирийские военные на западный манер прозвали здесь "джип-газ". Мой старший подполковник Белевцов Кузьма Архипович, бывший в СССР командиром такого же полка, когда видел этакое автомобильное разнообразие, сокрушался, что наше развитое государство выделяло ему на штаб полка один служебный "газик", который командирским правом он забирал себе в "личное служебное" пользование.
   А подполковник Мухаммед, словно чувствуя стенания своего советника, и здесь-то в Сирии не имевшего своего транспорта, четко разграничивал функциональное предназначение своего служебного "автопарка": на "Пежо" выезжал в Дамаск, "Лэнд ровер" использовал для поездок по усовершенствованным дорогам вне города, а для полевых выездов держал нашего "козлика". Когда мы интересовались, почему наша техника терпит такое эксплуатационное неравенство по сравнению с английской, он доходчиво объяснял, что "их" автомобили хороши, но уж очень капризны: сломайся в пути какая-нибудь мелочь, и все, неминуема остановка. Наши же машины, по его мнению, несмотря на неказистый вид, более выносливы и сохраняют работоспособность даже при значительных неисправностях. А что еще нужно в полевых условиях? Надо отдать должное сирийским военным - нашу военную технику они считали очень надежной.
   Быт сирийского солдата, вечного труженика войны, даже на относительно скромном фоне офицерского быта еще примитивнее. На позициях они живут в лучшем случае в бетонированных землянках, в худшем - в палатках, но имеют одно преимущество перед офицерами - бесплатное питание. Где бы ни находилась воинская часть, в "полях" и военных городках, такой роскоши как солдатская столовая не существует. Все, в том числе и офицеры, едят на своих "заведованиях".
   Ежедневно, находясь в зенитных батареях, я видел такую картину: в предобеденное время по позиции едет грузовик, доверху загруженный хлебными лепешками и бачками с "горячим". На хлебной куче сидит солдат и прямо на землю "отгружает" требуемое в этом подразделении количество лепешек, накладывает в принесенные бачки пищу и продолжает свой путь к другой батарее.
   С другой стороны, в любом гарнизоне, даже самом захолустном, в городе или военном городке всегда имеется офицерский клуб. В Дамаске, например, их даже два (статус столицы обязывает): уютный старый - на углу улиц Аль-Салихия и Маамуна Аль-Байтара, и новый - на набережной реки Барада напротив территории Дамасской международной ярмарки.
   В них офицеры могут на время остановиться и проживать в гостиничных номерах, просто придти и провести свободное время, встретившись с друзьями, посмотреть телевизор, послушать музыку, поиграть в шиш-беш. Есть в них и столовый зал, где можно перекусить, и даже немного расслабиться, приняв чего-нибудь "горячительного". Правда, спиртные напитки в офицерских клубах подаются только вечером, а днем здесь угощают, но не за государственный счет, комплексными обедами: как правило, это чечевичный суп, рис с мясом или курицей, зелень и какой-нибудь фрукт.
   Таков сегодня скромный ежедневный быт защитников Сирийской Арабской Республики.
  
  
  
    "КРАСНЫЙ ДОМ"
  
   Как ни хорошо было нам жить в гостинице "Мархаба" в уютном и удобном во всех отношениях квартале города, но постепенно нас стали одолевать и некоторые неудобства. Прежде всего, для нас, молодых и здоровых, стала сказываться неорганизованность питания. Очень тяжело было переносить в этом смысле первую половину дня. Ежедневные ранние подъемы, легкие завтраки стаканом молока и куском хлеба, неблизкие переезды к месту службы, напряженные рабочие дни, возвращение в Дамаск и постоянные поиски "чем-нибудь" отобедать уже в послеобеденное дамасское время не вселяли оптимизма на счет нашего дальнейшего проживания в гостинице.
   Правда, недалеко от нас была гостиница "Рамсес" с несколько улучшенным бытом, в которой мой друг переводчик Крылов Саша ухитрился прожить всю нашу командировку. Но и справедливости ради следует упомянуть, что и в нашем обиталище по сравнению с вольной жизнью холостяка где-то "на квартире" тоже были свои немаловажные преимущества: еженедельная смена постельного белья, стирка носильных вещей за умеренную дополнительную плату (правда, денег на это всегда не хватало), чистые, уютные и опрятные комнаты для проживания. Но кухонно-кулинарные услуги здесь не предоставлялись. Да, и к тому же к этому времени мы с Владом Кудряшовым в гостинице из наших остались вдвоем, а остальные разъехались кто куда: Игорь Тарасов, был переведен на работу в Латакию - главную военно-морскую базу сирийского флота, а Шергилов Михаил временно откомандирован на какие-то курсы, по-моему, в Пальмиру. Поэтому в начале августа я и Влад окончательно решили переехать жить в так называемый "Красный дом". Решено - сделано.
   "Красный дом"... Он был не просто общежитием (его, по правде, так никто не называл), в котором на протяжении очень долгих лет проживала холостяцкая братия из числа военных переводчиков, так нужных всем в работе, но не всеми любимых и не всегда почитаемых, а до определенного момента был символом целой эпохи советско-сирийского военно-технического сотрудничества.
   С внешней стороны стены здания были выдержаны в коричнево-бежевых тонах. Поэтому, почему его назвали "красным", сказать также затруднительно, как и объяснить с чьей легкой руки в Дамаске оказался "Белый дом" - резиденция Главного военного советника, а несколько позже появился еще и "Синий дом" - жилищно-офисный комплекс советских военных в Сирии.
   Если говорить вообще о названиях, которые наши граждане давали за границей тому или иному явлению или вещи, то причину этому, как мне кажется, кроется в "веселом лукавстве ума, насмешливости и живописном способе выражаться", которые великий русский поэт А.С. Пушкина считал "...отличительной чертой в наших нравах".
   Поэтому, наверно, установленный в центре сирийской столице на площади Юсефа Аль-Азми монумент в виде человека, вздымающего в правой руке факел, как символ "светлого будущего", в советской колонии назывался просто "Поджигателем". Площадь Освобождения (Сахат ат-Тахрир) - площадью трех столбов, лишь только потому, что на ней был фонтан в форме трех разновысоких стел, по которым струилась вода. А по всему Дамаску были разбросаны торговые точки, с присвоенными им на "нашенский" лад названиями, о которых ни местные жители, ни сами хозяева и не подозревали. Например, были магазины "Братьев Карамазовых" на площади Аль-Кусур и лавка "Рыжего" на базаре Аль-Хамидийя, мясная лавка "Черкеса" и маленькая бакалея "У полковника". По всей видимости, для нашего человека так было проще.
   "Красный дом" располагался в относительно новой, но уже давно отстроенной и обжитой части города между кварталами Тиджара и Баб Тума, где проживало большое количество советских граждан. Недалеко проходила Халебская улица, которая плавно переходила в Халебское шоссе, а в одном из тихих переулков, связанных с ней, стояло старое здание советского посольства. Чуть поодаль от него на площади "трех столбов"-Освобождения, рядом с мечетью Эль-Фардус, что по-русски означает "рай" - консульство СССР и старый клуб ГКЭС1).
   Местное население этого района было христианско-мусульманским потому, что на Баб Туме издавна жили сирийские армяне, представительницы прекрасной половины которых выделялись, как нам казалось, неописуемой красотой.
   Правда, справедливости ради, дабы не обижать женскую половину сирийского общества, следует отметить, что в своей массе все молодые сирийки очень красивы и привлекательны.
   Каждое утро, выезжая на работу, и в обед, возвращаясь с нее, мы жадно смотрели на элегантных девушек, одетых в ладно подогнанную защитного цвета в форму брючного покроя. Это были школьницы старших классов, с утра спешившие в школу, а в обед чинно возвращавшиеся домой. Иногда они замечали наши страстные взгляды, и смущаясь, низко опускали милые головки, пряча свои глаза и носики в связку книг, которую каждая из них несла, крепко прижимая руками к груди. Кстати, юноши тетради и учебники носят "обыкновенно": в руке "у бедра".
   А по вечерам мы чаще всего стремились погулять в районе Баб-Тумы, наверно, от того, что он был просто ближе к нам территориально, да и нравы христианского квартала там были, может быть, чуть-чуть проще, чем в остальном городе. Его главная улица Аль-Касаа2) почиталась среди холостяков-переводчиков особо. Она представлялась им первозданным раем, в кущах которого проживали очаровательные феи и нимфы в образах милых и симпатичных девушек-христианок. Вечерами, особенно летними, они толпами вываливали на улицу на прогулку, вызывая у молодых здоровых русских, да и не только русских, парней своими симпатичными мордашками, стройными фигурами, плотно обтянутыми брюками "чарльстон" (по-нашему "клеш"), легкими модными блузками и фуфайками, повышение артериального давления. Но места эти были заповедными, поэтому ребятам приходилось ограничиваться только бесплатной продажей глаз при разглядывании прекрасного, да мимолетными словесными контактами. Хотя нравы квартала Баб-Тумы и были проще, чем у мусульман, но пока и христиане придерживаются жестких традиций, не позволяющих переступать общественную нравственность. С другой стороны, существовавшие у нас идеологические установки тоже удерживали нас от нарушения "морального кодекса строителя коммунизма".
   Поэтому "несолоно хлебавши", да еще и "поужинав вприглядку", нам оставалось возвращаться к своему пристанищу.
   А оно представляло собой обычное, по сирийским понятиям, жилое трехэтажное с полуподвалом строение, которое с одной стороны корабельным клином четко вписывалось в стык улицы и сквера. Закругленные балконы и большие окна придавали ему вид судовой рубки. В нулевом или цокольном этаже - кабу - с момента заселения дома "нашими переводчиками" со своей многочисленной семьей безвыездно проживал сирийский гражданин Мухаммед, который в течение долгих лет на автомобиле "Шевроле" был бессменным водителем многих наших главных военных советников.
   Выйдя из "Красного дома" и повернув налево, через несколько десятков шагов можно было увидеть церковь с надписью "Иисус - светоч мира", а напротив окон "краснодомовской рубки" в недлинном проулке стояла прекрасная мечеть имама Хусейна. Этот проулок, в котором еще были мясная лавка Черкеса, портняжная мастерская и известный не одному поколению "совзагранграждан" магазин канцелярских и прочих мелких товаров "А.В.С.", ("А.Б.Ц."), выводил на круглую площадь Аль-Кусур с различными, необходимыми торговыми точками, дополнявшими и без того немалый магазинный "ассортимент" в округе.
   Но самыми "нужными" для обитателей "Красного дома" были, пожалуй, две бакалейные лавки Абу Самира и Абу Саида. В них, не обремененные семьями переводчики, всегда были желанными гостями на предмет "что-нибудь" быстренько пропустить из горячительного или прохладительного, а то и просто основательно "посидеть", устроившись на мешках с мукой, рисом и сахаром. Хозяева лавок принимали нас с деньгами и без оных, записывая в своих амбарные книги счета на наши имена. Причем, мы сами почему-то отдавали предпочтение христианину Абу Самиру, хотя его магазинчик был немного дальше: в проулке, прямо напротив мечети. Он нам казался более гостеприимным и менее алчным и прижимистым. Но в последствии права владения этой собственностью он передал своему сыну Самиру, который вместо магазина открыл ателье
   Вторая торговая точка - прямо напротив дверей нашего дома - так и оставалась еще очень долго бакалеей. Об этой лавке разговор особый.
   Ее хозяин Абу Саид - уже немолодой сирийский турок или курд из города Камышлы - хотя сам и жил в другом месте, был неотъемлемой составляющей "Красного дома", даже можно сказать органической частью его обитателей. Абу Саид - это было даже не имя, а повседневное прозвище, в прямом переводе на русский означающее "отец Саида", несмотря на то, что у него была всего на всего одна единственная дочь. Но такова традиция сирийских арабов - величать мужчин отцами существующих, а иногда несуществующих сыновей. В народе, например, и президента Хафеза Асада зовут Абу Сулейман - отец Сулеймана, хотя сына с таким именем у главы государства никогда не было и в помине.
   Абу Саид рассказывал, что, в конце пятидесятых годов, когда он купил помещение под свой магазин, в этом районе стояли всего два дома: один, в котором размещается его заведение, и второй - наш "красный", а кругом - благоухающие сельскохозяйственные поля, да шелестящие листьями маслиновые рощи. По долговой книге Абу Саида, наверно, можно было восстановить всех, кто жил в этой холостяцкой переводческой обители, да и не только их, найдя не одно переложенное незамысловатым автором на арабский манер русское имя: Серджий, то есть Сергей, Мищу - Миша, Щасы, что значит Саша (для арабов в силу фонетического строя их родного языка очень трудно произнести русское буквосочетание "с-ш"), и многих разных "флядимИров", "фалериев" и других.
   Все было хорошо в Красном доме: и друзья-переводчики - большей частью однокурсники, и палочка-выручалочка Абу Саид, и доставка писем чуть ли не в комнату. Но был и один большой минус, о котором мы, переезжая, не подумали, хотя и знали о нем, и который перечеркивал своим хвостом все имевшиеся плюсы. В одиннадцать часов вечера ажурные переплетения входной двери нашего обиталища опоясывались цепью, на которую "дежурный по Красному дому" из числа советских Командно-штабной академии сирийской армии в чине не ниже подполковника навешивал настоящий амбарный замок. Этим во исполнение распоряжения о консульском часе обитатели дома изолировались от внешнего сирийского мира, а может быть и наоборот: сирийское общество - от них.
   Этому тоже была своя причина. Потому, что порой шумно и весело жил холостяцкий переводческий контингент в своей обители. Как правило, отмечались все дни рождения и наши праздники. Иногда собирались и без повода "тесными" компаниями. Нельзя сказать, что собирались "на сухую", но, правда, частых и шумных пьянок особенно не отмечалось. Да в них тогда и особой нужды не было. Пьянели в ту пору от молодого, здорового возраста, от осознания своего географического места и от причастности к известным международным событиям. Поэтому наполненность чувствами, молодецкая сила и пышущее во все стороны здоровье, а также нервная напряженность требовали разрядки. А так как "женский" вопрос во всех арабских странах "стоит" очень остро и для местного мужского населения, не говоря уж о пацанах, прибывших из идеологически выдержанной страны, то вся наша пылающая чувственность, в основном, заливалась, в прямом смысле, "огненной" водой, которая ни сколько не уменьшала жар, а только, наоборот, раззадоривала, подталкивая к приключениям. В таких случаях запертая зверь оберегала нас от дальнейшего развития возможных нехороших событий. Но когда нам не хватало, а закуска еще оставалась, дверь становилась не помехой, тем более, что была ажурной.
   Разгоряченный народ вываливал на балкон второго этажа и развернувшись в сторону лавки Абу Саида зычно кричал на всю округу почему-то всякий раз по-русски: "Абу Саид! Пива!". Хозяин лавки, дремавший, сидя у своего прилавка, быстро приходил в себя, выбегал на улицу и на смеси арабского и русского языков спрашивал: "Кям (сколько) пива?". Если хватало сил, ему отвечали. Если сил уже не было, то показывали на пальцах. И через несколько минут в фигурные переплетения парадной двери услужливый Абу Саид просовывал несколько бутылок непременно холодного пива.
   Очень редко невинные пирушки перерастали в буйные изливания, начинавшиеся с мирного пивка и пения под гитару, и завершавшиеся, как правило, битьем об стенку посуды, стоявшей на столе.
   В затуманенную спиртным голову лезли тоскливые мысли, от которых почему-то хотелось одновременно быть и в Дамаске, и в Москве. Поэтому и орали каждый раз нашу застольную песню, сочиненную несколько лет назад в Сирии выпускником нашего института.
  
   Там, где солнце и пустыня, как стиральная доска,
   Скорпионы и шакалы, и еврейские войска,
   Где Тель-Фарас одинокий, - там имеется гора,
   Городок стоит невзрачный под названием Деръа.
  
   Там летают самолеты с шестипалою звездой,
   Там стреляют и не смотрят: то ли свой, то ли чужой,
   Там шакалы ночью воют на еврейской стороне,
   А по радио глаголят о начавшейся войне.
  
   И пока политиканы делят данные края,
   Пропадают мальчуганы из московского ВИИЯ.
   И еврейские вороны жадно каркая летят,
   И нажраться русским мясом падлы черные хотят.
  
   Но не выйдет у злодеев тут, конечно, ничего,
   Разобьем мы всех евреев, не оставим никого,
   И не дрогнут автоматы в окровавленных руках.
   Мы еще, старик, попляшем на московских "бардаках".
  
   А пока мы пропадаем в этой маленькой стране, Переводим, выпиваем, улыбаемся заре,
   Но мы верим, день настанет, зазвонят колокола,
   И сомкнутся звонко чаши у семейного стола.
  
   Это был гимн переводчиков, не первое поколение которых из "московского ВИИЯ" уже который год подряд вместе с советскими "военспецами" оседлывало Голанские высоты, и бок о бок с сирийской армией, как им казалось, боролось против общего врага (как им говорили, а они все верили) - израильских сионистов, а проще говоря - евреев.
   Две заключительные строки последнего четверостишья песни многократно повторялись пьяными орущими глотками. Как будто, это и в самом деле могло приблизить тот трепетный миг встречи с близкими или волнующий момент разгара одного из "московских бардаков".
   Упоминающийся в песне город Деръа и в самом деле стоит на юге Сирии. Автор песни в качестве единственного переводчика-холостяка просидел там продолжительное время в компании семейных советских специалистов и местного населения. Поэтому, наверно, и родилась такая "жалостливая" песня. В нашем исполнении настоящее название городка мы всегда заменяли словом "дыра" - более созвучным русскому уху, да и реально отражающим суть данного населенного пункта. Все дело в том, что сирийский Юг для местных граждан - то же, что Север или заполярный круг для советских людей.
   Любая война остается войной, а большинство участвующих в ней - людьми. Поэтому, наверно, и оставляет после себя любая вооруженная катаклизма военное творчество: официальное, известное, всеми признанное и народное, почти фольклорное с неизвестными бардами и исполнителями. Война же не на отчих полях, а на далекой чужбине, возможно, не порождает много боевых произведений, но по чувственности и глубине они не слабее всех остальных.
   Не могу сказать, что все арабо-израильские столкновения после "шестидневной войны" 1967 года я смогу проиллюстрировать песнями, но еще одна - с египетского фронта - в нашем "пьяном" репертуаре была. Кто был ее автором неизвестно, но пели мы ее не менее душевно, чем "свою" сирийскую:
  
   Среди пожарищ и развалин, где каждый дом смердит огнем,
   По узким улочкам Кантары, идет пехотный батальон.
   Скрепит стекло под сапогами, звенят железом каблуки,
   А за плечами, за плечами блестят примкнутые штыки.
  
   Стреляют здесь не для острастки, идет военная гроза.
   Из-под арабской, желтой каски синеют русские глаза.
   В атаку вместе с батальоном хабиры русские идут.
   Их обожженных запыленных как избавителей здесь ждут.
  
   Без звезд зеленые погоны идут с солдатом наравне.
   Идут чужие батальоны в чужом краю, в чужой войне.
   Хоть есть причина для кручины - кому ж охота умирать.
   Держись, браток, ведь мы мужчины не нам жалеть, не нам
   стонать.
  
   Мы как в Испании когда-то, мы здесь нужны, мы здесь важны.
   Мы неизвестные солдаты на дальних подступах страны.
   Вы лишь представьте на минуту идущих под стальным дождем.
   Так за египетские фунты свои мы головы кладем.
  
   Вернусь домой, возьму гитару, и под негромкий перезвон
   Я вспомню улочки Кантары и свой пехотный батальон.
   Я вспомню улочки Кантары И свой пехотный батальон...
  
