Аннотация: Передовая, госпиталь, День Победы в Стаханове и прочие события моей поездки в ЛНР в апреле-мае 2017 г.
Гл. 9
Утро 29 апреля 2017 года радовало ярким солнцем и бездонно-синим небом. В такое утро хочется ходить босиком по траве и дышать теплым ветром, улыбаться и думать только о хорошем. Я же думал о том, что раньше не понимал красоты этой земли. Но прежде я видел ее только зимой и укрытые серым небом заснеженные поля, расчерченные черными линиями лесополос, утыканные всевозможным техногеном, наводили уныние и чувство бесприютности. А сейчас, раскинувшаяся изумрудно-зелеными долинами, в пене цветущих садов, земля Донбасса была поистине прекрасна.
Грузовик тряхнуло на очередном ухабе, загрохотала сваленная тут и там поклажа, кто-то из бойцов беззлобно ругнулся, а я сам покрепче ухватился за край оконного проема в правом борту кунга, через который обозревал окрестные пейзажи. Машина шла медленно. Поселок Донецкий с базой батальона давно остался позади. Мы ехали по проселочной дороге параллельно Бахмутскому шоссе, служащему здесь линией фронта, куда-то в сторону Фрунзе и 31 блокпоста, но наша цель лежала ближе.
Рядом со мной, на лавке устроился молчаливый санинструктор с позывным "242". Невысокого, пожалуй, даже маленького роста мужик, с лицом потомственного комбайнера, кирпично-красным от загара, при этом всем производил на редкость серьезное впечатление. От него исходила аура спокойной уверенности. В своей застиранной "горке" и защитной бандане, с руками в тактических перчатках, лежащими на автомате, он смотрелся суровым воякой.
Слева, прямо на полу сидел Денис Фикса, получивший свое прозвище-позывной за стальные коронки на обоих верхних клыках, которые сейчас радостно скалил, смеясь какой-то избитой шутке. Напротив нас расселись на лавке, поставив оружие между колен, Седой и Бен. Стас, еще один боец группы, вольготно развалился на полу у самой двери.
- Сидят, значит, в окопе двое ополченцев, старый и молодой. - Рассказывал устроившийся в самом конце кузова Мороз, - тут из деревни выезжает украинский танк. Молодой говорит: "стреляем!", а старый: "не, пусть поближе подойдет". Танк ближе подъехал, молодой опять: "стреляем", а старый: "пусть еще ближе подойдет". Тут танк останавливается, оттуда высовывается украинский танкист и говорит: "Так вы вже стреляете? Чи я поiхав?".
Анекдот был старый, но все охотно рассмеялись. Грузовик, натужно ревя мотором, начал взбираться на крутой склон.
- Полтинник, Полтинник! Это Мороз, - вышел по рации в эфир лейтенант, - мы на подходе. Встречайте
Диверсанты из 8го полка СПЕЦНАЗа ВСУ сидели в засаде уже третьи сутки. Местечко было удобное: заросшая лесом ложбина не просматривалась с опорного пункта противника. Конечно, здесь были мины, но диверсанты заранее подготовили удобную "дорожку" для скрытного проникновения и отхода. Операция готовилась не один день. Расписание, маршрут, способ доставки смены "сепаров", прибывающих на ротацию, разведали заранее. С месяц тому назад в этих самых местах разведка ВСУ нарвалась на москальских "спецов", отошла, потеряв двух своих. Теперь пришла пора сквитаться.
Транспорт засекли еще на противоположном краю узкой долины, выждали когда грузовик с высоким кунгом взберется почти на самую вершину высокого склона и стрелок, сидевший за станком противотанкового ракетного комплекса "Метис - М1", нажал на спуск. При удачном попадании, подбитая машина покатится по крутизне и станет для "сепаров" братской могилой. Однако выстрела не произошло. Матерясь сквозь зубы, бойцы проворно заменили давший осечку снаряд на новый, вытащенный из защитного тубуса. Всего у них при себе было две ракеты. Машина уже преодолела склон и теперь медленно катила по ровной как стол местности, направляясь к расположенному на возвышенности "опорнику".
Вторая ракета сработала, как надо. Сорвавшись с направляющей, она алой звездочкой устремилась к цели, до которой было километра полтора. Свежий боковой ветерок чуть отклонил ее, но оператор был опытен и умело подправил траекторию. Через миг она настигла грузовик, окутав его огненным облаком взрыва. Снаряд ударил в самый центр кузова и раскаленная кумулятивная струя наискосок пронзила кунг.
- Мне девятнадцать скоро. - Ответил Малыш, сидевший в левом дальнем углу, возле самой кабины.
- О как! - Не унимался Фикса. - Так тебя мама за молоком послала, а ты на войну сбежал?
