Аннотация: - Русско-украинская война глазами русского добровольца. В основе книги дневник, который я вел беспрерывно в течение своего пребывания на Угледарском участке фронта с августа по сентябрь 2022 года.
Принимаясь за эту работу, я не рассчитывал писать историю войны. Такой труд мог бы стать возможным лишь тогда, когда документы с грифом "особой важности", "совершенно секретно", "секретно" станут общественным достоянием, если такое когда-нибудь случится. Сейчас же мы вынуждены довольствоваться официальными сведениями, в которых многое опущено, переиначено (а называя вещи своими именами - переврано) и источниками частными, среди которых для меня наиболее достоверным является мой дневник, который я вел беспрерывно в течение своего пребывания на Угледарском участке фронта с августа по сентябрь 2022 года. Все, о чем написано в этой книге, основано на моих дневниковых записях: события и даты фиксировались в самый момент их совершения или сразу после, если записывать на бегу было невозможно или опасно; настроения и мысли запечатлены по возможности тотчас после соответствующего события, зачастую до их переосмысления "на спокойную голову", даже фразы и диалоги, которые казались мне важными, я старался записать тотчас же, чтобы не потерять документальной точности изложения. Мне хотелось добиться беспристрастности изложения, ограничиваясь фиксацией событий, настроений, разговоров, но при этом не давать никаких оценок. Однако, обстоятельства, которым я был непосредственным свидетелем, а также рассказы очевидцев о событиях, которые были ими пережиты, стали для меня потрясением. В итоге мое осмысление происходившего на фронте с начала августа по начало сентября, когда наше медленное наступление сменилось стремительным откатом на нескольких фронтах, стало частью книги. Разумеется, это - соображения человека гражданского. Надеюсь, специалисты в военном деле в будущем дадут непредвзятую оценку этим событиям и поделятся ею с нами.
Я изменил имена солдат и офицеров, которые стали мне друзьями и которые, не исключаю, могут ощутить на себе карающую руку всесильного безответственного начальства. Будучи законопослушным трусом, я скрыл имена генералов, которых видел или о которых задыхающимся от злобы шепотом мне рассказывали солдаты и офицеры. В виде исключения я не менял имена генералов, чьи злодеяния превысили меру терпения апостольского, но так и не стали предметом расследования военной прокуратуры. По понятным причинам, в книге также скрыты названия населенных пунктов и номера наших воинских подразделений.
ГЛАВА 1
Небольшая в кроваво-красном переплете записная книжка с тесненными "Stubborn Youth Memories". Углы потерты и заломлены. Испачканные лоснящиеся края. Много повидал этот блокнот. Много хранит такого, о чем непросто вспоминать.
Не без сомнений и страхов принял решение ехать на Донбасс. Мучался этой мыслью с марта. К августу сидеть в Москве стало невмоготу. Всеми мыслями я был на западе, в жарких полях Украины. Хотелось драться, быть полезным, увидеть это своими глазами. Ведь стыдно! Поймите, стыдно будет смотреть в глаза тем, которым повезло быть там, вернуться и с немым укором рассказывать об удивительной подсолнечной Украине, где решалась судьба России. В припадке скотского патриотизма отнес заявление в райвоенкомат. Не взяли. Созвонился с Грозным. Снова отвод. К лету в моем списке оставались еще ополченцы и ЧВК. Эти берут за боже мой. Но судьба распорядилась иначе. Жена взяла с меня слово, что на передовую я не поеду. Так отпали ополченцы и ЧВК. Федеральные волонтеры к тому времени вторую неделю держали мхатовскую паузу. Мной овладело тупое отчаяние, но тут, как говорится, вмешался случай - мой друг переслал мне сообщение от полковника З. из ВС РФ - "Ну перешли ему [мне] мой [полковников] феникс" и номер телефона полковника.
Несколько дней ушло на то, чтобы оформить завещание, привести в порядок процессуальные дела, взять отпуск за свой счет, докупить медикаменты, обмундирование и заказать билет до Ростова на Дону, чтобы, как я путанно объяснял себе, жене, а позже полковнику З. "исполнить гражданский долг и собрать материал для книги". Так я отправился на войну.
7 АВГУСТА
Поезд мечет назад пространство. Четверть шестого проехали Рязань. Вспомнился прощальный обед с семьей накануне. Жена и двое старших детей уже погрузились в машину. Младший вел меня за руку, шел как-то бочком, все тверже и тверже сжимал мою руку.
- Ты чего, сынок? - спросил я, заглядывая в затуманенные слезами детские глаза.
- Не уезжай, не уезжай, пожалуйста.
Я торопливо усадил его в машину и, знаком показав жене, мол трогай, отвернулся, чтобы не видеть их лиц. Жена отвезла детей домой и вернулась, чтобы подбросить меня до вокзала. Ехали молча. На вокзале жена немного всплакнула, но тихо-тихо. Женщина она у меня сильная. Недаром моя жена. На губах ее трепетно, солнечным зайчиком дрожала улыбка. Такой я ее и запомнил.
Вагон забит отдыхающими. Почти все кроме меня держат путь на море. Море! Я с трудом втащил в купе свой безразмерный рюкзак, уложил под кроватью судового механика, командированного в ростовский порт.
- Туда? - многозначительно спросил меня судовой механик.
- Туда.
Я вышел из купе, чтобы уйти от расспросов. Через три часа подъехали к Рязани. Вон - Рязань вторая. Вон - прыгнула назад громадина элеватора. В этом городе прошли мои студенческие годы. Здесь остались мама с братом. Позвонить? Начнутся вопросы. "Почему не заехал? Куда еду?" И так тошно. Не позвонил.
В телефоне запрыгали гифки плачущих пикачу от младшего и отчего-то в глазах случилась сильная резь.
8 АВГУСТА
Без четверти шесть утра поезд прибыл в Ростов на Дону. Ночь прошла в лихорадке. Голова с утра была тяжелая, а тело ватным, кашель собачий. Экспресс тест показал ковид. Вот-те раз... Снял номер в гостинице, перехватил пару часов сна и вышел в город, чтобы сделать необходимые покупки. С десяти утра на город опустилась жара совершенно невыносимая. Забрел в кафе, чтобы сделать записи в дневнике, заказал ром с колой, уселся в дальний безлюдный угол. За столом у окна что-то обсуждали две девушки. Одна из них с осиной талией, стянутыми в узел вьющимися рыжими волосами и волшебным греческим профилем сидела ко мне в пол-оборота, покачиваясь в такт тому, что говорила. Совершенно Антигона! Под окнами проплывали военные в зеленом, сдобные загорелые женщины в светлых воздушных платьях, цыгане, их бесконечные дети, нищие в разноцветных лохмотьях с распухшими побуревшими лицами. Замечательный город Ростов!
11 АВГУСТА
Два дня ушло на лечение. Изредка выходил, чтобы купить продукты и вещи в дорогу. На третий день болезнь отступила. Осталась слабость, но слабость чудовищная. На улицах много военных и женщин в красивых легких платьях. Вероятно, из-за болезни на всем какая-то романтическая отрыжка. За эти несколько дней на авито я купил пару ИПП, противоосколочный воротник из кевлара и кевларовый же фартук от войскового бронежилета. Вчерашний эксперимент с противоминными вставками в ботинки оказался неудачным - кевларовые вставки выскальзывают из-под стелек. После недолгой ходьбы по адовой жаре (сегодня +37 по Цельсию) в ботинках было решено купить кеды и присыпку для ног. Сдал ПЦР. Результат будет готов завтра после трех. На сегодня остаются три дела: разместить всю поклажу в рюкзаке, забрать из ателье чехол для кевларового фартука и докупить медикаменты. Поклажи становится больше и паковка рюкзака стала тем еще упражнением! По моим ощущениям рюкзак весит килограмм сорок пять. Ого-го! Поднимал я его так: опустился на колени, продел руки в лямки, затем перекинул вес рюкзака вперед и, упершись руками в пол и задрав корму, стал подниматься на трясущихся после болезни ногах. Около четырех позвонили из ателье. Швея, женщина с добрыми грустными глазами, вынесла кевларовый фартук в аккуратно сшитом чехле цвета хаки с молнией и ушитыми лямками под мой бронежилет, спросила меня, не на Донбасс ли я собираюсь (дословно - "Вы ведь на войну едете, да?). Я кивнул. Она улыбнулась тревожно и сказала, что в таком случае не возьмет денег за работу. Я пробовал спорить, но она твердо стояла на своем, а когда я уходил, пожелала мне вернуться живым и здоровым. Тут, конечно, мне представилась засада, взрывы, осколки, прорыв, осмотр. Весь фартук в дырах, а я живой и невредимый. Как же славно, что у меня был фартук! Решено - в октябре непременно быть в Ростове. Зайду в это ателье с букетом и тортом. Очень просто: я выложу на стол продырявленный фартук, рядом поставлю торт с цветами. Другие швеи трогают замечательную ткань цвета хаки, ревниво осматривают аккуратные швы, кушают торт и охают на пробоины. А моя стоит в сторонке, глаза у нее на мокром месте и налились светом от гордой радости. Здорово придумал? Еще бы не здорово!
