- IV -
Клементьев ответил неправду генерал-полковнику на вопрос, не знает ли он, где хранит свой протокол Жилин. Он сделал это потому, что не хотел подставлять Кондратюка. Был ли у него протокол, или он его давно вернул Жилину, это неважно. Назови Клементьев его имя, - и ФСБ не оставит Кондратюка в покое.
В родном ведомстве интерес к нему уже заметно вырос. Затребовав вчера его агентурное дело, генерал вдруг получил отказ: его уже востребовало кадровое управление. Когда дело освободилось, генерал еще раз прочитал его.
Итак, пятикратный чемпион республики по каратэ "шодокан", бронзовый призер чемпионата СССР и чемпион ВДВ СССР по рукопашному бою. По возращении в Кишинев старательно обихаживался криминальными группировками Зеленого и Березы, но уверенно доказал свое право на независимость. Работал на Молдово-Израильское СП - Тель-Авивские фирмы "Люкскрафт" и "Элит": охранное сопровождение до Москвы автопоездов с компьютерами; личный охранник президента компании Айри Геллера; начальник службы безопасности банка "Деловая Россия" с уставным капиталом сто двадцать миллионов долларов; перевозил банковскую наличность из Шереметьева через четыре границы. Далее - к самому началу: офицер спецназа. Уволен в запас по ранению (общая контузия). Это - официально. Неофициально - отклонил предложение своего командования на переход в дивизию Дзержинского, то есть в ведомство МВД из ведомства ГРУ... "Интересно, зачем кадровикам вдруг понадобился этот парень?"
Предложение Клементьева о встрече с Жилиным - официально - попытка предотвратить скандал, назревавший в парламенте по инициативе этого амбициозного особиста. Не признаешься ведь коллегам из смежного ведомства, что тебе, Клементьеву, дорога жизнь бывшего подчиненного, хорошего парня - потому, что такие, как он, и тащили ту проклятую афганскую войну.
Полномочный представитель ГРУ в Афганистане полковник Клементьев координировал действия спецназа из Кабула, но в официальном представительстве ведомства принимал агентуру, оформлял для Центра оперативные сводки и отчеты - всю "бумажную волокиту". По-настоящему, как солдат, он работал со спецназом. Он был прекрасно осведомлен о планах и подробностях операций всех отрядов спецназа, их промежуточных и основных целях, обеспечивал им поддержку с земли и воздуха, не боялся ссориться с общевойсковым командованием ограниченного контингента, а когда надо, отстаивать своих людей.
Последнюю операцию Кондратюка по Ахмад Шаху Масуду, под Кугаром, он отменил по распоряжению Центра, и наверняка был огорчен не меньше Игоря и его ребят. Они вместе вынянчили и выпестовали этот план и любовались им, как долгожданной лялечкой. Кондратюка он в обиду не давал, не скрывая, что в его команде это один из лучших офицеров-спецназовцев и любимчик. Кондратюку пришлось пойти с Клементьевым на скандал, и с любым другим старшим офицером такой скандал грозил бы перерасти в трибунальное дело. Кондратюк рисковал, затевая этот скандал публично, и страдал от того, что не имеет права на какие-либо объяснения этому человеку: это была чужая тайна - тайна подполковника Жилина. Но счетчик для Кондратюка был уже включен. Он, что называется, уносил ноги, и мучился от мысли, что обидел полковника Клементьева. И полковник это чувствовал. Вот почему еще он не хотел подставлять Игоря, хотя в Афганистане он не предпринял никаких попыток объясниться с ним: Он не мог...
"Надо с Жилиным говорить в открытую, - решил Клементьев, - это единственная возможность развязать узел. Но где? В открытую - значит, никаких подслушивающих и записывающих устройств, что, конечно, неприятно удивит генерал-полковника. Но здесь можно сослаться на Жилина: мол, его условие. Это правдоподобно. Ну так, где же? Я ведь тоже должен быть уверен, что он не записывает. Не караулить же его в сауне или на прогулке с внуком".
"В открытую, так в открытую!" - подумал генерал-лейтенант и вызвал младшего офицера управления Геннадия Полетаева. Наставив его по части деликатности визита, отправил в штаб-квартиру "Партии Жилина" на Кутузовском.
- Да, Гена, объясни ему, что сам позвонить я не мог, он поймет. И еще - чтобы без свидетелей. Я тоже буду один...
Они встретились на другое утро на набережной Москвы-реки, у дебаркадера. Дул порывистый ветер, что с удовлетворением отметил генерал-лейтенант. Если Жилин с диктофоном, такой ветер заглушит все слова. Если он даже посадил где-то снайпера с микрофоном-пушкой, они отойдут от дебаркадера и будут общаться спиной и к нему, и к набережной - лицом к воде и с подветренной стороны.
- Предлагаете дружить домами? - приветствовал Жилин Клементьева.
- Что-то вроде этого, - Клементьев растянул в улыбке губы. - Если точнее, временное перемирие.
- А разве мы воевали? - Жилин изобразил озадаченность.
- Нет, конечно. Зачем нам война здесь?
