ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Скребцов Геннадий Александрович
Дашти Марго - Пустыня Смерти

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
Оценка: 8.78*14  Ваша оценка:

"Дашти-марго" по-русски значит - "пустыня смерти".

  
   Расстояние от Кандагара до Лашкаргаха приблизительно километров 140. Если проделать этот путь на вертолёте и, как говорят в спецназе, "лететь по высоте" (это не ниже 1500-2000 метров над землёй), то можно добраться до Лошкарёвского аэродрома за 1,5 часа. А вот если вертолёт полетит "на пределе", это значит на предельно малой высоте, то это расстояние можно промчаться с ветерком, а точнее, со скоростью около 240 километров в час, всего-то минут за 40. Как это видно невооруженным глазом, полёты на предельно малой высоте имеют явное преимущество. У них выигрыш во времени, да и с практической точки зрения они многим безопаснее. Но это только с точки зрения практиков, тех, кто сам лично летает и принимает участие в боевых действиях. Однако, в 1985 и в 1986 годах, порой в штабе армии в Кабуле преобладала диаметрально противоположная точка зрения. И тогда издавались армейские приказы о запрещении полётов на предельно малых высотах, и предписывалось летать "по высоте". Вероятно, как полагало армейское руководство, совершая полёт на большой высоте, вертолёт мог бы как-то среагировать на выстрелы душманов из ПЗРК и совершить противоракетный манёвр. ПЗРК - это переносной зенитно-ракетный комплекс. Однако, как считали спецназовцы, да и сами лётчики, на такой высоте их заставляли летать только для того, чтобы они собственными глазами могли увидеть, как в них запускают ракету, и при этом лично убедиться, что эта ракета не пролетела мимо. Ведь существенный противоракетный манёвр на такой скорости полёта - 140 км./час - вертолёт сделать не в состоянии, а за те несколько секунд, которые ракета летит до своей цели, ни экипаж, ни десантники не успеют выпрыгнуть с парашютами. Конечно, при условии того, что эти парашюты у них ещё и имеются. А случаи, когда из вертолётов изымались парашюты, предназначенные для десантников, во всяком случае, в 6-м отдельном мотострелковом батальоне, он же - 370-й ООСпН, дислоцировавшемся в афганском городке Лашкаргахе, в провинции Гильменд, было немало. Бывало так, что приходил приказ из штаба 40-й армии вертолётам летать только на высоте не менее 1,5 - 2 км, но... при этом изымались парашюты для десантников.
   Это были тяжёлые дни как для спецназовцев, так и для боевых лётчиков. Воевать при таких условиях полёта машины было очень сложно, или почти что невозможно. Ведь скорость полёта машины на такой высоте небольшая, да и что может разглядеть досмотровая группа с высоты 2 километра? И как с такой высотой вертолётчики смогут незаметно десантировать в район засады группы спецназа? Да и полёты над территорией, где располагаются душманы, при таких условиях становятся чрезвычайно опасным мероприятием. После получения такого приказа, как парашютисты, так и сами пилоты в один голос начинали атаковать своё руководство, чтобы такой приказ был отменён, и чтобы им разрешили летать на предельно малой высоте.
   Бывало, что Всевышний внимал душевным стонам чад своих, и наступали светлые денёчки, приказ о запрете полётов на предельно малой высоте отменялся, но к удивлению десантников, им выдавались парашюты, и более того, эти парашюты им было строго- настрого предписано надевать ещё на аэродроме. А если они их не надевали, то вертолёт не имел права взлетать. Представьте себя в боевом вертолёте, который летит на высоте не более 50 метров над землёй, а на вас, кроме всей вашей амуниции, развешанной по всем уголкам и закоулочкам вашего тела, ещё и парашют надет. Что ни говори - ни сесть, ни встать, ни повернуться, ни вдохнуть, ни выдохнуть. То, что на такой высоте парашют бесполезен, было понятно даже малым детям. Но те, кто издавал такие приказы, были наверняка не малые дети и имели собственное мнение по этому поводу. Вот только какое? Солдаты были уверены, что таким образом над ними специально издеваются, чтобы им, солдатам и без того несладкая служба даже и во сне мёдом не показалась. Откуда ж было знать простому советскому солдату, что это и есть та стратегическая мудрость, которой обучали старших офицеров в военных академиях!
   Что касается полётов "по высоте", то они были очень неудобны, как для десантников, так и для вертолётчиков, но удобны для сидящих в Кабуле генералов. Генералы и старшие офицеры из Кабула и из Москвы на боевые задания сами не ходили, в облётах местности, контролируемой душманами, участия не принимали, но, однако, они несли персональную ответственность за каждый сбитый вертолёт и должны были предпринимать всякие меры, чтобы потерь в вертолётном парке 40-й армии было как можно меньше. Поэтому исходящие из штаба 40-й армии в Кабуле подобные приказы, которые предписывали вертолётчикам летать со спецназом на высоте 2-х километров, были предназначены не для блага воюющих десантников и лётчиков, а для блага тех, кто сидел у кондиционеров в прохладных кабинетах, застеленных красными коврами в Кабуле и в Москве.
   Такими приказами советские генералы страховали сами себя от взысканий своих прямых начальников, у которых были ещё наверняка доисторические понятия о боевых действиях. Вот мол, посмотрите, товарищ маршал, (ведь в те не столь уж далёкие дни маршальские погоны носили в основном участники Второй Мировой войны, и понятия у них о войне остались на уровне 40-х годов) мы делаем всё возможное, чтобы уберечь вертолёты от гибели - приказали летчикам летать как можно дальше от противника, вы ведь помните, как было в 1941 году - чем выше летел немецкий самолёт, тем труднее в него было попасть из вашей трёхлинейки. Мы - нынешние советские генералы - ваши достойные ученики и последователи ваших взглядов, очень сильно вас уважаем и даже любим, поэтому делаем всё, чтобы не попасть к вам в немилость, и, пожалуйста, поскорее назначьте нас на какую-нибудь вышестоящую должность, и не ругайте сильно за всякие там пустяки. Вот видите, мы стараемся, как можно дальше, то есть выше, этих бездарей - пилотов вертолётов от душманов убираем, так, что если они гибнут, то мы тут ни при чём.
   А маршалу на его старости лет совершенно невозможно объяснить, что на высоте 2 километра над землёй и со скоростью немногим более ста километров в час этот вертолёт превращается в желанную мишень для ПЗРК. Однако, если вертолёт летит на предельно малой высоте, то дела могут пойти иначе. Как уже говорилось выше, в данном случае высота полета вертолёта - не более 50 метров над землёй. При этом, поскольку плотность воздуха у поверхности земли больше, чем на высоте 2 км, то и скорость увеличивается почти вдвое - с примерно 140 км/ч при полёте "по высоте" до 240-260 км/ч, если лететь "на пределе". Кроме того, если лететь "на пределе", то и неровности земли, и деревья, и строения, и, конечно же, сама скорость пролёта вертолета в зоне радиуса поражения крупнокалиберного пулемёта, да и ракеты, сильно мешают вести прицельный огонь.
   Представьте себя на месте душмана. Вряд ли вы сможете целый день слоняться по горам и кишлачным долам, при этом ни на минуту не выпуская из рук свой горячо любимый американский "Стингер" или английский "Блоупайп". Ведь вам иногда и покушать захочется, а потом и естественные надобности справить тоже будет необходимо. А как же без этого? Душманы - они тоже человеки, и, как все остальные человеки, они тоже справляют естественные надобности. А в Афганистане мужское население естественные человеческие надобности справляет не так, как в странах с европейской культурой или, может быть, с современной личной БЕЗкультурой. И если европейцы думают, что это дело, то есть справлять естественные надобности, можно делать только так, как это делают они и никак не иначе, то тут они слегка заблуждаются. Так что естественные надобности со "Стингером" в руках, пусть даже по малой нужде, душману вряд ли удастся справить. И хочет он этого или не хочет, но свой "Стингер" ему придётся отложить в сторону, ну хотя бы на некоторое время, чтобы развязать верёвку в своих штанах. А когда вертолёт летит "на пределе" и со скоростью 250 км./час, то и звук от него, и сам он появляются внезапно, и сразу даже не разберешь с какой стороны и с какого направления. Если учесть, что дальность стрельбы из ПЗРК не более 3-4 километров, то при скорости вертолёта 250 км./ч через 15-20 секунд делать выстрел по нему из своего горячо любимого "Стингера" душману будет уже поздно. А поскольку у афганцев в национальной одежде нет резинки, и штаны держатся на верёвке (здесь дело не в научно-техническом прогрессе, пусть европейцы не обольщаются, а в традициях) и верёвка эта не так уж быстро завязывается, то стрелку остается не слишком много времени, чтобы прицелиться. А стрелять из ПЗРК, когда верёвка на штанах не завязана, и штаны валяются где-то там внизу на уровне щиколоток, далеко не удобная штука.
   Однако советские генералы подобных мелочей афганского быта не ведали, ведь в академии Генерального штаба до уровня упавших афганских штанов не опускаются: не царское это дело. И поэтому, видать, чудились нашим генералам грозные бородатые дядьки - душманы, кои, не выпуская ни на секунду из своих натруженных рук подлый американский ПЗРК, денно и нощно бдят лазурное афганское небо, так же, как и советские войска ПВО. И при этом эти бородатые дядьки терпят любую свою нужду, лишь бы только хоть разок пальнуть из "Стингера" по советскому вертолёту. Конечно, их суровые бородатые лица выражают некоторую озабоченность по поводу их штанов: ну как бы чего не вышло. Ведь потом придётся где-то эти штаны стирать, а вода в Афгане, особенно в провинции Гильменд - большой дефицит...
   Разумеется, у всего этого есть и обратная сторона. Дело в том, что полёт на предельно малой высоте требует от лётчика и предельного мастерства, а с мастерством лётчиков в Советской армии было не всё так уж и гладко. Если сказать честно, то мастерство большей части лётчиков оставляло желать лучшего. Были, конечно, и такие пилоты, которым советские десантники ещё при жизни памятники поставили бы за умение, смелость и дерзость полёта. За то, что эти парни спасали десантников из таких ситуаций, от которых у самих десантников мороз по коже бегал. Но, к сожалению, таких лётчиков было немного, и в основном это были те, кто уже был в Афгане не первый раз. Дело в том, что срок прохождения службы в Афганистане для лётчиков был всего лишь один год, в то время как для офицеров и прапорщиков сухопутных сил этот срок исчислялся двумя годами. Однако, многие лётчики, вернувшись в Союз, через некоторое время попадали в ДРА ещё раз. Были и такие, которые делали в Афган по 3-4 ходки. Летать с такими опытными пилотами было одновременно и спокойно, и приятно и даже иногда страшновато. Спокойно и приятно от их умения и мастерства управлять машиной, а страшновато от того, что они вытворяли в небе. А вот с вновь прибывшими из Союза пилотами летать на боевые задания было просто страшно. Потому, что чувствовалось, что лётчик управляет машиной неуверенно, что он сам сильно волнуется и чрезмерно напряжён. Такое бывало при замене лётных экипажей, когда отлетавшие целый год в боевых условиях лётчики заменялись в Союз, а на их место приходили новые. Тогда для десантников наступали не лучшие времена. При планировании боевых операций приходилось учитывать фактор того, что лётные экипажи слабо подготовлены и не обстреляны, и всевозможные дерзкие и опасные выходки откладывать до лучших времён.
   Однажды в 6-м отдельном мотострелковом батальоне (он же - 370-й отдельный отряд спецназначения) произошёл случай, который можно даже назвать двойным ударом в пах. Пришёл приказ из Кабула вертолётам летать только "по высоте", конечно, при этом десантникам никто никаких парашютов не выдал. И одновременно произошла замена экипажей, то есть вместо опытных пилотов пришли те, которые только что прибыли в район боевых действий. И вот в этот момент разведывательно-диверсионная группа под командованием старшего лейтенанта Рашида Жамлиханова из состава 3-й роты, которую тогда возглавлял капитан Дубровин, работала в своём районе - в долине реки Хашруд в окрестностях кишлака Иставай. Расстояние от места дислокации батальона до района боевых действий этой группы было километров 120, если брать по прямой линии на карте, а если до этого места добираться на бронетранспортёрах или БМП, то будет около 200 километров. Задача группы была обнаружить точное место склада с оружием и боеприпасами душманов для того, чтобы затем силами 2-й роты провести на них налёт. Разведгруппа 3-й роты была заранее заброшена в район предполагаемого нахождения крупной группировки душманов, а 2-я рота получила приказ готовиться к налёту. Однако на вторые сутки после заброски разведгруппы старшего лейтенанта Жамлиханова 2-я рота получила приказ "отставить", т.к. от разведгруппы была получена радиограмма, которая гласила о том, что группа обнаружена, и она ведёт тяжёлый бой с окружившими её душманами. Была необходима срочная эвакуация.
   Для эвакуации группы были направлены вертолёты, пилоты которых не имели боевого опыта и не были ещё обстреляны. Ответственным офицером по эвакуации группы был заместитель командира 3-й роты старший лейтенант Николай Зубишин, который вылетел на головном вертолёте. Всего было два транспортных вертолёта Ми-8т и 2 вертолёта огневой поддержки Ми-24. Подлетев к месту боя, вертолёты под огнём противника сели для принятия на борт десантников. Под прикрытием огня отделения, которым командовал заместителя командира группы сержант Зоркин, основная часть разведгруппы под обстрелом противника села в головную машину, и вертолёт стал быстро подниматься, чтобы уйти из зоны огня. Но, набрав высоту где-то метров 30 - 40, был буквально срезан очередью из крупнокалиберного пулемёта душманов, установленного на автомобиле "Симург", и рухнул на землю. В это время отделение сержанта Зоркина уже тоже погрузилось в вертолёт, который также стал набирать высоту. Увидев, что первый вертолёт подбит, и горящим упал на землю, и, что, несмотря на такое падение, там ещё оставались живые люди, сержант дал команду своему отделению приготовиться к высадке, чтобы вступить в бой за жизнь своих товарищей. Однако вертолёт не опускался, а, набирая высоту и скорость, уходил от места трагедии. Сержант ринулся в кабину к вертолётчикам, требуя от них, чтобы они немедленно посадили машину и дали возможность десантникам занять позиции, чтобы не подпустить к своим товарищам душманов, но вертолётчики проигнорировали требования сержанта, и продолжали набирать высоту и ускорять свой путь домой. Вертолёты огневой поддержки Ми 24, увидев свой горящий и рухнувший на землю Ми-8т с десантниками на борту, как трусливые воробьи, бросились наутёк, оставив на произвол судьбы своих боевых товарищей.
   Вот, что означает для десантников подготовка летных экипажей. Ведь когда смерть проходит рядом с человеком, который ещё не привык к её запаху, то она своим холодком пробуждает в человеческой натуре всё самое отвратительное: трусость, предательство, неодолимый страх за собственную жизнь, жизнь - любой ценой, даже ценой жизни своих товарищей. Для человека смерть и страх - это два неразделимых понятия. Ведь смерть имеет страшный вид (вид искореженных и изуродованных тел после падения вертолёта не вызывает оптимизма), она имеет невыносимый запах ( запах парфюмерии намного приятнее запаха разлагающегося трупа) и также не вызывает чувства радости перетаскивать не только своих убитых, но и убитых противников с места на место. Почему-то это занятие не слишком нравится людям. Возникающие при этом тактильные ощущения не веселят сердце. А если смерть и страх неразлучная пара влюбленных, тогда то, что они рождают на свет Божий, есть просто помешательство. Не зря же говорят, что страх - это лишение помощи от рассудка. Вот и получилось, что ощутив близость смерти, молодые вертолётчики испугались и решили спастись бегством. И три вертолёта, три грозных боевых машины, вернулись в пункт постоянной дислокации батальона. А один вертолёт, их собрат, остался лежать горящим в долине реки Хашруд, и самое главное - там же осталось около двух десятков советских солдат и офицеров, брошенных своими боевыми друзьями на неравный и в прямом смысле смертельный бой с душманами.
   После возвращения вертолётов на базу в управлении батальона спецназ началось нечто похожее на панику. Командир батальона майор Крот, который, кстати, сам не спецназовец и в Рязанском десантном училище никогда не учился, спецназовским духом воина пропитан не был, хотя, как человек, он был хороший. Однако на войне главнее - быть специалистом своего дела, а не только хорошим человеком, а комбат начал отдавать приказы, которые можно было смело относить к разряду несуразицы. Например, он приказал 2 роте, которой тогда командовал капитан Кузёмин, направить в район катастрофы вертолёта разведгруппу на трёх бронетранспортёрах БТР-70.
   Давайте себе представим: три бронетранспортёра должны преодолеть расстояние более 200 километров по территории, контролируемой душманами. От Лашкаргаха до Гиришка - 70 километров, от Гиришка до Диларама - 120, и от Дилалама до места падения вертолёта по сплошной кишлачной зоне, где почти в каждом доме (дувале) есть гранатомёт, - ещё километров 30-40. Даже самому тупому бойцу из 2-й роты тогда было понятно, что такой приказ есть не более чем ненаучная и даже совсем нетехническая фантастика. Невозможно, чтобы три старых бронетранспортёра прошли без поломок расстояние в 200 км, пришли целыми в указанный район и выполнили бы там боевую задачу. Да и кроме того. Сам собой возникал более важный вопрос: какую задачу будут выполнять там эти три бронетранспортёра, когда они туда прибудут? Ведь там наверняка уже все будут убиты. А время было уже после обеда. А средняя скорость старого БТР-70 где-то 40 км./час. А это означает, что они подойдут к кишлачной зоне Хашруда ночью. И какой же дурак полезет не то чтобы ночью, но и днём только лишь с тремя бронетранспортёрами в кишлачную зону, полностью контролируемую душманами? Там целая рота смертью храбрых лечь сможет. Другими словами, это значит, что сейчас к потерянному вертолёту и двум десяткам убитых солдат и офицеров добавится ещё три сожженных в ближайшем кишлаке бронетранспортёра и неизвестно, сколько ещё убитых и раненых десантников. Одновременно 1-й роте, которой командовал капитан Кошелев, было приказано срочно отправить одну разведгруппу усиленную автоматическими гранатомётами АГС-17, обратно на вертолётах к месту трагедии.
   Для выполнения этих задач от 2-й роты была назначена разведгруппа лейтенанта Скребцова, а от 1-й - разведгруппа лейтенанта Рыбалко. В этот момент эти офицеры сидели в своей комнате и жарили картошку в надежде подкрепить потрёпанные жарким афганским днём физические силы. Из портативного японского магнитофона "National", который принадлежал капитану Вороницкому, доносилась песня на английском языке "She`s fresh", а по комнате медленно и приятно расползался запах жареной картошки. Тут вдруг к ним в комнату влетает с вытаращенными глазами лейтенант Мельник (близкие друзья его звали Карасём, так как до поступления в Рязанское воздушно-десантное училище он служил срочную службу на Балтийском флоте) и спрашивает:
   "Кто сегодня командир дежурной бронегруппы"?
   - Ну, я - спокойно ответил ему лейтенант Скребцов, при этом нюхая готовую поджаренную картошку, от которой исходил кружащий голову аромат.
   - Я тебе говорил, что у Карася нюх. Так бывает всегда: стоит приготовить что-нибудь вкусненькое пожрать, как Карась - тут как тут - вклинился в разговор лейтенант Рыбалко.
   - Вас обоих, тебя Ген и тебя Иван, вместе с командирами рот срочно вызывает к себе комбат - ещё более вытаращив глаза, пытаясь быть серьёзным, уверял лейтенант Мельник.
   - Ага, Карась, такие мы дураки, чтобы тебе поверить. Мы сейчас только выйдем из комнаты, как от нашей картошки ни фига не останется, а когда мы зайдём обратно, то от твоих плавников здесь и след давно простынет - с настороженностью в голосе сказал ему лейтенант Рыбалко. Знаем мы твои фокусы.
   - Мужики, честное слово, я не шучу. Вертушку с Рашидом на Хашруде сбили. Говорят, все погибли. Иван, тебя туда на вертушках, а тебя, Ген, туда на броне отправляют. Так что давайте, скачите.
   Лейтенанты Рыбалко и Скребцов быстро сообразили, что дело тут пахнет чем-то жареным, причём, совсем не картошкой, и что бой в кишлачной зоне долины реки Хашруд им ничего хорошего не сулит.
   - Ну ладно, Рыба, даст Бог - НЕ свидимся - ухмыляясь, сказал Скребцов.
   - Пошёл ты к чёрту, урюк зелёный - улыбаясь, ответил Рыбалко. Офицеры обнялись и поспешили в штаб батальона.
   Сборы десантников были недолгими. Через несколько минут лейтенант Рыбалко со своими бойцами уже сидел в вертолётах на взлётной полосе, а бронетранспортёры лейтенанта Скребцова, ревя двигателями, поднимали пыль на выезде из расположения батальона. Однако вертолёты, строго следуя приказу летать только "по высоте" совсем не спеша, стали набирать положенную им высоту - 2000 метров над самим аэродромом, а потом медленно взяли курс на запад. А на такой высоте скорость вертушки - только 120-140 километров в час. Таким образом, лейтенант Рыбалко со своими бойцами к месту трагедии прибыл более чем через час после взлёта. Прибавим сюда ещё время полёта вертолётов, сбежавших с места боя, - а это ещё час с лишним, да время на ахи и охи в управлении батальона и на сборы десантников. Итого, получается, что помощь прибыла к месту, где группа разведчиков 3-й роты попала в трагическую ситуацию, в лучшем случае только через два с половиной или три часа. Возможно ли, чтобы после падения в сбитом вертолёте кто-либо из десантников разведгруппы старшего лейтенанта Жамлиханова мог в течение трёх часов вести бой с превосходящими по численности силами противника, да ещё и с неподготовленных позиций, на невыгодной для боя местности? Конечно же, НЕТ!
   Однако, глупость продолжала царствовать в боевом стане шурави. Когда лейтенант Рыбалко с высоты двух километров разглядел остов горящего вертолёта и каких-то людей вокруг него, он выбрал более или менее подходящее место для боя и указал лётчикам, куда им нужно посадить свои машины для высадки десанта. Но получил от пилотов такой ответ: " Не спеши, командир. Приказ на взлёт у нас был, а на посадку - нет. Так что походим пока здесь по кругу. А дальше видно будет". "Вы что за идиота меня принимаете? Да я вас сейчас по стёклам вертолётной кабины размажу - взревел от ярости лейтенант Рыбалко. Там внизу наши солдаты. Садитесь!" Но что мог сделать лейтенант Рыбалко, хоть и был он многократным чемпионом десантного училища по боксу в тяжёлом весе, с пилотами вертолёта на высоте двух километров? Разбить физиономии этим лётчикам, а потом выбросить их из вертолёта? А кто ж тогда за штурвал сядет? Управлять вертолётом лейтенанта Рыбалко, к сожалению, в десантном училище не обучали. Парашютов у десантников тоже не было. Ситуация: ну вот хоть плачь - а делу не поможешь. Покрутились, покрутились вертолётчики над горящим своим собратом, да и отправились восвояси. Рыбалко сказал им, что они вряд ли доживут здоровыми до утра: он лично каждому из них в доходчивой форме и при помощи жестов по прилёту в расположение части объяснит, как надо себя вести по отношению к десантникам. Однако разъяснительные занятия с этими экипажами вертолётчиков проводить не пришлось, так как после возвращения в ППД, они сразу же были отправлены из Лашкаргаха в Кандагар и более в Лошкарёвке их не видели.
   Вот что означает подготовка экипажей вертолётов к боевым действиям. А в данном случае вернее будет сказать неподготовка. А подобного рода неподготовленность в конечном счёте выливается в многочисленные людские трагедии, которые можно было бы избежать если бы... Но, как говорят, если бы да кабы да росли во рту грибы, тогда был бы не рот, а целый огород...
   Как-то однажды летом, одним, как всегда солнечным, донельзя жарким и совершенно безоблачным афганским утром разведгруппа лейтенанта Александра Степаненко совершала плановый облёт местности южнее города Лашкаргаха, где-то в районе кишлака Дарвешан. На облёте группа натолкнулась на идущий из Кандагара караван душманов. В результате короткого боя, конечно благодаря огневой поддержке вертолётов Ми 24, караван был уничтожен, и группа с боевыми трофеями вернулась в пункт постоянной дислокации. Пыльный, грязный, испачканный кровью лейтенант Степаненко зашёл в комнату офицеров второй роты. В комнате сидел на своей кровати старший лейтенант Скребцов Геннадий и читал книгу "Архипелаг ГУЛаг" на английском языке, которую для него взял в городской Лашкаргахской библиотеке переводчик из штаба бригады старший лейтенант Костя Баликоев.
   - О, Саня, ты что это такой весь взъерошенный? - спросил Гена.
   - Да с духами схлестнулись маленько - спокойно ответил Стапаненко.
   - Все целы ?
   - Слава Богу.
   - Что-нибудь взяли?
   - Немного железок: парочку автоматов, винтовок и пулемётов. Были там ещё реактивные снаряды и мины к миномётам, так мы их там, прямо на месте, и подорвали. Но всё это дорожная пыль, Ген. Я тут кое-что в кармане одного душка нашёл. Как раз то, чего у нас в последнее время не хватает.
   - Интересно мне знать, как это духи в своих карманах мозги носить стали. Они у них что, уже в голове не помещаются что ли? Ведь в последнее время, как это мне кажется, нам, Шура, очень сильно не хватает только мозгов. Всё остальное у нас в роде бы есть.
   - Нет, Ген. Конечно, находкой в кармане у одного убитого душка основной нашей проблемы не решить. Но как-то и на какое-то недолгое время скрасить нашу песчаную и пустынную жизнь можно - улыбаясь, ответил Саня. И, покопавшись в карманах своей мабуты, вытащил и положил на стол три тысячи афганей. - Вот, обыскивал трупы и нашёл. Зачем они ему на том свете? Аллаха не подкупить. А нам здесь сгодятся. Что будем с ними делать?
   - Как это что?- удивленно переспросил Скребцов. - То, что обычно - то есть пустим их на пропой. А поскольку никто из нас, здесь постоянно околачивающихся, алкогольные напитки не употребляет, то значит, пустим их на прокорм. Давай отдадим их Косте Баликоеву. Он возьмёт уазик и сгоняет на базар в город, купит там всего вкусненького, и мы устроим у нас в роте званый ужин. Кстати, вертолётчиков пригласим тоже. Они на прошлой неделе дикого кабана на втором канале, недалеко от духовского укрепрайона Марджи, пристрелили, мяса из него нажарили целую кучу и нас к себе не забыли пригласить. А вот теперь и наш черёд. Я думаю, что вертолётчики Саня Шустов, Серёга Неделин, Женька да и другие будут довольны. Ты же знаешь, Сань, что с Шустманом летать одно удовольствие. Таких ребят ценить надо. Как ты на всё на это смотришь?
   - Я двумя руками только за.
   - Только вот что, Саня. Есть у меня одна задумка, как это всё с шиком сделать, чтоб было весело. А то мы что-то заскучали в последние деньки.
   Лейтенант Скребцов взял со стола видавшие виды, изрядно потрёпанные и кое-где даже слегка порванные сиреневого цвета бумажные афганские купюры и аккуратно их свернул. Затем взял висящие на нижней перекладине кровати тоже видавшие видыи тоже кое-где изрядно потрепанные и порванные грязные носки Ивана Рыбалко, положил во внутрь одного носка "афошки" и грубо перевязал всё это другим носком, из которого на пол тонкой струйкой посыпался песок пустыни Регистан. Затем Генка достал из-под кровати чемодан Ивана, открыл его и положил весь этот свёрток в дальний нижний угол чемодана, но так, чтобы эти грязные носки были слегка заметны среди Ивановых шмоток.
   - Так, Саня, смотри, не дай Бог рассмеёшься раньше времени. Сейчас Иван с Валерой Польским придут, они броню в автопарке к выходу готовят, и мы тут разыграем маленькое представление. Ты давай пока иди со своими солдатами разберись, а я сгоняю за Костей Баликоевым, и где-то минут через десять давай опять соберёмся здесь. Только никому ни слова. Хорошо?
   - О'Кей - ответил, улыбаясь Саня, заранее предвкушая интересные события.
   Недавно прибывшие в батальон молодые офицеры любили наблюдать, как дружески и беззлобно подшучивали друг над другом отвоевавшие здесь уже по году офицеры: Иван Рыбалко, Володя Мельник, Гена Скребцов, Шура Сорокин, Валера Козел, Андрей Стойков, Шура Шапарин, Саня Климочкин. Все они были выпускниками одной и той же роты специального назначения Рязанского воздушно-десантного училища, знали друг друга уже не один год и уже не один пуд соли вместе съели. Поэтому они с лёгкостью прощали друг другу всякие шалости, за которые любой другой мог бы поплатиться не только здоровьем, но и чем-то большим.
   Лейтенанты Шура Шапарин и Саня Климочкин были офицерами оперативно-планового отдела бригады, с которыми Генка учился в одной курсантской роте и на одном курсе в десантном училище. С Саней Климочкиным а также с Саней Кистенём они в училище вместе выступали в одной команде на соревнованиях по карате и по армейскому рукопашному бою. Генка от души завидовал одному и другому. Вот, мол, думал он, ни личного состава у тебя там нет, на войну, когда захочешь, тогда и ходишь, и только сам за себя отвечаешь. Свободного времени навалом, в караулы ходить не надо. Подумаешь, ходишь себе помощником оперативного дежурного по бригаде, да и только. А тут в разведывательных ротах пинают тебя и в хвост и в гриву. По три раза на день стройся на плацу, и на войну ходи, и в караулы тоже, и бойцов своих готовь и воспитывай, и к политическим занятиям конспекты пиши, и на облёты летай, и технику с её вооружением в автопарке проверяй и ремонтируй регулярно. Короче, слишком много всего, а уважения к командиру разведгруппы со стороны прямого батальонного и бригадного начальства нет никакого. Лейтенант Скребцов иногда даже мечтал попасть в оперативно-плановый отдел. А вот Шура Шапарин мечтал попасть в разведывательную роту и работать с личным составом. Шура, зная о том, что Генка не отказался бы пойти служить в оперативно-плановый отдел, предложил ему поменяться должностями. Генка с радостью согласился. Но начальник оперативно-планового отделения подполковник Василюк, зная, что Шура хорошо рисует и красиво оформляет карты, не захотел отпускать его от себя. Лейтенант Шапарин сделал не одну попытку, но все они завершились ничем. А Генка подумал, что видать, ему не судьба служить в ОПО бригады. Потом Шура уехал в Союз в отпуск, но отпуска у него так такового не получилось, так как в Союзе Шура чем-то заболел, да так, что ни в одной клинике ему не могли поставить диагноз. Его даже ложили в военный госпиталь под Москвой, но лучше не становилось. И вот, Шура измученный, как отпуском, так и своей болезнью, наконец-то вернулся в родную бригаду к своим товарищам. Возвращение его случилось прямо в канун праздника Нового года. В обед 31 декабря Шура с сияющей улыбкой ввалился в комнату офицеров 2-й роты.
   - Кого я вижу! Нет, я глазам своим не верю. Шура! - произнёс с восторгом лейтенант Скребцов. А тут, Шура, ходили слухи, что тебя в госпиталь положили и комиссовать собираются.
   - Да было дело. Всякого пришлось в этом отпуске натерпеться. Как я по вам, мужики, соскучился.
   - Шура, сегодня ж Новый год. Приходи к нам праздновать. У нас всё есть. Будем рады. Придёшь?
   - Да мы там с ребятами тоже у себя в модуле собираемся, но и к вам придём, если не возражаете.
   - Что за разговоры, Шура. Приходите с Саней Климочкиным. Будем ждать.
   - Хорошо. Обязательно придём.
   Но на празднование Нового года Шура не появился, так как свалился в офицерском модуле без сознания и белый, как солдатская простыня. Когда прибежал начальник медпункта батальона, то он, взглянув только одним глазком на лежащего без сознания лейтенанта Шапарина, сразу же поставил ему точный и действительно верный диагноз.
   - Тиф. И в ужасно запущенной форме. Срочно поднимайте вертолёты и везите его в Кандагар, иначе он в ближайшие часы умрёт, - вот, что сказал простой начальник медицинского пункта. А вот в Союзе ни один врач, который усердно изучал хворь лейтенанта, прибывшего из Афганистана, не смог, даже после сдачи всевозможных анализов и обследований, определить, чем же всё-таки тот болен. Вот и пришлось Шуре Новый год встречать в госпитале в Кандагаре.
   Когда учились в училище, Шура Шапарин и Паша Тетеревский любили друг над другом подшучивать. Решил как-то Паша приобщить Шуру к занятиям бодибилдингом. Но это приобщение было весьма оригинальным: когда Шура после отбоя шёл в каптёрку, чтобы опять там что-то рисовать, Паша накладывал Шуре в кровать все блины от штанги, которые имелись в спортуголке. А это не много и не мало, а более ста килограмм. И спортуголок находился в другом конце расположения, и чтобы отнести обратно все блины, нужно было попотеть. Да и кроме того, нужно было быть максимально осторожным и не греметь блинами, так как рядом со спортивным уголком (это считалось самое лучшее место в расположении) спал взвод четвёртого курса. А ежели их разбудить, то это было б подобно тому, как разбудить зверя. Тогда вдобавок ко всему и от старшего курса ещё по башке можно было б схлопотать. Но когда Паша устраивал Шуре такие "тренировки", он сам был готов к тому, что Шура это просто так не оставит и попытается тут же отомстить. И вот однажды, когда после отбоя Паша Тетеревский, утомлённый дневными тяжбами, мирно улёгся спать у себя на кровати, а Шура, как обычно удалился в каптёрку - свою художественную мастерскую, младший сержант Скребцов и курсант Козлов вместо Паши натаскали Шуре в постель килограммов 70 блинов и, притворившись спящими, стали ждать развязки событий. Часам к 12 ночи Шура покинул своё рабочее место и решил насладиться здоровым сном. Видимо, художественные труды у Шуры шли хорошо, так как он подошёл к своей постели в хорошем настроении. Но, сняв одеяло и увидев кучу блинов от штанги, он тут же метнул глазами искры гнева в сторону кровати, на которой мирно спал и видел розовые сны Паша Тетеревский. Хотя на всех занятиях по тактико-специальной подготовке курсантов учили вначале думать, потом принимать решение и только после этого отдавать своим подчиненным боевой приказ, Шура подскочил к пашиной кровати, схватил обеими руками матрац и резко дёрнул его вверх. По казарме разнёсся грохот от упавшего на пол тела Паши. Пашка мигом подскочил. Его глаза выражали полное недоумение по поводу происходящего, но когда Паша увидел перед собой пылающие яростью глаза Шуры Шапарина, то было похоже, что он не мог понять: то ли это ему снится какой-то кошмарный сон, то ли Шура Шапарин сошёл с ума, то ли произошло ещё что-то более ужасное. Пашу окончательно привели в сознание произнесённые шипящим от злости голосом слова Шуры: "Рыжий! Паша! Как ты мне уже надоел!". В ответ послышалось: "Ах ты засранец!" и гулкие звуки взаимных ударов. В этот момент кровати второго отделения, расположенного напротив и возглавляемого младшим сержантом Скребцовым, тряслись от смеха, как при землетрясении. У курсанта Володьки Козлова из глаз текли слёзы, а его смех временами переходил в звуки, напоминающие повизгивание.
   - Козлевич, Ген, козлы, это вы наложили мне этих блинов? - уже беззлобно спросил Шура. Давайте, таскайте их сами обратно!
   Генка и Володька продолжая уже не смеяться, так как силы для смеха уже кончились, а хихикать, встали со своих кроватей, взяли по 20-килограммовому блину и потащили их обратно в спортивный уголок.
   - Ну вот, видишь, Шура, не только я один забочусь о твоей физической форме, - сказал Паша.
   - Паша, а ты лучше б помолчал - прошипел на него в ответ Шура.
   - Нет, вы только поглядите на этого хлопца, - продолжал Пашка, - сам налетел, как коршун, на меня, спящего, и вместо того, чтобы извиниться, ещё и шипит на меня!
   Пока Паша произносил эти слова, Шура подошёл к своей кровати, взял 15-килограммовый блин и потащил его в спортуголок. Паша тоже подошёл и взял оставшийся 15-килограммовый блин и понёс его вслед за Шурой.
   - Ну так и быть, Шура, сегодня я добрый и тебе помогу. А в следующий раз, если ты себе позволишь дерзость подойти ко мне спящему, я тебе эти блины, как испанский воротник, на шею надену. И как ты после этого подшиваться будешь, я не знаю. Это уже твои проблемы будут.
   Но это всё было в училищные годы. А сейчас - годы лейтенантские, да и вокруг не Рязанская земля, а афганская.
   Костя Баликоев был переводчиком в штабе бригады. Он заканчивал Московский военный университет, знал два языка: английский и фарси, и уже второй раз был в Афганистане. Даже когда-то в предыдущие годы в составе пехотной дивизии принимал участие во взятии укрепрайона душманов в Мардже. Генка быстренько сходил в модуль, в котором жили офицеры штаба бригады, и сказал Косте , что у них, во 2-й роте, после облёта завелись деньги, и что ребята решили сделать праздничный ужин. Для этого они после обеда выдадут ему три тысячи "афошек", чтобы он выхлопотал уазик и под любым предлогом съездил в город на базар за необходимой провизией.
   - Что купить? - спросил Костя.
   - Ну, это на усмотрение твоей души - ответил Генка. Главное чтобы ребятам понравилось. Только ничего спиртного. Ты же знаешь: мы все трезвенники-язвенники, каратисты-культуристы - народ плечистый, и нас не заманишь ангуркой струистой. - подшучивая сказал старший лейтенант Скребцов.
   - Хорошо. Я как договорюсь с начальником разведки насчёт уазика, так сразу и приду к вам в роту. А книгу читаешь? Нравится?
   - What can I tell you, my friend? The information, presented here, is really shocking me. I can hardly believe it.
   - Вот, видишь, я ж тебе говорил, что эта книга интересная и познавательная. Она у нас в Союзе считается запрещенной. Её там на русском языке нигде не найти. А здесь нам повезло: она есть на английском. Потом привезу тебе ещё чего-нибудь интересного.
   - Ладно, Костик. Я пошёл. Мне пора на концерт.
   - На какой ещё концерт? - удивлённо спросил Костя.
