- XII -
Утром он увидел, как к площади Национального согласия рысцой затрусил отряд ОПОНа, малорослых деревенских мальчишек со щитами и дубинками.
Сегодня у здания правительства опять митингуют афганцы. Вчера были студенты. Пьяненькие, они запаслись камнями, и забрасывали ими ни в чем неповинных пацанов в пятнистых камуфляжах, с которыми вместе, может быть, всего лишь год назад ходили на дискотеку в Дурлештах или Новых Аненах. Он, президент, хорошо знал, кто и что стоит за каждой демонстрацией, но и это его волновало не больше, чем дожидавшаяся на его письменном столе стопка ничего не стоящих распоряжений. Ни одна из этих бумаг не изменит хода событий. А демонстрации? Надо же ребятам выпустить пар из котла. Не строить же им для этого Колизей с гладиаторскими боями.
Тихо зуммерили телефоны по его правую руку, как шепот ручейка, подчеркивающий тишину леса. Пытались дозвониться и советники, и министры - вся королевская рать. Но он знал, что без его вызова сюда не зайдет даже его секретарша, а люди, записавшиеся на прием, будут терпеливо ждать часами. Его все утро что-то раздражало, и он, наконец, досадливо вспомнил, что случайно уронил свой любимый "Паркер" пером вниз. Это мелочь, у него могла быть сотня таких "Паркеров", но вещи так же неповторимы, как жены, и двух одинаковых не бывает.
Он не знал, на ком сорвать злость и, вызвав секретаршу, спросил о том, кто в приемной. Она быстро, глядя в список, зачитала.
- Кондратюка! - прищелкнув пальцами, сказал Кручинский.
Кондратюк был в темном костюме, и на этом фоне сразу бросалось в глаза как бы обветренное, в красных пятнах лицо. Не отвечая на приветствие вошедшего, не предлагая ему сесть, президент спросил:
- Чего они хотят?
- Простите, о чем вы? - не понял Кондратюк.
- Я спрашиваю, чего они хотят? - повторил президент.
- Кто? - опять не понял Кондратюк.
- Я спрашиваю о твоих афганцах. И почему ты позволил им выйти на площадь?
Кондратюк продолжал стоять, изредка глухо покашливая в кулак - его мучил катар курильщика. И в президентском кабинете с высоченным потолком, у президентского стола, за которым строго поблескивали очки в золотой оправе, был похож на провинившегося гимназиста: курит, пропускает уроки и не по летам дерзок.
- Влад Пантелеевич, это не мои афганцы, как вы выразились. А наши. И никому ничего я не позволял. Меня не было в Кишиневе, вы же знаете. Я не могу разорваться между двух дел...
- У тебя есть помощники!
- У вас их больше, однако, жизнь ветеранов Афгана от этого не становится лучше.
- Но ведь для чего-то мы тебя избирали сопредседателем политического блока, членом следующего парламента? Для чего?
- Наверное, для того же, что и вас - президентом?
- Ладно, не будем ссориться. Садись. Что у тебя с лицом?
- Да, так. Попал в небольшую передрягу.
Президент поморщился:
- Что ты, Игорь Васильевич, никак не расстанешься со своими уличными повадками? Не солидно.
Кондратюк помолчал.
- И потом, я же говорил, по делам блока встречаемся только в нерабочие дни.
- По делам блока? - У Кондратюка вытянулось лицо. - Но я... по другому делу. - Он вернулся из Москвы, выполнив срочное поручение президента. Но сейчас видел перед собой совершенно другого Кручинского и не находил слов: этот Кручинский, казалось, забыл, зачем посылал Кондратюка в Москву.
- А, я уже знаю, мне звонили, - как бы вспомнил президент. Но вспомнил, как о чем-то несущественном. - Эти бумаги с тобой?
- Кейс у начальника вашей охраны, - ответил Кондратюк. - Бдительность проявляет.
Президент связался по селектору с Теодором Влэжганом и распорядился принести кейс, оставленный Кондратюком. Когда кейс принесли и Кондратюк, набрав секретный код замка, открыл кейс, сначала он вытащил из него кипу российских газет и только, когда извлек первое дно, в потаенном кармане президент увидел большой серый конверт, схваченный сургучной печатью. Кондратюк достал "Бухарестское дело" Дакова и положил на стол президенту.
- Спасибо, Игорь. И все-таки проследи, чтобы твои ребята не безобразничали на площади. - Президент встал, чтобы пожать Кондратюку руку: аудиенция закончилась. Кондратюк встал, но не двинулся с места.
- Что-нибудь еще, Игорь? - удивленно спросил Кручинский, возвращаясь к своему креслу в стиле ампир.
- Влад Пантелеевич, мой брат... Указ об амнистии.