Все необходимое в аптечку куплено. Осталось получить отрицательный ПЦР.
12 АВГУСТА
Финансировать эту поездку мне приходится из собственных средств. Поэтому расходовать деньги нужно экономно. На автовокзале купил пассажирское место и два багажных для своего рюкзака, но даже так билет до Таганрога обошелся всего в 170 рублей. К слову, таксисты просят 2 тысячи, а пробуешь торговаться - обижаются. Сволочи. Уже в дороге пришел результат ПЦР. Положительный. По приезду в Таганрог наскоком сдать повторный тест не получилось. Придется заночевать на родине Чехова, а утром сдать новый тест и отправляться через границу - в Новоазовск. Поселился у черта на рогах. Зато какой тут администратор! Черноглазая Кристина с чувственными полными губами, широкой кормой и колышущейся упругой грудью бесподобна!
Я вытер испарину кепкой, достал паспорт.
- Сколько ж он весит? - спросила она, разглядывая мой рюкзак, - Да вы опустите, опустите, - и она показала мне небольшой альков за ширмой слева от стойки, - Бросайте на мою кровать. Я тут сплю, - и она посмотрела мне прямо в глаза. При этом глаза ее испустили чудесные лучи, а от ресниц на щеки легла манящая тень. Дерзкий холодок прошел у меня внизу живота. Я на мгновенье потерялся, представляя отчего-то Кристину в душе своего полу-люкса, и подумал мучительно - "Хлопнуть ее по корме или не хлопнуть?". Сверху загремели шаги и я не решился.
- Я у вас на одну ночь, - сказал я, облизывая губы и косясь на лестницу, с которой спускалась хозяйка гостиницы с лошадиным лицом и чашкой кофе. Хозяйка подошла к стойке и остановилась, рассматривая меня внимательно. Кристина протянула мне ключи и как-бы невзначай коснулась пальцами моей руки.
- Двигайтесь в моем фарватере, - тихо скомандовала она и улыбнулась обворожительно, а я впрягся в рюкзак и словно в тумане пошел за ней вверх по лестнице. "Ноги-то, ноги!" - застонало у меня.
Полу-люкс оказался роскошным и я, страдая искренне и не зная, как повернуть дело в свою пользу, начал с главного:
- Коньяку не хотите? - отчего-то шепотом спросил я.
- Немедленно, - ответила Кристина, а во взгляде ее задрожали лукавые светлячки, - Единственное условие... три: я предупрежу руководство (она сделала глазки на первый этаж). У вас полчаса. Душ примите (слова эти стали предзнаменованием моего умопомешательства) и (ах, эти глаза с поволокой, щеки с ямочками, десять лет каторги, если не сдержаться!) ... наличные.
"Ах развратница!" - подумал я в сладострастной истоме, а Кристина вышла, оставив во мне капельки яда и полчаса на подготовку (вот вам набоковщины шматок). Наскоро ополоснувшись и на всякий случай простирнув белье, я достал из рюкзака французский коньяк, который берег для полковника З. (дело выходило важное - полковник поймет) и, опоясавшись полотенцем а-ля Прометей, отправился вниз.
13 АВГУСТА
- Нету билетов до Новоазовска, не-ту, - ответило из кассы хмуро-удивленное лицо.
"Черт бы побрал этот Таганрог! Прекрасно понимаю Чехова с Раневской!"
Я взял такси за полторы тысячи и расположился на заднем диване, проклиная испоганенный свой вечер, Кристину, хозяйку с лошадиным лицом, Таганрог. А случилось вот что: спускаясь в одном полотенце и берцах (мне почему-то представлялось, что такой образец чувственной мужественности добавит мне очков в глазах Кристины), я услышал внизу, на кафедре, приглушенный разговор.
- Вы, Елена Адольфовна, и раньше были стервой, а последнее время совсем осатанели, - молвила Кристина.
- Засужу, проститутка, - ответил голос хозяйки и в голосе этом прозвучали змеиные нотки.
Я остановился и незаметно перегнулся через перила. Кристина опустила окурок в чашку с кофе хозяйки и с тяжелой грацией пронесла себя мимо онемевшей Елены Адольфовны. Дверь гостиницы молча пропустила ее, а я пошел оплакивать свои оплеванные планы на вечер.
На пограничном переходе длинная очередь из машин. Пешеходы проходят контроль отдельными группами по пять человек. Молодая мама с дочкой, какой-то неулыбчивый тип, старушка с огромным чемоданом и я проходим границу вместе. Понятное дело, граница - это только российские пограничники, а контроль туда на Украину - условный. У меня зазвенели бронеплиты в рюкзаке - пропустили без лишних вопросов (вот границу обратно в Россию я буду долго помнить, но об этом дальше). Итак, за пару часов я прошел пограничный контроль и оказался на Украине. На украинской стороне границы найти такси не получилось, но мне повезло - остановился добрый самосвал и подбросил меня до Новоазовска. На въезде в город я поймал такси и добрался до центра города. В продуктовом магазине добрая женщина разрешила оставить мой рюкзак и я налегке пошел к морю. Центральная площадь Новоазовска такая же неуютная, как и весь город, заканчивалась бесконечной каменной лестницей, упиравшейся в узкую полоску пляжа. Море поднялось впереди серебристой стеной. Я сначала не мог понять, что это такое. Потом увидел бухту с пирсом, песчаные крылья бухты, услышал шептание волн и море влилось в память, как волшебный сон. Вспомнился Ксенофонт, греки, прорвавшиеся к Геллеспонту после невероятного своего похода в Малую Азию, почему-то Блок.
Руку
Одна заря закинула к другой.
И, сестры двух небес, прядут они --
То розовый, то голубой туман,
И в море утопающая туча
В предсмертном гневе мечет из очей
То красные, то синие огни.
Только тут я обратил внимание, что остался без связи - билайн закончился возле границы. Купил карту феникса, получил инструкции полковника З., связался с зампотылу, прибыл в часть. Пишу теперь по-военному, сжато, четко, односложно.
"А коньяк этот ничего" - подумал я, оканчивая бутылку, которую я подарил зампотылу. Коньяк развязал мой язык настолько, что я поделился с зампотылу самыми своими смелыми взглядами на войну, мировое устройство, женщин, а напоследок еще ляпнул, что на довольствие меня можно не ставить и спать-мол я могу под открытым небом - турист я опытный и не люблю быть обузой. Политический кусок монолога зампотылу пропустил с напряженным молчанием, но когда я заговорил про жит-быт, он воспрял духом, меня прервал и настоял, чтобы я располагался в офицерском бараке (и слава богу). Вечером еще были соревнования с солдатами на турнике (я выиграл у какого-то ефрейтора), проверка моего бронежилета и аптечки (зачет и сверх того - очень лестные комментарии офицеров о моем бронежилете и особенно о противоосколочном фартуке), баня (снова вспомнил Кристину), тушенка с рисом, белый хлеб с коровьим маслом, чай, отбой.
14 АВГУСТА
Полдень комкал жаркий ветер, орешник едва заметно мотал вершинами и неспокойно шумел. И было отчего. Сегодня ждем нашего комбрига. Того самого полковника З. благодаря которому я здесь. Как-то решится моя судьба? В воздухе прямо чувствуется напряжение. Проснувшись, я перебрался на улицу на штабеля сосновых пахучих досок - в бараке заели мухи. Пришлось съехать во двор. На досках прелесть! Около полудня двор накрыло солнце и я вернулся в барак.
- Имя, - спросил полковник, входя в барак, и посмотрел на меня так, словно стоял перед полком. Мягкой кавалерийской походкой за полковником вошел человек с глазами цепкими ястребиными и автоматом на двухточечном ремне.