Рассмеяться мы не успели. Сверкнула вспышка, на меня швырнуло чье-то тело, по животу стегнуло горячим. Воздух мгновенно наполнился едким дымом. "Кто-то гранату взорвал?" - мелькнула в голове дикая мысль.
- Прыгаем! - Закричал "Двести Сорок Второй", устремляясь к распахнутой взрывом двери и "рыбкой" нырнул в проем.
За ним выскочил еще кто-то из бойцов. "Надо прыгать", - решил я и устремился к выходу, но ноги подгибались, а перед глазами мельтешили черные точки, сквозь которые я смутно видел выезжающую из под колес дорогу. Машина продолжала движение! Сил для прыжка не было и я, упав на колени, просто перевалился вниз. Рухнул на скрещенные перед лицом руки, и несколько мгновений лежал в колее, переводя дух. Затем поднял голову: пере до мной так же распластались в колее "Двести Сорок Второй" и Стас. Фикса с залитым кровью лицом сидел на земле и стрелял из автомата куда-то в лежащую слева "зеленку". Дав пару неприцельных очередей, опустил ствол.
Машина проехала метров тридцать и встала. Из распахнутых дверей кунга валил дым, и бессильно свешивалась чья-то рука. Командир и водитель выскочили из кабины, поспешно занимая позиции, еще не понимая толком, откуда именно исходит опасность. А мы разом рванули к машине.
Видно я успел раньше других, потому, что первым ухватился за свисающую наружу руку и плечевой ремень разгрузки. Сбоку кто-то подсобил и мы вытащили раненного наружу. Я тут же поволок его в сторону от машины, стараясь, чтобы кузов оказался между нами и "зеленкой". Раненный выл сквозь зубы, с его правого плеча до самого локтя было сорвано все мясо. Оставшиеся ломти плоти запеклись и сквозь них жутко белели кости. Кто же это? Бен? Перемазанное кровью и сажей лицо неузнаваемо, но это его насквозь неуставной камуфлированный "бомбер". Надо наложить жгут на плечо... Надо... Поддерживая раненного в полу сидячем положении я, дрожащими пальцами, полез в поясную аптечку, но тут подскочивший "Двести Сорок Второй" ловко перетянул у плеча пострадавшую конечность и одним движением всадил в тело раненного шприц-тюбик. Санинструктор был собран и деловит, явно ни на миг не потеряв присутствия духа. Он работал, и в этом сейчас была вся его жизнь.
Я кинулся обратно к грузовику. Возле него суетился Фикса. Наружу, крутясь, вылетела пылающая бензопила. Затем выскочил Стас.
Вместе с Фиксой они вытащили еще кого-то. Тут из кунга вырвался шар огня. Горючее! Там была горючка для пилы! В тот же миг кузов начал содрогаться от частых ударов. По нам бил снайпер. Видимо он находился слишком далеко, чтобы вести прицельный огонь, стреляя фактически, на удачу, но в саму машину попадал. А изнутри доносились вопли. "Ааааа..ааааа!!!" - исходил кто-то в смертной тоске.
Вот гадство!
- Нахожусь под огнем! Имею потери! Срочно пришлите поддержку! Срочно б...ь !!! - орал в рацию командир.
Фикса опрокинул канистру с водой, сбивая бушевавшее у входа пламя. Затем рванул в задымленное нутро машины.
- Принимай! - раздался его крик почти сразу.
Он волок кого-то по полу, а тот, продолжая кричать, тянул вперед руки, вернее одну руку и окровавленную культю. Хватая за протянутую ладонь со скрюченными пальцами, я встретился глазами с раненным: ничего в них не было, кроме боли.
- Держись, Седой!
Я потянул его на себя, перехватил за ворот куртки и выволок наружу. Стас подхватил, помог опустить на землю. Тут же подскочил "Двести Сорок Второй", начав обрабатывать Седому руку. А Фикса все шуровал внутри, подавая нам или просто выкидывая оружие и всяческое снаряжение. Среди прочего мой ранец и тлеющий с краю броник.
- Все! - Крикнул он, наконец, выскочив наружу среди клубов дыма. - Живых там больше нет. Отходим! Сейчас БК рванет!
Снайпер, к счастью, больше не стрелял. Внутри кунга трещало пламя. Я заглянул туда и, при свете разгорающегося пожара, увидел картину, которую мне уже не забыть: в левом дальнем углу, широко раскинув ноги, лежало тело, и лиловый узел кишок выпирал из под съехавшего вверх бронежилета. Этот узел поднимался и опадал, а вокруг трепетали языки огня, лизавшие тело со всех сторон. Малыш еще дышал и, при этом, горел.... Я не слышал, что мне кричали. Какой-то отстраненный голос в сознании произнес: "Он все равно мертв", но я и его не слушал. Неведомая сила забросила меня внутрь и попытайся я ей противостоять: у меня ничего бы не вышло. Разгрузка Малыша, битком набитая боеприпасами, уже вовсю горела, но я все равно схватился за плечевые ремни, не обращая внимания на ожоги, и потянул, разворачивая свою страшную ношу спиной к выходу. Ручной пулемет, так и висевший у него на шее, за что-то зацепился. Я рванул, вложив в это весь свой не маленький вес и оставшиеся силы, потащил, задыхаясь в дыму, тело, казавшееся невероятно тяжелым. "Ты здесь не сгоришь! Не сгоришь!" - билось в голове.