   - Да у нас в роте сейчас должен быть. Потом узнаешь - сказал Гена и поспешил к себе в роту.
   Дело близилось к обеду. Когда Генка пришёл в свою комнату, Саня Степаненко уже начал готовить обед: на электроплите стояла кастрюля, и в ней кипел пакетный суп из спецназовского сухпайка, на столе были расставлены консервные банки с сыром и сгущенным молоком. Ни Иван Рыбалко, ни Валера Польский ещё не пришли.
   - Так, короче, - сказал Саня, - кто хочет, может идти в столовку на обед, а кто хочет, тот остаётся обедать здесь.
   - Я остаюсь здесь. Только вот, что у нас с хлебом, Санёк?
   - Да вообще-то маловато будет. Не мешало б ещё.
   - Вас понял, сэр. Разрешите мне сгонять за хлебом в столовку? - шутя сказал Генка.
   - Разрешаю, и чем быстрее, сэр, Вы сгоняете и больше принесёте, тем для Вас, сэр, будет лучше. Так что, первый, "ПОШЁЛ"!
   Когда лейтенант Скребцов вернулся с хлебом из столовой в комнате уже сидели готовые к приёму пищи Иван и Валера. Иван, сдвинув брови домиком, насвистывал мелодию песни, которую исполнял певец Юрий Лоза, "Мой маленький плот" и расставлял на импровизированном из табуретов столе тарелки для всех.
   "Ага, Иван, - подумал Гена, - сейчас ты не только засвистишь, но и запляшешь".
   - Что это ты такой весёлый, Иван? Песенки всё насвистываешь? - начал издалека Скребцов.
   - А что? Хочу и свищу. Кто мне чего скажет? - с довольной мимикой ответил Иван.
   - Да кто ж тебе, такому большому, чего-то скажет? Но может быть есть что-то такое, что душу тебе греет, а ты это от своих друзей скрываешь? Случаем, ты от нас ничего, Иван, не прячешь, не скрываешь? А?
   - А что я от вас должен скрывать? - спокойно и ничего не подозревая, ответил Иван.
   - Ну, всякое может быть - туманно ответил Генка. Потом, немного помолчав, продолжил.
   - Кстати, мужики, сегодня вечером Костя Баликоев собирается в город на базар. Может, у кого афошки завалялись где? А то давайте дадим ему денег, пусть привезёт чего-нибудь вкусненького. Давно что-то мы праздничных ужинов не делали. Валер, у тебя не осталось афошек? - обратился Скребцов к лейтенанту Польскому.
   - Нет. В прошлый раз все до копеечки отдал - спокойно ответил Валера. - Есть только чеки.
   - Что там чеки? Афошки сейчас нужны, - продолжал Генка. Сань, а у тебя случаем ничего не завалялось? - обратился он к лейтенанту Степаненко.
   - Откуда? - улыбаясь, ответил Степаненко.
   - Иван, а ты что притих? И свистеть перестал что-то, как разговор об афошках пошёл? Может у тебя что где завалялось? А? - прищурив глаза, ехидно спросил старший лейтенант Скребцов.
   - Не. У меня тоже ничего нет. Вы же все знаете, - спокойно ответил Иван.
   - Точно? А может ты нам брешешь? Может, припрятал кое-что в своём оккупационном чемодане от нас?
   - Что ты пристал к моему чемодану? Не веришь - сам посмотри, - небрежно бросил Иван.
   - Мысль хорошая, Иван. Но только что я буду по твоему чемодану лазить. Я ведь не досмотровая группа. Ты сам его достань и сам нам покажи, что ты действительно от друзей ничего не прячешь. Слабо, что ли? - подтрунивал его Скребцов.
   Иван полез под кровать, достал свой чемодан, вытащил его на середину комнаты, открыл и небрежно бросил: "На, урюк. Смотри".
   В чемодане валялось всякое никому кроме Ивана не нужное барахло. Из нижнего угла слегка торчали грязные носки.
   - Интересно, интересно. А что это у тебя в чемодане делают грязные носки? Это мне кажется подозрительным. Как вы считаете, товарищи офицеры, нормальный человек грязные носки в чемодан положит или нет? Тут что-то нечисто, - притворяясь серьёзным, задумчиво промолвил Генка.
   Иван взял свои носки, удивлённо посмотрел на них, повертел в руках.
   - Братцы, - сказал старший лейтенант Скребцов, - мне кажется что там, в носках что-то шуршит. Как будто бы что-то в них спрятано. Да и шелест какой-то знакомый. Вам не кажется?
   Старший лейтенант Рыбалко медленно и с подозрением стал разворачивать носки. Вначале из них посыпался песок пустыни Регистан, и в довольно большом количестве, а потом появились сиреневого цвета афганские купюры.
   - Вот это да! - притворяясь удивлённым, воскликнул Скребцов.
   Иван притих, нахмурил брови, потом тихо с удивлением и чем-то похожим на некий испуг сказал: "Мужики, это не моё. Я не знаю, откуда они взялись".
   - Как это ты не знаешь? Мы только что все видели, что из твоего чемодана - продолжал Скребцов.
   Иван оглядел серьёзным взглядом окружающих. Саня Степаненко не выдержал напряжения и расхохотался что есть мочи. Валера Польский недоуменно смотрел на всё происходящее. Скребцов тоже не выдержал и рассмеялся. Тут старший лейтенант Рыбалко сообразил, что происходит.
   - Это твоих рук дело, урюк ты зелёный! Я тебя сейчас придушу - вымолвил он и набросился на Скребцова.
   - Братцы, помогите: хулиганы зрения лишают! Гляньте, гляньте, что вытворяет. Вначале деньги от меня спрятал, а теперь вообще хочет от меня избавиться, чтобы моя доля от вкусного ужина ему досталась - вопил Скребцов из под мощного тела Рыбалко.
   - Ген, дурацкие у тебя шуточки, такие же, как и ты сам, - улыбаясь сказал Иван, слезая с Генки. - Вот если бы ты мне не был другом, то тебе за такие выходки и по морде не грех было бы дать.
   - Ничего ты, Иван, не соображаешь. Только настоящий друг может сам положить другу в чемодан деньги, чтобы не утруждать его этим мерзким занятием. А ты сразу по мордам, да по мордам. Вот она твоя холоднокровная рыбья благодарность за такую любезность. Ну, что стоишь, как истукан? Даешь нам деньги на ужин или нет? Ведь если они были у тебя в чемодане, то значит они твои. Можешь считать это проверкой на жадность, - щурясь, продолжал донимать Ивана Генка.
   Иван поднял валяющиеся на полу деньги, спросил : "А сколько тут и откуда такие богатства"?
   - Конечно, Иван, это не те пятнадцать миллионов афошек, которые Карась как-то с облёта приволок. Тогда мы мешки утомились из вертолёта в штаб таскать. Вот то-то наши командиры тогда Карасёвыми трудами прибарахлились. Да и нам немного перепало на конфеты. А нынче у нас тут не очень много, но на скромный ужин в память о погибших воинах ислама хватит. Это Шура Степаненко сегодня на облёте в долг у одного не очень доброго бородатого дяденьки взял. При следующей встрече с ним, если таковая состоится где-то там - в аду, разумеется, Саня обещал раздолжиться, - сказал Гена.
   - Саня, а там как, всё без мародерства обошлось? - перекинулся Иван на главного виновника этого торжества. Видимо намереваясь теперь атаковать и его.
   - Да как ты мог подумать об этом? Разве может советский офицер, без пяти минут почти что коммунист и так вот бесчеловечно ..., - сыронизировал лейтенант Степаненко. - Да и кроме того, что мог бы сказать об этом замполит или начальник особого отдела? Страшно подумать.
   - Иван, ты хоть знаешь, что есть такое мародёрство? - вступился за лейтенанта Степаненко Скребцов. - Ты хоть когда-нибудь думал об этом? Приходили ль в твою голову какие-нибудь мысли по этому поводу?
   - Мысли могут приходить только в пустую голову. Ведь чтобы что-то куда-то поместить, нужно чтобы то, куда помещается предмет, было пустым. Понял? Поэтому всякая дрянь и лезет к тебе в голову, - самодовольно сказал Иван.
   - Ну, да. Конечно. А вот интересно, если голова полна соломы и опилок, то что-нибудь в неё может придти или нет? Я у тебя спрашиваю, Иван. Только ты можешь ответить на этот вопрос, - парировал Скребцов. Ну а для общего развития докладываю: в слове мародёрство мы можем обнаружить целых два слога. Иван, до двух считать умеешь? Если умеешь, то тогда я продолжу, а если нет, то и распинаться мне не стоит. Так вот, первый слог МАРО он же МОРО аналогичен старорусскому слову МОР, то есть УМИРАТЬ или СМЕРТЬ. Второй слог ДЁР, он аналогичен русскому ДЁРГАТЬ или СДЁРГИВАТЬ или ОБДЁРГИВАТЬ или ОББИРАТЬ. Вот мы и получаем ОББИРАТЬ МЁРТВЫХ. Другими словами забирать у мёртвых их личные вещи. Нет у нас, воинов, права забирать у убитых их личные вещи. Почему? Потому, что они могли к этим самым вещам прикипеть душой, или, если по-другому сказать, нанести на эту вещь некую энергетическую информацию, или, так сказать, ауру или некое биополе, которое является частью сущности того человека, которого убили. И вот если кто-то возьмёт вещь убитого им человека, а эта вещь имеет сильное биополе, оставшееся от убитого, то, как вы думаете, благоприятно ли будет влияние этого биополя на биополе того человека, который убил. Другими словами эта вещь принесёт убийце зло. Пусть не сразу. Тонкие поля атакуют тонко, незаметно, так, как это делают настоящие мастера восточных единоборств, которые побеждают незаметно. Таким образом, когда мы запрещаем мародёрство, мы больше беспокоимся о живых, чем об этической стороне по отношению к мёртвым. Мёртвые уже там, куда нам всем ещё только предстоит уйти. А мы, живые, пока ещё тут. И нам пока ещё тащить лямку жизни по этой земле, как в картине Репина "Бурлаки на Волге". Но, давайте, обратим внимание на одну вещь. Разговор ведь идёт о личных вещах. А деньги, есть ли они личные вещи? Иван, как ты думаешь, деньги это личные вещи или нет?
   - Ген, заколебал ты своей философией. Тебя послушаешь - так жить не хочется, - с неким недовольством сказал Иван.
   - А что ж тебе хочется, когда ты меня слушаешь? Пожрать что ли? Давеча пока я ему рассказывал про то, что я в этой английской книжке прочитал, он в это время один проглотил целую банку китайской ветчины "Хама" и даже глазом не моргнул. А потом, конечно, всем жалуется, что ему жить не хочется от моих речей. А мои речи тут совершенно ни при чём - это ветчина у него колом в животе стала. А я у него виноватым получаюсь, - продолжал Скребцов.
   - Ну, так что там насчёт денег? - поинтересовался лейтенант Степаненко.
   - Да тут всё просто. Деньги кому принадлежат? Кто их выпустил и в строго определённом количестве? Кто их напечатал? Кто их изымает из обращения? Да и вообще, что на них написано? А на всех деньгах этого мира написано, что они являются собственностью какого-нибудь государственного банка. А значит, нам они не принадлежат. Ни живым, ни мёртвым. Ведь правительство когда хочет, тогда и выдаёт нам деньги, и когда хочет, тогда их и забирает у нас. Так что, Шура, можете и дальше пилить эти гири: они золотые. Да, и кроме того, если мы берём деньги, то мы не держим их возле себя долго, а сразу же пускаем их в оборот, и они далее текут по реке жизни. А вот вещи - они более опасны. Эти энергетическое поле с них убрать фактически невозможно. Вот, например часы, которые мы снимаем с убитых - они с этой точки зрения опасны.
   Лейтенант Польский подсознательно стал вращать на своём левом запястье японские часы "Сейко"
   - Валер, - продолжал Скребцов, - эти твои часы ведь не с убитого. Мы их взяли целой упаковкой в караване. Кстати, а эта упаковка лежала между реактивными снарядами и миномётными минами. И эти часы были даже в целлофановой обёртке. Возможно, что на них и нет ничего плохого.
   - У меня вообще наши, советские, "Ракета" называются, - глядя на свои боевые часы, сказал Иван Рыбалко.
   - Честно признаться, такая информация о моих часах и о деньгах меня радует. А то я уж думал, что наш ужин может сорваться в глубокую пропасть - сказал Валера Польский.
   - Не знаю как ужин, но если мы так и дальше будем болтать языками, то не только наш будущий ужин, но и настоящий обед навернётся, - сказал Саня Степаненко. - Товарищи охвицера, прошу к столу. А то суп уже стынет.
   Ребята расселись и приступили к трапезе.
   - Странно. Что-то Карася нету. Редко бывает такое, что когда мы сготовим чего-нибудь поесть, а его нет. Что-то его нюх сегодня подводит, - проговорил старший лейтенант Рыбалко, потягивая суп из своей ложки.
   - А у нас сегодня ничем пока особенным ведь и не пахнет. Подумаешь суп. Вот если бы мы картошку пожарили, да если бы ещё её жарил ты, Иван, то она не успела бы ещё и дожариться, как Вовка уже был бы тут как тут. И как обычно сказал бы: "О. Картошка жареная. Кажется я вовремя", - хлебая суп из своей тарелки, продолжал тему Скребцов.
   - Кстати, можем проверить. Мы ему ничего про праздничный ужин не скажем. Но могу поспорить, что он здесь будет раньше всех, - продолжал Иван.
   - Что ты хочешь, Иван, у Карася нюх, - подтвердил Гена.
   - Помню как-то ещё на втором курсе в училище, - вдался в воспоминания Иван, - Карась зацепился в курсантской чайной с одним солдатиком из батальона обеспечения. А этот солдатик - мастер спорта по боксу. А Карась его один на один драться вызвал. Ну, пошли они за нашу старую казарму 9-ой роты отношения между собою выяснять. А я сам себе думаю: надо друга спасать. Этот солдатик под два метра ростом. Карась ему, можно сказать, в пупок дышит. Куда Карасю с ним справиться. И я за ними следом. Только они встали в боевые стойки друг против друга, я подхожу к Карасю и говорю ему: ну-ка, Карась, подвинься в сторонку. А этот солдатик из БОУПа на меня попёр. Вот и пришлось мне его там в глубокий нокаут послать. А тут, как назло, откуда-то офицер и двое курсантов траков появились. Карась остался не при делах, а я стал удирать. Метнулся я к нам, на третий этаж, в роту. А они за мной. Я тогда к нашему туалету. Там ведь рядом с окном пожарная лестница проходит. Я на неё через окно залез - и вниз. Спрыгнул на плац - и ищите ветра в поле. Офицер помыкался, помыкался по роте - никого не нашёл. Козлевич дневальным стоял. Он, конечно, сказал, что никто в роту не входил и не выходил. Тогда этот офицер набросился на Карася, мол, кто это был, что за курсант, да из какой он роты. А Карась ему, мол, он этого курсанта и сам первый раз в жизни видел, и что он, скорее всего, с инженерного профиля, а у нас, в роте спецназа, таких нет. Короче, покрутился, покрутился этот офицер возле роты - да и убрался восвояси. Вот так вот я раз из-за Карася чуть не влип.
   - Я знаю того солдата. Он часто в класс каратэ приходил. Действительно сильный боец, - подтвердил Генка. - Валер, ты должен его тоже знать. Он, по-моему, тоже, как и ты в абсолютной весовой категории на соревнованиях по рукопашному бою выступал. Может, даже и тебе доводилось с ним биться.
   - Может быть, - задумчиво пожал плечами Валера Польский, - разве всех запомнишь, с кем приходилось биться.
   - Кстати, Ген, ты расскажи нам, за что ты на днях хотел избить офицера штаба на его рабочем месте? Разве так можно? Скажи спасибо, что я опять рядом оказался, - доедая свой суп, продолжал разговор Иван.
   - А что он к бойцам пристаёт? - стал оправдываться Скребцов. - Эти солдатики чуть ли не каждый день жизнью рискуют, на войну ходят, а он, из штаба не выходит и на них наезжает, как фон-барон. Я ему раз сказал, два раза сказал, чтобы он от них отстал - а он, видать, не понял. На меня начал наезжать. Вот я и решил его уму-разуму научить. Я видел, Иван, что тогда вечером в коридоре штаба никого не было. Я-то думал, что ты на атасе постоишь, а ты на меня навалился.
   - Ага, я слышу какой-то грохот в комнате начальника строевого отдела - заскакиваю, гляжу: там перевернуты все столы, шкафы и стулья и этот, - Иван кивнул в сторону старшего лейтенанта Скребцова, - готовится ударом руки как минимум убить нашего советского офицера. Ну, что мне делать? Надо ж спасать Советскую Армию. Вот я вытащил этого хулигана оттуда, от греха подальше. Можно для этого дела и другое место найти.
   - Что ты думаешь, Иван, один ты такой умный что ли? Я его потом возле туалета ночью поймал. Понимаешь ли, мой друг, все мы имеем одну слабость - перед сном посещать некое заведение. А вот представь себе. Заходишь ты туда, а там темно. Света то там у нас никогда не было, нет, и никогда не будет. Расстёгиваешь там ремень, ну и так далее, устраиваешься поудобнее в одном из отсеков и начинаешь думать о своей суетной жизни. А тут вдруг перед твоим носом появляется чей-то силуэт, и этот силуэт начинает как-то недружелюбно пинать тебя ногами, да по всему, чему уж не попало. Даже если тебе и удастся, по чистой случайности, подняться, то интересно, что ты будешь с этим силуэтом делать, когда у тебя штаны ниже колен болтаются. Трудное это дело - в такой позиции оказывать сопротивление невероятному противнику. Остаётся только один выход - нырять вниз, конечно, если там не слишком глубоко. Думается мне, что такой метод перевоспитания и есть высший пилотаж педагогики для непонятливых взрослых людей.
   - Ну, разве можно быть таким жестоким? А что если этот несчастный ещё не до конца все свои дела там сделал? - сыронизировал лейтенант Степаненко.
   - Шура, это и есть тактика спецназа: жалить врага в самом неудобном для него месте и с наименьшими для себя потерями. Понял, Шура, трачная твоя душа?
   - Так что каждому из нас, если у него есть враги, советую не расслабляться даже в нашем американском контейнере, которому у нас нашлось удачное применение. Честно говоря, для этого парня такой метод перевоспитания слишком жесток. Поэтому я его только один разок ткнул в печень с левой руки. Да и то на выходе из этого заведения. Хотя можно было бы и на входе, что для него было бы многим хуже. И пока, после этой процедуры, всё нормально. Я ему больше замечаний не делал.
   - Да, это точно. Многие штабные офицеры ведут себя недостойно, - задумчиво сказал лейтенант Польский.
   - Ну, уж если говорить о недостойном поведении, - сказал Иван, - то и среди нашего брата есть некоторые фрукты. Мы в прошлый раз с Бахом ходили отрядом в засаду на Кандагарскую дорогу. Я его высадил недалеко от Кучки-Нахуда, а сам ушёл в мандех ближе к Гиришку. Ночь просидели в засаде - нет никого. Утром вышли на бетонку. Стоим. Едет караван мирных машин - барбухаек. Останавливаем их. А они мне сразу пайсу суют. Целый пакет денег. Я им говорю, что нам деньги не нужны. Мы русские офицеры взяток не берём. Нам нужны только оружие и боеприпасы. А мне один бобо и говорит, что, мол, как это не берёте, если только что у нас половину денег отобрал ваш офицер недалеко от Кучки-Нахуда. Я беру этого духа, сажаю к себе на броню и говорю ему, что мы сейчас поедем, и он мне покажет этого офицера, а я из него эти деньги вместе с его душой вытрясу. Я ещё тогда подумал, не Бах ли это. Но я ему строго-настрого запретил днём к бетонке подходить. Это только я должен был светиться, а они должны были сидеть тише воды и ниже травы. Ну, значит, поехали мы туда. Дух молодец, не отказался и не испугался. Сказал, что покажет. Подъезжаем, гляжу: стоит броня Баха у бетонки. Бах сам - рукава закатаны, ноги в разные стороны, черные очки напялил, ну точь-в-точь супермен. Спрашиваю у духа: "Вот этот, который в черных очках"? А он мне кивает головой, мол, этот самый. Я подозвал Баха к себе, сказал ему, чтобы он вернул все деньги старику, пока я на него не разозлился. Бах быстренько притащил пакет с деньгами. Я их отдал старику, сказал ему, чтобы пересчитал. Тот пересчитал и сказал, что все на месте. И ещё конечно, "Бисьёр ташакор".
   Баху сказал, чтобы он выдвигался туда, куда я ему приказал, и что если ещё раз узнаю о подобного рода проделках, то я ему все зубы повышибаю.
   - Да, с киевлянами у нас в спецназе бывают проблемы, - задумчиво проговорил Валера Польский. - От наших траков, - и он дружески похлопал по плечу лейтенанта Степаненко, - и то пользы больше, чем от некоторых из них.
   - Да мы, настоящие офицеры ВДВ, тут у вас, у шлангов специального назначения, особенно ни на что и не претендуем. Нам больше по сердцу наши воздушно-десантные войска. Тут у вас в спецназе, как говориться, своя кухня, а у нас в ВДВ - своя. Мы пока у вас тут люди случайные, - сказал лейтенант Степаненко.
   - Лучше такие, как ты говоришь, случайные, как ты, Саня, как Гена Должиков, как Гена Зубков, чем такие как..., - Иван немного замялся, но потом добавил, - впрочем, вы и сами их всех знаете.
   - Да это ещё цветочки, Иван, - разливая чай по кружкам, сказал лейтенант Польский.. Мне мои бойцы рассказывали, что солдаты из группы Баха где-то в районе Нау-Зада целый кишлак спалили. Их, когда они десантировались там, из этого кишлака обстреляли из пулемёта. Они незаметно подкрались к этому кишлаку, там-то всего было несколько дувалов, ворвались в него, мужиков сразу всех перебили, конечно, никакого пулемёта они там не нашли, ну а потом дело дошло до женщин и детей. Потом всех убитых сложили штабелем, облили соляркой, которую нашли в дувале, и подожгли. Интересно, как будут к нам относиться оставшиеся в живых их родственники. Одно дело погибнуть в честном бою. Но другое дело женщины и дети. Вот чем должен заниматься особый отдел, а не лазить у бойцов по тумбочкам и не искать там афошки. Слухи-то ходят. Бах сам никогда не признается. И вся его банда молчать будет, как партизаны.
   - Это точно, - сказал Скребцов, - я как-то брал с собой на войну несколько солдат из его группы. Скажу вам, братцы, это избалованные негодяи. Есть там у него один сержантик, я пока ему парочку оплеух не отвесил, он толком ничего не хотел делать. Потом смотрел на меня как волчонок. Но со мной такие фокусы не проходят. Я ему сказал, что если он мне даст хотя бы повод о нём плохо подумать, то он у меня живым с этого выхода не вернётся, потому, что я лично ему своим ножом кишки вспорю или пулю в лобешник всажу. И кто потом докажет, что это не духи его в дозоре порешили? А он прекрасно знает, что ни один из моих бойцов не проболтается. Мы тогда сидели в засаде на переправе Ходжа-Али-Сихьяка. Витёк Ребров тогда ходил со мной заместителем командира группы. Помнишь, Валер, мы тогда должны были с тобой туда пойти, а ты заболел: у тебя температура под сорок поднялась. И я пошёл с Витькой Ребровым. В тот раз, когда мы стояли перед посадкой в вертушки у ЦБУ, духи начали в очередной раз обстреливать наш батальон реактивными снарядами. Мы тогда стоим в одну шеренгу и тут вдруг слышим характерный свист РСа. Снаряд рванул где-то за спортивной площадкой. А потом не было никакого свиста, был какой-то шорох, как будто бы кто-то резко и очень сильно разорвал огромный кусок газеты. Бойцы мои попадали, Витька Ребров тоже. Один я остался стоять почему-то. Помню что, как молния мелькнула в голове мысль - уже поздно падать. И снаряд действительно рванул тогда прямо напротив нас и попал в палатку взвода обеспечения бригады. А в палатке как раз почти, что целый взвод ребят находился. Мяса там была тогда целая куча. Когда после взрыва вокруг палатки все засуетились и стали вытаскивать раненных и убитых, на меня почему-то напал смех, когда я увидел, как кто-то из солдат бежал с перебитой ногой и весь в крови. Витька Ребров, поднимаясь с земли, спросил меня тогда: ты что, Ген, рехнулся что ли? А я ему говорю, мол, Вить, я и сам не понимаю что это со мной. А сам стою и смеюсь, а на меня мои солдаты смотрят с удивлением, видно думали, мол, свихнулся наш взводный. А я и сам не пойму, действительно, что это я смеюсь. Как будто бы это не я, а кто-то другой во мне. Похихикал, похихикал немного, а потом прошло. Нас, как ни в чём не бывало, проверили комбат Фомин и начальник штаба Петя Липиёв и мы сели в вертушки. Петя Липиёв тогда полетел с нами, так как группа Сани Степаненко возле Мраморной горы вступила в бой с духовским караваном, и Петя нам сказал, что мы с Витькой вначале им подсобим, а потом он нас к месту нашей засады на переправу доставит. Правда, когда мы прилетели к Сане, там нам особо уже было делать нечего. Духи уже слабо отстреливались, несколько их машин ещё горело а несколько уже взорвались. У Сани ни раненых, ни убитых не было. Он только сунул ко мне в вертушку одного легко раненного араба. Я тогда боялся, что как бы его мои бойцы случайно из вертушки на ходу не выбросили, так как мы с Петей Липиёвым сидели в кабине. Солнце уже садилось, мы шли точно над рекой и она так блестела и резала глаза, что ничего не было видно. Мы тогда место своей засады пролетели, и Пети пришлось нас выбрасывать непонятно куда.
   Высадились мы возле какого-то кишлака. Его жители высыпали все на улицу перед дувалом и стоят и смотрят на то, как совсем недалеко от них шурави из вертушек на землю выпрыгивают. Мы десантировались и сразу же ноги в руки и дёру с того места. Всю ночь блуждали, а утром Петя опять прилетел к нам и перебросил точно на наше должное место. Мы там тогда одного духовского разведчика взяли. Как только мы десантировались с вертушек и затаились в кустарнике, чтобы осмотреться, а в тот самый момент мои наблюдатели его проворонили. Он прямо на нашу группу вышел. Ну что было делать? Мы его повязали. А этот сержантик из группы Баха начал над ним издеваться. У меня в группе это строго-настрого запрещено. У меня так: хочешь побиться с духом, то возьми нож себе и такой же нож дай духу. Встаньте один на один и бейтесь честно. Кто кого убьёт, того и правда. Если, конечно, дух захочет. А так нечего над людьми измываться, когда нас двадцать, а он один. Так только трусы поступают. Скажу вам, желающих на такое мероприятие ни с нашей, ни с духовской стороны пока не было.
   Так вот, этот дух молодец, смелым парнем оказался: никого из своих не выдал, наотрез отказался провести нас незаметно к каравану, который затаился где-то невдалеке. Я ему через рядового Исмаилова, он таджик, предложил вывести нас незаметно к каравану. Сказал ему, что мы возьмём себе только оружие, нам тряпки и другое барахло не нужно. Всё это мы отдадим ему. А он говорит, мол, нет. Тогда мы с Витькой дали ему сапёрную лопатку и говорим, мол, думай лучше, а пока будешь думать, рой сам себе могилу. Он говорит, хуб, взял лопату и начал спокойно, не нервничая, словно он себе окоп копает, рыть землю. Земля там глина с песком. Копается легко. Я стоял и поражался его спокойствию. Скажу вам честно, мне было от души жалко этого парня, но я одновременно боялся как за себя, так и за своих солдат. Ведь место опасное. А если мы его не укараулим, и он сбежит? Кроме того, он нас всех видел и знает, сколько нас и где мы. Эта ситуация не в нашу пользу. Нужно было или идти пока ещё не поздно и попытаться атаковать ожидающих возвращения своего разведчика духов, или сидеть, как мышки, и не дышать. Когда разведчик не вернётся, духи, разумеется, смекнут, что что-то тут неладно и начнут сами что-то предпринимать, то есть они начнут как-то двигаться и себя смогут обозначить. А это будет нам на руку.
   Так вот, этот парень, даже с какой-то любовью и усердием выкопал себе могилу, наломал веточек, уложил их на дне ямы, потом встал в этой яме и смотрит на меня. Взгляд спокойный, ни капельки страха. Да, братцы, умирать они умеют. Позавидовать можно. Я у него опять спрашиваю: может передумаешь и покажешь нам где ваш караван? А он отрицательно качает головой. Я ему тогда говорю, мол, сядь на дно свой могилы и ещё подумай. Он сел, достал зеркало из своей жилетки, причесался и стал молиться. Я отправил Исмаилова к группе, а когда он отошёл достаточно далеко, я кивнул головой Витьке Реброву. Витька сидел до этого, как будто бы ни в чём не бывало. Но как настоящий спецназовец он уже заранее сел так, что ствол его АКМа с глушителем был как бы случайно точно повёрнут в голову молящемуся в яме афганцу. Страх всегда у несовершенных людей преобладает над разумом и тем более над жалостью. Витька даже не щёлкал предохранителем своего автомата. Выстрел позвучал приглушенно и неожиданно как для афганца, так и для меня. Перед смертью на его лице в молитве было ровным и чистым. Вряд ли он успел сообразить что, произошло. Его тело дёрнулось от пули калибра 7,62 мм. и уткнулось лицом прямо во дно ямы. Я сказал Витьке, чтобы он закопал тело, а сам повернулся и пошёл к группе, которая уже во всю к тому времени окапывалась на краю мандеха, ведущего к реке. Когда Витька вернулся, мы решили пойти вдвоём по кустарнику вдоль зелёнки на доразведку местности. Мы подумали, вдруг нам повезёт, и мы сами найдём караван или точное месторасположение той переправы, которую мы искали. Прошлись парочку километров, и решили, что это стрёмное мероприятие. Идём с ним по кустарнику, то он первый, то я. Видимости вперёд никакой: слишком плотно кусты друг к другу растут. Ведь того, кто идёт первым, убьют сразу. Что там впереди за кустами, совершенно не видно. Раз я раздвигаю кусты, а передо мной полянка, посреди ещё дымится костёрчик, окурки ещё теплые от американских каких-то коричневых сигарет с фильтром валяются. На фильтре написано по-английски "king's size". По всему видно совсем недавно тут были. Ну вот и представь себе, если бы они не ушли: они сидят - их мы не видим и не слышим, а мы пробираемся через эти кусты и шуршим как слоны, хотя, конечно, мы старались как можно тише продвигаться, но тем не менее. Тот, кто первым из нас показался бы на этой полянке, срезали б его сразу в упор из автоматов. Он даже бы и пикнуть не успел. Почесали мы с Витькой себе затылки, и решили, что дальше днём не пойдём. Попробуем ночью, когда взойдёт луна, пройти вдоль мандеха и посмотреть что к чему.
   Когда мы с Витькой возвращались к группе, то проходя мимо высохшего русла речушки, отчётливо оба услышали, как на другой стороне щёлкнули затворы автоматов. Мы одновременно, как подкошенные, свалились за песчаный бугорок. Лежим, не шевелимся. Там тоже всё затихло. Полежали, полежали - вроде всё тихо. И мы потихоньку да помаленьку задом, задом. И уползли оттуда. Нас тогда обложили и целую неделю пасли. Но атаковать не решались. Видимо боялись, что мы или самолёты вызовем, или вертушки. Мы так тогда и просидели в мирном дуэте: ни они в нас, ни мы в них снежки из песка не бросали. Я, правда, опасался миномётов. Но, слава Богу, всё тогда обошлось. Хотя, если честно сказать, то позицию тогда, там у переправы, я выбрал неправильно. Мы с Валеркой это уже проанализировали. Я оборудовал место для засады перед рекой, то есть до переправы. Река оказалась у меня в тылу. А надо было после переправы, с другой стороны реки. Ведь в случае если бы духи начали атаковать, то река мне бы не помогала, а наоборот мешала бы. А вот с другой стороны переправы - это другое дело: прежде чем атаковать мои боевые порядки, духам бы пришлось переправляться через реку, что вряд ли им бы удалось. Гильменд там широкий и просто так его в том месте не преодолеть. Я потом Пете Липиёву все эти соображения рассказал, и он всё это дело быстро подсёк и выбросил туда после меня Серёгу Зверева. И Серёга там, как и положено, замочил целую колонну духов. Там машин 15 было, если не больше.
   - Мне бойцы мои рассказывали, - влился в тему Валера Польский, - что когда группу Серёги Зверева туда выбросили с вертушек, не там где ты, Ген, сидел, а с другой стороны реки, они, как только солнышко пригрело, решили искупаться в реке. Дембеля разделись до, так сказать, почти что в чём мать родила и уже пошли к воде - как вдруг с другой стороны вылетают на берег мотоциклы, а на них духи. Слезли они с мотоциклов и давай по противоположному берегу из своих стволов палить очередями. Ну, наши бойцы быстро смекнули, что это разведка, попрятали свои голые задницы за буграми, да за кустиками и давай к бою готовиться. Серёга Зверев тут же радиостанцию на связь с батальоном наладил, и как только он увидел, что на берег выехала куча машин, и духов, как муравьёв в муравейнике, то сразу же три семёрочки отстучал в батальон, да и голосом передал, что его там уже почти что убивают. И когда духи стали переправляться, то встретил их кинжальным огнём. Правда духи тоже в долгу не остались: так поливали его там из автоматов и из гранатомётов, что у Зверя аж воротник заворачивался. Ребята с двадцатьчетвёрок молодцы: через полчаса уже были там, а потом туда и броня покатила. Жалко, Ген, ведь это наш был караван. Мы с тобой эту переправу три месяца выискивали. Вот, наконец-то нашли, а плоды наших трудов достались 3-й роте. Обидно немного.
   - Да ладно тебе, Валер. Какая разница? Мы, или третья рота, или первая, - сказал старший лейтенант Скребцов. Все мы тут одна кодла и у всех нас тут одна задача: не столько караваны мочить, сколько с честью домой живыми вернуться. Вернуться так, чтобы не стыдно было потом в глаза ребятам своим посмотреть, ну и, конечно, целыми и здоровыми.
   Покончив с чаем и со сгущёнкой, офицеры стали решать, что делать дальше.
   - Я что-то не наелся, - сказал Валера Польский, - пожалуй, пойду, посмотрю, что там на обед в столовке дают. Иван, пойдем вместе, сходим, посмотрим?
   - Да можно было б одним глазком глянуть, что там стоит на столе, - ответил Иван Рыбалко.
   - Да я и так знаю, - сказал Скребцов. - Параша там стоит на столах, как обычно.
   - Так ты что, не идёшь? - спросил его Иван.
   - Нет. Я уже наелся.
   - Ну, тогда за тобой порядочек в комнате. Понял?
   - Какие могут быть вопросы. Можете не волноваться. Всё будет в лучшем виде, - сказал Генка. - И вот что ещё. Прихватите с собой хлеба на ужин. Булочки две - три, я думаю, хватит. Иван, мы с Валеркой вечером летим на облёт к Навабчаху, так что вернёмся не скоро. Когда Костя всё принесёт, вы уж тут организуйте всё к нашему прилёту. Только слишком не увлекайтесь дегустацией и Карася, пока мы с Валеркой не войдём в комнату, сюда не пускайте.
   - Ну, на счёт Карася я ручаться не могу. Вы же знаете, что это за парень, - ответил Иван. - Ген, а может, всё-таки пойдешь с нами в столовку?
   - Нет, Иван, я правда наелся. Ты ж знаешь, я ем немного и быстро наедаюсь.
   - Ну, как хочешь. Тогда мы пошли, - сказал Иван.
   И Иван, Валера и Саня заспешили в батальонную столовую......
   Вечером, готовясь на облёт местности, старший лейтенант Скребцов бросил в свой РД ещё парочку РГДшек. И ему почему-то вспомнился случай, который произошёл с ними на облёте несколько месяцев назад.
   Он и лейтенант Сапар Киниспаев тогда, возвращаясь с облёта, и уже совсем недалеко от батальона, километрах в 10 - 15, где-то в районе кишлака Калабуст, заметили подозрительный караван, верблюдов 15-20, шедший со стороны Кандагара в зелёнку. Верблюдов было много, людей тоже немало, и только взрослые мужчины. "Садимся вон на ту горочку. Будем досматривать", - сказал старший лейтенант Скребцов командиру экипажа Ми-8, встал с сидения борттехника, которое расположено между двумя пилотами, и пошёл в грузовую кабину к солдатам и к Сапару. Второй вертолёт высадил группу прикрытия, которой командовал замкомвзвода - сержант Фёдор Ломако, на соседнюю горку, и как только они заняли оборону, Скребцов со своими бойцами и с лейтенантом Киниспаевым стали спускаться вниз с горочки к каравану. Пара Ми-24, сделав парочку кругов над караваном и дав несколько предупредительных очередей из пушек, чтобы караван остановился, пошла в сторону батальона. Место, где остановился караван, чем-то походило на ущелье, только это ущелье было из глины и песка.
   Солнце ярко светило в глаза десантникам, так как они приближались к каравану с западной стороны, то есть со стороны кишлачной зоны. "Неудачно сели, - мелькнула мысль в голове у Скребцова. Как-то не подумал я насчёт солнца. Вот тормоз. Ну да ладно. Может, обойдётся. Хотя, если они сейчас начнут стрелять, то нам будет неудобно вести огонь: солнце слепить глаза будет". Спускаясь вниз небольшими зигзагами, чтобы хоть как-то усложнить возможное прицеливание противника, досмотровая группа добралась до каравана. Навстречу старшему лейтенанту Скребцову вышел приятной внешности старик в голубом национальном плаще, в белоснежной чалме и с такой же белой, как рязанский снег, бородой. Его лицо приятного смуглого цвета и почти без морщин было спокойным, глаза смотрели прямо и в них, хотя и не было страха, но можно было прочесть, что он готов ко всяким неприятностям, а возможно даже и подлостям со стороны шурави, и что он готов всё снести гордо, как нечто полагающееся ему от Аллаха.