- Мое? - спросил я.
- Мое мне известно.
Так я познакомился с полковником З. В глаза бросались глаза полковника - тяжелые глаза небесного цвета.
- Выйдем, - предложил полковник. Мы сели под дубами за разбитой техникой. Полковник сходу разработал план (недаром полковник).
- Встанешь на учет в донецком военкомате. Призовут. Попросишься в часть. Запиши номер части.
Я похлопал себя по пустым карманам.
- Запоминай, - полковник закурил и лицо его скрылось в табачном дыму.
Первоначально решили так: мне предстояло отправиться в подразделение МО РФ, где я смогу "посмотреть, послушать и поучаствовать".
Идеальный план! Как не идеальный? Повоюю месяц и вернусь к дню рождения сына. Заеду в Таганрог.
18 АВГУСТА
Я дал себе слово вести дневник ежедневно, но несколько однообразных дней на базе, отягощенных изматывающей жарой и бездельем, нарушили этот порядок.
Начну с описания того, как и где мы живем, разумеется, избегая излишних деталей, чтобы "не прилетело". Тыловая часть, в которой я застрял четвертый день, занимает территорию какой-то базы. Это небольшой неустроенный город, который словно задержался в конце прошлого века. В нем несколько небольших супермаркетов, с десяток торговых лавок, маленький рынок и единственное кафе. На всем лежит печать неустроенности и упадка. Добавьте абсолютно тропическую жару, разбитые мостовые, заброшенные дома, удивительно беззлобных собак с неизменно печальными глазами - и это даст вам примерное представление о месте, где я оказался. К чести города будет сказано (и Донбасса в целом) - здесь превосходный выбор импортного спиртного и табака.
На нашей базе есть передвижная баня, полевая столовая, для эстетов - туалеты типа "очко" (но все мочатся там, где бог на душу положит).
Офицерская кают компания - комната шесть на восемь метров. Древенчатые полы покрыты суриковой краской с двумя заплатами, древенчатый же потолок - небесно-голубой, стены белые. В комнате шесть коек с пружинными матрацами, два стола, серванты-инвалиды времен СССР, морозильник и табуретка для мухобойки зампотылу. Вентилятор гоняет по комнате мух и горячий воздух, хлопает крыльями триколор над моей койкой у стены. В стеклах сервантов календари 1977 и 1988 годов с полуголыми анорексичными моделями.
Четыре последних дня превратились в пытку - я совсем одурел со скуки. Пытаясь разнообразить распорядок, выходил в город (распорядок части на меня распространяется в известных только мне пределах); два раза пытался добраться до соседнего поселка, но дальше блок поста не продвинулся; угощал солдат и офицеров арбузом; осмотрел все городские памятники; дважды выходил на пробежку по территории части; пролистал учебник по топографии; а в остальное время бесцельно слонялся по оцепеневшему от жары городу.
В те дни все жили какой-то странной жизнью. На фронте ВС РФ продолжали наступление, а я мариновался на богом забытой тыловой базе.
С мечтательной и грозной надеждой я смотрел на карту незалежной, на Одессу, на Киев. Из метрополии тем временем в теплые страны утекали потоки инвестбанкиров, дельцов разного ранга, шоуменов, общественных деятелей, воинствующих секс меньшинств. Они уезжали с детьми, женами, содержанками, секретаршами, собачками, контейнерами, заполненными английской мебелью, картинами Моне, дорогими нарядами и шипящими проклятиями. Уезжали журналисты, талантливые и продажные, такие же актеры московских театров, превращая свой личный побег в библейский исход. Бежали с истошными криками, с публичными отречениями, бросая на прощание "мне стыдно...". Бежали позорно и навсегда. Без лишнего шума бежали дети депутатов и сенаторов, чиновников разных рангов. Многие из них давно уже пустили корни в теплых комфортабельных странах, оставив своим властительным родителям поучать нас о любви к родине и подготавливать почву для мобилизации.
Кто остался - с тревожным ожиданием наблюдали за тем, как мир принимает непривычные невиданные формы. Усталость, опустошение от новостей, непонятная, но все сильнее осязаемая тревога, заполнили привычную пустоту.
И все же жизнь брала свое. Мирной бестолковой суетой вытеснялась тревога: искренняя радость от ни с того ни с сего укрепившегося рубля сменялась негодованием из-за взлетевших цен, необходимостью на перекладных добираться до любимых курортов, закрытием автосалонов, ограничениями по картам и счетам, вызванными многочисленными пакостями коллективного запада и наших урапатриотов.
Талантливо безбожно врал обаятельный действительный государственный советник первого класса с бесстыжими двухэтажными глазами (Ах, обмануть меня не трудно! Я сам обманываться рад). Появились законы о военной цензуре и старый, введенный еще римлянами, принцип cogitationis poenam nemo patitur отступил перед строгими лицами со следами распада.
В феврале на заседании совбеза в вылинявших от тихого отчаяния глазах главы внешней разведки, который с трудом унял дрожь в голосе при выражении верноподданических чувств, случилась такая непроходимая и бессмысленная тоска, такой ужасающий опустошающий страх от неуверенности, что умные подумали "Что-то у нас в Москве нехорошо".
В столичных ресторанах все еще пахло французскими духами, английским спиртным и терпким русским потом. В витринах магазинов продавщицы, красивые как куклы, тасовали бирки с ценниками. На Патриарших либеральная публика, та ее часть, которая решила остаться посмотреть на этот фарс (наша либеральная публика вообще склонна во всем видеть фарс, кроме, разумеется, случаев, когда ей самой хвост прищемят), с видом просвещенным толковала о грядущем социальном потрясении, о казахских визах и мастеркардах, о Бали. Вот какой невероятной жизнью жила страна летом 2022 года. А вы говорите, жизнь стала скучной!
19 АВГУСТА
10:30 утра. Благословенно утро! Наконец-то еду дальше на запад. Со мной в кабине Урала водитель и стрелок (стрелок переключает скорости!). В бронежилетах втроем в кабине Урала тесновато. Слева белеет полоска Азовского моря, справа желтеют поля подсолнечника и ржи, сменяются пыльными деревнями, разобранными блок постами, противотанковыми ежами из бетона и окопами. Земля местами выжжена, а из земли торчит оплавленная арматура.
Въехали в Мариуполь. Уже на подъезде к городу стали появляться разрушенные дома. Вид города превзошел самые мрачные ожидания. Целые пролеты многоэтажек разворочены снарядами и огнем. В некоторых районах нет ни одного целого здания и едва ли многие из этих инвалидов могут быть восстановлены. По городу водитель старается не сбавлять скорость. Показались трубы Азовстали. Циклопических масштабов завод! Выехали из города, повернули на север и оказались в стране золотой ржи, подсолнечника, бахчей и флажков минных полей на обочине. Горячие поля залиты ярким солнцем. Над полями промчался, склонив к земле рожь, короткий теплый ветер. Я попросил водителя остановиться у бахчей и купил у женщины два арбуза.
Через полчаса мы были в городе В. Первое впечатление - ошалеваешь! Сожжены не просто дома - целые улицы. В городе почти не видно гражданских, хотя мы приехали рано, до комендантского часа. По разбитым улицам бродят безмолвные растерянные собаки.
Наша база на окраине города. Раньше здесь были ангары обеспечения ВСУ и украинских нацбатальонов. В ангарах осталась трофейная украинская техника (два танка и две шилки), а прочее имущество, как мне пояснили, было разворовано до нас. Повсюду ящики из-под снарядов, патронов (хотите - наши, хотите - украинские), фрагменты формы ВСУ, остатки наших армейских пайков, бутылки, размокшие сигаретные пачки, стальные головки снарядов, куски шифера и битое стекло. Это мусор войны, который люди оставили на поле брани. И еще... этот запах мочи! С примесью пота, табака и нестираного солдатского белья. Густой терпкий запах прикончил романтическую неправду о войне, которую я впитывал из старых книг и фильмов.
- Подсоби-и! - прокричал голос. Из кузова Урала по стропилам скатили двухсотлитровую бочку с бензином, выгрузили продукты, воду и помогли спустить мой рюкзак. Я познакомился с подразделением, в котором мне предстоит жить ближайший месяц. Связисты. Молодежь. Лица осмысленные живые. Командир связистов - капитан был немногим младше меня. Было ему лет тридцать пять. Светлые смышленые глаза его смотрели с настороженным вниманием. Полковник предупредил капитана о том, что я останусь под его опекой и Тарас Михалыч, как звали капитана, коротко расспросив меня о том, что бы мне хотелось увидеть в первую голову, сразу же пригласил поехать с ним, как он объяснил "помочь с наступлением".