- Прыгай! - Кричали мне снаружи. - Скорее!
И я прыгнул.
Когда Малыша опустили на землю, он уже не дышал. Одежду на нем потушили. Пламя внутри кунга полыхало вовсю. Внезапно, взревел двигатель грузовика. Машина качнулась и покатила по дороге, встав метров через сто. Водитель спешил отогнать ставший смертельно опасным транспорт прочь от раненых. "Завести пылающую, готовую вот-вот взорваться машину и отогнать ее в сторону от пострадавших людей: у Жени, наверное, яйца молибденовые!" - думал я об этом случае потом. А тогда ни о чем не думал, просто снял с шеи Малыша измазанный кровью ремень РПК. Пулемет нагрелся в огне, но затвор послушно дослал патрон. Ну, где вы там? Я готов немного повоевать.
- Норман, займи позицию! - донесся крик командира, присевшего с автоматом в руках возле какого-то куста.
Взмахом руки он обозначил направление и я побежал. Упав за невысоким холмиком, очистил мушку от прилипшей грязи, проверил, не забит ли землей ствол, и развернул пулемет туда, откуда, по моим прикидкам, прилетела ракета. Приклад РПК толкнул в плечо. Еще раз. "Зеленка" молчала. Она тянулась влево, уходя в распадок от подножья возвышенности на которой, метрах в трехстах, виднелись какие-то приземистые строения, вероятно, блиндажи того самого "Полтинника", на который мы ехали. Выстрелов со стороны неприятеля больше не было. Скорее всего, украинская ДРГ уже начала отход. До вражеских позиций отсюда, наверное, и полукилометра не будет.
В машине начали с грохотом рваться боеприпасы. Пламя полностью охватило грузовик, и густой столб черного дыма поднялся к небу. Женя, водитель, упал рядом со мной.
- Ну что?
- Ничего не видать. Вон там, вроде, блестит стекло, но оно уже давно блестит и не шевелится вообще.
Женя, прищурившись, какое-то время всматривался в "зеленку". Потом заключил:
- Ушли они. Отстрелялись и ушли.
- Наверное. - Согласился я. Затем осторожно задрал полу куртки и майку: на животе слева алело входное отверстие, величиной с десятикопеечную монету. Крови почти не видно. Я и раньше чувствовал, что ранен, но обращать на это внимания времени не было. Двигаться могу и ладно. Но если нет крови, значит она, скорее всего, идет внутрь.
- Паршиво, - замечает Женя.
- Ничего. Справлюсь.
- Ты слышишь? "Броня" идет...
- Не слышу ни хрена.
- Да я отвечаю!
Я напряг слух и точно, сквозь бьющееся стекло, продолжающее звенеть в моих контуженных ушах, пробился рев мотора. Вскоре показалась БМПшка, мчащая по полю со стороны "Полтинника".
- Пасем сектор, - говорю я, - ничего еще не кончилось.
Когда пришел транспорт для нашей эвакуации я даже не заметил. Не услышал, а смотрел в другую сторону.
- Норман, быстрее, уходим!
Это кричит командир. Он бежит к тентованному "Уралу" из которого нам кто-то машет рукой. Раненных, убитых и все барахло уже погрузили. Неподалеку от горящего грузовика стоит боевая машина пехоты, грозно уставив на лес ствол пушки. Мы с Женей тоже спешим к транспорту. Я подбегаю к кузову последним. Щелкаю предохранителем и закидываю туда пулемет. Борт уже поднят. Я хватаюсь за него руками и, в этот момент, грузовик трогается. Повисаю, подтягиваясь на руках: сил перебросить тело внутрь почему-то не хватает. Меня затаскивают, ухватив за плечи, и я грохаюсь прямо на сваленное в кучу оружие. Твою ж мать! Вот и сходили на "боевые".
Гл. 9
И вновь грузовик скачет на ухабах, но это уже другой грузовик. В нем битком людей, целых и покалеченных. На другой стороне долины к нам в кузов запрыгнуло с брони БТРа двое автоматчиков. Видимо, получили приказ сопроводить машину с ранеными до Кировска. Бросая последний взгляд но то место, с которого мы уехали, увидел группу солдат, деловито направляющихся в лощину под прикрытием БМП: пехота шла на прочесывание. "Вряд ли кого достанут: по нам работали явно не новички", - подумалось мне.
