- IX -
- Ясновельможный пан собрался в Москву? - Марина Кондратюк листала свежий каталог "Отто". Она первой нарушила затянувшееся молчание, грозившее перерасти в ссору, а потом - "Войну Роуз". Они одинаково страдали потом, долго зализывали раны, но, когда назревал конфликт, ни он, ни она ничего не могли с собой поделать. "Несовместимость знаков", - приговаривала их старшая дочь Кристина. Родители были львами.
То, что Игорь сам не свой, Марина видела. Марину пугало такое состояние мужа, когда у него начинал подергиваться шрам на щеке. Кондратюк вдруг становился неузнаваемым, сомнамбулически чужим. А то, что он вернулся таким от президента, она уже знала от его водителя Андрея.
Когда Кондратюк сбежал со ступенек резиденции Кручинского, Андрей предупредительно распахнул дверцу "джипа" и включил зажигание. Но Кондратюк, закурив, примостился на подножке. Он был бледен, и шрам у него на щеке подергивался с частотой секундной стрелки. Последний раз Андрей помнил его таким, когда Кондратюк узнал, что цыгане похитили безногого афганца и, накачав его с утра наркотиком, вывозят в инвалидной коляске к подъездам дорогих кабаков и магазинов просить милостыню. В Союз ветеранов обратилась старуха мать инвалида, наводившая, где могла, справки об исчезнувшем сыне.
Кондратюк отправился по адресу цыганского притона один. И никто из ребят ему не помешал и не предложил свою помощь - такое у него было лицо. Потом точно так же его никто ни о чем не спрашивал. Игорь вынес безногого парня на себе, и Андрей отвез их в наркологическое отделение Костюженской психбольницы, где лечение и содержание ветерана было щедро оплачено цыганской казной. И трижды в неделю Андрей привозил в отделение передачи - дорогие продукты, сигареты и высококачественную водку. Афганца, по настоянию Кондратюка, отваживали от большего зла меньшим - неформальным, но самым эффективным методом. "С водкой он потом уже справится сам", - сказал Кондратюк Андрею. И при этом подумал: "А как ему справиться с этой жизнью?" Фишка была в том, что парень от цыган уходить не хотел, сопротивлялся и матерился...
Вернувшись от президента, Игорь заказал по телефону доставку авиабилета на дом, и зарылся в Интернете, отыскивая электронную версию последних новостей "Голоса Америки".
- Ты напрасно не слушаешь "вражеские голоса", Игорь, - сказал ему президент. - Этот московский генерал упаковал тебя в лучшем виде!..
Когда Кондратюк под мелодичные переливы монитора вышел на нужный сайт, он сделал распечатку информации на принтере и с непроницаемым лицом - жена сказала бы "с чужим" - протянул ее Марине. Марина, поколебавшись, прочла, настроившись на какой-нибудь газетный анекдот: все мужчины одинаково не изобретательны в уловках перемирия. И она, ничего не понимая, перечла распечатку.
- Ты шутишь? - недоверчиво спросила она. И испытующе посмотрела на мужа.
- Нет.
- Но ты мне никогда ни о чем не говорил. - Она растерялась.
- Я не имел на то права, Марина, - мягко ответил он. - Это чужая тайна.
- Ты не имел, а он, этот твой генерал, как его? - Она заглянула в текст. - Жилин... Он имеет?
- Это его тайна, - отвел глаза Кондратюк.
- На весь мир? Игорь, ты температуришь? Ты понимаешь, что он наделал? И что наделал ты? Он из тебя сделал живую мишень. А как теперь я, Кристина, и малышка? Ты о нас думал?
- Марина, когда я уносил ноги из Кугара, жизнь этого генерала висела на волоске. Если бы я не увез этот его проклятый протокол, он бы уже давно кормил червей на афганском кладбище, таком маленьком и убогом...
- Не на афганском, - рассудительно заметила Марина. - Его привезли бы на Родину. - Она сказала это в замешательстве, думая о своем.
- Ну, я пошутил... Марина, я увожу протокол в Москву. С ним покончено раз и навсегда!
Сказать же ей о том, что его брат находится в тюремной больнице с огнестрельным ранением, у него не хватило духу.
... Сам Игорь узнал о брате в резиденции Кручинского. Президент был с ним сух и молча указал на стул. Будет говорить о Дакове, решил Игорь. Но президент пододвинул к нему личный фирменный бланк с набранным текстом. Это был президентский указ об амнистии, но не подписанный главой государства. Третьим в списке значилось имя заключенного Вячеслава Кондратюка, осужденного по таким-то статьям (перечислялись) с отбыванием срока наказания в такой-то колонии такого-то режима (называлась). Президент изучающе глядел на Кондратюка.
- Ты спрашиваешь себя, почему Кручинский не сделал этого раньше?
- Да, я так спрашиваю себя, домнул президент, - глухо ответил Игорь, возвращая президенту неподписанный указ.
- Президент - не Бог, Игорь. За каждым его шагом следят сотни глаз. Он не может делить свой народ на чужих и близких.
- Я это понимаю, домнул президент. - Игорю страшно захотелось курить, и он прокашлялся.