Разговор только начинался, но Клементьев почувствовал вдруг усталость. "Ничего не получится", - подумал он. Это был другой Жилин. В дорогом прикиде, погрузневший. С новой привычкой - смотреть с прищуром. Такой прищур взяли в моду деятели, часто появляющиеся на презентациях с фуршетом. Таким прищуром они оценивающе окидывают окружение. Депутатский значок российской Госдумы делал Жилина еще больше похожим на крестного отца мафии.
- А вы смотритесь современно, - не удержался Клементьев.
- А вы все играете в тамплиеров? - ответствовал Жилин в тон.
Они постояли. Молча. Прошлись вдоль набережной. Молча. Опять, не сговариваясь, повернулись лицом к воде.
- Жилин, за вас взялись всерьез, - сказал Клементьев.
- А вы тот доброхот, что решил меня предупредить, - не прятал усмешки Жилин. Прищур делал его неуязвимым. Он прятался за ним, как за щитом.
Клементьев разозлился, и ему стало наплевать на все подслушивающие и записывающие устройства этого мира.
- Жилин, вас убьют, - сказал он. - И мне это похеру. Если бы я хотел окончательно испортить дело, по которому пришел, я бы добавил: "И правильно сделают!"
- Ваше дело - протокол? - быстро спросил Жилин. Он был совершенно спокоен, он даже поигрывал своим спокойствием, он им упивался.
- И протокол.
- И?.. А что же еще?
- Тот парень, что увез его из Лангара.
- И что же тот парень?
- Не хочу, чтоб он попал в мясорубку по вашей милости.
- Но вы же знаете наши правила. Протокол он вам не отдаст, если вы ему даже порвете задницу на сорок кусочков.
- Но и наши правила вы знаете не хуже. Если он погибнет, протокол не достанется никому. Как письмо потомкам, замурованное на всесоюзной комсомольской ударной стройке. Да поймите же, мне не нужен этот протокол: поместите его в рамочку и молитесь на него хоть всей своей партией! Отпустите парня!
- Кондратюка, что ли? - придуривался Жилин. - Игоря?
Клементьев вздрогнул: это было не по правилам - Жилин позволил себе назвать имя парня. Значит ли это, что он не боится прослушки, или протокол уже не у Кондратюка? Но парня, играючи, подставил, засветил, пожертвовал. Пусть идут по ложному следу?
- А вас все-таки пристрелят. - У Клементьева возникло желание отыграться хоть так. - Пристрелят, - повторил Клементьев и добавил: - И никакой посмертной славы не будет. И в Госдуме будут очень рады депутатской вакансии.
- Вы не посмеете, - сказал Жилин. Но он почувствовал что-то новое в Клементьеве. И посмотрел не без опаски на дебаркадер. Лангарская снайперская пуля, которую он носил на груди, как талисман, когда-то круто изменила его жизнь. Но такая же снайперская пуля могла эту жизнь и оборвать.
- Вы не посмеете, - рассеянно повторил он, не отрывая глаз от дебаркадера. И совсем уже не веря в личную безопасность, которую гарантировал ему посыльный Клементьева в штаб-квартире партии.
- Да не я, другие! - Клементьев усмехнулся. - А парня все-таки оставили бы в покое, а?
- Он уже большой мальчик. Может сам за себя постоять. - С этими словами Жилин переместился за Клементьева, так, чтобы тот оказался на предполагаемой линии огня, если сбудутся его худшие подозрения.
- И все-таки вернемся к протоколу, - предложил Клементьев, и не без умысла. Пусть Жилин считает, что забота о Кондратюке всего лишь тактический ход Клементьева. А если кто-то из своих и пишет на пушку-микрофон - он уже стоял так, что это было легко сделать и с дебаркадера и из зданий вдоль набережной - в записи останутся только эти последние несколько слов.
* * *
Генералу ФСБ России Аркадию Степановичу Ульеву положили на стол распечатку разговора Жилина и Клементьева. Расхаживая с Жилиным по набережной Москвы-реки, спиной к дебаркадеру и зданиям, откуда могла вестись целенаправленная видеосъемка и аудиозапись их встречи, Клементьев надеялся, что все предпринятые предосторожности его защитят. Но их речь была принята, записана, усилена и очищена от всех сопутствующих помех - порывов ветра, плеска воды и музыки, доносившейся с дебаркадера. Для ребят из Оперативно-технического управления ФСБ свидание генералов у Москвы-реки совпало с испытанием нового комплекса "Дуодеци".
Ульев прочел распечатку дважды и ухмыльнулся реплике гээрушника по поводу "современного" прикида депутата Жилина. "Куда уж современней, - подумал Ульев, - кабан от Валентино или Версачи!.." Читая вторично, он остановился на имени, названном Жилиным: Игорь Кондратюк. И красным маркером взял это имя в прозрачную алую полосочку. "Он-то и нужен!" От него не ускользнуло, конечно, и беспокойство Клементьева о некоем Игоре. Он и заострил бы внимание на интонациях говорящих, особенно - Клементьева, выступающего в ипостаси опекуна. Но на это раз Ульева интересовало только местонахождение протокола Жилина. В том числе, любой человек, наводящий на это след.
