Аннотация: Посвящается курсантам 9,13 и 14 рот, 5-го батальона РКПУ.
КОЗЛЕВИЧ
В то время, когда человечество стояло на грани начала ядерной войны между двумя державами - исполинами - СССР и США, совершенно не подозревая об этой опасности, и невзирая на неё, в старинном русском городе Калуге 26 сентября 1961 года появился на Божий свет мальчик - Козлов Владимир Семёнович. И хотя, довелось ему расти без отца, учился он хорошо, с уважением относился к старшим и слыл хорошим товарищем. Вместе с тем, характер у парня был бойцовский: посмотрев как-то раз популярный в то время детский приключенческий фильм "Акваланги на дне", Володя, по примеру главного героя этого фильма, отважного пионера Ромки, решил заняться самбо и за очень короткое время стал кандидатом в мастера спорта!
Как и многие ребята, росшие в 60-е и 70-е годы, Володя мечтал быть полезным обществу и совершить какой-нибудь подвиг для своего народа. А если паренёк не робкого десятка, по характеру - воин, и мечтает о подвиге, то кем же ему стать после окончания школы? Конечно же, офицером! А где самое трудное и, в то же время, самое почётное место в Вооруженных Силах страны, которую этот мальчишка искренне любил? Конечно же, в воздушно-десантных войсках! И вот в 1979 году, окончив школу, он едет поступать в Рязанское воздушно-десантное училище. Но богата отважными парнями российская земля, счесть их всех - не перечесть, поэтому конкурс в десантном училище был, наверное, не меньше, чем в МГУ, и поступить туда было ох, как непросто! Вот и вышло так, что с первого раза Володька "добро" на "посадку" в Рязани не получил.
Но занятия борьбой приучили парня быть настойчивым, а если надо, то и упрямым. Поэтому Вовка решил: "Топлива у меня ещё много, на запасной аэродром не пойду, полетаю годик по Советской Армии, и опять сюда же". Так и произошло. Призвали Володьку в армию. Служил он добросовестно, поощрялся командованием, а как подошло время, написал рапорт и был откомандирован в Рязань для сдачи вступительных экзаменов в своё любимое воздушно-десантное училище. На этот раз он выиграл схватку со своей судьбой и со второй попытки стал курсантом факультета иностранных языков Рязанского высшего воздушно-десантного командного дважды Краснознамённого училища имени Ленинского комсомола.
Тогда, в 1980 году, факультет иностранных языков был представлен 9-й ротой. В роте было четыре взвода: в первом взводе учились курсанты четвёртого курса, в третьем - третьего, в четвёртом - второго, во второй взвод набрали курсантов первого курса. Однако 80-й год был особенным. Олимпиада в Москве, смерть певца, артиста и поэта Владимира Семёновича Высоцкого, также смерть очень популярного тогда французского певца Джо Дассена. Чувствовалось приближение чего-то необычного и тоже особенного. Вот в министерстве обороны и решили подготовиться к этому чему-то необычному, и на первый курс десантного училища в этом необычном году был необычный набор - в два раза больше, чем обычно. И в 9-й роте появился 5-й взвод. Если раньше каждое отделение изучало свой иностранный язык: 1-е отделение - английский, 2-е - немецкий, 3-е - французский, 4-е - китайский язык, то теперь увеличилось количество изучаемых иностранных языков и увеличилось количество отделений, изучающих какой-то один язык. Получилось так, что во втором взводе 9-й роты первое и второе отделения стали изучать английский язык, третье отделение - французский, а четвёртое - фарси, то есть персидский. В пятом взводе - первое и второе отделения стали изучать немецкий язык, а третье и четвёртое - китайский. Володька волей судьбы попал во второе отделение второго взвода, то есть стал, так сказать, "англичанином".
Девятая рота, она же рота спецназ, была в те годы очень дружным подразделением: старшие курсы не превозносились над младшими, оказывали им всяческую помощь и в быту и в учёбе, а младшие курсы знали своё место в строю. И никогда со стороны старшекурсников не было даже попыток как-то унизить кого-нибудь из младших. Жили одной дружной большой семьёй. Те, кто учился там в то время и ещё жив, наверняка считают свои курсантские годы одними из лучших и самых счастливых в своей жизни. В сентябре 1980 года в 9-й роте было целых три курсанта по фамилии Козлов. Первый - выпускник, без пяти минут лейтенант, каратист и гордость спецназа Козлов Юрий, второй - курсант четвёртого курса, будущий герой Афганской войны и вообще прекрасный парень - Козлов Сергей, и третий - курсант первого курса Козлов Владимир. Всех их троих звали в роте одинаково - Козлевич, так что иногда было непонятно, о ком из них идёт речь.
Командиром роты был старший лейтенант Онищенко. Неизвестно, кто, когда и почему дал ему прозвище "Конь". Частенько можно было услышать, как курсанты роты пели в бытовке под гитару на мотив известной тогда ура-патриотической песенки:
"А кто есть Конь?
А конь есть лошадь,
Простой советский жеребец.
Простой советский жеребец,
Но и ему придёт конец"!
Командиром второго взвода курсантов первого курса был старший лейтенант Лищишин, который только что пришёл из Кировоградской бригады спецназ. До этого он также успел послужить и в отдельной роте спецназ, которая дислоцировалась в городе Новочеркасске, недалеко от Ростова-на-Дону. Курсанты любили своего командира и считали, что им повезло. Лищишин хотя и был немного грубоват, однако его добродушие и простота перекрывали все его недостатки. Курсанты второго курса дали ему прозвище "Кислый". Это потому, что когда он пытался на своём добродушном лице изобразить суровость, его суровость была больше похожа на кислость. Суровое выражение лица этому человеку никак не шло. Его внешности соответствовала только широкая улыбка. Лищишин учил своих курсантов тому, что командир разведгруппы всегда должен выражать свои мысли кратко и ясно. И, видимо, основываясь на этой теории, он в рабочей тетради, в которой он записывал все проступки курсантов, кратко охарактеризовал каждого из своих подчиненных. Например, напротив фамилии командира второго отделения младшего сержанта Скребцова стояло лаконичное "хам", напротив фамилии курсанта Павлова - "мудак", напротив фамилии курсанта Иванычева - "щенок", напротив фамилии курсанта Грязнова - "лентяй", напротив фамилии курсанта Сорокина - "дурак", а напротив фамилии курсанта Козлова стояло не менее лаконичное "козёл". Все остальные курсанты взвода были охарактеризованы таким же образом. Когда Козлевичу удалось стащить из канцелярии эту "кислую грамоту", весь взвод чуть животы не надорвал от смеха. Ни о какой обиде не могло быть и речи, ибо второй взвод любил своего командира не за слова, а за дела. Только вот Шура Павлов долго не мог понять, почему вдруг ему такая характеристика досталась. "Учусь ведь я отлично, замечаний у меня нет, кандидат в мастера спорта по дзюдо. Что ещё нужно?" - говорил он. "Ничего, Шура, не отчаивайся. Послужишь как наш взводный, лет семь в войсках, тогда поймёшь" - внушал ему оптимизм Козлевич.
Как-то весной у курсантов первого курса 9-й роты был полевой выход. Разведывательные группы в составе семи-восьми человек разбросали по лесу. Они должны были, следуя по указанному маршруту, выполнять определённые специальные задания и поддерживать связь с "центром". И вот, на второй день учений разведгруппа второго отделения второго взвода остановилась на днёвку. Курсанты быстренько соорудили всё необходимое: выставили наблюдателей, разожгли костёрчик, запахло солдатскими консервами из сухпайка. У Козлевича, как обычно, был ещё и доппаёк - приличный кусок сала, он без него жить не мог. Этим салом он всегда щедро делился со всеми остальными. И вот, когда Володьке пришло время дежурить на связи, он взял ломтик сальца, хлебушка, отрезанного покруче, и залёг возле радиостанции, внимательно вслушиваясь в шипение наушников. В атмосфере запахло скукой. Тогда Генка Скребцов лёг рядом с Козлевичем и делая вид, что тоже интересуется шипением станции, незаметно переключил её на другою частоту. Потом поднялся и, взяв другую радиостанцию, сказал курсанту Грязнову: "Белый, пошли со мной", а когда тот подошёл, добавил ему на ухо "Над Козлевичем поприкалываемся".
Отошли они недалеко, так, чтобы можно было видеть и слышать то, что будет сейчас твориться на так называемом узле связи, на котором нёс службу курсант Козлов. По выражению их лиц другие курсанты тоже догадались, что сейчас будет что-нибудь весёленькое и так сказать, на всякий пожарный усилили бдительность, ибо в чью сторону полетит шутка, было пока неясно. Но вот из висящих на сосне наушников послышалось: "Только для 0229, только для 0229". Это был позывной группы: второе отделение второго взвода девятой роты. Козлевич напрягся, заёрзал животом по сырой траве и негромко крикнул: "Это только нам!". "Вовчик, будь внимательней, смотри ничего не пропусти" - напутствовал его из леса Скребцов. Все остальные расслабились, так как объект атаки был определён, теперь можно было спокойно наблюдать за дальнейшим развитием событий. А события развивались следующим образом: в эфире зазвучали цифры, которые Генка придумывал так, что называется, от балды. Козлевич схватил листок бумаги и карандаш, напялил себе на голову наушники, и начал с усердием их записывать. Ребята захихикали. "Не мешайте мне, мужики!" - цыкнул на них Володька, но смех только усилился. Дело в том, что Володьке достаточно было повернуть голову, и он без труда мог бы не только заметить, но и услышать того, кто ему диктовал цифры. Но, прилипнув к радиостанции и полностью сосредоточившись на первой в своей жизни радиограмме, Володька боялся даже пошевелиться, чтобы не упустить чего-нибудь важного.
Чем больше Козлевич писал, тем громче смеялись остальные. "Я же сказал вам, не мешайте, козлы, а то что-нибудь пропущу!" - раздраженно бросил через плечо Володька. Курсант Иванычев схватился за живот и покатился по траве. Но это было только начало представления. Когда Козлевич исписал страницу
группами цифр, и перевернул листок на другую сторону, Генка подумал, что уже хватит. И в эфире прозвучало: "0229, конец связи. Козлевич, ты чудак на букву "М". Привет тебе из центра". После этого на траве валялся не только Иванычев, но даже и вечно молчаливый Доцент - Виталя Сорокин. Володька, повернувшись и обозревая хохочущих курсантов, видимо, подумал, что они смеются от заключительной части радиограммы, и, пожав плечами, как бы сам себя спросил: "Интересно, откуда они там знают, что я сейчас на связи?". После этого даже Генка прослезился от смеха. "Хватит вам ржать, сами вы чудаки на букву М" - спокойно сказал Володька, взял листок с цифрами и уселся поудобнее, чтобы приступить к их расшифровке. Сил смеяться больше не у кого не было. Повозившись некоторое время с дешифровкой, Козлевич понял, что у него ничего не выходит. Тогда он подошёл к командиру разведгруппы и сказал: "Ген, что-то у меня ничего не получается. Ты не знаешь, кто там на центральной радиостанции сидит?" "Знаю, - спокойно ответил Генка, - "там Серёга Ярославский". - Наверняка шифры перепутал. - А может, ты сам что-то не то делаешь? Может не с той цифровой группы начал? Попробуй ещё разок".
Володька пожал плечами, взял свой листок и карандаш и опять углубился в работу. К нему стали подходить другие курсанты подбадривать, советовать, как лучше расшифровывать, сочувствовать, что никак не удаётся узнать, что же это там только нам предназначается. Козлевич, работая над цифрами, грозился, что когда вернёмся в лагерь, он разделается с этим Ярославной, мол, что это он открытым текстом оглашает то, что положено знать только очень узкому кругу лиц из его ближайшего окружения.
Курсант Козлов был самым лучшим борцом в десантном училище, да и не только в десантном. За ним очень часто приходил статный капитан - преподаватель кафедры физподготовки из соседнего училища МВД, и забирал Володьку к себе на тренировки. Да и там почти никто не мог одолеть Козлевича. Этот капитан говорил, что Володька очень талантливый борец. Однако в те годы большей популярностью в училище пользовалось карате. В то время во всём Советском Союзе этот вид единоборства был запрещен. Карате было разрешено заниматься только в КГБ и, по настоянию генерала Маргелова, в воздушно-десантных войсках. Не испугался генерал запретов чиновников из партии и правительства, а встал грудью на защиту своих любимых десантников. Спасибо тебе, батюшка наш родной Василий Филиппович. Сколько жизней ты спас, сколько добра ты сделал вот этим своим поступком. И десантники от чистого сердца, пройдя через годы грозных испытаний, поставили ему в своём училище памятник, и училище своё назвали его именем. И нет такого десантника ни в России, ни в каком другом государстве, кое ранее входило в состав СССР, который бы не склонил своей головы в глубоком уважении перед памятью этого генерала. Володька тоже пробовал заниматься карате, но что-то у него не очень получалось. Дистанции для атаки и контратаки в карате и в борьбе разные. И не каждому борцу удаётся в этом вопросе навести у себя в мозгах порядок. Вот и получалось, что в соревнованиях по карате, которые проходили в училище, почти что никто из борцов не принимал участия. Во всех схватках борцов с каратистами последние старались "расстрелять" своего противника ещё на дальней дистанции. Из борцов почти никто не видел и не реагировал на те удары, которые прямёхонько летели им в челюсть, в нос, в печень или солнечное сплетение. Но уж если им удавалось захватить своего противника, то техника карате в большинстве случаев терпела поражение. В то время самыми лучшими бойцами в стиле карате в училище среди курсантов общего факультета считались курсанты Васильев, Киреев, Ивонин, Подвысоцкий, а на факультете спецназа - сержант Чеботарёв, курсанты Доценко, Карпенко, Зинченко, Климочкин и Кистень. Все они, и Генка тоже, входили в команду роты спецназ по каратэ и армейскому рукопашному бою.
При изучении английского языка Володьке никак не поддавались 26 английских глагольных времён. Особенно ему не давали покоя времена группы Continuous и Perfect Continuous. Из-за этих проклятых времён его чуть было не отчислили со второго курса. Самым страшным для него во все годы учёбы в училище были экзамены по грамматике английского языка. "Зачем этим англичанам столько много глагольных времён,- не переставал ворчать Вовка,- готовясь к сдаче экзамена по языку. Больше всего боялся Вовка сдавать экзамены преподавателю Калининой Аснельде Григорьевне. Аснельда Григорьевна с курсантов по десять шкур спускала за английский язык. Даже у Генки Скребцова, у которого всегда были по языку только хорошие оценки, на занятиях у Аси, как её нежно звали курсанты, случались даже двойки. Но если Генка исправлял свои двойки тут же, прямо на следующем занятии, то Володьке приходилось попыхтеть, чтобы заработать у Аси хотя бы троечку. Остальные преподаватели, которые вели английский язык в Володькином отделении, были кадровыми военными разведчиками, которые многие годы проработали за границей, но по каким-то причинам вынуждены были оттуда уехать. Они более благосклонно относились к ошибкам курсантов, и у Козлевича с ними больших проблем не было. Но вот с Аснельдой Григорьевной у Володьки никак дело не ладилось. "И что это она на меня взъелась - ворчал Вовка - что ей стоит мне троечку поставить. Прям так и хочет меня из училища выпереть. Уже и взводный, и ротный к ней ходили, просили за меня, а она всё не унимается". А Ася всё не унималась. Действительно, иногда казалось, что она просто придиралась к Козлевичу. Однако любая женщина - это мать, а материнское сердце всегда беду наперёд чует.
Годы учёбы в училище летели своим чередом. В 1983 году девятая рота была переименована в пятый батальон, в который вошли 13-я и 14-я роты курсантов спецназа. В 1981 году на должность командира 9-ой роты вместо старшего лейтенанта Онищенко прибыл капитан Вылегжанин, затем его сменил капитан Утвенко. Капитану Утвенко тут же было присвоено прозвище "Дух", ибо он был весьма худощав, да к тому же ещё и выпускник Киевского общевойскового училища, из-за чего, видимо, многие курсанты - десантники смотрели на него, мягко говоря, с недоверием. Затем, когда роту раздвоили, 13-й ротой стал командовать старший лейтенант Невмержицкий, а 14-й остался командовать капитан Утвенко. Курсанты 14-й роты откровенно завидовали ребятам из 13-й роты по поводу их ротного. Вот бы нам такого, мечтали в 14-й роте. Ибо старший лейтенант Невмержицкий, или просто Коля, как ласково звали его все курсанты, был действительно настоящим десантником: стройный, высокий, красивый, да и к тому же ещё и недюжинной силы. Те, кто не хотел его уважать как командира, могли смело его бояться, просто, как мужчину. Больше всего на свете Невмержицкий любил песни Высоцкого. Казалось, он мог слушать их часами и не отходить от магнитофона. Ребята из 13 роты, подметив этот факт, всегда, когда их ротный был не в настроении, старались при первой же возможности включить в казарме магнитофон с записями песен этого замечательного поэта, певца, артиста и композитора. А по причине неравнодушного отношения командования училища к батальону спецназ всегда находились какие-то недостатки, были какие-то нарекания и мелкие придирки в адрес спецназовцев, поэтому, чтобы утихомирить гнев ротного к своим нерадивым курсантам, голос Высоцкого в расположении 13-ой роты звучал весьма часто.
Когда Володька закончил третий курс, он женился. Свадьбу справляли всей ротой, если не всем батальоном. Истинной и верной женой ему стала рязанская девушка Люба. Любаша, как он её звал. Так же и мы все стали её звать. Ибо мы тогда не отделяли себя друг от друга, мы были ближе, чем братья. На четвёртом курсе у Володьки родился ребёнок, но судьба нанесла ему и Любаше тяжелый удар: ребёнок, прожив несколько дней, умер. Возможно от прививок, как поговаривали. А ведь всё уже наготовили: и пелёнок накупили, которые в те времена в дефиците были, и распашонок, и коляску, и всё остальное, что в этих случаях требуется. А тут вот такое дело. Судьба, как и преподаватель английского языка Аснельда Григорьевна, была к неблагосклонна к Козлевичу. Погрустил, погрустил Володя, да куда деваться: жить и служить дальше надо. А с грустью и с печалью далеко не уедешь. И снова в роте можно было слышать его весёлый голос. Да и беда вместе с друзьями в мужском коллективе легче переживается.
Осенью 1984 года, сдав государственные экзамены, лейтенант Козлов Владимир Семёнович получил распределение в город Старый Крым и убыл к своему новому месту службы. Перед отъездом лейтенанты Скребцов и Козлов поменялись своими офицерскими сумками. Как говорится, на память. Лейтенант Скребцов взял себе сумку, которая была им же и подписана ещё на третьем курсе для друга Володьки. На внутренней стороне клапана сумки крупными буквами было написано по английски - Kozlov. А Володька взял себе сумку, с надписью Skrebtsov.