   "Бо амоно Худо, бобо" - мягко глядя в глаза старику и слегка улыбаясь, сказал Скребцов, подходя к нему ближе. Лицо старика оттаяло, в глазах его появилась радость и некое удивление. Он тоже повторил: "Бо амоно Худо, бо амоно Худо". Это значит - да поможет вам Бог. Старлей подошёл к старику совсем близко, три раза обнял его, при этом говоря: "Чтур аст ти? Хуб аст ти"? То есть - Что есть ты? Хорошо есть ты? Или по-нашему - как твои дела? Тревога и напряжение у старика исчезли. "Чиз аст?", то есть - что это? - спросил его Скребцов, показывая на огромные мешки, громоздившиеся на верблюдах. Старик начал что-то оживлённо рассказывать, но знаний Фарси у старлея не хватило, чтобы уяснить смысл сказанного. Он сказал сержанту Бурновичу: "Макс, прошвырнитесь вдоль этой электрички, гляньте, что они тут прут с собой. Начните сзади, а я с лейтенантом Киниспаевым и минёром начну отсюда, спереди. Да смотрите, осторожно: прикрывайте друг друга". "Понял, тарьщ лейтенант" - бодро сказал сержант, и взяв с собой парочку бойцов побежал в конец каравана. Минёр быстро развернул миноискатель и начал водить им по поклажам, расположенным на верблюдах. Скребцов взял у него щуп и начал им проверять мешки. В мешках во всём караване ничего, кроме конопли, не было. "Ни фига себе сколько наркоты, товарищ лейтенант, - сказал минёр. Что будем с ними делать?" "Конопля - это ещё не наркотик. Может, они её тут с голодухи едят, может, суп из неё варят, короче, может они ею живут. Кто их знает? Восток - дело тонкое. Нам они этой коноплёй ничем не угрожают. Не стоит лезть в их жизнь. Оружия нет? Нет! Боеприпасов нет? Нет! Что нам ещё нужно? Пусть идут восвояси. А с этой коноплёй только возня, да проблемы".
   "Так, внимание, досмотровая группа, - громко крикнул старлей. Общая команда - все садимся в вертушку. По местам"! Группа цепочкой стала подниматься на вершину горочки, на которой, молотя лопастями винтов, ждала их "восьмёрка". Скребцов, как и положено командиру досмотровой группы, пересчитав всех поднимающихся к вертолёту солдат, медленно бежал замыкающим, иногда оглядываясь назад на караван. Рядом с ним бежал лейтенант Киниспаев. Как только солдаты добрались почти до вершины горочки, а Гена с Сапаром были ещё на половине подъёма, как вдруг началась какая-то непонятная стрельба. Скребцов вначале ничего не понял. Он увидел, как сержант Бурнович и остальные разведчики начали палить из своих автоматов в сторону каравана и в сторону горочки, расположенной напротив. Потом он увидел, как лейтенант Киниспаев развернувшись назад и присев на колено, начал тоже палить длинными очередями. "Сапар. Что такое? Ты видишь, кто это в нас стреляет? Я что-то никого не вижу", - заорал во всё горло Генка, стараясь перекричать шум движков вертолёта.
   - Никого не вижу. Но все стреляют, и я стреляю, - заорал в ответ Сапар.
   - Если не видишь цель, то нефига палить как дурак в чистое небо, может патроны ещё сгодятся. Давай зигзагами быстрее к вертушке. Я постараюсь прикрыть.
   Тут Скребцов отчетливо увидел, как пуля, ударившись совсем рядом с ним, взметнула в воздух фонтанчик пыли. "Так, кажись, эти ребята не шутят" - сказал он сам себе и сделал косой маятник: четыре быстрых боковых шага влево и затем два вправо, упал спиной на пригорок, так, что оказался лицом к каравану и противоположной горочке, которая была метров двести - триста напротив. Он надеялся увидеть, откуда стреляют, чтобы открыть прицельный огонь, но солнце слепило глаза. Когда он упал и вначале посмотрел в сторону каравана, то он увидел старика, стоящего и махающего улыбаясь им вслед рукой. Скребцов не увидел никого, кто мог стрелять бы из каравана. Это его как-то удивило. Тогда он посмотрел на горку, возвышающуюся напротив - тоже ничего не увидел. И тут опять, пуля ударилась вновь рядом с ним с визгом в землю, опять взмыв фонтанчик пыли. И опять с той же стороны, и опять точно на таком же расстоянии. Старлей перекатился в сторону и опять жадно искал глазами цель, но солнце мешало. Следующая пуля с визгом опять подняла очередной фонтанчик рядом с ним. И всё с той же стороны и всё на таком же удалении. В голове у Скребцова мелькнула мысль: "Бьёт из бура, гад. Но видать, тупой как пробка: уже сделал три выстрела и всё никак не может в меня попасть. Не умеет, видимо, брать правильную поправку, ориентируясь по фонтанчикам от пуль". Старлей, выполнив два переката в обратную сторону, резко вскочил на ноги. Четвёртая пуля ударила в то место, где он только что лежал. "Вот. Этот выстрел уже лучше, - мысленно он разговаривал со стрелявшим в него душманом, как будто бы с обучаемым солдатом на стрельбище. Видать следующая пуля моя". Он маятником быстро стал подниматься на вершину горочки. Там был вертолёт, там можно было укрыться от огня, оттуда можно было бы вычислить, откуда ведётся огонь и наказать этого не умеющего стрелять негодяя. Когда человек бежит маятником в него не так и легко попасть издалека, особенно если стрелять одиночными выстрелами. Скребцов увидел, как лейтенант Киниспаев добрался до вершины и скрылся там. "Так, теперь он меня уже не видит и не контролирует, - подумал он. Если меня сейчас подстрелят, он этого и не увидит. Это плохо. Но почему не стреляет группа прикрытия? Я что-то ни её, ни их вертушки не вижу". Скребцов уже добежал почти до самой вершины, где было спасение, как вдруг "восьмёрка", стоящая там, резко поднялась, сделала над самой головой у него залп из НУРСов в сторону противоположной горочки и, красиво завалившись набок, зигзагами стала уходить, и пошла строго по направлению к расположению части. "Так. Ну, это вообще бардак. Бросили меня здесь одного что ли? Если останусь живой, я им всем шеи намылю: и сержантам своим и вертолётчикам. Какого чёрта они машину в воздух без моей команды поднимают?" Скребцов забежал за вершину горочки, покатился вниз. Позади него взметнулось ещё парочка фонтанчиков, но здесь он был уже в безопасности. К своему удивлению он увидел внизу лейтенанта Киниспаева.
   "Сапар, ты тоже не желаешь возвращаться в батальон? С духами интереснее что ли"?
   - Эти козлы - вертолётчики - взлетели у меня перед самым носом,- спокойно сказал Сапар, - и даже не дали мне забраться на борт. У них несколько пулевых пробоин в лобовом стекле. Они, наверное, со страху обо всём забыли и смылись отсюда поскорее домой.
   - Это новые летчики. Они ещё необстрелянные. Вот и очкуют по поводу и без повода.
   - Что будем делать, Ген? С той стороны горочки караван и духи из буров палят, а с другой стороны - зелёнка и кишлачная зона. Мы тут долго не продержимся.
   - Сапар, у меня ж радиостанция "Ромашка" есть. Сейчас я и вертолётчикам и группе прикрытия свой пламенный привет, облачённый во всю мою пролетарскую ненависть, пошлю. И если они за нами сейчас же не вернуться, то я лично перейду на сторону духов и буду сбивать из рогатки все пролетающие мимо вертолёты. Чтобы эти мерзавцы знали, что своих бросать нельзя. А сейчас пока побежали вон туда. Там позиция для боя получше. Местность там сильно изрезанная. Оттуда будет вести огонь хорошо, и нас оттуда не так-то просто будет выкурить. А там, глядишь, и в батальоне о нас спохватятся.
   Офицеры побежали в сторону сильно пересечённой местности, находившейся где-то метрах в 300 в сторону противоположного ската. По пути старший лейтенант Скребцов не переставал вызывать по "Ромашке" вертолёты. Но вертолётчики не отвечали. Вдруг ему ответил по второй "Ромашке" его замкомвзвод - Фёдор.
   - Ломако, вы что там все, одурели что ли? - орал в "Ромашку" Скребцов. "Почему вы нас с лейтенантом Киниспаевым бросили, а сами улетели"?
   - Товарищ лейтенант, я ничего не знаю, мы уже подлетаем к батальону. Вы как стали подниматься от каравана на горку, мы тоже сели в вертушку и она взлетела.
   - Так, Фёдор, быстро назад за нами. Мы тут возле каравана вдвоём вместе с лейтенантом Киниспаевым остались. Ты меня понял? Что-то мне не нравится здесь окружающий нас пейзаж. И "Ромашку" не отключай. Будь на приёме.
   - Понял, товарищ старший лейтенант. Всё будет сделано. Не волнуйтесь.
   Минут через пять в небе показался силуэт Ми-8. Скребцов зажёг оранжевый дым. "Восьмёрка" круто зашла на посадку. Из двери выглядывал сержант Ломако. Скребцов и Киниспаев, как два мангуста, запрыгнули в ещё не успевший приземлиться вертолёт, и машина, не мешкая, взмыла вверх и понеслась к аэродрому в сторону Лашкаргаха. Внизу под вертолётом проносились мимо барханы, кусты с верблюжьей колючки, небольшие и сильно изрезанные неровностями глиняные участки местности. Лопасти со свистом разрезали раскаленный воздух. Старший лейтенант Скребцов зашёл в кабину пилотов и, перекрикивая шум винтов, слегка возмущённым тоном спросил: "Ребят, вы что, с ума сошли? Нас взяли и бросили на съедение волкам". Командир, сидящий слева, даже и головы не повернул в сторону офицера спецназа. Правак, невозмутимо повернув голову в его сторону, спокойно сказал: "А откуда мы знали?". Затем он отвернулся и начал наслаждаться видом за окном, тем самым показывая, что он более не желает беседовать с командиров досмотровой группы.
   Скребцов, пожав плечами и держа свой АК-74 за магазин стволом вниз, вышел из кабины пилотов в грузовой отсек, где сидели солдаты, и сел рядом с лейтенантом Киниспаевым. Сапар вопросительно посмотрел на него. "Я не знаю, Сапар, что с этими вновь прибывшими из Союза экипажами делать, - заорал ему в ухо Генка. Прям беда с ними какая-то. По башке им что надавать? Ну, ни фига не врубаются. Скорее бы Саня Шустов с ребятами из профилактория возвратился. С Шустманом у нас полная идиллия и безграничное взаимопонимание. Саня Шустов, Серёга Неделин - это настоящие лётчики. С такими парнями, честное слово, Сапар, можно смело даже в саму Марджу десантироваться. Такие парни как они никогда не подведут. А эти - так себе - пельмени варёные, да и только".
   В иллюминаторе за левым бортом мелькнула огромная глиняная крепость, которая, по рассказам, построена воинами самого Александра Македонского во время его великого индийского похода. Вертушка по-самолётному зашла на посадку, подрулила по рулёжной дорожке к месту своей стоянке и заглушила движки. Лопасти несущего винта начали вращаться медленнее и свист, исходящий от них, становился тише. Когда винты остановились, борттехник закрепил трап, и десантники выгрузились на взлётку. Вылезая из вертолёта, Скребцов сразу же заметил стоящих чуть в стороне, недалеко от офицерской бани, своих солдат из первого вертолёта. Мысленно сразу же пересчитал их. "Слава Богу. Все, - подумал он. Больше никого не потеряли. Вечно какая-нибудь ерунда приключится". Построив солдат, он дал команду замку вести их в расположение, а сам пошёл на доклад на ЦБУ (центр боевого управления). Дежурным по ЦБУ стоял капитан Ян Кушкис, раньше он служил в Кабульской роте спецназа и пользовался среди командиров диверсионных групп огромным уважением. Скребцов доложил ему о результатах облёта: что под Калабустом при досмотре каравана с коноплей были слегка обстреляны непонятно кем и непонятно откуда. "Все целы?" - спросил Ян.
   - Так точно. Вот только вертолётчики себя неправильно ведут. И Скребцов рассказал Кушкису обо всём.
   - Я доложу комбату. Пусть он командиру эскадрильи обо всём расскажет. Однако, что ты хочешь, Ген? Они только что из Союза. Придётся какое-то время, пока они привыкнут, с ними помучиться. Что поделаешь. Жизнь есть жизнь...
   За полчаса до облёта в комнату офицеров второй роты зашёл младший сержант Игорь Вашило и доложил, что облётная группа готова.
   - Игорь, - сказал старший лейтенант Скребцов, - проверь ещё разок, чтобы у каждого в РДшке было обязательно по фляге с водой. На всякий пожарный. Да лент для АГС-17 не ленитесь брать побольше. Парочка лишних лент в вертолёте не помешает никогда. Ведь руками не таскать их. А так глядишь - пригодятся. Помнишь, как зимой как-то тоже были на облёте, наша вертушка села на вынужденную и нам пришлось несколько дней там её охранять? А лента для АГСа тогда у нас было только одна. Признаюсь вам, молодые люди, я как-то не очень-то уютно чувствовал себя с одной лентой к АГС-17 в пустыне. Сухпайки нам тогда привезли, а боеприпасы - нет. Так что проверь, Игорёк. Понял.
   - Так точно, товарищ старший лейтенант. Уже проверил и то и другое. Всё в порядке. И связисты уже пришли тоже.
   - Ну, тогда через двадцать минут встречаемся на взлётке. А мы с лейтенантом Польским зайдём в штаб батальона на ЦБУ: уточним задачу.
   Когда сержант вышел, Гена сказал Валере Польскому: "Отличный парень этот Вашило. Зашёл он сюда, в Афган, с батальоном ещё в марте 85-го года. Тогда он был ещё молоденьким солдатом. А сейчас, как говорится, прошёл и Крым и Рым. Хотя сам-то он как раз из Крыма. Есть там такое село Красногвардейское. Ну, а даст Бог, живым останется, то и Рым ему будет по колено. Это человек, на которого можно положиться на все сто процентов. Если он сказал - то сделал. Да вообще, я считаю, что третьему взводу второй роты повезло насчёт солдат и сержантов: все ребята отличные. Конечно, как обычно это бывает во всех коллективах, есть и там парочка индивидуумов, но они на войну не ходят и сидят в роте на хозработах. Их своими отеческими пинками под зад вразумляет старшина роты прапорщик Коля Лукащук. А воевать они не способны.
   На вертолётной площадке пахло, как обычно, керосином и отработанными газами, выходящими из двигателей вертолётов. Вертушки уже тарахтели лопастями, когда Скребцов и Польский дружно шагали по зелёному металлическому настилу взлётно-посадочной полосы. Облётная группа в количестве десяти разведчиков стояла в одну шеренгу у первого вертолёта. Когда офицеры подошли к группе, сержант безпафосно доложил, что все на месте и готовы к выполнению боевой задачи.
   - Значит так, Игорь, - сказал сержанту старший лейтенант Скребцов,- мы с лейтенантом Польским летим в первой вертушке, а ты рулишь группой прикрытия. Смотри, чтобы всё по уму было. Когда будете работать, смотри, чтобы 392-е радиостанция была всё время на приёме. Понял?
   - Так точно,- с лёгкой улыбкой ответил сержант.
   - Ну, тогда по коням.
   Разведчики поспешили к своим местам в вертолётах.
   - Слава Богу, Валер, - прокричал Скребцов лейтенанту Польскому, когда они забирались в вертушку, - что мы сейчас летаем на пределе и никакие недоумки не заставляют нас натягивать на себя парашюты.
   - Но ведь и на нашей улице, хоть и редко, но бывает праздник, - прокричал в ответ Валера.
   Валера Польский уселся на своё любимое место - у открытой входной двери, защёлкнул перегородку и стал смотреть, как под вертолётом побежала взлётная полоса. Генка забрался в кабину пилотов, дружески хлопнул по плечу командира корабля - капитана Шустова и сидящего от него справа второго лётчика - старшего лейтенанта Неделина Сергея и уселся на место борттехника.
   - Куда сегодня летим, Ген? - спросил его капитан Шустов.
   - Сань, давай вначале пойдём по пустыне Дашти-Марго в сторону кишлака Багат, к горе Мраморке, а потом повернём на юго-восток к колодцу Навабчах. Ну да я покажу, когда дойдём до Мраморки.
   - Понял. А что там у вас сегодня за праздничный ужин?
   - Иван Рыбак угощает. В нём сегодня щедрость проснулась. Придёте?
   - Что ж я, дурак, что ль, такое мероприятие пропустить. Особенно если Иван угощает.
   - Костя Баликоев, переводчик из штаба бригады, уже в город на базар уехал, так что к нашему возвращению праздничный ужин должно быть будет уже готов.
   Вертушка оторвалась от взлётки, и, задрав хвост, словно стрекоза, заскользила строго на юг. По кабине вертолёта назойливо летала муха.
   - Ген, - сказал Сергей Неделин, - с какой мы сейчас летим скоростью?
   Гена посмотрел на приборы и сказал: " Двести тридцать километров. А что?"
   - А то. Скажи-ка мне, дорогой, если мы летим со скоростью 230 километров, то с какой же скоростью летает эта проклятая муха у нас по кабине? Разве муха может летать со скоростью 230 километров в час?
   - Ну так она ведь в кабине, Серёг.
   - Ну и что? Она же в воздухе, а не сидит как мы на сидениях.
   - Тогда не знаю. Надо подумать.
   - Что тут думать, - сказал капитан Шустов,- всё дело в сопротивлении воздуха.
   - При чём тут сопротивление воздуха, Шустман, продолжал Сергей Неделин. Муха то ведь летает, и я спрашиваю с какой скоростью.
   - Пошёл ты к чёрту со своей мухой, Сергей. Не заставляй меня думать о всякой ерунде, дай мне лучше сосредоточиться на том, что там Иван нам сегодня на ужин приготовит, - улыбаясь, ответил капитан Шустов.
   Вертолёт уверенно шёл над пустыней и старшему лейтенанту Скребцову вспомнился тоже один из праздничных вечеров, который они проводили вместе с ребятами из вертолётной эскадрильи.
   Это был Новый 1986-й год. В канцелярии второй роты, которая по праву считалась в батальоне самой гостеприимной и дружной, собралось полно народа. Организатором застолья был капитан Вороницкий, разумеется под тщательным руководством командира роты - старшего лейтенанта Геннадия Гриня. Нажарили целую кучу мяса (перед этим на облёте в районе второго канала пристрелили парочку диких кабанов), картошки. Солдаты-узбеки из второй роты наделали плова. Лейтенанты Скребцов и Мельник на бронетранспортёре второй роты поехали в "самоволку" на реку Аргандаб и наглушили там гранатами рыбы. Правда, когда глушили, лейтенант Мельник вместо гранаты РГД швырнул в реку гранату РГН, которая взрывается моментально от соприкосновения с любой поверхностью, и осколки от неё весело зажужжали в воздухе и забарабанили по броне БТРа. Все втянули головы в плечи и повернулись задницами к месту взрыва. Когда возобновилась тишина, Скребцов боязливо посмотрел вокруг: все ли живы? Никто не лежал и даже не сидел - "Значит все целы",- мелькнуло у него голове.
   - Карась, ты что, с ума сошёл, что ли? Уже второй раз покушаешься на свою и мою жизнь, - совершенно беззлобно крикнул лейтенант Скребцов.
   - Да я полез в РД с гранатами, достал, какая попалась первая в руку, и что-то не подумал, что это была РГНка. Глянь, Ген, мне, кажется, что-то в губу попало.
   Гена подошёл к Володьке, посмотрел. Действительно в верхней губе торчал небольшой осколок от гранаты. Но он вошёл совсем неглубоко, и Гена его легко вытащил пальцами. Из ранки заструилась кровь. "Да тут ерунда, Володь. Ранка совсем небольшая. Тебе как обычно повезло, - сказал он. Скоро заживёт. Это, наверное, рикошетом от брони". Таким образом рыба на новогоднем столе во второй роте была добыта не только потом, но и кровью.
   Спиртного на столе было немного. Парочку бутылок принесли с собой вертолётчики. Жидкость, которая в них находилась, называлась на местном диалекте ангуркой. Дрянь высшей марки. Её не то чтобы пить, а нюхать невозможно было.
   Как-то незадолго до этого случая лейтенант Скребцов сидел в канцелярии роты и заполнял взводные журналы. В канцелярию зашёл капитан Вороницкий и спросил: "Что делаешь, Ген?"
   - Да вот. Журналы заполняю. Ты же сам сказал, что завтра проверять их будешь.
   - Да ладно. Чёрт с этими журналами. Пойдешь со мной к Ролану на вертолётную площадку? Поборемся там. Кстати, Ролан сказал, что у него есть бутылочка ангурки. Пойдёшь?
   - Если бороться, то конечно пойду. А что такое ангурка?
   - Это афганская водка. Они её из винограда делают.
   "Если из винограда, то, наверное, сладкая и вкусная, - подумал лейтенант Скребцов. Наверное, как виноградное вино". Капитан Вороницкий занимался раньше борьбой и Ролан тоже, и они частенько устраивали между собой дружеские поединки. Скребцов тоже, когда была у него возможность, к ним приклеивался. Вот и в тот раз пришли они к Ролану на вертолётную площадку. Ролан был правым лётчиком в экипаже капитана Сергея Сергина. Боролись прямо на земле и извозились в пыли, как черти. Когда надоело бороться, Ролан сказал: "Пора и подкрепиться". Сходил в вертолёт и принёс оттуда бутылку. Жидкость в бутылке была светлая. "Странно, - подумал Гена. Ведь виноградное вино обычно бывает или красное, или желтоватое". Ролан поставил запечатанную бумажной пробкой бутылку на землю.
   - Ну. Давайте. Начинайте, - сказал он.
   - Давай, Ген. Ты первый, - дружески уступил капитан Вороницкий.
   Скребцов взял бутылку, открыл пробку. Подозрение усилилось, когда оттуда донёсся недружеский запах. Он понюхал. Пахло гадко. Но после борьбы хотелось пить, и он взлелеял в себе надежду, что может быть, эта жидкость, несмотря на отвратительный запах, всё-таки вкусная и он набрал немного в рот на пробу. Во рту загорелось, словно туда кто-то пальнул из огнемёта. Скребцов выплюнул содержимое на землю и сказал, что он такое пить не будет.
   - Как хочешь,- сказал невозмутимо капитан Вороницкий. Нам с Роланом больше достанется.
   Правда и они, сделав несколько глотков из горла с сильно перекошенными лицами, закрыли бутылку обратно пробкой и сказали, что остаток пойдёт им ещё на ужин. Оставалось только удивляться, как только люди, да ещё и после борьбы, пьют эту гадость.
   Вот и на Новый год вертолётчики Ролан с Сергеем тоже принесли этой самой ангурки. Также в застолье принимал участие старший лейтенант Сергей Козлов, который прилетел из соседнего Кандагарского батальона в штаб бригады и уже несколько дней жил в комнате у капитана Вороницкого во второй роте. Когда все собрались на праздник, подняли бокалы за новый 1986 год, отведали всевозможных яств, которыми были заставлены все столы в канцелярии роты, то, как это и полагается, завели живые разговоры.
   Тема для разговоров была тогда одна: как летать дальше. Дело в том, что в очередной раз пришёл запрет из штаба армии на полёты на предельно малой высоте. Приказ на запрет пришёл, а приказ, чтобы разведчикам выдались во время полёта парашюты, где-то затерялся. Или его никто и никогда не собирался издавать. Приказы на полёты вертолётов издают офицеры в отделе армейской авиации, а там о спецназе никто и не думает и думать никогда не будет. Они там, в Кабуле, вообще ни о чём серьёзном не думают. Разве что только об афошках. Там у них понятие о настоящей войне, которая идёт здесь, такое же, как у австралийского аборигена об оленьей упряжке и о жизни в тундре. И вот ситуация: у лётчиков парашюты есть, а у спецназа - нет. Если вертолёт собьют или ещё что с ним случиться на высоте двух километров? Тогда как быть? Лётчики выпрыгнут, а спецназовцы останутся в вертолёте? Интересно, что они там будут делать? В пылу дискуссии по этому поводу капитан Вороницкий сказал вертолётчикам: "Ребята, если вы думаете, что вы выпрыгнете, а мы останемся, то вот вам хрен в нос. Мы вас гранатами забросаем. Погибать, так всем вместе. Нечего быть пидорами. Тогда, немного помолчав, Ролан сказал: "Миш, я буду последней сволочью если я выпрыгну, а в вертушке кто-то из десантников останется".
   - Да вы за кого нас принимаете, ребята? - сказал капитан Сергей Сергин.
   - Нет, Серёг, - продолжал капитан Вороницкий, - мы вас сволочами не считаем, но слегка вам намекаем, что мы тоже не позволим с нами обращаться как с проститутками.
   - Мужики, - сказал Ролан. Мы все здесь одна семья. Все мы здесь как братья. К чему такой нехороший разговор. Все мы всё понимаем. Разве мы вас когда-нибудь подводили?
   - Ролан, - сказал капитан Вороницкий, - вы, я имею в виду ваши экипажи, конечно ж нет, но ваши другие собратья по вертолётному штурвалу однажды уже показали, на что они способны. Так что вы и нас тоже правильно поймите. Поскольку мы друзья, поэтому мы и не должны бояться разговора начистоту и не должны обижаться друг на друга. Ролан, я думаю, что ты на меня не в обиде.
   - Да, ты что, Миш, как я на тебя могу обидеться? - улыбаясь, сказал Ролан и крепко обнял капитана Вороницкого...
   И вот, не прошло и трёх недель после того разговора, как его содержание облеклось в реальность событий. Это было воскресенье. Чтобы жизнь была не сильно скучной, командир 370-го отдельного отряда специального назначения майор Крот объявил построение на строевой смотр в составе батальона. Роты выстроились на плацу. Командиры взводов ходили между шеренгами бойцов и проверяли наличие иголок с нитками в шапках своих подчиненных, чистоту их обмундирования, стрижку волос, наличие вшивников и тому подобное, когда в небе с западной стороны на высоте примерно двух километров показались вертолёты. Старший лейтенант Скребцов вначале подумал, что это летят почтовики. Но потом сам себя спросил, мол, а как это они летят не с востока, то есть со стороны Кандагара, а со стороны Шинданда? Потом показались вертолёты огневой поддержки Ми-24, и он догадался, что это возвращается облётная группа лейтенанта Семинаша из первой роты. Вчера вечером начальник разведки батальона старший лейтенант Олег Шибанов говорил, что полетит с ними утром на облёт, чтобы просмотреть долину реки Хашруд. "Восьмёрки" с десантниками стали снижаться, как вдруг одна из них стала странно разворачиваться в обратную сторону, а потом медленно вращаться вокруг своей оси в горизонтальной плоскости. "Что это они разворачиваются,- подумал лейтенант Скребцов, - забыли что-нибудь что ли?" Но, присмотревшись внимательнее, он заметил, что у вертолёта хвостовая балка висит винтом вниз. Вертолёт стало вращать всё сильнее и сильнее. Затем он нырнул носом вниз, пролетел добрую сотню метров, но лётчику удалось его выровнять. Но вертолёт продолжал вращаться вокруг своей оси, словно юла. Высота была большая. Было очевидно, что машина терпит крушение. И свидетелями этой трагедии, в которую попали их товарищи, были все солдаты и офицеры боевых рот батальона. Каждый солдат и офицер трёх боевых рот понимал, что в этом вертолёте сейчас мог быть и он. И что это чистая случайность, что он сейчас стоит здесь, на плацу, а не находится в падающем вертолёте. Вертолёт продолжало вращать. "Почему никто из летчиков не прыгает? - все спрашивали друг друга. "Ну. Ну, ребята давайте, давайте, прыгайте. Мы всё понимаем. Никто вас тут на земле не осудит. Всё это пустая болтовня насчёт гранат вдогонку. Мы никогда этого не сделаем. Мы готовы пожертвовать собой ради вашей жизни. Ребята прыгайте", - шептал внутри себя Скребцов. "Блин, там же Ролан, - вдруг сказал капитан Вороницкий. И Серёга Сергин тоже". И лицо его стало словно из камня. Но из вертолёта никто на прыгал. Машина опять клюнула носом вниз, но в этот раз более серьёзно. Она буквально свалилась в штопор. Вертолёт стал стремительно падать вниз. У Генки по коже пробежал мороз. Он всё ещё сам в себе твердил: "Ну прыгайте хоть кто-нибудь! Ребята, прыгайте! Ролан, ради Бога, прыгай, прыгай!". Когда вертолёт пролетел ещё немного вниз, внутри него что-то взорвалось, потом из него что-то вылетело и раскрылся парашют, который медленно стал спускаться на землю. У Генки мелькнула надежда, что может это Ролан, но, присмотревшись, он увидел, что парашют был пустой. Может кто-то из летчиков выбросил его в последний момент, чтобы он не мешал ему выбирать между жизнью и геройской смертью. Так могут умирать только советские солдаты. Все вместе. За компанию. За компанию вместе бороться, за компанию вместе ангурку пить, за компанию и умирать вместе. Машина рухнула на землю в нескольких километрах от места дислокации батальона. Прогремел ещё один взрыв. Поднялось чёрное облако, похожее на гриб атомного взрыва...
   Рядом со второй ротой стояли офицеры управления батальона, а рядом с ними и комбат. Когда вертолёт взорвался комбат, держась одной рукой за лицо, отчётливо произнёс: "Блин... Теперь меня точно вы**бут". Лейтенант Скребцов устремил в сторону комбата взгляд недоумения. "Как он смеет, когда только что погибли на наших глазах минимум пятеро ребят из нашей первой роты и трое вертолётчиков, думать о своей личной репутации? Такой стиль командования неуместен для спецназа. Почему и кто этих пехотных командиров в спецназ набрал"? Возле КПП батальона, поднимая клубы пыли и ревя движками, пронеслись в сторону падения вертолёта боевые машины пехоты бронегруппы лейтенанта Рыбалко.
   "Так, если они упали в зелёнку, то сейчас и Ивану, скорее всего достанется от духов, - подумал Скребцов. - Сейчас ещё и его придётся с боем из зелёнки вытаскивать". "Вторая рота! - послышалась вдруг команда ротного, старшего лейтенанта Гриня - бегом в роту. Экипироваться. Получить оружие и боеприпасы. Быть готовыми к погрузке на бронетранспортёры. Механики-водители! Бегом в автопарк! Лейтенант Кожемякин! Вперёд с ними!" И рота бросилась выполнять приказ своего командира.
   А возле помещения штаба батальона можно было увидеть стоящего у двери небольшого роста, но крепкого телосложения и недюжинной силы парня, по щекам которого текли слёзы. Это был начальник разведки батальона старший лейтенант Олег Шибанов. Офицеры батальона за его замечательный характер звали его Олежкой. А слёзы его были реакцией на испытанное им потрясение: Олег никак не мог поверить, что он ещё жив. Дело в том, что именно он, старший лейтенант Шибанов, должен был сегодня утром вылететь с облётной группой первой роты на облёт местности в районе реки Хашруд, но по какой-то случайности не попал на борт того самого вертолёта, который только что рухнул на землю на его глазах. Этот день Олег будет отныне считать днём своего второго рождения...
   Двигатели вертолёта мелодично работали и машина шла ровно и уверенно, слегка задрав вверх хвостовую балку со стабилизирующим винтом. Внизу весело мелькали барханы, справа вдали виднелись постройки кишлака Дарвешан, а влево в бесконечную даль тянулись золотые горы песка пустыни Регистан. "Где-то там, совсем недалеко отсюда, в сторону Кандагара, находится группа сухих озёр, - подумал старший лейтенант Скребцов. Там как-то с нами в засаде произошёл некий случай, который вполне может свидетельствовать о душманах как о бесстрашных воинах, воинах, которым неведомо чувство страха смерти. Да. Удивительный народ эти афганцы. Мысленно я даже восхищаюсь ими. Ведь если быть откровенным перед самим собой, то каждый раз, когда мне приходится в них стрелять, то я это делаю из чувства страха, что если я не убью его, то он убьёт меня, но никак не из чувства ненависти к этим людям. И неизменно всегда во всех боестолкновениях постоянно присутствует некое глубокое чувство нелепости и глупости всего происходящего. Но ведь чувства человеческие есть основа человеческого бытия. Из чувств рождаются эмоции. Разве могут неприятные чувства родить приятные эмоции? Эмоции являются источником наших мыслей. Могут ли неприятные эмоции родить добрые мысли? Вряд ли. А грязные мысли, приведут ли они когда-нибудь к добрым делам? Значит если у людей плохие чувства по отношению к чему-нибудь, то значит это что-нибудь, а в данный момент эта наша война, ничем хорошим для нас, имеющих эти недобрые чувства по отношению к ней, не закончится. Хотя, как говорят, пожуём - увидим".
   Глядя налево, в сторону сухих озёр, Скребцов вспомнил, как тогда подразделения царандоя, то есть народной милиции Афганистана, проводили операцию в районе Дарвешена, а разведгруппы батальона спецназ были выброшены на путях вероятного отхода душманов. Тогда он сидел со своей группой в районе этих сухих озёр. Когда подлетали к месту десантирования разведчиков, вертолёты, как обычно, несколько раз делали посадки в различных местах, с целью ввести душманов в заблуждение относительно настоящего места десантирования, или даже лучше попытаться убедить противника, что вертолёты совершали всего лишь облёт местности, и ни о каком десантировании группы и речи идти, мол, не может.
   Десантировались удачно. Быстро собрались, построились в боевой порядок и скрытно, без приключений добрались к предполагаемому месту засады. В том месте величие пустыни неописуемо. Местность в районе сухих озёр сильно изрезана какими-то необыкновенными каньонами и оврагами. То местами идёт глина, то галька, то огромные песчаные барханы. А краски, которыми разукрашен весь этот пейзаж, вызывают просто восхищение. Но всё равно, как и в другом любом месте Регистана, сколько ни выбирай место для засады, всё равно, с трёх сторон всё будет замечательно, а четвёртая сторона будет оставлять желать лучшего. Но это, видимо, особенность любой пустыни. Для этого разведчики имеют с собой маскировочные сети.
   На месте засады старший лейтенант Скребцов распределил места расположения и секторы стрельбы подгруппам, выставил наблюдательные посты и распределил в них очерёдность дежурства среди солдат. Затем, проверив готовность позиции каждого солдата к бою и оборудование дневных укрытий и дав команду на устранение выявленных недостатков, ещё раз напомнил порядок и очерёдность отхода и выноса раненых или убитых в случае боестолкновения с душманами и эвакуации группы вертолётами. Когда всё было относительно готово, он взял с собой двух бойцов и решил провести доразведку местности, лежащей от него в сторону кишлака Дарвешан. Пройдя километра четыре в одну сторону и ничего особо интересного не обнаружив, дозор вернулся обратно. Пришли, решили пока ещё светло развести костёрчик, подогреть сухпаёк и слегка подкрепиться перед неизвестностью ночи. Только развели костёрчик из веток саксаула, которого в пустыни предостаточно, как наблюдатель рядовой Бегматов, по прозвищу Бармен, доложил: "Товарищ лейтенант, духи". "Ну, блин, - мелькнула мысль у взводного, - как обычно, поесть спокойно не дадут". Все моментально заняли свои позиции согласно боевому расчёту и приготовились к бою. Гена ползком подполз к наблюдателю.
   - Где?
   - Да вон там, впереди, метров 400 - 500. В расщелине прошли. Человек где-то десять.
   - А ты что, Абдурахман, только до десяти считать умеешь? - подшутил лейтенант.
   - Да ведь плохо видно: барханы там Они идут прямо на нас. Возможно с оружием. Они в плащах. А что под плащом точно не видно.
   - Понятно. Подождём, поглядим, куда это их черти несут. Говоришь, идут прямо на нас? А, Бегматов?
   Бегматов довольный, что он первым обнаружил противника, слегка пожав плечами, улыбаясь ответил: "Так точно. И если на нас, то тогда им, видимо, не повезло, товарищ лейтенант".
   - Возможно. Судьба - ведь она и злодейкой бывает, Абдурахман.
   Старший лейтенант Скребцов почти всех своих солдат знал поимённо, и почти всегда звал их по именам или по прозвищам, которые солдаты давали друг другу. Переход на фамилию и звание означал в разведгруппе или ответственность положения, или недовольство взводного поведением своих солдат, или присутствие более старшего начальника.
   Через какое-то время по овражку, пролегающему недалеко от места засады группы, зашагали, как бы слегка крадучись, трое мужчин. На краю овражка как раз был установлен пулемёт. Взводный внимательно смотрел на приближающиеся фигуры людей. Он внимательно всматривался в их одежду: не висят ли у них на плечах под плащами автоматы. Винтовки видны сразу. А у автомата приклад складывается, и автомат становится небольшим и издалека не виден. Можно было конечно без разговоров срезать их одной пулемётной очередью. Для этого лейтенанту Скребцову нужно было бы только посмотреть в вопросительные глаза пулемётчика Гульшина и слегка кивнуть ему головой в знак согласия. И через мгновение на дне оврага лежало бы трое изрешечённых пулемётными пулями афганцев. Гульшин отличный стрелок. Пулемёт - его любимое оружие. Скребцов часто на чистках оружия примечал, с какой любовью Гульшин чистил свой пулемёт и как нежно поглаживал его по стволу, словно своего младшего братишку. Гульшин не промахнётся. Эти афганские парни даже и сообразить не успеют, что их уже больше нет на нашей грешной планете. Пулемётчик Гульшин во мгновение ока может сейчас избавить их ото всех земных печалей и радостей, забот, хлопот и устремлений, и даровать им троим безболезненный переход в мир иной. Но..... Что-то мешало лейтенанту кивнуть головой своему пулемётчику. Может быть то, что это была только часть группы, а не все. Может быть то, что он не видел чётко у них оружия, и тем самым боялся ответственности. Хотя, какая там к чёрту ответственность? Никто никогда не узнает, и не будет допытываться, кто и как, и при каких обстоятельствах убил этих троих несчастных афганцев. Тем более, все слышали, как наблюдатель доложил, что духи с оружием, а слово "кажется" в расчёт может и не браться. Но ведь эти афганцы всё-таки люди. У них есть родители, братья, сёстры, с которыми они вместе росли и играли детьми в этой самой пустыне. У них, возможно, есть жёны и дети, то есть ханум и боча, которые ждут их домой, которые их любят и которые на них надеются, как на кормильцев семьи, как на единственную опору в этой первобытно-общинной стране. У них есть друзья, которым их смерть причинит сердечную рану. Поэтому, не стоит торопиться убивать людей, хотя, эти люди, если ты не поторопишься, могут первыми убить тебя. Но всё-таки добро должно побеждать зло, и пусть, хотя бы в наших сердцах и мечтах, а не наяву. "Так, сержанты Ломако и Бурнович, со мной. Будем их брать,- скомандовал лейтенант Скребцов. Гуля, держать их на мушке, и если они дёрнутся, то ты должен будешь их срезать до того, как они срежут нас. Понял?