В этом месте нужно сделать одно уточнение, без которого у человека, служившего в советской или российской армии и обладающего музыкальным слухом, при дальнейшем прочтении впечатление от достоверности диалогов могло бы смазаться. Дело в том, что в армии используется совершенно особый волшебный язык. Грамматика и фонетика вроде бы та же, но добавьте в язык капельку яда - междометий, повторов и особого юмора - и язык расцветет новыми красками! В лучшие свои минуты он выплескивается на вас петровскими загибами, большими и малыми; в устах менее опытного пользователя армейский язык звучит грубо и неприятно, но всегда точно, емко и убедительно. Капитан и его команда со мной общались на гражданском русском, но в минуты опасности или сверхнапряжения я слышал язык, на котором говорит наша армия. Не берусь воспроизвести его во всех диалогах, но постараюсь предупреждать читателя, когда мои герои будут переходить на это наречие.
***
За столом с картами, отпечатанными на плоттере, сидели двое: начальник артиллерии и второй, похожий на хорька. Из-за ширмы вышел третий - командующий армией с двумя Азартами в руках и преградил нам дорогу (разговор шел на армейском).
- Кто такие? - спросил командующий, обдав нас ледяным взглядом.
Где-то рядом бухнули пушки. Глухо и безобидно словно в вату. Капитан представился, а хорек посмотрел на нас с презрением. Капитан пояснил, что командующий сам просил разместить наш пост у него в штабе, чтобы оперативно делиться разведданными с начартом (капитан посмотрел на начарта) и начсвязи (посмотрел на хорька).
У соседнего корпуса выстрелил 120 миллиметровый миномет. Я вздрогнул. Командующий спросил капитана про здоровье нашего полковника - мол "не болен ли - давно что-то его не видно". Выяснилось, что полковник действительно болен. Болеет за успех наступления. Оттого постоянно на наших постах на передовой, а в штаб, который до наступления находился в подвале далеко от передка, заехать у него времени не было. Другое дело теперь, когда штаб перебрался из подвала ближе к позициям. Командующий улыбнулся волчьей своей улыбкой и посмотрел на капитана не без одобрения. Тут даже начарт оторвался от карты. Начарт подтвердил, что благодаря данным, предоставленным нашим постом, он успел несколько раз отвезти свои батареи из-под контрбатарейного огня украинской артиллерии. Начарт так разошелся, что ухнул сорок процентов успеха первых дней наступления нашим ребятам: мы и его батареи уводили из-под огня противника, и противника помогали накрывать. Чудо, а не работа! Командующий спросил капитана, есть ли какие-то пожелания для улучшения взаимодействия нашего подразделения с его штабом. Капитан ответил, что до сих пор не настроена связь между нашими постами и штабом (кроме артиллеристов).
- Разрешите пояснить? - обратился хорек к командующему.
- Только и жду.
Хорек пояснил, что капитану были переданы радиостанции в количестве необходимом.
"Вот, сука", - подумал капитан, глядя на хорька ласково и с пониманием, а вслух сказал обстоятельно, стараясь унять бешенство:
- Дать-то дали. Да забыли каналы настроить. Сегодня из-за этого сожгли два наших танка и БМП. Мы переговоры перехватили, а наших предупредить не смогли.
Повисла пауза. Хорек посмотрел на капитана так, словно сейчас выстрелит, но тотчас изобразил на лице дружеское недоумение. Командующий приказал настроить и отошел, хорек покрылся бугристым румянцем, а начарт улыбнулся. Тут разом ахнули грады, пушки и снова этот миномет.
- Слушаю, слушаю, - кричал командующий в рацию, - Семенов, ты чего там валандаешься? А? Чего топчешься, спрашиваю?
- Плохо дело, - отвечала рация, - Танки тут у меня, товарищ командующий. Мой БМП сожгли. Два трехсотых у меня.
- Какие танки? Ты что, Семенов, пьян что-ли?
В трубку ему ответило лязганье гусениц, гром пушки и перекрывая все это охрипший голос Семенова:
- Две семидесятки. Замаскированные стояли в капонирах. С ними автоматчиков до полувзвода.
Связь оборвало, а к командующему подошел начальник разведки и сообщил, что командира второй разведроты, которая штурмовала лесопосадку с левого фланга контузило - взрывом отбросило на БМП и он повредил спину, не мог подняться.
- Семенов, возьмешь разведроту Агата. И возьми мне эту ебаную посадку, понятно?
В эфире захрипело, защелкало и откуда-то почти из другого мира донеслось:
- Только эту роту еще собирать и собирать.
Снова оборвало.
- Что? Семенов? Слышишь? Что блять со связью!? - командующий вонзил раздраженный взгляд в начсвязи. Тот развел руками - "мол - Азарты, чего вы хотите?" Капитан закатил глаза к небу. В эфире прорвался какой-то уставший голос Семенова.
- Так точно. Взять вторую роту. Посадку взять.
Тут командующий закричал в трубку голосом молящим:
- Посадку надо взять. Любыми средствами, понял?
- Так точно, товарищ командующий. Понял. Только средств этих у меня... ПТУРы в БМП сгорели. Остался один РПГ и гранаты. Ну может че в окопах найду.
- Вот, молодец. Так ты окопы захватил!? Ну, Семенов! Продержись, сынок! Я к тебе гранатометчиков отправил. Слышишь?
- Слышу, товарищ командующий, - и стало понятно, что голос горько улыбнулся, - Они слева от меня бой ведут. Слышу бой за лесом. Кажется мне, загибаются гранатометчики...
- Семенов, сейчас тебе артиллеристы помогут. Ты только скорректируй.
- Слишком близко танки, товарищ командующий. Моих людей зацепят.
- Координаты, Семенов!
Рация не отвечала. Возможно полу оглохший Семенов в свалке ближнего боя определял координаты танков, которые прямой наводкой расстреливали разведчиков, а может быть не слышал. Командующий передал рацию начарту и добавил, глядя на него потемневшими от злости глазами:
- Передай своим пушкарям рукожопым - если хоть один снаряд на Семенова упадет, - они следующие пойдут штурмовать, - подумав, добавил, глядя начарту в похолодевшие глаза, - Лично поведешь.
Настала очередь хорька улыбнуться. В трубке снова послышался лязг, грохот орудийных выстрелов и разгорающийся стрелковый бой.
Рядом что-то засвистело и ухнуло. Разорвалось четыре украинских снаряда и мы пошли к окну смотреть, куда прилетело. Над деревней в нескольких местах повисли пыльные облака, а рядом с прудом разгорался пожар - попали в дом. В это время из редкого леса за деревней дали залп наши ураганы. За ними заработали наши САУ, а под самыми стенами НП разорвал воздух 120-миллиметровый миномет.
В 10 верстах от нас в громадной башне копера на угольной шахте сидели украинские генералы и руководили обороной частей, засевших в жидких посадках, которые мы штурмовали. По этим посадкам четвертый час лупила наша артиллерия. Мы знали, что их пехота сообщала о раненных и убитых и просила дать добро на отход. Добро на отход украинские генералы не давали.
За день мы объездили еще несколько наших постов на позициях. Нужно было развернуть сеть для обмена радиоперехватами, которые мы получали. Последним объектом была телевышка. Мы взобрались на нее уже в сумерках, настроили оборудование и проверили мощность сигнала. Справа по дороге на большой скорости проносились редкие машины, где-то по обочине в абсолютной слепоте с потушенными огнями грохотал замаскированный ветками танк. Черные контуры заводских корпусов отчетливо вырисовывались на густо-синем фоне неба, а над ними горели низкие горячие звезды. Свежий ветер разметал жару. Стало очень хорошо.
20 АВГУСТА
Меня поселили в Камазе осназовцев. В кузове три спальных места, еще одно - в кабине. У меня верхняя полка в голове кузова. Проснулся с квадратной головой от тарахтения генератора за тонкой стенкой. Рядом с моей койкой стоят ПКМ и РПК. Под вторым спальным местом штурмовой гранатомет. Несколько РПГ, включая миниатюрный польский гранатомет (по сравнению с нашими - это какая-то дамская штучка) сложены у выхода из машины. Именно в том месте, над которым я сплю, заложены тротиловые шашки в количестве небольшом, но достаточном, чтобы в случае риска захвата машины привести ее в негодность вместе с нами. Вот и объяснение моего тревожного сна.