Собирать компромат на самого Клементьева не входило в его планы. По крайней мере, сейчас. На последней встрече президента России с генералитетом силовых структур глава государства выразил пожелание, чтобы спецслужбы страны хотя бы на предвыборное время объявили перемирие и вспомнили, гражданами какой державы являются. Седой миротворец на негнущихся ногах пригласил продолжить беседу в неофициальной обстановке: присутствующие переместились в столовую - встреча происходила на даче президента - и там, выпив по первой, хозяин предложил генералам программу совместного сотрудничества. Все это выглядело донельзя наивно, но имело положительный результат.
Высшие чины Службы внешней разведки, ФСБ и ГРУ не сталкивались друг с другом на подобном эксклюзивном приеме и расслабили свои галстуки. На этот прием в числе прочих были приглашены Ульев и Клементьев. Они еще не предполагали, что в скором времени им обоим, в разных ведомствах, предстоит возглавить операцию "по расшифровке" депутата Жилина и его пресловутого протокола. У них друг к другу мог быть чисто человеческий интерес, как у соседей по столу. Оба принадлежали к одному поколению оперативников и могли гордиться своей "безродностью": и тот, и другой на секретную службу попал не благодаря высокому родству и не как "пиджак" - человек, начинавший свою деятельность в разведке под прикрытием дипломатического статуса или чиновника министерства.
Ни у того, ни у другого сегодня не могло быть друг к другу и традиционной ведомственной неприязни. Такая появляется у сотрудников конкурирующих спецслужб, когда они работают в одном направлении и осознанно мешают друг другу. Их случай скорее был исключением из правил. Но в те годы, когда полковник ГРУ Клементьев представлял свою "контору" в Афганистане и готовил с майором-спецназовцем Кондратюком операции по ликвидации Ахмад Шах Масуда, отменявшиеся в самую последнюю минуту приказом свыше, подполковник КГБ Ульев состоял в команде заместителя председателя КГБ Скрипуна. Этот зампред контролировал доходную часть бюджета КГБ по статье "хозрасчета": тайную продажу оружия и военной техники моджахедам. "Бизнес" был достаточно хорошо налажен и не сулил бы гэбэшникам особых хлопот, если б речь шла о мирном времени. Но караванные тропы моджахедов в рамках товарообмена бороздили театр военных действий вдоль и поперек. ГБ предпочитало в качестве оплаты доллары или, как эквивалент, наркотики и драгоценности. И пока им удавалось обезопасить лидера моджахедов Масуда - как крупнейшего поставщика. Но сами гэбисты не имели в Афганистане таких структур, как ГРУ. Они несколько раз прибегали к помощи командования ограниченным контингентом войск, Генштаба Минобороны и даже к прямым провокациям - для отмены спецопераций ГРУ использовались украденные шифры и коды. Но военные действия, их непредсказуемость не давали гарантий на будущее. Таким гарантом было способно стать только влиятельное лицо в ГРУ, курирующее подведомственные структуры в Афгане и по роду службы более или менее регулярно вылетающее в Кабул.
Генерал-лейтенант КГБ Сиворонов, правая рука Скрипуна, попробовал договориться с Ермолиным, генерал-майором ГРУ, но Ермолин побрезговал. В ответ на попытку шантажировать высокопоставленного гээрушника компроматом на его сына-дипломата, Сиворонову устроили автомобильную катастрофу. После этой потери Скрипун приблизил к себе Ульева и, пока Ермолин находился в загранкомандировке, дал ему задание заполучить сына генерала. Дипломат Максим Ермолин, зная, что с Лубянки просто так не отпустят, подписал согласие на сотрудничество. А как только оказался за порогом мрачного ведомства, отправился в ГРУ. Здесь не повезло. Начальник ГРУ находился в отъезде, и его принял зам-двурушник. В тот же вечер в квартире генерала Ермолина были убиты его сын и дочь. Узнав об этом, Ермолин из-за рубежа не вернулся.
Кроме Скрипуна, несколько лет назад почившего в бозе, уже никто не знал, что ликвидацией семьи Ермолина руководил Ульев и что Максим прежде, чем Ульев убил его выстрелом в сердце, сам положил из "Макарова" четырех человек, участвовавших в этой операции ГБ и проникших в генеральскую квартиру. Так гэбисты посчитались с гээрушниками за смерть своего генерала Виктора Степановича Сиворонова. [1]
Возвращаясь мыслями к тем дням, постаревший генерал ФСБ Аркадий Степанович Ульев - а возвращается он мыслями к тем дням не волнуясь - размышляет о превратностях судьбы. Всемогущий Скрипун, мастер шантажа и интриги в высших эшелонах, умер от цирроза печени. Он верно служил режиму, но в чем-то перестарался. И ему было отказано в похоронах из Колонного зала и в Новодевичьем. Генерал Ермолин, потерявший в Москве всю семью, в Россию так и не вернулся. Где и что он? Такого человека на Западе оставить без присмотра не могли. Если он и служит на "вражеские" спецслужбы, то наверняка глубоко законспирирован, с новым гражданством, под чужим именем и обеспеченным завидным пенсионом... Если жив еще... Он, Аркадий Степанович Ульев, провел после этого еще пять операций, в которых рисковал головой, но отделался одним легким ранением и получил генеральские звезды...