После получения дипломов, кстати, подписанных генералом армии Маргеловым Василием Филипповичем - человеком, который считается одним из патриархов воздушно-десантных войск СССР, даже абривиатура ВДВ солдатами расшифровывалась как - Войска Дяди Васи, и прохождения последний раз торжественным маршем в составе своего взвода по плацу училища, ни Володьку, ни его друзей не покидало какое-то странное чувство скорой встречи. Казалось, что как будто едем в очередной курсантский отпуск, и через месяц снова встретимся в своей казарме и опять будем все вместе. И это внутреннее чувство многих из ребят на этот раз не обмануло.
Прошло два с половиной месяца, и морозным солнечным декабрьским днём в Чучковской бригаде спецназа, в ДОСе номер 4, в крайнем подъезде справа мощно грякнула входная дверь, и по лестничным пролётам зачеканили чьи-то мощные, подбитые подковами сапоги. У лейтенанта Скребцова, который только что прибежал домой на обед и сел за стол, чтобы подкрепить изрядно потрёпанные боевой подготовкой физические силы, в голове мелькнула первая мысль: "Козлевич. Да нет, не может этого быть. Откуда он тут возьмётся? Скорее всего, это посыльный, и наверняка за мной. Блин, пожрать не дадут спокойно. Идёт слишком борзо. У нас в подъезде так никто не ходит. Я почти всех из своего подъезда по походке знаю". Шаги уверенно прошли первый этаж, затем с ещё большей уверенностью второй и третий. "Может пронесёт, - затаилась робкая надежда в сердце у Скребцова. Может не за мной". Однако эти борзые, и чёткие и тяжелые шаги остановились у двери с номером 56, и раздался наглый длинный звонок. Звонок, который всем своим содержанием говорил хозяину: "Ну? Что ты там так медленно шевелишься? Давай, быстро метнулся и открыл мне дверь, пока я не разозлился". Лейтенант Скребцов поднялся из-за стола и поспешил к двери, решив для себя, что сейчас этому посыльному за столь наглый звонок в дверь офицера объявит выговор в грудной отсек. Открыл дверь и замер, не веря своим глазам. Перед ним, широко улыбаясь, с лицом, раскрасневшимся от мороза, стоял лейтенант Козлов. "Козлевич! Вовка!" - вырвалось у Скребцова, и друзья крепко обнялись. Генка схватил и потащил в квартиру увесистый, неизменный светло-коричневый чемодан Володьки, который ему был знаком с училища . Дело в том, что у Скребцова и у Козлова на протяжении всех лет учёбы в училище все вещи были почти что общими. Поэтому часть Володькиных вещей лежала в Генкином чемодане, а Генкиных - в Володькином. "Ну ты и жрачки набрал, наверняка полчемодана только одного сала. Конфет хоть прихватил к чаю?" - улыбаясь, и всё ещё не веря своим глазам, сказал Генка. "Ты что, меня не знаешь что ли? - отвечало светящееся от радости и вечно улыбающееся лицо Вовки. Вечером ещё Любаша на электричке из Рязани приедет. Нужно будет её на дежурной машине встретить. Давай пожрём чего-нибудь, а то уже на построение скоро. Там наших ребят ещё полно приехало. Они пошли к Ивану Рыбалко в общежитие". Жена лейтенанта Скребцова, Ольга, засуетилась на кухне, пока ребята разбирали вещи из Вовкиного чемодана. В комнате, где жил Генка, интерьер был небогатым: возле голой стены стояли две солдатские кровати, поставленные рядом, стол из учебного класса и две солдатских табуретки. Весь этот нехитрый скарб лейтенант Скребцов взял под честное слово у старшины 3 роты прапорщика Сухова, которого офицеры и прапорщики бригады шутя звали Репой. А репа у него была действительно - то, что надо. Не позавидуешь тому солдату, который попадал к нему в немилость. О приобретении каких-либо личных вещей молодым лейтенантом тогда не могло быть и речи. Вот прапорщики и выручали. Матрацы, подушки и одеяла, простыни и наволочки тоже были солдатские. Условия лейтенантского быта не многим отличались от казарменного.
- Вов, ну если и Любашка вечером приедет, тогда давай одну кровать поставим к одной стене, а другую - напротив, к другой - сказал Генка. Одна кровать вам с Любашей, а другая нам.
- Ну, ты-то может быть и поместишься с Ольгой на одной кровати, а мы с Любашкой вряд ли - весело улыбаясь, ответил Володька. Придётся или ещё одну тащить из казармы или табуретки подставлять.
Генка подставил к кровати стоящие рядом две табуретки, пошёл на кухню и принёс ещё две. Примерил, прилёг на них сам, чтобы испытать конструкцию новой двуспальной кровати. Поднялся, одобрительно кивнул головой и сказал: "Пойдёт". Вовка тоже примерился к новому своему ложу, и тоже одобрительно кивнув, сказал: "Потянет". В комнате появилась Ольга. "Ребята, идите кушать, я всё уже приготовила" - сказала она.
- "Сейчас мы, Оль, с Козлевичем это проверим, как это ты там всё приготовила. И не дай Бог что не так" - шутя сказал Генка.
- "Ой, да если не нравится, тогда сами себе готовьте" - улыбаясь, ответила Ольга.
- Оль, да если мы с Вовкой что-нибудь приготовим, так тебя тогда за уши нельзя будет оторвать от обеда. А что ж тогда нам достанется? - продолжал Генка.
Володька достал увесистый кусок сала, протянул его Ольге, и сказал: "Оль, нарежь нам ещё сальца, ты ж знаешь, я без сала не могу".
Вообще, своим появлением в посёлке Чучково в качестве жены офицера спецназа Ольга была обязана Володе. Как-то ещё в курсантские годы, когда командир 9-й роты старший лейтенант Онищенко убыл к новому месту службы, а капитан Вылегжанин ещё роту не принял, в роте был некоторый период безвластия. Тогда можно было без особого труда в субботу после обеда сгонять куда-нибудь в самоволку. Младший сержант Скребцов и курсант Бондаренко обычно ходили вдвоём в Областную рязанскую библиотеку имени Горького. Там по субботам собиралось общество любителей иностранных языков. А курсант Козлов, беря пример со своего командира отделения, по субботам посещал общество любителей нумизматики, которое собиралось во Дворце профсоюзов. В библиотеке патрулей не было, и добраться туда, чтобы никто не заметил, было проще простого, а во Дворце профсоюзов обычно был патруль. Но Вовку он почему-то нисколько не смущал. "Смотри, Козлевич, попадёшься патрулю - обрушу на тебя всю свою пролетарскую ненависть" - по-дружески предупреждал Генка. "Я что, дурак что ли?" - отмахивался Вовка. И вот однажды, морозным субботним вечером, когда Генка только что принёс из библиотеки новую книжечку на английском языке "A Farewell to Arms", и мечтал погрузиться в чтение до самого отбоя, в расположение взвода ввалился сияющий Козлевич.
- Ген, собирайся. Пошли на дискотеку. Я достал туда два билета - с гордостью сказал он.
- Козлевич, ты, наверное, от своей мудизматики-нумизматики совсем с ума спятил. Там на дискотеке патрулей полно, а я даже не в парадной форме, а в ПШ. Сразу ясно будет, что я в самоволке - с недовольством ответил Генка.
Володьку всегда раздражало, когда Генка его увлечение нумизматикой называл мудизматикой, ибо он уже очень долгие годы и кропотливо занимался коллекционированием монет, и даже хвастался по секрету своему другу, что у него есть монета самого царя Ивана Грозного, и таких экземпляров всего несколько штук во всей стране. Однако Генка не понимал, как это дело может помочь офицеру разведгруппы выполнить боевое задание, и поэтому всё, что не способствовало делу спецразведки, для него было чепухой, недостойной никакого внимания. "Ничего ты не соображаешь в жизни. Ведь это же история нашей страны" - стыдил его Вовка.
- Да там народу тьма. Кто нас там заметит? Да и кроме того, патруль сегодня из нашего училища, значит нас трогать не будут - успокаивал его Владимир. Пошли, а то обижусь. Ведь ты знаешь, что билет на дискотеку в Профсоюзы достать почти невозможно. Это мне нумизматы помогли. Я специально второй билетик для тебя просил.
- Вов, ну глянь, какая у меня книжка. Да и не хочется мне туда тащиться - отнекивался Генка. Возьми лучше Серёгу Грязнова или Шуру Павлова.
- Ген, ведь я для тебя старался - слегка обиженным тоном сказал Володька.
- Ну ладно, будь, что будет. Пошли - чтобы не обижать друга согласился Генка.
- Ты парадку надень. Каптёрка открыта. А то, правда, сразу заметят, что ты в самоволке - беспокоился о друге Вовка.
- Да ладно, Вов, и так сойдёт: под шинелью парадной формы на улице не видно, а в зале в толпе вообще меня никто не заметит. Если что - убегу. Просто не хочется переодеваться - сказал Генка. И два друга, перемахнув через забор десантного училища на улицу Каляева, уверенно зашагали к троллейбусной остановке. Когда идёшь по городу в самоволке, то шаг должен быть уверенным, таким, как будто у тебя не одна, а целых две увольнительных записки в кармане лежит, озираться по сторонам не следует, дабы не привлечь к себе ненужного внимания. Вот на этой самой дискотеке Генка и познакомился со своей будущей женой Ольгой.
Когда ребята добрались до обеденного стола, Генка спросил: "Ну, Вов, поведай нам как ты в наше Чучково попал, и чем тебе в Крыму не понравилось". - "Да я вместо Серёги Грязнова поехал - ответил Володька. Должен был ехать он, ведь он не женат. А потом там что-то в штабе переиграли, и вот я здесь, у тебя за столом". В сущности, истинная цель приезда лейтенанта Козлова в Чучковскую бригаду спецназа Генке давно была ясна. На базе бригады формировался отдельный 370-й батальон для выполнения интернационального долга в республике Афганистан. И вот уже в течение нескольких дней сюда стекались из различных бригад спецназ как солдаты, так и офицеры для комплектования этого батальона. Володька попал в 3-ю роту к капитану Дубровину, выпускнику Рязанского ВДУ, на 3-й взвод. Ранее этим взводом командовал Генка, но его и лейтенанта Рыбалко, который в этой же роте командовал 4-м взводом, отправили на роту молодых солдат под командованием старшего лейтенанта Прокопчука. А вместо Ивана Рыбалко на 4-й взвод был назначен лейтенант Скрипченко, по прозвищу "Малыш", или "Калифорния". Это потому, что он очень любил песню ансамбля "Eagles" "Hotel California", и пытался её исполнять при всяком удобном, а также неудобном случае. Малыш закончил Рязанское училище на год раньше Козлевича, и чувствовал себя уже закоренелым спецназёром. Первым взводом в этой роте командовал старший лейтенант Вячеслав Лоншаков по прозвищу "Велосипед", а вторым - старший лейтенант Рашид Жамлиханов. Оба они хоть и были выпускниками Киевского ВОКУ, но парни были замечательные. Тогда в войсках спецназ были две группы офицеров: рязанцы и киевляне. Честно говоря, и те и другие слегка друг друга не долюбливали, что не мешало им однако крепко между собой дружить и даже порой отдавать жизнь друг за друга.
В Чучково батальон формировался недолго, и уже в январе месяце он убыл в Узбекистан, в город Чирчик. В Чирчике в течение нескольких месяцев проходило боевое слаживание батальона. Там же, в Чирчике, но только в марте месяце батальон догнал и лейтенант Скребцов. А дело было так.
27 февраля 1985 года Скребцов должен был заступить в суточный наряд начальником караула. И, как это полагалось, в 13 часов прибыл к начальнику штаба бригады подполковнику Сидорову на инструктаж. Подполковник Сидоров, увидев Скребцова, удивлённо спросил: "Скребцов, а ты что тут делаешь"?
- В караул заступаю, товарищ подполковник,- ответил Генка.
- Какой караул, Скребцов? Ты и лейтенант Ботин уже завтра должны быть в Ташкенте - сказал начальник штаба. - Кстати, а где Ботин?
- Он сейчас начальником караула стоит, товарищ подполковник.
- Так, Скребцов, шагай в караулку, забирай Ботина оттуда, и пулей летите в строевую часть к старшему лейтенанту Ермилову. Он вам всё дальше расскажет. И сегодня же вечерним поездом чтобы убыли в Москву в штаб округа. Завтра утром вас там в разведуправлении уже будут ждать. Получите загранпаспорта, проездные и чтобы завтра же были в Ташкенте. Всё понятно? - спокойно, лаконично, но довольно ёмко произнёс подполковник.
- Так точно. Разрешите идти?
- Давай.
Ох уж это русское простое и многозначительное "Давай"! Никаких сентиментальностей, никаких пожеланий удачи в бою, никаких пожеланий с честью и чистой совестью вернуться, если повезёт, через два года домой. А ведь лейтенанта отправляли не в командировку к побережью Черного моря, а на войну. И на этой войне этому лейтенанту предстояло быть не начальником склада или офицером службы тыла, а командиром разведывательной группы специального назначения. Офицером, чья жизнь на протяжении этих двух лет будет подвержена постоянной и максимальной опасности. Ибо ему вместе с его солдатами-разведчиками предстоят не простые задания, а специальные. А слово специальные означает не только ответственные, но и смертельно опасные. А в течение этих двух лет сколько их будет: десять, двадцать или двести, и на каком из них от этого лейтенанта отвернётся удача, кто это знает? Хотя, бесчеловечное отношение к своим офицерам - это визитная карточка Советской армии, которую она унаследовала от красных комиссаров, маршалов и генералов Второй мировой войны.
Лейтенант Скребцов вышел из помещения штаба части и направился в караульное помещение, чтобы первым сообщить радостную весть лейтенанту Ботину. Подойдя к караулке, Генка услышал из-за забора окрик часового: "Стой, кто идёт"! - "Кто, кто. Дед Пихто. Давай открывай дверь, и не звони в караулку", - подмигнув солдату, дружелюбным тоном ответил лейтенант Скребцов. Солдаты бригады знали своих офицеров в лицо, знали, что иногда молодые лейтенанты вопреки уставу заглядывали друг к другу в караулку. Обычно приносили друг другу или лимонад или печенье, или ещё что-нибудь вкусненькое, чтобы слегка желудок начальнику караула порадовать. Генка зашёл в караульное помещение. В комнате бодрствующей смены за столом сидели как обычно солдаты, а уставы гарнизонной и караульной службы служили им надёжной подпоркой, которая не позволяла их головам воткнуться в стол. Зайдя в комнату начкара, Генка увидел мирно свернувшегося в клубок под своей шинелью лейтенанта Ботина. Сон его был сладок и спокоен, и видимо не предвещал ему никаких неожиданностей. Генке так не хотелось его будить. Ведь он - лейтенант Ботин, с которым Генка проучился вместе все четыре года, - сегодня всю ночь не спал, да и по всему видать, заснул совсем недавно, хотя тут особо-то и не поспишь. Генка потряс его за плечо. "Эй. Вовка, подъём. Вставай пришёл", - сказал Генка. Лейтенант Ботин открыл глаза, автоматически поднялся и уселся на топчане, потом открыл глаза, уставился на Скребцова и пробормотал: "О! А ты что тут делаешь"?
- Что, что? Начальник штаба сказал снять тебя с караула за хорошую службу. Так что давай, ключи и всё остальное барахло передавай помначкару и шагай за мной. Считай, что ты арестованный - вполне серьёзно сказал Генка.
- Ладно тебе болтать. Что ты, что Иван Рыбак сбрешете и не поморщитесь,- недовольно пробормотал Володька.
- Не веришь? Звони дежурному по части. Он тебе то же самое скажет, - опять серьёзно сказал Генка, и сам взял трубку телефона и связался с дежурным по части.
Дежурным по части стоял майор Брик. "Товарищ майор,- сказал Генка,- Ботин отказывается сдавать караул своему помощнику". После секундной паузы тот вежливо попросил передать трубочку Ботину. Если перевести смысл последовавшей за этим тирады майора Брика, большого знатока по части матерной словесности, на обычный русский язык, то выходило, что лейтенанту Ботину надлежало в течение 0,5 секунды покинуть караульное помещение и явиться в строевую часть. Володька Ботин насторожился, чувствовалось, что где-то там глубоко в нём родилось чувство испуга. "Давай, пошли. Сейчас распишешься в строевой части за строгий выговор",- продолжал подливать масло в огонь Генка,- насчёт оружия, чтобы у тебя отнять, начальник штаба мне ничего не говорил. Так что, смотри, в случае чего можешь смело застрелиться, если вдруг выговор не по душе придётся". По выражению лица Володьки Ботина было видно, что он находится в каком-то информационном тупике, что он никак не может понять, что происходит. Он молча отдал связку ключей своему помощнику и, понурив голову, побрёл за Генкой по направлению к выходу. Выйдя на улицу, Генка решил избавить своего товарища от бремени его бесполезных мыслей и догадок и объяснил лейтенанту Ботину, что уже сегодня вечером они должны убыть на поезде в Москву, а завтра они должны уже будут наслаждаться южным ташкентским гостеприимством. "Ну я же говорил, с облегчением вымолвил Ботин, что ты, что Иван Рыбак - два сапога пара: сбрешете и глазом не поведёте. И как вы только в одной роте вместе были"?
У них было несколько часов времени, чтобы сдать свои взвода, собрать всё необходимое для отъезда и прохождения службы за границей, подготовить семьи к отправке к родителям или к тому, чтобы они остались здесь в части. Лейтенант Скребцов безо всяких проблем передал свою группу своему заместителю - прапорщику Камилю Мусину. Кстати, Камиль был чемпионом СССР по карате, а в бригаде инструктором по карате был Тадеуш Рафаилович Касьянов - основоположник развития карате в Союзе ССР. Командир части полковник Овчаров сказал Генке: "Скребцов, у тебя, кроме жены, никого нет, и она у тебя вряд ли тут останется. Так что сдавай квартиру. Тебя там, может, завтра убьют, а мне офицеров некуда расселять, Так что, что она будет тут стоять без толку забронированная"? "Квартира здесь мне, может быть, и вправду ни к чему,- подумал Генка, - но насчёт "завтра убьют" - это уж слишком откровенно, да и опять, как-то не по-людскому получается: вместо того, чтобы согласно постановлению правительства офицера перед убытием в ДРА обеспечить жильём, тут у него это жилье отнимают. Ну да ладно. Чёрт с ней, с этой квартирой. Может, и вправду убьют, тогда уж точно, на кой она мне".