Мысль о том, что враг, скорее всего, уйдет безнаказанным волновала меня в тот момент больше, чем то, что я сижу на ногах у мертвеца с накрытым обгоревшей курткой лицом, - просто не нашлось другого места. Седой хрипло стонал и просил пить.
- Нет воды, потерпи. - Уговаривал его санинстуктор.
Перед самым выходом нам с Малышом выдали фляги и я свою наполнил из бочки на кухне. В момент взрыва она висела на поясе, спереди, а теперь ее нет... Так у меня ж еще полторашка минералки в ранце! Где он? Где ранец? Озираюсь по сторонам: чей-то сидор, броник, разгрузки и оружие...а, вот он, прямо под пулеметом. Поспешно лезу внутрь. Есть! Вода, лежавшая среди моих вещей, даже не нагрелась.
- Кому пить?
Бен хватает ртом воздух, и я наклоняю бутылку к его губам, но машину опять трясет, и большая часть воды выливается ему на лицо, размывая кровь и грязь.
- На хер иди! - Хрипит Бен. - Не надо.
Мгновенная вспышка радости: "В сознании и ругается, значит будет жить!"
- Дай сюда! - говорит "Двести Сорок Второй", и принимается осторожно поить Седого.
Машина въезжает в Донецкий. В расположении батальона суета, как в растревоженном муравейнике. Возле крыльца толпятся солдатики в "цифровом" камуфляже. Очевидно, приехали из Кировска. Тут же свалены бронежилеты и целый штабель гранатометов "муха". Командует, кстати, мой старый камрад и однополчанин Росомах. Свиделись, называется...
Борт откидывается. Первым делом выгружают вещи, оружие и двоих убитых, что лежали у самого входа. Я тоже соскакиваю на землю. К нам уже спешат с носилками. Раненных выгружают осторожно, и что-то участвует в этом не много народу. Большинство так и стоят у крыльца, вцепившись в свои автоматы и обалдело смотрят на происходящее. А спешить нужно: раненым сейчас каждая секунда дорога. Подхватываю ручку одной из носилок. Мы почти бежим. У распахнутой задней двери "Скорой помощи" тетка в белом халате орет:
- Стой! Куда? Уже некуда.
По запаре в "скорую" загрузили "двухсотых".
- Выгружай! - Командую я. - Убитые подождут. Раненых грузите!
Солдаты выполняют команду беспрекословно: наверное, вид у меня еще тот.
Наконец, "скорая" срывается с места. Я облегченно перевожу дух и направляюсь к зданию располаги. Навстречу попадается Олегович. Улыбается и, по медвежьи, меня обнимает.
- Живой! Что с тобой такое? - видимо, я скривился, когда пряжка его ремня ткнулась возле раны.
Вместо ответа я, молча, задираю одежду.
- В больницу. Быстро!
- Да я нормально...
- Там разберутся. Сейчас, подожди, вот-вот машина придет.
- Чего встали? Оружие разрядить! - рычит на солдат Фокстрот.
Он, конечно, тоже здесь. Заметив меня, кивает.
- Жив? Хорошо. А ведь я с вами собирался ехать. Если б не те двое, которым на рынок понадобилось...
- "На войне, как на войне", - резюмирует Фикса.
- Полезайте в скорую. Вот она. А тебе, Саня, особое приглашение?
- Да на фиг, не поеду. В порядке я. - Твердо отвечает "Двести Сорок Второй". На его щеке запеклась дорожка крови, но он по прежнему выглядит несгибаемым. Железный человек.
Командир тоже остался в Донецком, а водитель Женя садится в "скорую" вместе со мной, Стасом и Фиксой. У нас у всех, включая Женю, хоть он и был в кабине во время взрыва, контузии разной тяжести. Фикса сидит на лавке боком: у него в бедре осколок, штанина промокла от крови. Стас всю дорогу ощупывает себя. Он даже задрал продранную майку, обнажив перемазанный сажей живот, и хлопнул по нему ладонью.
- Цел! Прикиньте, вообще цел! Ни царапины! - Повторял он вновь и вновь, с каким-то суеверным восхищением в голосе. - Не, ну как такое может быть?
- По-моему, мужики, мы все в рубашках родились, - замечаю я.
- Конкретно ты вообще в бронежилете родился, - ухмыляется Фикса и стальная усмешка на его черном, в сплошной маске из крови и копоти лице выглядит жутко, - она ж прямо напротив тебя рванула.
В Кировске нас в больницу не приняли: им и так сейчас надо было заниматься "тяжелыми" ранеными. В полутемном тамбуре приемного покоя на меня зашикала какая-то бабка, выскочившая в коридор со шваброй и ведром.
- Норман, ты в крови стоишь. Отойди. - Сказал кто-то сзади.