   - Что за базар, товарищ лейтенант? Можете не бояться: они не дёрнутся. Не успеют, - спокойно и безэмоционально ответил пулемётчик Гульшин. Было слегка заметно его недовольство тем, что взводный только что не дал ему совершить несколько коротких и точных очередей безо всякого напрягу. А вот теперь придётся напрягаться, так как ситуация усложняется. В его глазах можно было прочесть, мол, зачем они нам нужны, срезать их, как обычно, да и дело с концом.
   Когда афганцы были где-то в метрах 20 - 30 от пулемётной позиции, трое разведчиков спрыгнули впереди их, и изготовясь для стрельбы с колена, направили на них свои автоматы. "Хэз! - скомандовал Скребцов. Достатро бало кун!" (Стоять! Руки вверх!) Афганцы остановились. Спокойно, не делая лишних движений, подняли руки вверх. Было видно по выражению их глаз, что встреча с шурави-спецназ их не сильно радовала, и что они понимали, что эта встреча не сулит им ничего хорошего. Но лица их были ровны и спокойны. "Макс, вперёд! - скомандовал лейтенант. Проверь их". Сержант Бурнович пошёл к афганцам. "Молодец, - подумал Генка. Пошёл правильно, как учили, не закрывает своим телом нам линии стрельбы по ним, в случае чего. Соображает парень: не первый год воюет". Крепкий и рослый сержант Бурнович выглядел намного мощнее каждого из афганцев. Подойдя к ним, он встал так, чтобы они оказались между ним и автоматами лейтенанта Скребцова и сержанта Ломако. Быстренько осмотрев афганцев на предмет автоматов и гранат, сержант Бурнович негромко крикнул: "Они чистые, товарищ лейтенант". "Ну вот и ладненько - подумал взводный . А то чуть было не укокошили. И, возможно, ни в чём неповинных и пока безоружных ребят". "Давай их сюда, Макс! - скомандовал он. Фёдор, Олимова ко мне. Допрашивать их буду".
   Афганцев, не заводя в расположение группы, отвели дальше по овражку за поворот, где-то метров за 100. Прибежал рядовой Олимов. После увольнения в запас таджика Салохиддина Караева он был за переводчика в разведгруппе. Олимов сам узбек, но вырос среди таджиков, поэтому хорошо говорил как на узбекском, так и на таджикском, то есть на фарси. "Так, Фёдор, давай двигай к группе, - сказал взводный своему заместителю . И смотрите там в оба. Там ещё где-то человек шесть, если не больше, вокруг нас шатаются. Что у них на уме мне не известно. А ты, Максим, принеси мне мой АПСБ. Он у меня в РД-шке лежит. Да, и стропу захвати. Сгодится". Сержанты, пригибаясь, заспешили в сторону места, где замаскированная под масксетями лежала в засаде группа. Взводный и рядовой Олимов остались с афганцами. Скребцов поставил их на колени рядом друг с другом. "Так, Олимыч, поинтересуйся-ка у этих хлопцев, кто они такие, откуда и куда путь свой опасный держат. И где ихняя остальная шайка гуляет и скоро ль, их дружки тоже к нам в гости пожалуют". Олимов стал с некоторой наглецой и чрезмерно жестикулируя расспрашивать задержанных. Те, как-то малословно отвечали, при этом сохраняя на лицах невозмутимое спокойствие. "Товарищ лейтенант, говорят, что они тут просто ходят, каких-то верблюдов ищут, что они только одни тут и больше никого нет". "Фиреб на дэх. Мекушем" - сказал лейтенант Скребцов, обращаясь к афганцам. (Не лгать! Убьем.) На лицах афганцев не дрогнул не один мускул. Казалось даже что они или ничего не услышали или не поняли. "Олимов, ты понял чего я им только что ляпнул?" - спросил он.
   -Так точно, товарищ лейтенант. Вы сказали, если они будут обманывать, то мы им кишки выпустим.
   - Да. Что-то и где-то подобное этому я имел в виду. Всё правильно. Но что-то я совершенно не вижу, что это, радостное для них известие, произвело на них какое-то заметное впечатление. Спроси их ещё разок, Олимыч, где остальные. И скажи им, что я обычно всегда делаю то, что говорю. И если я сказал, что убью, если брехать будут, то так оно и будет.
   Олимов со звериным выражением лица стал им опять многословно толковать, что от них надобно, при этом хватая и дёргая то одного, то другого за шиворот. Афганцы невозмутимо и не подавая никаких признаков обиды на столь фамильярное обращение, спокойно отвечали что-то. Тут пришёл сержант Бурнович и принёс бесшумный пистолет (АПСБ). Скребцов отправил сержанта обратно и медленно, не торопясь, на глазах у афганцев достал из коричневой, кожаной, приятно пахнущей кобуры воронёный пистолет. Затем из бокового кармана этой же кобуры достал глушитель и медленно накрутил его на ствол пистолета.
   - Олимов, скажи им, что мы не хотим им зла. Что нам самим эта война не нравится. Пусть кто-нибудь один из них пойдёт и приведёт сюда остальных. Даже если у кого-то из них и есть оружие, мы никого не убьём. Оружие заберём, а их всех, когда за нами придут вертушки, отпустим. Это моё честное офицерское слово. И если тот из них, кто пойдёт, до захода солнца не вернётся сюда вместе с остальными, то оставшиеся тут будут расстреляны.
   Олимов начал переводить. Но слова Олимова явно не производили никакого впечатления на задержанных афганцев. Они смотрели на выпученные от предвкушения расправы глаза Олимова, как люди смотрят на события, происходящие где-то там, далеко от них, например, как в телевизоре: спокойно и ровно. Ответы их были столь же немногословны и всё такие же, как и ранее. "Товарищ старший лейтенант, да эти духи совсем оборзели, - кипел от ярости Олимов. Разрешите, я хоть одного зарежу".
   - Не торопись, Олимов. Зарезать их мы всегда успеем, - спокойно сказал Скребцов.Затем он подошёл к первому, стоящему слева, афганцу, присел напротив него на корточки, снял с предохранителя пистолет, взвёл курок и приставил ствол вплотную ко лбу афганца. И спокойно, с расстановкой, глядя прямо ему в глаза, сказал: "Агар фиреб куни, мекушем туя". (Если будешь лгать, то убью тебя) Скребцов и сам не знал, что он сотворит в следующее мгновение. Жизнь этих людей была полностью в его власти. Он, как царь, мог их сейчас или самолично в своё удовольствие казнить, или дать команду своим бойцам-аскерам, и они во мгновение ока изрежут ножами пленников на кусочки. А мог и помиловать. Тут, видать, что Бог пошлёт.
   Глаза советского офицера встретились с глазами хозяина пустыни. Они смотрели друг в друга ровно и безэмоционально, но во взгляде Скребцова можно было безо всякого труда прочесть "Ты что, дурак что ли? Не понимаешь, что я тебя сейчас могу убить? Чего препираешься, чего из себя корчишь? Я же не прошу от вас ничего сверхъестественного: приведите остальных, если есть оружие, сдайте его нам, в крайнем случае, спрячьте его в пустыне, потом вернётесь и заберёте. Мы ведь всё равно вас отпустим. Чего ты ломаешься? Чего корчишь из себя бесстрашного героя? Или тебе, эти, воняющие бараньим жиром и костром, ваши автоматы дороже своей жизни?" А в глазах афганца можно было прочесть: "Это моя пустыня. Это мой дом тут. Я тут вырос, а не ты, и это моё наследство, а не твоё. Это наши законы и наша мораль здесь, а не ваша. Мы здесь хозяева, а не вы. Вы пришли и уйдёте, а мы были здесь, есть и будем всегда. Так что тебе, шурави, не понять нашей гордости. И если хочешь - стреляй. Мы смерти не боимся. Ты сам это знаешь. По тебе видно, что ты тут, на этой войне уже не новичок, и кое-что повидал и понял, конечно, если ты не дурак".
   "Ну что ж - будь по-вашему. Но и нас-то не стоит мордой в дерьмо тыкать. Мы тоже не лыком шитые, мы - русские, а русские просто так не сдаются", - подумал сам себе Скребцов. Он опустил пистолет и левой рукой, ладонью, ударил афганца в голову. Удар был не нокаутирующим, так как был из положения сидя, но достаточно сильным, чтобы афганец свалился перед своими товарищами на землю. Скребцов быстро поднялся, схватил упавшего духа за шиворот и поволок его за спины и чуть в сторону от оставшихся двух афганцев. Приподнял его и нанёс ему сильный удар в челюсть. Афганец потерял сознание и упал, уткнувшись лицом в песок. Старший лейтенант Скребцов демонстративно прицелился ему в голову из своего пистолета и выстрелил. Было слышно, как пуля тупо и сильно во что-то ударилась. Тело лежащего не дернулось. Но так бывает: когда пули попадают в лежащего на земле человека, то очень часто совершенно не понятно, даже вблизи, попала пуля в тело или нет. Олимов, увидев, что взводный пришил к земле первого афганца, воспрял духом, глаза у него загорелись, в них заблестела тайная надежда, что следующий дух будет его. Вот тут-то он, разведчик Олимов, покажет им, как он умеет орудовать ножом, и что не стоит его злить, кода он с ними пока ещё по-хорошему разговаривает. Скребцов подошёл к следующему, стоящему на коленях афганцу. Спокойно, как бы демонстрируя свою безнаказанность, присел перед ним на корточки, так же, как и только что в предыдущем случае с первым афганцем, приставил к его лбу пистолет и сказал, глядя ему в глаза: "Агар фиреб куни, мекушем туя. Чанд нафар одам доринджё аст?" (Если будешь лгать - убью тебя. Сколько там человек?) Афганец молчал. В его взгляде совершенно отсутствовали какие-либо признаки страха пред смертью, несмотря на то, что у него на глазах только что убили его товарища, а может даже брата или близкого друга. В его глазах, кроме презрения, Скребцов ничего не прочитал. Он замахнулся пистолетом. Но не ударил. Афганец даже не дрогнул. "Бале. бале", - сказал лейтенант. Тогда он переместился к другому, стоящему радом с этим. Приставил пистолет к его голове и безэмоционально спросил: "Ту маро мефах ми?" (Ты меня понимаешь?) Афганец опустил глаза. "Олимыч, - сказал он, - скажи ему пусть он пойдёт и приведёт остальных, тогда и он и его друг останутся живыми". Олимов перевёл. Афганец поднял медленно глаза и спокойно посмотрел в глаза советскому офицеру. "Рав!" (Иди!) - сказал ему Скребцов. Афганец молча и отрицательно покачал головой, при этом не отводя глаз от глаз человека, который сейчас пошлёт ему смерть из этого красивого и бесшумного пистолета, металлический ствол которого он отчётливо сейчас ощущает собственным лбом. Глаза этого афганца говорили: "Стреляй, если собрался стрелять. Я лучше умру, но предателем не стану. Я тебя ненавижу".
   Скребцов опустил свои глаза, а потом и пистолет. Встал. Молча отсоединил глушитель от пистолета и аккуратно сложил пистолет и глушитель обратно в кобуру. "Олимов,- сказал затем он,- подними этого валяющегося там паренька и приведи его сюда. Хватит ему там загорать". Олимов недоумённо посмотрел на лейтенанта. "Чё уставился на меня, Олимыч? Не убивал я его. Живой он и целёхонький лежит там, да на солнышке греется. Это я так, ради концерта. Чтоб они тоже знали, что и мы тоже нервишки им можем так пощекотать, что до смерти захохочешься". Олимов, как бы не веря словам взводного, подошёл к лежащему чуть взади и в стороне афганцу, потрогал его за плечо и что-то ему сказал. Тот зашевелился и стал подниматься. Когда он поднялся, взгляд его оставался таким же бесстрашным и спокойным. "Индже бьё" (Иди сюда) - сказал ему Скребцов. Афганец подошёл ближе. Лейтенант показал взглядом на его прежнее место и сказал ему улыбаясь глазами: "Нишин". (Садись) Афганец сел на своё прежнее место. Двое других смотрели на него ровно, как будто бы ничего и не происходило. "Олимов, - сказал Генка, - переведи им, что мы уважаем смелых людей и не казним их как паршивых мерзавцев и трусов. Смелые воины - хорошие люди. Они достойны жизни на нашей планете. Ведь хороших людей из-за этой войны становится всё меньше и меньше на земле, а подлецов всё больше и больше. Поэтому, шурави-спецназ не будет наносить вред нашей планете, дарует смелым воинам жизнь и желает им благополучия и счастья и просит у них прощения за нанесённое им только что оскорбление".
   Олимов стал переводить. На лицах афганцев можно было разглядеть, что они толи не могут понять, толи не могут поверить тому, что пытается объяснить им Олимов. Когда Олимов закончил, Генка подошёл к пленным, поочерёдно каждого из них поднял с колен, обнял и каждому из них сказал: "Брадар. Бебахшид. Бо амоно Худо" (Брат. Прости. Да благословит тебя Всевышний) Глаза афганцев оттаяли, в них было только некое удивление, но от ненависти не осталось и следа. "Хурдан, об михохи?" (покушать или воды хотите?) - спросил у них Скребцов. Один из них слегка улыбнулся и пожал плечами. "Олимов, веди их под пулемётную точку Гульшина. Метрах в двадцати впереди от неё посади их, чтобы их хорошо было видно наблюдателю, и скажи им чтобы сидели там и с места не сходили, если будут баловаться, то тут уж точно расстреляем. Принесите им немного воды и пожрать. На ночь связать их по рукам и ногам, а утром , как обычно, развяжем". Видел, Олимов, - продолжал Скребцов,- как надо вести себя перед смертью? Думается мне, что не каждый бы из нас смог так хладнокровно и бесстрашно смотреть в дуло пистолета, оказавшись в плену. Смелость, Олимов, всегда и во все времена вызывала среди нас, человеков, только восхищение. Смелость, Олимов, и товарищество - это великие сокровища, которые дороже любого золота и серебра". "Да обкурились они просто, товарищ лейтенант. Вот и вся их смелость". "Нет, Олимов, попробуй-ка ты сам обкуриться, а потом, чтобы на твоих глазах твоего друга или брата шлёпнули, а ты следующий, и при этом, чтобы из твоей дурной башки весь этот дурман не вылетел в одно мгновение. Хотелось бы мне посмотреть, сколько в твоих глазах осталось бы смелости, когда бы перед тобой только что шлёпнули меня, а ты вот следующий. Нет, Олимов. Это не чарс. Это характер народа. А может плоды ислама. Но если это так, и такое поведение есть плод религиозного воспитания, то велика сия религия, раз так плодотворно учит бесстрашию перед смертью. Хотя и христианство тоже учит нас, что Христос смертию смерть попрал, чтобы люди смерти не боялись. Но что это я тебе всё это рассказываю, Олимыч, я по твоим узбекским глазам вижу, что ты совершено ничего не понимаешь из того, что я тебе только что сказал насчёт христианства. Ладно. Давай веди их".
   Рядовой Олимов повел пленных к расположению группы, а взводный зашагал чуть позади. Афганцев усадили напротив пулемётного гнезда, дали им немного воды, хлеба и банку консервов из сухпайка. Когда стало темнеть, их связали и уложили поплотнее друг к другу: так теплее будет. Ночи уже были холодные. Ещё раз уточнив боевой расчёт и проверив порядок смены наблюдателей, командир дал команду разведгруппе отдыхать.
   Тут, с точки зрения командира разведывательной группы, встаёт один немаловажный вопрос: порядок действия разведчиков ночью во время засады. Инструкция по применению войск специальной разведки деликатно этот момент обходит. Мол, ясное это дело, то, что должен делать каждый разведчик в засаде. Каждый разведчик в засаде должен внимательно наблюдать в установленном ему секторе за появлением противника. Вроде бы всё правильно, всё тут логично и красиво звучит. Но вот только на практике возникают некоторые неувязочки. Давайте себе представим один день из жизни, но не Ивана Денисовича, а солдата из разведывательной роты спецназ. Солдата разведывательной роты утром в 6 часов подняли на зарядку и заставили, как минимум, пробежать 3, или 4 или все 6 километров. Утренняя физическая зарядка в ВДВ согласно распорядку дня длится 50 минут. А что ещё солдату эти 50 минут делать? Вот его и заставляют в течение этих 50 минут бегать. Да и не просто бегать еле- еле, а в хорошем, ну хотя бы в среднем темпе. Дело в том, что для офицера, ответственного за проведение зарядки, это намного проще, взять и заставить солдат бегать, а сам сиди себе, если нет желания бегать, да контролируй. А какое расстояние может пробежать солдат в среднем темпе хотя бы за 40 минут? Не меньше 6 километров. Затем, после завтрака, солдат начал готовиться к боевому выходу: тактические занятия, очень часто проверка пристрелки стрелкового оружия, получение боеприпасов, подгонка снаряжения, получение сухого пайка, наполнение ёмкостей с водой и их распределение среди группы, подгонка масксетей и ещё целая тысяча мелочей. Потом обед. После обеда проверка подготовки, уточнение деталей, постановка задач и тому подобное. Главное, что солдат не отдыхает, а всё это время на ногах, в беготне и в работе. К вечеру группа экипируется, садится в вертолёты и транспортируется к месту боевых действий. Если в вертолёте удалось немного вздремнуть, то считай, что повезло. Прибыли к месту десантирования, десантировались - нервы на пределе, ведь это один из самых опасных моментов - затем марш к месту засады. А это иногда бывает и 5, и 10, а порой и все 20 километров. А такой марш - не просто прогулка по горам или по долам: на каждом шагу может подстерегать разведчиков опасность, которая легко может обернуться для каждого из них смертью. Нервы разведчика опять напряжены почти до предела. Группа на марше - тоже один из самых уязвимых моментов для разведчиков. Ибо любой встречный бой с противников не в пользу спецназовцев. Ведь их немного и бой может начаться на невыгодной для них местности и при невыгодных для них условиях и обстоятельствах. Силы разведчика на таком марше тают как сахар в стакане. Но вот, наконец, взводный нашёл это желанное место для засады и марш закончен. Но и теперь разведчик не отдыхает. Теперь он оборудует себе боевую позицию. Позицию, с которой он будет вести свой бой. Бой, который, возможно, будет последним в его жизни. И от того, как он сейчас оборудует свою позицию, будет зависеть и его жизнь, и жизнь его товарищей. Ведь если его убьют в боестолкновении из-за того, что у него была плохо оборудована его позиция, то боевая мощь группы ослабнет, а разведчиков и так не слишком много, и это может привести к потере огневой мощи группы и гибели остальных его товарищей. Поэтому разведчик последними силами, оставшимися от утренней зарядки, дневной беготни и марша по горам после десантирования, оборудует свою огневую точку. И если он не дурак, то оборудует её на совесть, не жалея сил. И вот, позиции готовы, масксети натянуты, мины расставлены, взводный довёл боевой расчёт и уточнил порядок действия при различных ситуациях, солдат лег или у себя на лёжке или прямо на своей боевой позиции. Кругом тишина, прямо как в гробу, вокруг темнеет, ноги гудят как высоковольтные трансформаторы, тело ноет от предыдущих сверхлошадиных нагрузок. Интересно, что потребует от разведчика в этот момент его физическое тело. Ведь физическое тело разведчика живёт не по инструкциям войск специального назначения, не по воинским уставам, не по юридическим законам, не по конституции и даже не по приказам непосредственных и прямых начальников. Плевать хотело физическое тело любого разведчика на всё, только что выше перечислено. Физическое тело живёт только по закону природы. Физическое тело подчиняется только ему одному. Оно даже игнорирует своего хозяина, который только тем и занимается всю свою жизнь на земле, что вредит своему телу и уничтожает его. Тело, в котором он живёт или возможно, которое живёт в нём. Так вот, интересно, что в этот момент потребует от разведчика его физическое тело? Физическое тело даст команду разведчику - срочно отдыхать. А это значит спать, и спать безо всяких скобок, как это написано в уставе, что солдату РАЗРЕШАЕТСЯ отдыхать лёжа (спать). Слово СПАТЬ в уставе взято в скобки.
   Но человеческий организм ОБЯЗАН отдыхать, и при чём здесь "РАЗРЕШАЕТСЯ"? Ведь если человеку не дать отдохнуть и не дать поспать, то он может даже сойти с ума. А если этот человек вооружён до зубов? А мы ему не даём спать. Так вот, после всех этих дневных и вечерних мытарств единственное, что можно ожидать от разведчика, так это то, что он сейчас уснёт богатырским сном. Но, как ни странно, боевые документы в этот момент требуют от разведчика повысить внимание до предела и ни в коем случае не спать, ведь противник может появиться в любой момент. А разведчик - спит. А разведгруппа может находиться в засаде и два, и три и даже четыре дня. А днём в пустыне, с апреля по октябрь, такая жара стоит, что она порой бывает страшнее схватки с противником: если взять банку сгущенного молока, положить её на солнце, то к вечеру молоко станет коричневым. Такая жара выматывает хуже, чем марш-бросок на 10 километров. И в такую жару днём спать фактически невозможно. А к вечеру наступает долгожданная прохлада, которая расслабляет организм и опять клонит в сон. Так что, прикажете не спать, то есть не отдыхать в таких условиях четыре дня? А в конце четвёртого дня засады столкнуться с противником и всем дружно уснуть во время боя?
   Представьте себе: начался бой, душманы стали палить из своих АКМов, а шурави, немного и как-то неактивно постреляв, вдруг вовсе замолчали. Подходят духи осторожненько к позициям русских и ушам своим не верят: с места русских позиций раздаётся дружный храп. Увидев такое, духи попросту обалдеют: шурави их, воинов ислама, ни во что не ставят, шурави плевать на них хотели, для шурави душманы словно мухи, мол, что на них внимание обращать, сон важнее, нам, мол, нам - русским - как минимум американский танковый батальон подавай, тогда, может быть, мы и проснёмся, и покажем им, что значит русский бой удалый. Разумеется, после такой картины все духи в ужасе разбегутся по своим кишлакам, и не будут выходить оттуда до тех пор, пока афганскую землю не покинет последний сидящий и спящий на БТРе советский солдат.
   Так что же всё-таки бедному командиру разведгруппы делать в такой не очень то и простой ситуации. У каждого командира были свои рецепты против этой сонной болезни. Кто-то кормил своих бойцов специальными таблетками, они, кажется, "Сиднокарб" назывались. Давали солдатам по 5-6 штук за один раз. Но такая методика даёт что-то вроде результата, но только в течение одних суток, не более. А на следующие сутки солдаты, нажравшись этих таблеток, спали так, что им даже мертвые могли позавидовать. Были и такие случаи, когда разведгруппа дружно засыпала, и местным афганским пастухам с большим трудом удавалось разбудить спящих разведчиков. Правда, надо отдать должное афганцам, во всех таких случаях они ничего ни из имущества, ни из вооружения у разведчиков никогда не брали. А ведь могли бы. Кто б потом кого и чего нашёл? Так что же делать, чтобы не оказаться в такой нелепой ситуации, когда тебя будят те, на кого ты делал засаду, и говорят тебе, мол, вставай, уже пора проснуться, ведь солнышко уже высоко и до вражьего полона совсем недалеко. А ведь могут и не разбудить, а прямо так, спящими, к Аллаху на беседу доставить.
   Вот старший лейтенант Скребцов и придумал некий способ. Способ этот заключался в том, что когда позиции для боя и лёжки были готовы, вся группа дружно ложилась отдыхать, а точнее - спать. Не спали только двое наблюдателей, которые сидели рядом друг с другом, так, чтобы они могли контролировать сами себя, шёпотом разговаривать, вести наблюдение за местностью и за сектором засады. Наблюдатели дежурили по два часа. Это не много. Два часа можно легко продержаться, зная, что после этих двух часов у тебя будет возможность поспать. Кроме того, в такой ситуации ещё и ответственность за жизнь своих боевых товарищей, то есть совесть, не даст уснуть человеку. Да и всего-то два часа. Смена наблюдателей осуществлялась следующим образом: один из наблюдателей подползал, или подходил, к замкомвзводу и будил его ровно за 10 минут до смены. Замкомвзвод будил следующую пару наблюдателей и производил их смену. При этом предыдущая пара докладывала ему и новым наблюдателям то, что они видели и слышали. Произведя смену наблюдателей, замкомвзвод будил взводного ровно в назначенное время, ни раньше и не в коем случае не позже, плюс или минус одна минутка, и докладывал ему, что смена наблюдателей произведена. Часы замкомвзвода и взводного сверялись минута в минуту. Когда сержант Ломако будил старшего лейтенанта Скребцова, то взводному достаточно было просто посмотреть на часы, чтобы убедиться, что всё нормально, если его разбудили минута в минуту. А вот если его разбудили, не дай Бог, на несколько минут позднее, то это расценивалось, как сон на боевом дежурстве со всеми вытекающими отсюда последствиями. А наказывать старший лейтенант Скребцов умел. Таким образом, основная работа ночью ложилась на замкомвзвода, но зато днём он мог дрыхнуть, сколько ему вздумается, взводный его днём старался не беспокоить и всю необходимую работу, как за него, так и за себя делал сам.
   Здесь логика такова. На марше больше думает командир, ведь на нём вся ответственность. "Замок" только исполняет, а исполнять всегда легче, чем думать и тоже исполнять. Ведь взводный тоже, как и все, топает ножками по горам или по пескам, сам несёт на себе свои боеприпасы, оружие, свои продукты и свою воду, свой спальник. Во время марша взводному иногда приходится метаться, как гончей собаке, между головным и тыльным разведдозорами, проверять остальных разведчиков на марше, вычислять и выбирать маршрут и способы преодоления преград и опасных участков, порой самому проводить доразведку маршрута. А замкомвзвод здесь тратит сил намного меньше, поэтому после марша и оборудования позиций ему, замкомвзводу, и пасти уставшее стадо разведчиков. А взводный, хочешь - не хочешь, а контролировать весь процесс всё равно обязан. Если дежурят по парам, то получается, что дежурство выпадает на каждого через 6 часов. Отдежурил 2 часа, и спи 6 часов, восстанавливай для боя свои силы. Спи, но будь готов в любую минуту вступить в схватку.
   И вот, где-то в середине ночи будит старшего лейтенанта Скребцова сержант Ломако и говорит: "Товарищ старший лейтенант, духи сбежали".
   - Не понял, Ломако, как это сбежали? - подхватился взводный.
   - Ну как. Когда я в предыдущий раз менял секу (наблюдателей), то луна ещё не зашла за горизонт, и духов было видно, что они лежат на месте. А вот сейчас луна зашла и совершенно ничего не видно. Я и решил пойти и их проверить. Подхожу, а их нет. Только перерезанные верёвки на их месте валяются. Короче, нет их больше. Видно те, с которыми они вчера вместе шли, подкрались и их развязали. И они ушли. Хорошо, что гранатами нас не забросали. А могли бы, если так близко подобрались. Мы ж Вам с Максом говорили, давайте их заминируем, а Вы сказали, что не надо. Всё Вы их жалеете.
   - Так ты что, Ломако, хочешь сказать, что я виноват, что духи сбежали? Хотя, тут есть и часть моей вины. Ну да что махать кулаками после драки. Кто на секе стоял с 12 до 2 часов?
   - Молодые. Полищук и Трибунских.
   - А кто их меняет?
   - Виттенберг и Филиппов.
   - Так. Всё тут правильно. С 12 до 2 - молодые, а с 2 и до 4 - самое коварное время - старики. Молодцы, что обнаружили. Сразу видно, что стреляные воробьи. А с этих пока спрос невелик. Накажешь их, но не сильно. Но чтоб не забыли твоего наказания до конца службы.
   - Понял.
   - Давай, Федя, покумекаем, что теперь делать будем. Уходить с этого места, путать следы и искать новое место для засады, или останемся здесь? Что думаешь?
   - Уходить надо, товарищ лейтенант. Место, где мы сидим, они знают, сейчас подтащат миномёты или безоткатку и дадут нам просраться.
   - Сомнительно это, Фёдор. В Дарвешане царандой. Там уже несколько дней идут бои духов с "зелёными", то есть с афганской армией. Так что то, что они оттуда что-либо существенное притащат и накроют нас миномётами - это вряд ли. Мы же всё-таки в Регистане, а не в горах под Сангином. Если бы такой фокус, Фёдор, произошёл с нами под Сангином, то мы бы сейчас с тобой наверняка бы уже на небесах с ангелами беседовали. А это пустыня. Тут свои особенности. До рассвета три часа. Луны нет. Темно как у негра под мышкой. В таких условиях им с нами, находящимися в окопах, бой вести невыгодно. Они могут только сейчас в лучшем случае попалить в нас из винтовок и автоматов. Да и то не в нас, а в нашу сторону. А когда рассветёт, мы вызовем авиацию, и их тут всех в этой пустыне расстреляют с вертолётов или с самолётов как слепых котят. Днём они на нас не сунутся. Значит, если смотреть на дело с точки зрения нашей безопасности, то у нас только три часа неудобного для нас времени. И кроме того, Федя, если мы сейчас сорвёмся, то можем наткнуться на них на марше, то есть они уже будут охотниками, а мы с тобой - дичью. Вот и будет тебе, как в кино: "Федя! Дичь!" Нет, Федь, сейчас мы никуда не пойдём. А если и пойдём, то только завтра под вечер и то после тщательной доразведки начального маршрута. А сейчас ты останешься здесь за старшего. А мне сюда зови Бурновича и минёров. Мы сейчас с Максом аккуратно проберёмся вперёд по этому овражку, поглядим что там к чему. Минёры нас прикроют. А на обратном пути в наиболее подходящем месте поставим ОЗМку (мину), чтобы в случае чего они незаметно по овражку на бросок гранаты к нам не подошли. Давай.
   - Есть, товарищ старший лейтенант.
   После проверки близлежащей местности и установки мин на наиболее вероятном маршруте подхода душманов к группе с целью внезапного нападения на разведчиков старший лейтенант Скребцов приказал связистам проверить связь на всякий пожарный, а всему личному составу группы объяснил сложившуюся ситуацию и вытекающую отсюда необходимость усилить бдительность. Однако непроглядные ночные часы до того, как небо в стороне Кандагара стало сереть, прошли спокойно. Ни на рассвете, ни в течение дня ничего подозрительного, а точнее - вообще ничего и никого не было замечено. Ни души вокруг. Что возьмёшь? Пустыня - она и есть пустыня. После обеда Скребцов взял с собой нескольких разведчиков и отправился на доразведку маршрута для выхода к новому месту засады. Он планировал перейти дальше к востоку, по направлению к Кандагару, на другую сторону сухих озёр, километров на 10-15. Но, пройдя километра четыре и вернувшись обратно, он окинул взглядом оборудованное место своей засады, которое ему показалось не столь уж и плохим, даже при прямом, хотя и маловероятном, нападении противника. И он решил остаться на месте. То ли лень, то ли усталость после доразведки, то ли нежелание ввязываться в новые приключения взяли верх над командиром. Но, так или иначе, он отдал команду оставаться всем на своих местах и действовать согласно ранее данным указаниям.
   Ещё одна ночь и ещё один день прошли спокойно. Не каждая засада заканчивалась боестолкновением, хотя тень этого боестолкновения висела над разведчиками постоянно. Там, глубоко внутри себя, каждый чувствовал, что любое мгновение вне территории части может оказаться последним мгновением в его жизни. Хотя, конечно, никто никогда не подавал виду, но по выражениям лиц, если внимательно присмотреться, можно было увидеть, что люди внутренне напряжены. Но это внутреннее напряжение не помешало бы им в любое мгновение вступить в смертельную схватку с противником, сражаясь за свою жизнь с полной отдачей своих сил и умений, словно дикие звери на которых внезапно напал их враг.
   В последнюю ночь засады, когда луна ещё ярко светило с афганских небес и пока не собиралась скрываться за барханами в стороне пустыни Дашти-Марго, наблюдатель Бегматов разбудил взводного и доложил шёпотом, что видит караван. Скребцов вылез из спальника, подполз к месту, где лежали наблюдатели и увидел, что буквально рядом, где-то в метрах 50, бесшумно шли верблюды. Они шли не по овражку, где стояли мины, а западнее, в сторону к зелёнке. Только они шли не от зелёнки и не по направлению к зелёнке, а с юга на север. Верблюдов было много и людей тоже. Люди шли молча, никто не разговаривал. Место расположения группы было как бы на небольшой возвышенности, а караван шёл не по тропе и, кроме того, снизу наверх, поэтому его ночью на тёмном фоне пустыни среди барханов разглядеть было почти невозможно, но когда он подошёл совсем близко, то тут, разумеется, его заметили наблюдатели. Караван, верблюд за верблюдом, проходил мимо группы и спускался к озеру. Скребцов вообще не ожидал, что с этой стороны возможно было появление каравана, поэтому сектор огня группы был им ранее сориентирован немного в другом направлении. Хотя для разведчиков было не новостью вступать в бой, как говориться, с ходу, то есть не с подготовленных позиций, а импровизируя всё на ходу. Конечно, риск получить себе свинцовую пилюлю в живот в таком случае многократно усиливался, но как это бывало обычно, внезапность и дерзость нападения были верными помощниками разведчиков в такой ситуации. Вот и сейчас, взводный не торопился: он увидел, что караван медленно направляется прямо к сухому озеру и что через некоторое время он почти весь окажется полностью незащищённым, словно яблоко на тарелочке. Солдаты уже все проснулись, предвкушая бой, в крови у них уже бурлил адреналин. Все, затаив дыхание, ждали команды командира. Солдаты спецназа - народ обученный: в такого рода ситуациях никто без команды командира группы не дернется, не пошевелится, не кашлянёт, не произведёт ни единого звука или шороха, а о стрельбе без команды даже и говорить не приходится. Даже если этот караван пойдёт прямо по самой группе, а взводный не даст команду на открытие огня, то никто и не выстрелит. Значит так надо. Значит - будем резаться ножами и биться в рукопашной схватке. Каждый разведчик чётко знает, что единственным способом выживания в экстремальной ситуации является полное доверие своему командиру и безоговорочное выполнение его приказов, порой кажущихся нелепыми. Хотя в экстремальной ситуации нет никакого времени рассуждать о нелепости приказов. Старший лейтенант Скребцов в своих солдатах был уверен. Бывало, его беспокойство вызывали или связисты или минёры, иногда попадались среди них нерадивые, хотя не столь уж и часто.
   Когда караван большей своей частью вышел на дно сухого озера, то он в свете луны представлял отличную мишень. Взводный дал команду перетащить АГС-17 и два пулемёта ПК на другую позицию, изменил боевой порядок группы, указал цели подгруппам, и немного поколебавшись: а вдруг мирные, и незаметно перекрестившись, прицелился в идущего впереди одного из верблюдов человека. Затем он плавно нажал на спусковой крючок своего АКС-74. Непростое это дело - целиться в ещё пока живого человека, зная, что он совершенно не ведает, что это мгновение, скорее всего, - последнее мгновение его земной жизни. Душа человеческая всегда противится в такие мгновения жать на спусковой крючок. Ей мерзко это. Но вмешивается страх. Страх за свою жизнь, который одинаково присущ и животному, и не человеку. Страх за то, что потом придётся отвечать перед командованием за пропущенный караван, который нарушил комендантский час. Страх за то, что твои друзья и твои солдаты могут счесть тебя трусом, так как ты сознательно уклонился от боя... Да и борьба внутри себя со вторым "Я", которое всё время твердит тебе в таких ситуациях: "Ну, ну, давай же, давай. Мужчина ты или нет? Стреляй. Или он потом убьёт тебя". Когда пахнет человеческой кровью, совесть и здравый рассудок, видимо, отворачиваются от человека, ибо понимают, что в такие минуты вести душеспасительные разговоры с этим человеком бесполезно, как бесполезно объяснять голодному волку, что негуманно убивать беззащитного ягнёнка. Ибо в такие мгновения человек почти всегда становится хищником. А у хищников принцип: или я его или он меня.
   Ещё не успела затихнуть короткая очередь, выпущенная из автомата командира группы, как высотка, на которой располагались разведчики, озарилась ярким пламенем двух пулемётов, автоматического гранатомёта, более десятка автоматов и снайперской винтовки. Только двое разведчиков, которые отвечали за безопасность тыла группы и находились на другом конце позиции, не принимали участия во всём этом огневом шквале. Со стороны каравана, с передней его части, которая уже добралась до противоположного берега сухого озера, стали раздаваться ленивые одиночные выстрелы из винтовок. Вспышки от них были видны то из одного, то из другого места. Выстрелов слышно не было, они сливались с выстрелами разведчиков. Скребцов приказал гранатометчикам поработать по тому месту, откуда велась стрельба. После нескольких очередей в ту сторону стрельба со стороны каравана прекратилась. Скребцов сделал ещё несколько выстрелов по каравану из подствольного гранатомета, и увидел, насколько он ошибся в определении расстояния до каравана. Его гранаты еле-еле долетали только до хвоста каравана, а это где-то метров 400 - 450. "Да, действительно, пустыня не то что скрадывает, а даже нагло ворует расстояние, - подумал он. Кажется, что какой-то предмет близко, а на самом деле иначе. Сколько уже раз обжигался".