Время, состоящее из часов, для офицера-десантника - срок достаточный, чтобы быть готовым к отправке для выполнения интернационального долга. Герои О'Генри за десять минут до канадской границы добегали, а советский десантник за несколько часов горы мог своротить. Нужно было только его в такие условия поставить. В районе семи часов вечера на поезд, проходящий через Чучково на Москву, сели два молодых офицера и одна молоденькая девушка - жена лейтенанта Скребцова. Поезд проходил через Рязань. Родители жены Скребцова жили буквально через дорогу от железнодорожного вокзала "Рязань 1", поэтому он сказал Ботину: "Вов, что мы будем сидеть на вокзале в Москве и ждать пока откроется метро, а потом дожидаться у штаба округа, когда они на службу явятся. Это же будет не ранее 9 - 10 часов. Давай слезем в Рязани, как раз доведём Ольгу до дома, там переночуем, а утренней электричкой рванём в столицу. К 11 часам железно будем в штабе. Ведь 11 часов ещё не обед, так что мы ничего не нарушаем". Лейтенант Ботин от такого плана категорически отказался, сказав, что чем быстрее мы туда прибудем, тем будет лучше. "Кому будет лучше?" - переспросил его Генка. "Всем", - многозначно ответил Ботин. "Все- это не я, а я - это не все,- сказал лейтенант Скребцов. Ты как хочешь, а я в Рязани слезу, а завтра к обеду приеду в Москву. Не расстреляют. Чай, не в Германию едем. Если спросят про меня, скажи, что вот-вот подойти должен". "Хорошо",- сухо ответил Ботин.
На следующий день Генка добрался до штаба округа только к 11 часам. Зайдя на этаж, где располагалось разведуправление, он увидел лейтенанта Ботина, сидящего в коридоре. Генка подошёл к нему и спросил: "Ну, чё"? "Сказали зайти перед обедом. Часам к двум",- ответил Ботин.
- Ну, что будем делать?
- Пойдём, в столовку сходим,- предложил Володька,- я тут кое-что уже разведал.
- А что ещё делать? Пошли - сказал Генка.
В районе двух часов майор из разведуправления выдал лейтенантам их загранпаспорта и командировочные предписания. Сказал, чтобы пулей неслись в аэропорт и ближайшим же рейсом убыли в Ташкент, а билеты уже там заказаны. Когда офицеры прибыли в аэропорт, то там народу было полным полно. У касс как обычно - не протолкнуться. Кое-как добрались до одного окошка. А кассирша говорит, что на Ташкент билетов нет. "Как это нет",- возмутился Ботин. Для нас должны были заказать билеты из штаба Московского округа. Мы в Афган летим". "Не знаю я, куда вы там летите, а билетов у меня нет. Идите к коменданту",- ответила кассирша. С трудом выбравшись из очереди, молодые офицеры направились к военному коменданту. Его как обычно не оказалось, или возможно он не соизволил спуститься со своих комендантских небес, дабы выслушать скорби двух лейтенантиков. Дежурный офицер по комендатуре сказал, что он ничего не знает ни о каком заказе билетов из разведуправления. "А вы позвоните туда, вот у нас и номер есть",- сказал лейтенант Скребцов. "Вам надо - вы и звоните, но только не с моего телефона", - ответил дежурный.
Лейтенанты спустились на нижний этаж, нашли телефон-автомат, достали двухкопеечную монетку и позвонили в разведуправление. На другом конце провода им в грубой форме посоветовали самостоятельно раздобыть билеты, или каким-либо другим способом через четыре часа оказаться в Ташкенте. А если у них это не получится, то им пригрозили всякими страшными карами, кои могут упасть на их глупые лейтенантские головы. Офицеры, понурив головы побрели к кассам, и опять стали толкаться в очереди. Кое-как добрались до другого окошка, а там ответ такой же: "Билетов на Ташкент нет ни на сегодня, ни на завтра и даже ни на послезавтра". Сколько не умоляли и не унижались перед кассиршей результат был тем же. "Что будем делать, Вовчик?- спросил Генка. Предлагаю брать билет на такое число, на какое есть. Здесь нашей вины нет. Когда приедем, тогда приедем. Думаю, назад не прогонят. Побыть парочку дней дома не так уж и плохо. Ещё успеем навоеваться". Лейтенант Ботин опять категорически оказался от плана, предложенного Скребцовым, и сказал, что он будет прорываться. "Смотри, Вовчик, ягодицы себе не порви, когда прорываться будешь",- ухмыльнувшись, сказал ему Генка, и попросил кассиршу, чтобы она дала ему билет до Ташкента на ближайший рейс, на который есть свободные билеты. Такой рейс оказался только на 8-е марта. Это было слишком круто. Целая неделя опоздания. Поездом быстрее доехать можно. "Ну да ладно. Чёрт с ним. Будь что будет",- махнул рукой Генка и взял билет из кассы. Они расстались с лейтенантом Ботиным возле кассы, даже не подав друг другу руки. Генка пошёл медленно на выход - времени теперь было хоть отбавляй. А Ботин шмыгнул в толпу, идущую в сторону посадки. 8-го марта лейтенант Скребцов прибыл в аэропорт в Москву. Там его уже ждал его близкий друг Юрик Попик, с которым он провёл своё детство, и который ему был как брат, если даже не ближе. Юрка служил сержантом в милиции и приехал в аэропорт проводить своего друга на войну. Генка ему предварительно позвонил из Рязани. Друзья тепло беседовали , и казалось что детство снова рядом, снова где-то здесь, его стоит только окликнуть - и оно тут как тут. Генка и Юрка могли болтать целыми часами и всегда находились темы для разговоров. Они никогда не уставали от общения друг с другом. Когда сидели и болтали языками, Генка похвастался Юрке финкой, которую ему подарил прапорщик Ребров. Финка была классная, и Генка, не подумав, положил её из багажного чемодана в сумку с ручно Когда объявили посадку на самолёт, друзья распрощались, крепко обнявшись, и Генка бодро зашагал к турникету, где работники аэрофлота и милиции проверяли ручную кладь пассажиров. Когда Генка подошёл к столику проверки, миловидная женщина попросила его открыть его рюкзачок. Когда Генка раскрыл сумку, у девушки полезли глаза на лоб: на самом верху лежал приличный тесачок. Генка не успел оглянуться, как его под белые ручки двое милиционеров затащили в отделение милиции. Все попытки уговорить милиционеров отдать финку не привели к успеху, а когда милиционеры пригрозили ему снять его с рейса, Генка понял, что дело может принять совсем неприятный оборот, и согласился отдать им нож без протокола. А финочка была знатная, да и дорога как подарок друга. Когда Генка вышел из отделения милиции, ему пришлось сломя голову мчаться к месту посадки в самолёт. "Опять всё не слава Богу.- подумал он. Не очень хорошие это знаки перед войной". Через несколько часов самолёт ИЛ-86, на котором летел лейтенант Скребцов, приземлился в аэропорту города Ташкента.й кладью.
Интересная вещь - судьба людская. Когда-то давно, ещё при царе Александре III, в этом городе в составе казачьего полка, охранявшего генерал-губернатора, служил его прадед - кубанский казак Яков Григорьевич Скребцов. Рассказывают, что дед Яшка Скребец любил похвастаться, как благодаря ему генерал-губернатор новые генеральские погоны от самого царя получил. Казаку Скребцову поручили обучить некоторым приёмам джигитовки этого самого губернатора. Все готовились к приезду царя, и генерал-губернатор должен был подскакать к царю, поставить коня на дыбы и отдать рапорт царю. А пока он будет рапортовать, конь должен стоять на задних ногах, а передними перебирать в воздухе. А как только рапорт закончится, конь тот час должен встать на четыре ноги как вкопанный. Ещё дед рассказывал, как там, у Туркестане, всего лишь одна сотня нашего кубанского казачьего полка вступила в бой с английской экспедицией, численность которой была более тысячи штыков, да ещё с артиллерией. Англичане из Афганистана переправились через реку, и давай по просторам Российской Империи шастать. А тута, им на беду, наша сотня казачков проезжала, владения царя-батюшки осматривала, никто ли там, мол, случайно к нам не забрёл, чтобы землю нашу испоганить. Англичане, завидев всего лишь сотню казаков, даже и ухом не повели. Идут себе дальше, как будто перед ними не казаки, а какие-то мухи навозные. И даже к бою не соизволили изготовиться. Но тута они оплошали маленько. Казачки на них обиделись, что им, как воинам, никакого внимания не уделяется, и сходу на этих англичан в атаку бросились. Те только несколько выстрелов из орудия успели сделать. Да куда там. Что нам, казакам, их артиллерия! Налетели на них, как коршуны на зайцев. Изрубили ровно половину из них. Пятьсот человек потом насчитали порубанных шашками. Ещё человек двести утопли в реке, спасаясь бегством. Эти басурманы даже и плавать не могли, а на войну собрались. Остальные сбёгли, бросив весь свой скарб и свою артиллерию. А у нас только несколько человек получили лёгкие сабельные ранения, да командира сотни взрывом от пушки контузило и капельку осколками царапнуло. Вот то-то казачки дали англичанам прикурить. Но и англичане в долгу не остались. Видно, вспомнили они это своё унижение в 1945 году в городах Граце и Лиенце, когда они хитростью разоружили 20 тысяч казаков из Казачьего Стана, и передали их на растерзание в руки большевиков.
И вот снова улицы Ташкента топтали армейские сапоги одного из кубанских казаков породы Скребцовых. ������������������������������������������������������������������������
В разведуправлении штаба ТуркВО у лейтенанта Скребцова даже никто и не спросил, почему он прибыл с недельным опозданием. Без лишних проволочек его направили в город Чирчик, в так называемый "Мусульманский батальон". Прибыв в батальон, и зайдя в казарму, где обитали офицеры, Генка увидел лейтенанта Ботина, лежащего на кровати и закинувшего свои скрещенные ноги в сапогах на её спинку. "О, привет, Вовчик. Как жизнь? Не притомился ещё воевать?" - сказал Генка. "Да заколебались мы уже тут валяться. Целую неделю с нами не могут разобраться. Торчим здесь в резерве. Если кого-нибудь в ближайшее время убьют, или ещё что, то кто-то из нас поедет на его место. А тебя в штабе округа не ругали за опоздание"? "Даже никто и не спросил",- ответил Генка. "Повезло", - безэмоционально сказал лейтенант Ботин.
На соседней кровати сидел лейтенант Сабодин и что-то читал. "Вовка, привет. А тебя каким ветром занесло в эти узбекские горы? Что читаешь? Наверное, как обычно учебник китайского языка?" - по-дружески спросил его Скребцов. "Нет уж, китайского с меня достаточно. Меня от него тошнит. Сам то от куда приехал?" - улыбаясь, спросил Сабодин, которого звали Владимир.
- Из Чучково,- ответил Генка. А кто тут ещё из наших?
- Да сейчас увидишь. Скоро подойдут. Они из городской столовой с обеда до сих пор ещё не пришли. А ещё тут, в резерве, пока что из наших только Андрей Зюбин да Игорь Ящишин. Остальные - киевляне и ребята из разведбатов.
- А где ж мой чучковский батальон? Где Козлевич, Иван Рыбалко, Карась?
- А они в Аранче стоят. Это на другом конце города. Там полно наших ребят. Почти что вся наша 14 -я рота собралась.
- Ну что ж. Пока есть время, надо к ним туда съездить. Поехали вместе, Володь.
- Поехали. Только я доеду с тобой до центра города, и сойду возле кинотеатра "Навои". Там почта. Пойду жене своей, Свете, позвоню. А ты дальше один доедешь. Там не тяжело их найти.
- Пойдёт. Ну что, погнали?
- Погнали.
И два лейтенанта зашагали по улицам Чирчика по направлению к автобусной остановке.
Когда автобус довёз их до почтамта, лейтенант Сабодин вылез, а лейтенант Скребцов поехал дальше. Ему нужно было ещё проехать остановок шесть или семь и сойти в Аранче, возле бани. А там недалеко и до воинской части.
Лейтенант Скребцов вышел из автобуса у остановки, недалеко от которой виднелось здание бани, спросил прохожих, как ему пройти к воинской части, в которой готовятся солдаты к отправке в Афганистан, и уверенно зашагал в указанном ему направлении. Пройдя продовольственный магазин, он повернул налево, пошёл мимо стадиона и увидел впереди себя ворота воинской части. Возле ворот стояло несколько солдат и офицеров. Генка присмотрелся и узнал среди них лейтенанта Игоря Иванычева, который совсем ещё недавно был курсантом отделения, которым командовал тогда сержант Скребцов. "Игорь, привет! - сказал Генка, подойдя чуть сбоку и слегка хлопнув по плечу лейтенанта Иванычева. Ты это откуда и самое главное, куда несёшь эту парашютную сумку? Ну а ещё более главный вопрос. Ты, случайно, не за чем-нибудь вкусненьким выдвигаешься?".
- О, Ген, привет - улыбаясь, ответил Игорь. И ты тут тоже!. Давно прибыл?
- Да только что. А если точнее, то сегодня.
- В какой батальон? В наш или к своим чучканам?
- Меня в резерв командующего округом определили. Мы стоим в центре города, в мусульманском батальоне. Знаешь, это недалеко от госпиталя.
- Жить где будешь?
- Наверное, там, в казарме батальона. Там нам, офицерам, в последней казарме, которая возле бассейна, кровати поставили. Столовая тоже там недалеко есть.
- Ну, если в резерве, то это как минимум месяц тут торчать будешь. Придётся квартиру искать, и жену сюда вызывать, пока ты ещё здесь - в Союзе. Моя только что уехала. Вчера проводил. А я живу на квартире у одной замечательной старушки - бабушки Марии. Замечательная женщина. Сама она приехала сюда в Среднюю Азию во время войны из Ленинграда. По дороге сюда потеряла двоих своих детей. Так и не нашла. Здесь у неё родился после войны ещё один сын - Витя, но несколько лет назад он утонул в канале. Вот она и живёт одна. Хлебнула горя бедная старушка. Я сегодня от неё перебираюсь сюда, в каптёрку. Тут мне будет удобнее. Мы ведь на днях за речку уходим. Надоело уже здесь. Скорее бы уж туда. Пойдём сейчас со мной, если хочешь, я тебя с ней познакомлю. И можешь остановиться у неё. Пока жена не приехала она тебе и ужин приготовит, и ванна там есть, чтобы после занятий искупаться, и комната хорошая. Пошли, я как раз туда иду. Шмотки перетаскиваю. Сейчас там и перекусим чего-нибудь. Пошли. Не пожалеешь.
- All right, my old friend - улыбаясь, согласился Генка.
- Easy, easy - подражая голосу их преподавателя английского языка, полковника Виктора Филипповича Чернова, ответил Игорёк.
Бабушка Мария жила по улице Фестивальной, недалеко от воинской части, которая стояла в Аранче. На базе этой части три батальона спецназа готовились ко входу на территорию Афганистана. Когда лейтенанты пришли, уже темнело. Квартира располагалась в типичном многоэтажном доме на первом этаже, в ней было две комнаты: одна большая и одна маленькая, кухня, ванная, совмещённая с туалетом, и что-то вроде балкона. Генка первый раз в своей жизни увидел балконы на первом этаже. Бабушка Мария их встретила как родных сыновей. Приготовила им ужин и накрыла на стол. Игорь познакомил её с Генкой, и сказал, чтобы она сильно не переживала о том, что он от неё уходит, он вместо себя привёл ей своего друга, к которому скоро тоже, по всей вероятности, приедет жена. Бабушка Мария, глядя на Игоря, заплакала, и сквозь слёзы сказала: "Ой, миленькие вы мои, побьют вас там всех на этой войне. Вон, уже сколько гробов оттуда к нам в Чирчик привезли". "Ничего, бабуль, не плачь. Ни черта с нами не случится. Мы войне обучены, нас так просто не возьмёшь" - успокаивал её Игорь. После ужина Игорь упаковал свою сумку, и сказал: "Ну что, Ген, мне надо идти. Ты пойдёшь со мной или, может, останешься сразу здесь, что там будешь сейчас делать на ночь глядя? Утро вечера мудренее".
- Даже и не знаю, как поступить - пожав плечами, ответил Генка.
- Гена, оставайся - тихим голосом вмешалась в разговор бабушка Мария. Ты ж устал сам-то с дороги. Пойди, помойся в ванне, а я тебе кровать пока приготовлю. Не оставляйте бабушку одну.
- Хорошо, так, видимо, действительно будет лучше. Остаюсь. Только пойдём, Игорёк, я тебя немного провожу, хотя бы до поворота на стадион. Так сказать, или как любит выражаться Козлевич, - как говорится - это будет у меня вечерняя прогулка. Но понадеемся, что без нашей любимой песни "Варяг".
- Тогда пошли - сказал Игорь, и, как заправский парашютист, взвалил свою сумку себе на плечо.
- Бабуль, не переживай. Я скоро вернусь - сказал Генка.
- Смотрите, будьте осторожнее. Тут столько алкашей да хулиганов вечером ходит, что не дай Бог - склонив головку на бок, и стоя в сторонке в коридоре, продолжала переживать старенькая женщина.
- Бабуль, нам эти алкаши и хулиганы, как волкам бараны. Это они нас должны опасаться, а не мы их - сказал лейтенант Иванычев. Дай я лучше тебя обниму на прощание. Если получится, то может быть забегу ещё перед отъездом, ну а если нет, то не обижайся на меня. Сама понимаешь - служба.
Игорь наклонился к маленькой старушке, и прижался к её голове, повязанной платком, щекой. Бабушка Мария зарыдала навсхлип.
Это была первая ночь, которую лейтенант Скребцов провёл в городе Чирчике. "Чудно как-то - думал он сам себе перед сном. Не успел приехать, а уже как-то сама по себе нашлась квартира. А ведь найти её сейчас в городе почти невозможно. Ведь к большинству офицеров приехали жены. Да оно и без этого в любом городе тяжело. Ведь везде дефицит жилья. Конечно, в квартире лучше, чем в казарме. Уже пять лет по казармам ночую. Хотя не так уж и много. Как говорил наш бывший взводный, старший лейтенант Лещишин, это только первые десять лет тяжело, а потом легче будет. Интересно, почему потом легче будет, потому, что всё изменится в лучшую сторону, или потому, что мы уже к этой неурядице до такой степени привыкнем, до такой степени сроднимся со всеми этими трудностями и лишениями, что перестанем на них реагировать. Ну а если человек не реагирует на какое-то неудобство, то этого неудобства просто не существует в этом мире. Ведь этот мир материален, как нас этому учит научный коммунизм. Ведь только то, что воздействует на наши органы чувств - есть материя. А следовательно, если что-то перестаёт воздействовать на наши органы чувств, то оно прекращает своё существование в этом мире. Вот, видимо, научные коммунисты таким образом и решают эту проблему. Просто нужно ждать, и она сама по себе решится.