- Ах, да, - вспомнил Кручинский. - Копию указа возьми в Госканцилярии. Кручинский свое слово держит.
Кондратюк направился к высоким створчатым дверям, украшенным позолоченными завитушкам.
Сидя за тонированными стеклами, в кресле стиля ампир, президент грезил. Он так и не вскрыл большой серый конверт, доставленный из Москвы бывшим майором спецназа. Казалось, он потерял всякий интерес к "Бухарестскому досье" Дакова, хотя всего лишь неделю назад оно не давало ему уснуть.
Последнее время грезить было его любимым занятием. Борьба за власть изрядно потрепала его нервы. Хотя нельзя сказать, что он принимал в ней активное участие. Он не был бойцом по природе. Его победа - сродни поединку на ринге, когда против тебя, опытного титулованного боксера, выставляют новичка из Урюпинска.
В Урюпинске в спортивную секцию ходят, в основном, механизаторы. У них здоровый, не пляжный загар, и они выносливы, как лошади. Они не умеют драться, но их невозможно завалить. Они держат удар, как виноградная шпалера. У них можно выиграть только по очкам, все три раунда безостановочно кружа по рингу и зная, что если этот парень тебя случайно не пошлет в нокаут, боковые судьи, городские ребята и твои товарищи, припишут победу тебе.
Предшественник нынешнего президента, обставивший президентуру мебелью в стиле ампир, тоже был когда-то механизатором. А физическая выносливость, как правило, неотделима и от самонадеянности и глупости. Его так понесло на штормовой волне популизма, что он, бедный, забыл - любая вода бескрайней не бывает, и любая волна, в конце концов, разбивается на берегу.
В плане преемственности нынешний президент всегда был везунчик. Высокий, красивый, вальяжный, в интеллигентных очках, он очень быстро сделал карьеру благодаря тому, что хорошо пел на комсомольских и партийных застольях и умел делать тонкие комплименты первым леди республики. Прекрасный тамада и неизменно учтивый, он обрастал аурой неотразимого. Но главным его достоинством было то, что он чувствовал все штормовые предупреждения раньше, чем они объявлялись. И тут же оказывался в другом, безопасном месте. А людская молва упорно навязывала ему роль гонимого правдолюбца-мученика. Как бы опальный, но страстно желанный обществом, появлялся на берегу после шторма, когда надо было собирать камни.
Какие камни, - этим вопросом уже давно никто не задавался. Его предшественник свернул себе шею на разломах так называемой реформируемой политэкономии. Он был очень крепкий механизатор, но его кружили по рингу все, кому не лень. Любой истории, как известно, требуются такие переходные фигуры, которые берут на себя грязную, неблагодарную работу, но сами приносятся в жертву из тактических соображений.
Нынешний президент пришел к власти потому, что не мог не прийти. Его устраивало приписывать многим, случавшимся в его жизни, вещам фатальность. Это все упрощало и оправдывало. Это - Монтень с его замечательным постулатом: послушного судьба ведет, непослушного - тащит! Президентом стать тоже можно легко и изящно. Чтобы потом подолгу сидеть в кресле ампир и скользить мыслью по поверхности событий, точно на водных лыжах.
Прием продолжался. Чуть подумав, он остановился на имени экс-председателя парламентской комиссии по правам человека. В кабинет вошел человек, о политической проституции которого слагались легенды. Президент не жаловал его по одной простой причине: он ему казался пародией на него самого. Не жаловал и потому, что тот, кроме парламентского жалования, еще недавно получал в Страсбурге пятнадцать тысяч долларов. Ежемесячно и самым честным образом, являясь сопредседателем одной из комиссий Парламентской ассамблеи ЕС. "Если такой Вовик, - думал он, - защищает права рядового молдаванина, то лучше уж быть евреем или таджиком".
- Здравствуй, коллега, - приветствовал парламентария президент, крепко пожимая тому руку и указывая на свободное кресло ампир. "Коллега" потому, что оба имели степень доктора философии. На этот раз "коллега" выступал в роли спичрайтера: президента приглашали в Париж. Даже не пробежав, а пролистав набранный на компьютере спич, президент тут же потерял к нему интерес. И после паузы спросил:
- Чего они хотят?
- Все сведется к протоколу о намерениях.
- Я не об этом, - прервал президент. - Чего хотят афганцы?
- Они хотят нормальной жизни... Как и все. Но вам не стоит волноваться...
Президент разозлился.
- Послушай, Вовик, - выразительно сказал он, нажимая на каждое слово. - На то я и президент, чтобы волноваться. Их у нас десять тысяч. Хорошо обученных солдат, прошедших серьезную войну. Злых, готовых на все. В составе любой партии - это козырный туз. И появись у них неуправляемый лидер национального масштаба, мы имели бы здесь маленькое Чили. Так что, скажите мне спасибо за Кондратюка!