   Совершенно не считая, что мы глумимся над содержанием песни, при ее озвучивании нам хотелось придать "сирийский" характер и ей. Поэтому Кантара - египетский город на Синайском полуострове - заменялся на сирийскую Кунейтру, а "египетские фунты", чтобы не ломать рифмовку - на "сирийскую валюту". И в этом не было никакого обмана или лжи. Все в этой песне было про "наших", будь они в Египте или в Сирии.
   Наверно, может показаться, что мы вели слишком разгульный образ жизни, и поэтому, скорее всего, выглядели жалкими пацанами и горькими выпивохами. Конечно соблазнов и свободы, чтобы их вкусить, даже при запретельно-ограничительной системе, было достаточно. Сейчас мне кажется, что наши "загулы" были в большей степени ни чем иным как мальчишеским бахвальством. Но, к счастью, чаще мы жили вполне нормальной и благопристойной жизнью.
   В жаркий весенне-осенний сезон в выходные и праздничные дни предавались "кейфу" в открытом бассейне "Аль-Андалус", что по дороге на Кяфр Суса. В данном случае бассейн по сирийским понятиям - это не только емкость, наполненная водой, но прежде всего, место отдыха. Бассейн - это своего рода клуб, посетив который, там можно и искупаться, и позагорать, и выпить, и закусить, и покушать, сыграть в настольный теннис или в волейбол.
   Зимой чаще всего проводили время за футболом на одном из стадионов города.
   Вечера обычно проводили или в "Красном доме", штудируя учебники арабского языка или делая переводами для своих "подсоветных", или на прогулках на улицах города, или на киносеансах: в гэкээсовском клубе, или в кинотеатрах города.
   К этому времени в Дамаске было, правда, всего семь кинотеатров, сосредоточенных, в основном, в радиусе не более пятисот метров от "Поджигателя", то есть Площади Юсефа Аль-Азми. Поэтому проблем с их посещением не было, а кинопрокат в них был представлен множеством фильмов американского, английского, французского, итальянского, египетского и очень редко советского производства (весной 1973 года показывали наш фильм "Городской романс", названный по-арабски "Историей любви").
   Как это бывает в жизни, то ли по неписанным правилам, то ли по традиции все эти немногочисленные кинопросмотровые залы, как бы носили на себе печать социального уровня. Например, были два кинозала, расположенные на улице Сааделлы Аль-Джабера (один назывался "Угарит", а название второго я не помню), в которые, как мы считали, было неприлично посещать. В "Угатите", например, целый день шел "вечный киносеанс", в течение которого, без включения света в зале, старенький боевик сразу же сменялся дешевеньким сюжетом роматического или военного фильма. Зрители - в большинстве своем подростки - прибывали и убывали по ходу показа фильма, шлялись по залу, громко разговаривали и еще громче улюлюкали при виде любовных сцен. В другой кинотеатр, - в нем "крутились", в основном, египетские фильмы, - мы, правда, редко, но ходили из-за арабского языка - послушать египетский диалект. "Внутренний" порядок этого кинотеатра почти ни чем не отличался от первого. Это был низший уровень кинозаведений.
   К кинотеатрам "средней руки", и мы их посещали охотней, относились "Аль-Амир", "Аль-Кинди" и "Аль-Фардус". Тут и публика была посерьезней и поприличней, были четко разграниченные сеансы, да и порядок при просмотре был соответствующий уровню.
   Ну а высшей ступенью кинодемонстраций были два шикарных, фешенебельных кинотеатра: "Ас-Суфара" на улице Бур-Саид и "Аз-Захра" в районе улицы Ас-Салихийя, напротив старого здания Клуба офицеров. Здесь, конечно, было все более-менее чинно и пристойно, царил относительный порядок и чистота, который поддерживался для обеспечения времяпрепровождения более элитной части дамасского общества. Сюда мы захаживали с превеликим удовольствием.
   В эти кинотеатрах, как, впрочем, и в "Аль-Кинди" и "Аль-Фардус", солидной публике полагалось сидеть не в партере, а на балконе. При этом во всех кинотеатрах и "внизу", и "вверху" до начала сеанса расторопные мальчишки торговали всякой легкой снедью: орешками, хрустящим картофелем, воздушной кукурузой, прохладительными напитками и соками. Не очень возбранялось курение, несмотря на то, что везде висели предупреждающие и запрещающие таблички: "Курить запрещено" и тут же - "Не бросайте окурки на пол". А табличка "Грызть семечки не разрешается" была также беспомощна перед любителями пощелкать тыквенные или арбузные семена, шелухой от которых были завалены партеры и этих кинотеатров. Среди степенной балконной публики табличные предписания еще кое-как выполнялись, а вот "внизу" царила полная анархия.
   В любом кинотеатре начало каждого сеанса предварялось прокруткой демонстрационных роликов с анонсами будущих фильмов, грядущих в прокат, и обычной рекламой, как правило, сигарет и жвачки.
   В кино мы ходили круглый год. А вот сезонными для нас, особенно, когда заканчивалось купание в бассейнах с октября по май, были развлечения на стадионе, что на площади Аббасидов. Тогда он еще представлял собой футбольное поле с двумя небольшими боковыми трибунами, без зрительских мест за воротами. Так что в осенне-весенний период мы, как правило, коротали выходные дни на волейбольной площадке или за игрой в минифутбол.
   В "Красном доме" мы поселились на втором этаже в огромной комнате с полукруглой фасадной стеной, дверь через которую выводила на балкон, опоясывающий почти половину дома. Внутреннее убранство наших апартаментов в сирийском стиле "формайка", то есть сделанные из легкого металла кровати, тумбочки, шкаф и раскладной стол с плетеными стульями, конечно, было поскромнее, чем в гостинице, но нам подходило. Кругом были свои ребята. Через некоторое время наладилось наше питание: оно стало теперь регулярным, и нас уже не одолевали мысли о том, где будем обедать и чем ужинать. Готовили теперь сами на настоящей кухне по очереди, а съестные припасы покупали "в складчину".
   Обжившись немного, мы поняли, что закрываемая после одиннадцати вечера входная дверь парадного не самое страшное неудобство в нашей жизни - всегда можно было найти выход из этого затруднительного положения: договориться с покладистым дежурным, выйти "на дело" до закрытия дома, а потом переночевать у друзей на квартире и так далее.
   Оставались несколько отрицательных моментов. Первый - стирка постельного белья и второй - мечеть под окнами нашей комнаты. Ну, проблему стирки мы решили быстро за деньги, договорившись с "мархабушками" - сирийскими женщинами из бюро по обеспечению иностранных специалистов, приходившими убираться в наших комнатах. Каждое утро, кроме выходных, они прибывали в наш дом и со всеми его обитателями, кто еще не успел уехать на работу здоровались традиционным сирийским "мархаба" ("привет"), произнося его как-то "по-женски", мягко и "на распев", - "м-я-ярхяб-я-я". Ну, за это и были сметливыми переводчиками прозваны "мархабушками".
   Ко второй проблеме пришлось привыкать гораздо дольше. Вседамасское утреннее хоровое "пение" минаретов, которое мы по утрам слышали в гостинице, по сравнению с "сольным" выступлением одной мечети оказалось цветочками. Мечеть стояла в 30-40 шагах от дома. Об этом мы не подумали потому, что по неопытности просто не знали.
   Теперь представьте: в самый сладкий предрассветный период сна, когда молодой организм находится в нежных и ласковых объятиях Морфея, а Эрос навевает ему сладострастные видения, в утреннем пространстве, распростертом в предрассветной тишине, каким-то особым чувством улавливается щелчок в громкоговорителе. В миг исчезают вошебные сновидения, а на проснувшийся мозг в течение каких-то секунд начинает давить неприятное шипение, раздающееся из включенного усилителя громкоговорителя. Слышатся звуки передвигаемых перед микрофоном каких-то предметов и шелест страниц богословких книг. И, вдруг, шумом ниагарского водопада на не отошедшее ото сна тело обрушивается первый в этот день призыв муэдзина к верующим начать молитву.
   Так вместе с правоверными день начинается и для неверующих православных. Но со временем мы научились не замечать такое неудобство и пробуждались ровно в те часы, в которые нам было необходимо подниматься на работу.
  
  
  
   ДАМАСК И ШАМ - БЛИЗНЕЦЫ-БРАТЬЯ
  
   Вынсенное в заголовок этой главы слово "шам" в арабском языке имеет два значения: Сирия и Дамаск. Поэтому иностранец, даже хорошо знающий арабский язык, не будь посвящен в такую тонкость, услышав сирийское "фи шам", сразу и не сообразит, что это значит: то ли "в Сирии", то ли "в Дамаске".
   Наверно из-за того, что за свою тысячелетнюю историю Дамаск пропитался общесирийским духом, олицетворяя собой всю страну, в понятии сирийцев страна и ее главный город практически неразделимы. Феномен такого органического единства присущ, как мне кажется, только этой неповторимой стране. Хотя в арабском мире государств-тезок своих столиц несколько: Алжир - столица Алжира, Тунис - стольный град Туниса, а Кувейт - главный город Кувейта. Египтяне в просторечье и свою столицу, и саму страну называют "Маср". Поэтому странно однажды прозвучала в одной из советских газет сообщение о том, что в Алжире переименована столица, которая теперь будет называться не Алжир, а Аль-Джазаир. На самом же деле ни какого переименования не было. Просто, следуя курсу арабизации страны, принятое французское "Алжир" было заменено своим арабским аналогом "Аль-Джазаир", что, кстати, означает ... "острова".
   Но вернемся в Сирию, куда мы прибыли якобы на практику, а по правде - на "всамделишную" настоящую работу постигать вот такие национальные и языковые тонкости. Считалось, что с утра мы работали. До обеда. А потом опять до работы - отдыхали. Хотя кто проводил для нас ту грань между работой и отдыхом? Никто. По большому счету рабочими часами для нас было все время, в течение которого мы общались с сирийцами. Вот оно то благодатное поле, где можно сеять семена любопытства, возделывать ростки любознательности, собирая урожай знаний и опыта через постижение языка, знакомства с людьми, их жизнью, традициями нравами, бытом и историей. Не скажу, что мы часами карпели над книгами, просиживали в библиотеках, не вылезали из музеев. Но мы жили, как говорят очень умные ученые, в этнической и языковой среде и этим определялось все. Волей-неволей мы накапливали языковые запасы, подмечали особенности характера окружавших нас людей, воочию созерцали тысячелетние достопримечательности Дамаска, порой не вдаваясь в подробности, а довольствуясь тем, что просто видел это. А увидеть в этом неповторимом городе можно много, и не только исторические памятники.
   Если и есть города контрастов, то сирийская столица занимает среди них одно из первых мест. Здесь древнее уживается с самым современным, последний крик парижской моды соседствует традиционным национальным нарядом, а рядом с шикарным магазином изысканных европейских яств может торговать зеленью с ослика сирийский феллах.
   Дамаском можно восхищаться бесконечно. Написанное о городе за его многовековую историю не подлежит сомнению и опровержению. Поэтому я не задаюсь целью совершать экскурс, подобный тому, что совершил Джеймс Олдридж описав тысячелетний путь Каира. Мне такой труд просто не под силу. Я же хочу рассказать о самой древней из ныне существующих столиц мира через те неприметные вещи, заслуживающие внимания, но е ухватываемые мимолетным взглядом туриста.
   Те, кто побывали в Дамаске, отмечают наивысший хаос дорожного движения, как в населенных пунктах, так и просто на дорогах. В Сирии машина уже давно не роскошь, а средство передвижения. Все мировое легковое (и грузовое тоже, но в меньших количествах) автопроизводство представлено на сирийских дорогах и улицах. Величаво разъезжают респектабельные американские "Бьюики", "Шевроле" и "Доджи", чинно следуют французские "Пежо", "Рено", "Ситроены" и "Симки", с неменьшим достоинством ездят немецкие "Мерседесы" и "БМВ". Не нарушают автомобильной гармоии шведские "Саабы" и "Вольво". Шустро в уличной автотолчие снуют итальянские "Фиаты", японские "Мазды", "Тойоты", "Сузуки". В большом количестве представлены наши родные брезентоголовые "ГАЗ-69", которые, как правило, используются в Вооруженных Силах страны. Редко на дороге может мелькнуть "рафик". И все это разнообразие мирового автопроизводства представлено в Дамаске. Теперь представьте себе, какая автомобильная масса сосредоточена в городе.
   В часы пик ее потоки, словно прорвавшись через плотину, затопляют русла улиц, растекаясь по всему городу. "Водители-анархисты", не признающие правил движения вообще, теперь совсем теряют голову. А дорожная полиция, как ни странно, занимает позицию стороннего наблюдателя. Машины с черепашьей скоростью продвигаются вперед так плотно прижавшись друг к другу, что проскочить между ними не всегда возможно. И горе, горе пешеходам, остающимся на берегах-тротуарах этой бурной автореки. Но вот водитель заметил среди них женщину или мужчину (не имеет разницы) с ребенком на руках или с коляской. Все! Начинает действовать неписаный закон дорожного движения. Останавливается вся улица, пропуская такого пешехода на другую сторону улицы. В образовавшуюся брешь устремляются и "бездетные". Любовь к детям, уважение к материнству и отцовству - вот некоторые из многих положительных черт сирийцев, которые проявляются в них и в таких обыденных ситуациях.
   Со стороны создается впечатление, что автомобильный "час-пик" - неотъемлемый спутник дамасского бытия на протяжении всего времени бодроствования города: с раннего утра до обеда, а потом с "после обеда" и до позднего вечера. До обеда все едут на работу, на службу и по другим серьезным серьезным делам.
   В Дамаске очень много круглых площадей, похожих на солнечные диски, от которых отходят лучи-улицы. Если смотреть на город с какого-нибудь возвышенного места, то кажется, что круговорот машин на площадях - это протуберанцевый вихрь, а удаляющиеся от площадей по улицам машины - солнечные корпускулы, дающие жизнь городу.
   Вечером весь городской автомобильный парк вываливает на улицы для поездок в гости, за город, чтобы окунуться в живительную прохладу пригородных садовых массивов, в кинотеатры и просто на прогулки с ветерком. Очень респектабельно в это время смотрятся за рулем шикарных автомобилей красивые, элегантные сирийские девушки и молодые женщины. Частенько на центральных улицах города можно увидеть и министра обороны страны дивизионного генерала Мустафу Тласа, лихо разъезжающего на своем открытом спортивном "Мерседесе" серого цвета под зорким присмотром бдительной охраны.
   Можно с уверенностью сказать, что многочисленные усовершенствования современных автомобилей сирийскими водителями используются не в полной мере. И в первую очередь это относится к сигналам поворотов. Если все-таки какая-то машина и "моргает поворотником", то будьте уверены: водитель - кто угодно, только не сириец. Настоящий сирийский водитель в этом плане не доверяет электричеству свою судьбу, а также жизнь пассажиров и пешеходов. При поворотах он пользуется более проверенным способом - руками. Поворачивая налево, он высовывает через свое окно левую руку, и сложив пальца щепоткой, потрясает ей. В быту этот жест означает "подожди". Если надо повернуть направо, то он может попросить сидящего рядом пассажира проделать такие манипуляции. При отсутствии помощника, он притормозит и будет через заднее стекло показывать, чтобы его пропустили. Но поскольку на дороге его окружают ему подобные, то долго объяснять и показывать не приходится. Но, если говорить серьезно, такое дорожное движение - настоящий бич для страны. И хотя большинство сирийских водителей - асы, не соблюдение правил, не подчинение знакам в частых случаях приводит к плачевным, а порой и к трагическим исходам на дорогах. Страдают все участники движения, и самое страшное, что очень часто страдают дети.
   Самым распространенным грузовым транспортом в Сирии является тоже автомобильный. По дорогам с огромными скоростями носятся мощные груженые под "завязку" "Мерседесы", "МАНы", "Фиаты" и другие грузовики. Советское грузовое автомобилестроение на улицах города представлено разбитыми и обшарпанными армейскими машинами "ЗиЛ" различных модификаций и "Газ-66". Таких страшных аварий, участниками которых довольно часто оказываются грузовики, я не видел больше нигде, кроме как в Сирии.
   Подвижки сирийской полиции в наведении дорожного порядка самые скромные. Вообще, надо сказать, что сирийцы, имея южный темперамент, не конфликтные люди. Например, при незначительном, да и при значительном столкновении транспортных средств водители никогда не будут хвататься за заводные ручки или монтировки и не снизойдут до взаимных оскорблений. А виновнику происшествия могут только сказать: "Брат, ты не прав!". Прямо, как у нас в анекдоте. Отсюда, по-видимому, и нежелание полиции усугублять свои отношения с гражданами на дорогах. Но система штрафных санкций и наказаний существует. Так за нарушение парковки машину специальным тягачом могут отвезти на специальную площадку, откуда ее забирает хозяин, уплатив приличную сумму в виде штрафа.
   И все-таки "дорожная правилопослушность" сирийцев оставляет желать лучшего. Бытует современная легенда о том, что в середине шестидесятых годов западные немцы подрядились навести на дорогах Сирии порядок. Но, столкнувшись с вопиющей безалаберностью как чертой национального характера сирийцев промучились год или два, махнули на все рукой, и уплатив неустойку, убыли восвояси. Так сирийский дорожный нарушитель победил немецкий педантизм. Но это всего-навсего ничем не подтвержденная легенда.
   Порядок, царящий на сирийских дорогах и улицах больших городов, повергает в ужас не только "зарубежных" иностранцев, но и собратьев по крови из соседних арабских стран. Как-то раз (это уже было во вторую мою командировку в Сирию) мы ехали в машине с одним иорданским офицером, учившимся в Сирии, и он откровенно признался, что "такого (имея в виду движение) в Иордании нет". А однажды даже один сириец разразился критикой в адрес своих земляков. Ехал я на такси, и нам надо было повернуть направо. Водитель уже понял, что я кумекаю по-арабски, перед маневром немного притормозил, и видя, что его не пропускают, сказал мне: "Мсье, вытяни руку, помаши, а то, ведь арабы - народ трудный". Я, услышав это, усмехнулся и спросил: "А, ты-то разве не араб?". "Нет", - с гордостью ответил он, - "я - армянин". И я понял, что дорожное движение - это тоже национальный признак, своего рода визитная карточка сирийцев-арабов.
   Несмотря на обилие личных автомашин, в Дамаске неплохо обстоят дела и с общественным транспортом. Представлен он только автобусами и такси, но разнообразных услуг они предоставляют множество. Общественные автобусы и маршрутные микроавтобусы, такси обыкновенные и маршрутные, так называемые "сервИсы". Самый доступный для широких слоев населения общественный транспорт - автобусы. Есть автобусы современные, но еще используются и "доисторические автобусные монстры", словно сошедшие с экранов американских фильмов 30-х годов - длинные, обшарпанные, с машинным капотом и выхлопной трубой, возвышающейся над крышей салона сзади. Их маршруты связывают, в основном, центр города с окраинами. Общие - они государственные - идут по строго определенному маршруту, останавливаясь на предписанных остановках. Билеты в них продаются кондукторами.