- А теперь я ругаю себя за то, что медлил с освобождением твоего брата. Хотя бы неделей раньше!
- Что случилось, домнул президент? - голос Игорю изменил.
- Он жив. Но ранен при попытке к бегству. В плечо.
- Я могу его забрать?
- Не сейчас. Все это осложнило его освобождение. Я прослежу за тем, чтобы делу не дали ход, и ему не приписали бы новую статью... А что ты обо всем этом думаешь?
- Не знаю. Не знаю, зачем он это сделал.
- Он знал о готовящейся амнистии?
- Да, я намекал.
- Может быть, кому-то надо было, чтоб он не освободился?
Игорь пожал плечами. Да, Вячеслав независим и неуживчив, но воры его чтили. Если бы промеж них случилась какая-то непонятка, Игорь узнал бы об этом сразу от Шведа или Тополя, какого-нибудь другого воровского авторитета. И потом, воровские разборки на зоне не заканчиваются выстрелом. Здесь что-то другое. Не эти ли трое из "конторы", засудившие его? Но что он мог им сделать на свободе?
- Мне надо о нем позаботиться, домнул президент. Его нельзя так оставить.
- Я распорядился. Там все нормально - и с лечением, и с безопасностью.
- Но хотя бы, повидать его...
- Повидаешь, когда вернешься. И заберешь его совсем, - сказал президент.
- Вернусь? - не понял Игорь.
- Да, Игорь, я понимаю, тебе не до этого, но всем нам часто приходится поступаться личным в интересах общего дела. Ну, не мне тебе, боевому офицеру, объяснять!
И Кондратюк услышал от президента - второй раз за последние сутки - о "бухарестском досье" Дакова.
- Я хочу, чтобы это досье лежало у меня на столе, - Кручинский сказал это жестко и безапелляционно. - Чем быстрее, тем лучше. До выборов осталось немного. Я хочу, чтобы этот неблагодарный человек был у меня вот здесь! - Он сжал пальцы в кулак.
Кондратюк посмотрел на президента, словно на душевнобольного. Чтобы на время получить в свое распоряжение то или иное дело из стен КГБ СССР, требовалось когда-то быть, как минимум, в ранге члена Политбюро. И то - не всякое дело. Бывали такие дела, что даже высокий кремлевский товарищ мог ознакомиться с ними только с письменной санкции всего состава Политбюро. Но и тогда дело уже не доставлялось в Кремль спецкурьером, а требовало личного присутствия кремлевского товарища на Лубянке и работы с документами в строго отведенном для этого месте и под присмотром специального сотрудника комитета.
Кручинский не мог этого не знать. "Он что, рассчитывает, что я возьму Лубянку штурмом? Бред какой-то!"
- Влад Пантелеевич, - развел руками Игорь. - Легче состряпать новое дело. Я даже берусь для этого устроить новый путч!
- В масштабах Яловен или Сынжеры, - подхватил шутку президент. - Нет, Игорь, все проще. Даков сторговался с "конторой" и считает, что досье у него в кармане.
- И сколько же стоит нынче такой товар? - полюбопытствовал Игорь.
- Для Дакова - два миллиона долларов, - ответил президент.
- А как звучит смешная украинская фамилия посредника?
Президент рассмеялся в кулак:
- Хорошо, что ты и это знаешь!.. Но ты не спросил о главном: чем платим мы?
- А чем платим мы, домнул президент?
- Протоколом Жилина, Игорь!.. Откуда мне известно о нем? Ты напрасно не слушаешь "вражеские голоса", Игорь. Этот московский генерал упаковал тебя в лучшем виде! "Голос Америки" процитировал его интервью, в котором ты выглядишь героем, мученической фигурой, ну, и прочий дермантин! Он тебя втянул в такую авантюру, Игорь, из которой ты уже сам не выпутаешься. Избавься от этого протокола. Сегодня тебе еще предлагается сделка и будущее, завтра, если ты откажешься, тебя в покое не оставят!.. Остановишься в нашем поспредстве. Там о тебе знают.
Последними словами Кручинский как бы подвел черту, хотя Игорь еще не сказал "да". Но он и не сказал "нет". Он не давал опомниться Игорю, считая дело решенным, а это не царское дело - обсуждать с опричником отдаваемые приказы.
"Бухарестское досье" вдруг стало для него идеей-фикс, самоценным, как для коллекционера - произведение искусства. И здесь главную роль уже играл не сам факт вымогательства, факт компромата, а имя румынского диктатора. Этот человек, каким бы он ни был - "красным" или "коричневым" - вошел в историю. А другой человек, воспользовавшись безвыходным положением диктатора, наварился на этом. Авантюристу это сошло бы с рук, но не советскому журналисту в звании майора гэбэ. Он компрометировал не себя, а "контору" - святая святых системы. Он не поплатился за эту дискредитацию, а процветал. И в этом было фишка. "Ты у меня не то что пить будешь по черному, ты у меня клоуном станешь: весь вечер на манеже!" - предвкушал Кручинский разговор с Даковым по возращении Кондратюка из Москвы.