- Как вы думаете, коллега, - потянулся он наполненной рюмкой к Клементьеву, когда хозяин дачи в очередной раз произнес тост за дружбу силовых структур, - что произошло бы, если бы слова президента да Богу в уши? Это я так, в порядке бреда...
- То же самое, что в фильме "Кин-дза-дза"...
- Не понял?
- Помните, герои попадают на стерилизованную планету и, чтобы они не отравляли собой атмосферу и не занесли какую-нибудь заразу, хозяева планеты превращают их в растения. А сами продолжают порхать в белых одеяниях с сачками для ловли бабочек. Вот что вышло бы.
- Где же здесь "мы"? Не совсем дошла метафора.
- Мы, естественно, с сачками.
- Нет, для "нас" слишком идиллически, - усомнился Ульев.
- Да, не спорю. Но ведь предложили конкретизировать тост вы.
... Месяц спустя генерал ФСБ Ульев просматривал распечатку разговора Клементьева и Жилина на набережной Москва-реки, проникаясь к генералу ГРУ незнакомым чувством - симпатией. Нельзя сказать, чтобы в этой жизни он был одинок, но его профессия не располагала к безоглядным и безотчетным привязанностям. Сама профессия очень ревниво следила за его абсолютной преданностью себе, не рекомендуя сближения с коллегами. На памяти Ульева с десяток товарищей по оружию поплатился разжалованием и отставкой, однажды уступив романтическому позыву. Семья, дети и родственные отношения были не в счет. До тех пор, пока не превращались в материал для компромата.
"В другой жизни мы наверняка могли бы стать приятелями, - подумал Ульев о Клементьеве. - Но и в этой - отсутствие неприязни уже многое значит..." Завтрак у предводителя, закончившийся кое-какими взаимными обязательствами руководства трех главных спецслужб перед президентом, материализовался парочкой совместных мероприятий, санкционированных тем же президентом. Одна из них - по Жилину - отвечала корпоративным интересам, если не всех трех, то, по крайней мере, двух спецслужб - ФСБ и ГРУ. Мало ли в чем были замешаны эти ведомства - никому не позволено их осуждать, тем более - какому-то Жилину. Если он психически не здоров, ему предпишут принудительное лечение в спецотделении на Канатчиковой даче. Если в здравом уме, - должен быть наказан, как запятнавший офицерскую честь.
Чуть поколебавшись, Ульев по кремлевской вертушке связался с Клементьевым.
- Леонид Игнатьевич, коллега Ульев. Ваша метафора дошла до меня, как до жирафа, только сейчас.
- Какая метафора, Аркадий Степанович?
- Из "Кин-дза-дза".
- И что же?
- Так ведь, если подумать, идиллией и не пахнет. Мрачноватая метафора, Леонид Игнатьевич.
- Так ведь Аркадий Степанович, я уже и не помню, что имел ввиду. Но если это для вас так важно, напрягусь и постараюсь вспомнить.
- Не стоит, притча потому и притча, что смысл у нее не один. Это я - так, к слову... А звоню я вам, чтоб обрадовать. Вы у меня под колпаком!
- В самом деле?
- Шучу. Мои люди ведут Жилина. И совершенно непреднамеренно записали вашу встречу на набережной. Так что, простите, ваш "тет-а-тет" не получился. - При этом Ульев по-мальчишески озорно показал язык, точно Клементьев мог это видеть.
- Так я ведь уже доложил об этой встрече по инстанции, - не выразил никакого заметного волнения Клементьев. И добавил: - Это Жилина встречное условие - полная конфиденциальность. Я, со своей стороны, слово сдержал. Ну, а за вас я не в ответе...
- Ну, и наши боссы уже что-то решили? Я еще не в курсе. Этого Кондратюка разрабатывать надо?
"Он загнал тебя в угол! - сказал себе Клементьев. - В докладе своему начальнику ты умолчал, вернее, замолчал имя Кондратюка. Ты свел доклад к выводу, что Жилин держится уверенно, а ты, Клементьев, для депутата уже не та фигура, чтобы обсуждать с ним условия торга. Да ты и не был уполномочен вести какие-либо переговоры, ты уповал на здравомыслие этого человека и убеждал не ввязываться в непосильную для него драку. Ты так и представил дело Федору Ивановичу. Но встреча зафиксирована ФСБ, разговор записан во всех подробностях..."
- Аркадий Степанович, с каких это пор нам, генералам и начальникам управлений, спрашивать разрешения на каждый чих?
Другого ответа Ульев от Клементьева даже не ждал. Он был бы разочарован и даже огорчен, если бы уловил в голосе Клементьева замешательство. Или явную попытку слукавить.
- Леонид Игнатьевич, не подсобите моим мужичкам: у вас ведь на этого Кондратюка что-то имеется? Чтоб не поднимать нам здесь архивную пыль понапрасну...
- Я с ним служил в Афгане, - просто ответил Клементьев. - Майор войск спецназа. Был представлен к Герою, за плечами не меньше полста войн...