   Маршрутные микроавтобусы - частные - также курсируют между окраинными районами и центром, но не обязательно по маршруту, а там, где быстрее и удобнее, останавливаясь по требованию при необходимости высадки или посадки. "Станциями" их отправления в центре города являются: площадь "Аль-Марджа" и площадь напротив гостиницы "Семирамис". В течение всего дня здесь слышы зычные голоса зазывал-кондукторов, выкрикивающих маршруты движения: "Филлят, филлят, филлят гарбийя!" (то есть "Виллы, виилы, западные виллы!"), значит автобус пойдет в сторону районе Меззе, или "Кяраджат, кяраджат", "Абун, Абун, Абун" - а этот отправится в район Кабун, расположенный на восточной окраине города.
   Маршрутные такси-"сервИсы", как, впрочем, и обычные такси - это обыкновенные частные "легковушки", хозяева которых занимаются извозом. Они колесят по установленному самим водителем большому кругу. В определенном месте он набирает "комплект" пассажиров, сам взимает с них плату и везет по этому кругу, пока кто-то не выйдет и не сядет другой. На крышах этих такси имеется табличка с надписью "сервИс", но по договоренности с водителем, если ему обещан соответствующий "бакшиш", он отвезет пассажира, куда тот скажет, даже в другой город.
   Наивысшая транспортная услуга - классическое, ортодоксальное такси, правда, без счетчика и зеленого огонька. Отсутствие первого атрибута определяет договорную цену за проезд, а ненужность второго - очевидна, потому что "шефу" доходнее вести любого пассажира, чем искать или ждать выгодного. Поэтому пустой салон гонять или просто простаивать "таксисту" не по карману. В нашем понимании ловить такси в Дамаске не надо. Стоя на тротуаре, следует только поднять руку с вытянутым указательным пальцем.
   Наверно, подсознательно ощущая свою безалаберность на дорогах, и не имея сил ее переступить самому, каждый из водителей пытается убедить другого в необходимости порядка и обезопасить себя, обклеивая свою машину страхующе-оберегающими от дорожных напастей талисманами в форме "прозорливого" ока всевышнего или защищающей от всех невзгод божьей длани. На бортах грузовиков, задних стеклах и крышках багажников легковушек можно увидеть надписи такого содержания: "Оберегается Аллахом", "Не спеши, папа, мы ждем тебя" или "Не разъезжай шустро, а то умрешь быстро".
   Страсть разукрасить свою машину и создать в дороге максимум комфорта - органически живет в каждом сирийце, владеющим автотранспортным средством. А так, как машина есть у подавляющего большинства, то и это можно считать национальной чертой характера. Так что расписаный внешний вид дополняется, правда не всегда гармонично, красочным интерьером кабины или салона. Главным объектом украшения является лобовое стекло. По верхней его части, обычно, клеится плакатик с выдержкой из Корана. Периметр стекла может быть окантован мишурой, всевозможными висюльками и подвесками и даже гирляндой мигающих елочных лампочек. На кронштейне зеркала заднего вида тоже болтается какая-нибудь побрякушка. "Торпедка" может быть покрыта куском цветного искусственного меха. И это, не считая множества других "эстетических" мелочей, которые равномерно распределяются по всему салону. Несомненно, что появись такой автомобиль в другой стране, он тут же будет остановлен стражами дорожного порядка. А в Сирии все это "в законе". И уж совсем редко встретишь машину или автобус общего пользования, в которых не звучит музыка. Если в машине нет "родного" приемника, то рядом брошенным на сиденье пассажира или поставленным поверх передней панели будет "музицировать" старенький транзистор, к которому для увеличения срока работы изоляционной лентой прикручены элементы питания мощной армейской радиостанции.
   Был в Дамаске и трамвай. Но я его уже не застал. Памятью о нем еще оставались проглядывать на площади "Аль-Марджа" почти закатанные асфальтом рельсы.
   Может быть от большого количества и доступности такси расстояния в Дамаске, несмотря на его обширную площадь, не кажутся такими длинными, как они есть на самом деле. Слово "близкий" в отношении к сирийской столице можно трактовать и как компактный: нет проблем, чтобы проехать его из конца в конец, и как родной: всегда чувствуешь его теплоту и заботу. Я не помню был ли у нас какой-нибудь период вживания в него или адаптации к нему. Такое впечатление, что он подхватил нас и понес своим размеренным повседневным течением сразу с первых дней. А такое может быть только в родном, издавна знакомом городе. Да и привыкать-то мы к нему не привыкали. А чего привыкать, когда все кругом только для тебя и твоего благополучия: доброжелательность людей на улицах, ненавязчивый, даже незаметный, но постоянно Вас окружающий сервис, манящие витрины магазинов и распростертые объятия их хозяев, разжигаюшие аппетит запахи ресторанов, закусочных и бутербродных. Все это делает Дамаск, а они делают его близким и родным любому человеку. Дамаск людей для людей.
   Давайте пройдемся по улицам города, поживем его жизнью и решим какие-нибудь свои житейские проблемы. И днем, и вечером на улицах всегда много людей. Кто-то праздно прогуливается, кто-то спешит заглянуть в несколько магазинов, чтобы что-то купить, кто-то спешит всей семьей поужинать в скромном ресторанчике. Но кто бы кудабы не шел, поодиночке прохаживаются редко. Сирийцы народ общительный, поэтому предпочитают компании: с друзьями, родными, близкими, семьями. Влюбленных - юношу с девушкой, идущих вместе практически не встретите, а вот двух прогуливающихся парней, взявшихся за руки, встретите в людской толчее на каждом шагу. И это ни в коей мере не означает, что они состоят в каких-то подозрительных отношениях. Просто так принято. И больше того, если на улице встречаются давно не видавшие друг друга два здоровых усатых мужчины, то встречу они обязательно отметят... взаимными поцелуями. Для нас удивительно, а для них - традиция.
   Никто никуда не летит стремглав, а если и спешит, то "постепенно". Куда торопиться, когда все под рукой. Весь город просто напичкан различными магазинами, ателье, прачечными, парикмахерскими и другими бытовыми службами. На одной улице можно обуться, одеться, побриться и причесаться, выпить и закусить, купить что-то домой на ужин и сделать хорошую и дорогую покупку для дома и многое, многое другое. Для нас, привыкших ко всему гулливеровскому: огромным универсамам, салонам-ателье и -парикмахерским, фабрикам-прачечным, было странным, что все услуги, предоставляемые в них, можно получить в маленьких специализированных "забегаловках".
   Как-то, будучи на маленьком пикнике в пригороде Дамаска на реке Барада, я по неосторожности утопил свои одни единственные привезенные из Союза очки, которыми очень дорожил, потому что на Родине это был большой дефицит. Не на шутку расстроился, вспоминая мытарства, через которые мне их достали. Думаю, как же здесь-то их сделаешь? Ведь надо ехать в госпиталь, брать рецепт и так далее и тому подобное. Но, как оказалось, что расстраиваться может было и надо, да не в Дамаске. Здесь стоило только зайти в любой магазин "Оптика" и после того, как его хозяин, врач-окулист, тут же "не отходя от кассы" проверит силу зрения на почти "нашенском" алфавитно-скобочном щите, все предполагаемые ранее мытарства заканчиваются. Но начинаются настоящие проблемы. Проблемы... выбора оправ и линз. И правда, очень трудно что-либо выбрать сразу, если перед Вами на витрине во всю стену пятьдесят, сто, а может сто пятьдесят образцов оправ. Ну, а когда дело доходит до подбора стекол, то и в без того нездоровых глазах начинается разноцветная, во всю ширину радужного спектра рябь. На планшетках блестят стекла обычные и "хамелеоны", прозрачно-бледных цветовых оттенков и непроглядно-темные. И последнее, что повергает в шок неподготовленного ко всему этому заказчика - извинительный тон владельца "Оптики" за то, что он сможет выполнить этот заказ не сегодня к вечеру, а только завтра утором, "если мосье не возражает". Одним словом, заведение под названием "Оптика" - это и минимедицинское заведение, и магазин очков, и мастерская по их производству и ремонту.
   В Дамаске, как и в любом другом городе в мире, хватает и грязи и пыли, особенно летом. И вот, находившись по городу, обращаешь внимание, что обувь приобрела явно не парадный вид, собрав с тротуаров всю дамасскую пыль. Что делать, если нет желания показаться неопрятным. В этом случае следует направиться на площадь "Аль-Марджи" - только здесь и ни в каком другом месте города "кучкуются" холодные чистильщики обуви. О достатке каждого из них можно судить по "инструментальному" ящичку, в котором они носят свои рабочие принадлежности и на котором сидят во время "работы". Начинающие пацаны восседают на грубо сколоченных "инструменталках", а у "матерых" профессионалов, считающих чистку обуви своим бизнесом, ящик - целое произведение искусства чуть ли не из инкрустированной золотистой латуни. У этих гуталинных бизнесменов даже баночки с ваксой стоят на красивых блестящих подставках, притороченных по бокам ящиков.
   И начинающие, и маститые уживаются мирно, сидя в один рядок. Никто никого не гонит потому, что конкуренция очень низкая: клиентов хоть отбавляй. Если же желающих совершить ботиночный моцион по каким-либо причинам мало, зазывают голосом, при этом ударяя в такт ручками щеток друг о друга и о подставку для ботинка. Чтобы не запачкать носки в ботинки вставляют защитные щитки. Сервис! Перед чисткой кремом обувь обязательно вымоют мыльным раствором, нанося его обычным помазком. Потом насухо вытирают и приступают к обувному макияжу. Несколько раз покрывают кремом и чистят до блеска, сушат и опять покрывают и снова чистят до глянца. Потом лакируют специальным составом и последний лоск наводят бархоткой. После такой "косметической" обработки ботинки смотрятся, как новые. Кстати, если вы отдавали ботинки в ремонт сапожнику, то починив, их вернут обязательно почищенными.
   К такой обуви захочется иметь и хорошие брюки, а к брюкам - роскошный пиджак, а к нему - модную рубашку с красивым галстуком. И все это можно купить в одном магазине одежды. В магазинах покупатель найдет верхнюю одежду от дорогих и престижных фирм Франции, Италии, Англии и других европейских стран. Однако, несмотря на это фасоны, качество и исполнительское мастерство местных пошивочных предприятий ни чем не уступят заморским. Не зря на этот счет в Сирии ходит поверье о том, что вечером во Франции только задумают модель, а утром она уже готовая продается в Сирии. И правда, национальная легкая промышленность очень быстро и чутко реагирует на любые, даже слабые, подвижки в изменении моды. С уверенностью можно сказать, что сирийцы всегда идут в ногу с модой, и, если не со всей мировой, то уж с европейской точно. И это при том условии, что и здесь промышленность гонит вал "одежного ширпотреба". Следовательно, о портных-индивидуалах можно сказать одно: умелые мастера.
   Случилось и мне однажды шить костюм у портного. Купил я на базаре "Аль-Хамидийя" отрез английского сукна, завезенного в страну из Ливана контрабандно потому, что Сирия в этот момент по каким-то разногласиям с Великобританией их товары к себе не завозила. Взял я материал и прямиком - к уже знакомому мастеру Ибрагиму. Снял он мерку и сказал, что брюки можно забрать через три дня, а когда на примерку пиджака, то он скажет после. Все эти дни ходил с сомнением: как получатся брюки без примерки? Прихожу, а он ошарашивает меня большой неожиданной неприятность: купленный отрез оказался бракованным - порванным почти по центру куска, так, что выкроить из него ничего нельзя. Настроение упало так, как деньги за него выложены были немалые. А тут еще Ибрагим, говорит, что материал-то, наверно, не в Сирии куплен потому, что у нас, мол, такого не найти. Как в воду глядел и тем самым расстроил меня еще больше.
   Однако делать нечего, угрюмо бреду на базар, выстраивая линию поведения. Но как ни странно, продавец меня запомнил, а может быть, не столько меня, сколько узнал свою контрабанду. Глянул в какую-то бумажицу, которая, видимо, подтверждала изъян, и без всяких разговоров, только извинившись, отмахнул мне новый кусок, предварительно проверив его на всю длину. Возвращаюсь опять к Ибрагиму. Он принимает новый отрез, еще раз убеждается в целостности и опять назначает мне встречу через три дня. Пошив брюк без примерки опять вызывает у меня сомнения. Прихожу в назначенный срок, примеряю - сидят как влитые. Ну, думаю, дает мужик. Смотрю, а оставшаяся часть материала уже начинает приобретать пиджачные очертания: лифы, ворот, рукава и так далее. Накинул портной все это на меня, скрепил "на живую" нитку и назначил день первой примерки. А всего примерок до конечного выхода продукции было.., даже и не помню сейчас сколько: пять, семь, а может быть и девять. Только, когда я пришел на одну из последних, пиджак был уже почти готов, - осталось вставить и пришить только рукава. Я стоял в этом пока еще полуфабрикате перед зеркалом и не мог отвести от себя глаза - так ладно все было скроено и сшито. А Ибрагим молча ходил вокруг меня и, посапывая, все подтягивал полы. одергивал полы и разглаживал видимые только ему одному складки на лацканах. А потом также молча, не обращая внимания на мои похвалы, взял и распорол уже намертво сшитые наплечные швы, начав всю пиджачную формовку заново. Я обалдел. Но, через несколько дней Ваш покорный слуга уже окончательно облачился в элегантную строгую "тройку".
   Ставший мне за это время почти что другом Ибрагим оказался не только искусным портняжным мастером, но и знающим специалистом по тканям. Он сам, о том не думая, заставил меня по-другому взглянуть на свой куцый, темный и невзрачный, как мне казалось, казенный костюмчик. Однажды на примерку я пришел именно в нем. Скинул свой пиджачишко на спинку стула, надел новый, стою примеряю. А Ибрагим пощупал "госкостюм" и показывает мне, что, мол, качество материала очень и очень хорошее. А вот фасон и цвет - никуда не годятся. Вот так удачное содержание оказалось облаченным в непривлекательную форму. Но я был горд и тем, что хоть что-то мы умеем делать.
   Однако сирийцы искусно умеют делать не только новые вещи. Если, не дай бог, в вашем гардеробе что-то порвалось, не спешите выбрасывать вещь и не отчаивайтесь. В починке - фигурно зашить или заштопать - тоже найдутся мастера. Один из них - непревзойденный штопальщик Хикмет Ратти, мастерская которого была на базаре Аль-Хамидийя. В своем починочном ряду он был не одинок. Но лучше его штопку никто, поверьте мне на слово, сделать не мог. Может быть так было от того, что мастер носил говорящую фамилию: на сирийском диалекте слово "ратта" означает... штопать. Вот и выходило, что Хикмет - штопальщик.
   Со стиркой тоже никаких проблем. В каждом жилом квартале имеются несколько небольших частных прачечных. Если буквально перевести с арабского используемое сирийцами слово "прачечная", то это будет вовсе не прачечная, а "красильня". Сейчас уже никто не знает почему укоренилось это название. Можно только предполагать, что когда-то в них, в красильнях, отбеливали и красили ткани, но поскольку эти процессы были связаны с кипячением, то позднее ткани в этих мастерских стали очищать и от загрязнения. Сейчас в них уже ничего не красят (а может быть и красят, только я с этим не сталкивался), но однозначно, стирают и даже проводят сухую чистку любых текстильных изделий. Но старое название "красильня" бережно сохранено сирийцами. Найти прачечную-красильню нетрудно по характерным выхлопам пара из гладильной машины через специальную трубу на улицу и специфическому запаху химикатов, применяемых для чистки.
   Теперь, почистив ботинки, сшив удачный костюм или положив незаметную латку на свои ношенные, но еще не старые отчищенные брюки обязательно следует зайти к парикмахеру. Парикмахер, ровно как и портной, которого вас посетили однажды, может стать в последующем Вашим "семейным мастером", даже, если семьи у вас пока нет. Правда, домой к Вам он ходить не будет, но к нему Вы будете ходить регулярно. В более менее солидной парикмахерской, где обслуживаются уважающие себя сирийские джентльмены, а советский двадцатилетний переводчик только таким себя и считает, хотя его доход по сравнению с ними значительно меньше, иногда приходится даже посидеть в очереди... из одного-двух человек. И, право, что это за очередь, если сидишь в удобном кресле, наслаждаясь кофе или чаем, или соком.
   Ничего особенного здесь не делают. Все как обычно. Но стрижка, укладка и бритье - священное таинство, над которым колдует цирюльных искусств маг и чародей. Взмахивая расческой или помазком, как волшебной палочкой, ловко манипулируя ножницами или опасной бритвой, он словно сбрасывает с головы и лица такое же покрывало, которым обычно настоящие фокусники покрывают цилиндр, перед тем, как достать из него прекрасный букет.
   Бреют, как и везде, бритвой, не без помощи пены и помазка. Но есть у сирийских парикмахеров один удивительный способ выбривать начисто. Мужчины знают: даже после тщательного бритья на скулах остается пушок, который многие не трогают. Что делают в этом случае местные брадобреи? Берут шелковую нить, складывают ее пополам и место перегиба зажимают зубами, скручивая руками оставшиеся концы в двухжильный жгутик. Потом прикладывают скрученную часть к лицу и быстро начинают разводить и сводить концы. Нити, перекручиваясь, захватывают нежные волоски и выдергивают их. Без привычки моцион не из очень приятных, зато после него кожа чистая и гладкая. Настоящий мужик это ценит.
   Приобретя такой респектабельный вид, можно смело отравиться к кому-нибудь в гости (холостяку предпочтительней отравиться к семейному другу), предварительно купив "нечто" для главы семейства, гостинцев для его детишек и, конечно, букет цветов для хозяйки дома. Ни "нечто", ни гостинцы, ни букет не являются в Дамаске объектом долгих поисков. Цветы продаются в специализированных магазинах, в достаточном количестве разбросанных по городу. Цветы сирийцы любят и понимают в них толк. Ни одно семейное мероприятие в сирийском доме, имеющем даже средний достаток, не обходится без большого количества цветов. Цветочный магазин найти нетрудно: как обычно, на улице у его дверей в специальных подставках стоят цветы и уже готовые букеты. Если ни один их них вас не устраивает можно заказать другой по своему желанию. Ловкими движениями цветочного мастера продавец его изготовит в присутствии покупателя. Когда мне впервые собирали букет, я все время думал, а сколько же сверх стоимости цветов будут стоить букетно-упаковочные составляющие: целлофан, дополнительная зелень и разноцветные ленточки. Оказалось, что они ничего не стоят, так как они уже включены цену букета.
  