Кантора покоробило. С ним так давно никто не обращался. И Вовиком его называла только жена. И то - ласково. Что это из него делают придворного шута? И кто? Человек, правою рукою которого он был на президентских выборах.
- Ладно, дружище, - смягчился президент. "Проклятый "Паркер"!
Кручинский не кривил душой. Казалось бы, какое Чили, какие перевороты в этой "банановой" провинции, где рабская покорность гнездится у народа в генах. Но этот спецназовец Кондратюк напомнил ему о том, что все дворцовые перевороты Новейшей истории обязаны не народному гневу, а группам отчаянных и хорошо обученных головорезов в пятнистых камуфляжах. И уже совсем не успокаивала мысль, что ему лишь бы дотянуть - немного осталось - свой президентский срок, а там наплевать на политику, займемся мемуарами. Но безмятежное постпрезидентское будущее, вдруг понял он, ему никто не гарантирует. Никто. Новейшая история пестрит примерами того, с каким удовольствием в отдельно взятых странах бывшего соцлагеря ставили к стенкам вчерашних правителей, списав на них причины общественных бед, вину за всеобщую покорность и унижение.
Вот этой проститутке Вовику беспокоиться не о чем. Он настолько ничтожен и смешон, что его никто всерьез не воспринимает. Наградят всеобщим презрением и отпустят на все четыре стороны. Хильнет он себе на Запад, где уже наскирдовал валюты про черный день и будет с умильной рожей кормить голубей на Трафальгарской площади...
* * *
Предвыборная кампания вышла на финишную прямую. Все так называемые независимые политические институты прочили победу пропрезидентского блока "За демократическую и процветающую Молдову", а зарубежные наблюдатели констатировали легитимность кампании. Ближний круг президента Влада Кручинского мысленно делил портфели - кому в депутаты, кому в министры, а президент, наконец, полностью успокоился и уже не раздражался по мелочам: новый его "Паркер" оказался не хуже прежнего.
Диме Дакову страшенская "банька" прошла впрок. Он стал почтителен и предупредителен и разразился в печати серией публикаций, в которых славословил Кручинского, как реформатора масштабов Петра Великого - это в российских газетах; и - масштабов прославленного господаря Штефана чел Маре - в молдавских. Дима Даков, искупив свою вину перед Владом Кручинским чернилами, подтвердил свое право "быть избранным" в парламенте следующего созыва спикером, то есть вторым лицом в государстве. Вова Кантор ровно, без запоев и скандальных историй, продвигался к креслу председателя парламентской комиссии по правам человека, сулившей в будущем, благодаря прекрасному знанию английского и французского языков и хорошим связям в Европарламенте, и там - хорошо оплачиваемое место.
Десять тысяч ветеранов Афгана дружно влились в ряды пропрезидентски настроенного электората, и каждый из них получил по тряпичной эмблеме, на которой была изображена голубая ласточка - символ блока "За демократическую и процветающую Молдову". Каждый из них мог нашить эту тряпицу себе на правый рукав куртки, оставшейся с той войны. Этим и исчерпывалась награда за их участие в приходе на родную землю великого реформатора, обещавшего своему народу молочные реки с кисельными берегами.
Их лидером благодушествующий президент подразнивал и Димочку, и Вовочку. Напустив на себя задумчивый вид, говорил то одному, то другому, а то и обоим вместе - о Кондратюке: - "Универсальная личность. Экономист, юрист, боевой офицер плюс школа жизни... Джокер в нашей колоде! Можно бросить на любое министерство, да и на премьера тянет. Почему бы нет?" Димочка с Вовочкой осторожно возражали: "Знаете, Влад Пантелеевич, жизненная школа - не политическая. Не хватает человеку гибкости, взрывчат..." - "Что-то не заметил, - удивленно поднимал брови Кручинский. - Не похож на всех нас, это есть. Но политика - не диетическая кухня, что за блюдо без соли и перца!.." "А то, что вы будете иметь под боком человека, который ведет досье на каждого из нас, в том числе и на президента!" - взрывался Димочка, науськанный Вовочкой. "Не поверю, - улыбался президент. - Ребята, да вы просто ревнуете!.."
В Молдове стоял декабрь; в городах, райцентрах и селах мерзли в неотапливаемом жилье; в Кишиневе троллейбусы буксовали на подъемах на "лысой" резине. А у входа в супер-маркеты по-прежнему стояли молчаливые кроткие старушки в худеньких пальтишках, выставив просительно руки в детских варежках.
Обсудить
Напишите на ArtOfWar
Глава XI
Глава XIII