Я, оторопело, глянул под ноги. Весь тамбур был залит кровью. Не забрызган, а именно залит, ровным слоем, и в этой луже плавал чей-то камуфлированный капюшон от куртки. Я поспешно попятился на улицу. Берцы оставили на сером бетоне алые рубчатые отпечатки.
- Поехали скорей!
Дальше нас привезли в Стаханов, в местную больницу. Там я присел на крылечко и мне, наконец, стало худо. Сила, что заставляла действовать вопреки всему, отсекая боль и страх, исчезла, и я остался один. Продырявленный живот ныл все сильнее, заболела обожженная рука, на которой вздулись пузыри, лицо стянуло от запекшейся крови. Прежде я думал только о том, как спасти других, а теперь понял, что сам нуждаюсь в спасении. Накатила жуть....
- Осколок ушел глубоко, - сказал хирург, двигая пальцем в раневом канале. - Не могу нащупать. Может быть, он тебе в кишки провалился...
- Что вы предлагаете?
Я надеюсь, что мой голос прозвучал твердо. Врач вздохнул. Это был богатырского сложения мужик, полноватый, с добрым лицом и огромными лапищами, не смотря на свой размер удивительно ловкими и аккуратными.
- Тут такое дело, - начал он, - осколок наверняка был грязный и неизвестно, что он занес тебе внутрь. Вдобавок, могло задеть кишечник. Даже если слегка: это очень плохо. Жидкость может начать скапливаться в брюшной полости, начнется сепсис... В общем, я предлагаю разрезать вот здесь, - его палец прочертил линию через середину живота, - и посмотреть, что там и как. Но тогда, тебе придется у нас задержаться.
- Надолго?
- Неделя минимум.
Я задумался, хотя думать тут, собственно, было не над чем. Пожалуй, только теперь я по- настоящему понял, как серьезно влип. Неделя... Да какая неделя? Все, наверняка, будет куда дольше и реабилитация после операции займет до фига времени. Гадство! А чего ты, собственно, хотел? Радуйся, что вообще живой и все, вроде как, на месте!
- Надо было бронежилет одевать, который выдали, - говорю я наконец, - а теперь, доктор, режьте. Чего уж там....
Тот кивнул и подсунул какую-то бумагу.
- Здесь подпиши. Согласие на операцию.
Я поставил подпись. Врач подал знак, и игла анестезиолога впилась мне в сгиб левой руки....
Гл. 10
"На побеленной стене белые халаты. На войне - как на войне: миг до медсанбата". Эта строчка из Розенбаума пришла на ум в тот момент, когда мня, на каталке, завозили в отделение реанимации. Пробуждение после наркоза было ужасным: я, словно ёжик из анекдота, забыл, как дышать. Захрипел, пытаясь добыть воздуха. Дернулся: руки оказались крепко пристегнуты к операционному столу. "Как обидно, после всего этого, взять и тупо задохнуться", - мелькнуло у меня в голове. Хирург, заметив неладное, склонился надо мной.
- Дыши. - Произнес он низким, каким-то гипнотическим голосом, глядя в мои вытаращенные глаза. - Вдооох- выыыдох. Вдооох-выыдох...
И, о чудо, мне удалось вдохнуть! И выдохнуть. В горле саднило, но это чепуха: жизнь налаживалась...
- Осколок вынули? - просипел я, наконец.
- Вынули, вынули. И из лица тоже. А тот, что подмышкой, остался. Сам выйдет: ни к чему резать.
В реанимации кроме меня лежал еще один человек. Им оказался совсем молодой, светловолосый парень с бледным, обескровленным лицом. Едва я устроился на слишком короткой для меня койке, он заговорил свистящим полушепотом: видимо, громче у него не получалось
- Привет, ты откуда?
- "Призрак", стрелковая рота, - ответил я, верно поняв смысл вопроса. Мой голос тоже звучал еле-еле.
- А... Случилось что?
- Засада...на Бахмутке. С ПТУРА попали в машину. С тобой что?
- С миномета...под Екатериновкой. Вчера.
Странный у нас получался разговор: мы оба были накачаны обезболивающими по самые брови, балансировали на грани реальности, то и дело вырубаясь. Говорили, еле ворочая языками, когда видели, что собеседник пришел в себя.
Соседа звали Рома и он был из 6го казачьего полка. Накануне на их позициях случился бой. Началось все перестрелкой с подобравшейся к самым позициям казаков группой ВСУшников, затем подключилась артиллерия. Рому ранило осколками разорвавшейся поблизости мины, которые попали во внутреннюю сторону бедра и в мошонку. Ранение тяжелое и очень болезненное.
- "Аппарат"-то хоть будет работать? - спросил я.
- Врачи обещают... - неопределенно ответил Рома. Похоже, он хотел в это верить, но не слишком получалось.
Мы оба лежали под капельницами, и я заметил трубочку катетера, выходившую из под его одеяла к бутылке на полу.