- Домнул президент, я должен знать больше, чем знаю, - напомнил о себе Игорь.
- Да?
- Даков не может опередить меня?
- Неужели ты думаешь, что "контора" способна так опуститься? - Кручинский посмотрел на офицера сочувственно. - Продать досье под грифом "Д"?! Да скорее мир перевернется! Это только у нас в республике можно все купить и продать!..
* * *
Утром, протрезвев, Дима Даков схватился за голову. Вчерашняя встреча с избирателями в Страшенах, на которую он явился пьяным, сауна с президентом, где вел себя не менее непотребно... Что делать?! Он не раздумывая, позвонил Кантору, только тот мог знать, на каком он свете и как аукнется ему вчерашний расслабон.
- Ну что, старик? - с каким-то выжидательным смешком спросил он Кантора, набрав номер штаб-квартиры. - Опарафинился?
- Ну, знаешь, все зависит от того, как на это посмотрит Влад, - неопределенно ответил Вовик. - Если типа "все человеческое нам не чуждо", то сойдет...
- А если "чуждо"?
- То соберет весь актив блока, без тебя, естественно, и поставит на голосование. А ты уже из газет узнаешь, что ввиду перехода на государственную службу, отказался от поста партийного лидера.
- Какую государственную службу? - не понял Даков.
- Ну, он тебе чего-нибудь найдет.
- А если я ни от чего не отказываюсь? И заявлю об этом публично?
- Не смеши меня. Кто тебя станет слушать? Ты думаешь, он на активе приведет в качестве аргумента свою личную неприязнь? Нет, твой политический цинизм, скажет он, бросает тень на все движение, мешает его поступательному ходу. И в доказательство приведет стенограмму твоего выступления в сауне.
- Что ты меня морочишь? Ничего такого не было. А если и было, кто докажет? За один только публичный намек я подам в суд, как на клевету!
- Но, Думитру, тебя тогда зароют. И тоже через суд. Ты плохо слушаешь, я же сказал "стенограмма"...
- Какая стенограмма! - взорвался Даков. - Что-то я не помню в сауне стенографисток... Мы были вчетвером.
- Да, вчетвером, - согласился Кантор. - Президент, ты, я и Кондратюк, как всегда со своим диктофоном.
Даков осекся. Вероломный Влад! Он подарил ему десять тысяч афганцев с готовым лидером и для чего? Чтобы президент какой-то месяц спустя использовал этого Кондратюка против него же самого!
... С досье Игоря Кондратюка он ознакомился гораздо раньше президента. Правда, он еще не был в той силе, чтобы затребовать его к себе по "телефонному праву", как это сделал президент, а сходил сам в "контору", но важен был результат, ради которого пришлось немного прогнуться перед руководителем секретной службы. Но об этом не пожалел. Брат Кондратюка, как явствовало из досье, отбывал срок за нападение на комитетчиков.
"Что за идиотизм! Только у нас возможно такое!.." Даков не поленился сходить в прокуратуру и там прогнуться. Еще приходилось прогибаться, - чиновники следили за движением политического маятника и осторожничали... Но материалы следствия и характер обвинения только оглупляли факт. Откуда мастеру спорта по боксу Вячеславу Кондратюку - его спортивная квалификация должным образом отягощала вину - было знать, что перед ним комитетчики, если все они были в штатском, а дело происходило в Новогоднюю ночь? Они с женой возвращались из компании и немного повздорили, говорили на повышенных тонах. Комитетчики, их было трое, возвращались с ночного дежурства, а это малоприятное занятие в праздничную ночь. На суде они показали, что пытались защитить женщину, к которой приставал пьяный хулиган. И, якобы, один из них предъявил обвиняемому служебное удостоверение. "Это - вранье, - подумал Даков, - но тоже придало делу отягчающее обстоятельство". Но обвиняемый набросился на них с кулаками, нанес телесные повреждения. А что жена? Перебежала через дорогу и ушла, не оглядываясь. И ничего не видела. "И это вранье. Стерва, или эти сволочи запугали!"
В кабинете, где он знакомился с материалами дела, неотлучно находился сотрудник прокуратуры и якобы работал, что-то писал. Даков захлопнул папку.
- Все вранье! От первого слова до последнего! - не сдержался он. - А этих комитетчиков, иже с ними следователя по делу, обвинителя и судью надо гнать со службы поганой метлой!
Он отвел душу и был искренен в своем порыве. Как и всякий человек, возмущающийся беззаконием, которое совершается не в его интересах. К этому возмущению примешивалось унижение, которое приходилось испытывать и в коридорах власти, и в приемных департаментов. Его не принимали всерьез. Будь на его месте президент, ему достаточно было только показать свое недовольство, чтобы все это чиновничье племя забегало по этажам, а машина правосудия заработала в обратную сторону. Но визитом в прокуратуру он был, в конечном счете, удовлетворен. Все, с кем он общался последнее время по поводу Кондратюка, приписывают этому человеку ум, образованность, деловую хватку, но политическую пассивность. Считалось - это было общее мнение, - что втянуть в политику его не удастся. И по жизни, и по натуре это волк-одиночка, довольствующийся своим бизнесом и благополучием семьи. Родной брат - тоже член этой семьи. "Или нет? Если да, почему до сих пор парится на нарах. Почему он его не выкупил? - спросил себя Даков, и сам же себе ответил: - Не может он его выкупить. Не дадут. Эти три засранца хотят спать спокойно. Судья и следователь - тоже".