   Когда всё стихло, Скребцов, назначив нескольких разведчиков в досмотровую группу, под прикрытием темноты спустился с высотки вниз к каравану, чтобы посмотреть, чего они только что натворили. Крадучись и опасаясь огня в упор от раненых или тех, кто, возможно, затаился между трупами верблюдов, десантники подошли к каравану. Их взору предстала картина: множество убитых и искалеченных выстрелами подпрыгивающих гранат от АГС верблюдов, убитые и раненые люди. Маленькая девочка лежала рядом с убитым верблюдом. На большом кровавом сгустке на её детской головке золотом отражался лунный свет. Караван растянулся метров на 400 - 500. Часть верблюдов стояла на ногах, вроде бы как целые. С передней части каравана опять начали раздаваться одиночные выстрелы. И опять туда пошла очередь из АГС. Идти вперёд было небезопасно. Разведчики стали досматривать поклажу, которая была на убитых верблюдах, находящихся в хвосте каравана. Никакого оружия и никаких боеприпасов. Только какое-то тряпьё, мешки с мукой, хворост. Прошли вперёд ещё метров 100 - 150. Такая же картина. Старший лейтенант Скребцов приказал сержанту Бурновичу добить всех раненых верблюдов. Хоть и животные, но всё ж душа-то живая. Зачем им зазря страдать? Всё равно подохнут. Кто их тут в пустыне лечить будет? А сам занялся ранеными. Один мужчина лежал с перебитой в середине голени ногой. Перебитая часть голени лежала рядом, соединяясь с основной частью ноги небольшим кусочком кожи. Живот у мужчины тоже был сильно окровавлен. "Ман балуч. Ман балуч", - постоянно твердил он. "Этот не жилец", - подумал Скребцов. И ствол автомата упёрся в висок раненого...
   Когда досмотровая группа вернулась к месту засады, "замок" спросил: "Ну что там, товарищ старший лейтенант"?
   - Что, что, Фёдор. Кажись, мирняк завалили. Вот невезуха.
   - А что ж они отстреливались?
   - А что ж им ещё оставалось делать? Мы та их тоже не пряниками потчевали.
   - Ну откуда ж мы могли знать. Поди тут разберись ночью, кто тут ходит: духи или мирные.
   - Оно понятно, Федь. Но днём-то жарко, вот они и прутся по ночам. А о том, что мы объявили комендантский час, многие из них и знать не знают. Многие из них не знают, что у них там, в Кабуле, революция произошла. Оно им это всё на фиг не нужно. У них тут своя жизнь, жизнь, которую вели их родители, их деды, их прадеды и так до самого потопа. И на нас многие из них смотрят как на злых инопланетян. У них и так без нас горя полно: ни больниц, ни школ, ни детских садов - средние века. А тут ещё мы со своим комендантским часом.
   Сержант молча пожал плечами.
   -Так. Ладно, Фёдор. Давай команду на сбор. Уходим с этого места. Мы уже тут два раза нагадили. Здесь нам больше по всем, как писаным, так и неписаным законам оставаться нельзя.
   - Есть, товарищ старший лейтенант, - безэмоционально ответил замкомвзвода.
   Разведгруппа быстро собралась и, построившись в боевой порядок для совершения марша, ждала команды своего командира. Старший лейтенант Скребцов вместе с сержантом Ломако ещё раз проверили: не осталось ли что после группы, весь ли мусор тщательно и глубоко закопан, не забыл ли кто чего-нибудь. Убедившись, что всё в норме, лейтенант Скребцов назначил в головной разведдозор рядовых Олимова и Гаджиева, указал им направление движения и дал общую команду "Вперёд!".
   Когда группа вытянулась в цепочку и прошла мимо взводного двумя своими частями, Скребцов, обогнав всех, встал впереди в головном дозоре, чтобы точнее направлять движение группы. Двадцать человек, идя друг за другом, оставляют после себя глубокий и хорошо заметный след в пустыне, поэтому при перемещении с места на место группа Скребцова часто использовала один из многих приёмов диверсантов - "лисий след". Сущность этого приёма заключается в том, что когда командир выберет очередное место для засады или для днёвки, он выведет свою группу к этому месту по дуге То есть так, чтобы, если группу будет преследовать противник по её следам, то он вначале будет идти по этой дуге перед лицом всей группы и обязательно попадёт под смертельный огонь. Нужно было торопиться, так как скоро должна была зайти луна, а после того, как она зайдёт, передвигаться по незнакомой местности было бы довольно сложно. Поэтому ещё до захода луны Скребцову необходимо было выбрать подходящее место, если уж не для засады, так хотя бы такое, которое могло бы обеспечить группе надёжную защиту в случае боя. Луна уже подкрадывалась к вершинам барханов, когда взводный увидел ту высоточку, которую он присмотрел ещё несколько дней назад. Когда группа, сделав "лисий след", зашла на высотку с её тыльной стороны, уже совсем стало темно. Кое-как расположившись, стали ждать рассвета. Рассветёт - станет видно, что делать дальше. Или окапываться, или можно и так будет подождать эвакуации группы, которая была намечена на 9 часов утра.....
   Но это было тогда, а сейчас уже старший лейтенант Скребцов и лейтенант Польский со своей облётной группой летели в район колодца Навабчах. Воздушный поток из открытой двери вертолёта трепал короткий, чёрный, но уже с достаточной сединой волос Валеры Польского. Не прошло ещё и года, как Валера прибыл в Лошкарёвский батальон из Прибалтийского военного округа, из Вильяндийской бригады спецназ. Вполне можно сказать: из полыньи да в полымя. В Эстонии, когда он уезжал оттуда, температура воздуха была в районе 20 градусов по Цельсию. А здесь, в Регистане, температура не опускалась в эти же дни ниже 45 градусов в тени. На солнце же можно было и вовсе испечься заживо. Можно только догадываться, какой шок испытывает на себе человеческий организм, попадая в такой температурный перепад. Да плюс ещё морально-психологическая обстановка: кругом война. Когда он первый раз пришёл во вторую роту, многие солдаты на него засматривались: атлетическая, почти двухметровая фигура лейтенанта, его черные, как смоль пышные, красивые волосы, 45-сантиметровые бицепсы, длинные и мощные ноги привлекали внимание многих. А когда по вечерам на спортгородке этот красавец-атлет начинал с безукоризненной техникой выполнять приёмы карате (он с детства занимался этим видом спорта), никто из присутствующих там не оставался равнодушным.
   Однако буквально через несколько дней лейтенанта Польского можно было узнать с большим трудом. После зачисления в списки личного состава второй роты Валера пошёл вторым офицером в группе, которую тогда возглавлял командир роты - капитан Гринь. И ходили они в засаду тогда тоже в район этого же колодца Навабчах. Было лето. Жара в пустыне невыносимая, а человеку, только что приехавшему из Союза, да ещё и из Прибалтики с её мягким морским воздухом, такая перемена климата - это всё равно, что обухом по голове. Через два дня группа вернулась обратно, и в комнату, где проживали офицеры, ввалился, можно так сказать, двухметровый скелет. В тот момент лейтенанта Польского, наверное, даже бы и родная мама не узнала. Старший лейтенант Скребцов даже вначале подумал, что это какой-то незнакомый боец притащил в комнату Валерины вещи, но потом, когда присмотрелся, то даже сам ахнул: лицо до такой степени высохло, что просто было похоже на череп. Глаза настолько глубоко провалились в глазные впадины, что их почти не было видно. Войдя в комнату, Валера еле-еле выговорил: "Ген, пить. Воды холодной". Скребцов побежал соседнюю комнату и принёс из холодильника трехлитровую банку простой холодной воды. Валера стал пить, и казалось, что вода проваливается в него как в бездонную бочку. Он выпил за раз сразу полбанки, остановился, чтобы отдышаться и сказал: "Это что-то невообразимое. Если так и дальше, то я не знаю, как я это смогу выдержать". Он опять припал к банке с водой и продолжил поглощать её содержимое жадными и неутолимыми глотками. "Нет ничего на свете вкуснее простой холодной воды. Жалко, что это не всегда человек помнит и не каждый это понимает", - продолжал Валера.
   Пришёл старший лейтенант Рыбалко, увидел Валеру в таком виде и ужаснулся. "Валер, ну тебя и поджарило, - сказал он. - Как же это ты умудрился так испечься? Давай быстрей раздевайся и отпивайся водой, и пойдём в бассейн к вертолётчикам. Я договорюсь с ребятами из эскадрильи". Рыбалко и Скребцов помогли Валере снять снаряжение и одежду. Валера уселся на кровать. Тело было ужасно худым. "Ген, посмотри на мои руки, что качался, что не качался в училище. Интересно, какой диаметр сейчас у бицепса. Давай измерим". Измерили - 35 сантиметров вместо позавчерашних 45! Пустыня знает своё дело. Она может в течение нескольких часов перечеркнуть усилия многих лет тренировок. "Ничего, Валер, - утешал его Гена,- через несколько дней поправишься. Не робей". Трехлитровая банка уже была почти пустой. "Ген, там, в холодильнике есть ещё водичка? Принеси, пожалуйста", - сказал он. Старший лейтенант Скребцов взял у него банку и побежал за следующей порцией воды.
   Прошло не так уж и много времени, всего-то несколько месяцев и пышную шевелюру пришлось подстричь как можно короче: с длинным волосом в пустыне воевать неудобно. А чёрный, как смоль, волос у 22-х летнего лейтенанта стал наполовину седым. Прямо как в песне: стали волосы смертельной белизны, видно много белой краски у войны...
   После того, как лейтенант Польский Валерий вернулся со своего первого боевого выхода, старшему лейтенанту Скребцову вспомнился и его первый выход, который был почти таким же, как и у Валеры.
   ...Это было на второй день после гибели лучшего Генкиного друга - лейтенанта Козлова. Командиром разведывательной группы тогда шёл лейтенант Тетеревский, а тогда ещё лейтенант Скребцов - вторым офицером. Когда стало вечереть и жара относительно спала, группа разведчиков была десантирована из вертолётов Ми-8 в пустыне Регистан. Когда вертушки ушли, десантники, осторожно осмотревшись на местности - ведь кругом незнакомая и чужая земля, и за каждым барханом, казалось, притаились душманы! - построились в боевой порядок, и, выслав вперёд дозор, медленно двинулись к караванной тропе, на которой они должны были организовать засаду. Лейтенант Скребцов во время марша шёл всё время рядом с лейтенантом Тетеревским. "Паш, толку от меня в головном дозоре мало: местность я совсем не знаю, так что пошли вместе. Веселее будет. В случае встречного боя я постараюсь ретироваться к своей десятке", - сказал Гена Паше. После двухчасового марша по барханам, и когда уже совсем стемнело, а путь советским разведчикам освещала полнощёкая луна, вышли к предполагаемому месту засады. Впереди, где-то в метрах в 150 пролегал караванный путь, и чуть в стороне от него виднелось некое строение из глины, которое напоминало чем-то небольшой ДОТ.
   - Паша, глянь. Что это такое? Прям как немецкий ДОТ - сказал Гена.
   - Да. Похоже. Но откуда тут в пустыне немецкие ДОТы? Может это колодец? Или ещё что.
   - Паш, разреши мне, я возьму парочку разведчиков и схожу туда на доразведку.
   - Да что ты туда сам попрешься? Я туда сейчас разведдозор направлю. Они сами всё проверят.
   - Я сам хочу.
   - Хорошо. Будь осторожнее. Там могут быть или духи, или мины. В случае чего, мы прикроем. А вы, если там нарвётесь на духов, отходите вправо, вон за те барханы, чтобы не попасть под наш огонь. Понял?
   - Так точно, сэр.
   Лейтенант Скребцов взял с собой одного разведчика-минёра, и они короткими перебежками стали приближаться к непонятному глиняному строению. Скрытно приблизившись метров на 15 - 20, залегли и прислушались: может оттуда послышатся какие-нибудь звуки. Но всё было тихо. Тогда лейтенант Скребцов приказал солдату остаться на месте и в случае необходимости прикрыть его огнём, а сам пополз вперёд. Подполз вплотную - всё тихо. Аккуратно встал, осмотрелся - вокруг ни души. Обошёл аккуратно вокруг этого строения, обращая внимание на возможность того, что тут могут быть установлены мины на растяжку. Ничего подозрительного вокруг не обнаружив, внимательно оглядел строение. Это был выложенный из глиняных кирпичей полукруг диаметром метра 3, и высотой около полутора метров. Колодца внутри не было. Видимо, это строение использовалось пастухами-кочевниками во время сильных пыльных бурь или в качестве ночлега, а может и ещё для каких-то, только им одним известным, целей. Лейтенант подозвал к себе минёра и приказал ему проверить внутренность этой лачуги на возможность установки там противопехотных мин. Минёр аккуратно опустился на колени и осторожно полез внутрь строения. Лейтенант присел за стеной, чтобы, если вдруг минер подорвётся на мине, самому не получить порцию камней и осколков. Через парочку минут минёр доложил, что всё чисто. Лейтенант Скребцов зашёл внутрь: там, кроме небольшой кучки камней, лежащих в середине, ничего не было.
   - Камни не трогал? - спросил он минёра.
   - Нет, товарищ лейтенант.
   - Ну и правильно. Зачем они нам. Если там под ними что и лежит, то пусть лежит себе дальше. А мы пойдём своей дорогой. То есть к месту расположения нашей группы.
   Вернувшись к группе, лейтенант Скребцов доложил лейтенанту Тетеревскому, что там ничего особенного нет, но караванная тропа неплохая, видно, что хоженая. В душе отметив про себя, что место для засады не такое уж и плохое, лейтенанты приступили к оборудованию боевых позиций и мест для днёвки. Согласно боевого расчёта, позиция лейтенанта Скребцова должна была находиться на самом правом фланге группы. Во время боя он должен был держать этот фланг, а в случае эвакуации под огнём его десять разведчиков должны были прикрывать своим огнём посадку в вертолёты первой десятки человек, а после их посадки и взлёта вертолёта, должны были сами сесть во второй вертолёт. Лейтенант Скребцов должен был садиться самым последним, при этом проследить, что никого из живых, или из раненых, или убитых, а также их оружия не осталось на месте засады. Позиция для этой цели в этот раз оказалась на самом правом фланге группы. Но это был первый боевой выход лейтенанта Скребцова, и всем премудростям пустынной жизни он ещё не был обучен, и царица-пустыня стала показывать молодому лейтенанту кто тут на самом деле хозяин. Лейтенант попытался по своей душевной простоте отрыть себе окопчик сапёрной лопаткой. Но из этой затеи ничего не вышло: как не копай, а глубже чем на 20 сантиметров не закопаешься. Да и яма получается круглая и ровная со всех сторон: песок-то осыпается. Ну какой это окоп. Тогда лейтенант положил впереди себя свой рюкзак десантника, обсыпал его песком, насколько это ему позволила царица-пустыня, и пустил всё оставшееся дело на русский авось. Потом он решил сходить и посмотреть, как оборудовали себе позиции остальные солдаты. К его удивлению у солдат всё было сделано по уму. "Да, сразу видно, что ребята уже не первый раз на выходе",- подумал Скребцов. Солдаты, разбившись по 3 - 4 человека оборудовали себе довольно неплохие позиции и покрыли их пустынными масксетями. Их почти не было видно. Пустые мешки из под муки, в которые насыпался песок, играли роль брустверов, а умело натянутые на них масксети делали их почти незаметными. "Такого в нашем десантном училище мы не проходили, - подумал лейтенант Скребцов. Видать придётся науку эту постигать на месте. Интересно. Почему мне Паша ничего про масксети и про пустой мешок не сказал, когда мы собирались на выход? Может, думал, что я сам всё это знаю? Или постеснялся меня учить? А может, просто забегался. А тут ещё Вовку убили. Ну да ладно. Как-нибудь прорвёмся". Удовлетворившись боевыми позициями своей части группы, лейтенант Скребцов вернулся в своё логово - небольшую ямку в песке на верхушке которой стоял РД-54, слегка присыпанный песочком. Ночь прошла спокойно. Стало светать. Поскольку тропа шла с севера на юг, от Аргандаба в сторону Дарвешана, а группа расположилась с восточной стороны от тропы, то восходящее солнце стало больно светить в глаза лежащему на спине на приятно-прохладном песке лейтенанту. И чем выше оно поднималось из-за горизонта, тем более грозным оно становилось. Ещё когда оно нижним краем своего ярко-красного раскаленного шара касалось верхушек барханов, уже тогда стала ощущаться его огромная и сжигающая сила.
   Лучи солнца стали жечь так, что жар, исходящий от него, чем-то напоминал жар, исходящий от паяльной лампы. Стало чрезвычайно неуютно. "Солнце не поднялось ещё и на пять градусов над горизонтом, а уже так сильно печёт, - подумал лейтенант Скребцов. А что будет, когда оно встанет в зените? Надо что-то делать". Идти к солдатам и теснить их под их масксетями было неудобно. Подумают, что лейтенант растяпа, или лентяй, или ничего не смыслит в войне в пустыне. А это значит потерять репутацию, не успев её ёще заработать. Лейтенант достал свою солдатскую плащ-палатку и попытался натянуть её над собой. Но пустыня - это не рязанский лес, и здесь нет множества кустиков, веточек и палочек. Плащ-палатку растянуть было не на чем. Лейтенант вытащил шомпол из автомата и воткнул его в песок. Получилось нечто вроде одного колышка. Но нужно было ещё минимум три точки, за которые можно было бы прицепить концы плащ-палатки. Тогда в дело пошёл автомат. Лейтенант Скребцов пристегнул приклад к своему АКС-74 и закопал его прикладом вниз в песок. Получился второй колышек. Дело пошло, подумал лейтенант. А что же дальше? Кругом песок и как на зло, ни одного саксаула. Роль третьего колышка попытался выполнить РД-54. Но, честно говоря, роль эту он выполнял слабо. Осталась последняя, четвёртая точка опоры. Но вокруг больше не было совершенно ничего. Но голь на выдумку хитра. И четвёртой точкой оказался нож. Хотя он выполнял свою функцию ещё хуже, чем РД, так как совершенно не хотел держаться в рыхлом, сыпучем и уже горячем песке. Но тем не менее, хотя и курам на смех, однако что-то похожее на некое укрытие получилось. Правда под ним пришлось лежать калачиком, так как размеры плащ-палатки не позволяют вытянуться в полный рост, особенно когда она так импровизированно и можно сказать совершенно ни на чём висит в воздухе. А солнце, невзирая на суету в уже горячем песке Регистана советского лейтенанта-десантника, продолжало свой путь к зениту. И чем выше оно поднималось, тем больше всё вокруг становилось похожим на обыкновенную духовку. И здесь нет преувеличения. Желающие узнать, как печёт солнце в жаркий июльский полдень в Регистане, тот может даже и не ездить в провинцию Гильменд в Афганистан, а просто включить газовую духовку, поставить её на самый медленный огонь и засунуть в эту духовку руку. Разницы почти нет никакой. Одна русская пословица гласит, что беда одна никогда не ходит, а с детками. Так было и тогда для молодого лейтенанта: то, что солнце палило так, что было просто невозможно, и казалось, что силу его жара вряд ли удастся вынести до спасительного вечера, но дело ещё осложнялось недостатком воды. Вода. Вода. И еще раз вода. Это же основа всей нашей жизни на земле. Но вряд ли кто-либо, кто не лежал в засаде в летних песках Регистана, знает, что значит слово "вода". А воды-то, по своей лейтенантской глупости, Скребцов взял только две фляжки: одна была у него на поясе, а другая лежала в РД. Когда они с Пашей Тетеревским собирались в засаду, Генка совершенно не удосужился спросить у него, сколько нужно брать с собой воды. Паша Тетеревский был уже к тому времени очень хорошо сведущим в области этой пустынной жизни. И вот теперь молодому лейтенанту Скребцову приходилось платить ценой своей выносливости за своё прежнее небрежение. Приближался полдень. Одна фляга уже была пуста. "Если буду пить такими темпами, то воды мне не хватит. Тогда я скорее всего потеряю сознание, получу солнечный удар, и если никто не заметит, то вполне можно даже и умереть, - подумал лейтенант. - Интересная картинка будет: погиб в Афгане, но не от душманской пули, а пал под лучами раскаленного ненавистью к шурави афганского солнца". Тогда молодой лейтенант расписал себе приём воды из следующей фляги: один глоток через каждые полчаса. Таким образом воды должно было остаться к вечеру полфляги. А оставшиеся полфляги - это неприкосновенный запас. На всякий пожарный случай. Или как они учили на занятиях по английскому языку: Just to be on the safe side.
   Время каждого получаса тянулось невыносимо медленно, казалось порой оно вообще стоит на месте и никуда не идёт, как и это смертельно жгущее солнце. "Хоть бы духи пошли бы по тропе, - мечтал лейтенант. - Сейчас бы завязали бой, пришли бы вертушки и нас отсюда бы забрали, или хотя бы водички бы привезли". Но, как говорят, мечтать не вредно. Может, и не вредно, но это только для окружающих мечтателя людей. А вот самому мечтателю от его мечтаний становится невыносимо плохо. Особенно, когда он лежит на раскалённом песке пустыни и мечтает о том, как он, если ему, конечно, выпадет от судьбы шанс, приедет в Ташкент или в Чирчик и выпьет все бочки с морсом и квасом, которые попадутся ему там на пути. И то, что размеры желудка никак не соответствовали размерам даже одной бочки с морсом, в тот момент никак не беспокоили мечтателя. И ему тогда казалось, что от мыслей о бочке с квасом можно сойти с ума. Поэтому, мечтать вредно, но только для самого себя. А время каждого получаса до очередного глотка тянулось мучительно долго. К концу каждого получаса во рту у лейтенанта было совершенно сухо, даже заносимый обжигающим ветерком в рот песок приходилось не выплёвывать, а выдыхать короткими, но резкими выдохами ртом. Но приказ, данный самим себе лейтенант не нарушал и к фляге ранее чем через полчаса не прикладывался, а прикладываясь, делал только один глоток, не смотря на великий соблазн сделать ещё бы хоть половинку. Никакого душманского каравана для облегчения страданий лейтенанта, разумеется, не было. Ведь душманы не такие дураки, чтобы ходить в такую жару по пустыне. Это было бы подобно тому, что они двигались бы по раскалённой сковородке. Вряд ли найдутся желающие ходить по горячей сковороде уже здесь, на земле. Ведь всему под небесами свой черёд и своя пора и время всякой вещи. Но Бог был милостив в тот день и не остановил ход солнца, и оно мало-помалу стало опускаться в сторону западной части земли. С каждым получасом к вечеру чувствовалось, что спесь его становилось всё меньше и меньше и что всё ближе и ближе спасительная прохлада вечера. Хотя здесь слово "прохлада" можно смело взять в кавычки, так как эта так называемая прохлада была не менее 45 или даже 50 градусов по Цельсию. Но ведь мир познаётся в сравнении. Когда стало темнеть, к Генке подошёл Паша Тетеревский. "Ну как ты тут, Ген? Живой ещё? - спросил он. Что ты тут целый день как уж на сковородке под свое плащ-палаткой извивался и не пришёл к нам? Место там для тебя хватило бы".
   - Да ничего страшного, Паш. Конечно, не очень приятно лежать на песке, когда рядом не плещутся волны Черного моря, но похоже это не смертельно.
   - Ген, я тут тебе водички принёс из моих личных запасов. У тебя, небось, её совсем мало осталось? На, возьми. Целая фляга.
   - Паш, ты в этот момент для меня дороже любого Деда Мороза из всего моего детства со своими новогодними подарками. У меня действительно воды только полфляжки осталось. Да, Паша, жаль, что не многие люди понимают, что фляга воды может быть дороже любого богатства, и что нет более ценной вещи на земле, чем вода.
   Лейтенант Тетеревский, улыбаясь, протянул флягу с горячей водой лейтенанту Скребцову. Не каждому на нашей грешной земле суждено оценить глубину добродушия такого поступка. Ночь тогда тоже прошла спокойно. Караваны душманов в июле месяце в Регистане - это большая редкость. Когда группа вернулась в расположение своего батальона после засады, лейтенанта Скребцова почти никто не узнал: когда вертолёт увозил его на его первый боевой выход в пески Регистана, вес его был 70 килограммов, а вот теперь в роту вернулось тело весом всего 54 кг, а его бицепсы, которые с большим трудом были накачаны до 38 сантиметров, в один день и две ночи превратились в 31 сантиметр. Когда Генка зашёл в комнату, где жили офицеры и, не сбрасывая с себя амуниции, открыл холодильник и достал оттуда двухлитровую банку с холодной водой, то капитан Вороницкий, лежащий на своей кровати и слушающий свой портативный японский магнитофон "Panasonic", из которого доносилась песня "Только пуля казака во степи догонит..." вдруг закричал: "Эй, кукан, ты чё, оборзел что ли? В бубен хочешь получить?"
   - Сам ты кукан, Миш - ответил, еле-еле шевеля языком, Генка. И припал жадными глотками к наслаждающей, прохладной, прозрачной банке с водой и начал вливать её безостановочно в себя верблюжьими глотками.
   - Ген, это ты что ли? Господи, что с тобой произошло? Блин, да у тебя обезвоживание. Тебе нужно срочно в санчасть.
   - Ерунда. Пройдёт, - небрежно ответил Генка и принялся за вторую банку. После первой банки на его теле не появилось даже ни капельки пота. Банка с водой провалилась в него словно в раскаленный песок пустыни. Только когда он стал вливать в себя вторую банку, только тогда на его теле стали появляться капельки пота, а потом все поры раскрылись и всё тело стало мокрым. Желудок был до самого верху заполнен водой, в него уже ничего не помещалось, а пить по-прежнему хотелось очень сильно.
   Капитан Вороницкий взял пустые банки, выглянул из комнаты, позвал первого попавшегося ему на глаза солдата и отправил его за водой. Затем помог лейтенанту Скребцову снять амуницию, усадил его на стул, и сказал: "Так, сиди здесь, а я сбегаю за Воробой". Генка уселся на стул и стал наслаждаться хотя бы взглядом, так как пить уже больше не мог, на банку с холодной водой и на холодильник. Через некоторое время в комнате появились капитан Вороницкий и старший лейтенант Воробьёв - начальник медицинского пункта батальона.
   - О, Генка, какой ты теперь стройный у нас стал, прямо как скелет, - широко улыбаясь сказал Вороба. Эта широкая улыбка почти никогда не сходила с его лица. Он достал из кармана горсть поливитаминов и протянул её Генке.
   - Не волнуйся. Пройдёт, - продолжал он. Ну а если не пройдёт, то подлечим.
   - Да я и не волнуюсь, - ответил Генка, пытаясь влить очередную порцию воды в свой уже переполненный желудок. - Бывает наверняка и хуже, например: когда воды рядом нет....
   ...Между тем, разведывательно-диверсионная группа медленно, где-то со скоростью 240 километров в час, но уверенно приближалась Навабчаху - одному из отдалённых колодцев пустыни Регистан. Ничего подозрительного видно не было.
   - Ген, смотри, слева по борту кажется караван, - сказал командир борта капитан Шустов. - Видишь или нет?
   - Да вижу. Давай подойдём поближе и посмотрим: кто это там такие.
   - Сейчас подойдём поближе и посмотрим,- сказал капитан Шустов и умело, но резко завалил машину на левый борт. Казалось, машина вот-вот зацепит лопастями песок. Но чувство земли опытного пилота не подводило никогда. Вертушка вышла из крутого виража и задрав хвост и почти что уткнувшись носом в песок понеслась в сторону верблюжьего каравана. Когда расстояние сблизилось, можно было увидеть, что караван был невзрачный: чуть больше десятка верблюдов, несколько штук ханум, закутанных в паранджу зелёного цвета и уныло восседавших на спинах верблюдов, и человек пять или шесть мужчин. Вертушки подлетели совсем близко и прошлись вокруг каравана. Караван остановился. Мужчины безбоязненно стали смотреть вверх на винтокрылые машины и некоторые из них даже приветливо помахали рукой.
   В пилотскую кабину втиснулось огромное двухметровое тело лейтенанта Польского. Он наклонился к старшему лейтенанту Скребцову и громко спросил: "Ну что?"
   - Валер, мне кажется, сто процентов мирные. Даже и подсаживаться не будем. Скорее всего, белуджи, - громко, через шум винтов, ответил ему Генка. - Посмотри, они даже не дёргаются. Если бы это были духи, то те уже палили бы без разбора и по "восьмёркам" и по "двадцатьчетвёркам". Они ж безбашенные.
   - Я тоже так думаю. Хотя, может быть, прихватим с собой парочку из этих афганцев? Там есть парочка молодых. Комбат ведь говорил на инструктаже, чтобы с облётов молодых парней привозили с собой, для того, чтобы их забирали на службу в афганскую армию, короче, в царандой.
   - Да ну и их, да и нашего комбата тоже вместе с ними к чёрту, - ответил Генка. - А то получится относительно этих ребят так: мол, ни фига себе, сходили за хлебушком или за солью, так сказать, с гор спустившись. Только вместо того чтобы хлеба да соли домой принести, они оказались в армии. Да и, кроме того, может быть это их жёны на верблюдах сидят, да куча детей дома, а тут, прямо из подноса их супруг, этих ребятишек в армию забреем. Пускай идут домой, да молятся Всевышнему, что мы сегодня, из-за нашего праздничного вечера, добрые и, конечно же, ленивые.
   - Ну что вы там решили? Садимся или нет? - переспросил капитан Шустов.
   - Не, Саня. Летим дальше, - сказал Генка. - Давай пройдем ещё немного на юг, да будем разворачиваться домой.
   - Давно уже пора, - влился в разговор сидящий на месте правого пилота Сергей Неделин. - А то мы точно без ужина останемся. Прошу не забывать, что Карася долго без присмотра оставлять нельзя. Ивану Рыбаку одному с ним там нелегко справляться.
   - Я понимаю твоё нетерпение, Серёг. Но давай ещё немного пройдёмся в районе колодца: нам с Валеркой скоро в этот район в засаду. Там, вроде, была неплохая тропа в сторону Спинбальдака. Вот мы хотели бы на ней посидеть. Поэтому надо посмотреть.
   - Что ж, если надо - значит, полетим и посмотрим, - уверенно сказал Сергей Неделин. Тем более, если вам туда скоро в засаду предстоит идти.
   ...Засада. Засада. Засада. Бывает она когда-то и для кого-то первая. Бывает когда-то и для кого-то последняя. А иногда случается и так, что первая и последняя сливаются воедино. А иногда бывает так, что последнюю свою засаду многие и не помнят, сливается как-то всё в памяти, и сразу не поймешь, что и когда было. Но вот первую засаду помнят все и всегда. Ведь гамма впечатлений и переживаний, связанных с ней имеют особый и чрезвычайно насыщенный вкус и цвет. В свою первую и самостоятельную засаду Генка ушёл уже через несколько дней после того, как он сходил на боевой выход с группой Паши Тетеревского и изрядно там похудел. Хотя, буквально в течении нескольких дней после того выхода, его тело стало приобретать формы, похожие на прежние. Это видимо благодаря бессчетному количеству кружек выпитого чая и бессчетному количеству банок со сгущенным молоком, которые обычно лейтенант Стойков при помощи солдатского термоса и кипятильника переделывал в "Варёнку", которая имела нежно коричневый цвет и неповторимый вкус. Лейтенант Скребцов уходил в свою первую самостоятельную засаду, когда ещё прошло совсем немного дней после смерти его друга - Володи Козлова, когда гибель друга всё ещё острой и болезненной занозой сидела у него в сердце, наполняя его чувством страха за собственную жизнь и жаждой мести. Тогда ему, молодому лейтенанту, предстояло выдвинуться на своих трёх бронетранспортёрах БТР-70 в район кишлаков Калабуст и Дарвешан, провести там доразведку местности, обнаружить наиболее вероятные маршруты движения караванов мятежников и организовать там засаду с целью их уничтожения. Подобная боевая задача, казалась молодому лейтенанту спецназа очень даже простой, прям как для первоклассника. В училище им на уровне подсознания внушили, что спецназ работает в глубоком отрыве от своих сил, что помощи разведчикам ждать неоткуда, что их надежда только на самих себя, на своё легкое стрелковое оружие, на самого Господа Бога, ну и, конечно же, на коммунистическую партию и на Советское правительство. А тут, если посудить: дальность района боевых действий не более 40 - 50 километров от пункта постоянной дислокации. А это означают, что поддержка с воздуха в случае боестолкновения будет не позднее 10 - 15 минут. Разведгруппа имеет три бронетранспортёра с тремя крупнокалиберными пулемётами и плюс ещё три курсовых пулемёта калибра 7,62 мм. В разведгруппе имеется два автоматических гранатомёта АГС-17 с огромным количеством лент к ним, а также немереное количество ручных гранатомётов РПГ-22 и РПГ-18, ну и самое главное - неисчислимые всевозможные ёмкости с водой. Ведь вода - это жизнь. Те, кто был в пустыне, понимают эти слова намного глубже тех, кто там никогда не был. Во время подготовки разведгруппы к боевому выходу лейтенант Скребцов в первую очередь проверил наличие запасов воды. Тот факт, что воды можно было взять много и в такую страшную жару не таскать её на себе, радовал сердце лейтенанта. Затем группа выдвинулась на стрельбище для проверки точности стрельбы своего вооружения. Поскольку пристрелочных мишеней не было, то для пристрелки использовались складки местности и пустые консервные банки. На расстоянии 100 метров при помощи сапёрной лопатки сооружалось два бугорка: один высотой 12 сантиметром, а другой - 25. Ведь при стрельбе прицелом "3" превышение полёта пули над точкой прицеливания на расстоянии 100 метров для АКС составляет 12 сантиметров, а для АКМС - 25 сантиметров, поэтому на эти бугорки ставились пустые консервные банки, а целились в основание бугорка. Если, целясь на 12 сантиметров ниже самой баки из АКМСа, с трёх выстрелов банка переворачивалась, то можно было считать автомат пристрелянным. А если нет, то, ориентируясь или по фонтанчикам пуль, или по их отсутствию, вносили корректировки в мушку автомата. Особое внимание необходимо было уделить пулемётам. Все РПКСы работали как часы. Из трёх ПКМов один так и не удалось привести к нормальному бою. Лейтенант приказал отложить его в сторону и с собой на боевое задание не брать: что толку таскать с собой этот металлолом, если он стреляет вообще неведомо куда. В экстремальной ситуации от него будет больше вреда, чем пользы. Духи уже давно воюют, и их громкими звуками пулемётных очередей вряд ли удастся напугать. Настоящие воины более взирают на точные попадания, чем на громкие, но бесполезные выстрелы. Также в одном из крупнокалиберных пулемётов, кстати, который стоял на командирской машине, постоянно происходило утыкание патрона в патронник. После нескольких очередей пулемёт прекращал стрелять и для того, чтобы он мог снова весть огонь, его необходимо было разбирать. А разборка крупнокалиберного пулемёта КПВТ - это не есть разборка пулемёта Калашникова или даже ДШК. Чтобы произвести неполную разборку этого пулемёта и устранить утыкание патрона в патронник, младшему сержанту Бурновичу приходилось изрядно попотеть. Кроме того, извлечение боевой пружины из этого пулемёта - было делом небезопасным для солдат, которые находились в этот момент внутри бронетранспортёра. При откручивании крышки пружина вылетала из пулемёта со страшной силой и легко могла покалечить кого-нибудь из бойцов, находящихся позади пулемёта. Чтобы этого не произошло и чтобы никто не получил боевое ранение боевой пружиной собственного пулемёта, Бурновичу приходилось задирать ствол пулемёта максимально вверх, при этом тыльная часть пулемёта опускалась максимально вниз и пружина, вылетая из пулемёта, била со страшной силой в дно бронетранспортёра, отскакивала оттуда и стремительно неслась к машинному отделению. "Так, понятно, - подумал Генка, - если во время боя какой-нибудь из КПВТ на бронетранспортёре внезапно замолчит и поднимет ствол вверх, словно офицер на стометровке, дающий рукой знак "На старт", значит, произошло утыкание патрона в патронник. И это значит, что в лучшем случае, в течение трёх или четырёх минут от этого пулемёта никакого толку не будет. А если не будет толку, то значит, будет вред, так как внимание пулемётчика будет приковано к ремонту пулемёта, а не к полю боя. А в бою лишиться огневой поддержки калибра 14,5 мм, да ещё и пары солдатских глаз - не есть очень хорошо". Пулемёт КПВТ курсанты в десантном училище не изучали, может быть потому, что десантники считали ниже своего достоинства изучать этого урода, может быть потому, что его изучение просто забыли включить в программу боевой подготовки курсантов-десантников, а может потому, что преподаватели понадеялись на смекалку будущих офицеров. Но, как бы то ни было, но лейтенант Скребцов смотрел на это крупнокалиберное чудо ХХ века, как баран на новые ворота. После того, как пулемёт в очередной раз на полуслове оборвал свою длинную очередь, взводный сам забрался в БТР, отодвинул в сторону неистово матерящегося сержанта Бурновича и попытался сам разобраться, что там было и к чему. В пулемётной башне было ужасно тесно и неудобно, кроме того, мешал курсовой пулемёт ПКТ. Открыв верхнюю крышку Генка увидел уткнувшийся патрон. Присмотрелся, ему показалось, что если патрон поддеть ниткой от стропы, то его можно будет вытащить. Он крикнул, чтобы солдаты ему подали нитку и затем попытался с её помощью устранить неисправность. Но несмотря на все ухи, и пыхи и ручьи пота, катящиеся по лбу взводного, патрон не собирался никуда вылазить. Через некоторое время из десантного люка бронетранспортёра вначале появилась отборная солдатская брань, а следом за ней и сам лейтенант Скребцов.
   - Бурнович! Твой пулемёт - крикнул он.
   - Так точно, товарищ лейтенант - ответил сержант.
   - Ну, если твой, то ты и устраняй. У меня ни черта не получается. И не дай Бог он у тебя в бою откажет, я тебя потом сам из этого ж пулемёта и расстреляю, конечно, если мне удастся устранить в нём неисправность.
   - А что я ему сделаю, товарищ лейтенант. Тут не я виноват. Тут надо с конструктора спрашивать. А точнее, тут этого конструктора надо расстреливать. Да он и не конструктор, а настоящий враг народа. По-другому его никак не назовёшь. Вот ни в калаше, как в 5.45, так и в 7.62, ни в ДШК никогда такой хрени не бывает, а в этом постоянно. А толку от него не больше, чем от ДШК, зато возни в сто раз больше. Товарищ лейтенант, Вы посмотрите на ДШК, он простой как веник, но работает безотказно, а этот урод только бздит, да утыкается.
   - Бурнович, ты что от меня хочешь? - вытирая пот со лба, слегка щурясь и улыбаясь, спросил взводный. - Чтобы я тебе в бронетранспортёр вместо этого КПВТ пулемёт ДШК вставил что ли? Нет, уж. Я только могу, к сожалению, вставить тебе кое-что другое и кое-куда в другое место, а вот пулемёты на бэтере поменять не в моих силах. Так что, Макс, ты можешь этому зверю хоть всю ночь серенады в дуло распевать или ласкать это чудо, как свою любимую девушку, но стрелять он у тебя должен, даже просто обязан. Понял?