  
   ДАМАСК ЖЕЛАЕТ ВАМ ПРИЯТНОГО АППЕТИТА
  
   Если Вы, оказавшись в Дамаске, захотели вкусно покушать или просто перекусить, то нет необходимости идти в дорогие рестораны в респектабельных кварталах, примыкающих к улицам Абу Румани и Аднана Аль-Мальки, или при фешенебельных гостиницах, а также ехать в снейки и ночные клубы, разбросанные вдоль Бейрутской дороги и в столичных пригородах Забадани или Блудан. Конечно, в них Вас встретят, посадят за столик и обслужат по самому высшему разряду. Потом, по окончании трапезы, поблагодарят за посещение, и тут же ошарашат за поданные яства и предоставленные услуги кругленькой суммой, аккуратно проставленной в счете, принесенном в буквальном смысле "на блюдечке" с красивой салфеточкой.
   И все-таки, когда Вам в Дамаске захочется кушать, надо идти в более доступные маленькие ресторанчики, где не намного уменьшится тугость кошелька, а сами Вы изведаете колорит Арабского Востока и отведаете аппетитные блюда его кухни. И пусть эти относительно недорогие ресторанчики не столь модерновые, и в их интерьерах порой чувствуется "лубочный" вкус хозяев, но есть в них что-то с первого взгляда необъяснимое, что подтолкнет Вас посетить их еще и еще.
   Процесс принятия пищи у сирийцев - это особый ритуал, к которому они относятся со всей серьезностью: едят не спеша, тщательно пережевывая пищу, за столом немногословны. Присуща им и еще одна примечательная особенность - во время еды они смачно и аппетитно чавкают. Однако чавканье не вызывает отвращения у сотрапезников, даже впервые попавших с ними за стол, потому что этот режущий ухо звук порождаем крепким организмом, привыкшим употреблять вкусную и здоровую пищу. Сирийцы практически не едят мороженого мяса: животные забиваются в ночь, чтобы к 12-14 часам дня мясо уже было продано.
   Святость традиций - одна из многих положительных черт сирийских арабов. С традиционной последовательностью накрывают на стол. В ресторане, а здесь тоже стараются не забывать обычаи, перед Вами на стол сначала поставят кувшин с холодной водой и стакан. Возможно, эта традиция берет свое начало с тех давних времен, когда жители знойных аравийских пустынь бедуины встречали зашедшего к ним путника стаканом прохладной воды. В наше время в ресторанах подношением воды Вам дают возможность не столько утолить жажду, сколько осмотреться, ознакомиться с меню и решить: остаетесь Вы здесь или нет. Но кувшин с водой на столе означает, что Вас, хотя Вы еще и не сделали заказа, уже принимают не как просто посетителя, но как гостя. И, если Вы не намерены уходить, через некоторое время подойдет официант, чтобы принять заказ. Сначала заказывают горячие блюда, потом все остальное: закуски, салаты, напитки.
   Хлеб - всему голова и в Дамаске. Поэтому, памятуя о том, что путника сначала надо напоить, а потом накормить, при накрывании стола прежде всего Вам ставят хлеб. В большинстве случаев - это лепешки-лаваши, разрезанные на две или четыре части.
   В своей повседневной жизни сирийцы чаще всего используют именно эти лепешки, а не европейские батоны и булочки. Во-первых, это как дань традиции, а во-вторых, как средство для принятия пищи. Ведь большинство блюд, кроме жидких, они едят хлебом (?!). Не станет исключением такой способ принятия пищи и в любом маленьком ресторанчике, хотя на столе будут разложены столовые приборы. А едят хлебом так: от лепешки отрывают небольшой кусочек. С помощью большого, указательного и среднего пальцев правой руки берут его "желобком" и им захватывают из тарелки такое количество кушанья, чтобы все вместе в один прием отправить в рот. Кстати, если употребляется европейский хлеб, то при этом используют только корочку, на манер лаваша, а мякиш выбрасывают.
   Закуски, а по-арабски они называются "мукаббиля", то есть кушанья, предшествующие основной трапезе для возбуждения аппетита, в соответствии со своим предназначением ставятся на стол до основного блюда. Как правило, это маринованные овощи (а маринуют все вплоть до картофельных клубней): редька, стручки горького перца, огурцы, маслины, морковь и многие другие. Очень вкусны специфические арабские закуски "хоммус" и "мутаббаль".
   Хоммус - это разновидность гороха, сваренного и растертого с чесноком, солью, и приправленных оливковым маслом и подливой на основе кунжутного масла, называемой тхине. Мутаббаль готовят из отваренных протертых баклажан с солью и чесноком и заправляют той же тхине. Обычный в нашем понимании салат делается из помидоров, обязательно очищенных огурцов, политых оливковым маслом или уксусом. Иногда подают таббулю - салат из очень мелко нарезанных помидоров и огурцов с петрушкой, сдобренных солью, оливковым маслом и соком плода лимона.
   По мере того, как стол заполняется закусками, Ваш аппетит разгорается больше и больше, и поэтому вслед за закусками приносят заказанные прохладительные и горячительные напитки. Ассортимент напитков в шикарных и простых ресторанах один и тот же. Возможно, с той разницей, что в простых заведениях чаще употребляют свой "национальный" спиртной напиток - "арак", по-другому анисовую водку, сделанную из винограда. Она имеет резкий специфический запах "капель датского короля", довольно крепкая - 45-50 градусов и выше, и поэтому местное население ее пьет, разбавляя водой. От этого она становится белой, как молоко.
   И вот "червячок" заморен. Аппетит достигает наивысшего предела. Тут самое время просить принести горячее. Тарелка с ним, будь то цыпленок, кябаб, шашлык или рыба, чтобы не теряло жара, всегда накрыта лепешкой лаваша. В одном из таких ресторанчиков под названием "Сумер", расположенном в переулках в районе улицы Салихия, к прочим традиционным горячим блюдам подавали практически экзотическое кушанье... "шашлык по-русски". Шашлычные кусочки, нанизанные на маленькие палочки-шампуры, приносили на деревянном блюде, к центре которого прозрачным голубым пламенем горела смоченная в спирте вата. Сам по себе "русский шашлык" был обыкновенным жареным мясом, но огонь, пылавший на блюде, пока его несли к посетителю, всегда вызывал восторг находящейся в зале публики.
   Все дамасские рестораны примечательны тем, что кроме общего зала, где сидят только мужчины, есть небольшие семейные салоны. Входить туда одним мужчинам без женщин не полагается. А вот с женщиной (степень родства не имеет значения) могут пройти даже несколько мужчин. В эти салоны приходят семьями, кампаниями родных и близких вместе с маленькими детьми.
   Но ресторан, даже и недорогой, остается рестораном. И всякий раз зайти в него перекусить не всегда по карману, да и надо располагать еще достаточным временем. А кушать, ой, как хочется! Не отчаивайтесь. Ведь Вы находитесь в древнем и добром Дамаске. А поэтому весь город к Вашим услугам.
   И так, появилось желание что-то перехватить "на ходу". Пожалуйста! В любом уголке города к услугам маленькие и уютные бутербродные и закусочные - чистенькие и с богатым ассортиментом только легких прохладительных напитков и бутербродных начинок. "Каких начинок? - спросит непосвященный, - ведь там подают бутерброды!". Обыкновенных начинок, которые кладут В бутерброд, а не НА него.
   Сирийский бутерброд, величаемый здесь на английский манер "сандвичем", - это маленькая продолговатая булочка, называемая "кянади", то ли в почитание Канады, то ли в честь американского президента Дж. Кеннеди, разрезанная вдоль, с вынутым мякишем, на место которого и кладется начинка. Кстати, в народе, видимо, следуя традициям образного выражения понятий в арабском языке, бутерброд именуется, как "между двух половинок - аппетитная начинка". А перед тем, как начинить булочку, ее помещают под нагревательный пресс, где она греется с двух сторон. Поэтому к проголодавшемуся потребителю бутерброд попадает теплым.
   Начинок в любой бутербродной Вы насчитаете не менее полутора десятков в виде различных фаршей, мяса, сосисок, маленьких колбасок, бастурмы, бараньих яиц (!?), мозгов, печенки и других продуктов. А, если Вам противопоказаны мясные блюда, то Вам приготовят сандвич с вареным или жареным яйцом или просто с овощами. Хотя свежие и маринованные овощи и без того дополняют любой бутерброд. Однако до ближайшей бутербродной Вы можете просто не добраться, потому что гораздо ближе к Вам может оказаться закусочная, откуда будет нестись одурманивающий аромат гамбургера, положенного вместе с жареным яйцом в круглую булочку, или шавурмы, завернутой в лаваш.
   Шавурма - это куски жирной баранины в виде антрекотов, плотно нанизанные на стоящий вертел. Он вращается рядом с пламенем горелки, и мясо равномерно обжаривается со всех сторон, пропитываясь собственным соком и жиром. По мере того, как мясная масса мелко состругивается сверху вниз, она принимает форму перевернутого конуса.
   К любому бутерброду можно взять бутылочку газированного напитка или сок в коробочке, пакетике, металлической банке или просто в стакане, наполненном из специального охладителя. А из-под ручного пресса или электрической соковыжималки наполнят стакан натуральным апельсиновым соком, выжатым при Вас из половинок этого фрукта. Предлагается и "фирменный" дамасский коктейль - банан с молоком и с сахаром, а по желанию и с добавлением яйца, перемешанными в миксере.
   Вообще количество приходящихся на душу населения легких напитков для поддержания водного баланса в организме лишает кого бы то ни было всякой надежды умереть от жажды даже в самый палящий зной, да и продаются они буквально на каждом шагу. А летом, когда в Дамаске по-настоящему жарко, предприимчивые торговцы - большей частью это находящиеся на каникулах мальчишки - торгуют газированными напитками в бутылках прямо из стоящих на тротуарах тазов, наполненных водой и кусками льда. Они ловко "по-своему" открывают охлажденные бутылочки, да так мастерски, что пробка с сильным хлопком отлетает прочь, а с горлышко бутылки испускает "дымок". Дамасский сервис! Если хочется выпить стакан обычной воды, Вас ей бесплатно (!) угостят в любой закусочной и бутербродной, где есть водопроводный кран. Тут следует сказать, что питьевая вода в Дамаске очень вкусная, но в ней не хватает йода. Его недостаток рекомендуется компенсировать употреблением в пищу репчатого лука. Но он бывает не круглый год. Возможно, поэтому сирийцы у зеленого лука не едят зеленые "вершки", а предпочитают белые "корешки". Кстати, выработанное веками бережное отношение к воде не утрачено и в наше время. Чтобы иметь холодную воду, не обязательно ставить ее в холодильник. Для этого ее наливают в глиняный кувшин, обернутый мокрой мешковиной, и ставят в затемненное прохладное место. Особенно часто к такому способу прибегают военнослужащие сирийской армии, попав в полевые условия.
   Однако вернемся к "нашим" напиткам. Все их многообразие с заморскими названиями "Sinalko", "Cola", "Master Cola", "Sinalko Cola", "Canada dray", "Fresh Up" и прочими производятся по лицензиям местной промышленностью. Отличаются они друг от друга не только именными этикетками, но и цветом, запахом и даже формой бутылок и раскраской пробок. Однако не одной импортной продукцией местного производства богат дамасский рынок прохладительных напитков.
   Бережно храня многовековые традиции, сирийцы и сейчас пьют свой народный напиток, называемый сус. Делают его из корня солодковых бобов. По цвету он напоминает наш русский квас. Имеет специфический вкус, к которому надо привыкнуть. Однако говорят, что он очень полезен для кишечника. Сирийцы его пьют с большим удовольствием. Сейчас сус продается в закусочных и бутербродных вместе с другими прохладительными напитками. Но Дамаск не был бы самим собой, если бы жил серым однообразием, не внося в него ничего экзотического. Вот поэтому на улицах города и теперь еще можно встретить редкого бродячего торговца сусом, сделанным по-домашнему в деревенских условиях. Одет он, как правило, в крестьянскую (считайте, национальную) одежду. На спине на широком ремне он несет блестящий инкрустированный латунный сосуд с длинным "носиком". В одной руке он держит кувшин с обычной водой для обмывания стакана. В другой - два металлических блюдца. Ловко и умело торговец перебирает их пальцами, ударяя друг о друга, отчего они издают мелодичный звон, зазывая прохожих выпить этот замечательный и полезный напиток.
   Изобилие даров Бахуса, хранящихся в "погребках" дамасских ресторанов и питейных заведений и стоящих на витринах магазинов, поражает воображение. Невольно задаешься вопросом: как это до сих пор мужское население остается практически повально трезвым. И все-таки сирийских мужчин трудно обвинить в ханжеском отношении к спиртным напиткам, да и трудно будет найти среди них такого, кто бы отказался от умеренной дозы доброго вина или хорошего пива. И, если решено в мужской компании расслабиться, то предпочтение будет отдано непременно напиткам национального производства. Так дешевле и привычнее. А выбрать есть из чего. В Сирии выпускают, примерно, дюжину сортов местного арака, с полдюжины пива, несколько сортов хорошего красного и белого сухого и десертного вина. Многообразие одного сорта арака умножается разнообразием разливаемых доз: от стограммового "мерзавчика" до двух- и трехлитровых бутылей с промежуточными емкостями в двести, триста и так далее грамм. Не возбраняется и домашнее производство арака и вина.
   Местные водки, коньяки, бренди, джины и виски - это жалкое подобие своих оригиналов. Однако при большом желании выпить что-то эдакое, заморское и, конечно, при наличии денег в кармане можно вкусить настоящие самые изысканные французские коньяки, итальянские вермуты, советские водки, испанские вина, шотландское виски и английские джины, а также оригинальное немецкое и голландское пиво и многое другое, производимое в дальних и соседних странах.
   Но какими бы яркими и привлекательными ни были этикетки заморского зелья, в какие бы фигурные бутылки не разливались прохладительные напитки, больше и чаще всего на свете сирийцы пьют чай, кофе и заграт - смесь сухих трав с мятой, заваренных кипятком. Куда бы Вы ни зашли, - к кому-то домой, к знакомому в частный или государственный офис - Вас прежде всего угостят одним из этих свежезаваренных напитков. Особого ритуала при приготовлении этих напитков и угощении ими нет. Соблюдается лишь одно условие: их никогда не готовят впрок, но непосредственно перед угощением. Правда, некоторые тонкости все-таки есть. Например, при приготовлении чая заварочный чайник отсутствует, так, как чай заваривается в том же, в котором кипятится вода. Причем после засыпки чая чайник еще некоторое время остается на огне. Из этого же чайника разливают и по маленьким стаканчикам. Чай получается крепким, темным и очень душистым. А от его вяжущих рот свойств не помогает даже приторно-сладкий вкус большого количества сахара. Молотый кофе варят обычным способом на огне в простых кофеварках, добавляя в него некоторые восточные пряности. Кофе могут подать с сахаром и без него по желанию гостя. Особо следует рассказать об угощении горьким кофе. Его варят в небольших количествах потому, что он очень крепкий. Наливают в маленькие, гораздо меньшие, чем для обычного кофе чашечки-пиалки, покрывая лишь донышко. Выпивают, как говорится, одним махом, не смакуя. Можно попросить вторую порцию, но, из-за соображения последствий для здоровья, как правило, этого не делают. Чтобы отказаться от повторной чашки, не обязательно что-то говорить. Будет достаточно покачать чашечкой, зажатой между большим и указательным пальцами. После угощения горьким кофе не благодарят традиционным арабским "шукран" (спасибо), но говорят "даими". Возможно, это усеченное от полной формы выражения "кахви даими", произносимого на сирийский лад.
   И так, познакомившись с таким богатым выбором напитков в Дамаске, продолжим путешествие по его улицам, продуктовым магазинам и базарам.
   Деление на бутербродные и закусочные чисто условное. И в тех, и других только сандвичи, легкие напитки и чаще всего стоячие места. И различаются они в небольшой степени ассортиментом и в некотором роде специализацией. Но есть "общепитовские" точки (что-то среднее между закусочной и маленьким ресторанчиком), где стоят несколько столиков, и посетителю там могут предложить яичницу, жареную баранью печенку, чечевичный суп или куриный бульон, вареные бобы или фасоль. Выбор напитков здесь крайне ограничен.
   Мы уже знаем, что в семейные салоны дамасских ресторанов мужчина без женщины зайти не имеет права. Однако не следует забывать, что, хотя Сирия и производит впечатление светского государства, традиции ислама сегодня еще довольно сильны, и в быту мужчина пока пользуется правом "наибольшего благоприятствования". Хотя, скорее всего сейчас это уже не норма поведения, но просто традиция. И Дамаск, верный себе, старается ее сохранить, гостеприимно распахивая только для мужчин (!) двери специальных кофеин. Этим самым устраняется царящее в ресторанах неравенство. В кофейне собирается мужское население преимущественно старшего и пожилого возраста. Особенно многолюдны кофейни в вечернее время. Это своего рода клуб, где представители сильной половины человечества за чашкой чая или кофе степенно ведут беседы, обсуждая насущные бытовые и политические проблемы, читают газеты, играют в домино или нарды (шиш-беш), курят кальян.
   Кстати о курении и табаке. Сирийцы курят не меньше, чем в других странах. Сигаретный рынок в Сирии представлен продукцией практически всех известных мировых производителей: США, Великобритании, Франции, Германии и других стран. Местная сигаретная продукция гораздо бедней ассортимента спирто-водочных изделий. В среде заядлых курильщиков большим спросом пользуются "свои" сигареты "Аль-Хамра" и "Аш-Шарк", имеющие вполне приличное качество, легкость затягивания и приятный "вкус". Есть и другие виды сигарет, например, "Занубья", но их уважающие себя люди не используют. Представители "высшего света" иногда курят трубки, "благоухая" душистыми ароматами прекрасных трубочных табаков. Очень часто можно встретить сирийцев, и даже среди офицеров, которые курят самокрутки. Правда, при этом они не рвут газеты на клочки, которые у нас принято носить в кисетах вместе с кислой махоркой. Сирийские "самокрутчики" более цивилизованы, и в этом им способствует государство, выпуская "россыпью" специальный табак, который хранится в специальной табакерке, где лежит миниатюрная пачка специально выпускаемой для этих нужд папиросной бумаги.