Амнистия брата - хорошая цена за его политическую позицию. Но дело - тонкое. Шантажом такого человека можно только вывести из себя, на шантаж он не пойдет. Его следует обаять, увлечь. Прежде всего, изменить формулировку: политическую позицию на гражданскую, но по полной программе - пообещать социальную реабилитацию для его товарищей по оружию и так далее, и тому подобное. Но провести амнистию брата через парламент - заведомо угробить дело. Эта парламентская свора из левых и правых вцепится в ходатая Дакова мертвой хваткой, после чего отстранится и президент. Дакова обвинят в связях с криминалом, припишут коррупцию и, чего доброго, назначат парламентскую комиссию для расследования. Обмазать человека дерьмом - на это они мастера. Значит, предстоит поработать с президентом. Указ об амнистии, подписанный им, для "своры" пройдет незамеченным: это его святое президентское право - миловать, тем более осужденного необоснованно. Уговаривать президента на этот шаг не придется. Первый он сделал сам, рекламируя литературный опус Кондратюка. Даков эту телепередачу пропустил - он в это время навещал молоденькую любовницу, но ему о ней подробно рассказали. Вовочка считает, что идею передачи президенту подкинул сам Даков, как будто от того, Даков или не Даков, зависит что-то существенное.
Даков, переписав к себе в блокнот имена комитетчиков-фигурантов по делу Вячеслава Кондратюка, направился к выходу. У проходной его рысцой догнал чиновник, недавний сосед по кабинету, корректно, но настойчиво взял под локоть: "Вас просит зайти прокурор..." "Уже доложили о моей реплике", - понял Даков. Прокурор республики, выдвиженец "новой волны", еще вчера гордо декларировавший свое неучастие в политических баталиях и свою профессиональную беспристрастность, терялся в догадках: что заставило Дакова рыться в уголовном деле никому неинтересного боксера, поколотившего трех комитетчиков? Само дело или какие-то сопутствующие ему детали? Еще полгода назад прокурор не обратил бы внимания на подобный визит: депутаты нередко делали свои запросы по ходатайствам избирателей. Но эмоциональность опального вице-спикера, резкость его суждений по закрытому делопроизводству и пылящемуся в архиве делу прокурора заинтриговали.
Был у прокурора Валериу Катин к сегодняшнему визитеру и другой интерес, в котором не хотелось признаваться даже самому себе. Его подчеркнутый аполитизм на фоне существующего менталитета делал его фигуру одиозной и начинал раздражать. В открытую его пытались привлечь на свою сторону партии-однодневки, тяготеющие к правому парламентскому крылу. Но он хорошо понимал, что если у правых и есть шанс на предстоящих выборах, он сведется к тому, что они станут парламентским меньшинством, а он, будучи в их рядах, может быть и получит на несколько лет парламентскую пайку, но навсегда распрощается и с карьерой, и перспективой на будущее.
Изящно и даже остроумно отказав правым, он не посмел бы сделать то же самое на предложение набиравших вес центристов. Они - максимум - предложили бы ему место в последней десятке в партийном списке, заведомо безнадежное. Но центристы ему еще вообще ничего не предлагали. И это тоже было плохо, ибо не доказывало лояльность к нему пропрезидентского крыла. Ее отсутствие не сулило ничего хорошего. Когда парламент в новом составе примется делить портфели, через него все дружно переступят, как через кучку мусора. Поэтому лучше сейчас было переступить через свою гордость. Но при этом очень хотелось сохранить достоинство.
- И я раздражен этим процессом, - признался он, крепко, по-мужски пожимая руку Дакову. - Я читал дело перед вашим приходом. Неужели нам так никогда и не удастся навести порядок в своих рядах? - В его голосе появилась горечь. Он как будто размышлял вслух. - Возьмите Россию... Там полагают, что правовая реформа по сути должна отличаться от проваленной ими экономической. А почему?
- Потому, что и там, и здесь забывают, что мера вещей - человек.
- Вот-вот, - заволновался прокурор. Он и сам не ожидал от себя такого вдохновения. - Никакая реформа, никакой режим, никакой расчудесный парламент и даже президент, никакая политическая технология не заменят идеологию богобоязненности, которой веками жил наш народ.
Тут Катин почувствовал для себя необходимость паузы: не переиграть бы. Он спохватился, как та курица из анекдота, убегающая от петуха: не слишком ли быстро я бегу?
- Он требует реабилитации? - суше, чем требовалось, спросил он.
- Не понял. - Даков действительно не понял.
- Ну, Кондратюк.
- Ах, он? Нет, брат его, - соврал тогда Даков. До него дошло, что он тоже может извлечь из этого разговора какую-то выгоду, тем более, что сам не напрашивался. - Может случиться, что не сегодня-завтра наш президент подпишет очередной указ об амнистии.