   - Так точно, - слегка улыбаясь шутке и немного понурив голову, ответил сержант Бурнович.
   На следующий день, закончив с утра все приготовления, после обеда, в самое пекло, три бронетранспортёра под командой лейтенанта Скребцова покинули расположение родного батальона и медленно поползли в восточном направлении к величественно возвышающимся песчаным барханам Регистана. На переднем БТРе, свесив ноги в командирский люк и подложив себе под заднее место солдатский бушлат, так как солнце нагрело броню до такой степени, что до неё дотронуться было невозможно, и облокотившись на крышку люка, сидел лейтенант Скребцов. Себе на голову, как бы шутки ради, он надел эсэсовскую каску, обтянутую куском масксети, которая Бог весть откуда взялась во второй роте, на голый торс он надел пакистанский лифчик, напичканный автоматными магазинами, гранатами и запасными пачками с патронами. "Ну, для начала, смотрюсь я не хуже какого-нибудь там американского рейнджера, а дальше посмотрим" - подумал он сам себе. А дальше лейтенант Скребцов почувствовал какой-то странный запах, как будто бы что-то и где-то поблизости горело. Не успел он оглядеться, как кто-то из солдат закричал: "Товарищ лейтенант, горим. Наш бэтер горит!"
   Генка обернулся назад и увидел, как из моторного отсека его машины валил дым. "Козлов! - крикнул он своему водителю. Глуши мотор! Горим". Рядовой Козлов, однофамилец погибшего Генкиного друга, заглушил мотор и неуклюже стал выбираться из своего люка. Когда он добрался до двигателя бронетранспортёра, там уже во всю орудовал, сбивая пламя сержант Ломако. "Козлов, ну ты, блин, урод. Я тебя сейчас урою" - кричал он, нанося удары бушлатом по двигателю. Затем между ударами бушлатом по языкам пламени, исходящих от двигателя, он резко выпрямился и нанёс удар ладонью в левое ухо рядовому Козлову, который от этого удара слетел с бронетранспортёра на землю и закувыркался в пыли. "Коля, козёл ты, иди сюда и сам туши свой бэтер - продолжал сержант Ломако. Урод, что ты целых три дня подряд в автопарке делал? Спал что ли? Иди сюда. Я тебе сейчас уши бантиком завяжу. Товарищ лейтенант, смотрите. У этого урода проводка на корпус двигателя коротнула и бензин на карбюраторе загорелся. Как мы не сгорели - просто не знаю. Чудо какое-то".
   Рядовой Козлов забрался на БТР и, погрузившись в моторное отделение так, что его голова была внизу, а задница, облаченная в рваные солдатские штаны, и нечищеные развязанные солдатские ботинки были вверху, стал медленно копаться с проводкой. Лейтенант Скребцов, стоя рядом и взирая на обугленные провода и всё происходящее, вдруг отвесил хороший пинок в оттопыренный зад механика-водителя. Рядовой Козлов не удержался на руках и сильно ударился головой об двигатель. "Козлов, чучело ты огородное. Сейчас я, а не сержант Ломако тебя здесь урою. Если бэтер не заведётся и не поедет дальше, я тебя сам здесь так отметелю, что тебя не только твоя мама не узнает, но и ты сам, когда будешь смотреться в зеркало. Всю твою оставшуюся дурацкую жизнь будешь задавать себе вопрос, кто это там на меня из зеркала смотрит". Механик-водитель поправил положение своего тела и опять оказался головой вниз, а задом вверх и лейтенант Скребцов опять нанёс ему удар ногой под зад и он опять полетел головой вниз . "Это тебе, Козлов, аминь, что значит - да будет так", - разгорячившись продолжал свои внушения лейтенант Скребцов. Ты что, урод, нас опозорить перед всей ротой и всем батальоном решил что ли? Что о нас скажут, что мы от страху загорелись, не успев приблизиться к ближайшему кишлаку что ли, а? Да меня комбат за такие твои фокусы убьёт. Коля, я тебе честно говорю, что если ты сейчас не отремонтируешь свою колымагу, то я за себя не ручаюсь. Я тебя отдам на растерзание дембелям. Они тебя живым на портянки порежут, а я им ещё помогу. Ты меня понимаешь или нет, чучело ты этакое?"
   Пока лейтенант неистовствовал, подбежали два других механика-водителя - Краилин и Ромашов. Они быстренько нырнули в движок и ловкими движениями заправских водил стали что-то там колдовать. Рядовой Коля Козлов сидел рядом на корточках и по его щекам текли слёзы. У лейтенанта Скребцова от его жалкого вида защемило сердце. Ему стало его откровенно жалко, и он уже в глубине души ругал себя за то, что только что оскорбил и несколько раз ударил этого солдата. " Вот же черт, - подумал он, - ну кто таких растяп и неуклюжих берёт на войну?" Он подошёл к рядовому Козлову, присел рядом, положил ему руку на плечо и дружеским тоном сказал: " Коль, ну ты же сам виноват. Почему плохо подготовил машину к выходу? Да и сам пойми нас тоже, как нам это всё неприятно, вот мы тебя и шматуем. Конечно, ж мы погорячились. Так что перестань. Спрячь эти слёзы обиды. Да и кроме того, мы же на войне. Будь мужчиной". "Козлов, Коля, ну-ка, давай, пробуй, заводи" - раздался голос рядового Краилина, который колдовал над двигателем. Коля Козлов, шмыкнув парочку раз носом полез в люк механика-водителя. Бэтер снова взревел. "Всё нормально, товарищ лейтенант, - сказал Краилин. Поедет. Коля, а ты следи лучше за проводами и карбюратор, дурень, закручивай до конца, а то у тебя из-под прокладки бензин вовсю хлещет. Понял?" В ответ из люка механика-водителя раздалось невнятное "угу". Лейтенант Скребцов собрал свои вещи из бронетранспортёра рядового Козлова, и пересел на бронетранспортёр Краилина. "На этого парня, в случае чего, у меня больше надежды будет, чем на Козлова" - подумал он. На бронетранспортёре Козлова старшим он назначил сержанта Бурновича и приказал ему двигаться вторым в колоне, а сержанту Ломако замыкать колону и в оба глаза смотреть за двигателем впереди идущего бэтера. Три бэтера вновь грозно взревев моторами, медленно поползли по сильно изрезанной канавами и арыками местности, прилегающей к реке Аргандаб, которая, как государственная граница, отделяет пески Регистана от каменной глины Дашти-Марго в окрестностях Лашкаргаха.
   В изначально намеченном месте, там, где река Аргандаб образует что-то вроде маленькой заводи, подняться на барханы Регистана советским бронетранспортёрам не удалось: не позволила мощность двигателей, и не было достаточного опыта войны в пустыне. Бронетранспортёры, преодолев реку, глубина которой в июле месяце была где-то по пояс, попытались влезть на барханы, но постоянно скатывались обратно. Лейтенант Скребцов решил выбрать другое место для подъёма, поэтому, развернув свою группу налево, двинулся вдоль барханов в сторону Кандагара. Пройдя несколько километров, группа разведчиков действительно обнаружила удобное место для подъёма в царство песков Регистана. Поднявшись наверх, разведчики чуть было не наскочили на племя кочевников, которое расположилось в удобном месте, между большими барханами. Из матерчатых палаток выбежали малые дети и стали махать руками и, улыбаясь, что-то кричать. Но колонна бронетранспортёров, не обращая на них никакого внимания, повернула на девяносто градусов и устремилась строго на юг. Вначале дело шло не плохо: машины уверенно катились по пескам, словно по автостраде. Однако, местами стали попадаться очень большие и сыпучие барханы, а также участки местности, где бронетранспортёры начинали проваливаться в песок.
   - Краилин! - заглушая рёв мотора, крикнул своему новому механику-водителю лейтенант.- Будь внимательней. На сыпучий песок не наезжай. И сбрось давление в колёсах.
   - Товарищ лейтенант, я не пойму: где этот песок сыпучий, а где нет. Я тут тоже первый раз. А подкачка у нас ни на одном бэтере не работает. Такими пришли ещё из Союза. Нам там весь старый хлам собрали, а не бронетранспортёры.
   - Так. Понятно. Тогда стоп машина. Тормози! - скомандовал взводный и дал команду по радиостанции, чтобы к нему прибыли сержанты Ломако и Бурнович.
   Когда сержанты прибыли, лейтенант Скребцов проинструктировал их о дальнейшем порядке действий.
   - Значит так, поскольку у нас не работает ни одна подкачка шин в колёсах, то мы рискуем сразу всеми тремя машинами застрять в песке. Поэтому, расстояние между машинами не менее 100 метров. И если я остановился, это касается в первую очередь тебя, Бурнович, то ты сразу же останавливаешься, как вкопанный и не приближаешься ко мне без моей команды. Понял?
   - Так точно, тащ летнант, - ответил сержант.
   - Отлично, - продолжал Скребцов. В случае если я первым внезапно столкнусь с противником, то в какую сторону вам заходить уступом я дам команду по рации, если бэтеры при этом застрянут, то спешиваться и вести бой в пешем порядке. Один АГС у меня, другой у тебя, Фёдор. Твой АГС работает по тем же целям, по которым будет работать мой. Если увидишь самостоятельную цель, то уничтожаешь её и опять поддерживаешь меня огнём своего АГСа. Понял?
   - Так точно, - сухо ответил сержант Ломако.
   - Тогда по коням. И с Богом.
   Предпринятые меры предосторожности не оказались лишними. Проехав километров десять, БТР взводного всё-таки увяз в песке: закопался колёсами по самый живот. Разведчикам пришлось изрядно потрудиться, прежде чем вырвать своё боевое имущество из объятий песков Регистана. Однако пока откапывали своего боевого железного коня, стемнело, а передвигаться по темноте, да ещё по незнакомой местности, усеянной коварными барханами, лейтенант Скребцов не решился. Он выставил боевое охранение и решил ждать, когда начнёт светать. Ночь прошла спокойно. Однако то в одном, то в другом месте вспыхивали какие-то огоньки, издалека как будто бы похожие на сигналы, подаваемые фонариком. Хотя, это вполне могли быть простые кочевники, однако разведчикам казалось, что это душманы, которые, возможно, решили их окружить и уничтожить. Ведь у страха глаза велики. Но всё было тихо и спокойно. Месяц, немного посветив разведчикам и как бы дав им возможность приготовится к своему ночлегу в пустыне, нырнул за горизонт в стороне, где располагался пункт постоянной дислокации батальона.
   Глядя, как лунный серп опускается в стороне, где светились огни Лашкаргаха, лейтенант Скребцов негромко сказал: "Есть во всём этом некое сходство с фильмом "Джентльмены удачи".
   - Интересно какое? - спросил рядовой Караев, который был переводчиком в группе.
   - Там, Салохиддин, один из героев, которого звали Василий Алибабаевич говорил такие слова: "А в тюрьме СЕЙЧАС макароны дают". Так вот и сейчас, видишь там, где огни батальона, там СЕЙЧАС в кроватях спать ложатся, а мы с тобой, Салохиддин, СЕЙЧАС в песок закапываемся.
   Рядовой Караев промолчал и ничего не ответил. Только слегка пожал плечами.
   Когда в восточной стороне небо осветилось лучами нового дня и стало достаточно светло, чтобы можно было разглядеть путь между барханами, разведчики тронулись снова в путь. Движки бронетранспортёров взревели так, что казалось их было слышно не только по всей пустыне Регистан, но даже и в самом Пакистане. Поскольку было раннее утро и солнце ещё не успело нагреть воздух, БТРы бежали резво и не брыкались. Лейтенант Скребцов и механик-водитель рядовой Краилин вчерашним днём набрались немного опыта движения по пескам и сегодня они уже не допускали оплошностей, чтобы угодить на мягкую и сыпучую сторону бархана. Пройдя несколько километров на юг, в районе кишлака Калабуст, лейтенант Скребцов приметил отличное место для засады. В небольшой низине, образованной барханами и твёрдым грунтом, образовался как бы некий перекрёсток дорог. Одна караванная тропа уходила на восток в сторону Кандагара, и в западном направлении она шла в сторону Калабуста. И перпендикулярно ей шла дорога с севера на юг. "Неплохое место для боя и для засады, - подумал лейтенант. Однако, попробуем пройти дальше на юг, может быть там тоже что-нибудь интересное обнаружится". Солнце уже стало не то чтобы припекать, а как обычно в этих местах в середине лета, просто жарить. Пройдя ещё около тридцати километров в южном направлении. Точный километраж сказать тяжело, так как по спидометру бронетранспортёра можно было отследить только путь, но не перемещение, а приходилось многократно петлять между барханами и совершать другие манёвры по доразведке местности, а других ориентиров в пустыне нет. Гор на севере не видно, на юге, так называемую Мраморную гору, тоже ещё не было видно, поэтому азимут взять было не на что. Про спутниковые навигаторы разведчики тогда даже слухом не слыхивали. На пройденном пути глаз лейтенанта отметил ещё несколько неплохих мест для организации засады. Но дорога, по которой катились бронетранспортёры разведчиков, была совсем не плохой, и как бы манила и приглашала следовать дальше по ней. И лейтенант, поддавшись соблазну познать нечто неведомое, лежащее впереди на этой дороге, гнал свою броню дальше и дальше на юг. Справа и слева возвышались барханы, которые ограничивали видимость вдаль, и было совершенно непонятно, что находится от разведчиков справа и слева. Ясно было одно, что "броня" катилась строго на юг, так как солнце нещадно палило прямо в темя.
   Дорога стала плавно заворачивать вправо, на запад, к кишлачной зоне. Но бронетранспортёры не сбавляя скорости, продолжали мчаться по ней. Вдруг барханы справа и слева расступились, и разведчики со всего ходу влетели на берег реки Гильменд. Берег у реки в этом месте был пологий. Сама река не очень широкая: метров 100 - 150. На этом и на другом берегу было много женщин, одетых в черную паранджу, и ещё больше детей, которые плескались в воде. При виде внезапно ворвавшихся в их жизнь трёх бронированных чудовищ, ревущих раскалёнными моторами, женщины и дети бросились врассыпную и наутёк в разные стороны. Вода в реке, переливающаяся золотыми плёсками манила к себе разжаренного и обожженного раскалённым афганским солнцем лейтенанта. Ему казалось, что он готов сейчас полжизни отдать, только бы искупаться в реке. "Ломако! - скомандовал он через ларингофоны. Останься со своим бэтером наверху у барханов. В случае чего прикроешь меня. Бурнович! Взять имеющиеся свободные ёмкости для воды и бегом ко мне".
   "Товарищ лейтенант, - послышался в наушниках голос сержанта Ломако, - сматываться надо. Они нас сейчас приветствовать начнут выстрелами из безоткатных орудий и из пулемётов". На другой стороне кишлак зашевелился, как муравейник. Однако никаких выстрелов не было слышно. Тем временем к машине взводного подлетел БТР Бурновича, и оба бронетранспортёра заехали в реку и остановились. "Всем набрать все ёмкости с водой!" - скомандовал взводный и первым бросился с оружием и в полной боевой амуниции в воду. Было неглубоко. Он нырнул несколько раз под воду и ему показалось, что подобного чувства блаженства он не испытывал никогда в своей жизни. "Вода - это радость, вода - это счастье, вода - жизнь", - крутилось у него в голове. Его примеру последовали и остальные разведчики. Они горохом посыпались в воду и стали быстро нырять, чтобы освежить своё тело и набирать в пустые ёмкости воду. Невдалеке на этом берегу стояла группа детей и удивлённо наблюдала за всей этой сценой. С противоположного берега по-прежнему никто не стрелял. "Гостеприимством злоупотреблять тоже вредно, - сказал взводный и дал громкую команду: Всем по машинам. Отходим".
   Бойцы быстро взобрались на броню, оружие было у всех наизготовку к бою, вода текла с них ручьями. Казалось они понимали, чем они рисковали. Но изнуряющее солнце сделало своё дело: расплавила их и без того не очень-то ёмкие мозги. Лейтенанту понравилось, как действовали его солдаты: чётко, слаженно, без замечаний. Радовало сердце также, то, что воды теперь у них было по самое горло. А вода в пустыне - это и жизнь, и всё остальное. Бронетранспортёры, включив заднюю передачу и наставив жерла своих крупнокалиберных пулемётов в сторону кишлака, медленно поползли назад. Из кишлака так никто и не стрелял. Может быть, им стало жалко изнурённых солнцем пустыни русских солдат, может быть, всё произошло слишком быстро и афганцы не смогли быстро сориентироваться, может быть, они подумали о своих женщинах и детях, которые остались на этом берегу, ведь разведчики могли их без труда всех сразить своим огнём. Ведь война есть война. И когда начинают разговаривать между собой стволы, до сентиментальностей дело редко доходит. Но, как бы то ни было, в этот раз шурави никто не тронул. Теперь, чтобы продвигаться дальше по этой дороге на юг, нужно было идти прямо над рекой. А это было совсем не безопасно, так как с другой стороны любой дувал мог оказаться неприступной крепостью, из которой мог вестись огонь не только из автоматов и гранатомётов, но и их ДШК и безоткатных орудий. "Видимо, легкая прогулка по достопримечательностям Регистана окончена, - подумал лейтенант. Пора приступать к работе - пойдём назад к Калабусту и там организуем засаду. Место там на все пять баллов". БТРы поползли обратно, по той же дороге. Только теперь солнце пекло очень сильно затылок.
   Одежда на бойцах высохла за считанные секунды и от того чувства прохлады, полученного в реке, уже не осталось и следа. Вдруг впереди мелькнули человеческие силуэты. "Товарищ лейтенант! Духи! Они с оружием!" - закричал кто-то сзади из солдат. Несколько духов, завидев "броню", метнулись в сторону кишлака, а один побежал в сторону пустыни. Но он выбрал неудачное направление, так как барханы были там невысокие, поэтому его можно было видеть стоя на бронетранспортёре. Местность, ведущая в сторону кишлака, была более изрезанна, и тех, кто, побежал в ту сторону, достать было невозможно. А этот был виден. "Краилин! За ним!" - скомандовал лейтенант. БТР рванулся за убегающим. Всё это напомнило Скребцову сцену из кинофильма "Баллада о солдате". Для большего сходства Скребцов нырнул внутрь бронетранспортёра, достал валяющуюся там эсэсовскую каску и напялил её себе на голову. "Береженого Бог бережёт", - мелькнуло у него в голове. Убегающий парень, то терялся из виду, то объявлялся вновь. Вот расстояние до него сблизилось до 100 метров.
   - Теперь он уже никуда не уйдёт, товарищ лейтенант. Разрешите я его срежу", - крикнул один из разведчиков-связистов по прозвищу Золотой.
   - Отставить! - прозвучал ответ взводного.
   Афганец скрылся за барханом, и какое-то время его не было видно. Потом он резко поднялся с поднятыми вверх руками. На его голове вместо чалмы переливался на солнце вышитый золотистыми нитками национальный головной убор - маленькая, цилиндрообразная шапочка. Бронетранспортёр приблизился к афганцу почти вплотную и остановился. Разведчики попрыгали на землю и окружили стоящего перед ними молодого и симпатичного афганского парня. Кто-то из бойцов уже успел ударить его кулаком в живот. Афганский юноша ненадолго согнулся, но тут же мужественно выпрямился, опустил руки и с неприязнью стал смотреть на солдат. "Так. Отставить! - Заорал взводный. Пленных не бить! Нас много, а он один. Это нас нисколько не красит. На войне тоже нужно оставаться как можно дольше людьми". Скребцов подошёл к пленному.
   - Караев! Спроси у него кто он и что тут делает, - сказал он своему переводчику. Остальные осмотрите вокруг местность, кажется, у него был автомат.
   - Так точно. Был. Я сам видел, - громко подтвердил связист Золотой.
   Караев начал о чём-то беседовать с пленным.
   - Что он говорит, Караев? - спросил лейтенант.
   - Говорит, что он тут просто идёт, а тех других, которые убежали, он не знает.
   - Понятно, - сказал лейтенант. По-другому и быть не может.
   - Товарищ лейтенант, пусть разденется, - стал советовать связист Золотой. У духов обычно на правом плече натёртость на коже от постоянного ношения оружия. Давайте посмотрим.
   - Салохиддин, скажи ему, пусть снимет рубашку, - обратился взводный к Караеву.
   Караев перевёл. Афганский юноша снял себя рубашку. Перед взором разведчиков предстал атлетический торс пленного.
   - Вот это да! Нифига себе качок. Такого духа первый раз вижу, - промолвил связист.
   "Да. Действительно. Такая фигура редко встречается сама по себе в природе. Чтобы получить такие формы тела большинству людей на этой земле нужно изрядно попотеть в спортивном зале, - сам себе подумал Скребцов. Я-то уж знаю, что это такое. Многие из наших ребят в училище, прокачавшись железом четыре года, и то не имеют такого телосложения".
   - Да и смотрите, плечо у него красное - тыкая пальцев в плечо пленного, не унимался связист.
   Лейтенант, немного помолчав, спросил: "Так, что там с его автоматом? Нашли или нет"?
   - Никак нет, товарищ лейтенант - ответил сержант Киберев. Нашли только его плащ, а автомата нигде нет.
   - Он его, козёл, где-то в песок закопал - продолжал Золотой.
   - Да угомонись ты, Золотой, что ты как муха жужжишь, - спокойно сказал Киберев. Без тебя знаем.
   - Товарищ лейтенант, - обратился ко взводному рядовой Познахарёв, - смотрите, что мы у него в жилетке нашли. И Познахарёв протянул Скребцову предохранительную чеку от взрывателя.
   - Это ж чека от взрывателя итальянки, - опят заегозил Золотой. Товарищ лейтенант, они нам там, на дороге, мины ставили. Всё ясно. Разрешите его расстрелять?
   - Да заткнись ты, - опять сказал ему сержант Киберев и слегка ткнул его стволом автомата.
   Золотой насупился и недовольный отошёл в сторону.
   - Ну, фугас они вряд ли там успели поставить, а вот парочку итальянок закопать в песок - это как делать нечего, - сказал взводный. Если наедем на итальянку, в принципе особо ничего страшного не будет. Ну, оторвёт колесо у бэтера, да и только. Лишь бы ноги с брони в сторону никто не свешивал, а то вместе с колесом и ноги полетят в воздух. Так. Свяжите этому духу руки, чтобы он нам никаких пакостей не наделал, и посадите его рядом со мной на броню. А ты, Караев, скажи ему, что если мы наедем на мину, то я ему лично вырежу кишки и завяжу их ему, пока он ещё будет живой морским узлом у него на шее, что смерть его будет невыносимо лютой и жестокой.
   Солдаты ловко связали парашютной стропой руки пленного сзади и втащили его на бронетранспортёр. БТР взревел движком и медленно двинулся к дороге.
   - Краилин, ты смотри не езжай по нашим следам, - предупредил лейтенант своего механика-водителя. Бери или левее или правее. Понятно?
   - Так точно, - ответил Краилин не спуская напряженного взгляда с дороги.
   В дорогу всматривался не только механик-водитель, но и взводный и все кто мог, выискивая глазами места возможной установки мин. Но через несколько километров от места, где были замечены духи, напряжение разведчиков стало постепенно спадать и все потихоньку успокоились. "Интересный этот дух, - думал сам в себе взводный. Почему у него такая атлетическая фигура? И ведёт себя он смело и даже достойно. Он мне даже напоминает чем-то Гойко Митича из фильмом про индейцев. Хотя, конечно, если бы я попался к нему вот так в плен, то он бы со мною вряд ли бы так цацкался, как я сейчас с ним. Они б с меня уже давно с живого шкуру сняли". Такого рода мысли изменили настроение взводного. Ему вспомнился убитый друг - Володька Козлов, он подумал, что ему вот здесь, в этих самых песках предстоит ещё целых два долгих года воевать с такими вот парнями, как этот, сидящий сейчас рядом с ним. И это только если ему повезёт, он провоюет эти два года. А ведь может и не повезти - и его, или то, что от него останется, отправят отсюда в Союз на Черном тюльпане немного пораньше, чем эти два года. И вполне возможно, что этому в будущем может поспособствовать вот этот самый парень, сейчас мирно сидящий рядом с ним. Да и кто мог дать взводному гарантию, что этот парень в ближайшее же время не выпустит по нему очередь из автомата, и что эта очередь пролетит мимо, или что этот симпатичный афганский парень завтра или послезавтра или может быть уже сегодня не поставит своими умелыми руками мину или фугас, и что лейтенант Скребцов не подорвётся на этом фугасе? Никто. Может только Бог. Но Бог в такие минуты с людьми не любит говорить, а в основном Он смотрит на то, как эти люди будут вести себя в подобных ситуациях. Смотрит Бог и всё видит и всё помнит, чтобы потом судить людей за всё, что они сделали или не сделали, за всё, что они сказали или за то, что они промолчали, за то, что они подумали или до чего не додумались. Каждому из человеков должно когда-нибудь получить по делам своим. Грустно стало молодому лейтенанту от такого рода мыслей. В этот момент бронетранспортёры проходили вдоль заброшенных ям, в которых кочевники когда-то устанавливали свои палатки-шатры. "Вот и могилу копать не придётся: ямы уже готовы" - подумал взводный. "Да. Война-злодейка, что ты с нами человеками делаешь?" - проговорил он едва слышно и достал из кобуры свой АПСБ. Накрутил на него глушитель и приказал остановиться.
   - Караев! - обратился он к переводчику. Развяжи пленного и скажи ему пусть он от нас уходит. И пусть идёт в сторону ям.
   Караев разрезал ножом стропу, стягивавшую руки пленному и перевёл то, что только что сказал взводный. Афганец что-то спросил у Караева, но Караев ничего не ответил. Тогда афганец посмотрел на взводного. Взгляд его вначале остановился на пистолете с глушителем, который взводный держал в правой руке, потом он неспешно перевёл взгляд в глаза лейтенанту. Афганец смотрел ровно, без страха и ненависти. Его глаза спрашивали: "Ну, что дальше? ..." Взводный не выдержал взгляда и посмотрел вниз. Афганец тоже опустил глаза, затем ловко спрыгнул вниз на землю с бронетранспортёра и спокойно зашагал в сторону ям. Взводный питал там, где-то в глубине души некую симпатию к этому парню, но чувство страха всё равно брало верх. Он не хотел, чтобы этот парень видел, как вылетает из ствола его собственная смерть. Он желал ему лёгкой смерти. Все солдаты затаились и ждали, что будет дальше. "Неужели взводный и в самом деле решил опустить этого духа, который только что ставил у них на дороге мины?" - думал каждый из них. Взводный встал во весь рост на броню. Пистолет он держал стволом вниз и внимательно смотрел на уходящего парня. Казалось, он никак не может решить, что ему делать дальше. Афганец отошёл шагов на двадцать, встал возле ямы, затем повернулся лицом к шурави и замер. Было видно, что он ожидал, что сейчас его грудь будет растерзана пулями русских, но все солдаты держали своё оружие стволами вверх или вниз, и никто в него не целился. Их командир тоже не проявлял никаких угрожающих признаков. Он только встал во весь рост на бронетранспортёр, а руку с пистолетом свесил вниз.
   - Салохиддин, скажи ему пусть идёт дальше, - сказал взводный Караеву.
   - Рав! Рав аз инджя! - закричал ему Караев.
   Афганец развернулся, но не успел он сделать и одного шага, как рука с пистолетом чётко встала на линию огня, и раздался еле-еле слышный хлопок и лязг затворной рамы. Афганец, видимо, не успел ничего понять. Пуля попала ему в печень. Он свалился, как будто по его ногам прошлись косой. Но не успело его тело полностью упасть на землю, как оно было изрешечено автоматными очередями. Первая очередь принадлежала связисту Золотому, все остальные слились в единый треск. Пули впивались и вылетали из тела и втыкались в песок. Тело даже не дергалось. Казалось, что оно даже не было преградой для них. Только от пулемётной очереди уже мёртвое тело дергалось, словно к нему подключали разряд электрического тока.
   - Отставить огонь! - заорал взводный. Совсем оборзели: без команды стреляете. Кто разрешал!?
   Огонь прекратился. Все молчали, опустив глаза вниз. Никто не проронил ни слова.
   - Тащите убитого в яму. Принесите мне две эфки и прихватите лопаты, чтобы закопать его.
   Бойцы принесли взводному две гранаты, затащили тело убитого в яму и положили его там на бок. Взводный приказал всем отойти к бронетранспортёрам и спрятаться за ними. Затем он вытащил предохранительную чеку из одной гранаты и подсунул её вместе с боевым рычагом под мышку убитому. Медленно отпустил руку, убеждаясь, что боевой рычаг стоит надёжно. Вторую гранату он положил так, что она оказалась зажата между ног убитого. Когда он убедился, что гранаты-ловушки установлены нормально, он дал команду солдатам засыпать песком труп. Труп засыпали небрежно. Из кучи с песком то там, то тут выглядывали участки тела. "Да какая теперь разница ,- подумал взводный, - хорошо или плохо мы его закопали. Главное, что одним человеком на нашей грешной земле стало меньше, что этот парень теперь мёртв, а хорошим он был или плохим это уже сейчас не имеет ни какого значения, и сделанного обратно не воротить".
   - Ладно. Достаточно, - сказал он солдатам. По машинам. Поехали дальше.
   Когда бронетранспортёры прибыли в район кишлака Калабуст, уже вечерело. Место для засады действительно было очень хорошим: недалеко от самой дороги были глубокие ямы, оставленные кочевниками, в эти ямы спокойно заходил БТР, и была видна только его башня; а невдалеке от ям находилась возвышенность, напоминающая огромный степной курган. За возвышенностью был крутой обрыв, а за обрывом опять бескрайне простиралась пустыня. Лейтенант Скребцов установил бронетранспортер своего заместителя сержанта Ломако на этой самой возвышенности, и он стоял там, как три тополя на плющихе. Однако этот БТР был в относительной недосягаемости для гранатомётов противника и достаточно защищен от стрелкового оружия. Два других бронетранспортёра взводный спрятал в ямах кочевников и приказал замаскировать их масксетями. Когда солдаты натянули сверху бронетранспортёров сети, то их не было видно даже с расстояния в 30 - 40 шагов. Маскировка получилась отличная. Когда стало темнеть, по дороге в сторону кишлака проследовало несколько гружённых верблюдов, сопровождаемых одним погонщиком. Погонщик прошёл буквально в нескольких метрах от первого бронетранспортёра и совершенно ничего не заметил, но когда он поравнялся с бэтером взводного, то Скребцов приказал его тихо взять. Двое солдат, как тени незаметно выползли из под масксети. Афганец и опомниться не успел, как оказался под масксетью в яме перед командиром взвода. Однако верблюдов его захватить в плен не удалось. Когда солдаты попытались их остановить и досмотреть груз, они разбежались в разные стороны. Ни одного не удалось поймать.
   - Караев, - сказал своему переводчику взводный, - скажи этому афганцу, пусть соберет своих верблюдов. Они, видимо, слушаются только его. Если он их сейчас же сюда не соберет, то мы его расстреляем.
   Караев перевёл. Афганец, улыбаясь, закивал головой в знак понимания, и, выбравшись из-под масксети, стал что-то кричать на своём языке верблюдам и побежал за ними. Но верблюды, как бешенные, шарахались от него в сторону.
   - Товарищ лейтенант, - сказал связист Золотой. Смотрите, что гад делает: он их специально шугает. Дух он. Давайте его расстреляем.
   - Золотой. Да успокойся ты. Что ты всё заладил: расстреляем, расстреляем. Расстрелять мы его всегда успеем. А верблюдов ты ловить будешь что ли? Или может быть я?
   Но в конце концов погонщик с помощью солдат всё-таки поймал одного верблюда и привёл его к масксети. Солдаты досмотрели поклажу. Там были мешки с чаем и конфеты. Взводный полез в бронетранспортёр, достал оттуда два своих сухпайка и протянул их афганцу.
   Солохиддин, переведи ему, что я прошу его поменяться: мы ему два сухпайка, а он нам пусть даст немного чаю и конфет. Мы ещё ни разу не пили афганского чая и не ели афганских конфет.
   Караев перевёл. Афганец заулыбался и что-то стал говорить Караеву.
   - Товарищ лейтенант, - сказал Караев. Он говорит, что ему сухпайки не нужны, что чай и конфеты он нам и так даст столько, сколько нам нужно. Он говорит, что это бакшиш, то есть подарок.
   - Как это ему не нужны наши сухпайки? Там ведь и шоколадки, и витамины, и сгущёнка и куча всяких консервов есть. Если сам не хочет их есть, то пусть своим детям отнесёт. Скажи ему, что мы просто так брать у него ничего не будем. И если он не возьмёт сухпайки, то я на него обижусь.
   Караев перевёл. Афганец закивал головой, приговаривая: бале, бале, бале, и взял коробки с сухпайками у взводного и положил их возле своей поклажи. Потом он отвязал от верблюда мешок с чаем и мешок с конфетами и что-то сказал Караеву.
   - Товарищ лейтенант, - сказал Караев. Это он отдаёт нам.
   - Нет, Караев. Скажи ему, что нам столько много не нужно. Мы немного возьмём себе на пробу, а остальное пусть забирает себе обратно.
   Уже стало сереть. Солдаты вместе с афганцем развели в яме костёр. Нужно было успеть до темноты вскипятить чаю и поужинать. Афганец сам в солдатском термосе заварил чай, который оказался очень вкусным, тёмно-красного цвета и очень приятного запаха. Конфеты были похожи на советские леденцы, только с каким-то странным ароматом и привкусом. Когда стемнело, взводный уточнил боевой расчёт и порядок действий при столкновении с противником. Выставил наблюдателей и установил их смену. Ночь прошла спокойно и вновь первые солнечные лучи ознаменовали начало нового дня. Когда стало уже достаточно светло, наблюдатели доложили, что впереди, на дистанции 300 - 400 метров видят между барханами несколько вооруженных автоматами, гранатомётами и винтовками групп людей.
   - Товарищ лейтенант. Духи, - сказал сержант Бурнович. Они нас обкладывают. Сейчас будут нас мочить.
   - Думаю, что они нас не видят. Они видят только БТР Фёдора. А оттуда, где они сейчас, они из гранатомёта до Федькиного бэтера не добьют. Значит, они станут подходить к нам поближе. И вот тут-то мы и пришлём им привет от тёти Моти из наших пулемётов.
   Взводный приказал Золотому, чтобы тот дал ему связь с батальоном. На центре боевого управления в тот момент дежурил старший лейтенант Андрей Будаков. Лейтенант Скребцов учился с ним в одной роте в училище и был с ним в приятельских отношениях. Он вкратце обрисовал ему обстановку.
   - "Сокол", (это был позывной лейтенанта Скребцова) - сказал старший лейтенант Будаков, - когда начнётся бой, то сразу же выйди на связь и доложи обстановку подробнее.
   - Вас понял, - ответил лейтенант Скребцов, однако, сам себе подумал, мол, мне что, больше нечем заняться будет, когда начнётся бой, как только с вами там разговаривать. Конечно, если уж совсем нам плохо тут станет, тогда другое дело. Ну а пока удача на нашей стороне.
   - Товарищ лейтенант, - доложил наблюдатель рядовой Познахарёв, прерывая разговор взводного по рации, - ещё целый отряд духов приближается справа. Из кишлака идут. Все вооружены автоматами и гранатомётами. Лейтенант Скребцов прильнул к окулярам бинокля. И действительно справа от него на расстоянии 200 - 300 метров шло человек 15 душманов. Впереди них шёл, видимо, их командир. В бинокль были видны даже черты его лица. Это был крепкий, выше среднего роста, мужественного вида мужчина лет 30 - 35. Его смуглое, как у цыгана, лицо украшали пышная борода и усы жгуче черного цвета. Одет он был в национальную одежду из атласной ткани ярко белого цвета, которая переливалась в восходящих лучах солнца. Его красивая, блестящая белая чалма и плащ тоже были белыми. На ногах у него были сандалии. На мужчине был пакистанский лифчик с автоматными магазинами, на его груди висел автомат. Приклад у автомата был не отстёгивающийся, а деревянный. Это был АКМ калибра 7,62 мм. За командиром шли остальные. Одежда их была разнопёрая: кто был в коричневой националке, кто в голубой, кто в серой. Но у всех остальных чалма была только чёрного цвета. Вождь, впереди, шёл уверенными шагами, было видно, что он был полон решимости сражаться. "Видимо будут мстить нам за вчерашнего парня, которого я застрелил", - подумал Скребцов.
   Отряд душманов подошёл к группе других, которые как раз находились напротив БТРа взводного. Их командир начал что-то им говорить и всё время показывал рукой в сторону БТРа, стоящего на возвышенности. Затем духи столпились. Похоже, их командир объяснял им что-то, рисуя на песке. Тут подбежал младший сержант Виттенберг и доложил: "Товарищ лейтенант, кажется, вертушки летят". И действительно где-то вдалеке послышался неясный звук вертолётных двигателей.
   "Так. Пора" - подумал Скребцов и нырнул в БТР. Там он пробрался к крупнокалиберному пулемёту, за которым уже устроился сержант Бурнович.
   - Бурнович! Ну-ка, подвинься, - сказал он сержанту.
   - Товарищ лейтенант, - обиженно произнёс Бурнович, не желая уступать своё место взводному.
   Уж больно удобная цель была. Даже лучше, чем на стрельбище. Расстояние всего 300 метров. В прицел от КПВТ духов видно, как на ладони. В таких условиях даже ребёнок не промахнётся.
   - Ты что-то не понял, боец, - напирающим тоном произнёс Скребцов.