Утром следующего дня лейтенант Скребцов, как это и положено молодому офицеру, сладко проспал, и пришёл в часть как раз когда закончился развод. Кругом стояла суета. Все куда-то спешили, у всех были свои задачи, ревели своими движками бронетранспортёры и боевые машины пехоты, кругом шныряли замызганные солдаты.
"Кого я вижу! Нет. Это мне снится. Не может быть. Геша!" - вдруг услышал Генка позади себя знакомый голос. "Это же Изя" - подумал он. Оглянулся - точно, перед ним стоял, распахнув свои объятья, лейтенант Игорь Васильев.
- Ого, Игорёк, рад тебя видеть! И ты тут!
- А как же. Ведь ни одно грязное дельце на этой земле без нашего братца не обходится - щурясь и улыбаясь, ответил он, подражая мимикой и интонацией одесскому еврею.
Сказав "нашего братца", Игорь подыгрывал их старой училищной шутке, и имел в виду еврейское племя. Дело в том, что он был родом из Одессы, и за его манеру разговора, за гибкость ума, за находчивость, и за его красивый чёрный кучерявый волос и приятное лицо, на котором был небольшой симпатичный носик с горбиночкой, его ребята быстро окрестили евреем и дали прозвище Изя. Но он на него совершено не обижался, хотя по возрасту был старше многих. Он отслужил три года срочной службы на флоте и после этого поступил в десантное училище, чтобы ещё четыре года прожить казарменной жизнью, и на седьмой год своей службы получить офицерские погоны. И, так же как, и многие другие курсанты на четвёртом году совместной казарменной жизни легче отзывался на своё прозвище, чем на фамилию. Как-то на закате своей курсантской карьеры, когда курсанты уже примеряли на себя офицерскую парадную форму, Генка стоял в расположении своей четырнадцатой роты, на втором этаже пятиэтажной казармы, у окна, возле бобинного магнитофона "Ростов", , слушал льющеюся из него музыку "Stars`45", смотрел вниз на курсантский магазин, и размышлял о жизни. Тук к нему подошёл Игорь Васильев, и присев рядом на подоконник, спросил: "Геша, ты как собираешься служить?".
- Как это как? - смутившись, ответил Генка - ну, как все, наверное.
- А точнее?
- Ну не знаю. Что Бог даст.
- Ты, наверное, имеешь в виду то, что вначале ты станешь старшим лейтенантом, потом капитаном, потом майором, ну и так далее, да?
- Ну а как же ещё? Сразу же мне капитана никто не присвоит.
- Нет, Геша, ты не правильно понимаешь службу, улыбался Игорёк, служба должна быть трамплином в жизни человека. Только этот трамплин должен быть повёрнут наоборот. И Игорь показал ладонью крутое падение вниз.
- Не понял - ответил Генка.
- Что тут не понимать? Тут всё просто. Настоящая жизнь должна начаться после службы в армии, когда ты уйдёшь на пенсию. Если, не дай Бог, дослужишься до майора, то тогда только в сорок пять лет и не раньше. А вот если умудриться дослужиться до младшего лейтенанта, то тогда в сорок. Пять лет в этом деле - это срок немалый.
- У меня в такую даль думать не получается. Размер головы у меня небольшой, фуражка только 55 размера. Вон, глянь, Иван Рыбак по казарме гребёт своими хромачами, вон у кого башка - 58 размер, и тот не налазит. Вот если бы у меня такая голова была бы, то может быть, я бы и попробовал в такую даль в мыслях залететь. Да и как это - младшим лейтенантом стать, если нам же уже лейтенантов присвоили?
- Конечно, младшим лейтенантом для нас немного потяжелее стать, чем старшим, но если постараться, то и такой вершины можно достичь - засмеялся Игорь. А если у тебя голова будет такая же, как у Ивана, то ты будешь узкий и плоский, прямо как американский вертолёт "Ирокез".
Пройдёт немногим более двух лет после этой встречи, и лейтенант Васильев погибнет в чужой стране, в чужих горах, за призрачное и чужое счастье чужого ему народа и всего лишь за несколько дней до замены в Союз.. И не доживёт он до настоящей жизни. Вместо "настоящей" жизни он получит вечную жизнь в памяти своих друзей - курсантов специального факультета единственного в мире воздушно-десантного училища. Вспоминается вот такой случай, чем-то связанный с гибелью Игоря. Перед самой отправкой из Чирчика в Афганистан старший лейтенант Андрей Будаков из Лошкарёвского отряда, не имея совершенно возможности самому отправить телеграмму жене и родителям о том, что он покидает Союз, попросил Игоря, который в тот момент отправлялся по служебным делам в Ташкент, зайти на почту. Нужно было отправить всего в два адреса всего два слова: "Я поехал" - и всё. Такая телеграмм тогда стоила копейки, а у Андрея была только пятирублёвая купюра. Он протянул её Игорю вместе с адресами. Игорь, увидев пятирублёвую купюру, спросил: "А когда ж я тебе отдам сдачу? В ближайшее время не свидимся". Андрей легко отшутился : "Ну если что, отдашь на том свете угольками". Оба рассмеялись и расстались. Навеки. Позже, узнав о гибели Игоря, Андрей пожалел об этой шутке...
А пока вот он стоит здесь в Чирчике, улыбается и опять шутит.
- Ты в каком батальоне, Игорь? - спросил Генка.
- Я пока в Джелалабад, в штаб бригады. А ты?
- А я в резерве командующего.
- Слушай, тебе сапоги резиновые не нужны? Я сейчас еду в Ташкент за этими самыми резиновыми сапогами, ребята говорят, что они очень там, в горах, могут пригодиться. Если хочешь, я и тебе могу купить. Какой у тебя размер?
- У меня сорок первый - сказал Генка. А сколько стоит это удовольствие? Вот у меня тут есть какие-то деньги в кармане.
И Генка достал из кармана деньги, развернул их на ладони, и протянул Игорю. Лейтенант Васильев покопался в бумажках, взял сколько нужно, и сказал : Если не хватит, то я свои добавлю, если будут лишние - привезу обратно. Когда привезу, я тебя сам найду.
- Если что, то я в квартире Игоря Иванычева теперь буду жить.
- У Сюваська что ли?
- Ну да.
- Знаю где это. Это тут недалеко, в пятиэтажке.
- Ладно, я побежал, а то на автобус из Азадбаша опоздаю. Очень рад встрече. Вечером, надеюсь, увидимся.
- Разумеется. Мне ж у тебя свои сапоги забрать нужно будет.
И лейтенант Игорь Васильев зашагал по направлению к КПП своей морской походкой, раскачиваясь плечами из стороны в сторону. Это была последняя встреча двух друзей. Таким он и останется в Генкиной памяти: в серой лейтенантской шинели, уходящим в даль вечности по асфальтовой дорожке. Сапоги и какую-то сдачу через несколько дней кто-то принесёт на квартиру бабушке Марии. Генки в этот момент там не было. Он сам на этой квартире был редким гостем. Служба. А для бабушки Марии все офицеры и солдаты были на одно лицо: молоденькими и совсем не подходящими для отправки на войну детьми.
Расставшись с Васильевым, лейтенант Скребцов направился в расположение "чучковского" батальона, надеясь встретить там Козлевича, Ивана Рыбака, Карася, Валеру Козела, Пашу Рижего, Славика Лоншакова, своих бывших солдат. Однако расположение было полупустым, так как основная часть личного состава батальона отправилась на полигон для выполнения упражнений учебных стрельб, а остальные были или на работе или в карауле. В расположении батальона лейтенант Скребцов встретил только начальника штаба батальона - капитана Сергея Бохана и замполита батальона капитана Игоря Тихоновича. С ними у Генки были неплохие взаимоотношения ещё со службы в Чучково. Бохан тогда тоже был начальником штаба, а Тихонович ещё тогда - старшим лейтенантом и замполитом батальона, в который сразу же после окончания училища попал Генка.
Если взаимоотношения лейтенанта Скребцова с командиром батальона - майором Давидюком, который только что окончил академию, не заладились сразу же по неизвестной для Генки причине, то с начальником штаба и замполитом батальона взаимоотношения были прекрасными. Хотя как начальник штаба, так и замполит были требовательными и никому не давали спуску, однако к мелочам никогда не придирались и не усложняли без надобности и без того сложную жизнь. В них чувствовалась человеческая душа и то, что они действительно с любовью относились к своим подчиненным. А вот о своём комбате Генка такого сказать не мог бы. Кроме странностей, Генка в нём ничего не видел. Например, комбат никак не мог запомнить фамилии своих командиров рот. Про командиров взводов вообще говорить не приходится. Из командиров взводов майор Давидюк знал только, как положительного героя - лейтенанта Рыбалко, а как отрицательного - лейтенанта Андрианова. Когда командир батальона в присутствии начальника штаба батальона вызвал к себе на собеседование только что прибывших из училища молодых лейтенантов, и очередь дошла до лейтенанта Скребцова, то комбат, задав несколько банальных вопросов об учёбе в училище, спросил у Генки, какие у него вообще имеются жизненные достижения, чем он может похвастаться, что такого особенного умеет делать. Генка вначале растерялся. Какие могут быть достижения у молодого лейтенанта? Он ещё и не жил, и не служил. Потом, поковырявшись в каптёрке своей памяти, в ящичке с названием "что я знаю о себе хорошего", Генка слегка пожав плечами сказал, что вот, мол, усиленно занимался карате, что считается одним из лучших бойцов рукопашного боя в роте спецназа, а до армии имел первый разряд по спортивной гимнастике и был четырёхкратным чемпионом Ставропольского края. "О, Скребцов, так Вы наверное, подъём переворотом на перекладине делать умеете?" - серьёзно спросил комбат. "Так точно, товарищ майор" - удивлённо ответил Генка. Подумав про себя, что это же само собой разумеющиеся вещи: если человек занимал призовые места на соревнованиях такого уровня, то не могут же быть судьи дураками, и присваивать почётные места тем, кто даже на перекладину взобраться не умеет. "Ну тогда я вот что Вам скажу, товарищ лейтенант, - продолжал комбат - если Вы научите своих солдат делать подъём переворотом на перекладине, тогда мы Вам, - тут комбат слегка запнулся, потом помолчав немного и подумав продолжил - тогда мы Вам, товарищ лейтенант, тогда мы Вам." - опять последовала небольшая пауза, во время которой Генке по старой солдатской привычке показалось, что комбат сейчас вот-вот скажет что-нибудь приятное о внеочередном отпуске на родину. Однако, комбат, пошевелив морщинами на лбу, на котором крест-накрест лейкопластырем была заклеена какая-то рана, и, обрадовавшись вероятно найденному тому, что ему казалось нужным, твёрдо вымолвил: "Тогда мы Вам, товарищ лейтенант, скажем спасибо". Генку это вообще удивило: стоило ли из-за этого так долго напрягать свои мозги. Да и, кроме того, думал лейтенант, я не за спасибо буду обучать своих солдат всему тому, что умею сам, а потому, что это моя прямая обязанность. Ведь, чем больше солдат умеет и знает, тем ему и его командиру легче воевать. А если я хочу, чтобы мне самому легче служилось, а при необходимости - и воевалось, то я должен сделать всё, что могу, чтобы как можно лучше обучить вверенных мне подчинённых. Ведь от этого будет зависеть не только выполнение боевой задачи, но и наши жизни.
Однажды лейтенант Скребцов был ответственным офицером в роте, и должен был прибыть в расположение за десять минут до подъёма. Но проспал. В предыдущий день он вместо лейтенанта Рыбалко проводил в роте вечернюю поверку, так как Ивану нужно было срочно куда-то, а Генка, придя домой в 23 часа, взял лыжи, и отправился в ближайший лесок, повышать качество своей лыжной подготовки, так как, будучи уроженцем южных кубанских степей, плохо ходил на лыжах, и не мог себе позволить, выглядеть недостойно в этом вопросе перед своими солдатами. Прокатавшись там часок, вернулся домой. Пока помылся, пока поужинал - вот уже и начало второго ночи. А вставать нужно было в 5 утра. А в предыдущие ночи служба тоже не давала ложиться раньше этого. Вот, видно, лейтенант и продрых, не услышав звонка будильника. Когда проснулся, было около шести утра. Как ошпаренный, вылетел из своей постели, подумав: "Блин, сегодня же понедельник. Комбат тоже будет на подъёме. Я уже не успею. Теперь придётся краснеть на совещании офицеров". Стремглав одевшись, Генка пулей понесся в часть. Когда прибежал в казарму, его роты в расположении уже не было. Генка перевёл дух, сказал себе: "Ну что делать, надо идти в канцелярию комбата и обо всём ему самому доложить. Хотя, может, он и не заметил, что меня не было на подъёме? А если видел, или спросит? Лучше не выкручиваться. У меня это как-то плохо получается. Когда выкручиваешься - сам себе противен. Выкручиваться или юлить - удел трусов. Мне не хотелось бы быть таким. Да и разве лейтенант войск специального назначения может быть трусом?". И Генка твёрдым шагом направился в канцелярию командира батальона. Но, не доходя до канцелярии, встретился с НШ батальона - капитаном Боханом. Подойдя к нему, лейтенант Скребцов сказал: "Товарищ капитан, разрешите доложить?".
- Что тебе надо, Скребцов? - спокойным голосом спросил Бохан.
- Ну, ничего страшного. Бывает. Старайся больше не опаздывать. Беги, догоняй роту - как будто беседуя со своим товарищем, спокойным тоном сказал капитан Бохан.
Генка вначале не понял и слегка оторопел. Он ожидал криков, ругани, унижения и оскорблений. А тут совершено противоположное. Автоматически сказав "Есть!", повернувшись по-уставному кругом, Генка рванул, что было сил, догонять роту.
Целый день лейтенант Скребцов ждал, как гильотины, вечернего совещания у командира батальона. "Наверняка, Бохан доложил комбату о том, что я опоздал на подъём. И меня должны будут хорошенько отругать, чтобы другим наука была. Такой случай они вряд ли упустят" - думал Генка. Каковы же было удивление и радость у лейтенанта Скребцова, когда во время совещания комбат не назвал его фамилию, и не сказал ничего о том, что вот, мол, молодые офицеры на подъём не соизволяют являться. "Да - думал Генка. Бохан - это человек. С таким, действительно, можно не только в огонь и воду, а прямо, что ни на есть - в разведку. Такой не подведёт". И, забегая вперёд, можно сказать, что так думали многие боевые офицеры, и не только те, кто служил с Боханом в Чучково, но и те, кто впоследствии воевал вместе с ним в пустынях Регистан и Дашти-Марго в провинции Гильменд, и в горах, окружающих бывшую столицу Афганистана - Кандагар.
А пока, перед кровавыми схватками с партизанами в горах Афганистана, в горах Узбекистана шла подготовка солдат и офицеров подразделений специального назначения Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооруженных сил СССР. Интересен такой факт. Будучи в Узбекистане, солдатам неоднократно приходилось сталкиваться с такой ситуацией, когда местные мальчишки бросали камни в проезжающие по улицам города и сел БМП и БТРы, и в солдат, которые сидели на них. Лейтенант Скребцов спрашивал сам себя, мол почему это так, почему у этих узбекских мальчишек зло в сердце по отношению к русским солдатам. И было видно, что взрослые люди, может даже родители этих мальчуганов, нисколько не ругали своих детей за такие шалости. "Почему эти люди не любят свою армию"? - сам себя спрашивал Генка. Может быть, они нас, русских, считают захватчиками? Или это выбрасывается наружу через детей их отрицательное отношение к чужому для них народу - славянам? Такие вещи в государстве недопустимы. Кем станут эти мальчишки, когда вырастут, если они с детских лет бросают камни в русские бронетранспортёры? Попробовал бы кто-нибудь из мальчишек у нас на Кубани в солдат камень бросить. Мне даже воображения не хватает, что люди сделали бы с таким негодяем. А здесь, у узбеков, это нормальное явление. А вот если бы у них, как в соседнем Афганистане, были бы гранаты? Тогда что"?
Для обучения солдат и офицеров боеприпасов и времени не жалели. Почти ежедневно на стрельбище солдаты и офицеры выполняли не только стандартные упражнения Курса стрельб, но и импровизированные упражнения с боевой стрельбой, в которых моделировались различные боевые ситуации: внезапное нападение партизан на разведчиков во время марша, внезапное столкновение и встречный бой с превосходящими силами противника, бой в окружении, штурм с боем господствующей высоты, налёт и уничтожение противника в ближнем бою. Инициатором таких упражнений с боевой стрельбой был капитан Сергеев, которого все уважали, но почему-то звали Крыс. Он тоже был выпускник 9 роты спецназначения Рязанского десантного училища, но только более раннего года выпуска. Лейтенант Скребцов порой удивлялся, как это кого-нибудь до сих пор во время таких упражнений не убили. Иногда стрельба велась настолько плотно и друг через друга, гранаты, ручные и от автоматических гранатомётов АГС-17 рвались так близко, что действительно оставалось только удивляться тому, что все вокруг целы и невредимы. А капитан Сергеев спокойно продолжал менять мишенную обстановку, и снова и снова заставлял разведгруппы выполнять такого рода боевые стрельбы, пока его обучаемые не уничтожали полностью все внезапно и в неожиданных местах появляющиеся цели.
Как-то во время такой стрельбы лейтенант Скребцов шёл в разведгруппе вместе с лейтенантом Володей Ковтуном, с которым в училище учился в одном взводе. Володя был командиром первого отделения, а Генка - второго, они четыре года простояли бок о бок на всех построениях и Генкино правое плечо ощущало Володькино левое, как что-то своё родное и близкое. Когда входили в ущелье, Володька шёл сразу же за Генкой, и тут внезапно раздалась команда головного разведдозора - "Духи"! Все моментально попадали ёлочкой и каждый начал уничтожать в своём секторе появляющиеся мишени. Генка стрелял в левую сторону, а Володька - в правую. И вот, в Генкином секторе вдруг сразу появилось две мишени на разных расстояниях друг от друга, на разной высоте, одна ростовая, одна грудная. Генка дал короткую очередь по грудной, но промахнулся, потом сразу же - очередь по ростовой (она была чуть дальше, выше и как бы за камнем) - опять промах; тут же перевёл огонь опять на грудную - после пары коротких очередей она наконец упала. Тут Генка собрался разделаться со своей ростовой фигурой, как вдруг лейтенант Ковтун, поразив в своём секторе все видимые цели, решил помочь своему боевому другу: он быстро перевернулся в левую сторону, положил ствол своего автомата Генке на спину, и дал очередь по ростовой фигуре. Мишень тут же упала, ещё до того, как Генка пустил в неё свою очередь, но газами, вырывающимися из пламегасителя Володькиного автомата, Генке снесло фуражку с головы, и он отчётливо почувствовал своей спиной, насколько горячим был ствол Вовкиного автомата, ему даже в начале показалось, что будет ожог. "Вот ёлки-палки, - подумал Генка, - если бы я попытался в этот момент дёрнуться немного вперёд и сменить позицию для более удобной стрельбы, то Вовка наверняка бы прострелил меня насквозь. Надо быть поосторожнее в такой куче малой". После занятия Генка сказал Володьке: "Вов, ты мне чуть башку не продырявил там в ущелье". "Да ладно тебе, Ген - дружески улыбаясь и хлопая Генку по плечу, ответил лейтенант Ковтун. Чуть - не считается". Пройдёт некоторое время, и в афганских горах пуля, выпущенная из автомата моджахеда, чуть- чуть заденет Володьке щёку. "Чуть - не считается" - опять улыбаясь, скажет Володька.