Технику, включая Камаз, загнали под навесы и в полузакрытые цеха-альковы подальше от глаз беспилотников. Рядом стоят несколько туалетных кабинок. Одна из них затянута паутиной с громадным пауком. В другой от прежних хозяев осталась табличка на украинской мове - "Шановни! Пидтримуйте, Будь Ласка, Чистоту Та Охайнисть!!! Будьте Порядними!!!". От дырки в полу кабинок до дна пропасть. По всему видно - обустраивались украинские герои надолго.
Наши соорудили кабину с душем, я принес жестяную сетку, положил на рытвину на дороге, чтобы не споткнуться в темноте. Чуть дальше за трофейным Т-70 люк с насосом, который качает воду в душевую, еще дальше казармы морпехов, корпуса ополченцев и столовая с поварихой (туда нам вход заказан).
Проснулся в 6:00. Чувствую себя скверно. Похоже на отравление. Снова лихорадка. Но в этот раз добавилось расстройство желудка. Браво. Разом принял все, что у меня было от дизентерии. Надо признаться - состояние поганое. Бывает конечно хуже, но редко.
На объекты решено выдвигаться позже обычного и я с двумя солдатами пошел прогуляться по утреннему городу. На улицах появились женщины и дети, а на дорогах кроме грохочущих БТРов, Уралов и Тигров - гражданские машины без характерных Z или V (такие машины, реквизировались под нужды ополченцев и ВС РФ, как правило, незаконно и до момента появления военной полиции), грузовики с кирпичом и бетоном, на одной из улиц мы видели электрика в люльке - он менял провода, перебитые во время штурма. Строители восстанавливали второй этаж детского сада, а во дворе рядом с изрешеченными в ходе стрелкового боя каруселью стояли стеллажи с оконными рамами и паллеты кирпича. Рядом с сожженной до тла рыночной площадью, прямо на асфальте шла бойкая торговля: женщины продавали пресные пирожки, молодые люди со сладкими восточными глазами торговали газировкой и шоколадом, пенсионеры - фруктами и овощами. Видели даже мясо. Правда только свинину. К тому же продавщица запросила за свинину столько, сколько в Москве стоит стейк из мраморной говядины. Открылись табачные киоски и прилавок с женским нижним бельем, около которого мы почему-то остановились и с какой-то безотчетной тоской и любопытством стали разглядывать кружевные бра с женскими трусиками.
На одном из центральных домов три вывески в ряд: "Нотариус", "Адвокат", "Парикмахерская". Жаль парикмахерскую. Старые вывески в городе на русском. Надо же... Здание зияет разбитыми глазницами окон. На побитых стрелковым боем стенах домов, на заборах и иссеченных осколками стволах каштанов, высаженных вдоль главной улицы расклеены свежие объявления о работе (требуются строители). Их расклеивали поверх прошлогодней рекламы трансфера в Киев, Львов и Варшаву и поверх мартовских фотографий пропавших без вести. В конце этой улицы рядом со сгоревшей церковью на каменном пьедестале стоял нарядный Т-34 - свежевыкрашенный ядовито-зеленой украинской краской с щегольскими черными катками с белой кромкой. И глядя на этот танк, на другие многие целые и ухоженные советские памятники в донбасских деревнях, которые мы отбили той весной, в голове стали возникать какие-то неясные мысли. И тоска. Отчего тоска?
Днем - традиционный маршрут по объектам. Настраивали сеть, развозили на посты горючее, продукты, воду. На крыше одной из донецких многоэтажек я крепил мачту антенны, когда низко-низко и прямо над нами пролетели два наших штурмовика. Едва удержался.
У вышки встретились с начальником связи соседней бригады - молодой капитан. Два капитана (наш и начсвязи соседей) закурили. Пока курили, сговорились так: наш капитан обеспечит передачу соседу радиоперехватов, а капитан соседей - огневое поражение целей по данным наших перехватов.
Стояла середина августа. Дневная невероятная жара отпускала только под вечер, когда солнце перекатывалось за горизонт и с востока, там, где таинственная и далекая Москва, прилетал животворящий Эвр. Сумерки застали нас в дороге и мы с капитаном разговорились.
- Разве не странно, - говорил я капитану, - Что о взаимодействии подразделений, необходимом для успеха наступления и кампании в целом, договариваются два капитана? Совершенно очевидно, что без взаимного обмена сведениями, без координации действий мы обречены нести потери и терпеть поражения. И разве не верховное командование, штабы должны призывать, нет, требовать слаженной совместной работы всего военного организма!?
Капитан выслушал меня и махнул рукой, как машут на дурачка. Вот тип! Его соображения об этой войне, которыми он успел со мной поделиться, выглядят так: Кампания затянулась. Люди устали. Выровняем границу и начнем переговоры. Вряд ли пойдем дальше границ Донбасса. На этой войне наши генералы ничему не учатся и к этому неспособны. Что до капитана, то после многочисленных с 2014 года командировок сюда, ему бы не составило труда найти отсрочку или вовсе не возвращаться. Но вернулся же!
- Почему?
- Из-за комбрига, - капитан закурил и в машине запахло волшебно.
Вернулись на базу поздно. Капитан вскоре куда-то уехал с ночевкой, а к нам в гости заглянул старичок с неуловимыми хитрыми глазами. Он принес с собой скворчащую сковороду картошки с мясом, банку солений и скромно присел к нашему столу. За столом стало как-то тихо, но постепенно разговор вновь понемногу разгорелся. Ни картошку, ни соленья никто ни трогал. Помнили должно быть по киевскому направлению, как местные жители травили наших солдат пирожками и зараженным мясом. Старичок посидел-посидел и догадался - начал есть первым. Несколько томительных минут (кто жил на армейских пайках, тот поймет) и со всех сторон ложки потянулись к сковороде.
Уснул голодный. Лихорадит. Поскорей бы завтра.
Нет, это нельзя не записать! Проснулся глубоко за полночь от грохота генератора. Неприятно глухо бурчало в животе. В Камазе никого. Наскоро оделся, вышел.
Во втором капонире около грузового Камаза за столом человек шесть. С разбойничьими веселыми глазами что-то говорил в телефон Николка. Напротив с напряженным и злобным вниманием вслушивался в слова Николки Дандим. Остальные молча курили, переглядывались обещающе и взволнованно.
- Начнем, - ни к кому определенно не обращаясь и улыбаясь едва приметно, сказал Дандим, закурил сигарету и протянул Николке.
Я взглянул на Николку вопросительно, а из телефона на него посмотрела украинская женщина лет пятидесяти с растрепанными волосами и следами какой-то нехорошей бывалости на лице.
- Добрый вечер! Как ваши дела? - спросил Николка женщину и сигарета в его пальцах задрожала едва заметно.
Женщина увидела Николкино худое лицо в кепке с триколором и белую "V" на двери Камаза за его спиной.
- Привет, двухсотый, - молвила женщина и сузившиеся глаза ее зловеще вспыхнули тоской и ненавистью.
Дандим ободряюще улыбнулся Николке, но голос Николки все-таки немножко дрогнул:
- Привет, - сказал Николка.
От изумления я присел рядом с Николкой. Женщина увидела меня и глаза ее потемнели еще больше. Завязался разговор.
В общем уснул я голодный. Снова лихорадит. Поскорей бы завтра.
21 АВГУСТА
Иду на поправку. От болезни осталась слабость. Заварил себе риса. С раннего утра северо-запад угрожающе погромыхивает. Начинаю привыкать. На слух начал отличать прилет от выстрела. Днем традиционный объезд объектов, беготня по крышам, заводам, вышкам. Сегодня были у ССОшников. Колоритные рожи, образцовая чистота. Как им удается? Неразговорчивы.
В Донецке кочующие минометы ополченцев стреляют прямо из города, провоцируя ответный огонь по мирным жителям. Вот это штука! Прохожие совершенно не обращают внимание на минометную стрельбу. Только раз я видел, как одна из девочек на тротуаре дернулась и присела от неожиданности, когда рядом грохнул миномет ополченцев. Ее подружка даже бровью не повела!