- Полста чего? - не понял Ульев.
- Так мы называли боевые действия, - пояснил Клементьев.
Почему Кондратюк был представлен к Герою и не получил его, Ульев спрашивать не стал. Как выборочно и капризно командующие подписывали представления на награды и звания, сегодня знает каждый школьник. Объективным критерием заслуг кандидата вдруг становился мотив из расхожего анекдота. Бедолага упорно взывает к Богу, вопрошая, за что же тот навлек на его голову беды и лишения и просит смилостивиться. "Ну, не нравишься мне ты, и все тут!" - не выдерживает отец небесный.
- Думаете, - осторожно начал Ульев, - материалы Жилина у этого симпатичного парня?
- Сомневаюсь, - также просто ответил Клементьев. - Я ведь в каком-то роде участник тех событий, Кондратюка в Афгане сменили по моему рапорту. Не дали бы ему никогда вывезти эти материалы при том, что о существовании дубликата Жилин оповестил чуть ли не весь мир. Все это блеф чистейшей воды!
- Факт существования дубликата? - уточнил Ульев.
- Нет, я этого не говорил. Я говорил, что сомневаюсь в возможности вывоза его Кондратюком, когда все мы из-за этого протокола стояли на ушах. - Клементьев за время этого словообмена с Ульевым сумел точно вспомнить свой диалог с Жилиным на набережной. - Когда я сказал Жилину, пусть отпустит этого, как выразились вы, симпатичного парня, он тут же назвал его имя - первым и с радостной готовностью...
- Хотел пустить по ложному следу? Но кого?
- Это не вопрос. Не меня, конечно же, который печется о "здоровье" симпатичного парня. Того, кто пишет разговор и будет его анализировать... Я думаю, он допускал - уверен не был, но допускал, - что разговор пишется. Он рассчитывал на это.
- Да, для профессионала-особиста глупо. Все равно, что ударить самого себя в мошонку... Так вы думаете, линия Кондратюка в плане разработки бесперспективная?
- Не знаю. Не могу сказать что-то определенное и наверняка.
- Да, что-то он мудрит... А почему вы отправили Кондратюка в Союз?
- Есть такое физическое понятие, как усталость. Металл при этом ломается или крошится, а человек - балансирует на грани, теряя инстинкт самосохранения. Но это одна из причин, а их было две. Вторая - Ахмад Шах Масуд. Масуд за голову Кондратюка отдал бы свой караван. И не один.
- Ваш парень был чем-то обязан Жилину?
- Вы, Аркадий Степанович, как-то упорно напираете на то, что он - мой. Хотя я бы не отказался иметь такого оперативника: даст фору любому выпускнику "консерватории" ("консерваторией" на жаргоне профессиональных разведчиков называлась Военно-дипломатическая академия возле станции метро "Октябрьское поле"). С Жилиным его связывало боевое товарищество, совместная работа.
- Как и вас, Леонид Игнатьевич?
- Как и меня, Аркадий Степанович, - спокойно ответил Клементьев.
- Простите, Леонид Игнатьевич, за назойливость и неделикатность: не хотелось бы показаться слоном, попавшим в посудную лавку. А все это из-за того, что непонятна мне психология этого новоиспеченного депутата!
- Как и мне. Мы с вами - люди военные, а поди, знай, как повели бы себя на гражданке, да еще в статусе политиков!..
Попрощались два абонента кремлевской телефонной связи без того напряжения, с которым начинался разговор. Что-то подсказывало Клементьеву, - этот генерал ФСБ не станет ему гадить и раздувать в глазах своего начальства факт заступничества за Кондратюка. Отмазать майора-молдованина не удалось, но это - вина подлеца Жилина. Удалось, быть может, другое - сделать так, чтобы удар по Кондратюку от ГРУ проконтролировал Клементьев. Но осталась еще одна, пока неконтролируемая сила, - Жилин.
Подлец для профессионала-особиста вел себя дико непоследовательно. Зачем-то засветил Кондратюка, который стал для него не просто человеком-контейнером. В банке Кондратюка для Жилина прокручивались серьезные деньги. Была у них еще одна совместная фирмочка, занимавшаяся нетривиальным решением технологических задач. И тоже приносила доход. Банкир-молдованин никоим образом не бросал тень на политика Жилина. По запросу Клементьева в службу ГРУ поступили свежие оперативные данные: Кондратюк ведет жизнь на виду, баллотируется в республиканский парламент по спискам влиятельного пропрезидентского политического блока, дебютировал в литературе книгой об Афгане, и даже получил по этому поводу публичный отзыв молдавского президента.
"Быть может, Жилин действительно слетел с катушек и, как тот сумасшедший, начал бить стекла собственного дома?" - терялся в догадках Клементьев.
* * *
Примерно так же размышлял Ульев. Перед ним лежал точно такой же, как у Клементьева, блок информации по Кондратюку, подготовленный Аналитическим управлением ФСБ. Разница была в том, что место в этом блоке о литературном дебюте Кондратюка и реакции на книгу "Смерть в рассрочку" молдавского президента навело его на какую-то смутную идею, связанную уже с другой историей. Он машинально взял в алую полоску маркера строчку о похвале молдавского президента, откинулся на спинку стула и попытался расслабиться по древневосточной науке, рекомендовавшей в затруднительных случаях обращаться к своему подсознанию.