   Вообще, круглый год, по вечерам, за исключением, может быть, непогоды, почти весь Дамаск выходит на прогулку на улицы. В это время городской "общепит" начинает работать с утроенной энергией: открываются и появляются дополнительные точки. Только вечером в специальных пекарнях пекут сафаих - пирожки, чем-то напоминающие пиццу. Сделаны они из теста размером с небольшую ладошку с загнутыми краями и с начинкой из мясного фарша с зеленью и пряностями. Пекут их на глазах у покупателей: кладут партиями на деревянные лотки и на несколько минут отправляют в печь. Вкусны они только что снятыми с огня, поэтому едят их, не отходя от прилавка. За ними всегда очередь - явление крайне чуждое и нехарактерное для Дамаска.
   А по улицам катят свои лотки и тележки торговцы лепешками фатаир. У владельца тележки в большой миске уже приготовлена по всем кулинарным правилам масса из хоммуса. В одной руке он держит маленькое приспособление, напоминающее то, каким делают кружки порционного сливочного масла в наших столовых. Ложкой в другой руке он накладывает массу в приспособление и выдавливает ее в сосуд с кипящим оливковым маслом. Все делается при Вас, и через несколько минут заказанная порция лепешек готова. Они также аппетитны пока горячие.
   С полной уверенностью можно сказать, что "выездная" торговля съестными припасами - это неотъемлемая часть дамасской торговли. С лотков и тележек торгуют неприхотливыми сандвичами и вареным хоммусом, который едят просто так, горошина за горошиной отправляя в рот, жареными солеными и несолеными тыквенными и арбузными семечками и многими видами орешков, и обыкновенными овощами и фруктами. А весной, когда отцветут сады и появятся первые зеленые плоды, лотошники начинают торговать недозрелым миндалем и кислыми сливами. Едят их, макая предварительно в соль. И, как ни странно, на подобное предложение имеется спрос.
   Существует в Дамаске и другой вид торговли кулинарными изделиями - торговля "на вынос". И придумана она предприимчивыми сирийцами очень даже кстати. Торговцу все равно как торговать, лишь бы деньги платили, а для жителей это лишний способ решить свои "продовольственные" проблемы. Ведь ситуации на "кухонном фронте" возникают любые: нет желания возиться у плиты, или дома нет достаточного запаса продуктов, или неожиданно нагрянули гости. И все это не беда. Вам помогут в тех же ресторанчиках и закусочных. Ведь весь имеющийся там ассортимент продается и за пределы заведения. С той же улыбкой и вниманием, как, если бы Вы сидели за столиком, Вам приготовят "выносной" заказ. Чаще всего в таких случаях покупают жаренных цыплят. Они, как правило, дешевле прочих кушаний. Количество - по Вашему благосостоянию, но как ни странно, можно заказать и половинку цыпленка. В Дамаске есть даже целый ресторан под названием "Chicken house" то, есть "Цыплячий дом", где в качестве основного блюда подают цыплят, зажаренных именно на вертеле. В других ресторанах и некоторых закусочных можно купить цыпленка, обжаренного в масле. Он называется "бростед". Его тушка предварительно разделана на части: крылышки, окорочка, бочка, которые обваливаются в сухарях или муке. По Вашей просьбе продавец из разделанных частей "собирает" целого цыпленка или половинку. Помещает их в специальную машину, наполненную разогретым растительным маслом, плотно закрывает крышку и обжаривает при полном вакууме в течение пяти-семи минут. За ту же цену к готовому цыпленку дают фигурные ломтики картофеля, которые жарились вместе с ним, и небольшой пластиковый стаканчик вкусной чесночной приправы.
   Торговля "на вынос" настолько разнообразна, что трудно представить все ее формы. "На вынос" Вы берете домой. В этом случае заказ упаковывается в обязательном порядке в зависимости от размера и количества или в бумагу или в пакет, или в картонную коробку или кладется на картонный лоток, который обертывается бумагой. "Выносной" заказ можно сделать в ближайшем ресторане или закусочной по телефону с доставкой в гостиничный номер или офис. Даже, сидя в питейном зале (не путайте с нормальным рестораном), где много выпить и мало закусить, через хозяина заведения можно заказать покушать в соседней "общепитовской" точке. И Вам все доставят по назначению. Конечно, при этом ничего упаковывать не будут, а пред Ваши очи поставят сервированный поднос. В этом случае заказ выйдет немного дороже - разносчик бесплатно не работает.
   Однако известно, что среднестатистический житель любого уголка света редко посещает рестораны даже в тех местах, где их множество. Сирийцы, в том числе и жители Дамаска, тоже предпочитают большую часть жизни полноценно питаться со своей кухни и за семейным столом. Поэтому Дамаск с этой точки зрения не только огромный центр общественного питания, но и большой, а главное, богатый продовольственный магазин и овощной базар (последний следует понимать в самом положительном его значении).
   Торговые предприятия по продаже продуктов питания представлены широко: от частных лавок и магазинов до огромных государственных супермаркетов.
   Принципиальной разницы между лавкой и магазином нет. Как их назвать, зависит, и то условно, от размеров (а солидный частный магазин может быть порой не больше обыкновенной жилой комнаты), обустроенности, набора товаров, местоположения (в старой или новой части города), а главное, от привычки людей называть одно и то же заведение традиционно-старинным "дуккян", то есть лавка, либо более современным "махалль" - магазин. И те, и другие бывают "дорогими" и "недорогими". Но там и там можно купить практически любые продукты: самые изысканные, завезенные из заморских стран, и самые обыкновенные, выращенные и произведенные в предместьях сирийских городов.
   Вообще, продовольственный магазин - это своеобразный мир бытия, складывающийся между людьми. Ведь мудрый торговец стремится открыть свое предприятие не на многолюдном перекрестке, но чаще всего в густонаселенном квартале. При этом выгода получается обоюдной: для магазина - в наличии одних и тех же, но постоянных, покупателей, а для последних - в возможности иметь "свой" магазин вблизи от дома. Это создает особый вид общения между продавцами и покупателями - через установление специфических, не рыночных, тем более не базарных, а магазинных отношений. Имея "под рукой" "свой" магазин необязательно делать оптовые закупки, требующие больших материальных и финансовых затрат. В него можно зайти несколько раз в день и купить, например, полфунта чая, сто-двести грамм сахара или соли, одно, два или три яйца, полкилограмма муки. А юноша, начинающий курить втайне от своих домашних, может приобрести одну сигаретку, да еще бесплатно прикурить от зажигалки хозяина магазина. Еще у продавца можно попросить продать товар не по весу, а по количеству денег у покупателя. Но магазинные отношения не станут полными, если хозяин (он же чаще всего и продавец) не позволит покупателю-завсегдатаю быть занесенным иногда в долговую книгу. Это дает право безденежного приобретения товара на небольшие суммы. Расчет осуществляется в конце оговоренного периода или до этого срока по желанию посетителя. При этом, конечно, торгующая сторона "накинет" немного в свою пользу. Но покупатель, если "обсчет" не превышает разумных пределов, скорее всего, сделает вид, что ничего не заметил, - услуга-то очень удобная. Примечательно, что подавляющее большинство сирийских торговцев честны по отношению к покупателю. Обмануть в деньгах - не в их правилах. Цену завысить они могут. Но, если с покупателем они сошлись на приемлемой, то возвращенные на сдачу деньги можно не пересчитывать. Все будет сдано без обмана.
   Достаточно беглого взгляда, чтобы сказать, что в Дамаске продовольственные магазины (лавки) четко специализированные. Самой распространенной их разновидностью являются бакалеи (по-арабски и по-русски слово "бакалея" звучит одинаково). В них продаются мясные и рыбные консервы, макаронные изделия, крупы, сладости, жевательная резинка, соки в упаковках, прохладительные и спиртные напитки, сигареты, соль, спички, сахар, молочные продукты, расфасованное сливочное и растительное масло, иногда хлеб, реже мороженое. иногда в них торгуют некой промышленной "мелочью": иголками, нитками, батарейками, бритвенными лезвиями, кое-какими канцелярскими принадлежностями, почтовыми открытками, некоторой кухонной утварью, посудой и многими другими полезными вещами. При этом, несмотря на такое промышленно-продуктовое противоречие, магазин считается бакалейным.
   Менее распространены магазины, торгующие только восточными пряностями, крупами и злаковыми культурами или маринадами или одними орехами во всех существующих видах и сладостями на их основе,.
   Есть магазины только овощные. Это не значит, однако, что там одни овощи. Там есть все, что растет на грядках и плодовых деревьях не только в ближайшей округе, но и в дальних и даже заморских странах. Встречаются своего рода конгломераты - совмещенные бакалейные и овощные магазины и лавки.
   А вот мясные лавки без всяких совмещений. Они торгуют только мясом, и при том только свежим: парной телятиной, говядиной, бараниной, фаршем. Здесь же продаются субпродукты, и внутренности. Мясо крупного рогатого скота продается без костей, мелкого - с костями. Без разделочных схем самим торговцем мясо четко подразделяется на "категории": вырезку, грудинку и прочие. Цена, соответственно, зависит от "категории". Продавец всегда посоветует, что выбрать на отбивные, котлеты и другие мясные кушанья.
   Продовольственные магазины дополняются булочными: государственными и частными, "просто" булочными и булочными-кондитерскими.
   Государственная булочная - это в то же время и небольшой хлебозавод. В нем выпекается и тут же продается европейский хлеб: батоны и булочки. "Просто" булочные всегда при пекарнях. И купить в них можно только хлеб в виде лепешек-лавашей, которые выпекаются к обеденному времени и при огромных очередях местного населения реализуются прямо "с жара". Поэтому нередко можно увидеть, как недалеко от булочной люди раскладывают огненные лепешки на припаркованные рядом автомобили, выступы оград домов, чтобы дать им остыть. Потому, что без этого голыми руками, если нет сумки или пакета, до дома их просто не донести. Хлеб впрок не пекут. Основная выпечка делается к обеду. Вторая - в вечернее время. Поэтому "вчерашнего" хлеба в продаже не бывает. В кондитерских могут продавать и хлеб, но преобладают в них все же кондитерская выпечка и настоящие восточные сладости. При кондитерских иногда могут быть кафетерии, где можно полакомиться кондитерскими изделиями, запив их чаем, кофе или прохладительными напитками.
   Но магазин - это посредник между производителем и потребителем. От чего товар, прежде чем попасть в руки последнего, набирает соответствующую, порой немалую, цену. Поэтому коренные жители Дамаска в магазинах, как нам уже стало известно, делают маленькие, незначительные или срочные покупки. Закупка же продовольствия на определенный срок для больших сирийских семей производится на базарах. Там, как ни странно, цены умеренней и ниже, чем в магазинах, да и выбор шире.
   Маленькие овощные базарчики разбросаны по всему городу на небольших площадях и широких тротуарах. Но здесь торгуют только дарами, выращенными на грядках или снятых с фруктовых деревьев. Выбор здесь, возможно, не так богат, но все необходимое для себя Вы найдете. А, если не найдете, то направитесь на большой главный базар, где продается все разнообразие овощей, фруктов, зелени, мяса, птицы и рыбы.
   На городском базаре, раскинувшимся, можно сказать, почти прямо на площади Погибших (или Аль-Марджа), своя специализация - все продается рядами: овощи и фрукты отдельно, мясо, рыба, птица - все в своем ряду. Одним словом - целый гастроном, только под открытым небом. Даже внутри фруктово-овощного ряда есть свой "отдел", где, например, из пластиковых бочек и деревянных кадушек торгуют маринованной снедью, в том числе маслинами и оливками, иные сорта которых бывают размером с нашу садовую сливу.
   Мясом, птицей и рыбой и на базаре торгуют только из лавок и магазинов. Фруктами и овощами - из оных, а также с лотков и тележек. Особой рекламы для товара никто не делает, потому что знают и уверены: все равно купят. Но, учитывая жаркий климат, помидоры, огурцы и зелень постоянно окропляют водой. Это, во-первых, придает им товарный вид, а, во-вторых, сохраняет свежесть. Кстати, о зелени.
   При всем ее многообразии на дамасских прилавках, Вы не найдете укропа. Сирийцы его не употребляют в пищу, считая сорной травой. Поэтому на грядках его не выращивают, а растет он в сельской местности сам по себе густыми зарослями, как у нас крапива или лебеда. И только длительное пребывание советских граждан в Сирии и их ностальгическая тяга ко всему родному подвигло предприимчивых сирийцев извлекать коммерческую выгоду даже из сорняка.
   Вообще, долгое и массовое присутствие советских граждан в стране заставляет сирийцев иногда принимать "чужие правила игры". Так получилось не только с укропом. Например, с определенного времени в относительно дорогом продуктовом магазине "Нора" на улице Абу Румани стала продаваться квашенная капуста, никогда не потреблявшаяся местными гражданами, винный прилавок магазина пополнился разлитым в пивные бутылки спиртом, который покупали только наши. Кстати, торговля спиртом в Сирии разрешена, но только, как правило, в аптеках. Сами сирийцы, конечно, понятия не имеют, что спирт можно пить. Поэтому при покупке этого продукта, если аптекарь вдруг спросит, с какой целью Вы его берете, не следует говорить, что для внутреннего употребления. Услышав такое, он обязательно обречет такую попытку на провал, сказав при этом, что Вы выпьете, умрете, а ему за это придется отвечать.
   Особенно примечателен на базаре птичий ряд. Торгуют здесь, в основном, "взрослыми" курами и цыплятами. При этом весь товар, пока его не купят, кудахчет и кукарекает. У покупателей, приобретающих живую птицу, не возникает вопроса, как ее бездыханную тушку при наименьших моральных затратах доставить домой на кухню. По их желанию товар умерщвляется на месте покупки. Убитую птицу кладут не надолго в горячую воду, а затем помещают в примитивную центрифугу, сделанную из металлической бочки и оснащенную изнутри неострыми шипами, в которой во время вращения и происходит ощипывание. Всего несколько минут - и тушка курицы готова для кулинарной обработки. Куриные лапки, так любимые нами в детстве, сирийцами в пищу не употребляются и поэтому отделяются от тушки еще на рынке.
   В птичьем ряду торгуют курами белыми (они дешевле) и разноцветными (они подороже). Напротив прилавков с живой птицей располагаются торговцы куриными потрохами, а дальше куриными яйцами. Яйца тоже "оцениваются" по цвету: светло-коричневые всегда дороже белых. На базаре по одному десятку или штучно яйца не продают. Минимальной единицей их реализации является "картонка" с тремя десятками.
   Как известно, Дамаск не приморский и не портовый город. Но в рыбном "отделе" Вы найдете достаточное количество даров от Нептуна, чтобы удовлетворить свои потребности в рыбе. И что самое удивительное - море далеко, а товар всегда свежий.
   Торговля молочными продуктами на дамасском рынке непоказательна. Но кое-что найти можно, причем все в натуральном виде: коровье и козье молоко, простоквашу, сладковатый сыр из овечьего молока и лябни. Лябни - это что-то среднее по консистенции между домашней сметаной и густо разведенным творогом, но гораздо кислее по вкусу. Простоквашу - лябан (не путать с лябни), как правило, продают в небольших пластиковых ведрах. Если опрокинуть ведро, и, осторожно постучав по нему, поднять, то содержимое, скорее всего, останется стоять "куличиком". Иногда в молочном ряду можно встретить сметану и сливочное масло.
   В магазины Дамаска заходят с утра и до позднего вечера, пока они открыты. На базар ходят "с утра" и "до обеда". Позднее там делать нечего. В Дамаске, как, впрочем, и во всей Сирии, с 14-15 и до 18-19 часов все закрывается на "большой обеденный перерыв". В это время все без исключения жители предаются обеденному и послеобеденному кейфу. Поэтому с наступлением "обеда" на базаре замолкает шум в торговых рядах, в городе закрываются магазины и лавки, расходятся последние покупатели. Любой базарный торговец старается, конечно, до этого сбыть максимум своего товара.
   Вечером, когда солнце опустится на ночлег за гору Касьюн, в Дамаске, как и в тысячах городов мира, зажигаются фонари на улицах и площадях, разноцветные неоновые огни реклам и яркие лампы витрин магазинов. Вновь, после продолжавшегося несколько часов отдыха открываются магазины, увеселительные заведения, кафе и закусочные. Может активизироваться торговля и на базаре, но теперь это уже будет не тот колорит, что можно было увидеть днем.
   Дамаск - одна из самых древних столиц мира. И, возможно, потому, что всю свою многовековую историю он был для людей, сейчас он стал гораздо ближе к человеку. И совсем не важно кто этот человек - коренной житель города или приезжий из другого или на время заезжий иностранец. Дамасского гостеприимства хватает на всех.
   Человеку, впервые приехавшему в Дамаск, он надолго запоминается необъяснимым колоритом восточного города, какофонией звуков от звонких голосов разносчиков газет и бродячих торговцев, радиофицированным разноголосием многочисленных минаретов до беспорядочных сигналов клаксонов автомобилей. А еще он остается в памяти неповторимыми ароматами и запахами восточной кухни. Одним словом, Дамаск говорит: "ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ГОСТИ!" и желает всем приятного аппетита.
  