   Сержант хоть и быстро, но нехотя слез с кресла оператора-наводчика. Лейтенант прильнул к прицелу, электроприводом подвёл маркер точно в середину, столпившихся в кучу и ничего не подозревающих духов, и нажал оба электроспуска. Из двух пулемётных стволов бронетранспортёра вырвались с громом два длинных языка пламени. Гильзы зазвенели по броне и посыпались на землю. Там, где только что стояла группа людей, поднялось песчаное облако, из которого в разные стороны разлетались какие-то куски - не то обрывки одежды, не то куски чьих-то тел. Тут слева и справа с обеих сторон затрещали автоматы и пулемёты, стали слышны выстрелы из гранатомётов. Начался диалог двух дружественных народов. Через некоторое время в воздухе показались вертолёты. Скребцов вылез из бэтера и, невзирая на свистящие пули, забрался сверху на броню и стал связываться с вертушками по "Ромашке". Две "восьмёрки" прошли прямо над ним. Было видно, как из бокового иллюминатора вертолёта высунулась наружу беловолосая голова лейтенанта Мельника. Он что-то кричал лейтенанту Скребцову. Но в этот момент вертолёт произвёл залп реактивными снарядами по огневым точкам душманов и казалось, что струёй реактивных газов этих снарядов лейтенанту Мельнику оторвало голову. "Ну, Карась. Вечно он свою башку засунет туда, куда не надо" - подумал Генка. Вертолёты сделали несколько кругов над местом боя, осыпая его огнём из курсовых пулемётов и реактивными снарядами, и стали высаживать десант. Это были солдаты первой роты. Из ближнего вертолёта первым выскочил лейтенант Мельник и побежал к Генкиному бэтеру. Подбежав поближе он начал орать во всю глотку: "Гена, комбат сказал тебе срочно возвращаться! Убитых мы сами досмотрим! Понял?!".
   - Ты что орёшь, как резаный, я что глухой что ли, Вов?
   - Да я ничего не слышу. Уши заложило. Ты видел, как меня долбануло НУРСами?
   - Видел, - теперь уже тоже заорал лейтенант Скребцов. Мне показалось, что тебе вообще голову оторвало.
   Лейтенант Мельник заулыбался и проорал: "Ничего, Гена, прорвёмся". Затем он дружески похлопал друга по плечу и побежал к вертолёту.
   После этого боя буквально через несколько дней и почти в тот же самый район была заброшена группа лейтенанта Андрея Стойкова. С ним вторым офицером пошёл лейтенант Гена Зубков. Командование батальон тогда, можно так сказать, боялось выбрасывать группу Андрея Стойкова в засаду, потому, что, почти каждый его выход заканчивался боестолкновением с душманами. "Стойков, - говорил ему заместитель командира батальона майор Юрченко,- тебя хоть за сто километров от зелёной зоны выбрасывай, а ты всё равно там окажешься и завяжешь стрельбу с духами". Вот и в этот раз, как только пришла первая ночь после выброски Андреевой группы, на центр боевого управления пришёл от неё сигнал, о том, что группа ведёт тяжёлый бой, что есть легко раненные и необходима срочно поддержка бронёй. Взвод лейтенанта Скребцова тогда находился в дежурной бронегруппе. Его срочно вызвал к себе командир батальона майор Крот и кратко по-военному изъяснил суть дела. Спросил, сможет ли лейтенант Скребцов на своих БТРах сейчас, ночью, выдвинуться к Дарвешану, к месту, где ведёт бой лейтенант Стойков, и обеспечить ему поддержку бронёй. Лейтенант Скребцов сказал, что только что вернулся из того района, выйти туда сможет, но просит комбата дать ему в поддержку хотя бы одну БМПшку из первой роты, желательно лейтенанта Рыбалко. Дело в том, что ночью можно опять завязнуть на БТРе в песке, а БМПшка не застрянет. Она и сама попрет и все три БТРа ещё за собой по пескам потянет. Майор Крот усилил группу лейтенанта Скребцова двумя БМП лейтенанта Валеры Козела из первой роты. Как только было принято решение, бронегруппа тут же рванула из батальона в пустыню Регистан. Ей предстояло пройти более 50 километров по зыбучим пескам, крутым подъёмам и спускам пустыни и как можно скорее и безошибочно выйти к месту боя своих товарищей. Когда переправились через реку Аргандаб, то Генкины БТРы никак не могли подняться на высокое плато пустыни. БМПшки первой роты уткнулись передом своей брони в задницу БТРов и буквально втолкали их наверх. "Вот это машина, эта БМП, - с восторгом подумал лейтенант Скребцов, - нам бы в роту такие вместо наших БТР-70". Лейтенант Скребцов вёл бронегруппу точно, иногда они даже натыкались на следы БТРов, оставленных от его предыдущего выхода. Когда вышли на равнинную местность в районе Дарвешана, то увидели впереди себя в нескольких километрах вспышки от выстрелов и разрывы от гранат. Там шёл бой. Генка пустил в небо несколько сигнальных ракет, затем машины бронегруппы выстроились в линию и на полном ходу ринулись вперёд в атаку. От этого зрелища у лейтенанта Скребцова сердце, как у боевого коня, забилось в радостном восторге, а по коже пробежали мурашки. Кругом пустыня, барханы, ночь, но ярко светит луна, и в этом лунном свете, ревя моторами, рвутся вперёд на помощь своим товарищам броневые машины. Возможно многих из тех ребят, которые сейчас сидят на броне, как и тех, которые сейчас ведут бой там, впереди, также там, впереди поджидает смерть. Но кто о ней, о смерти, думает в такие минуты? Началась атака, и люди превратились в автоматы, люди забыли сами о себе, они помнят только свой долг, то, что они солдаты и то, что у них другого выбора нет. Вперёд и только вперёд. Навстречу или удаче или смерти. Подойдя к месту боя метров на 500, БТРы и БМПшки открыли огонь из крупнокалиберных пулемётов и пушек. Длинные языки пламени вылетали из их стволов, словно огненные вихри изо рта Змея-Горыныча. "Везёт мне, - подумал Генка, - не каждому в этой жизни позволено насладиться вкусом броневой атаки и ночного боя". БМПшки лейтенанта Козела взяли чуть правее, вышли на небольшой пригорок и открыли ураганный огонь в сторону кишлака. Стрельба со стороны душманов почти прекратилась. Этим временем Генка на своих БТРах подскочил к месту, где располагалась группа лейтенанта Стойкова, и бойцы стали спешно грузиться на броню. Последним на броню взобрался лейтенант Зубков. Он крикнул лейтенанту Скребцову: "Ген, наши все сели, я последний. Уходим отсюда. Сейчас начнут из безоткатных орудий и миномётов по нам стрелять".
   - Андрюха, - закричал лейтенант Скребцов лейтенанту Стойкову. Ну что? Всё? Твои все сели? Уходим?
   - Да! - послышался в ответ голос Андрея. Уходим.
   БТРы, взревев моторами и развернувшись в обратную сторону, помчались в противоположную сторону от кишлачной зоны. БМПшки Валеры Козела, пятясь задом и продолжая вести огонь короткими очередями из своих пушек, стали прикрывать отход бронетранспортёров...
   ...Вертолёты облётной группы прошлись по кругу в районе колодца Навабчах. Присмотревшись ещё раз к району предстоящей засады, и сверив местность с информацией на карте, Гена Скребцов и Валера Польский приблизительно для себя выбрали основной участок местности, где можно было бы организовать засаду на одном из караванных маршрутов.
   - Ну что? Идём домой? - спросил капитан Шустов.
   - Пожалуй пора, - ответил старший лейтенант Скребцов.
   Винтокрылые машины взяли курс на север. При виде того, как красиво, слегка задрав хвосты, впереди идут две двадцатьчетвёрки, Скребцову пришли на ум слова из песни: "Почему ж эти птицы на север летят, если птицам положено только на юг..." Да. действительно, когда мы, находимся здесь, на юге, и движемся на север, это движение где-то в глубинах нашего сердца вызывает некое приятное чувство, ибо оно, какими-то незримыми нитями связано с домом, с Союзом. А как сейчас прекрасно в Чирчике и в Ташкенте! На улицах, почти на каждом углу стоят бочки с морсом и с квасом. Пей - не хочу. Кругом ходят приятные и отзывчивые люди, которые на тебя, на советского офицера, не смотрят, как на чужестранца и не желают тебе зла, которые в тебя не стреляют, а полагают тебя своим защитником. А здесь, конечно, мягко говоря, немного не так. Здесь, если сказать прямо, обыкновенное средневековье. Двадцатый век пришёл в эти кишлаки только в виде автоматов Калашникова, пулемётов Дегтярёва-Шпагина, безоткатных орудий и ПЗРК. Изредка кое-где можно встретить японский магнитофон, но такая роскошь, в том числе и японские автомобили и мотоциклы попадаются только у душманов. Простому крестьянину такие штучки не по карману. У простого крестьянина кроме мотыги может быть только автомат, чтобы защитить свою семью от непрошеных гостей или соседей.
   Вернувшись домой вертушки сделали круг над расположением части, и старший лейтенант Скребцов, глядя через лобовое стекло, видел, как перед их казармой второй роты замполит роты - старший лейтенант Юра Бушуев, что-то усердно объяснял солдатам, размахивая при этом руками. Рядом с ним стояли зампотех роты - Саня Кожемякин и старшина - Лукащук и о чём-то мирно беседовали.
   "Что-то не видно там, у казармы, никаких шевелений, Саня", - проорал он в ухо капитану Шустову.
   - А какие там могут быть шевеления? Карась уже давным-давно наверное всё пожрал, вот и не шевелится больше, потому, что Иван Рыбак его за это прикончил - улыбаясь вставил сидящий на месте правока Сергей Неделин.
   - Серёга, не порти радости возвращения домой и не разбивай мои сладкие мечты о сладком ужине, - сказал лейтенант Скребцов.
   Вертушки зашли по-самолётному на выложенную зелёными железными решётками взлётно-посадочную полосу и сперва достаточно быстро покатились по ней, а затем, сбавляя скорость, медленно стали выруливать на места своих стоянок. Было видно, как из труб офицерской и солдатской бань, расположенных рядом друг с другом и недалеко от ВПП валил чёрный дымок от горящей там солярки.
   - Глядите, обе бани работают. Можно будет, если что, сходить и попариться, - сказал капитан Шустов.
   - Это как понимать, Саня? Я имею в виду твоё "если что". То есть, если там уже давным-давно всё уничтожено, пока мы тут по пустыни летаем, и нам остался только чай с конфетами, так что-ли?
   - Серёг, они не посмеют, так как знают, что мы с полным боекомплектом. И в случае такой их шуточки, мы можем за то, что они оставили нас голодными, пошутить по ним нашими "С - пятыми - продолжал шутку капитан Шустов.
   - Да. Это точно. Да и Женька им из пушки с "двадцатьчетвёрочки" тоже парочку шуточек отпустит. Сразу бегом метнутся на базар и всё восстановят, как оно должно было быть - поддакнул ему старший лейтенант Скребцов. А насчёт бани - это неплохая идея. Я лично "За".
   Когда лопасти вертолёта перестали вращаться, облётная группа построилась в колонну по одному, и лейтенант Польский повёл её в расположение второй роты.
   - Ген, зайди на ЦБУ, доложи, что мы прилетели, ну и всё такое прочие. А я пойду оружие сдавать, - сказал лейтенант Польский Скребцову, и облётная группа, бряцая оружием и лентами к АГСу и пулемётам, вяло потащилась в сторону казарм. Было видно, что лейтенант Польский повёл их не мимо входа в штаб и на ЦБУ, а тыльной тропинкой, чтобы не попадаться на глаза кому-нибудь из батальонного или бригадного командования. Ибо часто бывало, что кто-нибудь из начальников, который ни разу даже за территорию части не выходил, придирался к разведчикам за их неопрятный внешний вид и требовал, чтобы они прошли мимо него чуть ли не строевым шагом. А от этого и без того не слишком-то приятная жизнь становилась ещё менее приятной.
   На ЦБУ дежурил капитан Володька Губин, а рядом с ним за столом у карты зоны ответственности батальона за столом сидел начальник штаба батальона капитан Липиёв.
   - Ну, что, Гена? На фиг блин. Что-нибудь видели? - спросил НШ. Глаза его весело блестели, а по лицу расползлась приятная улыбка.
   - Особо ничего, товарищ капитан, - ответил старший лейтенант Скребцов. Духов не было. Посмотрели район Навабчаха. Есть парочка хороших мест для засады. Вот, думаем с лейтенантом Польским сходить туда в ближайшее время.
   - Хорошо. Давайте. Валера Польский отличный парень. Я смотрю, вы его с Иваном Рыбалко под личную опеку взяли особенно после того, как он из госпиталя вернулся.
   - Да, товарищ капитан. Ему после тифа отпуск положен был, а ему шиш чего дали. А вместо отпуска в засаду засадили. Это что, товарищ капитан честно что-ли?
   - Ну а я что сделаю, Гена? Я же не врач. А в этом году он свой отпуск перед Афганом уже отгулял.
   - Да оно понятно, товарищ капитан. Это я так, без зла.
   - Всё нормально, Гена - с улыбкой сказал НШ. Давай, иди - отдыхай.
   Когда Генка зашёл в свою комнату, там уже было полно народу. Валерка уже был там и стоял у стола и открывал банку с китайской ветчиной. На кровати Ивана Рыбалко сидели и что-то весело друг другу рассказывали Валера Козел и Володька Мельник. Рядом, сдвинув, как обычно, брови домиком и с серьёзным видом сидел Иван. Увидев Генку, он сказал: "Ну вот, наконец-то. Где тебя носит, урюк зелёный? Тебе оставалось ровно полторы секунды. Если бы ты через полторы секунды не появился бы в дверях, то пенял бы сам на себя".
   - Иван, хватит тебе мне зубы заговаривать, - с довольной физиономией и предвкушающий весёлый ужин, ответил ему Генка. Ты уже тут, наверняка, второй заход над ветчиной без меня делаешь, да, как обычно, парочку бутылок "Доны" где-нибудь зашхерил.
   Генка проверил взглядом: на предохранителе ли стоит его автомат или нет, и не отстёгивая магазина, поставил его под вешалку за занавеску с правой стороны от двери. Там уже стояли два АКМа: один Валеркин, другой Иванов. Валеркин был с оптикой, Иванов - без. Иван с самого начала ходил на войну с АКМом, а Валера вначале брал АКС. Но как-то раз ему пришлось перестреливаться в зелёнке с двумя душманами, и стреляя из своего АКСа, он точно видел, что его очередь прошила трассирующими пулями одного духа, но тот, как бежал, так и продолжал бежать, и как будто бы совсем невредимый упал за укрытие. И Валерка тогда не мог понять: что ж ему делать дальше: живой этот дух или нет, ожидать ли от него ответную очередь или уже можно полностью переключиться на другого, ведущего по нему огонь, духа. Тогда, после этого боя, когда Валерка вернулся домой, он отказался от своего АКСа, и сказал, что АКМ таких неясностей не допускает. Там, если попал, так попал. Сразу видно. Если попал в голову, то полголовы отлетает, если попал в тело, то его заметно отбрасывает в сторону. А с АКСом непонятно. Пули проходят сквозь тело, как иголки сквозь масло. А Генку продолжал устраивать его АКС, который он взял с первого дня здесь в батальоне. Ему казалось, что если сдать его, то это будет как будто бы как предательство своего старого боевого друга, который уже не раз выручал его в трудных ситуациях. Затем Генка снял свой лифчик и закинул его на верхнюю полку над вешалкой. Там тоже уже лежало два боевых лифчика. У Ивана было больше ракетниц, и в середине торчал НР-42 (нож разведчика, 1942 года образца), а Валеркин был утыкан патронами сигнального дыма, а рядом лежал штык-нож от АК-47.
   Костя Баликоев привёз из города, если можно так сказать, каждой твари по паре: яблок, гранат, жареного мяса, завёрнутого в лепёшки, бананов, несколько дынь и арбузов. Кроме того Иван Рыбалко притащил несколько китайских банок консервированных сосисок и ветчины двух типов, а также две коробки шоколадных конфет к чаю и несколько бутылок югославского сока "Дона" и упаковку голландского лимонада Си-Си. При взгляде на всё это изобилие желудок испускал какае-то непонятные токи, расходившиеся по всему телу: то ли он готовился к непомерной и непосильной работе, то ли радовался, что он сейчас станет обладателем всего этого богатства... А сердце от вида большого количества друзей и не меньшего количества пищи разливало по телу радость и человеческое тепло.
   - Ну что? - потирая руки, произнёс Володька Мельник. Что мы ждём?
   - Ни что, а кого, Карась, - сказал Иван. Чему и кому ты больше всего радуешься, когда лежишь в засаде? Конечно ж вертушкам, которые летят за тобой, и Сане Шустману, который, не отрывая своей руки от штурвала, выискивает тебя глазами по всей пустыне. Хотя, конечно, я догадываюсь, что намного большую радость в тебя вселил бы караван, в котором духи бы перевозили свой гарем. Вот бы ты настрелялся! Прямо от души. И тут главное не забыть одеть, то есть накрутить, глушитель кое-куда, а то так ствол может стереться.
   - Ты, Иван, за свой ствол больше беспокойся, а на чужие нечего заглядываться, - с не сходящей с лица улыбкой ответил Володька.
   Иван взял яблоко, протянул его Володьке и сказал: "На, Вов, разомнись пока, а то мне на тебя жалко смотреть".
   - Вот это можно. Это другое дело - сказал Володька, и яблоко захрустело у него во рту. Да, кстати, говорят, что Карена Таривердиева опять ранило. И это как будто бы уже во второй раз. Зачем он в Афган поехал? Мне Рома Потанин говорил, что его мама хотела подключить каких-то там своих знакомых в Москве, чтобы Карена не направляли в Афган, так он там такой концерт закатил!
   - У нашего Карика в голове спецназовские винты крепко затянуты, - сказал Генка. Он самый первый из нас сюда приехал. Наверняка считает себя тут самым первым аксакалом. Вот интересно, его вечная капля на кончике его носа тут в Афгане всё также висит, как и в Рязани? Помните, как, когда мы были на первом курсе в училище, и жили ещё в старой казарме, то какое-то время Серёга Козлов и Карик, как самые главные москвичи, носили белые плавки. Мы все носили обыкновенные армейские трусы, которые нам выдавали раз в неделю, а Карик щеголял в своих белоснежных плавках. Может быть, Карик подумал, что армейское бельё не имеет права касаться его тела ниже пупка или ещё что, но вот потом, чуть попозже, Карен вообще решил спать, как говориться, в чём мать родила. И вот однажды перед подъёмом кто-то взял и спрятал его белоснежные плавки, которые он аккуратно складывал вместе с формой на табурете у своей кровати. И вот, дневальный кричит команду - "Рота, подъём!", все как обычно подскакивают с кроватей и стараются побыстрее одеться. А мы-то тогда ещё первый курс, нам вообще надо, чтобы как в учебке. Мы уже все на центральном проходе построились, а Карик, пуская ослепительные зайчики от своих ягодиц, всё бегает вокруг своей кровати в поисках своих плавок. Тут выходит на центральный проход лейтенант Жомер, смотрит, мол, что это весь первый курс хохочет, потом глядь, на кровати, где наши персы спят, а там Карик. Жомер посмотрел, посмотрел на него и говорит: "О! А это что за Аполлон? Таривердиев, Вы что, в таком виде собираетесь на зарядку бежать? Вы хоть бы сапоги одели". Вот уж мы тогда насмеялись.
   Тут дверь открылась, и в комнату первым ворвался капитан Шустов: "Так, видимо мы опоздали, если у Карася уже полный рот жрачки. Я тебе говорил, Серёга, - обернулся он назад к Сергею Неделину, - что бегом бежать надо, если хотим хоть понюхать что-нибудь вкусненькое".
   - Да мы его в следующий раз из засады не заберём. Пусть пешком от Мраморной горы до Лошкарёвки по пескам топает - заходя в комнату, сказал Сергей.
   - Так, как будто бы все, - сказал лейтенант Степаненко. Ну что ж, товарищи офицеры, кушать подано - садитесь жрать. Места занимать согласно купленных билетов или кому где понравится. Предлагаю начать с шашлыка, а потом плавно перейти ко всему остальному.
   - Подождите, подождите. Сейчас я яблоко доем. А то так будет не честно. Мне яблоко, а вам шашлык, - спешно прожёвывая остатки яблока, сказал Володька Мельник.
   - Ага, Вов. А ты думал, зачем Иван тебе это яблоко всучил? То-то же - сказал Генка.
   - Да ни фига с тобой, Вов, не случится, если ты будешь яблоки заедать шашлыком, - спокойно сказал Иван. Ты, как акула, даже консервную банку съешь и не заметишь.
   За импровизированным столом в комнате офицеров второй роты потекла приятельская беседа, украшенная всевозможными яствами и Лаурой Брэниган, которая пела свои песни на английском языке из японского магнитофона "Тошиба".
   - Кстати, Серёг, - обратился Генка к вертолётчику Сергею Неделину, по поводу самостоятельного выдвижения пешком из засады назад в батальон. Это для нас не ново. Вон, как-то Валера Козел ходил в засаду, на север, в горы, под Сангин, и там у него с самого начала что-то всё не заладилось. Сперва на них пастухи напоролись. Ему пришлось их взять с собой и уходить от того места. Но через какое-то время его начали духи преследовать и окружать. Он пытался от них оторваться и, уходя, подыскивал сразу же место для боя. А дело было уже к вечеру. Вот, вышел он на какую-то горочку, а там небольшое плато, а взади отвесная стена, и повсюду валяются остатки от разорвавшихся противотанковых гранат и кучи гильз. По всему видать, что тут уже когда-то был бой . Вот и Валерку прижали духи на том плато: обложили его со всех сторон, и некуда ему было больше двигать. Ну что ж, деваться некуда. Принял он бой. Вот и началось там, как обычно - трах-тибидох-тибидах. В начале боя Валеркиного замкомвзвода смертельно ранило в шею. Он лежал всего лишь в нескольких метрах впереди, но к нему невозможно было даже подползти. Духи плотно стреляли. Валерка бросил ему ИПП, но он им не воспользовался. Так и лежал, стонал и захлёбывался собственной кровью. Валерка дал радиограмму на ЦБУ в батальон, чтобы срочно эвакуировали и что у него уже один двухсотый и несколько трёхсотых. И вот. Наши винтокрылые братья, из предыдущей вашей эскадрильи, полетели за ним. А как же они полетели? А вот так. Хотя тут до Сангина не более получаса лёта, наши винтокрылые братья стали набирать высоту два километра над нашим аэродромом. Ну не мне вам объяснять, сколько на это уйдёт лишнего и драгоценного в тот момент времени. Вот значит. Набрали они высоту два километра и еле-еле поколыхались в сторону боя. Подошли они наконец к месту боя, Валерка уже подготовился к эвакуации а восьмёрки и двадцатьчетвёрки всё ходят, да ходят по кругу на высоте полтора - два километра и не собираются опускаться. Валерка им уже и дымом площадку обозначил, а они всё ходят, да ходят по кругу. Валерка им кричит по "Ромашке", мол, садитесь же вы, гады, иначе нас тут всех перебьют. А они ему спустя какое-то время отвечают, мол, извини, командир, не можем сесть, уходим домой по топливу. И развернулись, и полетели обратно в батальон. Во дела какие! По какому, нахрен, топливу? На фиг вы сюда тогда летели? А тут дело к ночи собирается. Темнеет, значит. А Валерка чувствует, что место это хреновое, и ночного боя он тут может не выдержать. Если духи пойдут в атаку, то они его сомнут. Короче. Приготовились наши парни подороже свои жизни продать, да тут вдруг слышат вроде какие-то вертушки идут. Рокот моторов в небе. А это из Кандагара два почтовика идут. И без сопровождения вертолётами огневой поддержки, то есть двадцатьчетвёрками. Сами по себе идут. Валерка хвать "Ромашку" и на связь их вызывает. Они ответили ему. Он им, мол, так и так, мужики, убивают нас тут, а наши батальонные вертушки испугались садиться и улетели обратно домой. Мол, если сможете - выручайте. А там, Серёга, летели не ссыкуны, а настоящие мужчины. А уже почти темно. Ты, я думаю, понимаешь, что значит садиться в горах ночью, да ещё и на незнакомую площадку. Так вот. Эти парни Валерке и говорят: "А ну-ка, командир, обозначь-ка себя сигнальными патронами и сориентируй нас. Сейчас подойдём поближе и разберёмся. И не бойтесь: мы вас не бросим". И как только Валерка обозначился сигналками, они как два коршуна ринулись с неба вниз на землю. Валеркины бойцы открыли из всех своих стволов что есть мочи огонь и рванули к севшим вертушкам. Духи поначалу опешили. Валерка со старшиной подобрали на плащ-палатку убитого сержанта и последними сели в вертушку. Слава Всевышнему: никого не оставили и все вернулись домой. В вертушках было много пробоин, но ничего серьёзного не было задето. Во, Серёг, какие дела бывают. Валерка бы и рад был пешком двинуть обратно из Сангина в батальон, лишь бы духи не стреляли, но вот они никак не соглашались на такое предложение.
   - Вы предыдущую эскадрилью, наверное, хреново кормили, - очищая с удовольствием банан, сказал капитан Шустов.
   - Саня, их легче и лучше было б убить, чем прокормить, - разрезая ножом на части ветчину в банке, сказал Иван. Это ещё не все их подлости. Были и похлеще.
   - Иван, - сказал лейтенант Степаненко,- расскажи нам лучше, как вы своего командира первой роты капитана Кошелева пытались перевоспитать.
   - Да, это была ещё одна неудачная попытка навести некий порядок и гармонию в нашей жизни. А что ему, командиру первой роты - Черепу? Он нас, командиров взводов вообще ни во что не ставил. Обращался с нами, как с недоумками какими-то, а из себя корчил не понятно что. Сидит целыми ночами в одиночку у себя в канцелярии или в комнате, придумывает всякую и никому не нужную ерунду, а потом нас, взводных, эту ерунду в жизнь воплощать заставляет. Вон, посмотрите, как офицеры второй и третьей рот живут: и взводные и ротный - одна семья. Никакого панибратства у них нет, а всё по-людски. А всё из-за ротного. Вот и решили мы по совету Витьки Болотова своего ротного попробовать перевоспитать. Значит, чтобы он поменьше находился в расположении роты, утром мы ему в кофе слабительных таблеток насыпали. Это значит, чтобы он весь свой рабочий день в сортире трудился. А на ночь мы ему в чай сиднокарба -противосонных таблеток целую кучу сыпали, это чтобы ему ни днём, ни ночью покою не было. На следующее утро мы ему вместо слабительных таблеток в кофе опять противосонных насыпали, а в обед ему в компот опять слабительные таблетки полетели. Смотрим, он к вечеру в медпункт побежал, а из санчасти прямиком обратно в сортир. А мы смотрим на всё это дело и радостно нам на душе: вот, мол, негодяй, будешь знать, как со взводными плохо жить, мол, мы тебе ещё и не такого устроим, если захотим. А на ночь мы ему опять в чай противосонных. А утром снова ему пургенчика. И так пока его не нашли в сортире изможденным и глубоко спящим и не отвели в медпункт. Там ему поставили диагноз дизентерии, насовали ему в заднее место кучу уколов и положили в его комнате. Пока он приходил в чувство, мы хоть немного спокойно пожили.
   - А помните, - сказал лейтенант Польский, - когда он ходил командиром разведгруппы на второй канал под Марджу, на него вышел духовский караван из нескольких "Симургов"? Бойцы рассказывали, что они смотрят: клубы пыли на горизонте появились, видимо, колона автомашин в их сторону идёт. Ротный, капитан Кошелев, им говорит, мол, никому без моей команды не стрелять. Вот они и сидят все, не шелохнувшись. Вот машины уже в двуустах метрах от места засады, а команды "Огонь" нет. Вот они пулей пронеслись мимо разведгруппы, а команды "Огонь" опять нет. Вот уже и пыль от них на дорогу обратно осела, а команды "Огонь" так и нет. Бойцы ему говорят: "Товарищ капитан, духи-то того - уехали. Как же так?" А он им, мол, ребята, нечего бояться, это не наш хлеб.
   - Да, да, да, - поддерживая тему сказал старший лейтенант Скребцов. Потом начальник штаба батальона Петя Липиёв носился по батальону, как очумелый и всё выкрикивал в гневе: "Это не наш хлеб. Это не наш хлеб. Видали вы его. Ему что, туда в пустыню духовский бронепоезд подавай, что ли?"
   - Да ладно вам, мужики, - сказал лейтенант Мельник. Может он и прав был. Место там для долгого боя не очень-то благоприятное. Там как-то недалеко от того места духи всю нашу первую роту вместе с двумя Шилками Серёги Баранова и вертушками мочили. Тогда они у нас несколько БМПшек подбили, и мы ели ноги оттуда унесли. Коша, видимо, смекнул, чем всё это дело может закончиться, вот и включил, так сказать, дурака. А кому нужны ещё несколько трупов наших солдат? Ну и что толку, что мы бы замочили эти машины, взяли бы несколько автоматов или пулемётов? А дальше что? То место духи спокойно из миномётов могут обстреливать.
   - А я давно вам всем говорил, - сказал Генка Скребцов, - что ни на первый канал, ни на второй нечего нам ходить. У нас тут куча других рыбных мест имеется, и к тому же более безопасных. Надо ловить караваны южнее Багата: там у них не будет поддержки из зелёнки, и мы с ними будем один на один. А поскольку мы в засаде, то победа будет сто процентов наша. И даже если они начнут долго отстреливаться, как тогда с группой Гены Должикова, то двадцатьчетвёрки, которые прилетят к месту боя уже минут через 20, решат все те задачи, которые мы не сможем на тот момент решить сами. И нам останется только собрать бакшиш.
   - Кстати, Ген - сказал старший лейтенант Мельник, - ты слышал что Виталика Сорокина - Доцента ранило, что он и Паша Тетеревский где-то там у себя, в Фарахруде, в жёсткую засаду попали. Говорят Пашину БМПшку подбли.
   - Да, Вов, я слышал об этом. Жалко, что их из нашего батальона в Фарахруд перевели. Если бы Пашка и Доц остались бы здесь вместе с нами, то нам была бы здесь вообще красота. Взяли бы наши отцы-командиры из штаба бригады да укомплектовали весь наш батальон только выпускниками Рязанского десантного училища. Витька б Лавриенко сюда тоже, да Володьку Сидорова из Фарахруда. А всех наших киевлян отправить в Фарахруд, ну или наоборот - нас всех туда, а их сюда. Главное, чтобы мы, рязанцы, были бы все вместе. А комбатом нам бы или Петю Липиёва, или Бохана, или Чубаря. Вот тогда б мы посмотрели на боевые результаты нашего батальона. Я больше чем уверен, что в нашем районе ответственности духи бы сами повесились, или бы прибежали сюда к нам и выстроились бы в очередь, как перед мавзолеем, чтобы просить у нас мира.
   - Ну, уж ты, Ген, и размечтался, - сказал лейтенант Польский. Сейчас прямо наш комбриг Герасимов для нас, простых взводных что-либо путное сделает. Кстати, поговаривают, что когда Серёга Зверев взял караван на нашей с тобой, Ген, переправе, которую мы столько времени выискивали, и когда уже бой закончился, и все ахнули от такого количества брошенных духами автомобилей, то туда на вертушке прилетел сам комбриг и самолично из автомата расстрелял несколько пленных. Такой поступок даёт ему достаточно яркую характеристику.
   - Да, я тоже слышал об этом, и хотя я сам там не был, но почему-то верю этому факту - сказал Генка. С такой характеристикой в любую академию самого генерального штаба без экзаменов возьмут. Оно понятно, что в безоружных пленных намного легче стрелять, чем в тех, которые в тебя тоже стреляют. Оно понятно, что в таких душманов можно стрелять нашим полковникам, окруженным стаей вооружённых до зубов других штабистов, которые так и рыщут глазами, мол, кого бы здесь порвать на кусочки, мол, эти взводяги всё равно ничего путно и до конца сделать не могут. И вот тут они видят перед собой первый раз в своей жизни, ведь раньше за пределы части не выходили, настоящего душмана, правда, уже разоружённого лейтенантом Зверевым. Но это для них не беда, мол, душман - он и в Африке душман, поэтому надо срочно его уничтожить. А как же так, побыть в Афгане и не убить ни одного душмана? Да этот недостаток нужно срочно исправить. Поэтому передёргиваем затвор и палим от бедра по сдавшимся и ожидающим милости духам. И им вместо милости от миролюбивых шурави - свинцовую пилюлю в живот, которую им варить и никогда не переварить. Полковникам такие штучки можно вытворять и безо всяких там последствий, а вот когда Валера Козел духа пришил, которого уже девать некуда было, когда он других духов отрывался, то тут Валерку чуть было за решётку не упрятали. Или, вон Игорёк Химов тоже в Шахджое после боя расстрелял несколько духов, которые только что в него стреляли, а его под следствие посадили. Видимо там, на верху, хотели бы, чтобы мы здесь воевали, но никого не убивали. А вот когда нас убивают, то для наших верхов это нормальное явление. Разве бывает какая-либо война без убитых русских солдат? И чем больше таких солдат, тем больше почестей, звёзд на погонах и гонора в высших эшелонах командования.
   - Вполне возможно, что это и так, - сказал Валера, - однако не будем обсуждать наших командиров, а будем держаться от них подальше.
   - То-то вот и оно, - продолжал Генка. Ведь не правильно это, когда мы, то есть те, кто непосредственно воюют, держатся подальше от тех, кто приказывает им, как и где воевать. Между нами существуют какие-то антагонистические противоречия, которые усложняют и без того сложную ситуацию. Но ведь прежде, чем нам приказывать где, что и как здесь делать нужно хотя бы самому полгодика по засадам походить, тогда можно будет что-нибудь понять. Ведь ни у нашего комбата, ни у большинства офицеров штаба бригады нет никакого опыта войны в качестве командира разведгруппы. У них есть только опыт, как чужими руками из огня каштаны вытаскивать. И с таким опытом многие из них идут в академии и будут нашими будущими армейскими вождями. Видать далеко они заведут наши Вооруженные силы. Сумеем ли выбраться? А то будет, как в том старом анекдоте про Ивана Сусанина, когда у него поляки спрашивают, мол, куда это ты завёл нас, не видно ни зги, а он им в ответ, идите вы все на фиг, я сам заблудился.
   Застолье с чаепитием и дружескими разговорами в комнате офицеров второй роты закончилось как обычно часам к двенадцати ночи. После команды "Отбой!" прошло уже два часа, и офицеры, выходя из казармы на улицу, для посещения перед сладким сном американского контейнера, разговаривали между собой шёпотом, чтобы не тревожить спящих бойцов. На улице их окружила приятная ночная афганская прохлада, а сверху на них взирало необыкновенно красивое небо, в котором мигали необыкновенно яркие, светящиеся каким-то другим, не таким, как в Союзе, светом звёзды. Старшему лейтенанту Скребцову почему-то сама собой пришли в голову слова песни про журавлёнка: ... хоть та земля теплей, но родина милей, милей, запомни, журавлёнок это слово.
   В тот день, как обычно с ослепительной синевы афганского неба ярко светило афганское солнце. Оно уже было не чужое и уже даже не близко знакомое, а порой даже казалось, что оно, после всего здесь под ним пережитого, уже стало как родное. И души шурави уже начинали ощущать в себе первые чувства будущей тоски по этому небу и по этому солнцу. Утром в штаб батальона пришли документы по аэрофотосъемки местности в районе Палалака. На снимках отчётливо было видно скопление нескольких караванов душманов с южной стороны реки Гильменд, в развалинах старых кишлаков. Начальник штаба батальона капитан Липиёв вызвал к себе в тот день свободного от наряда офицера центра боевого управления старшего лейтенанта Скребцова, показал ему снимки и сказал: "Ну что, Гена, на фиг, блин, видишь, что там такое? Давай, планируй облёт в этот район. Бери облётную группу и летите туда. Посмотрите, что там к чему. Понял меня? На фиг, блин".
   - Так точно, товарищ капитан, - слегка и дружески улыбаясь, ответил Генка.
   Капитан Липиёв и старший лейтенант Скребцов были, если можно так сказать, в дружеских отношениях. Они были земляками: оба родом с Северного Кавказа. Видимо, давние казачьи корни издалека чувствовали друг друга. Генка в силу скверности своего характера предвзято относился ко всем офицерам штаба и к тем, кто не учился в Рязанском воздушно-десантном училище. Возможно, это были вирусы, так сказать "спецназовского шовинизма", попавшие к нему в кровь, когда он находился ещё в стенах училища. Мол, если ты не заканчивал Рязанского воздушно-десантного училища, то, что ты тут, у нас в спецназе, собственно говоря, делаешь? А если ты тут и находишься, то ты тут не кто иной, как унтерменш. Хотя жизнь учила старшего лейтенанта Скребцова иногда делать и исключения или вносить некоторые поправки в обосновавшиеся в его голове теории. Таким образом, Генка, да и не только он, имели совершенно другое мнение о своём начальнике штаба - капитане Липиёве. Все рязанцы считали его своим, уважали и, даже можно сказать, любили этого человека. Любили его за исключительную храбрость: этому человеку не ведомо было чувство страха, любили его за его сердечную доброту к подчиненным и за то, что никто никогда не видел, чтобы он выслуживался перед начальством. Петя Липиёв жил по принципу - относись к своим подчинённым, так, как ты относишься к своим начальникам, а к своим начальникам относись так, как ты относишься к своим подчиненным. Возможно, поэтому между ним и командиром батальон капитаном Фоминым всегда были натянутые отношения. Хотя капитан Фомин и заканчивал Рязанское десантное училище, однако, многие офицеры батальона, которые тоже закончили это училище, не считали его своим. Он был чужой им по духу. Его дух слишком высоко возносил его и отрывал от своих подчиненных. Диаметральной противоположностью командиру батальона был его начальник штаба: он, хотя и был строг, и объявлял взыскания, и ругался, и кричал, как по делу, так и без дела, однако от него всегда исходила некая душевная теплота. На него никто никогда не обижался. "Жалко, что Петя не учился в нашем училище", - говорил порой Генка Валере Польскому. "Да, - соглашался Валерка. А ещё жальче, что он у нас не комбат. Был бы он у нас комбатом, вот тогда бы мы посмотрели, кто лучшие результаты давал бы: мы или кандагарский батальон. С Фоминым каши не сваришь. Это не тот человек. Такие, как он, лезут по головам других людей наверх. Я не удивлюсь, что он уедет отсюда Героем Советского Союза. Хотя сам он ни одного разу не сходил в засаду. Вышел один раз в составе отряда на технике, да и то всю воду из радиаторов "Уралов" попили. А считается, что он приобрёл боевой опыт офицера спецназа".
   Старший лейтенант Скребцов, получив приказ от начальника штаба батальона, тут же спланировал вылет разведывательной группы лейтенанта Польского на облёт в район Палалаки, пошёл во вторую роту и сказал лейтенанту Польскому чтобы тот со своей облётной группой был готов через полчаса к вылету на облёт в район Палалака.