Сегодня случилась вторая моя встреча с полковником З. В пристройке жилого дома с большим садом за столом сидели четверо. Кроме полковника и капитана был какой-то армейский майор с лицом итальянца и офицер ополченцев с шельмоватыми васильковыми глазами. В кухне солдаты-буряты чистили рыбу, готовили манты. Чтобы не сидеть без дела (в такой кампании сидеть без дела - последнее дело), я принес кипятка с чашками. Полковник пожурил меня за название одной моей работы (название конечно, дрянь), мы прошлись по классикам и раскланялись.
22:30. (записано прыгающим почерком). Сегодня наш водитель пробил очередное колесо. Он задался целью добить машину, которая всего лишь требует заботы. И не стоило бы вспоминать этот эпизод, если бы он не был чередой других похожих и не грозил бы нам однажды оказаться в опасности, если машина подведет где-нибудь в полях с пробитым колесом, без запаски, без ключей (все это - прискорбная действительность с которой мы ездим). Этому мрачному пророчеству суждено будет сбыться в сентябре.
23 АВГУСТА
Пелена облаков затянула небо, а под ними разыгравшийся ветер поднял клубы пыли, сорвал несколько разбитых стекол из окон сверху и яростно швырнул осколки на землю. Приходится водить жалом не только по сторонам, но и наверх посматривать, когда оказываешься вне укрытия. Ближе к полудню выехали на завод.
***
В живых осталось трое. Все трое были ранены осколками мин и снарядов. Двое успели хватить из фляжек разведчиков или из-за контузии повредились головой - глаза их, покрасневшие от бессонной ночи, боя и промедола, словно блуждали где-то, смотрели насквозь. С ними пытался разговаривать командир разведроты, который привел в окопы несколько человек под утро под прикрытием нашей артиллерии. С разведчиками пришел даже начальник разведки. Грузный в вызывающе чистом маскхалате он бродил по разбитым окопам, осторожно переступая через завалы, поломанные бревна, тела. Разведчики поглядывали на него с недоверчивым удивлением - надо же увидеть полковника на передовой в кое-то веки! Лейтенанта Семенова нашли на правом фланге рядом с разбитым пулеметом. Осколками ему прошило бронежилет и перебило ноги. Испачканный в глинистой земле, в жирных темно-рудых пятнах на утоптанном дне окопа лежал его бронежилет. Земля в окопе была усеяна гильзами, обертками от ИПП. Семенов с закрытыми глазами полулежал в окопе, упираясь спиной в одну его стенку и прижимал руки к животу, а из-под рубахи белели неровно наложенные бинты с бурыми пятнами.
Метрах в шестидесяти от окопа дымился обгоревший украинский танк с открытым люком, второй, уткнувшись стволом в бруствер, стоял за посадкой, он был подорван вероятно уже на отходе. Один из разведчиков склонился над Семеновым.
- Жив.
Семенов не без усилия приоткрыл глаза. Взгляд его скользнул по лицу начальника разведки, на губах задрожала едва заметная улыбка.
- Там около второго танка, - он облизал губы, глазами указал на левый фланг, - Две коробки с патронами. И пулемет бы снять.
- Помолчи-ка, - сказал начальник разведки и взглядом показал солдатам на носилки.
Из-за деревьев показался начальник артиллерии. Он осмотрел воронки рядом с окопом, что-то пометил карандашом в планшете и убрал его в карман штанов. Семенов при виде начарта слабо улыбнулся:
- Надо же...
- Что? - не расслышал начальник разведки, - Что ты сказал, Семенов?
Не открывая глаз, Семенов добавил:
- А ниче так героем быть.
Начальник разведки сморщил лицо в улыбке, зажег сигарету, молча вложил в губы Семенову, потом сделал солдатам знак и они осторожно положили Семенова на носилки.
- Спасибо тебе, лейтенант.
Семенов открыл гноящиеся глаза и посмотрел на начальника разведки:
- Вещи мои матери отправьте и, - Семенов впился глазами в глаза начальнику разведки, - И деньги, что положены, тоже ей пусть заплатят.
Начальник разведки громко выругался, а заговорил почему-то шепотом, при этом голос его звучал неуверенно:
- Что ты!? Вылечат тебя. Помогут.
Семенов не ответил, закрыл глаза, а на губах его затрепетала едва заметная грустная улыбка. Солдаты подняли носилки и понесли вглубь посадки.
***
На наблюдательном пункте одноногий комбат ополченцев какими-то строгими в отрешенности глазами следил в бинокль за огнем нашей артиллерии. Артиллеристы били по той самой лесопосадке, которую Семенов штурмовал два дня тому назад. Вот-те раз!
После обеда мы были в селе. Привезли на наш пост оборудование, продовольствие, воду и уже собирались ехать дальше, когда капитан спросил, не хочу ли я поговорить с украинским пленным.
Подвал жилого дома. В ярко-освещенном помещении с низким потолком кроме пленного еще двое: караульный и офицер без знаков отличия. Мне разрешили поговорить с пленным тет-а-тет. Пленный, коренастый широкоплечий, с круглым скуластым лицом, сидел на стуле лицом к стене. Глаза и руки у него были завязаны. Ему было лет пятьдесят. Сидел он спокойно и даже не шелохнулся, когда я подошел в его угол, только толстые с засохшей кровью пальцы его задрожали за спиной в нервном ознобе. Я предложил ему воды. Он сделал несколько глотков из моей кружки, поблагодарил кивком.
- Кто вы? - спросил я пленного.
- Мобилизованный.
- Откуда?
- Из Харькова.
Караульный вмешался в разговор:
- Он гад одного нашего затрехсотил.
Тут в подвал вошел в поношенной горке человек с цепкими глазами и бесшумным автоматом в руке, бросил какие-то бумаги на стол. "Разведка" - подумал я. Человек с цепкими глазами оглядел нас презрительно, а пленному с порога бросил насмешливо и зло:
- Вот как! А если я тебя за это в расход?
Пленный виновато улыбнулся, пожал плечами:
- Думал отстреляться.
- Что ж не отстрелялся? - цепкие глаза сощурились.
- Патроны кончились.
- Ага... - хозяин бесшумного автомата нахмурился, а глаза его посмотрели на пленного с нескрываемым удовольствием.
- Азовец? Признавайся.
- Нет, - торопливо пояснил пленный, - ВСУ.
- Доброволец?
- Мобилизованный.
Я с щемящим любопытством смотрел то на цепкие глаза, то на пленного.
- Понятно. Почему сам не сдался?
По лицу пленного скользнула горькая усмешка.
- У вас тут медом не намазано, правда?
- Правда, - ответили глаза со спокойствием очень зловещим.
Повисло молчание.
- К тому же я, как и ты, присягу давал, - продолжил пленный рассудительно, - А раз давал, значит надо родину защищать. Правильно я говорю?
- Правильно, - ответили глаза и похолодели.
- Вот и я думаю, что правильно, - сказал пленный.
Кругом одобрительно заулыбались, а офицер без знаков отличия нахмурился:
- Просрал ты родину. Давай об этом не будем.
- Давай не будем, - согласился пленный и опустил голову.
В цепких глазах заблестели какие-то рыжеватые искорки и их хозяин спросил пленного, направляясь к выходу:
- Лицо мне твое знакомо. Ты в Павловке 8 мая случаем не отдыхал?
Пленный отрицательно покачал головой.
- Ладно (пленному). Всё тогда (офицеру), - искорки в глазах потухли и их хозяин вышел.
По дороге на базу мне почему-то вспомнились перебитые выстрелами в упор ноги наших летчиков, перерезанные шеи десантников, раскатистое "Слава Украине!" изо рта, обезображенного звериной яростью, возле заколотого в подъезде связанного русского пленного и, накануне ночью, ненавидящие женские крики на украинской мове с пеной в уголках рта.
И было оцепенение и растерянность оттого, что это происходит наяву, а еще оттого, что эту звериную жестокость нечем крыть.
Вскоре нашлось, чем крыть. Звериной лютой ненавистью, которая силой и яростью своей превзошла страх перед наказанием и муки непреложного раскаяния. И ненависть эта проснулась в солдатах с георгиевскими ленточками, осатаневших от жестоких изуверств нацбатальонов, грузинского легиона, садистов из теробороны. Украинцев, особенно тех, кто служил в нацбатах, перестали брать в плен. С солдатами ВСУ было иначе: сдался до боя - живи; но если попался в бою - не обессудь. И вот, украинцы стали бояться плена пуще смерти, да и в плен их стали брать ровно столько, сколько нужно для обмена на своих и чтобы еще не обременительно было (надо же пленных кормить, лечить, охранять надо). В общем старались не брать в плен. Оставляли тех, кто на первом допросе смог доказать свою ценность, выкладывая сведений больше, чем другие. А уж если на пленном оказывались татуировки или у наших появлялись прочие какие сомнения на его счет, то берегись! Вот, что было. Нда.