- Да-да, брат. Президент хвалил его книгу. Кажется, воспоминания участника афганских событий? Он, вроде, преуспевающий банкир - этот брат? Для человека, которого в жизни учила улица, совсем недурно. Президент что, положил на него глаз?
- Да, имеет виды.
- И это правильно, - рассудил прокурор. - Я наслышан о нем. Он лидер, за ним пойдут. Пусть лучше потолчется в политике, чем в бандитских разборках.
- В бандитских разборках? - заинтересовался Даков.
Катин кивнул. Он почувствовал эту заинтересованность. Его собеседник ждал продолжения темы.
- Он авторитетен в криминальных кругах. И этот авторитет не куплен, а честно завоеван. Он - один из тех афганцев, кто не дал себя втянуть ни в одну бандитскую группировку, хотя спрос на него был огромный. Ну, вы, наверное, знаете, что такое офицер спецназа...
- Знаю.
- Но многие афганцы - не от хорошей жизни, конечно, - подались в криминал. Это - не обязательно влиться в чью-то банду, они по-своему понимают воровской закон, или не принимают, как хотите. Разборки с уголовниками у них происходят часто, и Кондратюк не дает им перерасти в бойню. Во всяком случае, до сих пор это ему успешно удавалось. Последний раз - в Дрокии.
- В Дрокии, насколько я знаю, обошлось без него. - Даков вспомнил рассказ Володи Кантора и тоже решил блеснуть осведомленностью.
- Да в Дрокии все обошлось только благодаря ему. Если вы тоже об этом случае с безногим афганцем...
- Нет, я подробностей не знаю.
- Убили мороженщика, инвалида-афганца. И заказала его жена, которая его бросила, хотя продолжала тянуть из него деньги, а жила уже с другим и была от другого беременна. Афганец же, благодаря своему ларьку мог свести концы с концами и даже ежегодно менять протезы - дело дорогостоящее. Когда его убили, поднялись афганцы...
- Зачем это ей нужно было?
- А черт ее знает, жаба душила! Человек не опустился, не спился, не попрошайничает, а зарабатывает. Наметилось и у него будущее, появилась рядом с ним добрая, внимательная женщина.
- И как дело обошлось? - Даков почувствовал к этой истории новый и неожиданный интерес. Казалось бы, зачем ему знать, как договариваются бандиты и афганцы?
- Да очень просто. Кондратюк дал бандитам понять, что те и другие - не враги, но убийцу надо наказать. Бандиты сказали, что это их дело, поскольку задета воровская честь. Убийцу зарезали в КПЗ, заказчицу - тоже.
- Она была беременна?..
Прокурор Катин пожал плечами:
- У воров свои представления о человеческой жизни и ее ценности, свои суды и методы наказания. Смерть за смерть. Кстати, - вспомнил он, - вышеприведенная мною модель разборок между афганцами и бандитами не типична. В тех же Бельцах, прямо на автостанции, в какой-то забегаловке бандит смертельно оскорбил афганца. Знаете, что такое у блатных назвать кого-то "пидором"? Такое оскорбление смывается только кровью... Афганец вернулся с "Калашниковым" и, когда обидчики вышли из заведения - а их было трое и все вооружены - с расстояния шестидесяти - шестидесяти! - восхищенно повторил прокурор, и стало ясно, что разбирается в оружии, - метров покрошил их на винегрет. Так что, не все афганцы торгуют мороженым. Этот, например, с помощью своего АК возвращал своим заказчикам просроченные долги. И работал в одиночку. Бандами брезговал.
- Они же его в зоне достанут, жаль парня!
- В зоне? Пусть они его найдут сначала. - Прокурор рассмеялся.
- Как интересно тут у вас! - Даков тоже рассмеялся. - Вы бы к нам в предвыборный штаб пожаловали. Нам тоже есть что рассказать...
Встречей оба остались довольны. Как попутчики в поезде, когда выясняется, что все играют в преферанс.
Возвращался в парламент Даков не с пустыми руками. Если бы еще вчера кто-нибудь из президиума блока заручился согласием прокурора Катин официально участвовать в пропрезидентском политическом движении, даже сам президент, неважно, он не был бы против. Наоборот, партайгеноссе поздравили бы друг друга с ценным приобретением.
Но теперь предстояло сделать все, чтобы Катин продолжал оставаться прокурором республики и до, и после выборов. Считать его своим человеком Даков, конечно, еще не мог, они настолько не сблизились. Но ничего не значащим, на первый взгляд, разговором остался доволен.
Судить можно было по его нюансам. Катин к причине визита депутата в прокуратуру проявил чисто формальный интерес, сродни жесту вежливости, типа "Пожалуйста, пожалуйста..." Но он охотно поддержал разговор, предупредительно поддержал, а это в будущем обещало их отношениям полезную тональность. В будущем - и недалеком будущем - Дакову поневоле придется разыгрывать свою партию. Он хорошо знал не имеющую границ безжалостность президента. В собственной команде тот никогда не потерпит себе конкурента. Тактика "выжженной земли" - тот единственный урок, который он послушно и жадно усваивал на всех этапах своей карьеры партийного функционера.