В те напряженные дни боевой учёбы среди выпускников 14 роты Рязанского десантного училища 1984 года разнеслась печальная весть: погиб в Афганистане, подорвавшись на мине, их близкий товарищ - Раим Нуманов. Раима в роте большинство ребят звали Чиж. Причём слово "чиж" произносили с азиатским акцентом: твёрдый согласный звук Ж произносили мягким ЖЬ. Раим учил персидский язык, и сразу же после выпуска, ещё в 1984 году, был направлен в Афганистан. И вот, спустя всего лишь четыре месяца он уже погиб. Раим стал первым из выпускников 14 роты 1984 года, кто погиб в Афгане. Когда Генка узнал о гибели Раима, у него появилось такое чувство, что ему в душу кто-то бросил тяжёлый камень, и что этому камню лежать в душе его до его смертного часа, и ничто и никто этот камень из его души не сможет извлечь. Не ведал тогда лейтенант Скребцов, что его душе придётся принять в себя ещё не один такой камень. Да и не только такой, а даже ещё и потяжелее. Не легко для души человеческой это: хоронить своих друзей - молодых, жизнерадостных, здоровых и крепких парней, а самому при этом становиться на их место и ждать-гадать: убьют или не убьют. Но лучше об этом не задумываться: легче будет. Хотя и говорят, что знания умножают человеческую скорбь, однако, скорее всего здесь не договаривают о том, что знания умножают скорбь об этом несовершенном, или, если хотите, то свернувшим с истинного пути мире. Ведь ещё говорят, что истина сделает человека свободным. А истина не отделима от знания. А самая сокровенная человеческая мечта - это и есть свобода. Поэтому, желающему стать свободным придётся идти тернистым путём на свою собственную Голгофу, на Голгофу, в основании которой лежит череп Адама, то есть кости его прародителей.
В конце марта, после отправки трёх батальонов спецназ "за речку", то есть в Афганистан, было решено, чтобы десять офицеров, находящихся в резерве командующего, не валяли дурака, а были привлечены к общественно-бесполезному труду. Кроме лейтенанта Скребцова, в число этих десяти попали лейтенанты Олег Куринов, Володя Сабодин, Игорь Сорокин, которого все почему-то звали Гоша, Саня Адамчевский по прозвищу Адам, Женя Никонов, выпускник 13-й роты десантного училища 1983 года, Андрей Зюбин, дзюдоист, каратист, рукопашник по прозвищу Сэнсэй, старшие лейтенанты Игорь Ящишин, двухметровый гигант по прозвищу Ящик, Сеня Татарчук, перворазрядник по самбо, большой почитатель дам, и Пучков Игорь по прозвищу Пучок. Пучок был неравнодушен к согревающим напиткам, а когда выпивал немного, то лицо у него начинало полыхать, словно запрещающий сигнал светофора. За некий проступок, не соответствующий званию советского офицера, и ещё то ли за драку, то ли за пьянку, а может за то и другое вместе взятое, Игорь был "с почётом" отправлен какой-то дивизионной разведроты для выполнения интернационального долга в Афганистан.
Часть из этих офицеров решили назначить в постоянный наряд на должность помощника дежурного по учебному полку спецназ: сутки отстоять в наряде, а двое следующих можешь быть свободен, если тебя, конечно, куда-нибудь не привлекут. Остальных было решено оставить в отдельном, так называемом мусульманском батальоне, и назначить на должности командиров учебных взводов для проведения трёхмесячной подготовки с молодыми солдатами, которых потом направят в различные батальоны спецназ, дислоцирующиеся на территории Афганистана. Остаться в отдельном батальоне означало не шесть, а целых восемь часов ежедневных занятий боевой подготовкой, почти никаких нарядов, за исключением дежурства по батальону, и не более одного раза в месяц или даже в два месяца - наряд во внутренний караул по полку. Иными словами, это означало сплошную беготню с утра и до поздней ночи. Минимум два раза в неделю - боевая стрельба. Стрельбище находится в десяти километрах от расположения батальона. Расстояние туда и обратно преодолевалось частично бегом, частично ускоренным шагом. У солдат за спиной вещмешки, заполненные камнями, которые они должны были одевать на себя почти каждый день с самого утра, после завтрака , и не снимать с себя без разрешения или без команды офицера до самого отбоя. Когда офицерам резерва объявили, о том, что их таким вот образом в ближайшие дни распределят, то не у многих из них возникло желание остаться в отдельном батальоне. Кроме того, командир батальона, капитан Ершов, бывший выпускник 9 роты спецназ десантного училища, как говорили, был зверь: за боевую подготовку с офицеров три шкуры драл, сам был спортсмен, занимался карате, уже отвоевал в Афгане два года, имел боевые награды, и в придачу к ним боевые ранения. Генка мечтал остаться в батальоне. "Было бы совсем неплохо, - думал он, - перед Афганом поднатаскаться здесь боевой подготовкой в горах. Там ведь легче будет". Однако мечты человеческие не всегда сразу же становятся реальностью. Когда офицер оперативного отделения зачитал список, кому из них и что в ближайшее время предстоит делать, то Генкина фамилия значилась в списке офицеров, которые должны будут ходить помдежами по полку. "Ну нетушки, - сказал сам себе Генка, - я здесь не затем, чтобы дурака валять по двое суток после дежурства. Это вон Пучок не скрывает своего удовольствия от того, что не попал в батальон, и что теперь можно по двое суток из кабака не вылазить. Я всё равно не пью, что мне там делать?". Скребцов подошёл к офицеру оперативного отделения, и спросил его, нельзя ли в этот список внести маленькие изменения, чтобы его назначили в отдельный батальон, а любого другого офицера на его место. Офицер сказал, что нет, что капитан Ершов сам выбирал себе офицеров. Если так уж очень хочется побегать, да чтобы задница целый день в мыле, как у лошади, была, то иди сам к Ершову и с ним разговаривай. Скребцов тут же пулей понесся к комбату. Ему почему-то казалось, что он легко сможет договориться с комбатом: должности вакантные в батальоне ещё были. Однако комбат принял его холодно и сказал, что он всех, кто ему был нужен, уже себе отобрал. А Вы, мол, товарищ лейтенант, идите-ка, и занимайтесь тем, чем Вам положено. Но Генка не растерялся, и пустил в ход свою, так сказать, дальнобойную артиллерию. "Товарищ капитан, - сказал он,- почему Вы не любите англичан, а в их лице Аснельду Григорьевну Калинину и полковника Кутузова? Может быть, они Вам в училищные годы спокойно жить не давали? И почему Вы столь не равнодушны к китайцам? Ведь все офицеры, которых вы себе оставили - это те, кто в училище изучал китайский язык. Да и, кроме того, говорят, вы занимаетесь карате. Может быть, скрестим наши копья в спортзале?". Тут в глазах у капитана Ершова загорелись не то чтобы огоньки, а целых два костра.
- Ты что, тоже англичанин? И тоже занимался у Аснельды Григорьевны? И тоже неравномерно дышишь после того, как услышишь слово "карате"?
- Так точно, товарищ капитан, - с довольной физиономией ответил Генка. Он знал заранее, что Ершов тоже заканчивал английское отделение, а это значит, что у них были общие преподаватели по иностранному языку, а также, что Ершов английский язык знал неплохо и по языку имел только положительные оценки.
- Тогда это меняет всё дело. Тогда no problems. Пойдёшь в третью роту к капитану Бигоцкому, он, кроме того, что отличный офицер, но и мой хороший товарищ, скажешь ему, чтобы он зачислил тебя к себе в роту. А дальше видно будет. А по поводу копий, то ту казарму, в которой вы жили, тебе ставлю задачу переоборудовать в спортзал. Вот там-то мы и скрестим не только наши копья, но и шпаги и всё остальное, что попадётся под руку - с улыбкой сказал комбат.
Словно влюблённый, одухотворённый захватывающими душу и воображение чувствами, спешит к своей невесте, так и лейтенант Скребцов понёсся к командиру роты капитану Бигоцкому. В голове у него крутились слова песенки из телевизионного спектакля "Малыш и Карлсон": Мечтал я стать всех выше в один прекрасный миг. И вот, стою на крыше - я своего достиг! Работа чистая, работа славная. Смотрю на всех я сверху вниз - а это главное!
Как-то Генка подошёл к лейтенанту Володе Сабодину и сказал: Вов, ты всё равно каждый день звонишь в Рязань своей жене Свете, попроси её, чтобы она съездила к моей жене и дала бы ей здешний мой адрес, и сказала ей, что она может приехать сюда в Чирчик, и чем быстрее, тем лучше. Пока нас не отправили за речку. Там, в Рязани, это не сложно. Сядет на троллейбус, доедет до площади Победы, а там ей останется пройти всего несколько дворов. Я, конечно, могу написать ей письмо, но оно будет идти в Рязань как минимум неделю. Потом неделю она будет собираться, потом пока доберется сюда - а мой след уже тут давно остыл-простыл". Володька нахмурился, было видно, что такая просьба ему почему-то была неприятна. Он покачал плечами из стороны в сторону, и с трудом выдавил из себя: "Ген, ты на меня не обижайся, но я таких вещей своей жене говорить не буду".
- Не понял. Это почему же? Какой космический полёт мысли привёл тебя к такому решению? - с чувством некоторого удивления и легкой обиды на товарища за его отказ выполнить такую пустяковую просьбу спросил Генка.
- Понимаешь, Ген. Моя Светлана сейчас в положении. И я не хотел бы, чтобы она лишний раз моталась по городу в троллейбусе. И тем более, ей придётся ехать из Дашков Песочных в центр города, а это не так уж и близко. А в троллейбусе, сам знаешь, всякое творится. Я её поэтому и не хочу звать сюда. Пусть сидит дома. Женщинам в положении не рекомендуется много ездить.
- Разумеется, Вов, в чём-то ты прав. Пусть, возможно, твоей Светлане в троллейбусе и не стоит ездить к моей жене, чтобы в случае чего, не дай Бог, ты бы не проклинал меня всю жизнь. Ну, а на счёт приезда твоей жены сюда, в Чирчик, ты ещё разок подумай сам хорошенько над этим вопросом. Скорее всего, нам с тобой здесь в резерве минимум месяц, а то и больше, придётся торчать. Тем более мы в учебном батальоне. А комбат сказал, что пока не подготовим хотя бы один выпуск солдат - а это три месяца - он никого из нас не отпустит. И я сомневаюсь, что там, за речкой, в течение этих трёх месяцев убьют или тяжело ранят шесть или семь офицеров, чтобы и нас с тобой у него забрали. Но потом, разумеется, нас всё равно туда отправят. И вот представь себе, что тебя, также как и Раима Нуманова, вывезут оттуда в цинковом макинтоше. Не будет ли твоя жена всю свою оставшуюся жизнь корить себя за то, что послушалась тебя, дурака, и не приехала сюда, и не прожила с тобой здесь вместе эти месяцы, которые, вполне возможно, могут быть последними месяцами, проведёнными вами вместе. Она даже какой-то несерьёзной вдовой будет. Которая жила там, а муж тут. И будут все о вас говорить, что, мол, вот так они и жили: спали врозь, а дети были. Я думаю, если ты создал семью, и у твоей семьи есть возможность, особенно перед опасностью вечной разлуки, быть вместе, то семья должна быть вместе. А если ты боишься выкидыша, то, как мне думается, это дело поправимое. А вот вытащить из цинкового гроба останки и оживить их, или вернуть время вспять - вот такое дело невыполнимо. Хотя, впрочем, думай, и решай свои проблемы сам, и я тоже буду решать мои проблемы самостоятельно. Пусть каждый из нас в этом деле будет сам за себя.
Телефона у родителей Генкиной жены не было. Вызвать её на переговоры Генка не мог, так как не знал, когда он будет свободным от службы, и будет ли у него возможность придти на переговорный пункт в то время, в которое он назначит жене разговор, чтобы всё можно было объяснить ей по телефону. Поэтому Генка в обеденный перерыв пошёл на почту и отправил своей жене телеграмму, в которой указал адрес бабушки Марии.
И вот, буквально, через несколько дней лейтенанты Скребцов и Сабодин попросили своего командира роты, капитана Биготского, разрешить им после занятий убыть со стрельбища сразу домой. Командир первого взвода лейтенант Андрей Юрченко заверил ротного, что он справится со взводами Скребцова и Сабодина, проверит у них качество чистки оружия и уложит их спать. Дело в том, что место, где жил на квартире Генка, было очень далеко от расположения батальона. Автобус 9-го маршрута шёл из центра города, от Парка химиков, до Аранчи, где жила бабушка Мария, целый час, и последний отправлялся в 22 часа 30 минут, а иногда и раньше. И если ты опоздал на этот последний автобус, то потом как хочешь, так и добирайся. А это где-то километров десять. Если идти пешком, то это часа два, два с половиной будет. А от стрельбища, где роты десантников проводили свои боевые занятия, до Аранчи было совсем недалеко. Нужно было только спуститься в долину из предгорья - и ты уже почти у цели.. А идти десять километров в батальон, а потом пешком обратно домой, а это наверняка так и получилось бы, так как рота на стрельбище задержалась, было не очень-то приятным мероприятием. Предыдущие сутки Скребцов был ответственным в роте, и, проведя вечернюю поверку, немного задержался, опоздал на автобус. Идти пешком в такую даль было лень, ноги и так гудели, как двигатели у Ан-12, поэтому он вернулся в батальон и переночевал в солдатской казарме. А ещё предыдущие сутки до этого он стоял в наряде дежурным офицером по отдельному батальону. Так что можно сказать, что он уже более двух суток не был дома. Капитан Бигоцкий доверял своим офицерам, уважал и ценил их. Лейтенант Скребцов не помнит не одного случая за всё время пребывания в роте, чтобы ротный повысил голос на кого-нибудь из офицеров роты. Даже в отношении солдат повышение голоса со стороны командира роты было редкостью. Ротный, услышав просьбу своих офицеров отпустить их с занятий домой, немного задумался, потом кивнул головой в знак согласия, и сказал: "Ну что ж, пусть будет так. Идите. Завтра всё как обычно: за полчаса до развода встречаемся в канцелярии роты. И не забывайте про конспекты. До завтра". Ротный пожал руки офицерам, и лейтенанты отправились в путь. Генка уже раньше ходил по этому маршруту, так как во время подготовки батальонов перед их отправкой в Афганистан он старался не пропускать занятий по огневой подготовке. Дорога от стрельбища к городу шла по учебно-тактическому полю Азадбашской пехотной дивизии. То тут, то там виднелись полузасыпанные траншеи, окопы, отдельные миномётные позиции, позиции для артиллерии. Там же, на этом поле, стоял макет танка, сваренный из железного уголка и листового железа. По своему внешнему виду этот танк был чем-то похож сразу и на немецкий "Тигр" времён Второй мировой войны, и на современный американский М-60. А с расстояния километра он вообще казался настоящим. Однажды Генка даже не удержался, свернул с прямой дороги, и отправился к танку, чтобы рассмотреть его вблизи. Там, глубоко в душе у молодого лейтенанта теплилась маленькая искорка надежды: а вдруг это всё-таки настоящий танк. А какому молодому человеку не хочется полазить по настоящему танку? Хотя, видимо, и такие парни есть на белом свете, которых мало интересует военная техника. Но, видимо, в таких людях отсутствует воинский дух. А в ком нет воинского духа, тот не может быть надёжным защитником своего народа. А если человек не может защищать своих близких от врагов, то он не многим отличается от женщины или дитя малого. В тот раз, подойдя к танку, Генка был, конечно, слегка разочарован, ибо вместо настоящего танка пред ним предстала куча металлолома. Да и жалко было потерянного часа времени, так дорога к танку шла через овраг, а потом ещё через один. В горах и в другой сильно пересечённой местности предметы только кажутся расположенными близко. А на самом деле до них топать и топать. Вот, и в этот раз, взор лейтенанта Сабодина был привлечён силуэтом танка, гордо стоящего, на расстоянии метров 500 -600, на горочке, и нагло выдававшего себя за подлинник неотечественного танкостроения. "Ого! Глянь, Ген, - сказал лейтенант Сабодин. Что это там такое стоит?".
- Ну что-что? Конечно же, немецкий танк "Тигр" - с совершенно серьёзным лицом, но, разумеется, в шутку ответил Генка.
- А откуда он тут взялся? - поинтересовался Володька.
- Ну, как откуда? Ты что, Володь, совсем уже с ума спятил? Так и стоит тут после войны. Убрать то его отсюда не просто. Видишь: горы кругом, а там, внизу, канал - продолжал с серьёзным видом Генка, надеясь, что товарищ оценит шутку, и они вместе посмеются над такой глупостью. Ну, это чтоб дорога веселей была.
Однако Володька, немного помолчав, как-то немного робко предложил: "Слушай, Ген. Пойдём туда. Посмотрим. Я ещё ни разу в жизни не видел вблизи немецкий "Тигр". И всё равно, хоть мы и учили в училище военную историю, я что-то как-то не припоминаю вот этого момента, когда немцы пришли сюда, в Ташкент. Я помню, что они рвались к Ирану. Но вот, что они дошли до Ташкента, хоть убей - не помню".
- Как это ты не помнишь!? Ты что совсем уже голову потерял от палящего азиатского солнца и от нашей беспробудной службы? Ты помнишь наш, ну, такой красный, учебник по военной истории? - продолжал сочинять на ходу Генка, думая сам себе, мол, брехать так брехать, мол, погляжу: как глубоко можно здесь занырнуть.
- Конечно, помню - с уверенностью ответил Володька.
- Помнишь там параграф про Сталинградскую битву? Там ещё было много карт боевых действий нарисовано.
- Помню.
- Ну вот. Как раз перед этим параграфом, там есть такой маленький абзацик о бое за город Чирчик. Ты же знаешь, что немцы рвались к Волге.
- Ну, знаю.
- Вот они и решили: зайти нашим в тыл через Ташкент. Ташкент взяли почти без боя: внезапным и сокрушительно вероломным ударом. И конечно, сам понимаешь, после Ташкента - сразу же на Чирчик. Отсюда ж ближе до Волги-матушки. Понимаешь?
- Ну, понимаю, хотя правда не совсем. Однако что-то ни разу не слышал, что немцы брали Ташкент.