   - Валер, - сказал Генка, - надо взять боеприпасов побольше. Скажи чтобы и на АГС не ленились ленты брать. На снимках видно, что духов там полно. Правда неясно, там они ещё или уже ушли, но, сам понимаешь, нужно быть готовым ко всякого рода неожиданностям. Вплоть даже до того, что мы там с духами зацепимся и останемся, вести бой, чтобы сковать их, а восьмёрки уйдут от нас за подкреплением. ПонЯл?
   - ПонЯл, понЯл, - ответил Валерка. Пошли, быстренько сходим на ЦБУ, хочу посмотреть на аэрофотоснимки.
   - Хорошо. Пойдём. Время у нас есть.
   - Сейчас, я только отдам распоряжения своему новому замку сержанту Гаджиеву, чтобы он начал готовить группу к вылету, и чтобы сходил во взвод связи и предупредил связистов о вылете. Хорошо? - сказал Валерка.
   - Давай.
   Лейтенант Польский позвал сержанта Гаджиева и, обращаясь к нему, сказал: "Так, Фируз, через двадцать минут готовность группы к облёту. Боеприпасов взять побольше. Минимум три ленты на АГС, да и ещё цинк прихватить можно. Всё равно руками не потащим. Возможно жёсткое боестолкновение. И чтоб у каждого по фляжке с водой обязательно. Понял?
   - Понял, товарищ лейтенант, - спокойно ответил крепкий парень кавказской внешности.
   - Фируз, мы со старшим лейтенантом Скребцовым в штабе на ЦБУ. Если что не будет ладится, пришлёшь посыльного или сам придёшь. Понял?
   - Так точно.
   - Ну, тогда выполняй.
   Придя на ЦБУ, офицеры ещё раз обсудили задачу с НШ батальона.
   "Вот же, на фиг, блин, меня комбриг к себе вызывает, - сетовал в сердцах капитан Липиёв.. На фиг, блин. Я бы сам с вами полетел. В общем, смотрите, если что, то выбирайте удобное место, чтобы закрепиться на какой-нибудь высотке и старайтесь придержать духов, если их там будет много, и ждите подкрепления. Понял, Гена? Понял, Валера?" В глазах НШ светились дружеские искорки.
   Вертушки в положенное время оторвались от взлётки и взяли курс на юго-запад от расположения части. Машины шли низко, как говорится, "на пределе". Внизу под самым брюхом вертушек мелькали редкие песчаные островки в океане глины и камней пустыни Дашти-Марго. Вертолёты вышли к южной излучине реки Гильменд километрах в 40 западнее кишлака Багат и пошли прямо над рекой, прочёсывая местность то вправо, то влево от её берегов. Но к концу полёта, который регламентировался количеством горючего Ми-8, ни десантники, ни лётчики ничего подозрительного не обнаружили. Когда возвращались обратно, то в одном из заброшенных кишлаков старший лейтенант Скребцов увидел стоящий в полуразрушенном дувале автомобиль "Симург". Вертушки развернулись и подошли поближе. Автомобиль был цвета морской волны и переливался на солнце. Однако у него не было колёс, хотя всё остальное выглядело исправным. Вокруг никого не было. Прошли ещё раз над заброшенным кишлаком - никого не обнаружили.
   - Ну, что, Ген? Вы будите высаживаться? - спросил Олежка, командир Ми-8. Только учти, у нас топливо на минимуме.
   - Нет, Олег. Садиться не будем. Что мы там будем делать? Духов вокруг не видно. Летим домой.
   Полет к Палалаку и обратно занимает где-то часа два или даже три. Это ещё как дело пойдёт. Расстояние туда от места дислокации батальона километров 250, а то и того больше. Вот туда и обратно - это почти что полтысячи километров.
   Когда вернулись в батальон, уже был обед. Генка пошёл на ЦБУ и доложил капитану Липиёву, что они в том районе ничего не обнаружили, кроме "Симурга" без колёс.
   - Так, Гена, на фиг, блин, говоришь, "Симург" в разрушенном дувале стоит? Значит так, на фиг, блин, планируй на после обеда облёт опят туда же. Скажи Валере Польскому, пусть его бойцы возьмут гаечные ключи. Может быть, что-нибудь для наших "Симургов", стоящих у нас в автопарке, которые захватил в засаде Дымов, подходящее снимем. Понял, на фиг блин? Я полечу с вами. Зайдёшь за мной, на фиг блин. Всё тебе ясно?
   - Так точно, товарищ капитан. Всё будет сделано. Можете не беспокоиться.
   Генка пошёл в роту, сказал Валерке, что после обеда опять полетим туда же. Будем раскручивать "Симург". Свой рюкзак десантника со всей его выкладкой - двадцать пачек патронов к АКС-74, восемь гранат РГД-5, полуторалитровая фляга с водой, пачка очищающих воду таблеток "Пуритабс" - он решил оставить в роте и с собой на облёт не брать.
   Пообедав у себя в комнате и не ходя в столовку, Генка и Валерка развалились на своих кроватях и стали готовиться к облёту.
   - Валер, - сказал Генка, - я наверное не буду с собой брать свой РД с боеприпасами. Зачем он мне там, если мы полетим "Симург" разбирать? Возьму только свой пакистанский лифчик. Пакистанский лифчик был сделан красиво, но глупо. В нём можно было ходить на танцы, но не на настоящую войну. Он был украшен красивыми заклёпками, его материал был прочным и приятного зеленоватого цвета, и кроме того он был обшит тесёмочкой. Ну, просто красавец. Однако в него помещалось только три автоматных магазина, а вот в китайский лифчик спокойно входило целых шесть. А это как раз то, что надо: не мало и не много, не слишком легко, но и не тяжело. Да и автоматная пуля при попадании в грудь два магазина не пробивала. А вот один - пробивала и даже вместе с рёбрами. И вот поскольку на этом облёте ничего серьёзного не предвиделось, Генка решил фраернуться в пакистанском лифчике, то есть прокатиться, так сказать, с ветерком и налегке.
   - Ген, глянь, - сказал лейтенант Польский, - моя мабута совсем уж на заднице протёрлась. Штаны совсем невозможно носить. Я в каптёрке у старшины всё перерыл, но ничего подходящего на себя не нашёл. Торпеда на вещевом складе мне пообещал подобрать завтра или послезавтра что-нибудь. А что сейчас делать - прямо не знаю. Взял Ивановы штаны, а они мне тоже маловаты.
   - А что ты взял Ивановы? Ты лучше бы мои взял. Подумаешь, что колени видны будут. Пусть думают, что ты в шортах. Подумаешь, что ширинка не сойдётся - так мы её стянем парашютными стропами, которые мы у Витьки Реброва на складе реквизируем. Ты будешь неотразим. А когда Петя Липиёв увидит тебя в таком виде, то он застрелится от такого стриптиза. Хотя действительно дело сложное, если Петя застрелится, то с кем же мы на облёт полетим? Я люблю с ним летать. Придётся нам Валер что-то изобретать.
   - Так что ж, заплатку пришить что ли? - серьёзно спросил Валерка.
   - Ты что, Валер? Какая может быть заплатка? На твои штаны целая плащ-палатка уйдёт, да и шить тебе придётся до самой ночи. Знаешь что? Я сейчас сгоняю к вертолётчикам. Серёга Неделин - мой земляк, он почти такой же высокий как и ты, думаю, что я разживусь у него для тебя что-нибудь. Не возражаешь?
   - Хорошо. Давай попробуем сделать так, как ты говоришь. Только давай быстрее, а то не хочется лететь на облёт с голой задницей. Примета плохая.
   Генка слез с кровати и заторопился в модуль к вертолётчикам.
   Серёга Неделин сидел на кровати и играл с кем-то в нарды.
   - Серёга! - обратился к нему Генка. Кондуктор, нажми пока на тормоза. Я к тебе по делу пришёл.
   - Давай, Гендос, выкладывай, чего тебе надобно, - бросая кости на доску и не отрывая от неё взгляда, сказал Серёга.
   - Чего, чего, - передразнил его Генка. Грабить я тебя пришёл.
   - Не, братцы, - с наигранно удивленным видом произнёс Серёга, - вы только посмотрите, эти спецназёры вообще не только оборзели, но и обалдели. Мало того, что они мирных афганских душманов, будущих строителей коммунизма повсюду грабят, они теперь и нас, славных советских соколов прямо у нас дома обирают.
   - Да, видимо, тяжёлые для нас времена настали, - улыбаясь сказал Сергеев напарник. И в частности для тебя. Похоже на марса вытягиваешь.
   - Не стоит торопиться. Это мы ещё посмотрим, кто кого на марса вытянет.
   - Серёг, - продолжал Генка. Мне нужны твои штаны.
   - О, ёли-пали, Гендос, зачем они тебе? - уже с настоящим удивлением спросил Серёга. У них же ширинка у тебя на горле будет застёгиваться, а в карманах придётся проделать дырки, чтобы оттуда высунуть твои руки.
   - Серёг, да это не мне, а Валерке. Его штаны совсем порвались и ему не в чем на облёт лететь. Короче, не жадничай. Давай что-нибудь из своих запасов на парочку дней, пока Валерка себе что-нибудь у нас в батальоне раздобудет.
   - А. Ну если Валерке, тогда другое дело. Сергей встал, подошёл к своей кровати, достал свой скарб.
   - Ну вот, смотри, Ген. Есть тёмно-синяя спецовка и вот есть и такая летняя, светло-желтая. Бери любую.
   Генка немного поколебавшись взял светло-жёлтую.
   - Эта, как мне кажется, больше подойдёт. Правда, слишком светловата, но тёмно-синяя - эта уж совсем демаскирующая. Ладно. Беру светлую. Через парочку дней или сами тебе принесём, или когда придёшь к нам заберёшь сам. Вы, вертолётчики, лучше нас знаете, где у нас в комнате что лежит.
   - Ну, насчёт ваших рваных шмоток и где они у вас там по комнате валяются, мы не особые знатоки, - улыбаясь сказал Неделин. Мы больше по части сгущёнки, сигарет, всё равно из вас никто не курит, банок с сыром и всей остальной жрачки, которая у вас там водится.
   - Ну ладно, Серёг. Удачи тебе при освобождении от марса. Я побежал. Пока!
   - Ну всё. Давай. Удачи вам на облёте, - сказал напоследок Сергей.
   Где-то часа через два после обеда вертушки, посадив к себе на борт десантников, вновь оторвались от взлётки и снова взяли курс на юго-запад. В очередной бессчетный раз замелькали под брюхом у вертолёта глиняные плато, мандехи и песчаные островки пустыни Дашти-Марго. Когда на аэродроме садились по машинам, то в первый, ведущий вертолёт, сели: капитан Липиёв, старший лейтенант Скребцов, два солдата из взвода связи и младший сержант Трибунских. Сергея Трибунских Генка обучал ещё в Чирчикском полку спецназ, и когда тот после учебки прибыл в Лашкаргахский батальон и увидел там своего бывшего взводного - лейтенанта Скребцова, он сразу же подошёл к нему и попросился в его группу. И Генка, не раздумывая, взял его к себе. Трибунских был хорошим парнем, как и все остальные 40 человек Генкиного третьего взвода третьей учебной роты. У младшего сержанта Трибунских был пулемёт ПКМ и полный РД пулемётных лент. Под командованием Трибунских было ещё два разведчика. Во вторую вертушку сели: лейтенант Польский, кавказец сержант Фируз Гаджиев, уроженец города Вильянди, эстонец рядовой Аллар Лысов, таджик рядовой Шамсидинов и два бойца из взвода АГС со своей "шайтан-машиной". Когда садились на борта, у Генки мелькнула мысль: "Нас 13 человек. Чёртова дюжина. Это, возможно, не к добру", но потом кто-то другой в нём самом и ответил: "Да ничего страшного. Авось обойдётся". Влезая в вертолёт, капитан Липиёв сказал старшему лейтенанту Скребцову: "Гена, садись в кабину к пилотам, а я сзади: ты ведь знаешь, куда лететь".
   - Да ладно вам, товарищ капитан, - ответил Генка. Садитесь вперёд. Вам тут удобнее будет, а я пойду в грузовую кабину к солдатам. Летим чуть правее Мраморной горы, но левее Дишу. Будем подлетать, я тогда покажу точнее. Генка зашёл в грузовую кабину, открыл боковую дверь, сел рядом на скамейку и с радостью ощутил приятный напор тёплого воздушного потока, бесшабашно врывающегося в кабину.
   Вначале всё шло хорошо. Правда, подлетая к месту, где стоял "Симург", Генка немного ошибся, и вертушки вошли в полосу кишлачной зоны километра на четыре или пять правее. Скребцов сказал командиру винтокрылой машины, что нужно развернуться и пройти немного назад на восток и влево. Однако в этот момент вертолёты были повернуты головой на запад и капитан Липиёв, как бы не желая возвращаться назад, ведь возвращаться назад - это плохая примета, сказал командиру экипажа: "Да чёрт с ним с этим "Симургом", на фиг, блин. Полетели дальше. Посмотрим что там". После этих слов у Генки в душе мелькнуло какое-то неуловимое и тревожное чувство. "Так, елки-палки, - подумал он, это значит, что у Пети планы переменились, и мы полетим, так сказать, на свободную охоту. Мне, стоило это предвидеть и вооружаться, как следует, а не летать тут, почти что у самого чёрта на куличках, всего с несколькими магазинами и с комплектом гаечных ключей". Вертолётная группа понеслась над Гильмендом в сторону Ирана. Вертолёты огневой поддержки, Ми-24, имея намного большую скорость, чем у Ми-8, кружились вокруг восьмёрок, как овчарки вокруг стада овец, то забегая намного вперёд, то уходя или в лево, или в право, как бы разнюхивая и исследуя местность. Пролетев достаточно долго в западном направлении и ничего интересного не обнаружив, командир вертушки сказал капитану Липиёву: "Надо возвращаться: топлива мало остаётся. Итак уже назад полетим на резерве". "Ну что ж, на фиг, блин. Назад так назад" - сказал начальник штаба. Вертолётов огневой поддержки видно не было. Они ушли намного правее в пустыню Дашти-Марго. Командир головного вертолёта Ми-8 передал по связи двадцатьчетвёркам, что возвращаемся домой и плавно стал набирать высоту, для того чтобы, завалясь на правый борт, выполнить разворот машины вправо и направиться восвояси. Но как только машина набрала высоту, где-то метров сто, и прилегающая местность стала просматриваться дальше и лучше, тут из-за небольшой излучины реки, как бы из ниоткуда, внезапно появился достаточно большой караван душманов, состоящий из шести или восьми легковых автомобилей "Симург". На некоторых автомобилях были установлены на треноге крупнокалиберные пулемёты ДШК. Духов было человек 30 или 40. Все в черных чалмах и черных национальных плащах, с автоматами и гранатомётами. Головная вертушка уже начала делать разворот вправо и таким образом подставила духам своё брюхо.
   - Духи! - закричал по связи командир вертушки, оповещая таким образом все свои экипажи об опасности.
   - Ну ни фига себе! На фиг блин, - вырвалось у капитана Липиёва.
   - Сейчас они нас в живот срежут - крикнул Генка и метнулся в грузовую кабину, чтобы открыть огонь из своего автомата через боковую дверь.
   Как бы в подтверждение его слов рядом с их вертолётом пролетело две гранаты из ручного гранатомёта и вдогонку понеслись цепочки трассеров: духи, долго не раздумывая, открыли по винтокрылой машине яростный огонь. Однако командир экипажа оказался парнем не робкого десятка, да и к тому же опытным лётчиком. Он из правого крена молниеносно завалил машину на левый борт, дав таким образом возможность десантникам, вести прицельный огонь по противнику через боковую дверь, Резко увеличил скорость полёта машины, при этом как бы ныряя, то вверх то вниз и пошёл вокруг каравана. Ворвавшись в грузовую кабину, старший лейтенант Скребцов громко скомандовал сидящим там десантникам, которые уже сами почувствовали что-то не то из-за столь резких манёвров вертолёта: "Духи! Всем к левому борту. К бою! Ведём огонь по пулемётчикам"! Солдаты молниеносными движениями привели своё оружие к бою, прильнули к иллюминаторам, и левый борт вертушки ощетинился ответным огнём. Генка стал палить длинными очередями по одной из машин, находящейся в центре каравана, на которой на треноге стоял ДШК .
   Вертолёт уже залетел в тыл к каравану, и пулемётчику было уже неудобно вести огонь из ДШК по нему, поэтому он спрыгнул с машины, и стреляя длинными очередями, как показалось Генке будто прямо в него, стал убегать к обрыву в кустарник. Генка пытался поймать его своими пулями, но не получалось: вертолёт сам быстро передвигался и весь вибрировал. Вести точный огонь из вертолёта, который сам пытается уворачиваться от летящих в него градом пуль, - дело не очень-то лёгкое. Послав в этого убегающего душмана несколько очередей, и так и не убедившись точно, попал или нет, Генка перевел огонь на другого. Там внизу их было много, как муравьёв вокруг муравейника. Всё это продолжалось буквально несколько секунд. Встречный бой, и особенно бой с кинжальным огнём, всегда скоротечен, он характеризуется высокой плотностью огня, а значит, и стремительным расходом боеприпасов. Генка не успел и глазом моргнуть, как его магазин в автомате оказался пустым. Об этом ему сообщили последние пять трассирующих пуль, покинувших ствол его автомата. "Так, приехали, - мелькнула мысль в голове у Генки. Мы ещё и боя не начинали, а у меня осталось всего лишь три магазина: всего-то 90 патронов. Это закон подлости, растяпства, лени или как угодно это всё можно называть, но мой рюкзак десантника со всеми теми боеприпасами, которые в нём, мне сейчас никто не вернёт. Ах, как бы мне с ним сейчас было тепло на душе, намного теплее, чем с красивой девушкой тёплым весенним вечером в парке".
   "Садимся!!! Атакуем!!!" - раздался из кабины пилотов крик капитана Липиёва. "Куда атакуем!? Как атакуем!?" - промелькнуло в Генкиной голове. Нас всего-то тринадцать человек, а духов не менее тридцати и они уже заняли на обрыве оборону. Ведь они нас сейчас, как куропаток перестреляют. Он так только подумал, но ничего вслух не сказал, а быстренько вытащил из своего фраерского лифчика полный магазин, а на его место воткнул только что отстрелянный свой длинный на 45 патронов. Но карманы для магазинов на пакистанском лифчике сделаны так, что длинные 45-и патронные магазины в нём плохо держатся, поэтому, когда вертушки, зайдя справа от каравана, стали садиться от него в метрах 150 и зависли над землёй для выброски десанта, Генка прыгнул вторым, сразу же за начальником штаба, но когда приземлился, то попал в какую-то яму, полную пыли, сильно обо что-то споткнулся и, падая вперёд, перевернулся по инерции через голову, при этом длинный пустой магазин выпал из лифчика и остался лежать где-то на дне ямы в пыли. Генка вначале как бы дёрнулся искать его в яме, но потом сам себе сказал: "Да хрен с ним". "Гена! - услышал он крик капитана Липиёва. Бери левый фланг, а я с бойцами атакую по центру".
   - Трибунских! - закричал Генка своему пулемётчику. За мной! Прикрывай меня ссади! И, присев и согнувшись, рванул вперёд влево в кустарник. Повсюду были слышны автоматные очереди, свист пуль и вертолётных лопастей, крики и команды. Где-то на правом фланге рванула граната, выпущенная душманами. Генка бросил короткий взгляд в ту сторону. Он увидел, как там, на правом фланге, стройная, двухметровая фигура лейтенанта Польского, одетая в ярко-жёлтую лётную форму, мчалась вперёд. Вертушка, которая только что их выбросила, зигзагами уходила подальше от места боя. Пятеро Валеркиных бойцов, развернувшись рядом с ним цепью, тоже бежали вперёд, стреляя сходу. "Господи! - взмолился в душе Генка. Хоть бы его сейчас не убили, ведь в него сейчас легче лёгкого попасть. И сразу видно, что это командир". Но молиться было уже некогда: нужно было самому бежать вперёд, возможно навстречу своей смерти, и атаковать. Удивительно, но люди в большинстве случаев сами бегом бегут навстречу своей смерти. Там, где-то глубоко у них в сознании кто-то или что-то им говорит, мол, куда ты, дурачок, бежишь, там ведь тебя сейчас убьют, остановись! Но человек в такие моменты обычно бывает чем-то или увлечён, или озабочен или напуган и эти чувства, словно наркоз, усыпляют внутренний голос рассудка, и человек становится чем-то вроде машины.
   Местность на которой происходило боестолкновение была сильно пересечена глубокими канавами, то тут, то там поросшими высоким кустарником. Когда Генка стал подниматься наверх первой канавы, впереди него на расстоянии 20 - 30 метров из кустарника выскочили два молодых парня, одетые в чёрные национальные плащи. Национальная рубашка, выглядывавшая из-под плаща, на одном из них, была синего цвета. Два молодых афганца бежали, пригнувшись, стараясь вырваться из ловушки, в которую их пытались посадить шурави. Увидев перед собой Генку, они с быстротой фаланги прыгнули за ближайший бугорок в кустарник. Генка пустил в них две очереди по 5 - 6 патронов и крикнул своему пулемётчику: "Работай по кустарнику!" А сам начал забирать немного правее, так как у духов был только один выход - через его левый фланг. Генка понимал, что он вдвоём с Трибунских не сможет выдержать их натиска, поэтому он решил не спешить и дать основной массе душманов уйти. Но тут в небе появились, наконец, двадцатьчетвёрки. Они встали вкруг на небольшой высоте, опустили свои кабины, задрали свои хвосты вверх и начали расстреливать из пушек лежащих внизу, как на ладони, душманов. "Ну вот теперь другое дело, - подумал Генка. Теперь наша возьмёт. Двадцатьчетвёрочку вам, душкам, не так-то просто будет сбить. Это вам не восьмёрка. Да и мы тут вам с земли ещё пятки почешем".
   Сразу же после длинных пушечных очередей вертолётов десантники короткими перебежками двигались вперёд, стреляя сходу во всё подозрительное в этом аду из дыма, пыли и огня. Когда старший лейтенант Скребцов и сержант Трибунских выбежали на край обрыва у каменистого пляжа реки, по которому и двигалась колона этих "Симургов", почти все остальные были уже там. Генка первым делом отыскал взглядом лейтенанта Польского, который в этот момент вместе с рядовыми Лысовым и Шамсидиновым вытаскивали из горящего "Симурга" миномёт калибра 82 мм. Стоя у одного из подбитых "Симургов" капитан Липиёв выкрикивал какие-то команды. Генка подбежал к нему. Рядом с ним стояли трое пленных: два высоких араба со звериным выражением лица, казалось, они были готовы загрызть зубами каждого из десантников, и один афганец. "Гена! - крикнул капитан Липиёв. Возьми этих троих, на фиг блин, отведи их к обрыву и расстреляй, на фиг блин. Один из них дал по мне две длинных очереди, но промахнулся. Его связисты взади взяли, когда он в меня стрелял, на фиг блин".
   Генка направился в сторону пленных. Ближе всех к нему стоял араб высокого роста, почти такого же, как у Валеры Польского, и злобными глазами смотрел на Генку. "Ну, ты душара и дурак! - сказал Генка, обращаясь к этому арабу. Разве можно с такой злобой смотреть на своих победителей. Хорошие мы или плохие, но мы оказались сильнее вас. Поэтому ты должен смотреть на нас с уважением, а не со злобой. А вот это будет тебе, дружок, наукой перед отправкой к Аллаху, он ведь тоже дураков не очень-то любит". И Генка ударил этого араба боковым ударом в челюсть. Генка ожидал, что, как обычно, от его удара араб потеряет сознание и рухнет на землю. Но араб упал только на колени, сознание его, хоть и затуманенное, но всё ещё оставалось в нём. Буквально через секунду он подскочил, глаза его налились кровью и он был готов ринуться на Генку. "Ах ты, козёл безрогий", - вырвалось из Генки, и он ударом ноги в живот заставил араба согнуться пополам, а следующим ударом руки в голову опрокинул его на спину. Но араб был в сознании. Генка подскочил к нему, схватил за шиворот националки и закричал: "Хэз! (Встать!) Рав! (Пошёл!)".
   Араб поднялся. В его глазах злость заметно поуменьшилась. "Ага, - громко сказал Генка. Видать, эта сволочь подлежит перевоспитанию. Только вот нужно правильные методы подбирать". Скребцов и его бойцы автоматами подогнали духов к обрыву и поставили их там для расстрела. Генка отошёл от них метров на шесть и вскинул автомат. Ему не нужно было ни снимать предохранитель, ни передёргивать затворную раму, ему нужно было просто и легко нажать на спусковой крючок. Генка скользнул глазами по лицам тех, кому он сейчас своим автоматом выдаст пропуск на тот свет, по лицам тех, кто сейчас находится на этой земле последние мгновения, по лицам тех, кто сейчас перейдет в небытиё. На лицах арабов всё ещё сохранялись следы злости, хотя уже не такой яростной. Их злость была перемешана с гаммой других чувств: чувством нежелания мириться с происходящим; чувством удивления, мол, неужели это всё, и мой земной путь подошёл к концу; чувством обиды, мол, как жалко, что так мало успел сделать и чувством слабого страха перед предстоящей неизвестностью. Лишь только лицо афганца испускало из себя нечто такое, что невозможно описать. Он смотрел на Генку ровно, словно бы старый друг, после долгой встречи, который как будто бы раздумывал о том, мол, это ты или не ты. Встретившись с ним взглядом, Генка как-то невольно опустил автомат. Ему не хотелось больше стрелять в этого человека: в нем не было агрессии, он смотрел ровным и дружелюбным взглядом. Разве можно желать, а тем более делать зло тому, кто тебе этого ж самого зла не желает. Ведь этот мир, он как зеркало: как мы к окружающим, так и они к нам, как окружающие нас люди к нам, так и мы к ним. Глянув снова на арабов, Генка почувствовал, что этих двоих он прикончит сейчас и здесь без особых раздумий, но некая сила добра, исходящая от стоявшего рядом с ними в расстрельном строю афганца, не позволяла жать на спусковой крючок. Внутренний голос как бы сказал Генке: "Или всех, или никого". "Значит никого, - сам себе ответил Генка. В этого афганца я стрелять не буду, да и более того ни кому и не позволю этого сделать". Бывает такое, когда видишь человека первый раз в жизни, но кажется, что ты с ним знаком уже многие и многие годы, что он тебе как близкий друг. А кто ж позволит кому-нибудь, имея при себе автомат, стрелять в своих друзей? Это противоестественно. Генка опустил вниз голову, а за головой опустился и ствол автомата.
   "Гена, на фиг блин. Что ты там с ними возишься?" - услышал Генка взади крик капитана. Но тут к Генке подбежал кто-то из бойцов. В руках у него был портплед от переносной радиостанции. Он крикнул: "товарищ старший лейтенант, смотрите, это лежало в кузове этой машины". И он указал на стоящий метрах в тридцати от них "Симург", по которому уже побежали небольшие языки пламени. Генка подбежал к своему арабу, схватил его за грудь, потащил на себя и закричал: "Инджя бъё!" (Иди сюда) Затем он дал знак остальным двум пленным следовать за ним. Генка потащил араба к горящей машине. Солдат с портпледом от радиостанции побежал с ними. "Radiostation.! Look for radiostation! Uderstand?" - крикнул пленным Генка.
   Подбежав к разгорающейся пламенем машине, Генка схватился за ручку лежащего с краю большого зелёного деревянного ящика и подал знак своему арабу, чтобы тот ему помогал. Они стащили ящик с машины. Генка сбил с него крышку. Это были пулемётные патроны 7.62 мм. Второй араб и афганец тем временем вытащили другой ящик. Это были тоже патроны. Возле машины находиться дальше становилось небезопасно, так как кое-где на ней стали появляться большие языки пламени, и она могла в любую секунду взорваться. Генка крикнул своим бойцам: "Всем отойти! Сейчас она взорвётся!" Но сам вместе с духами остался у машины, и они вместе стали выбрасывать ящики. За ящиками с патронами в кузове лежали 82-мм. миномётные мины, в очень красивой разноцветной упаковке, но радиостанции нигде не было видно. "Так, пора уходить, а то сейчас рванёт", - подумал Генка. Выбросив ещё несколько ящиков и какое-то барахло, и не найдя радиостанции, Генка стал отходить от машины и позвал за собой пленных. Подошли "восьмёрки". "Быстрее грузитесь! Назад можем не долететь. Возможно, придётся садиться где-нибудь в пустыне для дозаправки". Солдаты загрузили на борт захваченные миномёты и пулемёты, а остальное капитан Липиёв приказал расстрелять с воздуха из "двадцатичетвёрок".
   Как только десантники оказались на борту вертушек, они взмыли и понеслись над пустыней в пункт своей постоянной дислокации. По возвращении в батальон лейтенант Польский сказал старшему лейтенанту Скребцову: "Ген, то, что мы сейчас делали - это было похоже на самое настоящее самоубийство. Разве можно с десятерыми бойцами атаковать отряд душманов численностью не менее взвода. Ведь они в обороне, а мы в наступлении. Если бы "двадцатьчетвёрки" не подоспели, то нас бы с тобой уже на этом свете не было. Вот, что значит, когда у командира подразделения спецназ мышление обыкновенного пехотинца. Всё-таки, то училище, которое окончил офицер, многое значит и многое даёт".
   - Да, Валер, ты тут, и на мой взгляд тоже, на сто процентов прав, - сказал Генка . Ну, а вот, например, ты бы что делал, если бы там, на этом облёте, был только ты один из офицеров?
   - Я бы высадился со стороны Дашти-Марго на какой-нибудь высоточке, то есть на другом берегу реки, занял бы там оборону, сковал бы духов огнём, не дал бы им двигаться дальше, подождал бы "двадцатьчетвёрок", они бы подлетели и своими пушками навели бы там армейский порядок. А "восьмёрки" могли бы уйти в батальон за бронегруппой. Духи бы не смогли атаковать меня через реку. Всё их численное преимущество в этом случае свелось бы на нет. Но атаковать тринадцатью человеками тридцать - это в моей голове не укладывается. Это просто чудо, что мы все живы и не потеряли ни одного человека.
   - Да, действительно, такой порядок действий, который ты предложил, был бы самым оптимальным в той ситуации. Но, однако, все на этом белом свете хорошо, что хорошо кончается. Для нас этот бой кончился хорошо. Значит всё хорошо. Кстати, я уже много раз говорил, что с Петей Липиёвым на войне надо ухо держать востро. Он не трус, мыслит неординарно, но порой чрезвычайно и неоправданно опасно. Хотя я сам тебе это всё сто раз давно говорил: что чувство осторожности никогда не стоит терять, что нужно всё время стараться быть начеку и не расслабляться. Однако же сам сегодня со своим РД и опростоволосился. Знаешь, Валер, как сердце щемит в бою, когда патронов маловато! Сегодня я это испытал на себе сам.
   - Это похоже на ситуацию из песни - если боль твоя стихает, значит, будет новая беда, то есть если ты расслабился или, как говорят, потерял нюх, то тебя на войне, да и не только на войне, но и в самой жизни, ждут неприятные сюрпризы. Скорее всего это так.
   ...В мае 1987 года, когда старший лейтенант Скребцов уже ждал своего заменщика, собираясь покинуть Афганистан и отправиться обратно в Чучковскую бригаду спецназ, к нему подошёл офицер третьей роты старший лейтенант Шура Сорокин и предложил сходить с ним вторым офицером на боевой выход в район Мраморки и кишлака Багат. Старший лейтенант Сорокин планировал выход в тот район на "Уралах", поэтому ему нужен был второй офицер. Выход на колёсах позволяет в более благоприятных местах для засады оставлять диверсионные группы, а "Уралам", БТРам или БМП уходить километров за 15 или 20 от группы и быть в готовности прибыть к месту боя, который завяжет группа, и атаковать противника более мощным огнём, тем самым нанести ему окончательное поражение. Но такая тактика требовала минимум двух, а то и трёх офицеров. Старший лейтенант Скребцов с радостью согласился. "Шура, хорошо, что ты мне предложил сходить с тобой на выход, - сказал ему Генка. А то дни ожидания заменщика здесь, в батальоне, тянутся очень долго. На войне время летит быстро, да и там интереснее, чем здесь. Тем более выход на броне в район Багата мы всегда считали лёгкой туристической прогулкой, так как духи там не сильно долго сопротивляются: помощи им там ждать особо неоткуда. Там главное - наша скрытность и внезапность".
   - Да, это так, - сказал Шура. Но это если не обращать внимания на мины и фугасы. Тебе ведь духи там ставили мины. Или ты сам уже забыл? Ну да, было дело. Хотя про минную обстановку я и вправду сейчас не подумал. Шура, а помнишь как-то в прошлом году, после того, как я со своей группой зацепился возле Гиришка с духами, через некоторое время ты пошёл на своих БТРах в то же самое место. И духи тебя там с радостью встретили автоматным огнём и несколькими точными попаданиями из РПГ по твоим бронетранспортёрам. Тогда ты из этого боя привёз в батальон несколько неразорвавшихся гранат от РПГ, которые застряли у тебя в БТР. Вот тогда тебе Шура повезло. Кстати, Шура, ты написал благодарственное письмо китайским трудящимся за столь классные гранаты, которыми они снабжают духов?
   - Так мы ж с тобой английский учили, а не китайский.
   - Да ладно тебе, Шура искать отговорки, - продолжал шутку Генка. Скажи прямо, что стесняешься воодушевить наших китайских братьев на другие подобные подвиги. А насчёт письма, так это Валеру Козела можно было б попросить: он китайский знает. Вон у него до сих пор куча конспектов китайскими иероглифами исписана.
   - Ну ладно. Придём с войны и напишем. Ну а пока давай готовься, а я буду оформлять оперативное дело.
   Шура и Генка знали друг друга ещё с 1980 года, тогда они вместе служили в Германии солдатами. Шура Сорокин тогда был сержантом Нойтимменской бригады спецназ, а Генка служил в Лейпциге в отдельном десантно-штурмовом батальоне. Им приходилось встречаться на прыжках с парашютом в Тутове, и Генка даже один раз прыгал из одного самолёта вместе с полковником Сорокиным, отцом Шуры, на которого Шура был очень сильно похож.
   Генка стал готовиться к боевому выходу: проверил комплектацию своего РД, набрал две личных и резервных фляги чистой воды, ещё раз просмотрел карту предстоящего выхода.
   Через какое-то время дверь открылась и в комнату вошёл старший лейтенант Сорокин.
   - Ген, - сказал Шура, - тебе комбат не разрешил идти со мной на выход. Сказал, что я должен искать кого-нибудь другого. Сказал, что, мол, Скребцов заменщик, ему не сегодня - завтра в Союз возвращаться, а он тут на выход какой-то собрался. Пусть, мол, сидит тут, в батальоне и никуда не дёргается.
   Генку это как-то слегка покоробило. Ему комбат не разрешает идти на выход. Почему это вдруг так?
   - Шура, - сказал он. Я что-то не припоминаю, чтобы наш комбат когда-нибудь ранее к кому-нибудь проявлял чувство милосердия и заботы. Что это он обо мне забеспокоился? Не беспокоится он обо мне, а как мне кажется, хочет мне насолить. Зачем ты пошёл к нему спрашивать насчёт меня? Молча бы вписал меня в оперативное дело, да и всё.
   - Ну, он спросил меня, кто со мной идёт вторым офицером, я и ответил без задней мысли.
   - Саня подожди-ка здесь. Я сам сейчас к нему сбегаю и попрошусь идти с тобой. Посиди тут пока, попей чайку. Я мигом.
   Генка понёсся к комбату и нашёл его в штабе на ЦБУ.
   - Товарищ капитан, - обратился он к нему. Почему вы не разрешаете мне идти вторым офицером вместе со старшим лейтенантом Сорокиным? Что я тут сижу без особого дела в батальоне?
   - Скребцов, - небрежно ответил капитан Фомин, - я уже принял решение и менять его не собираюсь. Тебе понятно?
   - Так точно, - слегка со злобой в глазах, но ровным голосом ответил старший лейтенант Скребцов.
   - Ну а если понятно, тогда ты свободен.
   - Разрешите идти? - согласно уставу ответил Генка.
   Фомин ничего не ответил. Генка развернулся кругом, с левой ноги сделал шаг вперёд и обиженным пошёл к себе в комнату. "Вот же сволочь, - думал он по дороге обратно, - это он, чтобы мне назло было. Он не любит Петю Липиёва, и всех тех, кто дружит с ним. Ставит из себя непонятно кого".
   Когда Генка вошёл в комнату, то там уже сидел Валера Польский и они вместе с Саней пили чай. Шура Сорокин спросил Генку:
   - Ну что тебе сказал комбат?
   - Да не комбат он, а козёл, - со злобой ответил Генка.
   - Нечего тебе было, Саня, ему про меня говорить.
   - Ладно тебе, Ген, злиться, - спокойно сказал Валерка, потягивая чаёк из железной солдатской кружечки. Сам же говоришь, что всё, что не происходит - всё к лучшему.
   - Да, может быть оно и так, - уже более спокойно ответил Генка.
   Старший лейтенант Сорокин ушёл на выход без старшего лейтенанта Скребцова. Но буквально через несколько дней тот "Урал", на котором должен был ехать Генка, подорвался на фугасе. На том месте, где должен был сидеть старший лейтенант Скребцов, зияла искорёженная груда метала.
   - Вот видишь, Ген, - сказал ему Валера Польский, - иногда нечто плохое может превратиться в нечто хорошее. Скажи спасибо Фомину, а то бы ты сейчас тоже домой поехал, но только немного в другой упаковке.
   Генка ничего не ответил, а только молча почесал себе затылок.
   - Да, кстати, там на тебя в штаб бригады из Кабула приказ пришёл, чтобы тебя отправили без заменщика в Вильяндийскую бригаду. Это Илья о тебе позаботился, когда на днях в Кабул летал. Так что ждёт тебя маленький эстонский городок - бывшая столица буржуазной Эстонии - Вильянди. Я, кстати, тоже туда должен буду замениться. Хорошо нам будет, если опять будем служить вместе.
   - Да, было бы неплохо, - задумчиво проговорил Генка. И два офицера зашагали в сторону штаба бригады.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
  
Оценка: 8.78*14  Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023