Рассопливился я чтой-то, и продрог,
И обид на сердце - тяжким камнем груз.
Поднимуся на обшарпанный порог:
К бабе Мане обогреться попрошусь.

Дверь разбитая приветливо скрипит,
"Здравствуй, бабка дорогая, как дела?"
И накормит, и напоит: пожурит,
Что давеча не попробовал вина.

"Расскажи мне, баба Маня, как же так?
К бедняку стучась в оконный переплёт,
Я не вижу фигой сложенный кулак,
Здесь наполнят тёплой кашею живот.

У богатых с серебра ломает стол,
И пудовые, на блюдах, осетры.
Там душою я и немощен, и гол,
Там грубы со мной, ехидны и остры.

Там - готовы дать под дых, и застращать,
Чтобы боле неповадно было впредь
Мне хоромы эти в жизни навещать,
Подаянья попросить у них посметь".

"Погляди, милок, в кухонное стекло, -
Видишь, парень на протезе, с костылём?
Он Афган прошел, и выжил, всем назло, -
Бродит, бедный, одиноким бобылём.

Вон мальчонка, - беспризорник, сирота.
Мать запила, батя с горя влез в петлю.
Жалко их, да только пенсия не та...
Изредка сердечных досыта кормлю"...

...От лампады огонёк на образах,
Разгоревшись, смоляки трещат в печи,
И хлебаю, со слезами на глазах,
Подгорелые бабусины харчи.

"Бог спаси, Мария, надобно идти,
Сладко было, и хорош в печи огонь".
Крест кладёт на лоб: - "Счастливого пути",
Заскорузлая старушечья ладонь.

"Погоди, сперва докушай-ка яйцо.
Поглядись теперя в зеркало: ну вот, -
В нём видно твоё небритое лицо,
И в улыбке до ушей беззубый рот.

Что же зеркало? - такое же стекло,
Только чуточку прибавишь серебра,
Пропадают состраданье и тепло,
Замечаешь исключительно себя..."