  
  
    ОКТЯБРЬ 1973 ГОДА
  
   Арабо-израильская война, разыгравшаяся осенью 1973 года одновременно на сирийском и египетском фронтах, известна в Арабском мире больше под названием "октябрьская война" или "война месяца рамадан", как окрестили ее в Египте, что, собственно, подразумевает одни и те же события. Просто в этот год месяц мусульманского поста начался 29 сентября по христианскому летоисчислению, что соответствует первому дню месяца рамадан. Отсюда и второе название.
   Для нас, уже проживших в Сирии пять месяцев, эта война хотя и началась совершенно неожиданно, но не явилась внезапностью. Так как уже весны и все лето было очень тревожно. На фронте постоянные артиллерийские дуэли. Почти ежедневные нарушения воздушного пространства Сирии израильской авиацией, а иной раз и с применением оружия. Вылеты самолетов-разведчиков по всей линии соприкосновения войск, и как результат всего этого - завывания сирен на аэродромах и частях противовоздушной обороны. Вот примерная обстановка, в которой мы жили и работали в этот период. Ставший к концу лета уже привычным вой сирен и ревунов, оповещавших о возможных опасностях, заставлял думать с внутренней тревогой о своем ближайшем и, вероятно безрадостном, будущем. Появлялись нервозность, тоска, переживания, боязнь чего-то неизвестного, но явно существовавшего. Но, вот, страха, а правильнее сказать трусости, наверно, все-таки не было.
   13 сентября 1973 года сентября наш коллега-переводчик Евтюхин Женя, работавший с советником начальника управления ПВО генерал-лейтенантом Колесниковым В.Ф., вернулся с работы домой очень возбужденным и сообщил нам пока никому еще неизвестную новость. Оказалось, что сегодня над морем в районе города Латакия произошел грандиозный воздушный бой между сирийскими и израильскими ВВС, в котором участвовало с обеих сторон около 60 самолетов. Наш товарищ рассказал, что, несмотря на большие потери с сирийской стороны, "евреи свое получили". "А поэтому, - доверительно завершил он свое повествование, - скоро следует ожидать каких-то более серьезных событий". Друг работал в "пэвэошных верхах" и всегда владел достаточно достоверной информацией. Мы в очередной раз сникли. "Ну, вот и дождались", - мелькнуло в мыслях у каждого из нас. В таких ситуациях появляется даже какое-то нездоровое нетерпение: ну, быстрей же, ну, пусть скорее что-нибудь произойдет. Однако в последующие дни наши наихудшие ожидания не подтвердились, и тревога несколько угасла.
   В начале октября, утром, когда мы ехали на работу, мои старшие товарищи сообщили, что вчера наша заграничная советская власть начала срочную эвакуацию семей всей советской колонии на Родину. Это был явно нехороший симптом перед началом какого-то зловещего военно-политического заболевания. Ведь такое дорогостоящее мероприятие, как отправка сотен семей домой, просто так не делается. Но, как известно, надежда умирает последней, и поэтому не хотелось верить, что все мы стоим накануне страшных событий. Все-таки каждый из нас думал, что пронесет, и все обойдется, как обходилось уже не раз. Хотя предпринимаемые нашим посольством меры настораживали и указывали на обратное. В последующие дни эвакуация шла так стремительно и быстро, что некоторые наши специалисты, уезжая утром на работу "семейными", возвращались со службы уже "холостыми", заставая пустые квартиры с записками жен о срочном отъезде.
   Шестого октября по дороге на работу мои специалисты сказали, что вчера отправили в Москву своих жен, а сегодня эвакуация будет продолжаться. Потом уже стало известно, что последние семьи успели переправить по воздуху утром шестого, а некоторых, привезенных из дальних восточных районов Сирии, в авральном режиме грузили на все приспособленные и неприспособленные суда в морских портах этим же днем, но уже после начала боевых действий. Напоминание об эвакуации вновь растеребило душу. Но, привычка - вторая натура человека - сработала и на этот раз: авось пронесет. С тем и проследовали на работу. День обещал быть таким же, как и вчера, а поскольку эвакуация меня не касалась, то я и успокоился.
   Вся рабочая часть дня прошла в обычных для нас заботах. Погода стояла солнечная и пока теплая, ни полковая, ни аэродромная жизнь не предвещала никаких опасений. Около двух часов дня мы завершали работу на одной из зенитных батарей, развернутой накануне на самой высокой сопке, соседствовавшей с аэродромом, намереваясь прямо отсюда, без заезда в управление полка, отбыть в Дамаск.
   Весь аэродром был, как на ладони. Приближавшееся окончание рабочего дня, уже наступившее предобеденное затишье располагали к тому, чтобы расслабиться, подумать о вкусном обеде и направиться в городские квартиры. И вдруг в этот момент, когда по сути дела любая трудовая деятельность по славной арабской традиции должна замереть до следующего утра, с дальних ангаров донесся рев явно собирающихся вылетать самолетов Су-7, обосновавшихся на нашем "объекте" несколько дней назад. И в самом деле, истребители начали покидать свои укрытия. Выруливая по дорожкам, они проходили предстартовые рубежи: предварительный, исполнительный, с явным намерением достичь исходного, то есть последнего перед стартом, у самого начала взлетной полосы.
   Вот они застыли на нем на какое-то время, чтобы своими мощными турбинами вдохнуть перед дорогой побольше живительного воздуха. При этом вдохе весь аэродром наполнился жутким натужным воем. Еще одно мгновение, и они начали свой разбег. Бросилось в глаза, что уж очень как-то нехотя они разгоняются, очень тяжело отрываются от земли и медленно набирают высоту. Но всему увиденному я даже не успел подвести итог, как за своей спиной услышал голос Кузьмы Архиповича Белевцова: "Миша, а ведь это война!". И сразу же, видимо так совпало, послышался протяжный вой то ли полковой, то ли аэродромной сирены. Мои часы показывали 14 часов 15 минут. Мы быстро забрались в машину и поехали на командный пункт полка.
   А на КП уже в полном разгаре шла боевая работа. КП был совмещенный, то есть аэродромно-полковой, но разделенный на два изолированных зала: для летного и зенитного командования. И там, и там на своих местах уже восседало соответствующее руководство. Наша прозрачная карта-планшет по всей линии фронта пестрела красно-синими линиями - маршрутами пролетов сирийских и израильских самолетов. Командир полка, увидев нас, подозвал к себе и сказал, как бы объясняя происходящее, что Израиль нарушил перемирие и начал боевые действия. Ох, лукавил подполковник!
   Конечно, в душе и мы полагали, что и сегодня войну, как и прежде, развязали "израильские агрессоры". Однако по происшествию некоторого времени стала, и все чаще, просачиваться информация о том, что эту войну начали сирийцы и египтяне. В Сирии, например, наш главный военный советник к таинству начала этих событий с указанием конкретной даты - 6 октября - был посвящен в конце сентября-начале октября. А фраза моего шефа "Миша, а ведь это война!" тоже подтверждает, что и он обо всем знал, если не в деталях, то в целом - точно. Да, и будь я побогаче жизненным опытом, смекнул бы, наверно, об этом пораньше.
   А, как говорится, разведывательных признаков начала войны было предостаточно.
   И, в самом деле. Почему мы так срочно накануне перетаскивали зенитную батарею с насиженного места на сопку? Зачем за несколько суток то этого с нашего, почти прифронтового аэродрома куда-то улетели старенькие самолеты МиГ-17, а их место заняли современные фронтовые бомбардировщики Су-7, переброшенные сюда из сирийской глубинки на востоке страны с аэродрома Тифор? И последний вопрос. Как успело все руководство аэродрома и полка так быстро прибыть на КП, если с момента, как взлетели самолеты, и мы услышали сирену, находясь на сопке в батарее, до нашего прибытия на КП не прошло и пяти минут? Значит, прибыли все туда загодя. А отсюда и вывод - готовились сирийцы к этой войне, вернее к новому этапу боевых действий, они их и начали.
   С момента нашего прибытия на КП всю оставшуюся часть дня мы провели в этом бетонированном бункере, упрятанном, правда, не очень глубоко под землей на склоне сопки. По сирийскому радио звучали бравурные марши, передавались патриотические призывы, ежечасно выходили выпуски по обстановке на фронте. Из потока лившихся сообщений о боях почему-то больше всего врезались в память сводки, завершавших каждый выпуск последних известий, о прямо-таки непревзойденных действиях сирийских средств противовоздушной обороны. Наверно, это был специально отработанный пропагандистский ход: поддержать моральный дух в только что созданных перед войной войсках ПВО страны, которые были так недооценены противником. За что последний потом дорого поплатился, потеряв огромное количество своих самолетов.
   А пока громовой голос диктора вещал: "К этому часу средствами нашей противовоздушной обороны сбили шесть самолетов противника. Вся наша авиация, задействованная в боях, благополучно вернулась на свои аэродромы". По мере того, как солнце клонилось к закату, количество сбитых израильских самолетов увеличивалось, свои же непременно возвращались восвояси "целыми и невредимыми". Но это была всего на всего хотя и нужная, но безосновательная пропагандистская трескотня. Но "шапкозакидательское" настроение она все же зародила. От того-то, наверно, мне подумалось, что при таком раскладе к ночи этого дня у супостата не должно остаться ни одного самолета. "А там, - почему-то пришла в голову мысль (как сейчас видится слишком наивная), - глядишь, введут в бой третью танковую дивизию, предназначенную для развития успеха, и дня в два-три победоносно завершат всю компанию". Думаю, что надежда на скорейшее прекращение боевых действий и заставила вспомнить об этой дивизии, а вместе с ней о Кудряшове Владе - ведь он в ней работал.
   От воспоминания о Владе в голове сразу возникли мысли о других наших ребятах, находящихся сейчас, как и я, на многочисленных военных объектах. Я представил Степанова Юру, Поликанова Володю, Суворова Валеру, Гордеева Борю, Чувашова Володю, Руденко Сашу, сидящими на "передке" на дивизионных, бригадных, а возможно, и батальонных командных пунктах в составе мотопехотных и танковых дивизий, образующих с севера на юг линию фронта сирийских войск. Почему-то в переездах между зенитными батареями мне представился Шергилов Миша на соседнем аэродроме "Хальхле", а в таких же бункерах, как и у нас, я мысленно видел Крылова Сашу на аэродроме "Меззе", вплотную примыкавшему к Дамаску с юго-запада, и Агапова Виталика на своем аэродроме "Дмейр" в 50-ти километрах на восток от столицы. Где-то на побережье между Латакией и нелегкие думы одолевали Тарасова Игоря, работавшего в Штабе ВМС Сирии. Да, и в самом Дамаске в Министерстве обороны, Генеральном Штабе, Управлении ВВС и ПВО и других учреждениях в этих нелегких условиях достойно обеспечивали работу наших советников Евтюхин Женя, Бакаев Саша, Жданов Игорь, Бибиков Валера.
   Уже под вечер, - было часов восемь, - когда стало ясно, что вместе с закатом солнца пошла на убыль и напряженность сегодняшнего дня, мы решили выйти наружу и подышать воздухом. Но то, что мы увидели, поразило. Все пространство, представленное взору, было затянуто дымом. В нос бил сильный запах пороховой гари. Плотность дымной пелены и резкий запах не оставляли сомнений, что на фронте очень жарко. Если такое творится у нас на аэродроме, в шестидесяти километрах от места боев, то не трудно представить, что происходило там, где действовала масса войск, тучами летали самолеты, стреляли танки, артиллерия, пехота.
   Вдруг мы увидели, что с вершины сопки, где находился пункт наблюдения химической обстановки, быстро спускается офицер и держит в руке какой-то стеклянный предмет. Одет он был в строго предписанную боевым расчетом военного времени полевую форму, что здорово отличалось от внешнего вида сирийских щеголей-офицеров в мирное время. На голову была глубоко надвинута каска, туловище было увешано различной амуницией: противогазом, биноклем, кобурой с пистолетом и сумкой с общевойсковым защитным комплектом. Поэтому сразу угадать, кто это может быть, мы не смогли. Но когда он подошел к нам, мы узнали начальника химической службы нашего зенитного полка лейтенанта-двухгодичника Мазгара, державшего в руках какие-то пробирки. Он явно был чем-то озабочен. На наш вопрос: "Что случилось?" быстро объяснил, что кто-то доложил командиру полка о каком-то странном и незнакомом запахе снаружи в районе КП, и подполковник Мухаммед приказал ему срочно выяснить химическую обстановку, так как сейчас всякое может случиться. К счастью, командирские опасения не подтвердились, и вот Мазгар бежит доложить о результатах своих наблюдений. Начхим юркнул в темный проем двери бункера, а мы направились на его НП, расположенный на самой вершине сопки.
   Там находился лишь расчет солдат-"химиков", да весь бледный, осунувшийся и трясущийся новый начальник химической службы полка лейтенант Башир, прибывший в полк в сентябре сразу после окончания училища. Наличие в нашей воинской части двух начальников химической службы объяснялось просто. Прежний, лейтенант Мазгар, верой и правдой, тихо и мирно отсидел на своей должности два года, поэтому заслуженно и на законных основаниях уже собирался увольняться, чтобы продолжить прерванную ратным долгом работу в своей аптеке, так как имел университетский диплом фармацевта. Незадолго до событий в полк прибыл его сменщик, но война поломала все планы. И вот теперь он на правах старшего и по опыту, и по возрасту продолжать тянуть свою лямку.
   С наблюдательного пункта, с высоты почти птичьего полета картина необозримого задымленного пространства была еще более впечатляющей.
   Смеркалось. Из окопов начали вылезать танки наземной обороны аэродрома и кругами объезжать вверенный им под охрану объект. Лязг танковых гусениц, сполохи маскировочного света, казавшиеся в клубах порохового дыма и пыли какими-то страшными чудовищами, наводили жуть.
   Ночевали на КП. Проснулись рано. Начинавшийся день обещал быть таким же солнечным и светлым, как и вчера. Однако со вчерашнего дня уже шел другой отсчет времени - времени войны. Опять поехали на батарею, где вчера нас застало начало войны. Работы там было непочатый край и для нас, и для арабов. Что мы там делали с утра до вечера, я думаю, нет нужды восстанавливать в подробностях потому, что знаменательность дня заключалась не в этом. И если понюхать настоящий, боевой порох мне довелось вчера, то боевое крещение должно было состояться именно сегодня.
   Второй день войны тоже уже подходил к концу. Давившее все светлое время щемящее чувство тревожного ожидания, сменилось состоянием расслабленности. И вдруг, в этот казалось ничего не предвещавший час, над аэродромом загудела сирена воздушной тревоги, и, словно продолжением ее прозвучал мегафонный голос командира нашей батареи капитана Аввада: "Внимание! Самолеты противника с юга!". Загудел батарейный ревун. Солдаты кинулись к орудиям. Мы - Белевцов Кузьма Архипович, Бутков Виктор Петрович и я - вместе с одним из командиров взводов батареи стояли на краю огневой позиции, устремив свои взгляды на юг. А там, в двадцати километрах от нас лежал другой сирийский аэродром Хальхле - самый южный и ближайший к фронту. Там тоже был такой же, как наш зенитный полк, прикрывавший авиаторов. Там работали такие же советские специалисты, которых переводом обеспечивал мой однокурсник и тезка Шергилов Миша.
   Солнце давно уже село, и наступил такой момент, возможно, он характерен для пустынной местности, когда в сгущающихся сумерках, каким-то труднообъяснимым зрением, еще отчетливо видны далекие предметы. И мы на расстоянии 20 километров ясно увидели следы трассирующих зенитных снарядов, клубы пыли, поднимаемой орудийной стрельбой и разрывами бомб, и даже летящие на бреющем полете израильские самолеты. Не успели мы все это, как следует, переварить и обменяться мнениями, как за нашими спинами сильно громыхнуло, дрогнула земля и содрогнулся воздух. Это начала стрелять батарея. Наш полугодовой труд не пропал даром - зенитчики вовремя "засекли" израильские самолеты. Начинался, попросту говоря, воздушный налет. Офицер стремглав рванулся к орудиям, а мы, не найдя лучшего, более безопасного места, спрыгнули в окоп батарейного агрегата питания - "электродвижка". Укрытие наше было как раз в южном направлении, поэтому вся стрельба велась через нас. Ох, и сильна 57-ми миллиметровая зенитная пушка! Шесть орудий били так, что нас в окопчике вдавливало в землю. Потом, после стрельбы все орудийные окопы оказались словно пропылесосенные, без единой пылинки. Да, что там пылинки! После первого же выстрела из каждого орудийного окопа разметало весь солдатский скарб: подсумки, шинели, одеяла, подушки.
   Вслед за нашей батареей огрызнулись огнем несколько других, прикрывавших аэродром с того же направления. Всякая попытка высунуть голову из окопа, чтобы разглядеть, что там происходит, пресекалась сильной ударной волной от орудийных залпов. Все-таки я исхитрился и высунулся. Шесть месяцев моей работы "в зенитках" пошли и мне на пользу. В мельтешивших в небе самолетах я сумел то ли распознать, то ли угадать "Скай хоки". Возможно, среди них были и те, которые американцы только что поставили Израилю в 1973 году.
   Глаза застилала пыль, земля сыпалась в рукава и за шиворот, а у меня в голове пронеслась совершенно отвлеченная от происходившего в данный момент мысль: "Как бы не разбить в этой суматохе недавно купленные японские часы "ORIENT King Diver". Как говорится: "Нашел время...". Куда делась тревога, накопленная за последние сутки? Все происходящее казалось не настоящим, а каким-то киношным. Пожалуй, сравнение с кино самое правильное: ты сидишь в зале, то есть в окопе, а на экране, то есть в небе, бегут кадры событий. Ощущения присутствия в реальном бое не было. Потому, наверно, и страха не было. Поэтому хотелось посмотреть, что там, в небе, потому пока бояться было нечего, поэтому... И так далее, и тому подобное. Получалась замкнутая лента.
   В грохоте орудийной стрельбы, клубах повисшей пыли было очень интересно наблюдать экранно-небесные картины. Вот я увидел, как из-за сопки выскочил израильский самолет. И тут же наши зенитчики накрыли его огнем. Правда, не попали, но сумели прижать к земле. Ему некуда деться кроме, как уйти между сопок. И он ушел, но не просто, улетев от аэродрома, а был вынужден спасаться от зенитного огня.
   С началом налета и стрельбы наших батарей на сопке, где располагался командный пункт, стали появляться какие-то белые дымки. Я сначала подумал, что это разрывы своих же снарядов. Основания для такого предположения были: сопка, где мы находились, довольно высокая. Самолеты летят на бреющем полете, отчего "зенитка" бьет не вверх, а почти горизонтально, поэтому снаряды и попадают в соседнюю сопку. Правда, я забыл, что такого быть не может даже у безалаберных сирийцев, потому что всегда назначаются сектора безопасности. Как бы ни летели самолеты, но по своим объектам пушки бы не стреляли. Разгадка дымков пришла уже после окончания отражения налета - это рвались шариковые бомбы, сброшенные израильскими самолетами.
   Эти бомбочки, размером-то всего с теннисный мячик, высыпаясь в огромном количестве из разверзшегося зева контейнера, подвешенного на самолете, покрывают значительную площадь. Пока падают на землю, за счет специальных ребер, имеющихся на выпуклой поверхности, вращаются, устанавливая этим самым свои взрывные механизмы в трех вариантах на боевой взвод. Из-за этого одни взрываются сразу от удара об землю, другие с задержкой, а третьи, и они, пожалуй, самые страшные и опасные, лежат в ожидании дополнительного контакта с жертвой. Как потом показала практика, такие "мячики" оказались пострашнее приносимых израильскими стервятниками с земли обетованной многофунтовых авиационных бомб и сверхточных ракет - они взорвались и - все, если остался жив, жди других. Шариковые бомбы могут долго находиться в режиме ожидания, тая в себе смерть. Поэтому еще на протяжении нескольких месяцев после прекращения огня, несмотря на то, что их собирали специальные ликвидационные команды, белые дымки разрывов "несобранного урожая" можно было наблюдать в безлюдных местах по всему аэродрому.
   В этот первый налет я своими глазами увидел, что такое море огня. В разгар боя стрелял почти весь полк. Над аэродромом висел купол, очерченный огненными трассами. Правда, если честно, то сбить ничего не сбили. Но не в этом главное. Главное было в том, что все остались целы и невредимы: аэродром с ангарами, взлетно-посадочными полосами и самолетами, полковые батареи с пушками, а самое важное - все люди живы. Объект прикрытия функционировал. Зенитчики задачу свою выполнили.
   Стрельба прекратилась также неожиданно, как и началась. Наступило затишье, перешедшее в какое-то оцепенение. Как долго это продолжалось, сейчас сказать трудно. Но вот потихоньку офицеры и орудийная обслуга начали шевелиться, послышались отдельные восклицания, возгласы, металлический лязг. Пока все оставались на своих местах. Но батарейная "очумеловка" от осознания только что пережитых чувств уже нарастала и захватывала всех. Мы вылезли из-под "движка" и двинулись к центу батареи. Солдаты срывались с орудий, кричали, смеялись, что-то подбрасывали вверх, обнимались, целовали друг друга, офицеров и орудия. Вначале радость казалась какой-то неестественно-вычурной и надрывной. Видимо, так приходит настоящая психологическая разгрузка. И вдруг, через мгновение все вошло в нормальное русло.
   В этот момент вокруг нас уже образовалось небольшое окружение из сирийских офицеров. Мы и они пережили свою радость более сдержанно. Стали друг друга угощать сигаретами. Я начал прикуривать. Но оказалось, что сделать это не просто. Сломалась одна спичка, потом другая, третья... У меня тряслись руки. Потом затряслись коленки, и тело стала бить сильная дрожь. И тут-то до меня начало доходить, что все только что случившееся было не в кино, а "по-всамделешнему". Стоявший рядом офицер что-то по-арабски сказал своему однополчанину, и они оба засмеялись. Слов я не разобрал, может быть потому, что был оглушен, может, просто не понял. До сих пор меня терзают догадки, что могла означать сия его выходка. Обычно так делают, когда хотят за что-то уязвить присутствующих, допустивших оплошность. Но мы вроде не оплошали: не запаниковали, не сбежали с батареи. Возможно, им не понравилось, что мы укрылись в окопчике. Так в окопчике-то агрегат тоял, который, как ни странно, не самый последний элемент боевого порядка батареи, а потому - прекрасная цель для истребителей.
   Надо отдать должное командиру полка. После всей этой заварушки он позвонил на батарею и поинтересовался о нашей судьбе. Ему ответили, что мы в порядке, и он запретил комбату отпускать нас сейчас на командный пункт, так как вся прилегающая к нему территория была засыпана шариковыми бомбами. Мы остались ночевать на позициях. Так, пока удачно, для нас завершился второй день октябрьских вооруженных событий.
   В последующем воздушные налеты по нашему аэродрому наносились израильской авиацией еще не раз. Но, хвала Аллаху, больше вот так на открытом воздухе они нас не настигали. И хотя в батареях в эти дни мы были частыми и желанными гостями, теперь при подобных неприятностях мы старались укрыться на КП, что, кстати, в морально- психологическом плане гораздо тяжелей. На открытом пространстве хотя бы видно, что творится вокруг. А бетонная толща бункера для пятисоткилограммовой бомбы - не помеха, и даже не при прямом попадании - достаточно уронить ее рядом.
   Да, это было только начало восемнадцатидневного вооруженного конфликта. Примерно, до 12 октября израильские ястребы наведывались к нам ежедневно. Но под вечер уже не летали, теперь все больше действовали днем. Если не бомбили наш аэродром, то пытались обрушить всю мощь своих воздушных ударов на Международный дамасский аэропорт и на позиции зенитно-ракетного дивизиона, который его прикрывал. Эти объекты располагались от нас на дальности прямой видимости. Мы отчетливо видели, как самолеты утюжили хозяйство аэропорта и батареи. Порой казалось, что дивизион прекратил свое существование, но усилия воздушного противника были тщетны. Зенитчики яростно огрызались пусками ракет, срывая планы нападавших, и даже сбив на наших глазах два самолета. Так и остался до окончания боевых действий этот дивизион непобедимым.
   Но, однажды израильским летчикам все-таки удалось прорваться к нашему аэродрому Блей и сбросить свой смертоносный груз. То ли целенаправленно, а скорее по случайности, бомба угодила в полузаземленный бункер, служивший комнатой отдыха летчиков первой эскадрильи, где, и это уж точно по чистой случайности, в этот момент никого не оказалось. Во мгновение ока бетонное сооружение превратилось в кучу обломков. В эти дни на нашем аэродроме базировалась иракская эскадрилья самолетов Су-7, прибывшая к нам 8 октября прямо из Ирака. Лишившись крова над головой, все, в том числе и соколы Саддама Хусейна, были временно переведены на совместное КП. Это внесло некое разнообразие в нашу монотонную и нервозную жизнь. Иракцы, до этого я с ними еще никогда не встречался, оказались очень общительными ребятами - шутниками и балагурами. Хотя смех и шутки в таких условиях кажутся неуместными, разрядка все равно необходима. Вот на этом мы с ними и подружились. И очень быстро привыкли друг к другу.
   В какой-то из дней, по-моему это было 11 октября, до нас дошло тревожное сообщение о том, что накануне израильтяне на стыке двух сирийских дивизий прорвав фронт, войсковыми колоннами выдвигаются в сторону Дамаска и уже дошли до населенных пунктов Аль-Артус и Дждейд-аль-Артус, что по дороге на Кунейтру в 15-20 километрах от столицы. Мой старший, услышав это, ничего лучше не мог придумать, как сказать мне: "Миша, иди погляди по карте, сколько километров до Ирака (?!)". На КП висела огромная, подавлявшая своим размером карта Сирии. Даже на ней до Ирака было далеко. Чего уж было говорить о реальном пространстве, разделявшим эти две страны. И я понял, что, случись самое худшее - взятие Дамаска, о чем, наверное, и подумал мой шеф, ни машина, которой, кстати, в нашем распоряжении и не было, ни что иное нам не поможет. К счастью всех нас, похода на Дамаск не случилось: вовремя подоспели несколько танковых и мотопехотных бригад из Ирака, они-то и преградили путь израильским войскам.
