Взорванное дыхание пугает тишину спальни. Рывком отброшенное одеяло слетает на мягкий ковролит. Липкий холодный пот струится по спине, дрожащие от напряжения пальцы все еще сжимают нагревшуюся от солнца и стрельбы древесину цевья... Где я? Кто я? Тот, кто сидит, судорожно дыша, в тишине спальни, или тот, кто только сейчас пытался вжаться в сухую землю, сливаясь с ней, пытаясь укрыться за вереницей красно-выжженных солнцем камней? Чертова яма, черная яма сна, в которую проваливаются, казалось бы, безвозвратно. Черная яма, не оставляющая снов, которые можно вспомнить, о которых можно лишь только догадываться по сотрясающей все тело дрожи и скрюченному, все еще давящему на спусковой крючок, указательному пальцу. Черт бы побрал эти сны...
Пошатываясь, выхожу в зал. Жена улыбается, мол, читал книгу и заснул. Нет, я не спал. Я вообще не был здесь. Я был далеко отсюда, там, в черной яме сна без снов, на выжженной земле под палящим солнцем. Я был там, где всегда. Откуда никак не могу вернуться...
Сын увлеченно смотрит телевизор. Мужественный Шварцнегер носится по экрану, спасая очередной оплот цивилизации. Какой фильм? "Вспомнить все"? Нет, не буду смотреть. Мне нужен другой фильм. "Забыть все". Забыть. К чертовой матери. Почти прыжок на балкон, пальцы, раздирающие измятую пачку сигарет. Зажигалка пляшет в дрожащих пальцах, дым разливается по легким, словно неся в себе какое-то успокоение. Последняя... надо сходить. Да, я за сигаретами, скоро буду! Нет, сказал - скоро!
Город, живущий своей, обычной, плюющей на все и всех жизнью. Старая улочка запружена постоянным "художественным" базаром - картины, портреты, значки, сувениры. Припозднившиеся торговцы современным "антиквариатом" делают последние попытки продать хоть что-то из своих запасов. Медленно прохожу мимо расстеленных на каменном парапете кусочков материала с разложенными на них всевозможными бусами, брошками, значками. Вдруг, как вспышкой в мозг бьет вид лежащей на материале среди значков и бусинок черной фигурки человека с ружьем, навечно застывшего на звездном рубине. "Звездочка"... у Витьки была такая же... еще "оттуда"... Он пришел оттуда с ней, живой, для того, чтобы остаться здесь. Она так и осталась навечно на его груди, там, в глубине гранитного обелиска, которого я никогда не видел. Липкая дрожь сжимает пальцы, словно обхватывая рычаг запала, руку тянет к кольцу. Гранату... этих гадов не стрелять... только гранатой... Видимо, что-то заметив в моих глазах, продавец прикрывает выставку платочком, и спешно начинает собирать свое хозяйство. Черт, опять вдруг чуть не сорвался. Надо быть спокойней, надо с этим как-то жить.
Надо снять напряжение, нервозность. Бреду знакомой дорогой в шашлычную. Здравствуй, Мамед, давай без предисловий - сто и огурчик. Тепло... нервы затихают, дрожь становится незаметной, боль неслышной, сны ушедшими... Что, Мамед, вытаращился на меня? Бледный? Не загорал еще просто. Давай, повтори еще разок соточку…. Какая же ты все-таки скотина, Мамед. Сам отмазался, сына отмазал, справку ему сделал, мол, ненормальный. Падаль ты, Мамед, хоть я и хожу в твой гадюшник. Ну, давай еще разок соточку, предпоследний. Не бойся, так как было в прошлый раз - не будет. Дернул тогда черт кого-то за язык рассуждать о том, кто победил, кто проиграл в этом дерьме... Нет, сегодня я спокойный. Как всегда. Не бойся, давай, наливай...