У него, естественно, ничего не получилось. Он открыл глаза и увидел на листке перекидного календаря цифру девять. Его озарило. "Девятка"! Два года назад на оперативном совещании у первого зампреда начальник "девятки" - Управления охраны руководителей - жаловался на то, что его заставили обслуживать не только высокопоставленных отечественных начальников, но и президентов бывших союзных республик, хотя те, пребывая в Москве, могли бы довольствоваться "семеркой" - Управлением наружного наблюдения и охраны дипкорпуса. Начальник "семерки", как водится, запротестовал, но зампреда в это время срочно вызвали в Кремль. Он попросил не расходиться, распорядился принести собравшимся бутербродов и чая, а когда отбыл, начальник "девятки", дабы разрядить атмосферу, поведал, кто и как из "союзных" президентов относится к охране собственной персоны в Москве.
- Проще всего работать с бывшими членами Политбюро, - сказал он, - такими, как Алиев, Шеварднадзе. А эти "нувориши из композиторов и националистов" чуть ли не лопаются от чванства.
- Что, девок в номер требуют? - пошутил Ульев.
- Ну, девок, не девок, - ответил "девятка", - а любят с ветерком прокатиться по Москве и не только по правительственной полосе. Норовят куда-нибудь в Кривоколенный переулок, к бывшему однокурснику по МГИМО. Хочется показать, кем стали, и как принимают их в первопрестольной. Вот такая ностальгия, понимаете ли. А бывшая московская номенклатура - та поспокойнее. Своих друзей сами к себе зовут. Вчера молдавский президент угощал в своем поспредстве бывшего сослуживца. Хорошо угощал, еле нашего Антошу занесли в машину.
- Это какого же Антошу, Небабу что ли?
- Его.
Небабу помнили не все. Но Ульев помнил. Небаба показывал ему, как ловить жирного рыбсовхозовского карпа на комбикорм. Гранула подвязывалась ниткой к цевью крючка. Разленившийся и отъевшийся на совхозной макухе карп, уже сдуревший, клевал и на голый крючок. Это мало походило на рыбалку, но зато после нее Ульев с Небабой перешли на ты.
Небабу в Комитет перевели с подачи Кручинского, ставшего секретарем ЦК КПСС. Это Ульев тоже помнил, как и то, что проку от Небабы в Комитете было не больше, чем от козла молока. Человек он был недалекий, брезгливый и туманно кичился высокими связями, пока не спалился на контрабанде, патронируя зятя-жулика.
"Зачем ты вспомнил обо все этом? - спросил себя Ульев. - Ты решил с помощью Небабы завербовать молдавского президента и таким образом выйти на протокол Жилина?" Он невесело рассмеялся. Но цепь ассоциаций - Жилин - "девятка" - Небаба - Кручинский - возникла неспроста. Кишинев очень осложнял мероприятия по Жилину. В этих бывших союзных, а ныне суверенных республиках восприняли бы, как манну небесную, любой новый скандал, хоть каким-то боком связанный с российскими спецслужбами.
Своей же серьезной резидентуры ФСБ в Кишиневе не имела. Не было нужды. Привлекать к операции гэбэшников из Приднестровья - хлопотно и чревато. Их хорошо знают на Правобережье. Потом, даже при всех благоприятных сопутствующих обстоятельствах, как строить эту операцию, когда не годятся традиционные приемы: арест, устрашение, шантаж или допрос с применением "сыворотки правды"? Такое уже в Москве безнаказанно не проходит, а тут заграница, потешная или нет, но заграница. Не похищать же Кондратюка. Если разразится "международный" скандал, в лучшем случае можно потерять генеральские звезды. Не заступятся ни зампред, ни министр, ни сам президент.
Хуже всего, что Кондратюк нужен живым, сокрушался Ульев. Для профессиональной ликвидации можно было бы нанять бандита, прошедшего школу спецназа или новомодные курсы киллеров. Там тоже хорошо готовят, притом - специалистов узкого профиля: по отравлениям, несчастным случаям и т.д. Но ликвидация пока откладывалась. Требовался коренной кишиневец, способный работать легально, не суетясь и не привлекая внимания тамошних спецслужб. Ульев подумал и отправился к зампреду Гагарину Юрию Александровичу, официально курировавшему дело Жилина.
Работать под началом Гагарина всегда было одним удовольствием. Этот человек своим цветущим видом и повадками светского льва ознаменовал приход в ФСБ "племени незнакомого". Крупный, пышущий здоровьем и дорогой туалетной водой, носивший отличные костюмы и часы "Сейко", отстоявший для себя право на бородку и барские манеры, он прослыл в ведомстве поэтом интриги и демонстрировал какой-то новый и непривычный для ветеранов-комитетчиков стиль работы. В нем, этом стиле, сочетались, и очень изящно, все хорошо испытанные приемы и решения, но с какой обезоруживающей легкостью! Казалось, Юрий Александрович, как танцмейстер, задался целью показать кадетам, что обычный вальс "раз-та-та, раз-та-та" можно танцевать и так, и эдак, и каждый раз - не повторяясь в рисунке.