- Да они тут недолго были. И этот факт, скажем так, у нас в стране не особо афишируют. Поэтому и параграф, где об этом пишут, не сильно-то и в глаза бросается.
- А дальше что было? - желая пополнить свой багаж знаний по военной истории, спросил лейтенант Сабодин.
- Как что? Ты что, совсем обалдел что ли? - продолжал месить ерунду Генка. Не слышал что ли, что чеченцы, живущие здесь на окраине города, собирались встречать Гитлера с хлебом-солью, и в подарок ему преподнести белого скакуна? (ходили слухи, что чеченцы, которых в городе жило много, собирались Гитлеру подарить скакуна, и за это были репрессированы).
- Слышал. Болтал там, в казарме, Пучок какую-то ерунду, что мол, небезопасно тут ночью по городу шататься: эти чеченцы башку пробить могут. Но спьяну всякое может приключиться.
- Вот! Всё правильно. А дальше - немцы Ташкент взяли, и сразу же на Чирчик. Взяли город, а вот в горы подняться не смогли. Здесь их Азадбашская дивизия и задержала. И вот, этот танк так и стоит с тех пор, как памятник великому подвигу Азадбашско-чурбанской дивизии. Видишь: кругом окопы и всевозможные позиции. Тут была великая и мало кому известная битва.
- Слушай, Ген, - умоляющим голосом сказал Володька - пойдём, посмотрим. Танк ведь всё-таки. Ну что там, а? Туда всего лишь где-то полкилометра - да потом быстренько обратно. Давай бегом пробежимся, если хочешь, чтобы быстрее было.
- Вов, скажу тебе без брехни: нет у меня такого желания. Давай в следующий раз. Я уже был там. Ничего особенного там нет. Прицел снят, все триплексы эти неблагодарные узбеки на сувениры растащили. Движок тоже наполовину разобран. Да и овраг дюжа крутой - по нему сильно не пробежишься. И я, честно говоря, устал: уже третьи сутки на ногах. Даже думаю, к тебе на спину попроситься, чтобы ты меня, как медведь в коробе Машеньку, понёс. Ноги то у тебя покрепче моих будут. Это не я, а ты в училище марш-броски с блином от штанги бегал, так как просто в одном снаряжении тебе маловато было.
- Ладно, нехотя согласился Володька. Но в следующий раз обязательно пойдём. Понял. Обещаешь?
- Слово офицера. В следующий раз ты это чудище узришь вблизи, и если захочешь, даже внутрь залезешь - сказал Генка, желая надеясь плавно выйти из затянувшегося пике шутки, и полагая, что в следующий раз шутка прояснится и будет ещё веселее.
Так, коротая время за болтовнёй, офицеры незаметно до себя добрались до квартиры бабушки Марии. Ребята думали вначале вместе поужинать, а потом Володька собирался отправиться куда-то по своим делам. А Генка мечтал: только бы добраться до кровати и провалиться в бездну скоротечного отдыха.
Но, как только офицеры зашли в квартиру, бабушка Мария запричитала: "Гена, где ты был? Тут пришла телеграмма. Олечка, твоя жена, приезжает. Срочно езжай в Ташкент. Она должна была туда приехать сегодня, ещё до обеда. А уже вечер. Наверное, она тебя там уже заждалась. Вот телеграмма. Читай". Генка взял в руки телеграмму, прочитал. Ничего не понял. Как это жена приезжает? Так быстро? Ведь он только совсем недавно отправил ей телеграмму, чтобы приезжала. "Может что-то тут в числах напутано?" - думал он. "Ну, что ты стоишь как истукан? - не унималась бабушка Мария, и легонько подталкивала Генку к выходу, не давая зайти ему в комнату. Скорее езжай в Ташкент. Но что-то в ней смущало Генку: глаза у неё были какие-то особенные: в них не было переживания, а было что-то другое. "Ну, что ты стоишь, и смотришь на эту телеграмму. Пошли быстрее на остановку, поедем на автовокзал, а потом на автобусе в Ташкент. Я поеду с тобой. Вдвоём будет легче искать, в случае чего" - сказал Володька.
- Нет. Подожди. Давай подумаем. Сейчас уже начало восьмого вечера. Пока доедем до автовокзала, будет восемь, пока доедем до Ташкента - девять, в Ташкенте пока доберёмся от Шастри до железнодорожного вокзала - уже десять. Так?
- Так.
- Так что ж она дура, что ли, что в течение двенадцати часов никак сообразить не может, что её никто так и не собирается встречать? И продолжает усердно стоять на перроне, и вглядываться в лица прохожих, мол, не меня ли это встречают? Я ведь писал ей полный адрес. Скорее всего, она будет сама добираться до Чирчика и до квартиры. Другое дело, что уже поздно, а её ещё нет. Придётся ехать. Но назад, в Чирчик, сегодня уже нам не попасть. Так как добраться до ж/д вокзала удастся не ранее 22 часов. Там минимум час придётся искать да спрашивать. А автобусы ночью сюда не ходят. Придётся там где-то ночевать. А рано утром сюда, в город, и на службу. Так что, бабуль, я сейчас поеду в Ташкент, а ты, если я с Ольгой разминусь, и она приедет сюда сегодня без меня, скажи ей, чтобы раньше завтрашнего вечера меня не ждала. Меня с занятий никто не отпустит. А ты, Володь, лучше оставайся в Чирчике. Мало ли что. Может, опоздаю, или что ещё. А так ты хоть завтра ротному скажешь, что я жинку поехал свою искать. Да за моим взводом присмотришь - сказал Генка, думая сам себе, что вот ещё одна весёленькая ночка предстоит ему.
- Ладно. Пошли быстрее - сказал твёрдым голосом лейтенант Сабодин.
- Идите, идите - с лукавой радостью в глазах подталкивала их к выходу из квартиры в подъезд бабушка Мария.
Когда ребята уже почти вышли из квартиры, бабушка Мария запричитала: "Ой, Гена. Я совсем забыла. Иди-ка сюда. Посмотри. Что это тут такое? Ты не знаешь, случайно"?
"О. Ёлки-палки, - проворчал Генка. Что там ещё такого? Час от часу не легче". И пошёл за бабушкой, которая его потащила за рукав в комнату. Войдя в комнату, он увидел знакомый чемодан, а из-за двери, улыбаясь, выглядывала Ольга, одетая в свой любимый коричневый костюмчик. "Вот это да"! - только и мог промолвить Генка, не веря своим глазам. "Как ты тут могла сама оказаться"?
- Да вот так. На такси доехала. Сказала адрес, и таксист меня сразу же привёз сюда. А бабушки дома не было. Она взяла у тебя в комнате мою фотографию и, оказывается, сама ездила в Ташкент к поезду, чтобы меня там встретить. И ходила там по перрону с этой фотографией, и кричала: "Оля! Оля!". Но мы там с ней где-то разошлись. Я тут немного посидела на скамеечке, и она приехала. Вот, мы уже с ней и познакомились и сдружились, и сидим, ждём тебя.
Бабушка Мария от радости, что ей удалось провести молодых офицеров, что, наконец-таки произошла встреча мужа и жены, вся светилась улыбкой и порхала по квартире, как синичка. "Идёмте ж скорее ужинать. Я вареников с капустой настряпала, да Оля сушёной рыбки вкусной привезла - приглашала всех на кухню бабушка Мария.
После ужина, когда они остались одни, Оля сказала Генке: "Ген, бывают же такие добрые люди. Но вот только жалко, что с такой несчастливой судьбой. Ты знаешь, пока мы тут сидели, бабушка Мария рассказала мне, что она из Ленинграда. Что, когда их эвакуировали, то в самолёт, где сидели её маленькие дети, попал немецкий снаряд, и все кто был в этом самолёте, погибли. Потом её муж был ранен и лечился в госпитале в Ташкенте. Она приехала к нему сюда. И тут у них родился ещё один мальчик - Витенька, как она его всегда ласково называла. Мужа потом опять забрали на фронт. Судьба его ей неизвестна, но с войны он не вернулся. А Витенька её, когда уже был взрослым, утонул в канале. С тех пор она и живёт одна. Помогает, кому может. Вот как-то приютила каких-то сектантов, а они её обижали, выгоняли её из квартиры. Она ходила ночевать по знакомым. Потом о ней вышла большая статья в мастной газете. И после этой статьи пришла милиция и всех этих сектантов выгнала". И Ольга протянула Генке потрёпанную газету. Генка взял газету, прочитал заголовок: "Как живёшь, бабушка Мария?" - было выведено там жирными буквами.
Бывало вечерами, когда Генке удавалось приходить пораньше со службы, бабушка Мария читала вслух Генке и Оле выдержки из своей, как она говорила, единственной отрады - Библии. Но, честно говоря, Генка тогда мало понимал, и мало задумывался над тем, что читала бабушка Мария. Однако эта книга вызывала в нём какой-то необъяснимый интерес, что-то глубоко внутри тянуло его к тому, что было в ней. Но тогда ещё не пробил Генкин час для уразумения текстов книги сей. Видать, чтобы человек потянулся к познанию Всевышнего, человеку этому должно много пострадать или согрешить и испугаться содеянного, и, понимая, что сделанного не воротишь, уповать на неведомую силу, которая может избавить от страданий раскаяния и страха перед расплатой.
В те дни по войскам специального назначения прокатилась траурная весть: свой первый бой батальон спецназа, дислоцировавшийся в Асадабаде, закончил большой трагедией. В результате налёта на кишлак, в котором, по сведениям агентурной разведки, находился большой отряд душманов, батальон потерял убитыми почти целую роту солдат. По словам офицеров, Генка понял, что произошло следующее. Батальон в составе трёх рот выдвинулся из пункта постоянной дислокации для выполнения специального мероприятия - налёта на базу душманов. Две роты были расположены на господствующих высотах справа и слева от кишлака, а третья рота пошла в кишлак для зачистки его от душманов. Однако, войдя в кишлак, там она никого не обнаружила. Разведчики доложили командиру роты, что заметили большую группу вооруженных людей, уходящую по ущелью в соседний кишлак, который находился не поймёшь на чьей территории: толи на афганской, толи уже на территории Пакистана. Ротный доложил комбату, что кишлак, в котором находится его рота, чист, а противник ушёл в соседний, расположенный в нескольких километрах в сторону к Пакистану. Комбат якобы приказал преследовать и уничтожить противника. Однако высотки над соседним кишлаком не контролировались нашими солдатами. А когда спецназовцы втянулись в тот злополучный кишлак, то в нём и на высотках вокруг него их уже ждали так называемые "черные аисты" - арабские наёмники. Подойдя к кишлаку, ротный приказал одному взводу подняться на расположенную недалеко господствующую высотку, чтобы в случае чего прикрыть огнём роту. Взвод направился к высотке, а рота вошла в кишлак. Однако взвод прикрытия так и не добрался до высоты, так как напоролся на встречный огонь душманов, залёг и начал вести бой в окружении на выживание. А внизу в кишлаке начался расстрел, почти в упор, наших оставшихся трёх взводов. Душманы, подтянув дополнительные силы, блокировали выдвижение наших оставшихся двух рот к месту боя и продолжали уничтожать наших солдат, рассеявшихся группами и по одиночке по чужому и совершенно незнакомому для них кишлаку, в котором они совершенно не ориентировались и, понимая, что подмоги ждать неоткуда, вели свой последний бой, жестокий и смертельный. Позже на подмогу асадабадскому батальону прибыли подразделения батальона спецнац из Джелалабада. Один офицер этого батальона впоследствии рассказывал лейтенанту Скребцову, как он лично расстреливал из вертолёта Ми-24 наших солдат, которых уже вели в плен в Пакистан. Он сказал, что это было единственное, что он мог тогда сделать для наших парней, ибо в плену с них бы с живых шкуру сняли. Арабы жестоки. И лучше этим солдатам быть расстрелянными из пушек своих же МИ-24, чем быть зверски замученными душманами. Он хорошо помнил, что два русских парня, в которых они тогда стреляли, были одеты, почему-то, в маскировочные халаты, хотя в спецназе своя специальная форма есть.
Потом, в годы распада Советского Союза, Генка выступление маршала Ахромеева, который тогда говорил о бесчинствах солдат и офицеров 40-й армии. Говорил, что, мол, генеральная линия коммунистической партии идёт в истинном направлении, и что вывод войск из Афганистана - это всё правильно, и что ему даже известны случаи, когда наши офицеры сами расстреливали советских солдат, которые попали в плен к душманам. Генка тогда вспомнил случай с асадабадским батальоном. А слова советского маршала слушать - себя не уважать. Ведь маршалы - они ни рыба и ни мясо, так как они больше жизнью своей армии не живут, она, армия, их больше не интересует. Они от этой армии уже получили всё, что хотели, а в политическую жизнь им путь с рождения самого института маршалов запрещён. Их в стране, похоже, держали за холопов, которые выполняли роль слепых пастырей. Маршалы свысока смотрели на генералов, не любили старших офицеров, не видели младших офицеров, прапорщиков они просто презирали, а солдат ненавидели. А вот своих политических вождей боялись - как же, ведь политики и от кормушки отогнать могут, совершено не взирая на предыдущие годы рабского служения. Будет ли нормальный человек серьёзно слушать речи такого рода людей? Хотелось бы посмотреть, чего бы пожелал сам этот маршал, когда его самого в качестве пленного тащили бы к себе на расправу моджахеды, а в этот момент над ними кружили бы наши вертолёты, но не имели бы возможности сесть. Или, когда бы ему связали за спиной руки, вытащили бы из наступательной гранаты чеку и эту гранату засунули бы ему в штаны, и при этом дали бы хорошо коленом в живот. А в этот момент над ним и теми, кто над ним глумился, кружили бы наши вертолёты МИ-24. Разве не пожелал бы маршал вызвать огонь на себя? Но маршал прекрасно знал, что в такой ситуации ему никогда не бывать, поэтому то, что хотел, то и болтал, но ничего путного для солдат своей армии не делал, а занимался только вредительством, которое и закончилось развалом не только армии, но и самого государства. Ведь тот, кто разрушает свою армию, тот рубит сук, на котором сидит, если он, конечно, не служит иностранному государству.
Крах любого государства начинается с реформирования армии. Как только начинаются реформы в вооруженных силах - это явный признак того, что это общество поражено тяжёлым политическим недугом и значит, вскоре будут какие-то очередные жизненные перемены. И, скорее всего, не в лучшую сторону для основной массы народа. Когда у человека высокая температура, это означает, что его организм поражен каким-то вирусом. Так и здесь. Маршалы выкрикивают бестолковые речи с трибун, а в это время солдаты армии этого маршала гибнут в чужой стране, которая не нужна ни этим солдатам, ни их родителям, ни их будущим детям, ни даже внукам. Да и самому маршалу на эту страну глубоко наплевать. Гибель этих ребят бесполезна, как и гибель тех парней из той роты специального назначения асадабадского батальона. Эта была первая рота. Ею командовал капитан Цебрук Николай. Взводом в этой роте, который был послан на горку перед кишлаком, командовал Генкин друг - Саня Кистень. Когда Генка услышал об этом, то какой-то тяжёлый и холодный ком сжался у него в груди. "Ну вот, теперь ещё и Саня пополнил список наших потерь", - подумал Генка. Однако потом он узнал, что Саня не погиб, а только получил тяжёлое ранение в голову и лежит в госпитале в Кабуле. Однако такое известие не сильно облегчило тревогу о друге и о состоянии дел там, за речкой, в горах Гиндукуша, ведь у него самого билет туда уже был, так сказать куплен и лежал в левом нагрудном кармане. Осталось его только вытащить и предъявить кондуктору.
В те дни часто звучала песня, в которой были такие слова: "Сядь в другой поезд, будь ты, как ветер. И не заботься ты о билете. Листик зелёный зажми ты в ладони, и прошлое больше тебя не догонит...". Только вот Генке не особо-то хотелось, чтобы прошлое его не догоняло, ему вообще не хотелось, чтобы оно далеко уходило. Ведь в прошлом рядом с ним были его друзья, были замечательные годы учёбы в училище, чудесные школьные годы и тёплое, безоблачное и счастливое детство. И хотя уход прошлого якобы в никуда неизбежен, однако без прошлого нет настоящего, а без настоящего и прошлого нет будущего. Тот, кто не ценит прошлого, тот не достоин будущего - это закон единства этого мира.
Лейтенанту Скребцову, несмотря на плотный служебный график, очень нравилось служить в батальоне капитана Ершова. Офицеры в основном, все подобрались спортивные и дружные. Ежедневно с утра и до обеда молодые офицеры вместе с солдатами были в поле и отрабатывали там такие вопросы, как скрытное передвижение в горах к месту засады , встречный бой, бой в окружении, посадка разведчиков в вертолёты под огнём противника, высадка из вертолёта, при его зависании над землёй, эвакуация раненых и убитых с поля боя под огнём противника, рукопашный бой с противником: один на один, один против двух. Большинство солдат занималось с интересом. Особенно нравилось бойцам заниматься рукопашным боем. Часто вечером, уже после занятий, лейтенанты Скребцов и Андрей Юрченко занимались ещё сами для себя карате, и желающих солдат брали с собой. Однажды Генка с Андреем начали спарринг. Андрей был жёстким бойцом. Его атаки были всегда быстрыми и довольно болезненными. Андрей, как обычно рванул в атаку, а Генке всегда больше нравилось работать вторым номером: то есть контратаковать, когда противник уже набрал скорость и на полных парусах летит к своей цели. А в этот раз или Генка не рассчитал, или Андрей слишком сильно рванул вперёд, но удар уро-маваси с задней ноги вместо того, чтобы пролететь у Андрюхи перед самым носом и слегка охладить его пыл, пришёлся ему прямо в горло. Послышался звук, наподобие хруста. Андрей упал без сознания навзничь. Генку обдало холодным потом. "Наверное, я сломал Андрюхе кадык - подумал он. Что ж теперь будет?". Рядовой Богомолов, который принимал участие в тренировке, побежал и принёс флягу с водой. Когда Андрея полили, он пришёл в себя, поднялся, держась двумя руками за горло. "Андрюх, прости. Я не хотел. - стал оправдываться Генка. Как горло?". "Да ладно тебе как девчонке причитать. Ничего тут страшного нет. Видишь: живой. Всё остальное заживёт как на собаке. Можешь не беспокоиться - прохрипел Андрей. Сейчас, немного оклемаюсь и продолжим".
- Нет уж, милок. Я думаю с нас обоих на сегодня достаточно. Продолжим завтра, или как-нибудь в другой раз - поспешил с ответом Генка. Хорошего боя сегодня больше не получится: ты, Андрей, или будешь слишком осторожничать, или начнёшь мстить. А как то, так и другое может закончиться опять плохо. Лучше пойдём, и поныряем в бассейн с вышки. Водичка в бассейне холодная и пылоосвежающая.