Но с Даковым ему справиться не так-то легко. Своим указом он способен менять премьеров, а Даков проходит по смежной и неподвластной президенту структуре. И возможность избавиться от спикера парламента у него одна - распустить весь парламент, а на это он не решится - кишка тонка. И потом, ему пора, как говаривают старики, подумать о душе. Любой мыслимый политический расклад уже не сулит ему второго президентского срока. Мифологема неподкупного борца за народное дело полностью исчерпана. Новую он не предусмотрел, пассивно положившись на свой политический блок, полагая, что стал его "крышей". Увы, домнул президент, блок станет вам не "крышей", а "крышкой".
Явно окружив себя верноподданически настроенными "черными полковниками" из вчерашних младших чинов - профессиональные грамотные офицеры стали первыми жертвами националистской волны - он и этих прапорщиков не сумел сберечь. Парламент живо сделал из них мальчиков для битья, продемонстрировав электорату, на каких взяточников и дураков опирается президент в борьбе за демократический уклад в Молдове. Но такими кадрами сплошь нафаршированы силовые структуры, а вот сколько таких, как Катин? Ему, конечно, тоже есть своя цена, но он, кажется, из тех, кто лучше потеряет с умным, чем найдет с дураком. Если так, то еще две-три встречи с прокурором и более определенные беседы покажут будущему спикеру, имеет или нет он достойного единомышленника.
* * *
Кондратюк не сказал президенту ни "да", ни "нет". Он сбежал по ступенькам резиденции. Ему страшно хотелось курить еще там, в кабинете Кручинского, и он закурил, присев на подножку джипа. "Что же дальше, маленький человек? - спросил он себя. - Твоя война окончилась пятнадцать лет назад, а тебя опять заставляют нанести боевую окраску..."
Он никому ничего не был должен. Ни Кручинскому, ни Жилину. В этом мире не было людей, кроме жены и матери, кому он был обязан по-настоящему. Жилин не выносил его на себе из огня и не делил с ним последний глоток воды. А "протокол Жилина"? Он Кондратюка связывал, но не обязывал. И даже связывал лишь в той степени, которую допускал сам Игорь. То, что этот протокол значил для самого Жилина, не давало тому права перекладывать свой крест на другого. А что он вообще значил, этот "протокол"? Комок грязи, сопутствующей любой войне, в так называемой большей российской политике превратился в золотой запас. Вокруг него ведется мышиная возня, которая не стоит жертв Кондратюка и слез женщины, разделившей с ним его тяготы.
Он не присягал Жилину, а тот предоставленный Жилиным шанс, тот стартовый капитал в бизнесе Кондратюком давно отработан, и отработан с лихвой. Он не присягал Жилину, он больше никому не присягает! Его отечество - его семья, жена Марина и две дочери: Кристина и Марина. Еще мать Евдокия Ефимовна и брат Слава, ожесточившийся на вся и всех. В отличие от многих, окружавших его, Игорь мог с уверенностью сказать, что сделал себя сам. Судьба бросала его на колени, возила лицом по асфальту, но он поднимался. Хотя и часто спрашивал себя, почему она так круто испытывает его на излом.
Сначала в Афгане, где светило получить пулю в спину от своих же, когда понял, что пока он, солдат, воюет, высшее командование приторговывает оружием и торит тропы, по которым в Союз потянулись караваны с наркотиками. Потом, в Москве, где, уволившись из спецназа в запас, зарабатывал тем, что охранял израильского миллионера Леву Геллера и за рулем его "Вольво" объездил всю Европу со скоростью курьерского поезда. Геллеру было наплевать, что Игорь сидел на одних макаронах и ночевал черти где, чтобы сэкономить и когда-нибудь начать свое дело. Потом - в Кишиневе, когда началась Приднестровская война, и он отказался в ней участвовать, и ему грозил суд. Хорошо, что в суверенной Молдове нашелся один здравомыслящий дивизионный генерал, убедивший власти, что Кондратюка целесообразней держать не в тюремной камере, а использовать на учебном плацу.
Он готовил группу по программе "Антитеррор" и мог поручиться, что, по крайней мере, не его ребята висели клочьями на ветках в приднестровской лесополосе после того, как командарм Лебедь приказал дать артиллерийский залп картечью в спину необученным, уговорив их вначале покинуть свои позиции. А его группа "Антитеррор"? Он видел их на учениях - "штурмовали" здание Нацбанка во всей экипировке, отрабатывали полученные навыки. Этим повезло, но немало полегло или осталось инвалидами. Их ожидала та же судьба, что и ветеранов Афгана. Здоровым - нищета, инвалидам - мизерная пенсия. Мертвым отдали почести местом на привилегированном кладбище, где хоронят или номенклатуру, или за большие деньги. И все, забудьте!
Ветеранам двух войн дали объединиться в Союз с правом переходить улицу на зеленый свет. И еще подарили санкционированные митинги. Выходят они на площадь Национального согласия - кто на своих двоих, кто с костылями, кто в инвалидной коляске - так же несут уже никого не трогающие лозунги. Статисты для прессы и телевидения - вторая древнейшая все так же жадно питается новостями, не вникая в их суть. А первая древнейшая переместилась в Турцию, Израиль, Югославию и даже в Китай.