Гагарин бегло просмотрел досье Кондратюка, протянутое Ульевым, и жадно потянул носом, как легавая, берущая след. Пригладил бородку холеной рукой и, зная от Ульева о встрече молдавского президента с полковником КГБ в отставке Небабой, постановил:
- Прослушиваем запись разговора и, если есть смысл, вызываем этого чижика Небабу и через него выходим на Кишинев.
- У меня нет допуска "Д", - осторожно напомнил Гагарину Ульев.
Не ответив ему, Гагарин резко повернулся к компьютеру по левую руку и, войдя в сетевое окружение, перед тем, как набрать пароль доступа к нужному файлу, попросил Ульева отвернуться. Допуск "Д" в Москве имели не больше десяти человек, включая программистов и системщиков. Вытащив нужный файл, а затем и материал, он подозвал к монитору Ульева, и они приникли к экрану.
- Конечно, конечно, - бормотал Гагарин, скользя взглядом по строчкам стенограммы разговора Кручинского с Небабой. - Это тебе, Владик, - так он обращался к молдавскому президенту, - не лапшу вешать первой леди СССР. Тут мешки таскать надо, а не п...ь!
- Вы его знаете? - осторожно спросил Ульев.
- Кручинского? - рассеянно переспросил Гагарин. - Знамо, знамо... Еще по ЦК ВЛКСМ. Я заведовал международным отделом, а он меня заставлял бороду сбрить. "Когда ты, Юрий, порадуешь наше бюро свежевыбритым подбородком?" - спрашивал при всех. А я ему однажды: "Дай вам волю, Влад Пантелеевич, вы и Маркса с Энгельсом побреете!"
"Я не удивлюсь, - подумал Ульев о Гагарине, - если увижу однажды на его безымянном пальце золотой перстень с драгоценным камешком..."
- А что это за личность - Даков? - в свою очередь спросил Гагарин Ульева. - Вы с ним не работали? Собкор "Комсомолки" в Бухаресте?
- Нет, я больше по Востоку.
- С покойным Сивороновым, насколько я знаю?
- Да, - подтвердил Ульев, но осторожно. Кто знает, какое отношение у Гагарина к покойному.
- Отвернитесь, пожалуйста, еще раз, - попросил Ульева Гагарин и набрал пароль для входа в блок Архивно-учетного отдела ФСБ. - У-у, что у нас тут есть! - обрадовался он, приглашая взглядом Ульева присоединиться к зрелищу. - Эта персона у нас на таком крючке, что помочь ему может только библейское чудо...
"Зрелище" поразило Ульева, видавшего виды.
- Это не крючок, - зачарованно прокомментировал он. - Это целые колосники на ногах! И они ему не мешают процветать!
- Процветать на крючке. Пока рыбак не дернул. - Гагарин жадно "листал" электронные страницы досье бывшего майора КГБ, журналиста Дмитрия Дакова, причисленного в конце восьмидесятых к Бухарестской резидентуре. - А получается складно. Этот Кондратюк сейчас с ним в одной упряжке, работает на Кручинского. И это значит...
- Все наши яйца в одной корзине, - закончил его мысль Ульев.
- Да, - согласился Гагарин, - в одной корзине. А все - его величество случай: наш главный "Почетный чекист"!
* * *
В отличие от высших офицеров ФСБ России, профессионально любовавшихся захватывающей одиссеей агента КГБ Дмитрия Дакова, сама ВИП-персона пребывала в относительном спокойствии по отношению к своему не очень приглядному прошлому. И давно считала себя бывшим агентом. Служение ГБ происходило как бы в другой жизни, уже не имевшей никакого отношения к нынешней. Тогда в ГБ служил, может быть, каждый третий. И каждый третий мог в свое оправдание заявить, что запугали, вынудили, заставили. Свою причастность к КГБ Дмитрий Даков считал пустяком: она его волновала не больше, чем прошлогодний снег. Но в этой прошлой жизни таился повод, перевернувший всю его жизнь, Он мог бы сделать его хозяином жизни или подвести под военный трибунал.
22 декабря 1989 года Чаушеску бежал из здания ЦК на вертолете. Машина села в Тырговиште, где двое офицеров из тайной полиции "Секуритате", сопровождавшие супружескую чету румынского диктатора, захватили автомобиль какого-то бедолаги-рабочего и заставили его возить их в поисках убежища. Николае, по свидетельству очевидцев, иногда начинал плакать, а Елена держалась твердо и отдавала приказы водителю, угрожая пистолетом. В конце концов, беглецы попросили помощи в частном доме, хозяева которого, заперев их в одной из комнат, вызвали солдат. Через три дня после суда военного трибунала, длившегося всего два часа, супругов Чаушеску вывели во двор солдатской казармы и расстреляли.