   На разведку обстановки, видимо, такой приказ был получен из Дамаска, послали пару иракских самолетов. Полетели два старших лейтенанта: один по возрасту постарше - ведущий, другой - помоложе - был ведомым. Хоть и жили мы уже несколько дней вместе, имен я их не знал. Мы стояли на улице у входа на КП. Они вышли из бункера и пошли садиться в "газик". И в момент посадки в машину мой взгляд и того летчика "помоложе" встретились. И словно, как кто-то мне шепнул, что он из разведки не вернется. Чем это было вызвано, не знаю. Мы не прощались, не разговаривали, а только вот так - обменялись взглядами. Они уехали. Было видно, как они взлетали, набирали высоту и как точки их самолетов растворились в послеобеденном солнечном мареве, висевшем в направлении Голанских высот. Отсчет времени начался.
   Прошло какое-то время. И вот совершенно не с той стороны, откуда ждали все, сначала послышался гул самолета, а потом показался его силуэт. По тому, как неестественно раскачивалась машина, можно было понять, что пилот, ею управлявший находится явно в неуравновешенном состоянии. Через несколько минут летчика доставили на КП. Докладывал он не "по-уставному" прямо в присутствии всех. Он был в очень возбужденном состоянии. По бледному лицу текли крупные капли пота. Проглатывая слова, он рассказал, что туда они долетели нормально. Видели по направлению к Дамаску танковую колонну и отбомбились по ней. При возвращении с задания нарвались на зенитный огонь. После этого ведомый летчик на связь больше не выходил. До самого вечера все мы жили надеждой на его возвращение. Но он так и не вернулся.
   Так начался отсчет потерь в нашей монолитной советско-сирийско-иракской семье. Это была первая, но не последняя человеческая гибель на нашем аэродроме. К счастью, если это слово уместно при гибели людей, наши авиационно-зенитные потери ограничились всего двумя жертвами. Следующим за иракским летчиком был техник по радарам из нашего зенитного полка лейтенант Фаузи, погибший при нелепейших обстоятельствах, сам же став причиной своей смерти. Во время своей срочной службы он был сапером. Но к моменту описываемых событий он закончил военное училище, стал офицером, сменив свою солдатскую специальность на инженера-локаторщика. После одного из налетов на зенитной батарее была обнаружена неразорвавшаяся авиационная ракета. И он, видимо, решив "тряхнуть стариной", поднял ее и понес в безопасное место, чтобы обезвредить. При переноске она взорвалась прямо у него в руках. Так погиб добрый, немного наивный и знающий свое "технарское" дело рыжеволосый и веснушчатый лейтенант Фаузи.
   Не обошли потери и военную часть советской колонии в Сирии, но об этом потом.
   Войсковое содружество, выступавшее в этой войне на сирийской стороне, и в самом деле было представлено пестрым международным составом.
   Прежде всего, это мы - граждане СССР под обобщающим названием "советские военные специалисты", находившиеся в самой гуще сирийских войск и до войны, и с ее началом, и в ходе, и после завершения. При отправке в Сирию во властных генштабовских структурах на этот счет до сведения всех доводилось, что с началом боевых действий все советские военные специалисты остаются на рабочих местах, постоянно находятся при своих "подсоветных" и при перемещении сирийских войск в пароксизме наступательного порыва доходят до границ 1967 года. Правда, о том, как определить эти границы, что и как делать после их достижения, никто ничего не говорил. В ходе войны среди наших соотечественников из числа военных погибли, по-моему, три советских специалиста. Один из них пропал без вести. И было множество раненых.
   Сразу после начала боевых действий из Советского Союза в Сирию был перекинут "воздушный мост", по которому непрерывным потоком на сирийский фронт хлынула боевая техника, боеприпасы и другое необходимое военное имущество. Дамасский международный аэропорт, превращенный в военно-воздушную базу, был единственным пунктом приема советской помощи с воздуха. В Сирии резко увеличилось число советских военных переводчиков-слушателей нашего Военного института, которые занимались языковым обеспечением перелета "челноков".
   Под самый занавес событий для прикрытия сирийской столицы от воздушного противника, прибыл в полном составе с людьми и техникой наш советский зенитно-ракетный полк "Квадрат". Это был один пласт интернационального представительства.
   Страна Советов была не единственным представителем социалистического лагеря, который, правда, не столько проявлял свое войсковое товарищество в ходе боев, сколько имитировал интернациональное братство, уже после окончания боевых действий.
   Где-то в ноябре опять-таки на нашем аэродроме Блей разместилась со своими самолетами МиГ-21 и летно-техническим составом северокорейская авиационная эскадрилья. А в январе 1974 года мы, прогуливаясь по Дамаску, вдруг неожиданно были поставлены в тупик непривычным зрелищем. Вроде бы сирийские военнослужащие, но опрятно, по-уставному (это первое, что нас удивило) одетые в полевую военную форму, группами по 3-4 человека, вперемешку - солдаты с офицерами (это вызвало не меньшее удивление) - вальяжно шествовали по улице и все, как один, и это поразило больше всего, курили... сигары. Мы, да и сами сирийцы, провожали взглядами этих людей и непонимающе пожимали плечами. Разгадка дошла до нас несколькими днями позже. Оказалось, что это кубинские танкисты из состава танкового полка, присланного с острова Свободы для поддержки дружественного сирийского народа.
   С другой стороны, нельзя не упомянуть и о неожиданной для всех арабской консолидации. На сирийском фронте в войну вместе с сирийскими войсками вступили части и соединения из соседней Иордании, неблизкого Кувейта и уж совсем далекого Марокко. В разгар событий иракское правительство, несмотря на давние разногласия с Сирией, направило ей в помощь несколько мотопехотных бригад и авиационных эскадрилий, одна из которых приземлилась на нашем аэродроме.
   Складывалось впечатление, что в этот раз "все прогрессивное человечество" воюет против "израильского агрессора", представляющего трехмиллионный еврейский народ на оккупированной Палестине - так во всем арабском мире на картах обозначено государство Израиль. Правда, победа оказалась не на стороне первого, как, впрочем, и не на стороне второго. Хотя перевес явно был на арабской стороне. Выражался он не только в наличии "многонациональных сил" на стороне Египта и Сирии, но и в том, что в этот раз Израиль был в роли обороняющейся стороны, сдерживающей одновременный натиск на двух фронтах. Но "великими" державами "виктория" была поровну поделена между ними, что не помешало каждой из конфликтующих сторон считать только себя победительницей. Со стороны арабов, в частности сирийцев, просчеты списывались на якобы некачественную советскую боевую технику и на слабую военно-техническую помощь Советского Союза арабам. Так думали о нас те, которых мы считали друзьями. Да, что говорить о нас, если даже о своих братьях-арабах из других стран во время одного из застолий, посвященных "победе в октябрьской войне", сирийский офицер сказал: "Да, они были вместе с нами, но ведь воевали они не так как мы". Следует сказать, что в те годы среди арабов - в руководящих кругах, да и в народных массах - гуляло мнение, что лучше бы с Израилем воевал СССР, а еще лучше, если бы Советский Союз столкнулся "за правое арабское дело" с США - главным врагом большинства арабов.
   Но, несмотря на такое бытовавшие среди сирийцев мнение, мы - советские граждане, находившиеся на этот момент в Сирии, делили всех по своей национальной традиции на "своих" и "евреев". И, по всей видимости, за такую не совсем "партийную" по сирийским меркам постановку "национального еврейского вопроса" я однажды "прокололся" перед полковым офицером моральной ориентации, другими словами, - "замполитом".
   Слыша от меня ежедневно к месту и не к месту прочно осевшее в башке местное слово со значением еврей - "ягудий", которое, кстати, по-арабски не несет такую социально-бытовую, почти ругательную окраску, как у нас, он мне почти назидательным тоном сказал: "Ну, что ты, Михаил, заладил: евреи, да евреи. Мы воюем не против евреев, а против сионистов". Возможно, он лукавил, но сие замечание было для меня хорошим политическим уроком. А потом я и сам заметил, что супротивную сторону сирийцы никогда не называли еврейской, но всегда говорили "израильская" или "израильтяне", не обижая тем самым и своих евреев, которых немало в самой Сирии, где они, кстати, неплохо проживают.
   Но как бы там ни было, а пока шла война, на которой все равно были "свои" и "чужие". И были мы, мечтавшие, чтобы все это побыстрей закончилось. И хотя на нашем прикрываемом объекте было и не так жарко, как на фронте и, возможно, менее страшно, чем на переднем крае, но опасностей хватало и у нас. Нет на войне безопасных мест. Это данность. И, как водится, опасность подстерегает там, где ее меньше всего ждешь. Случился неприятный случай и со мной.
   Когда события своим военным течением пошли на убыль, и разрешение вооруженного конфликта стало затекать в политическое русло, наш немногочисленный советский коллектив с КП перебрался в свою еще мирных времен "хабирку" в управлении полка. Уже было разрешено с вечера на ночь до утра выезжать в Дамаск развеяться. Накануне кто-то из моих старших товарищей побывал в столице и привез бутылку не то арака, не то спирта. Вечером мы собрались в своей комнатушке и решили пропустить по сто пятьдесят. И, соответственно, меня, как самого молодого и в то же время владеющего иностранным языком, отправили в офицерский клуб аэродрома за закуской.
   Пройти-то надо было вверх по пригорку метров сто пятьдесят или двести. Был глубокий вечер. На темно-синем безлунном небе ярко сверкали бусинки звезд. Земля освещалась только их мерцанием, потому, что пока продолжал действовать приказ о соблюдении светомаскировки. Кругом - ни огонька, темнота - коли глаза. Идти пришлось наугад.
   Благо, что местность была мне знакомая. Прошел половину пути и вдруг слышу окрик часового: "Стой! Кто идет?". Остановился. Отвечаю, мол, переводчик "Махаиль" из зениток. Слышу в ответ дружеское: "А, Махаиль! Проходи". Полгода моей работы не прошли даром - даже на аэродроме меня многие знали. Через несколько минут я уже стоял посреди кухни офицерского клуба нагруженный всяческой снедью. Сколько еще я пробыл здесь: 5-10 минут, не более. Одним словом, как мне показалось, вскоре, я уже шел обратной дорогой.
   Вновь слышу знакомый окрик часового. Я без всяких сомнений отвечаю, продолжая идти вперед. Вдруг совершенно неожиданно из ночи до меня доносится: "Стоять! Не двигаться! Я не знаю, кто ты такой!". Начинаю объяснять ему, кто я такой, и, что недавно я здесь проходил и был им пропущен. Часовой говорит, что он только что заступил на пост, прекрасно меня понимает, но не знает меня, так как только перед войной призван на службу из запаса. Начинаю чувствовать нелепость своего положения, но пока не осознаю главного: ведь в случае чего часовой особо думать не будет, а в руках у него боевой автомат. Но эта догадка приходит ко мне позже. А пока, прижимая к груди обеими руками пакеты, что-то продолжаю объяснять солдату, стараясь продвинуться вперед. Но в одно мгновенье мое продвижение останавливает и приводит меня в чувство реальности клацанье затвора, громко раздавшееся в ночном безмолвии.
   Все. Теперь двигаться нельзя - все пути отрезаны. А кругом - ночь и тишина. Он не видит меня, я - его. Но слышен каждый звук. Мы оба на какое-то время замираем. Руки мои заняты, мне неудобно стоять как вкопанному, да еще на косогоре. Начинаю опускаться на корточки. Зачем, сам не знаю. Несколько теряю равновесие, и из-под ботинок выскакивают камешки и катятся по пригорку. "Конец, - мелькнуло в голове, - сейчас даст очередь". Но слышу, как часовой, видимо, думая, что я иду на него, сам отскакивает назад и кричит: "Стоять! Не двигаться!". Его окрик срывается на вопль, готовый, наверно, от испытываемого страха просто перерасти плач. Поскольку "диалог" возобновился, я с мольбой в голосе (жить-то хочется!) выдавливаю из себя: "Да, не двигаюсь я. Это - камни". И мы опять замолкаем.
   Проходит время. Я уже боюсь и говорить, и шевелиться. Вдруг из-за ангаров появляется голубоватый свет - на всех автомобилях: гражданских и военных, - в войну фары закрашивались краской синих тонов - ехала машина. В кромешной тьме появление световой точки, за которую мог "зацепиться" глаз, несколько успокоило. Вот свет вынырнул из-за укрытий и побежал по дороге и... о счастье, повернул в нашу сторону. Оказалось, что все недоразумение разыгралось рядом с дорогой. Когда машина подъехала близко, часовой выскочил на асфальт, преградив путь, остановил ее. Теперь в свете фар я его видел, оставаясь сам невидимкой. Из машины вышел офицер, назвал свои звания и фамилию. Солдат начал объяснять ситуацию. Офицер сам вытащил из кобуры пистолет и попросил меня выйти на свет. Я подчинился. Здесь-то все окончательно и разрешилось. К счастью, я был все-таки известной в аэродромно-полковых кругах личностью.
   Времени, с тех пор как я ушел за ужином, прошло много, и мои старшие товарищи начали было уже волноваться. А я, наученный этим уроком, в темное время больше по аэродрому не разгуливал, даже за закуской.
   Нервное напряжение, вселившееся в нас всех с первых часов после начала войны, не покидало долго. До сих пор помнится неприятное ощущение какой-то тяжести в груди в области сердца. Этот груз давил постоянно, не давая не то что расслабиться, но и глубоко вздохнуть. А однажды пришлось увидеть психологический срыв, случившийся у одного из солдат. Сдали нервы.
   В двадцатых числах октября, когда в ООН в процесс урегулирования вмешались американские и советские политики и дипломаты, мы начали выезжать в Дамаск, вроде как, расслабиться. Но ощущение тревоги не покидало и там. Город-то был почти что прифронтовой. И его бомбили. И днем, и вечером. И добраться до него порой было проблематично: все дороги были забиты войсками, совершающими необходимую передислокацию и маневр. Случалось, что их тоже бомбили. Даже явный спад накала боев, не снизил нервного напряжения, что и привело однажды к конфликту между мной и командиром полка. Не знаю, почему он необоснованно пристал к нам в этот раз, и какая муха его укусила. Я это отношу в счет того, что командир полка с определенного момента после начала боевых действий явно был недоволен нами.
   Весь период, пока стреляли на фронте, мы исправно выполняли возложенные на нас обязанности и внезапно возникающие задачи. На рожон, конечно, не лезли, но и в бункерах не отсиживались. Больше всего доставалось нашему "технарю" Виктору Петровичу: техника порой отказывала. Меня, видимо, из-за молодости лет Кузьма Архипович берег. Правда, в один напряженный момент В. Будков уехал один, а командир потребовал вместе с ним отправить и меня. Но К. Белевцов наотрез отказался это сделать. Ну, а я что? В армии, как известно, младший подчиняется старшим. Но и я за широкие спины своих, хоть и старших, но все же товарищей, не прятался. А порой, все мы вместе выезжали в батареи. Случай, о котором я хочу рассказать, произошел уже или когда все стало затихать, или уже затихло. Но, наверно, тот нервно-психологический настрой тогда сказался.
   В этот день мы объезжали батареи на предмет восстановления боеспособности. В одной задержались больше обычного и не успели в этот день заехать на другую, о чем нас с утра просил командир. Это был уже тот период, когда офицерам, как и в мирное время, разрешалось выезжать из полка домой, а мы ездили по-прежнему с ними на полковом автобусе. И вот мы прибываем из батареи к месту сбора для отъезда в Дамаск. Там нас встречает, и такое впечатление, что неслучайно, а намеренно поджидая, командир полка. И очень недовольно и даже вызывающе, будто он старший начальник, а мы - его подчиненные, начинает нас инспектировать: где были, что сделали, а почему не сделали и так далее? Господи! Кому бы говорить о каких-то наших мелких упущениях в этот период, только не этому сирийскому подполковнику. По мнению моего старшего за то, что творилось в полку только с боевой подготовкой, по нашим меркам его давно надо было бы снять с должности. Хотя я и был еще очень "сырым" переводчиком, но полгода, проведенные в Сирии, свое дело сделали - я стал по-арабски многое понимать. Поэтому ручаюсь, что командирскую речь я переводил правильно. Кузьма Архипович Белевцов залепетал что-то в оправдание. Властный тон комполка меня возмутил, поэтому уже быть в такой ситуации беспристрастным, как учили меня в институте, я не мог - задевалось и мое гражданское и национальное достоинство. Переводил я в тон подполковнику Мухаммеду, то есть со всеми интонациями, ударениями и повышениями голоса, и это не могло не броситься ему в глаза. И помнится, что-то язвительно, как сумел, добавил от себя. И тут же услышал в свой адрес: "В полк больше не приезжай! Ты мне такой не нужен!". "А Вы мне не нужны", - быстро парировал я. На том расстались. Мой коллектив во всем обвинил меня, а ведь я их в первую очередь пытался отстоять.
   Много разного и очень интересного можно рассказать о так называемом "военно-техническом сотрудничестве" с развивающимися странами и о взаимных отношениях там между "нашими" и "ихними". Сирия в этом смысле, пожалуй, показательней всех остальных. В, например, Ливии наших по приезду на работу считали "по головам" словно мелкий рогатый скот. В Ираке время от времени напоминали о несоблюдении распорядка дня. В милой и дорогой сердцу Сирии я (не буду говорить за других) на службе постоянно чувствовал какую-то зависимость от военного руководства, с которым общался по работе. В народной гуще отношение к советским людям было очень хорошее. Произнесенное нашими офицерами и генералами сирийское слово "хабир" или "хубара", т.е. специалист (специалисты), везде имело просто магическое действие и было, в прямом смысле, пропуском даже туда, куда и не положено было заходить. А вот на работе было по-другому. Наше центральное военное руководство, сидевшее в Дамаске, только давало советы, как строить свои отношения с местной стороной, да распекало, если они не строились. Но и нельзя не сказать, что многое зависело и от старших в коллективах. Когда кто-либо из них был потверже духом, то подчиненные жили свободно. Как только давал слабину пред местным начальником - сразу же это сказывалось и на других. Возможно, и у нас в коллективе "слабина" сыграла свою роль.
   О моем изгнании из полка я рассказал коллеге-переводчику Евтюхину Жене, работавшему с главным военным советником при командующем ПВО. Кузьма Архипович, как старший в нашей группе, конечно, тоже все доложил "по команде". Несколько дней я сидел дома и на работу не выезжал, ожидая своей участи. В мыслях почему-то рисовалась единственная картина моей высылки на Родину с последующими "оргвыводами". Другого на ум тогда не приходило. Так уж мы были приучены системой.
   Но неожиданно, через несколько дней Евгений, вернувшись с работы, сказал, что я теперь буду работать в таком же зенитном полку, но только на фронте. Честно признаюсь, когда я услышал про фронт, подумалось, что было бы лучше, если бы меня выслали. Сколько бомбежек я пережил в войну и - ничего. А с фронта до сих пор доносится канонада артиллерийских перестрелок. Не скрою - струхнул. Да и как не испугаться, когда вроде основные боевые действия закончилась, и все живы и здоровы, а тут - фронт.
   На следующий день, возвратившись домой после работы, Женя Евтюхин сказал мне, что я уже ни в какой другой полк не еду, а остаюсь в своем. Оказалось, что в этот день милейший, добрый и интеллигентнейший генерал-лейтенант Колесников Владимир Федорович - советник при командующем ПВО - ходил к начальнику зенитной артиллерии и рассказал ему о случившемся в нашем полку. Услышанное очень возмутило сирийца. В присутствии наших он переговорил с командиром полка, резонно спросив его, почему он не выгонял советских специалистов из своей части в ходе боевых действий, а сделал это после их окончания, дал ему "в тык" и попросил нашего генерала вернуть меня на прежнее место работы.
   В полк через несколько дней, уже на машине, выделенной нашему коллективу, я возвращался с тревожным чувством на душе - как теперь работать с командиром? Через некоторое время после приезда пришел командирский денщик и сказал, что старшего и меня просит зайти комполка. Кузьма Архипович уговорил меня извиниться перед подполковником Мухаммедом. Я согласился. Вошли в кабинет, поздоровались. Моего старшего он пригласил сесть, а я так и остался стоять у двери. Возможно только по своей молодости я не испытал от этого никакого унижения. Одним махом выдал заранее заготовленное извинение и замолк. На сирийца, кажется, оно не произвело особого впечатления. Видимо, мое возвращение в полк, было для него ни чем иным, как приказом. Поэтому выгонять меня второй раз не было смысла, но, чтобы ущемить мое самолюбие, он заявил следующее: "Теперь мы с тобой будем работать по-другому. Если раньше ты постоянно с Кузьмой заходил ко мне, то теперь он будет заходить всегда один. А в случае необходимости тебя позовут".
   Такой ультиматум меня не особо расстроил. К тому же, поставленное им условие продолжалось совсем недолго. Каким бы толмачем я еще ни был, но я был носителем двух языков, а мой старший и комполка владели только половиной этого, поэтому через некоторое время я опять уже был вхож в командирские апартаменты.
   Этот случай обхождения сирийского командира с гражданином другой страны для Сирии, пожалуй, не типичен. И я не держу на него зла, оправдывая его тем, что за время боевых действий нервы у всех были натянуты, и он нес определенный и немалый груз ответственности на своих плечах. Может быть, поэтому и "разгрузился" на самом уязвимом и менее защищенном звене из цепочки советско-сирийского сотрудничества - переводчике. Бог ему судья. Я был советский гражданин, а он - сирийский. А вот почему наши на нас в этот период безосновательно "спускали собак"? Любили у нас тогда некоторые старшие начальники продемонстрировать свое чванство.
   Конечно, послевоенный период в Сирии был тяжелым для всех: и для нашего "белодомовского" начальства, и для тех, кто работал в войсках.
   В Дамаске, хотя и его неоднократно бомбили, неся смерть и горе его жителям, было все-таки безопаснее. Правда, и в городе были немалые жертвы среди мирных жителей. К сожалению, не обошлось без потерь среди гражданских людей в советской колонии: прямым попаданием бомбы был разрушен советский культурный центр. При этом погибла женщина-библиотекарь. Нелепая смерть, тем более для человека, юность которого прошла через лихолетье Отечественной войны. Не может быть оправдания любому, кто несет смерть, но внести ясность и объективность даже в такие драматические обстоятельства необходимо. При всей жестокости и кровавости происходивших событий уничтожение здания культурного центра, думаю, ни по военным, ни по политическим соображениям не входило в планы израильских летчиков, бомбивших Дамаск. Конечно, это была случайность, но случайность трагическая. Вся беда состояла в том, что наш культурный центр стоял на одной линии вместе со зданиями Генерального штаба сирийских вооруженных сил, выходящего фасадом на круглую площадь Омейядов, и Управления ВВС и ПВО страны, стоящего на правой стороне улицы Аль-Магди бен Баракята, если идти от площади.
   Одним словом, и никто этого не отрицает, натерпелись все. В том числе и наш командный аппарат в "Белом доме" на Абу Румани. Но специалистам и переводчикам на переднем крае и в войсках было тяжелее вдвойне, а может быть и втройне. Они наравне с сирийцами были в гуще этих страшных событий. Имелись среди наших и погибшие, и пропавший без вести, и раненые, и контуженные, и находившиеся в окружении. Только лишь за участие в этом аде, казалось бы, каждый из них должен был быть удостоен правительственной награды. Ан, нет, не всех "фронтовиков" отметили достойно. Да, и где на всех их сердешных было набрать медалей и орденов, если последние были отданы "главным" участникам октябрьской кампании: лектору-пропагандисту, начальнику финансового отдела и... доктору Аппарата Главного военного советника.
   Вот, неверно, поэтому, возгордившись собой, в один из дней сразу после окончания войны, ополчился на меня аппаратовский начфин, когда я, впервые за последние недели, вырвавшись из окопно-блиндажной жизни, не заезжая домой, прямиком из полка приехал за зарплатой в "Белый дом". Одетый в сирийскую полевую форму, грязный, немытый и не чесанный, стоял я перед этим орденоносным чинушей. Стоял, выслушивая до обидного больные слова о том, как я смел в таком виде явиться чуть ли не в святая святых - резиденцию ГВС, чтобы я быстро убирался отсюда и привел себя в порядок, если я хочу получить деньги. Так и хотелось сказать, не кичась и не возвеличиваясь: "Вы, понимаете, я с войны". Но он был полковник, а я курсант. И мне не полагалось ничего ему говорить.
   А свою награду, правда, сирийскую - "Орден шестого октября", я получил через полтора года тихо, без особой помпы в одном из кабинетов Главного 10-го Управления Генерального штаба, когда второй раз уезжал в Сирию. И считаю этот орден для себя самым боевым, пороховым и дорогим. Спасибо, хотя и неродному, но ставшему близким мне государству - Сирии.
   Что же касается родного государства, то оно отметило меня только через шестнадцать лет после окончания всех этих событий. В 1989 году мне "за успешное выполнение заданий Правительства СССР" было выдано удостоверение участника боевых действий вместе со знаком "Воин-интернационалист", грамотой Президиума Верховного Совета СССР за подписью-клише М.С. Горбачева и, конечно, предоставлением некоторых льгот по жизни. Ну, и на этом спасибо!
  