В машине мы с капитаном снова разговорились. Я рассказал, как израильтяне в ответ на убийства своих граждан федаинами проводили карательные акции в палестинских селениях. Жестокость? Без сомнения. Узаконенная и эффективная. К тому же так государство бережет своих солдат от того, чтобы они не превратились в зверей, над которыми творят самосуд.
Но ведь это немыслимо без сильной государственной воли и решимости. С этим у нас кудряво.
Капитан склонил голову, не согласившись ни с первой мыслью, ни со второй, закурил и сказал в темноту:
- Пленного этого уже должно быть шлепнули, знаешь...
24 АВГУСТА
Уррра! Сегодня еду в действующую бригаду морской пехоты Тихоокеанского Флота. Рад несказанно. Ничего не обещали, понятное дело. Но намекнули, что пару дней смогу побыть на передовой с разными подразделениями морпехов.
Перед моим отъездом капитан попросил меня быть благоразумным и ни при каких обстоятельствах не проситься к танкистам. За последние две недели мы подружились. Капитан оказался интересным собеседником. К тому же у него богатый боевой опыт (ему бы книгу писать!). К тому же я взялся собрать деньги на покупку машины для нашего отряда. В общем не скрою - приятно думать, что моему возвращению здесь будут рады.
Подъем в 7:30. Благодать еще и оттого, что облачно и свежо. Я с вечера собрал вещи, а именно: спальник, пенку, медицинские подсумки, фляжку, комплект свежего белья, витамины) и после короткого завтрака (галеты с паштетом, чай с повидлом) тронулись. По дороге купил сигарет и пива в подарок и около 9 утра прибыл в расположение гвардейской бригады морской пехоты ТОФ. Меня поселили в офицерской кают компании дома культуры - в тесной комнатке, смежной с залом, в котором располагался штаб бригады. Вероятно из-за меблировки комнаты (шесть кроватей, одни нары и вешалка) настроение в комнате спальное: тихо, сумрачно, спокойно. Только из-за двери доносятся приглушенные голоса штабных, треск раций и мохнатый рык начальника штаба. Офицер из подразделения психологической работы (есть у нас и такое подразделение) провел меня по расположению бригады и подвел к группе офицеров в штабе. Офицеры перемигивались, нудились, слушая человека в черно-белой тельняшке с наглыми глазами на гладко выбритом выкормленном лице. Тельняшка курила, процеживая сквозь редкие зубы табачный дым, а из густого табачного облака гудел с невыразимой ласковостью и грустью ее бархатистый голос:
- У девы есть некий крен в сторону доминирования, пришлось с порога объяснить, что за свои кровные я сам командую парадом. И ещё у неё невероятная пилотка. Красивая, аккуратная, узкая. Просто магия какая-то между ног.
Меня представили офицеру в тельняшке. Им оказался замполит морских пехотинцев. Пообещав мне всяческое содействие и познакомив с матросом, "у которого есть что мне рассказать", замполит отбыл по делам неотложным.
Невысокий молодой человек в черном, сам весь ловкий подбористый, сразу видно - матрос опытный, сидел со мной на лавке и курил. Мы смотрели на детскую площадку с развороченной каруселью и двумя воронками между песочницей и качелями. Глаза молодого человека отличало великолепное свойство - в глазах звенела какая-то невыразимая усталость. Был молодой человек сержантом, командиром гранатометного отделения бригады морской пехоты. Было ему меньше тридцати.
***
- Часа в 3 стало известно о прорыве, - начал сержант.
Табачный дым окутал его и долго-долго колыхался над нами, а сержант продолжал:
- Приказали занять оборону в Егоровке. Мое отделение было в Егоровке.
- Далеко от Егоровки до Павловки? - спросил я.
- Километра три, четыре.
Сержант поймал взглядом паутину, которую ветром уносило вверх к прозрачной пелене облаков, прищурился, вспоминая.
ГЛАВА ВТОРАЯ. БОЙ В ПАВЛОВКЕ.
8 МАЯ
Предрассветная лазурь в зените, угасающая звездная сыпь над головой. Занималась заря.
На одной из улиц Павловки еще пятой армией были оборудованы несколько блокпостов. Западное танкоопасное направление оборонял взвод морских пехотинцев числом двадцать под командой замполита Д. В центре села на КП было шесть бойцов под командованием старшего лейтенанта Бормотова, командира гарнизона собственной персоной. А на правом фланге на четырех равноудаленных постах несли службу еще двенадцать человек под началом старшего лейтенанта Кадермятова. Итого 40 бойцов десантно штурмовой роты 155 отдельной гвардейской бригады морской пехоты Тихоокеанского флота. В доме культуры правда были еще корректировщики из спецназа Тихоокеанского флота. 8 человек холулайцев, как их называли. У спецназа были свои задачи и приказ выйти из села в случае прорыва противника. До сих пор противник попыток прорыва не предпринимал. Он яростно расстреливал Павловку из всех калибров - не было и дня, чтобы в дом культуры, где находились холулайцы не прилетели с полдюжины снарядов и мин разного калибра. Правда здание дома культуры было зданием крепким (недаром построено в советские годы) и многочисленные попадания оставляли на нем рубцы и пробоины, но обрушить не смогли.
Южнее этих блокпостов на главной дороге на восточном ее крыле находился еще один блок пост, который охраняли ополченцы (морпехи прозвали их фиксиками). Ходила за фиксиками дурная слава - в случае организованного прорыва противника могли фиксики неорганизованно отойти, оголив фланги. Тут еще надо отметить, что по боевому уставу сухопутных войск оборонять Павловку должны были силы числом не меньше батальона. Это пятьсот человек с техникой. А тут всего сорок морпехов, восемь холулайцев и ополченцы. Ого-го.
Часть сельчан покинула Павловку с началом обстрелов, но были и такие, кто остался. Ежедневные обстрелы, первые раненые среди местных и обезумевший от страха и ужаса разум неисповедимыми странными путями нашел объяснение и отдушину своему горю - "Через ци гади наши по селу бьють". И потянулись по селу в сторону постов липкие косые взгляды. И прошел над дворами не то шепот, не то рокот - "У-у-у, сволота!"
На правофланговом посту два матроса наблюдали из блиндажа за дорогой, а метрах в двадцати от них на крыше заброшенного дома расположилась наша снайперская пара, присланная в усиление караула. Вокруг Павловки уже несколько дней было неспокойно, а глубокой ночью на блокпост командир передал - быть готовым к бою - около села заметили группу человек сорок. Тут как водится, началось - часам к четырем утра, когда темнота стала абсолютно непроглядной, в ПНВ сел аккумулятор и матросы начали "слушать темноту". Всем известно, что в темноте натренированный матрос определяет шаги метров с тридцати. И было так, что в блиндаже один матрос был именно натренированный, а второй, выражаясь языком морским, - салаженок пороху не нюхавший. Позывной у опытного матроса был Свят. В темноту Свят смотрел кошкой, бережно храня тишину и вслушиваясь.
- Кто-то идет, - прошептал Салага и посмотрел на Свята вопросительно. Свят приложил палец к губам, прислушался:
- Идут, - уверенно сказал Свят, достал из окопа гранатомет и посмотрел на будильник, которым в блиндаже отмеряли вахту - 3:55.
Беспорядочно и молча по огородам на блокпост шли человек десять вооруженных. Шли уверенно, не таясь. Снизу на фоне ночного неба Святу стали отчетливо видны силуэты с оружием, мачтами антенн и патронными ящиками. Вмиг обострившимся зрением он разглядел даже тактические шлема с камерами у двух передних.
"Идут и идут. Сколько же их?" - подумал Салага.
- Восемь, девять, десять - сосчитал Свят.
Совсем рядом с блиндажом идет, ступая тяжело уверенно, украинский пулеметчик и отчего-то невыносимо, предательски громко стучит сердце. Салагино сердце стучит. "Чего снайперы-то ждут?" пронеслось в голове у Салага и он покосился на крышу слева, а Свят, словно вопрос относился к нему, завел глаза к небу.