Первые два дня помню плохо, а на третий меня перевели в палату, на второй этаж. В голову койки повесили какой-то мешок. Скосив глаза, я обнаружил, что в нем консервы, пакеты с молоком и печенье.
- Это разведчики тебе оставили, - пояснил сопровождавший меня врач. Не тот, что оперировал, а другой: немолодой мужик среднего роста и в очках с толстыми стеклами. - Тут всякого разного полно, и ничего из этого тебе нельзя. Да тебе, пока, вообще ничего нельзя, - рассмеялся он.
Я прислушался к своим ощущениям: слабость была страшная, а внутрь живота словно зашили мешок с водой. Есть не просто не хотелось. Сама мысль о том, чтобы запихать что-то в то место, где у меня раньше был желудок, казалась дикой. Доктор велел мне побольше спать и ушел, а я погрузился в какое-то полузабытье, из которого меня вывело появление Кардана и военного медика Ромы Хауса.
Эта парочка вошла, улыбаясь, как чеширские коты.
- Ну, очухался? А мы к тебе еще в первый день приезжали, но ты в отрубе был. Прикинь, еду я с "боевых", и тут такая новость. - Кардан театрально всплеснул руками.
- Вы как узнали?
- Додж позвонил, а ему, видимо, Фокстрот.
Додж - позывной нашего друга, который должен был ехать вместе с Карданом, но, в последнюю минуту, передумал и отправился на военные сборы.
- Он же под Ростовом?
- Вернулся в Питер уже. Там у них что-то не заладилось.
- Выходит, разговоры про наступление фуфлом оказались?
- Как всегда.
Кардан тяжело опустился на мою койку. От него пахло, да нет, просто несло тухлой пороховой гарью.
- Ты где столько стрелял, что от тебя на три метра порохом воняет?
- Да было "дело под Полтавой..." На Екатериновке вчера наша разведгруппа с боем к своим прорывалась. Прорвалась, надо сказать. Там все стреляли из всего и очень много.
- С тобой-то что приключилось? - вступил в разговор Рома.
Я коротко пересказываю обстоятельства боя. Друзья лишь головами качают.
- Тебя Грицюк оперировал? - спрашивает Рома. - Повезло тебе: он считается лучший хирург во всей Луганской области.
- Мне вообще повезло.
- Ты, старик, и не представляешь, насколько!
- И еще санинструктор у нас был отличный. - Добавляю я, вспомнив "Двести Сорок Второго".
Рома плюхается на соседнюю койку, сейчас пустующую, и его прорывает. Видимо, у человека конкретно наболело: по его словам выходит, что начальная медицинская подготовка в войсках поставлена из рук вон плохо, а средств, для оказания помощи на поле боя, не хватает или их просто нет.
- У тебя сколько перевязочных пакетов с собой было? Один? А нужно два минимум. Что ваш санинструктор людям колол? "Промедол"? Правильно, потому, что ничего другого нет. А "промедол", между прочим, действует слишком медленно: потому и мрут люди от шока. Есть специальная химия, современная, но в войсках, у обычного санинструктора, не говорю уж про солдат, ты ее не увидишь, потому, что она на основе наркотиков. Я тебе говорю: 70% людей, которые умерли в госпиталях, можно было бы спасти, если правильно оказать первую помощь, но ее не умеют или не могут оказать. Я когда только пришел, пытался наладить обучение. Мне знаешь что сказали? Мне сказали: "успокойся". Вот так вот. Давно прошу меня на фронт отправить обычным санинструктором: я там жизни смогу спасать, хоть кому-то.
Друзья привезли еще один мешок с едой и соками. И ничего из этого мне, опять таки, нельзя. Прошу принести книг: лежать и пялиться в потолок, раз за разом прокручивая в уме все произошедшее невыносимо.
Пока что компанию мне составлял телефон, но разговоры выходили слишком дорогими и поэтому я писал СМС. Господи, никогда не писал их в таком количестве! Большинство знакомых, включая начальство на работе, получили следующий текст: "Попали в засаду под Бахмуткой. Ранен в живот. Вернусь через неделю".
Как оказалось, сделал это я весьма своевременно: какая-то гнида, то ли из приемного покоя больницы, то ли из регистратуры, слила данные по раненным укропским интернетным "активистам". Там были имена, фамилии и диагнозы по Роме, Денису, Жене, еще паре бойцов, ну и по мне. В ЛНР не имеется специальных военных госпиталей. Все лечатся в обычных гражданских больницах, так что нет ничего странного в утечке информации: эти данные даже не секретные, а просто "для служебного пользования".