22 декабря диктатор Чаушеску не мог связаться ни с Кремлем, ни с советским посольством в Бухаресте. На его звонки всюду отвечали ничего не решавшие сотрудники технического персонала. Не принесла результата и попытка Чаушеску связаться с резидентом КГБ в Бухаресте. Он сумел выйти только на журналиста Дакова, которому поручили чисто техническое дежурство у аппарата спецсвязи.
На протяжении многих последних лет Румыния не поддерживала инициатив СССР, и это постоянно порождало конфликты на уровне высшего руководства. События в Бухаресте развивались столь стремительно, что когда толпа у здания ЦК, за день до этого выкрикивавшая положенные лозунги во славу Чаушеску, изменила их на диаметрально противоположные, румынский диктатор был на грани истерики. Он уже был не в состоянии выслушивать бесконечные "скузаць, вэ рог" ("извините, прошу вас") от служащих советских миссий и, когда в очередной раз уже поднял трубку Дмитрий Даков, закричал: "Я знаю, это дорого, но я плачу - за самолет, хоть за ведьмину метлу, не торгуясь! Это вопрос жизни и смерти!.." Растерявшийся Даков пообещал перезвонить через пять минут. Почему он это сделал, он не мог понять сам: это было грубым нарушением последних инструкций Центра - никаких переговоров с диктатором.
Но через пять минут, несмотря на то, что связь круглосуточно прослушивалась, он выполнил свое обещание, и севшим от волнения голосом сообщил Чаушеску о том, что бегство диктатора подготовлено. Детали - как только на руках у него, Дакова, будут деньги. Один из доверенных людей Чаушеску припарковался неподалеку от штаб-квартиры КГБ в Бухаресте и передал Дакову номер одного из многочисленных счетов диктатора в Швейцарском банке. А взамен получил от Дакова портативную рацию, работающую на резервной частоте. Якобы для дальнейшей координации действий. Но больше они друг друга не видели. Доверенный человек, полковник "Секуритате", погиб от руки снайпера.
Так гебист-журналист, аккредитованный в Бухаресте, стал обладателем счета на предъявителя в одном из Швейцарских банков. А когда в Москве началось расследование по факту вымогательства секретным сотрудником КГБ у покойного диктатора денежной суммы, Даков заявил, что собирался передать номер банковского счета Чаушеску в фонд спецопераций КГБ СССР, а помешала этому неожиданная смерть доверенного лица диктатора, не доехавшего до места встречи с Даковым. Дакова, не поверив ни одному его слову, обстоятельно попрессовав, обвинили в несанкционированном мероприятии и уволили из КГБ. Но руководство ведомства сочло интригу забавной. В швейцарскую резидентуру КГБ отправили ориентировку на Дакова и членов его семьи и соответствующую установку на случай, если новому хозяину счета вздумается заглянуть в кубышку: Дакова отпустили с миром на его малую Родину - в Молдавию. И он, и его счет находились под надежным контролем КГБ.
Пока же Дмитрий Даков покоился, как засушенный лист, в некоем экзотическом гербарии под доступом "Д". Он удостоился этого знака, когда позволил общественно-политический статус. В молдавском парламенте ему расчистили место вице-спикера, а в "гербарии" центрального аппарата ФСБ - экспоната. Если бы Даков не знал нравов этой спецслужбы, он мог бы гордиться, что соседствует в особо секретном файле ведомства, с которым не шутят, рядом с принцем крови из Йемена, лидером Народного фронта Латвии, несколькими бывшими союзными министрами, легкомысленными женами некоторых ВИП-персон и их детьми.
Но поскольку Даков знал о нравах центрального аппарата спецслужбы, он дорого дал бы за то, чтобы навсегда исчезнуть из его базы данных. Даже очень большому политику прощается слабость к женщинам, вину, а сейчас - и к взятке, но воровство - в публичном месте? Извините. А он политиком был сравнительно небольшим, и то - в масштабах маленькой республики. Чем меньше страна, тем больше врагов. Любая утечка информации о его бухарестском деле ставила жирный крест на его карьере: деньгами румынского диктатора он тоже не смел распорядиться. Даже побывав в Цюрихе в составе молдавской парламентской делегации, принимал участие только в сугубо официальных мероприятиях и нигде не показывался в одиночку. Один беспечный член делегации смеха ради уговаривал его заглянуть в салон местной гадалки, расположенный у входа в гостиницу, но Даков побледнел, сослался на самочувствие и из номера не вышел. Он боялся цюрихской резидентуры ФСБ, и одной мысли о том, что они установили "наружку" и ждут, когда он, потеряв бдительность, рискнет наведаться в швейцарский банк, приводила его в полуобморочное состояние.
И как же он надеялся, что московская народная толпа времен ельцинской революции сбросит не только памятник Дзержинскому, но и ворвется в здание на Лубянке, чтобы сжечь архивы КГБ, как это было в Кишиневе, когда жгли архивы МВД! И как затем переживал, что все русские революции ограничиваются лишь крушением памятников...
Все эти годы московская "контора" не трогала его. Он еще не взял ту планку, чтобы по-настоящему быть ей полезным. Он все еще делал разбег...
[1] - Эти события описаны в романе "Смерть в рассрочку"
.