- Да, скорее всего, ты прав. Пойдём, Ген, поныряем.
Шли дни, бежали недели, и незаметно пролетел почти весь апрель месяц. Как-то в конце месяца к Генке после офицерского совещания в учебном полку спецназа подошёл лейтенант Андрей Зюбин, он же Сенсей, и говорит: "Ген, у меня есть возможность почти на целую неделю домой к жене в Душанбе слетать. Я в четверг меняюсь с наряда и, значит, в пятницу и в субботу меня никто искать не будет. С субботы на воскресенье я снова в наряде - в понедельник и во вторник я опять никому не нужен. Ведь нас к боевой подготовке молодых солдат не привлекают, и мы только и делаем, что через день - да на ремень в наряды ходим. В общем, если бы кто-то вместо меня заступил с субботы на воскресенье, то я на целых шесть дней смог бы убыть в самовольную отлучку. В случае чего мой телефон есть у Игорька Ящишина. Он в курсе. Так вот. Попросил я Володьку Сабодина вместо меня в наряд сходить на выходные: он всё равно ни черта толком не делает ни в субботу, ни в воскресенье. Ведь у вас в батальоне учебных занятий в эти дни тоже нет. А Вовка без жены. Лежит, да книжечки почитывает в эти дни. Ни в кабаки, ни по бабам не ходит. Короче, ведёт паразитический образ жизни. Так что какая ему разница, где книжку читать: дома на койке или стоя помощником дежурного по полку? Он здоровый как бык, ему без выходных можно не то что месяц, а целый год работать, и ничего с ним не случится. А он, представляешь, говорит мне, что не пойдёт в наряд вместо меня. Мол, каждый из нас должен есть свой хлеб. Во как. А я ему говорю, что мол, если тебе когда надо будет поменяться нарядами, то тогда и я, может, тебе помогу. А он мне сказал, что не собирается никого просить меняться нарядами. Я сейчас Сеню Татарчука хочу найти и его попросить заступить вместо меня в наряд в субботу, он тоже здесь без жены, а с кабаками без него в субботу ничего страшного не случится. Ну, а если и у Сени какие-то вдруг проблемы, то как насчёт тебя? Сможешь помочь?". "Андрюх, если честно, - сказал Генка, - то не очень как-то хочется. Но если партия говорит: "надо", то комсомол отвечает: "Есть!". Всё будет "Оkау", Андрей". Однако Андрей к Генке больше не подошёл, из чего Генка сделал вывод, что Сеня Татарчук пожертвовал одним своим вечером в кабаке ради своего друга Сенсея.
И опять шли минуты, бежали часы и пролетали дни. И вот лейтенант Сабодин наконец надумал вызвать к себе свою супругу Светлану. Стал он думу думать: когда ж лучше всего ей к нему приехать. Генка над ним подтрунивал: "Вов, она ж у тебя в положении и ей нельзя даже на троллейбусе в центр города ездить. А тут, в такую даль хочешь, чтобы она попёрлась. А вдруг, какой случай?". Володька не обижался на такие слова, ибо он знал, что это не со зла, а ради дружеского прикола Генка так говорил. И вот исчисления были произведены, и Светлана наконец-то должна была приехать, и в самый, так сказать, светлый и удачный день. А этот день был действительно светлым и радостным не только для лейтенанта Сабодина, но и для всех граждан великого Советского союза. Этот день был - 9 мая. Масла в огонь этого праздника для лейтенанта Сабодина подлил ещё тот факт, что он заступал в наряд, как самый добросовестный, а вернее - непьющий офицер, который не позволит себе в столь великий и торжественный день праздника Победы не то чтобы лишнюю, а совершенно никакую стопочку спиртного, чем избавит командование от лишних хлопот. Итак. Праздник. Кругом полно патрулей. В подразделениях усилена бдительность. А вдруг враг внезапным танковым ударом ворвётся на мирно спящие улицы Чирчика? Тогда как же без бдительности? Да ещё и этот праздничный наряд. Тут-то лейтенант Сабодин забегал. Кто встретит Свету в Ташкенте? Володька подошёл к Генке, спрашивает: "Ген, что делать?". А Генка ему говорит: "Пойди к Андрюхе Зюбину, попроси его вместо тебя в наряд сходить. Я точно знаю: он свободен".
- Да я просил его уже.
- Ну и что?
- Да он мне сказал, что каждый из нас должен есть свой хлеб.
- Ну, всё правильно. Ты же сам говорил, что не собираешься ни с кем меняться нарядами. Вот теперь и не меняйся. Не стоит плевать в колодец: пригодится, водицы напиться. Володь, я бы пошёл вместо тебя, но пообещал своей жене сходить с ней в кино. В кинотеатре "Навои" будет идти французский полуторачасовой мультфильм "Властелины времени". В прошлые выходные я был в наряде, ты же знаешь. Спроси ещё у Гоши, может он чем поможет. Но и из Гоши, то есть из лейтенанта Игоря Сорокина, тоже помощника не получилось. И пришлось Володьке заступать в этот вдвойне праздничный для него наряд. Но для молодого лейтенанта, окончившего Рязанское воздушно-десантное училище, преград не существует. Володькина жена Света была встречена и доставлена на место в целости и сохранности. Правда, для этого помощнику дежурного по полку лейтенанту Сабодину пришлось угнать из части дежурный "Урал" и целый полк спецназа какое-то время находился без дежурной машины. И если бы враги об этом узнали, то они наверняка бы не упустили такого выгодного для нападения момента и врезались бы своими танковыми клиньями в праздничные демонстрации трудящихся. Вот тогда бы лейтенанту Сабодину не поздоровилось.
Вообще с этими жёнами молодым офицерам только одна морока. Правильно говорил Игорь Васильев: настоящая жизнь должна начаться после увольнения в запас в чине младшего лейтенанта и в возрасте сорока лет. Вот тогда, будучи свободным от выполнения служебных обязанностей, обеспеченный жильём и финансовым довольствием уволенный в запас офицер может смело создавать семью и уделять ей должное внимание. Возможно, на решение многих молодых офицеров обзавестись женой повлияла ликвидация в Рабоче-крестьянской Красной армии института денщиков. Кто приготовит офицеру поесть, когда он еле-еле таща ноги от усталости, придёт к своему очагу со службы на отдых? Кто ему постирает его пропитанные потом и грязью полигонов вещи?
Хотя, история Красной армии знает случаи борьбы отдельных офицеров с такого рода несправедливостью. Вот, например, старший лейтенант Игорь Пучков по прозвищу Пучок, утомлённый не только служебными обязанностями, но и необходимыми трудами по устройству своего личного быта, взял из своей разведроты одного плохо говорящего по-русски, но добросовестного и усердного узбека, привёл его в свою офицерскую келью, и как смог, так и объяснил этому солдату круг его обязанностей по устроению его бытовых условий. При этом Пучков, видимо, многократно повторял слово "денщик". И солдат твёрдо уяснил и даже проникся глубокой верой в то, что он теперь не кто-нибудь, а денщик самого старшего лейтенанта Пучкова, грознее которого для него на тот момент его жизни для него никого не было. Узбек добросовестно выполнял все свои обязанности: стирал бельё, мёл и мыл полы, наводил порядок в личных вещах Пучка, готовил вкусные блюда к приходу страшного лейтенанта Пучкова со службы в свою келью, находящуюся в офицерском общежитии. И всё шло как нельзя лучше, но тут, как назло, в часть приехала проверка из штаба округа. И вот, в один из ясных и солнечных дней, который не предвещал ничего плохого, комиссия в составе генерала и множества, кружащих вокруг него, словно мухи вокруг цветка, полковников и подполковников отправилась насладиться зрелищем: как живут в общежитии советские офицеры. И вот, когда эта весёлая компания вошла в комнату старшего лейтенанта Пучкова, то её умилённому взору предстала картина: посреди комнаты - таз с мыльной водой, над тазом склонился солдат-узбек, с засученными рукавами, пилоткой на голове, на груди у него, как у заправской домохозяйки, надет фартук. И солдат сей, с серьёзным видом и с верой в успех своего дела, пытался отстирать грязные и рваные носки старшего лейтенанта Пучкова. "Ты кто такой?! И что ты тут делаешь?" - взревел генерал. "Как кито я такая?" - удивлённо переспросил узбек. И с гордостью, приложив руку к головному убору, отрапортовал: "Моя денщик старшая лейтенанта Пучкова!". После этого случая, который показал, что все усилия политотдела части никаких результатов не дали и в среде красных командиров продолжает жить офицерский дух царской армии, старшего лейтенанта Пучкова вызвали к командиру части, вежливо попросили его встать в дверном проёме лицом на выход и спиной к командиру и замполиту, приказали наклониться пониже, и выписали ему сапогом на заднице предписание для убытия в состав 40-й армии, помогающей братскому афганскому народу бороться с пережитками прошлого и строить счастливую коммунистическую жизнь. Вот как бывает в нелёгкой офицерской жизни. Так что многие женщины - офицерские жёны обязаны своим статусом дальновидным коммунистическим вождям, которые запретили офицерам брать себе денщиков из числа солдат. Ну а обязанности денщиков кто-то должен же выполнять!
В мае месяце Генка получил первое письмо из Афганистана. На фирменном конверте, на котором был изображен красавец-козёл, был выведен каллиграфическим почерком обратный адрес: полевая почта 83428, Козлову В.С. Генка с нетерпением и радостным чувством, что получил от друга весточку, аккуратно вскрыл конверт. С тетрадного листа в клеточку полился красивый почерк. "Здравствуй, Гена!!! С огромным приветом Владимир. Сегодня 06.05.85 г. получил твоё письмо, огромное спасибо, был очень ему рад. Конечно, очень жаль, что мы не встретились с тобой в Чирчике, но в этом винить некого. Я даже не знал, что ты ко мне заходил. Сювасёк сказал мне, что ты приехал, и на следующий день я заступил в караул ровно на 6 суток, и не мог попасть ни домой, ни куда-нибудь ещё. Бойцы погрузили мои вещи, и лишь в день отъезда я вырвался домой на 2 часа. Вот такие были у меня дела. Как ты уже знаешь, доехали мы до места довольно-таки хорошо. Вначале устраивались, затем приступили за работу. Работа пока стоит на месте. Я был один раз, и то, после этого меня больше не пускают. Разбираются. Немного не так себя повёл начальник политотдела бригады. Ходил я на выход, срубил нескольких человек, документы их сдал. Оружия у них не оказалось, так как они были сигнальщиками. Поэтому сейчас ротный ушёл с моим взводом, а я рулю ротой. Совещания, планы, расписания - вот мой удел. Живём здесь довольно-таки дружно. Днём купаемся в бассейне, вечером занимаемся своим делом. Очень жаль, что погиб Чижик. Ромку Потанина ранило в руку. Старшего лейтенанта Шейко тоже ранило: оторвало одну ногу. Он искал своего бойца. Это выпуск Олега Шибанова. Вот такие пироги. Выслать фотографию пока не могу. Ты ведь знаешь, там, где я фотографируюсь, плёнка не выходит: физиономия у меня не фотогеничная. Слышал, что у тебя не всё в порядке со здоровьем. Поэтому напиши мне подробно. Передавай привет нашим ребятам. Тебе тоже наши передают привет. Также передавай привет Ольге - своей жене. На этом заканчиваю письмо. Пиши. Обнимаю и крепко жму руку. Твой друг Владимир. Май 1985 года".
"Интересно, - подумал Генка,- откуда он знает, что у меня опять начали на марш-бросках болеть ноги? Я ведь только один раз был в госпитале и поинтересовался причиной. Там меня посмотрели и сказали, что всё в порядке". Ещё на третьем курсе училища у Генки на 10-ти километровых марш-бросках иногда на внешней поверхности голени деревенели мышцы, и ноги ниже колена становились холодными как лёд. Приходилось останавливаться и сильно их растирать, после чего кровь вновь начинала циркулировать, и можно было бежать дальше. Генка считал, что причиной этого является недостаточно натренированные ноги, и во время тренировок проделывал дополнительные упражнения для прокачки мышц голени. Однако, когда-никогда, а всё равно такие случаи на марш-бросках у него случались. На четвёртом курсе ничего такого у Генки больше не было, во время службы в Чучково тоже, а тут вдруг иногда опять на марш-бросках начали деревенеть голени. Хотя, в этом не было ничего удивительного. Эти ноги были просто перегружены и не знали покоя с 1979 года от бесконечных кроссов, марш-бросков, полевых занятий и выходов на стрельбище, ежедневных тренировок по рукопашному бою. С 1979 года по 1980 - служба в разведывательном взводе отдельного парашютно-десантного батальона, дислоцировавшегося в пригороде Лейпцига в местечке под названием Шинау, в Германии. А молодому солдату в ВДВ ох как несладко живётся! Очень часто не только день, но и ночь на ногах проводить приходилось. Потом учёба в воздушно-десантном училище, где тоже, как в песне - "ни минуты покоя. А может это любовь? Вот, что это такое!". Вот ноги и требовали естественного для себя - отдыха. Но поскольку у молодого лейтенанта, как и у каждого военного, в голове мозгов не очень-то и много, Скребцов делал из болезненной усталости и перетренерованности своих ног очень глубокомысленные выводы: он полагал, что необходимо увеличить нагрузку. И опять во время тренировок начал проделывать больше упражнений на прокачку мышц голени. И то ли мышцы решили, что с такого рода дураком бороться бесполезно при помощи болевых сигналов, которые они посылали в мозг, не зная того, что там почти ничего нет, чтобы этот сигнал достаточно правильно расшифровать, то ли что ещё, но со временем боли ушли и перестали беспокоить во время длительного бега или марша.
Буквально на следующий день, придя поздно вечером со службы, Генка опять получил письмо, на этот раз - от Ивана Рыбалко. Как приятно получать от друзей письма! Когда вскрываешь конверт, ощущаешь некоторое волнение: как они там, ведь уже почти как два месяца воюют. Генка, пока бабушка Мария и Ольга разогревали ему поздний ужин, развернул конверт, достал небольшой листок с ровным и приятным подчерком. Прочитал:
"Здравствуй, Гена. Уже который раз собирался написать тебе: всему причиной - незнание твоего адреса. Спасибо за фотографию. Если бы ты знал, как я жалею, что мы не попали служить с тобой вместе. Приезжал в Чирчик, надеялся тебя увидеть, но опять не повезло. А тут, как назло, и ребята не знали твоего адреса. Но это, я считаю, всё поправимо: с июня у меня отпуск. Но это ещё не всё. В начале своего отпуска собираюсь жениться. Если ты до этого времени будешь ещё в Чирчике, думаю, не откажешься быть у меня свидетелем. Здесь мы уже обжились, уже кое-что посмотрели. На счёт бульбашей (Асадабадский батальон - прим. автора) слухи до тебя дошли правильные. У Ромы Потанина после ранения с рукой уже лучше стало. Олег Шейко недавно, уже после моего приезда, подорвался на мине - оторвало ему левую ногу, а правую покалечило. Отправили его уже в Союз. Фрол недавно пришёл с задания с уловом. Много наших ребят уже уехало в отпуск: Валера Козел, Андрей Стойков. Да, кстати, Андрюхе Зюбину я обещал очки, но когда я вернулся, Валера Козел уже уехал, так что я ему их сам привезу, когда приеду в отпуск. Короче, у нас всё нормально. Все ребята передают привет тебе. Передавай нашим тоже. Когда приеду, поговорим обо всём. Огромный привет Ольге. Извини за почерк: перемотал руку, а теперь и писать нормально не получается. Крепко обнимаю. Иван. Пиши".
"Да, - подумал Генка, - ребята там, а я всё ещё здесь в Союзе. Они уже воюют, а я всё ещё в учебном подразделении. Конечно, это не так уж и плохо: можно получше подготовиться, но и у подготовки есть свои пределы. Всё таки в данной ситуации более подходит принцип: раньше сядешь - раньше выйдешь, если конечно не вывезут на "Чёрном тюльпане". Но от судьбы не убежать. Если суждено погибнуть, то рано или поздно это всё равно произойдёт. Так может быть пусть будет раньше, чего тянуть кота за хвост?".
"Гена, ты где там пропал? Иди ужинать, - услышал Генка голос бабушки Марии с кухни. Мы с Олей картошки поджарили, которую ваши родители из Рязани прислали. У нас тут картошки сейчас не купить. Ну, иди".
- "Иду, иду, бабуль. Можете считать, что этой жареной картошки уже на столе нет, и она находится там, где ей и положено быть - в желудке, который расположен в непосредственной близости от моей военной рубашки", - подшучивая, ответил Генка.
А через неделю пришло ещё одно письмо из Афганистана. Конверт простой, солдатский, без марки. В адресе отправителя : полевая почта 96044 и роспись, которая начинается с заглавной "А", потом идёт чёрт те что, а в конце заглавная "М". "Ну, да тут дураку ясно, чих это рук дело,- подумал Генка. Александр Москаленко. Кто это ещё может быть".
Саню Москаленко все его друзья звали Шурой или Лисим, подражая азиатскому акценту Раима Нуманова, который и прозвал его так, за то, что Шура однажды, ещё на первом курсе училища, имел неосторожность подстричься налысо. Шура сразу же после окончания училища, так как он изучал персидский язык, был направлен в Афганистан, в 4-й батальон спецназ, дислоцировавшийся в Кандагаре. "Интересно, что тут пишет Лисий", - с радостью вскрывая конверт, думал лейтенант Скребцов. А письмо, улыбаясь открытым и простодушным лицом Шуры Москаленко, гласило:
"Здравствуй, Зилёний! Сегодня получил твоё письмо. Я, правда, был ошарашен. Большое спасибо. Ты даже не представляешь, как я рад. Напишу всё с самого начала. Андрей, наверное, тебе рассказал, как я уезжал в Афганистан, поэтому я продолжу. Приехал я в Ташкент 25 декабря утром, и здесь же в Ташкенте встретил Вову Гусева. Где-то дня два нам оформляли документы, и через два дня мы встретили всех наших "чурбанов" (т.е. тех, кто изучал персидский язык - прим. автора), кроме Карена Таривердиева. Карен уже был в Газни. Ну, конечно, само собой, напились до поросячьего визга. А 28 декабря вся наша толпа уехала на ту сторону. Остались только мы с Володей, уладить все оставшиеся дела. И лишь только на Новый год мы попали в часть. Представляешь? Ну, что можно сказать? Кандагар сам знаешь, какое место. Да ещё жара замучила: + 50 в тени. Здесь из нашего училища много ребят: Серёга Козлевич, Лёха Рожков, нас трое: я, Вова Гусев и Ромик Потанин, Лукоянов, Кривенко. Короче, нас тут целая рязанская мафия, так что жить можно. Я сейчас в госпитале: что-то желудок замучил. Приезжал ко мне из Лашкаргаха Шура Шапарин. Там тоже очень много наших. Вообще, по соседству с нами служат: Толстый Козлевич, Ваня Рыбалко, Рижий, Вова Ковтун, Лёва, Шура Сокольский, Шура Климочкин, Химарь (Химаря я недавно видел), Лавёр. Короче, все загремели под фанфары. С 17 марта по 6 мая я был в отпуске. Если бы я знал, что ты в Чирчике, обязательно заехал. Но так получилось. Про Раима я узнал уже по приезду из отпуска от Юры Захарова и Толика Ермошина. Встретил я их в Кабуле. Юрик ехал из отпуска, а Ермошин - на службу в Шинданд. Рома Потанин жив и здоров, правда, его ранило в руку. Он и Вова Гусев представлены к "Боевому Красному Знамени". Вот такие у нас дела. Если надумаешь ехать, то просись к нам. Мы тебя здесь все очень ждём. Особенно я. У нас летом будет большая замена, да и сейчас много свободных должностей. Так что давай. Очень ждём тебя. Передавай привет нашим ребятам. Андрюше большое спасибо от меня. До свидания. Привет вам всем от беззубого чурбана. Пиши. Очень буду ждать ответа. Крепко тебя обнимаю. Лисий.