  
  
  
   ПОГОДЫ В СИРИИ ТОЖЕ БЫВАЮТ РАЗНЫЕ
  
   Октябрьские события стали не только чертой, за которой осталась наша беззаботная прежняя мальчишеская жизнь и началась новая, взрослая, но и климатическим рубежом, перевалив который, сирийская природа вошла в осенне-зимний период. Хотя времен года в нашем понимании с четко выраженными признаками, во всяком случае, в дамасской округе, не существует, ровно, как и нет между ними таких знакомых нам переходных периодов.
   Вот и в октябре было еще не понятно: то ли еще продолжается знойное сирийское лето, то ли уже наступила осень, готовая незаметно перейти в зиму. Днем еще было тепло, как и летом, а по утрам, до того, как солнце своим полным диском примостится на голубом безоблачном небе, все чувствительнее ощущались грядущие похолодания. Но, возможно, что это было пока всего-навсего утренняя прохлада. Не было видно пестрой круговерти листопада, а листья большей частью увядали прямо на деревьях. Но изумрудная трава на газонах многочисленных дамасских скверов, еще зеленела весенней свежестью.
   Смена сезонов сказалась на политическом климате в регионе и на нашем быте. Уже к концу ноября, впервые после завершения боевых действий, начала ощущаться некоторая стабилизация обстановки и налаживания повседневной жизни. Ко всему прочему на нашу голову выпала большая удача: нам выплатили разницу по заработной плате за октябрь и полное денежное довольствие за текущий месяц, то есть, как и положено было выплачивать в зонах боевых действий (вот уж не зря говорится: не было счастья, да несчастье помогло).
   Дело в том, что в стране Советов существовала очень хитрая система оплаты для всех без исключения заграничных работников, находящихся в "странах пребывания". Сто процентов зарплаты, назначенной специалисту мужского пола при убытии в командировку, выплачивались только тем, кто находился там с семьями, а точнее - с женами. Холостякам, то есть или вообще неженатым, или бессемейным, по каким-либо причинам оставившим свои семьи на Родине, выплачивались только восемьдесят процентов от уровня их "семейной" зарплаты. Причем от количественного состава семьи уровень зарплаты не зависел. Поэтому порой жены, убывая к мужьям, старались оставлять детей на Родине, исключая этим самым из семейного бюджета одного-двух едоков, что не мешало этой семье после прибытия супруги считаться полной.
   Двадцать оставшихся процентов переводились не в сертификаты, имевшие тогда высокую покупательную способность в магазинах "Березка", а в так называемые советские дорожные чеки, которые не имели ничего общего с принятыми во всем мире "трэвел-чеками". За это, собственно, были очень метко прозваны "смешными бумажками", потому что по возвращении домой они в госбанке обменивались на родные "деревянные" рубли.
   В этот раз прибавка к нашей переводчиско-холостяцкой восьмидесятипроцентной зарплате подняла наш моральный дух, вселив, по слухам из достоверных источников надежду, что такое же довольствие мы получим еще и в декабре. Это было бы хорошим подспорьем к новогодним праздникам.
   Поэтому первое, что мы сделали, получив такое весомое денежное содержание, кинули клич ко всем обитателям "Красного дома" отметить благополучное для нас окончание октябрьской военной кампании 1973 года.
   Местом сбора единогласно был выбран неподалеку расположенный ресторанчик "Ас-Самак" ("Рыба"), где неплохо готовили этот морской продукт. Нам и раньше приходилось здесь бывать небольшими компаниями. Но в этот раз, когда мы ввалились огромной толпой, человек в 10-15, хозяин был просто повергнут в шоковое состояние. И от того, видимо, а также от предвкушения хорошей выручки оказал нам максимум почестей и внимания, весь вечер обслуживая нас лично.
   Господи, как же на самом деле было приятно осознавать, что кончилась вся нервотрепка, психологическое напряжение и волнения, вызванные тревогами внутренними и воздушными в те октябрьские громовые дни. Возможно, впервые в жизни мы были по-настоящему счастливы оттого, что нам - молодым ребятам , удалось с достоинством и честью выйти из этой военной перепалки местного значения, не струсив, не запаниковав и не запятнав своей чести. И главное - живыми, целыми и невредимыми. За это и поднимали наполненные сирийским араком стаканы, закусывая великолепно приготовленной рыбой.
   Однако положительные показания политического барометра и финансовые улучшения повседневного климата, уже не могли оказать существенного влияния на природу. В ноябре начало чувствоваться дыхание сирийской зимы с ее ярким холодным солнцем, пронизывающими ветрами, хмурыми лохматыми тучами и проливными дождями. По утрам в городских предместьях стал появляться иней, который, правда, быстро таял под лучами хотя и зимнего, но еще теплого солнца. Мы потихоньку начали утепляться, извлекая из кладовок и устанавливая в комнатах печки-буржуйки, которые работают на мазуте, по-нашему - на солярке.
   Сие отопительное приспособление - своего рода пережиток двадцатого века - представляло собой полое металлическое тело цилиндрической или коробчатой формы. Спереди на нем имелись два отверстия с дверцами - для розжига и поддувала, а позади - вытяжной патрубок, соединяющийся многоколенной трубой с дыркой дымохода в стене комнаты, и сверху - конфорочное отверстие, прикрытое чугунными кружками. Над всем этим на кронштейне горделиво и высокомерно возвышался, шарообразный топливный бачок, имеющий внизу сосочек-капельницу для солярки, которая, капая с него, попадает внутрь, где ее поджигают.
   Встречались среди этих допотопных обогревателей и совсем простенькие, самым примитивным образом "окультуренные" под жилой интерьер, и вполне солидные для богатых апартаментов образцы в окрашенных декоративных металлических кожухах, с никелированными дверцами и ручками. Кстати, в отношении и тех, и других требовались недюженные умение, сноровка и опыт, чтобы раскочегарить их до "гудения". Тогда будет тепло. Но стоит печке потухнуть хотя бы на непродолжительное время, то очень скоро погружаешься в ледяную стужу. Оконные жалюзи и ставни желательно закрывать в любом случае, иначе все тепло вылетит вслед за сквозняком от ветра, бушующего в это время вперемежку с проливным дождем.
   В богатых сирийских домах и квартирах такая допотопность как печка отсутствует. Такие жилища, как правило, оснащены системой центрального отопления, называемой на французский лад "шуфаж". Правда, слово "центральное" для Сирии не совсем правильное. Это все-таки больше индивидуальный обогрев квартиры посредством специальной отопительной печи, установленной в подвале дома, и которая собственно и называется "шуфаж". Работает вся система тоже от мазута, ее розжиг и отключение осуществляются автоматически из квартиры. Печь горит, греет воду, которая по обычным трубам и батареям приносит тепло в помещения.
   Мазут можно купить на "разлив" на любой автозаправочной станции, если есть таковая рядом с домом. Но есть и развозной вариант. Машины-цистерны заправляют прямо в огромные баки, установленные на плоских крышах жилых домов. Но Дамаск не был бы таким как он есть, если бы не предлагал редкостные и необычные услуги. Поэтому рядом с механизированной цистерной можно увидеть и бочку-повозку на конной тяге. Возница с замотанной в клетчатый платок головой, но, как правило, обутый "на босу ногу", сидя на козлах, погоняет куцую лошаденку и каким-то протяжно-заунывным голосом кричит: "Мязют! Мязют!", попискивая при этом для зазывания покупателей ручной грушей-клаксоном.
   Холод, дождь, ветер, гремящие под его напором ставни, писклявая разноголосица "мазутчиков" и их клаксонов, гудящая печка - все то признаки дамасской зимы.
   Но как ни старались начавшиеся дожди смыть воспоминания недавних октябрьских событий, волей-неволей обстоятельства заставляли к ним пока еще возвращаться. В середине декабря к нам в "Красный дом" зашел помощник военного атташе при советском Посольстве (благо, что оно находилось от нас в нескольких десятках шагов) и попросил нас в один и из ближайших дней помочь посольству загрузить... обломки сбитых во время боевых действий израильских "Фантомов", которые сирийцы любезно передали советской стороне для отправки в Союз. Мы пообещали. Сказано - сделано.
   Останки этих некогда грозных скоростных и маневренных воздушных машин в виде покореженных балок, бесформенных кусков фюзеляжа и крыльев, разбитых механизмов и агрегатов временно покоились в хозяйственном блоке при старом клубе ГКЭС СССР, располагавшимся рядом с мечетью "Эль-Фардус" на площади "Ат-Тахрир" ("Освобождения"). Загрузили мы эти американско-израильские боевые птицы, ставшие хламом в результате ударов советскими ракетами с сирийских стартовых позиций, в простой грузовик "ГАЗ-66" и отправили в аэропорт. А за все за это помощник военного атташе, кстати, тоже выпускник нашего института, отвалил нам из представительских фондов военного аппарата при Посольстве СССР огромное множество хороших спиртных напитков, так пригодившихся нам в новогодние праздники.
   Праздничные дни нового 1974 года были не по-зимнему теплыми. Первого января мы гуляли по городу в одних костюмах. В последующие дни погода изменилась не в лучшую сторону: сначала пошли дожди, а потом и заснежило.
   А однажды выходим ранним утром из дома уезжать на работу, а на улице - мороз, и кругом - радующее русский глаз белое покрывало, спрятавшее под собой весь город. От этого уже ставшие привычными для нашего глаза дамасские очертания, стали какими-то неузнаваемым, но еще более милыми сердцу и родными. И пока ехали на работу, нашим очам представлялись укрытые кипельным саваном ближние садово-огородные предместья Дамаска и сверкающее на солнце белое раздолье отдаленных равнинных окрестностей, включая и аэродром Блей.
   Ближе к обеду снег подмок. Я вышел на улицу и со знанием дела начал лепить снежную бабу. Вдруг слышу за моей спиной приглушенные арабские голоса:
   - Смотри, человека делает!
   - Точно, человека!
   Обернувшись, я увидел двух сирийских солдат - денщиков нашего командира, с интересом рассматривающих мое творение. Простояло оно не более двух часов, как было ими же разрушено. Но зла на местных я не затаил. Что взять, азиаты-с, ничего в этом не понимают.
   Со снегом нам просто в этот год повезло, ведь снегопады для данного района Сирии большая редкость. В дамасской округе чем и богата сирийская зима, так это выпадением дождевых осадков. И чем ближе к концу зимнего сезона, тем они чаще и обильнее. Поэтому месяц март капризен на погоду не только у нас. И, если в наших краях первый весенний месяц дышит еще зимним холодом, оправдывая поговорку "придет марток - наденешь семь порток", то сирийцы от марта ждут только обильных дождей, называя его мартом-водолеем ("азар гаддар").
   Но каким бы хмурым ни был март, весна забирает свое и в Сирии. В конце марта - начале апреля, несмотря на дуновения сильных ветров и пасмурное небо утро природы потихоньку начинает заниматься. На рынках появляется первая черешня и огурцы.
   Весенняя побудка природы чувствуется и по легкой прозрачной голубизне неба, и по обновленной зелени деревьев, и даже по свежему аромату воздуха в пустыне, которая на обширных пространствах покрыта алыми цветами дикого мака.
   Я никогда не думал, что пустыня может пахнуть, доводя до головокружения. Однажды, это было уже в конце марта - начале апреля, мы выезжали с подразделениями полка на учения "в поле". После жаркого апрельского дня наконец-то все дождались послезакатной прохлады, окунувшись в беспроглядную тьму весенней пустынной ночи. Пожалуй, случись это в городе, все бы и прошло, уверен, незамеченным. Но сейчас, в тиши этого вечера стали происходить, как мне казалось, некие удивительные вещи. Я чувствовал, что на мою голову накатываются какие-то волны, вызывая легкие головокружения. Так повторилось несколько раз, прежде чем я понял, что дело не в голове, а в обонянии, которое улавливает нежные, но в то же время довольно чувствительные ароматы. Но пока было не понятно, откуда они берутся. И только на следующий день, когда мы по замыслу тренировки исколесили весь район, до меня дошло, что буйство вчерашних запахов не что иное, как результат появления, на первый взгляд, жалкой пустынной растительности, которая вылезла на поверхность из сырой каменистой почвы. То тут, то там попадались известные только докучливым ботаникам травянистые былинки, ростки, листики и невзрачные цветы. В отдельности запах каждой из них можно было и не почувствовать. Но все вместе они издавали неповторимый аромат. Пустыня цвела...
   Так незаметно и текли наполненные каждый своим содержанием месяцы: октябрь - воем сирен, ноябрь и декабрь - завыванием ветра, январь - хоть и сирийской, но зимней стужей, февраль и март - обилием дождей, а апрель - ...
   Апрель оказался месяцем особым, юбилейным, закрывшим год нашего пребывания. Срок немалый. Можно было подвести и кое-какие итоги. Какими же они были? Уверенно можно сказать, что только положительными. Была извлечена большая польза из практической работы. Был достигнут главный результат: мы получили навык устной арабской речи, то есть "развязались" наши языки, наладившись на арабский лад. Вроде как, совместились несовместимые вещи: язык, как антропологический орган человека, "подладился" под чужой речевой язык, как средство общения людей. И это, пожалуй, самый главный и важный момент для любого стажера, практикующегося в иностранной речи. Конечно, и через год многое оставалось в арабском языке пока недосягаемым. Но начало было сделано, я и сам это чувствовал, и другие, видимо, подметили.
   В один из весенних дней, как обычно, состоялась беседа между Кузьмой Архиповичем и подполковником Мухаммедом (мои отношения с ним давно стали, как и прежде, дружественными), которую переводил я. Вдруг ни с того, ни с сего, командир полка прервал свою речь, как-то удивленно и самое главное радостно, как мне показалось, посмотрел на меня, и заключил: "Ну, ей-богу, Михаил с каждым днем переводит все лучше и лучше!". Господи! О большей похвале я и не мечтал. А сам Кузьма Архипович уже неоднократно в последнее время подмечал, что "Правила стрельбы зенитной артиллерии" я знал не хуже любого взводного в полку. А однажды командир полка по этому поводу даже не то что отругал меня, а больше по-отцовски не зло пожурил за то, что при проверке одной из батарей я многие вещи подсказывал сирийским офицерам.
   Выходит, я начал потихоньку овладевать двумя профессиями: переводческой и зенитной, о чем так мечтал в начале своей практической работы в Сирии. Но до совершенства, особенно в первой части моей работы было еще очень и очень далеко.
   Год. Большой это срок или нет? Думаю, что для двадцатилетнего пацана, - порядочный. И моя самостоятельная работа в Сирии подтвердила это. За год я многое узнал и увидел, довольно близко познакомился с сирийцами.
   Их характеры и образы также пестры, как и весь арабский мир. Первое, что бросалось в глаза при общении с ними - доброе, сердечное и приветливое отношение к людям, особенно, если они видят ответное чувство, традиционное гостеприимство, отсутствие какой-либо предвзятости к чужаку-иностранцу.
   Но справедливости ради все-таки следует сказать, что здесь не все так идеально, как может показаться на первый взгляд. Люди встречаются разные, а соответственно, и с разными характерами. Можно было столкнуться с неприветливым торговцем в магазине или с явным идейным противником или носителем явно недружественных чувств представителей офицерской среды. Всякое случалось
   Однако с другой стороны я с большой долей уверенности могу утверждать, что в общей массе для сирийцев не характерна явная неприязнь к чужестранцам, порожденная у некоторых народов продолжительной зависимостью от прежних заморских хозяев. В Сирии к иностранцам и, в частности, к нам, советским людям, которых они, кажется, и за чужеземцев-то не считали, отношение было самое доброе.
   С другой стороны, думалось (и опять, наверно, по наивности), что октябрьские боевые действия должны были бы нас связать еще более крепкими узами доверия и открытости, хотя бы в вопросах, не касающихся государственных тайн и военных секретов. Но этого, явно, не случилось. А потому о смерти нашего полкового техника по радарам лейтенанта Фаузи, который погиб в октябре, мы узнали, и то случайно, кажется, в апреле или мае.
   Вообще октябрьская война оставила для меня очень много вопросов, связанных с отношением наших полковых сирийских военных непосредственно к нам - советским военным специалистам и нашему месту во всем этом военно-политическом переплете. Ни во время боевых действий, ни после них я ни от кого из сирийцев так и не услышал, чтобы кто-то как-то положительно оценил сам факт присутствия граждан других государств вместе с ними на боевых позициях.
   Запомнились многие мелочи-колючки, которые пытался в нашу сторону выпустить наш командир. Тогда, в период боевых действий я им как-то не придавали значения, видимо сказывалось нервное и физическое напряжение. Но потом по прошествии времени я стал задумываться над их причинами.
   Например, на следующий день после начала войны, когда мы, со всеми вместе отсидев почти сутки на командном пункте, задали вопрос подполковнику Мухаммаду о нашем питании, он неоднозначно сказал, что все офицеры питаются на свой счет, а бесплатно он может покормить нас только солдатским пайком. И в подтверждение своих слов распорядился принести нам огромную миску бургуля - еды в виде сухой каши, приготовляемой из смеси злаковых культур. Вот так угощение, усугубленное восточным гостеприимством.
   Все дни противостояния, и особенно, во время воздушных налетов наш командир частенько искал нас по полку. Зачем? Переживал за нас? Не думаю. Видимо, считал, что никто иной из полка, а мы должны быть "на переднем крае" вооруженной борьбы, отрабатывая сирийские лиры. Коль присланы помогать - вперед, не жалей живота!
   Ну, и последнее - безосновательные претензии к советским гражданам и мое изгнание из полка, как следствие их непринятия. Что это все значило? Доказать свое властное превосходство, указать нам наше место, унизить, оскорбить. Я, конечно, могу и ошибаться, но вот такое чувство у меня осталось.
   К счастью, все это было частностями. А в целом отношения в военной среде были весьма лояльными и добрыми. В нашем зенитном полку мы также чувствовали дружественное расположение сирийских военных. Солдаты, да и многие офицеры тянулась к нам. Порой, оставаясь с нами наедине, солдаты, да и сержанты раскрывали свою душу, повествую о нелегкой служивой доле, рассказывая о своих личных и семейных делах.
   Офицеры вели себя по отношению к нам более сдержанно. Хотя и это не мешало им проявлять к нам свое доброе, человеческое отношение. В любом подразделении полка нас принимали с распростертыми объятиями. В буквальном смысле запаивая чаем и кофе. К концу рабочего дня от этих напитков во рту набивалась вяжущая оскомина. Если наше пребывание на той или иной батареи затягивалось до обеда, приглашали вместе потрапезничать "чем бог послал" в полевых условиях.
   Наш полковой "химик" лейтенант Мазгар, который дождался увольнения в запас в апреле (вместо планируемого в сентябре), при убытии из полка подарил всему нашему советскому коллективу инкрустированные на сирийский манер шкатулки в знак нашего совместного пребывания в полку в течение прошедшего года.
   Да и к нашей стране они относились вполне лояльно - как ни как, а Советский Союз был стратегическим партнером. Почти у всех высших офицеров на руках была уже переведенная на арабский язык книга маршала Г.К.Жукова "Размышления и воспоминания". Правда, учитывая "любовь" сирийских офицеров к чтиву, у большинства ее имевших она была всего лишь настольным экспонатом, не более. Но, несмотря на это, советский военный опыт изучался и брался на вооружение. Помню, как однажды офицер, распекаемый начальником штаба полка, заикнулся в свое оправдание о трудностях окопной жизни, так начальник штаба быстро привел ему пример из Великой Отечественной войны, сказав буквально следующее: "А русским было не трудно, когда они четыре года просидели в окопах, но победили". И хотя это было сказано при нас, но не нам, но все равно в наших глазах медлительный и меланхоличный майор Хусейн качественно вырос.
   Был в полку лейтенант, командир взвода, призванный из запаса. На гражданке он был учителем французского языка и свободно разговаривал на нем. Ко мне, наверно, потому что я тоже знал иностранный язык, он имел какую-то особую, не поймите превратно, симпатию. На этой почве между нами установились дружеские отношения. А однажды он мне втихую, указав на своего комбата, шепнул, что тот по совместительству является и офицером контрразведки. Если это было правдой, лейтенант рисковал своим благополучием. Поэтому, с какой целью он это сделал, я до сего момента в неведении. Но такой случай был.
   Но встречались и другие сирийские военные.
   Правда, откровенных антисоветчиков среди военных мне не приходилось встречать. Но с офицерами, державшими в душе определенный запас дерьма ко всему советскому, сталкивался, в том числе и в нашем полку. Конечно, противников русских в Сирии однозначно не было. Сирийцам чужд национализм. Но негативное отношение к стране Советов, то есть к коммунистическому строю, имелось. Но по существовавшей у нас в ту пору идеологии камень, брошенный в сторону государства, автоматически задевал и национальные чувства. Тогда это сразу определялось, как враждебность.
   И с таким "другом страны Советов" мне пришлось столкнуться. В армейских кругах очень расхожим было мнение, что Советский Союз кроме военной техники больше ничего делать не умеет. Да и ту делает порой не лучшим образом. Так вот однажды лейтенант-"двухгодичник" Джордж навязав мне дискуссию о низком качестве нашей техники, сам того не ожидая, попал в очень неловкое положение. Наказанный им солдат слышал весь наш разговор и в отместку за понесенное унижение сумел "заложить" его командиру полка, а последний "влепил" лейтенанту "по первое число". Этот случай, правда, как нельзя лучше подтверждает, что "просоветских" сирийцев было в те далекие времена все же больше, чем "антисоветских".
   Но, несмотря на все перепитии, время неумолимо неслось вперед. Уже подходил к концу год нашего пребывания на чужбине. Оторванность от Родины, от близких людей и друзей с каждым днем давила все больше и больше. Правда, от понимания, что ты стал взрослее, опытнее и немного умнее, становилось несколько легче. А надежда на скорое возвращение в Москву детской радостью отдавалась в одиноких холостяцких душах.
   Однако несмотря на это, мы вполне отдавали себе отчет, что весеннее пробуждение природы, грядущее завершение нашей командировки и замаячивший отъезд на родину, проходят все-таки в условиях пока еще не закончившейся войны. Хотя уже несколько месяцев Сирия жила в кажущемся мире, но война все еще продолжалась. Всю осень, зиму и весну на фронте непрерывно слышались раскаты артиллерийских канонад. До весны 1974 года было приостановлено увольнение призванных осенью запасников, да и вообще всех других категорий военнослужащих. И пускай уже не гудели сирены воздушной тревоги, никто не бомбил города и промышленные объекты, на фронте массово не гибли люди, но дух октябрьской войны еще витал над страной.
   В один из весенних дней, как бы в напоминание о затянувшемся конфликте, на нашем аэродроме Блей произошла авиационная катастрофа, в которой погиб северокорейский летчик.
   В тот злополучный день мы со специалистами работали на одной из зенитных батарей, которая располагалась в нескольких сотнях метров от окончания взлетно-посадочной полосы. Зенитчики занимались своим делом, а на аэродроме шли плановые полеты. Самолеты взлетали с курсом в "нашу сторону". Каждый раз, когда "МиГ" с ревом проносился на небольшой высоте над батареей, мы инстинктивно вскидывали головы вверх, провожая его взглядами, пока машина не "растворялась" в голубом небе.
   На этот несчастный самолет мы все обратили внимание, когда он еще только оторвался от ВВП и с набором высоты пошел по курсу взлета. Сразу бросилось в глаза его неестественное "поклевывание" носом. А когда он прошел над нами, было отчетливо видно, что кабина летчика... не накрыта стеклянным колпаком, который на профессиональном летном языке называется "фонарем". Сам он, откинувшись на шарнирах, в перевернутом виде чашей вверх висел на правом борту самолета. Мы увидели даже корейского летчика, который, как нам показалось, судорожно пытался что-то предпринять в этой нештатной ситуации. Разинув рты, вся батарея глазами, полными изумления, наблюдала, как машина теряет высоту, заваливается на крыло и в конце концов, став неуправляемой, падает на землю. Это для всех стало потрясением.
   На следующий день начала работать комиссия по установлению причин катастрофы. Опрашивали всех, кто так или иначе мог внести ясность в расследование. Добрались до нас - советских специалистов. Дать "показания" Кузьма Архипович назначил меня как владеющего арабским языком. Когда я двум полковникам из Штаба ВВС рассказывал общую картину, они не очень вникали в мое повествование - наверно, так или примерно так говорили все. Но, когда я сказал, что кабина летчика была без фонаря, а последний висел на боку, это их очень заинтересовало. Оказалось, что об этой детали им до меня еще никто ничего не говорил. Правда, "откинутый на бок фонарь" вызвал у членов комиссии сначала некоторое недоверие, видимо такие ситуации во всех военно-воздушных силах, где были на вооружении самолеты МиГ-21, были крайне редкими. Я, конечно, не тонкий авиационный специалист, но от знатоков самолетного дела слышал, что первые образцы МиГ-21 имели стеклянные колпаки, откидывающиеся вперед. Потом их стали делать с шарнирами по правому борту. Разбившийся самолет был северокорейским. Возможно, это была уже новая серия, которой не было еще у сирийцев, что и привело членов их комиссии в некоторое замешательство относительно откинутого фонаря. В конце концом мои показания были приняты достоверными. Вот так я помог расследованию это летного происшествия.
   Я вспомнил об этом случае не для того, чтобы похвалиться своей наблюдательностью, просто я хотел сказать, что война в Сирии все еще не закончилась. И хотя эту потерю скорее всего посчитали не боевой, но обусловлена она была именно войной потому, что соколы Ким Ир Сена прибыли сражаться плечом к плечу с сирийскими асами и до сих пор, пока не было достигнуто перемирие, оставались на своих боевых позициях.
   Но жизнь продолжалась. К весне стали забываться прошлогодние переживания, дела постепенно входили в естественное течение, в сторону мирного времени стала налаживаться работа в полку, наладился повседневный быт, обычным делом стали выходные и праздничные дни.
   Тогда в Сирии в колониях социалистических стран существовала хорошая традиция: в дни совместных политических праздников - 23 февраля, 1 мая и 7 ноября - проводить на площадках стадиона, расположенного площади Аббасидов, международные соревнования по игровым видам спорта.
   Особо запомнились мне соревнования по футболу 1 мая 1974 года.
   В этот день в футбольном турнире за сборную советской колонии неожиданно для всех играл бывший замечательный игрок московского "Динамо" Юрий Вшивцев. К этому времени он уже оставил большой футбол и работал дипломатическим курьером (недаром, что динамовское общество объединяло под своими знаменами представителей МВД и КГБ). Под праздники он по своей курьерской службе прибыл в Дамаск и остался на несколько дней.
   В этот раз в соревнованиях по футболу принимали участие советская, польская и немецкая команды. Мы и немцы выиграли у поляков, поэтому судьба первого места решалась в советско-германской встрече. У немцев были физически сильные, крепкие и рослые игроки, игравшие в очень жесткий футбол: в первом тайме меня "приложили" так, что я еле-еле пришел в себя.
   Игра складывалась очень тяжело. Сначала мы проигрывали 0:1, потом Боря Кондратьев отквитал мяч. Во втором тайме у нас игра явно не заладилась. Мы стали чувствовать, что немцы могут нас переиграть, но сделать ничего не могли. И вот здесь взял на себя игру остававшийся до определенного момента незаметным Ю. Вшивцев. Взяв мяч на своей половине поля, он "нанизал" на "себя" почти всю команду ГДР и половину своих и забил победный гол. Турнир остался за нами.
   Вот так я, никогда не думая об этом, сделался игроком мини-сборной СССР по футболу, да еще плечом к плечу с таким прославленным в свое время нападающим московской команды, за которую я еще и очень горячо болел.
   Пока в Сирии налаживалась после кровопролитных октябрьских событий нормальная мирная жизнь, в мире на политических и дипломатических уровнях, с участием "великих" держав - СССР и США - велись трудные переговоры о прекращении огня, разъединении войск и обмене пленными. Ход переговорного процесса вселял в нас надежду на быстрое и, самое главное, политическое решение затянувшегося конфликта.
   И соглашение об окончании войны было достигнуто. Оно должно было вступить в силу 5 июня 1974 года в 14 часов по полудни. А за несколько дней до этого момента, было объявлено, что стороны решили обменяться пленными. И вот, за день или два до прекращения огня я был свидетелем необычного зрелища. Со стороны Голанских высот, то есть фронта, откуда весь последний год мы ждали только боевые самолеты противника, вдруг как-то неожиданно из-за сопок с виражом на наборе высоты, появился красно-белый пассажирский самолет, который, как выяснилось позднее из официальных сообщений, приземлился на военном аэродроме Меззе, близ Дамаска, чтобы забрать пленных израильтян.
   А 5 июня продолжавшиеся семь месяцев ожесточенные артиллерийские дуэли, к грохоту которых мы все давно привыкли, вдруг как по команде стихли по всему фронту ровно в 13 часов 55 минут. Тишина, повисшая над фронтом непривычно давила на уши. Но каждый понимал, что эта тишина, которая официально вступит в свои права через пять минут, станет тишиной достигнутого перемирия.
  
  
   ПОСЛЕСЛОВИЕ (Прощай, Сирия! Здравствуй, Родина!)
  
   Да, в начале июня 1974 года на сирийской земле воцарилось долгожданное затишье. Правда, на долго ли или нет, никто не знал. Весна, лето, мир больше и больше стали настраивать нас на "чемоданный" лад. Начиная с 23 апреля 1974 года, когда мы "закрыли" год нашей переводческой работы в Сирии, мы стали одолевать свое руководство вопросами о нашей отправке домой. Но пока никто ничего на этот счет не мог сказать.
   Но вот после официального перемирия кое-что начало проясняться, и в середине июня нам объявили, что к концу следующего месяца все мы вернемся на Родину.
   Когда мой старший объявил о моем отъезде командиру нашего зенитного полка, мне показалось, а может быть и не показалось, что командир даже как-то пришел в замешательство, но, подавив смущение, сказал, что "Махаиля он домой не отпустит". А за несколько дней до отъезда он позвал меня в кабинет и, сдерживая волнение (это мне не показалось), поблагодарил меня за работу, вручв отрез черной парчи и бронзовое блюдо с традиционным арабским рисунком. Одним, словом несмотря ни на что, расставались мы с ним друзьями.
   Наша же сторона готовила нас к отъезду в духе лучших советских традиций с учетом специфики пребывания в арабской, считай, восточной, стране. У арабов есть хорошая поговорка "ибну-ль-амир амир" - сын эмира - эмир. Вот и наше руководство взяло за основу это положение. И поэтому все мы - отъезжающие - были распределены по группам, в которые словно "по общему ранжиру", то есть от "от первых" (самых высоких) до "последних" (самых низких), включались переводчики в зависимости от их близости к тому или иному советскому воинскому начальнику, с которым он работал в Сирии.
   Первыми страну покидали, уходя на теплоходе, "неудачники" (они же лишались возможности получить лишние сирийские лиры), которые работали с генералами. Следом за ними шли рангом "пониже", вылетавшие самолетами "Аэрофлота". Ну, а Ваш покорный слуга в числе самых "везучих" в этой жизни покидал гостеприимную Сирию в самую последнюю очередь в предпоследний июльский день самолетом "спецрейса". Это означало, что лететь придется в тесном пассажирском отсеке транспортного самолета в условиях, далеких от комфорта.
   30 июля выдался в Сирии по-обычному хорошим солнечным днем. На автобусе от Красного дома по уже знакомой дороге добрались до аэропорта. Конечно, предвкушая скорую встречу с Москвой, было грустно расставаться и с Дамаском и пусть не легким, но устоявшимся за год, образом жизни.
   При наборе высоты самолет прошел над северо-восточной частью города. И с высоты птичьего полета я отчетливо увидел и площадь Аббасидов, и площадь Освобождения, и даже "пятачок", на котором стоял Красный дом. Но самолет быстро отвернул в другую сторону, в иллюминатор хлынуло синее небо. Ну, вот и осталось все за бортом самолета. Прощай, Дамаск! Всего тебе доброго, Сирия!
   Часа через четыре полета, когда мы уже летели над своей территорией, наш самолет, выйдя из белых пушистых облаков, и уже снижаясь, стал облетать темную грозовую тучу. И мы отчетливо в иллюминатор увидели кварталы какого-то города. Вдруг, самолет завалился немного левее, и пред наши очи во всей своей красе предстало здание Московского государственного университета, в разные стороны раскинувшего четыре "ломаных крыла".
   "Ребята! Так это же Москва!", - в один голос закричали мы. Здравствуй, дорогая столица! И, наверно, от ощущения такой близости Отечества у меня впервые в жизни к горлу подкатил комок, а на глаза навернулись слезы. Думаю, что именно так по-настоящему возвращаются к родным очагам.
   ...Подмосковный военный аэродром "Чкаловский" встретил солнечной, но холодной и ветреной погодой. Было видно, что недавно прошел дождь. Однако для нас это уже не имело никакого значения. Мы стояли на своей земле. Ну, здравствуй, Родина!
   Вот и все.
  
   P.S. Все события, люди и зарисовки, нашедшие свое отражение в этих записках, происходили, жили, были подмечены и запечатлены в период с апреля 1973 года по июль 1974 года.
   Однако весьма вероятно, что некоторые из них могли продолжать свое течение и существование и после указанного срока. Поэтому составитель данных воспоминаний не может нести за них уже никакой ответственности.
  
   Триполи-Москва, 1991-99 гг.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1) КПП - контрольно-пропускной пункт
      -- т.е костюмы, выданные на складе Главного 10-го управления Генерального Штаба ВС СССР, которое командировало всех советских военнослужащих в качестве специалистов за рубеж.
   1) начальник финансового органа
      -- подполковник Генерального штаба - в описываемый момент офицер не имел никакого отношения к Генеральному штабу ВС Сирии; дополнение "Генерального штаба" к воинскому званию получают все старшие, офицеры, прошедшие полный курс обучения в Командно- штабной академии страны; о ее окончании свидетельствуют красные петлички на лацканах мундира и алые ленточки на погонах, чего не имеют "простые" офицеры.
  
  
   1) ГКЭС - Государственный комитет по экономическим связям
   2) На самом деле и в соответствии с административным делением города улица Аль-Касаа была главной магистралью одноименного квартала, который с внешней стороны примыкал к воротам "старого города" под названием Баб-Тума (т.е. Ворота Фомы); внутри "старого города", в его восточной части был и квартал Баб-Тума; видимо, от того, что "старогородской" квартал Баб-Тума был намного старше района Аль-Касаа, то в обиходе вся эта часть города называлась его именем .
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
Оценка: 4.33*21  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023