Выхожу, пошатываясь. Устал, наверное. Прислоняюсь отдохнуть к известняковому углу здания. Рядом старушка, воркующая над ведрами с неказистыми пятнами цветов, похожих на полевые. "Молодой человек, купите цветы своей девушке!" Зачем, бабушка... нет у меня никакой девушки... да и зачем им, девушкам, цветы. Как ее звали - Нара... Зара... забыл... да, ту самую, из палаточного городка беженцев под Соганлы... Зачем ей нужны были твои цветы, бабушка? Ей нужны были только консервы, две банки тушенки за каждый раз. И она платила за эти консервы грязной, потной, давно не мытой любовью нам - небритым, пахнущим водкой и анашой усталым мужикам в вытертых, сожженных солнцем и потом камуфляжках. А потом несла эту тушенку домой, к себе, в саманную полуземлянку, где под бумажно-гнилым гуманитарным иранским одеялом ее ждали мать и маленькие сестры... Нужны были ей твои цветы, бабушка? А эта... Зинка... Зинаида Михайловна... наша старая как мумия и страшная как лошадь фельдшерица... нужны были ей твои цветы? Тогда, ночью, она перетаскала к себе, в свою воняющую хлоркой медпалатку, всю нашу группу. Всех немногих оставшихся из нашей штурмовой группы, которым все-таки удалось прорваться к своим через Муровдагский хребет. И здесь, в вони хлорки и мази Вишневского, она отдавалась каждому по очереди и плакала, жалея нас, словно платя какую-то страшную, нелепую, нечеловеческую плату Судьбе, пощадившей наши молодые и непутевые жизни... зачем ей твои цветы, старушка?
Куда я такой иду? К друзьям, бабушка... когда я такой, я всегда иду к друзьям. Нет, спасибо, им тоже не надо цветов. У них есть цветы... много цветов... Гюлистан - это "Страна цветов". Они там, под Гюлистаном. Там. И из них растут цветы. Маленькие, мерзко-фиолетового цвета, с мохнатыми толстыми листьями... Нет, не говори так, бабушка, неправда, они не смотрят на нас с неба. Для таких как мы нет неба. Они в земле. Я знаю. Я точно знаю. Я сам рыл эту землю, ковыряя ее обломком ножа, ногтями выкарабкивая из нее острые красные камни. Мы не могли их вытащить. Мы не могли их вынести. Поэтому нужно было только дать им покой, чтоб их не тревожили палящим днем зеленые жирные мухи, чтобы ночью им не мешали плачущие из-за камней тоскливо-детскими голосами шакалы. Что им твои цветы, старушка...
А вот и лавочка. Сигареты... мне нужны сигареты, много сигарет, чтобы хватило на ночь, долгую, длинную, бессонную ночь. Ночь, в которой я буду сидеть на балконе, курить и ждать того момента, когда усталость все-таки заставит меня лечь, закрыть глаза, и бросит меня обратно, в черную яму моих снов. Ты слышишь, мне нужно много сигарет. Ну и что, что чуть-чуть не хватает денег, плевал я на это! Помнишь, я вытаскивал пачку уже не нужных ему сигарет из чужого кармана? А потом мы курили их, вонючие, сыроватые, со следами чьей-то, чужой, крови. Не помнишь? Да откуда тебе помнить, торгаш? Что ты помнишь, что ты можешь вспомнить кроме своей комиссионки... Ярость плещет через край, в туго соображающей голове вертится только одна мысль - сколько секунд пришлось бы жать на курок, чтоб на землю поползла красно-сине-зеленая жижа кишок из его трясущегося жирного брюха...
Черт побери, да что же все-таки со мной? Что со всеми нами? Какая отрава заползла в наши умы, в наши души? Отрава, заставляющая нас не спать ночами, поглощая литрами никотин из прикуриваемых одна от другой сигарет. Отрава, бьющая нервы тягостной, липкой дрожью, пугающая наши семьи резкими вспышками беспричинной ярости и злобы. Отрава, заставляющая нас смотреть на всех с прищуром, словно плавно совмещая мушку с прорезью в прицельной планке, делящая всех для нас на "своих" и "чужих". Отрава, кидающая нас в черный провал сна без снов, возвращающая нас туда, куда нам больше не вернуться. Мы пили эту отраву, ели ее, вдыхали ее с пылью земли, впитывали ее с кровью друзей. И от нее нет спасения, нет противоядия. Только сны. Сны, которые невозможно вспомнить. Сны, которые нас ждут. В черной яме сна без снов.
Ваш отзыв
Напишите на ArtOfWar
Предыдущий рассказ
Дальше