К счастью, перед отъездом я заблокировал возможность комментариев на своей странице "В Контакте" (грустный пример Эмира стал мне хорошей наукой), но некая "добрая душа" начала рассылать письма моим друзьям и пока я очухивался, среди них бушевали страсти. Были подняты все связи и знакомства, и теперь мне предлагали разные способы эвакуации на "большую землю" и любую помощь по медикаментам и лечению. Руководство КЦПН даже хотело прислать за мной персональную "скорую", а на работе - оплатить перелет на самолете от Ростова до Питера любым классом. А я просто нуждался в покое, о чем всем и сообщал.
Ближе к вечеру в больницу приехала целая делегация из батальона. Ко мне в палату завалилось сразу человек шесть-семь, во главе с Олеговичем. Тут был и Фокстрот, и Лена и даже командир батальонной разведки. Вставать мне еще было нельзя, так что они обступили койку со всех сторон. "Сейчас "Георгия" к одеялу пришпилят", подумалось мне, слегка оторопевшему от такого внимания. "Георгия" у них, естественно, не оказалось, зато умница Лена привезла мои вещи, остававшиеся в Донецком. Олегович рассказал, что обстрелявшая нас диверсионная группа ушла. Бойцы, прочесывавшие местность, обнаружили ее лежку и ракету от ПТУРа, давшую осечку. Третьего мая минометчики "Призрака" сквитались за нас, точно накрыв позиции ВСУ на высоте 195. По данным радиоперехвата у противника имелись убитые и раненные. "Ответки" наши благополучно избежали. Очередное очко в кровавом пинг-понге безжалостной и бессмысленной позиционной войны.
Гл. 11
На пятый день при утреннем обходе хирург велел мне "подниматься и по чуть-чуть ходить".
- И сок пей. Есть морковный? Отлично. Вот его и пей. Завтра может быть, уже и поесть сможешь.
После обхода я попробовал встать. "Встань и иди!" Ага, конечно... Это была еще та работка: любое неосторожное движение отдавалось резкой болью в разрезанной и заштопанной сверху до низу брюшине. Но, кое как, я все же сел, подождал, пока перестанет кружиться голова и спустил босые ноги на пол. Уцепившись за спинку кровати, выпрямился. Стою! Мои военные брюки с перепачканными грязью коленями висели на вешалке, и я в них с грехом пополам, влез. Сделал три шага к двери палаты, открыл ее и заковылял по коридору, держась поближе к стенке: вдруг упаду. Самостоятельно дойти до уборной, вот задача задач. Добрался, сделал дела как человек, а не безногое пресмыкающееся и остановился передохнуть, вцепившись в холодный фаянс умывальника. В зеркале на стене отражалось лицо: бледно зеленое, с отросшей лохматой бородой, запавшими глазами и свежим шрамом на левой скуле, но мое лицо, живое, и я увидел, как губы сами собой растягиваются в злую улыбку: "Что, твари, хотели меня убить? А вот хрен! Я еще всех вас...переживу".
В палате тяжело опустился на койку, нашел в пакете бутылку сока и сделал глоток. Вкусовые рецепторы, отвыкшие от чего либо, кроме минеральной воды, удовлетворенно отправили мозгу положительную информацию, живот, вспомнив о своем предназначении, заурчал. Хорошо! Жизнь продолжается, господа присяжные заседатели.
На протяжении дня я еще несколько раз выбирался в коридор, проходя его из конца в конец, и к вечеру стал двигаться вполне уверенно, а на другое утро предпринял вылазку на улицу.
Лестница, вестибюль, дверь... в лицо мне ударил теплый, душистый ветер. Солнечные лучи пробивались сквозь зелень тополей, играя узором на асфальте, и в воздухе носился первый пух. На лавочке в тени деревьев сидели Денис Фикса, Женя и какой-то незнакомый парень с заключенной в шину ногой.
- Мишаня! Давай к нам!
Я усаживаюсь рядом с ними, довольно щурясь на солнце. Мне необыкновенно хорошо и легко на душе: небо голубое, трава зеленая, друзья, определенно, идут на поправку и я тоже...чего еще надо?
Незнакомый парень рассказывал о бое под Екатериновкой, что случился 28 апреля.
- Он меня с сотни метров снял. Не пойму, почему не завалил. Видимо, когда по кустам шел, у него планка прицела сбилась, вот и не попал точно, а пуля прямо сквозь колено прошла.
Парень показывает на голом колене, торчащем из крепящих шину бинтов, две круглые отметины от входного и выходного отверстия.
- Странно, что тебе всю чашечку не разнесло.
- Да он, видно, бронебойными стрелял, вот и проткнуло, как иголкой.
- Ну, а ты?
- А я на спину упал и с подствольника в него!
- Попал?
- Вроде как да. Убил или нет, не знаю: они своих унесли.
От боя под Екатериновкой перешли к обсуждению засады, в которую нам не посчастливилось попасть. Обмозговав произошедшее не нашли в действиях украинских диверсантов изъяна: все было сделано грамотно, и максимально безопасно для напавшей группы.