"Им-то хорошо", - глядя на крышу с тоской и ненавистью, продолжал думать Салага. "А нас тут побьют к свиньям. Вон пулеметчик уже в десяти шагах. Вон еще двое прут прямо на нас. Не видят они что-ли, сволочи, куда прут!?".
На черном небосклоне мирно светили тусклые звезды, шуршали над орешником летучие мыши. Темны ночи в червонной Украине. Страшны. На крыше, как зверобои в засаде, замерли две тени. Затаились тени. Ждут, выверено и расчетливо выбирая цели. Вдруг темнота треснула. С крыши посыпались оглушающие выстрелы. Силуэты раскидало с дороги. В блиндаже хищно лязгнул затвор и, освещая лица матросов, завел музыку веселый Салагин пулемет. В тылу тоже загремело и небо вокруг села вспыхнуло сумеречно-алым. Начался бой. Две сотни самостийных хлопцев пошли на штурм Павловки, а салютовали им с трех блокпостов три дюжины морских пехотинцев Тихоокеанского флота. Из садов и огородов зазвучали беспорядочные выстрелы. Грязными матерными словами кто-то закричал из темноты с западенским акцентом. На крыше блеснуло и крик оборвался. У обочины показались две фигуры, фигуры припали к земле и оттуда застрочил, выплевывая снопы огня, украинский пулемет. Свят достал гранатомет, выждал, когда снопы пуль пролетят над блиндажом, привстал, зачем-то открыл рот, словно собирался зевнуть, и выстрелил. В отсветах вспышек замелькали силуэты, показался минометный расчет и из темноты донеслись яростные крики "Русские, сдавайтесь!" Снова загрохотало за спиной, у второго поста и из темноты вынырнули двое с красно-белыми повязками. Матрос запрыгнул в блиндаж Свята и открыл огонь по обочине. Вторым оказался старший лейтенант Кадермятов. Он на бегу бросил матросам "Прикройте" и нырнул в темноту по ту сторону дороги, направляясь к посту с ополченцами. Не знал старший лейтенант, что ополченцы, к которым он пробивался, чтобы помочь им отойти, приняв скоротечный бой и потеряв пятерых и командира, который с одним ополченцем отошел к дому культуры, покинули блок-пост и садами-огородами, не привлекая к себе внимания и не предупредив матросов, вышли из села, пропустив штурмовиков на святов пост. Если бы знали об этом матросы, то уж наверное не пустили бы старшего лейтенанта на верную смерть или лучше - догнали бы отступивших ополченцев и отпустили бы их души на покаяние. Но они не знали. До блокпоста старший лейтенант не добежал. И слава богу. Там уже хозяйничал украинский минометный расчет, который и открыл огонь по святову посту. Две мины легли аккурат за спиной старлея, окончив его крестный путь 8 мая в четыре утра.
Со второго поста вышли на связь, приказали держать дорогу, а через несколько минут из-за деревьев показались трое. Первым шел человек в горке и по тому, как он двигался, как держал автомат, видно было, что человек он военный. С ним были двое с камерами на безухих шлемах, тоже вооруженных. Салага посмотрел на крышу и подумал с тревожной тоской "Чего это снайперы опять молчат?" Тревога нарастала. Тройка продвигалась бесшумно и оказалась между снайперским домом и блиндажом Свята. Выходило так, что позицию снайперов обнаружили и теперь им заходили в тыл. Выходило погано. А тут еще за дорогой послышались шорохи и над полотном показались фигуры. С ночи у матросов не было связи с командиром, а ближе к утру чудесным образом пропала связь и со снайперами, так что в ходе боя матросы переговаривались с ними голосом. Но сейчас совершенно немыслимо было кричать. Тройка противника была метрах в двадцати от блиндажа, а с дороги перебегали и перебегали бесконечные, как показалось Салаге, цепи.
"Вот блять" - подумал матрос и сменил магазин.
- Вот блять, - молвил Салага и, глядя на дорогу, пустил ленту в пулемет.
Что подумал Свят неизвестно. Он разогнул усики на гранате и метнул ее в тройку. Матросы нырнули в блиндаж и слышно было, как над ними с шипением змеиным прошуршали осколки и с темного неба на головы матросов посыпались ошметки земли. Из темноты донеслись крики и приглушенный топот. Двое скрылись, а третий в горке, не иначе, как раненный, заполз за столб и тихо матерился.
- Заныкался? - промурлыкал Свят и кривая ухмылка располосовала его лицо. Он дал в сторону столба длинную очередь и шум за столбом смолк. А со стороны дороги все напирали и напирали. Вдруг сзади, там, где находился второй пост, выскочили несколько человек и молча бросились к блиндажу. Видно было смутно, что бежали они легко и добежали бы до самого блиндажа, если бы не Салага, потому что он с совершенно бледным лицом развернул пулемет в тыл и пулемет ожил и запел и затрясся в ночи, выплевывая пламя - трра-папа. Встреченные пулеметным огнем в упор, наступавшие круто повернули обратно и растаяли в темноте, потеряв троих. Командир их с усами, постриженными по-английски, осторожно выглянул из-за угла дома и с какой-то тоской и злобой сказал темноте:
- Тэкс, еще один пулемет, - он вытер лицо тыльной стороной ладони, повернулся к бойцам, - Ладно. Пошли дальше. Нехай азовцы сами этот блиндаж берут. Сколько у нас эти морячки задвухсотили? Троих уже? Ну вот нехай сами теперь.
К пяти утра грохотало по всему селу. И как грохотало! Где-то далеко, в стороне первого поста ухнул гранатомет, а около блиндажа случилось подозрительное замирение. В виду того, что противник обошел третий блокпост, вошел в деревню с флангов и возможно с тыла, в виду того, что связи с командиром и вторым постом не было, было решено отходить. Снайперская пара и три матроса дошли до второго блокпоста в глубине села, но никого там не обнаружили и собирались двигаться дальше, когда из соседней улицы на них, соткавшись буквально из воздуха, вышли полтора десятка человек с желтыми повязками. И видно было, что эти так просто не отойдут - слишком неравны были силы. Первый номер снайперской пары, шедший головным, облизал разом пересохшие губы, аккуратно положил винтовку на землю и не спеша перенес из-за спины автомат, но команду подать не успел. Свят как-то незаметно вскинул на плечо гранатомет и, почти не целясь, с колена выстрелил. В дыму матросы рванули в центр села, а украинцы отползли назад. Уже по дороге к дому культуры перестреливаясь с отдельными группами, пятерка попала под минометный огонь. Было похоже, что миномет наводился "на слух", потому оставшийся путь матросы преодолели галопом, стараясь не выдать себя стрельбой. Когда они наконец добрались до дома культуры, на площади уже разгорался стрелковый бой. Украинцы вели огонь издалека, избегая подходить ближе. В здании дома культуры матросы занимали позиции у окон, держа под обстрелом прилегающие к дому культуры улицы.
На рассвете бой на обоих флангах усилился, а рация Кадермятова замолчала. Бормотов отправил к нему небольшую группу, а сам остался на КП с тремя снайперами и фельдшером. Около 5:30 группа, отправленная Бормотовым на восточную окраину села, вернулась и доложила, что ни Кадермятова, ни матросов на блокпостах они не нашли. Нашли следы боя и тела противника, а по дороге даже видели его, противника, на главной улице и вступили с ним в перестрелку. Причем словно в подтверждение этим словам по командному пункту, к которому только что вернулась группа, открыли огонь с соседней улицы. Метрах в ста пятидесяти от командного пункта находился дом культуры и Бормотов приказал матросам отходить туда. Так, отстреливаясь и перебегая, тройками добежали до дома культуры. Бормотов и один из снайперов поймали по пуле в спину, но добежали все. К этому времени в доме культуры собралось около тридцати человек, включая восьмерых холулайцев, двенадцать матросов, которыми командовал Кадермятов и пробившегося в дом культуры командира ополченцев с одним солдатом. По дому культуры уже вели огонь со всех сторон и особенно плотный из окон школы напротив. Матросы распределились по этажам и повели огонь по наступающему противнику. Как раз накануне в дом культуры привезли боеприпасы и матросы встретили наступающих таким яростным огнем, что те были вынуждены отойти в школу напротив, заняли несколько домов вокруг дома культуры и оттуда начали с остервенением бить по дому культуры, а из Угледара и из-под Павловки по нему открыла огонь украинская артиллерия. Бормотов связался с комбатом.