И его, Кондратюка, опять провели на мякине. Уговорили отдать пропрезидентскому блоку десять тысяч голосов, спровоцировав на заведомо пустые предвыборные обещания. Взамен - кресло парламентского депутата и возможность надрывать горло, лоббируя интересы ветеранов, до которых никому не было, нет, и не будет дела. И тогда все, что он считал своей личной заслугой в организации Союза бывших фронтовиков и посильного для этих ребят бизнеса, обернется против него. В него будут тыкать пальцем, как в двурушника, ренегата, и никто просто не захочет понять элементарную истину, что кучка проходимцев пыталась сделать его своей шестеркой в своей грязной политике.
Пыталась или уже сделала? Эта мысль его не просто печалила - жгла!..
... Марина отозвалась на последние неприятности чисто по-женски, но рук не заламывала.
- Игорь, тебе не надо показаться врачу?
- От моей головной боли, Марина, одно средство - гильотина!
- Ну, если наш папа способен шутить, значит, не все потеряно, - вздохнула Марина. Так она всегда успокаивала дочерей в минуты их вселенских, как им казалось, скорбей.
- Что ты намерен делать, папа? Или это опять чужая тайна, и мне не полагается знать?
- Все будет хорошо! День-другой, и я навсегда распрощаюсь с этим "протоколом", - пообещал Игорь.
Андрей с "джипом" ждал у подъезда, крутил на пальце брелок с ключами. Идея отправить термос-контейнер с ним родилась у Кондратюка спонтанно. Он вылетит самолетом, а Андрей прибудет в Москву на машине. В ситуации, когда Жилин его засветил и он - права Марина! - стал живой мишенью, ему в Москве нельзя было оставаться один на один с врагами, которых он не знал даже в лицо. И, потом, свои колеса в чужом городе пригодятся. Он не хотел втягивать Андрея в это дело, но ему нужен был человек, на которого он мог бы полностью положиться.
- В банк? - спросил Андрей, запуская двигатель.
- Нет, в Костюжены, - сказал Кондратюк.
Он не удивился, этот Андрей. Он никогда ничему не удивлялся. Наверное, подумал, что шеф хочет навестить безногого в наркологическом отделении. И по пути, уже не спрашивая, притормозил у супер-маркета. Кондратюк, подумав, сделал покупки, в числе прочего - гигантскую коробку конфет для Норы Дадиани - лечащего врача наркологического отделения. Но прежде, чем припарковаться у старого обветшавшего особняка с зарешетчатыми окнами, "джип" пересек весь госпитальный поселок и взобрался по крутой проселочной дороге к небольшому деревенскому кладбищу, где хранился термос-контейнер. Закладывал его Кондратюк последний раз, когда уже стало ясно, что авторефрижератор от Рихарда в Кишиневе не появится.
Тогда он приехал сюда без Андрея и сделал тайник под сгнившей трансформаторной будкой. Насквозь проржавевшее железо уже не годилось на металлолом, и на него никто не позарился бы, а праздношатающегося все еще отпугивали белый череп с перекрещенными костями на кожухе. Возвращаясь с термосом, завернутым в полиэтиленовый пакет, петляя между просевшими могильными холмиками, Кондратюк вдруг замер, как если бы под ногой вдруг оказалась противопехотная мина "лягуха". Его остановил свежеоструганный крест, замеченный каким-то боковым зрением. Даже не сам крест, а фотка на нем, покоробившаяся от дождя. Не веря своим глазам, Кондратюк присел на корточки. С фотки, увеличенной, по-видимому, с военного билета, знакомо глядел на него Жора Станчев, безногий афганец, для которого в "джипе" на заднем сиденье лежали фирменные пакеты из супер-маркета с заморскими гостинцами. В дешевой рюмке, наполненной дождевой водой, мок не догоревший до конца огарок церковной свечки, сходила и впитывалась краска в землю с бумажного венка.
Кондратюк выпрямился и зашагал к машине.
- Ты знаешь, кто там? - спросил он Андрея, закурив и усаживаясь на подножку. - Наш Жорка!
- Вы шутите, Игорь Васильевич? - Сидя к Андрею спиной, Кондратюк почувствовал, как тот подался вперед. - Я был у него четыре дня назад...
- Да, ты был у него четыре дня назад, а я вчера говорил с примаром его села. Его ждали домой... Поехали!
"Джип" оставил позади просевшие могильные холмики, терпкий, настоянный на пожелтевшей полыни луговой ветер. По обе стороны машины потянулся поселок, "самострой", крыши, крытые где - жестью, где - камышом, собираемым в ближайшей пойме; ограды, сложенные из плитняка: сейчас им модно облицовывать стены кишиневских ресторанов. Эта картина не могла не вызывать грусть. В этих мазанках, в глухих селах и тех, что побогаче, живут два миллиона народа, от имени и во имя которого, якобы, хлопочут в Кишиневе двести-триста ворюг-политиков и чиновников. У них хватает совести в разгар предвыборных кампаний совершать набеги на эти мазанки, на эту свою, как утверждают они, Малую Родину, чтобы в очередной раз заморочить сельчан, вспомнить свое босоногое детство и наобещать сорок бочек арестантов. А когда все они усаживаются в депутатские и министерские кресла, они не в состоянии объяснить своим избирателям, куда ушли деньги, направленные ими из Кишинева на выплаты пенсий.