P.S. Гена, поздравляю тебя с законным браком. Жаль, что я не узнал вовремя о таком событии. Эх! Вот погулял бы. Ну а у меня на ближайшую пятилетку не намечается".
"Так,- подумал Генка,- завтра же пойду к комбату и буду проситься, чтобы он поспособствовал мне поскорее убыть в Афган. И если можно, конечно, или в Кандагар, или в свой батальон в Лашкаргах. Там везде меня давно уже ждут наши ребята. Воевать вместе с друзьями лучше, чем потом без них. Хватит тут торчать. Летать - так летать, стрелять - так стрелять. А если вогнал плуг в борозду, то - назад не оглядывайся".
Прошло всего лишь несколько дней после того, как Генка получил письмо от Шуры Москаленко, и тут вдруг он узнал от Андрея Зюбина, что Шура лежит в госпитале в Ташкенте. "Как, уже? Так быстро? - подумал лейтенант Скребцов. Я ведь только что от него письмо получил" Да. На войне всё меняется молниеносно: в обед напишешь письмо другу, а вечером этого же дня вполне возможно пулю или осколок поймать. И при всём при этом можно намного быстрее оказаться в Союзе, чем собственное письмо.
Узнав от Андрея, что Шура в Ташкенте, Генка тут же отправился к командиру роты капитану Бигоцкому и отпросился у него, чтобы навестить друга. Прибыв в госпиталь, Генка был удивлён количеству раненых солдат. Кто-то ходил без руки, кого-то, безногого, возили на инвалидной коляске, кругом можно было видеть ещё вчерашних школьников, молодых мальчишек-солдат, с перевязанными головами, руками, ногами, на костылях - всё прямо как в кино про Великую Отечественную войну. Генка не сразу нашёл Шуру. Шура, с большим трудом передвигаясь на костылях, вышел из офицерской палаты. У него было ранение в ногу. Пуля попала точно в коленную чашечку и раздробила её и коленный сустав вдребезги.
"Ну, Лисий, колись: рассказывай, как ты умудрился ногою душманскую пулю поймать?" - полушутя, полусерьёзно спросил его Генка.
"Ну как, как? Тебе, Зелёний, твоими шершавыми мозгами это вряд ли удастся понять. Но, всё-таки я попытаюсь тебе что-нибудь втолковать, - так же полушуткой отвечал Саня, подражая азиатскому акценту Раима, который окрестил Генку "Зелёним" в честь крокодила Гены. Одна из групп нашего батальона, сидевшая в засаде у калатской дороги, была обнаружена и атакована духами. Я вместе с бронегруппой поехал к ним на выручку. Эту группу мы вытащили с боем из кишлака, а когда уже возвращались домой в батальон, сами попали в засаду. Я сидел на броне на последней машине. Гляжу: на горочке, прямо из поля поднимаются во весь свой рост несколько духов, и прямо от бедра начинают нас поливать из своих калашей. Я толком даже и дёрнуться не успел, как почувствовал какой-то тупой удар, слетел с брони и свалился на землю. Глядь - а броня попылила дальше. А я лежу в клубах пыли и никак не могу дотянуться до упавшего рядом автомата. Ну, думаю: сейчас пыль рассеется, и духи меня тут же заметят. Но наши, видно, спохватились и вернулись за мной. И вот, я здесь".
"Да, Шура, тут комментарии излишни, - задумчиво промолвил Генка. Ну а вообще, как там воевать, можно-то?".
"Да в принципе можно, - пожав плечами, отвечал лейтенант Москаленко. Только вот духи очень злые: дерутся до последнего. А так, в общем-то, ничего. И жить и воевать можно".
Попрощавшись с Шурой, Генка отправился на автобусную остановку Старая Шастри, там сел на Чирчикский автобус и отправился в свой учебный батальон. По дороге, глядя в окно на беспрерывно тянущиеся восточные дворы вдоль дороги, Генка думал о том, как он сейчас приедет в Чирчик, и сразу же пойдёт к командиру батальона капитану Ершову и попробует объяснить ему свою ситуацию. Комбат должен его понять. Он человек хороший. Между лейтенантом Скребцовым и комбатом было какое-то внутреннее взаимопонимание. Чувствовалось, что комбат с уважением относился к этому молодому лейтенанту. Ситуация с комбатом Ершовым в Чирчике для лейтенанта Скребцова была диаметрально противоположной ситуации с комбатом Давидюком в Чучково. Если бы комбатом был другой какой-нибудь человек, типа майора Давидюка, то Генка вряд ли бы пошёл к нему за советом. Не любил Генка к начальству хаживать да кланяться ему. А здесь он шёл не к командиру батальона капитану Ершову, а к человеку - Ершову Сергею Николаевичу, который был старше и значит, понимал ситуацию лучше. И Генка ему доверял.
Подходя к КПП батальона, Генка подумал: "Лучше вначале пойти к комбату, а потом в роту, так как в роте могут чем-нибудь сразу же загрузить и комбата, возможно, сегодня и не удастся увидеть. А не стоит откладывать на завтра, то, что можно сделать сегодня. Канцелярия комбата располагалась в первой казарме, стоящей сразу же за КПП. Пройдя через КПП, лейтенант Скребцов пошёл по дорожке в сторону первой казармы. Когда он проходил мимо курилки, где на скамеечке сидели солдаты-курсанты и несколько сержантов, один из сержантов, увидев проходящего мимо офицера, подал команду: "Встать! Смирно!". Солдаты и сержанты подскочили и вытянулись по стойке "смирно". В те, уже далёкие от сегодня, дни в учебных подразделениях советского спецназа был железный уставной порядок: попробовал бы кто-нибудь из солдат или сержантов не отдать воинское приветствие офицеру или прапорщику. Даже ужасно подумать, что было бы с таким солдатом или сержантом. Про внешний вид и говорить нечего: про нечищеные сапоги, или висящий не там, где это требуется, ремень, или грязный подворотни никто не допускал. Дав команду: "Вольно. Садись!", лейтенант Скребцов подошёл к солдатам и дружеским тоном спросил одного из сержантов: "Не знаешь, комбат у себя?". "Так точно, товарищ лейтенант. Только что зашёл к себе в канцелярию", - ответил сержант. "Хорошо", - толи себе, толи сержанту сказал Генка, и направился к комбату.
Комбат выслушал его спокойно, безэмоционально. Лицо его было серьёзным. Он сказал: " Ну что ж, ладно. Я тебя понимаю. Хочешь поскорее в Афган, чтобы вместе с друзьями пройти этот непростой этап своей жизни. Но подумай ещё разок. Может, останешься здесь, у меня в батальоне, я переведу тебя из резерва командующего к себе в штат, если будешь и дальше так служить, как сейчас, то через год получишь роту. Это не так уж и плохо для начала офицерской карьеры. Хотя, я не гарантирую тебе, что, став через год ротным, или даже ранее того, ты не попадёшь туда, за речку. У меня у самого, несмотря на мои ранения, нет никакой гарантии, что не поеду туда ещё раз. Так что подумай ещё немного. А завтра утром мне скажешь, что решил. Чем смогу, тем помогу". "Всё понял, товарищ капитан, - так же спокойно, подражая комбату, сказал лейтенант Скребцов. Разрешите идти?". "Давай, дуй к себе в роту", - улыбнувшись, сказал комбат. "Есть!" - ответил Генка. Повернулся четко по уставу кругом и вышел.
Выйдя на улицу, Генка почти нос к носу столкнулся с Сеней Татарчуком. Фуражка у Сени торчала на затылке, кокарда слегка набок, из-под козырька торчала прядь золотых и кудрявых волос. Лицо Сени, как всегда сияло улыбкой, хотя в глазах было что-то настороженное. "О, Сеня. Привет. Куда тебя черти несут?" - спросил его Генка. "О, Ген, привет. Давно тебя не видел, - улыбаясь, ответил старший лейтенант Татарчук. А черти носят только на встречу к начальству, а ангелы хранят от него. Иду к комбату обходной подписывать. Предписание получил сегодня из штаба округа. Комбат же мне обещал, самым первым рейсом отправить за речку. Вот теперь туда. Скажу тебе честно, в любое место готов поехать, не хочу только в Асадабад. Знаешь, Ген, чувствую, что меня там убьют. Вот не знаю, откуда это у меня. Может после того известия о гибели там целой роты? Но тем не менее, вот шепчет мне эту гадость мой внутренний голос. И как ты думаешь, куда у меня предписание?". "Ну, как куда? Конечно ж в Асадабад. Куда ж ещё" - как бы в шутку, глядя на Сенино улыбающееся лицо, сказал Генка. "Вот. Точно" - продолжая улыбаться, но с какой-то едва уловимой горечью в тоне ответил Сеня. Вечно не везёт. А ты что тут?" - Да вот, тоже ходил к комбату: просился, как и ты, за речку".
- Ну, а он что?
- Сказал, что подумает.
- Ну, ну, - многозначительно сказал Сеня. Кстати, Ген, запиши на всякий пожарный мой домашний адрес, кто знает, как жизнь нас дальше ключом по голове бить будет. Может когда пригодится.
- Сень, да у меня сейчас с собой нет ни ручки, ни листочка на чём записать.
- Какие проблемы?
Сеня достал из своей офицерской сумки, болтавшейся у него чуть ли не возле колена, листочек и огрызок карандаша и сам на этом же листочке написал: "255423, Киевская область, Кагарлыкский район, село Ставы, улица Донецкая, 23. Татарчук Вере Васильевне". Листочек протянул Генке.
- На. Держи. Не потеряй.
- Не, Сень, не потеряю. Слушай, Сень, дай мне свой блокнот с конспектами и ТТХ, которую я у тебя раньше брал, когда к занятиям готовился. Там у тебя по минно-подрывному делу хорошо расписано. Она тебе в Афгане вряд ли пригодится.
- На. Возьми. На память.
Сеня с радостью достал из сумки свой видавший виды блокнот и протянул его Генке.
- Спасибо, Сень. Мне тут в батальоне это нужная вещичка будет. Ну, ладно. Я пошёл в роту, если что надо - забегай. Ты знаешь, всегда рады тебя видеть.
- Если получится, то забегу, - сказал Сеня. Повернулся и пошёл к комбату.
Друзья расстались. И расстались навеки: старший лейтенант Татарчук, командир роты Асадабадского батальона спецназа, пал смертью храбрых в горах Афгани, в Афганистане. И "в Чёрном тюльпане в отпуск бессрочный, изорванный в клочья", убыл на родину, чтобы навеки залечь в землю, которая его родила, взрастила и отправила в чужую страну на войну.
А вразумительного ответа на вопрос, зачем нужна была эта война, и за что гибли там молодые советские и афганские парни, ни та, ни другая страна никогда не знали и никогда больше не узнают. Многие предпочитают забыть о делах тех, минувших, дней, кои когда-то станут преданьем старины глубокой. Но забыть об этой войне - значит забыть Сеню Татарчука, его улыбку, его смех, его шутки. Да и не только Сеню. Многих друзей нам, ещё живым, придётся помнить, чтобы они продолжал памяти свою, прерванную в бою жизнь. Пусть ещё немного поживут, а потом умрут вместе с нами. Так и нам веселей будет. Когда мы, всё ещё живущие здесь на бранной земле, будем умирать, то будем знать, что там, за облаками они нас ждут, что они уже предварили нам путь и предварили для нас там чертоги. Нам легче, чем им: они ушли туда, в неизвестность, а их друзей там ещё не было. И действительно, герои не мы, а они. Господи, даруешь ли ты нам, солдатам, когда наступит этому миру преставленье, покой? Или у тебя для нас есть нечто другое? Сложный вопрос.
На следующий день лейтенант Скребцов подошёл к командиру батальона и сказал, что он подумал и решил всё-таки ехать за речку. "Что ж. Если бы мы знали, где упадём, то соломки бы подстелили. If we could know where we should fall, we could put some hay there in advance. Так, кажется, нас учила Аснельда Григорьевна? - сказал комбат. Чем смогу, тем помогу. И если всё будет хорошо, то через два года жду тебя сюда".
В конце мая Ольга, жена лейтенанта Скребцова, должна была ехать на сессию в Рязань. Тогда она заканчивала свою заочную учёбу в педагогическом техникуме и одновременно с учёбой работала воспитателем в детском саду N128, который был от завода "Красное знамя". Сессия должна была продлиться всего несколько недель, но Генка, чувствуя развязку событий в ближайшее время, не хотел, чтобы Ольга уезжала. Он говорил ей: "Оль, ничего страшного с тобой не произойдёт, если ты сдашь свои экзамены в следующем году. Разве тебя в техникуме не поймут, когда ты скажешь, что мужа на войну провожала?". "Ген, - отвечала Ольга, - тут совсем немного, всего несколько недель, я туда и сразу обратно. Да и экзамены со своей группой мне легче будет сдавать, чем потом с чужой".
- Ну что ж. Ладно. Всему когда-то приходит конец. Нет конца только в том, в чём нет начала. Завтра же пойдём в кассу Аэрофлота и купим тебе билет на самолёт Ташкент - Москва.
- Можно сразу купить и обратный.
- Нет, обратный пока брать не будем. Ты же знаешь, что если ты сидишь на чемоданах, то я сейчас сижу на парашютах. Когда сдашь экзамены, тогда дашь телеграмму. А там видно будет.
В июне месяце, как и было обещано в письме Иваном Рыбалко, он приехал в отпуск из Афганистана и пригласил всех своих товарищей, бывших курсантов Рязанского воздушно-десантного училища, к себе на свадьбу. Будущая супруга Ивана - Алёнка - жила недалеко от учебного батальона, в котором служил Генка, по улице Юбилейной. Генка, когда был свободен от службы, всегда ходил к Ивану. Родители Алёны, дядя Женя и тётя Наташа, которые в то время были ещё достаточно молодыми, слегка смущенно себя чувствовали, когда ребята называли их дядей Женей и тётей Наташей, но относились к Ивану и к Генке, как к родным сыновьям, если даже не более того. Генка любил ходить к Ивану. Так хорошо, дружно и тепло было в том доме.
Приближался день свадьбы Ивана. Но судьба распорядилась так, что в этот день лейтенанты Скребцов и Адамчевский были вызваны в разведуправление штаба Туркестанского военного округа. Кроме того, в этот же самый день Генка получил от Ольги телеграмму, в которой она сообщала, что завтра вылетает из Москвы в Ташкент. "Да. Вот так ситуация, - думал Генка. В штаб вызывают только за одним - выдать предписание на убытие для прохождения дальнейшей службы с составе 40-й армии на территории Афганистана. А это означает, что, скорее всего, завтра или, в крайнем случае, послезавтра я уже буду в Кабуле. А следовательно возникает вопрос, зачем Ольге прилетать из Москвы в Ташкент всего только на несколько часов. Лишняя нервотрёпка. Если суждено мне там погибнуть, то пусть лучше в памяти останется тот момент расставания, который уже был, когда я провожал её на сессию. В тот момент при разлуке в глазах у Ольги была и надежда и даже некая уверенность на скорую встречу, а в этот раз, если она прилетит, там будет только страх. Страх перед неизвестностью, которая ждёт нас обоих в будущем. Кому охота в двадцать лет отроду хоронить своего мужа, а самой остаться вдовой? Немного найдётся желающих на такую участь. Это будет тяжёлое расставание для нас обоих. Посему, принимаю своё командирское решение: иду на почту и даю ей телеграмму - "молнию". В ней напишу: срочно сдай билет точка оставайся дома точка подробности письмом. А к Ивану на свадьбу, может и удастся попасть. Не отправят же нас сегодня. Возможно, что ещё на пересылке в Тузели ещё несколько дней торчать будем". Прибыв в Ташкент и поднимаясь на один из многих этажей здания штаба округа, Генка в глубине своей души молил Бога, чтобы его направили служить или в Кандагар или в Лашкаргах. Его внутренний голос, так же как и внутренний голос Сени Татарчука, почему-то отталкивал его от Асадабадского батальона. Генке, почему-то тоже очень не хотелось служить в нём. Хотя там и служил его друг - Саня Кистень, который уже после ранения опять был там, в батальоне. Саня Адамчевский приехал немного раньше и уже получил назначение в Газни. Теперь была Генкина очередь. Он зашёл в небольшую комнату, где сидел майор-направленец по батальонам спецназа, которые воевали на территории Афганистана, доложил, что лейтенант Скребцов прибыл. "Так, Скребцов, завтра в шесть часов утра вы должны быть на пересыльном пункте в Тузели. Зарегистрируетесь там, и утренним самолётом отправитесь в Кабул, а затем в четвёртый батальон, в город Кандагар. Вместо старшего лейтенанта Шейко. Вам всё ясно?" - спросил майор.
- Так точно! - сказал лейтенант Скребцов. В душе у него возникло радостное чувство, и он сам себе сказал: "Ура. Кандагар. Там Рома Потанин, Володя Гусев, Серёга Козлов, Лёха Рожков".
- Ну, если возражений нет, то я печатаю тебе предписание, - сказал майор, и вставил листок в печатную машинку. Подкрутил его регулировочной ручкой на нужную позицию и ударил по клавишам. С каждым нажатием на блестящую рукоятку машинки листок всё более и более выползал наверх. Когда майор вытащил командировочное предписание из машинки, он спросил лейтенанта Скребцова: "А где лейтенант Сабодин?".
- В батальоне. Сейчас, наверное, на занятиях.
- Завтра мы его тоже отправим вслед за вами. В Лашкаргах. Вместо лейтенанта Фролова. Найдёшь его сегодня и передашь ему, чтобы он завтра с утра был у меня тут. Понял?