Проехав поселок и ряд госпитальных корпусов, огороженных высокими металлическими сетками, "джип" притормозил у наркоотделения. Кондратюк пересилил себя и зашагал по выстланной замшелым кирпичом дорожке. Ему надо было объясниться с Норой Дадиани. Ей, бывшей однокласснице, он доверил Жору Станчева. Точнее, упросил найти ему место в переполненных палатах. От денег, он знал, она откажется, но Станчеву нужны были дорогие лекарства, теплая одежда - в психбольнице не топили, - калорийные продукты. Инвалидность Жоры требовала дополнительного ухода персонала. Все эти расходы взял на себя перепуганный цыганский притон: Кондратюк пообещал им всем там вырвать ноги, если когда-нибудь еще приблизятся хоть к одному афганцу. Он сделал для Жоры все, что мог, но понимал, что его уже не спасет никакой комфортабельный уход и никакие лекарства. Афган вцепился в него мертвой хваткой и не отпускал.
Нора вышла к нему в белом халате поверх теплой кожаной куртки, и они отошли в дальний угол больничного двора, под акации. Он протянул ей сигареты и поднес зажигалку.
- Я тебе звонила, - сказала Нора. - Но ты ведь целыми днями на конференциях, собраниях, презентациях... Но ты не вини себя, пожалуйста, ему никто бы не смог помочь.
- Сердце? - спросил Игорь.
- Да, - она чуть замялась.
- Так "да" или "нет"?
- Ему достали дозу, видимо, неочищенного...
- И ничего нельзя было сделать?
- Кондратюк, а что можно сделать, когда человеку глубоко, прости меня, насрать на жизнь? Ну, можно поднести ему утку, пакет с гуманитарной помощью, урну для голосования на очередных выборах... Последнее - не о тебе, не хотела обидеть.
"Кажется, меня уже невозможно обидеть. Нет не заплеванного места!.."
- А как ты, Кондратюк? - Нора осторожно коснулась шрама на его щеке.
- Что - как, доктор? Жена жаловалась?
- Не обижай Марину, Игорь. Не жаловалась. Просто считает, что ты должен больше уделять внимания себе.
- У меня все в порядке, Нора...
Через зарешетчатые окна отделения выглядывали бледные небритые лица больных. Кто-то из них делал знаки, пытаясь привлечь к себе внимание. Показывал двумя сложенными пальцами на свои губы.
- Просят закурить, - пояснила Нора.
Игорь вложил ей в руку начатую пачку сигарет.
- В машине есть еще. Андрей занесет... Послушай, Нора, зачем тебе все это, если помочь все равно нельзя? - Он кивнул на окна в решетках. - Перебирайся в город, открой свой кабинет. Я смогу помочь. На самом деле? Что ты здесь мерзнешь?
Нора снова легко коснулась его щеки.
- Холод, Кондратюк, здесь, - Нора показала на свое сердце. - И не понять, что происходит. Со всеми нами. Ты понимаешь?
- Нет.
- А зачем ты полез туда к ним, наверх? Думал, что-то изменишь? Нет, тебя изменят, а для этого слегка потеснятся у корыта, чтобы подпустить и тебя к кормушке.
- Я знаю это, Нора.
- Тогда зачем?
- Я понял это совсем недавно. И слишком поздно...
Андрей отнес в отделение пакеты с купленным в супер-маркете. А когда "джип" миновал въездные ворота госпитального поселка, Кондратюк показал Андрею на "карман" слева от въезда. Опять зачастил холодный дождь, было слышно, как он барабанит по крыше "джипа", и равномерно шуршат "дворники".
- Игорь Васильевич, - первым прервал молчание Андрей, что случалось с ним редко, - вы что-то собирались мне сказать?
- Точнее, спросить. Ты не согласишься съездить в Москву, если узнаешь, что поездка предстоит не совсем безопасная?
- Когда?
- Завтра.
- Я правильно понял - со мной будет этот термос?
- Правильно понял.
- Оружие?
- Какое оружие - пересекаешь несколько границ!
- Понятно. Стало быть, кувалдочка! Пассажиров не брать, нигде не останавливаться... Как и где встретимся?
- В молдавском поспредстве, на Кузнечной. Термос предварительно запри в камере хранения на Киевском вокзале. Тачку к поспредству не подгоняй, оставь где-нибудь в переулке, но не очень далеко. - Кондратюк отсчитал и протянул Андрею несколько зеленый банкнот. Помедлив, сказал: - Возможно, все эти предосторожности излишни, но...
- Береженого бог бережет! - понял Андрей. - Все? Будем ехать?
Кондратюк кивнул. "Джип" дал задний ход, выбираясь из "кармана".
Обсудить
Напишите на ArtOfWar
Глава VIII
Глава X