-Непонятно только, почему их минометы молчали. - Заметил Женя. - Если б они нас на том поле накрыли: хана. Связи что ли у "диверсов" с "артой" не было? Или просто уйти торопились?
- Да, - отозвался я, - можно было мин накидать, даже просто ориентируясь по столбу дыма от нашей машины. Я бы так и сделал.
Мужики соглашаются с тем, что ехать всем в кузове прямо на опорный пункт было ошибкой, которая поставила нашу группу под удар.
- Шли бы пешком, - рассуждал Женя, - так они б еще подумали, стрелять или не стрелять. Допустим, подбили бы сам грузовик, и что? Группа бы сразу огрызнулась и пошла на прочесывание. У нас пулемет был и "снайперка". Еще неизвестно, чем бы для них все это кончилось.
- Да они бы тогда просто себя обнаруживать не стали, и все, - роняет Фикса.
- Тогда какого ...... мы в грузовике перлись на самый передок? - задаю я вопрос, мучавший меня последние дни.
- Да потому, - Фикса почти кричит, - что зае...лись все! Людей нет ни фига, ходим на позиции то через сутки, а то и каждый день, а там лопатами махать и бревна тягать. Просто, реально, уже сил нет никаких.
Мимо проходит Рома: видно, врачи тоже велели ему гулять. Он идет медленно, широко расставляя ноги и почти не сгибая их в коленях. Минуя скамейку, улыбается и кивает нам.
- У него раны гнить начали, - говорит кто-то, когда Рома удаляется на достаточное расстояние, - прикинь, яйца гниют. Только женился мужик и тут такое... Представьте себя на его месте.
- Нет, - говорю я, внутренне содрогаясь, - даже представлять не хочу.
Вечером приехали Добрый и Фокстрот. Им нужно было забрать из морга останки Мороза: ему предстоял далекий путь в родной Тольятти. Заодно зашли ко мне. Ротный сел у изголовья, а комбат на койке, напротив.
- Мы в тот же вечер пошли на высоту, и попали под миномет: хохлы беспилотник подняли. - Рассказал Добрый. - Но ушли без потерь. Машину потом смогли вытащить, только сгорела она вся...
- Как же так с нами вышло?
- Если бы только с вами... Людей мало, не получается толком территорию контролировать.
- А мины?
- Все было заминировано, да толку-то? Мины надо охранять, иначе "диверсы" их снимают. И саперов у нас сейчас не хватает. Погибли саперы, - ты знаешь.
Комбат мрачно качает головой.
- Тут куда ни кинь: всюду клин. Против нас два полных батальона и высоты им край нужны. По сути, сейчас мы ведем бои "за домик лесника", а крови льется больше, чем под Дебальцево. Но это неспроста: высоты на Бахмутке, - стратегически важная позиция.
- Ну да, - киваю я, вспоминая карту, - если их займут, то и Кировск не удержать.
- Да что там Кировск, - машет рукой комбат, - с "Полтинника" Алчевск видать. Все простреливается: и Кировск, и Брянка, и Стаханов. Если нас оттеснят, то очень плохо будет. Нам подкрепление нужно, как воздух.
- Набрать бы россиян человек полста, - мечтательно тянет Фокстрот.
- Выходит, нападение на нас было не случайным? Они передний край прощупывают?
- Они его давно...прощупывают. - Соглашается ротный. - Готовят что-то.
(Ротный оказался пророком: 7 июня, проведя накануне разведку боем, ВСУ, при поддержке артиллерии и бронетехники, предприняли наступление на поселок Желобок. Бойцы "Призрака" совместно с подошедшим подкреплением из 4й бригады отразили 5 атак, в конечном итоге отбросив противника. Однако, накала противостояния эта неудача ВСУ не снизила. Так, 4 июля группа диверсантов из того же 8го полка провела удачную операцию в тылу 4й бригады, захватив в плен четверых солдат. Еще двое отказались сдаваться и погибли в неравном бою. Два дня спустя, ночью, они же попытались просочиться через боевые порядки 6го Казачьего полка, но умылись кровью. ДРГ было обнаружено и попало под шквальный пулеметный огонь, потеряв, судя по многочисленным пятнам крови и следам волочения несколько человек раненными и убитыми).
- А ты везучий, - взгляд комбата задумчив.
- Угу: только приехал и сразу в самую жопу попал.
- Это да, - смеется он, - но ведь живой и ходишь уже. Седой, кстати, тоже на ноги встал.
- А Бен?
- С ним худо.
- Ну что, Норман, не хочешь со мной снова на "Полтинник" сходить? Только уже пешком. - Подкалывает Фокстрот.
- Хочу, конечно. Как на ноги толком встану, так и пойдем.
Фокса и Доброго буквально передергивает и это не удивительно: гражданский, получивший ранение на боевом задании, в составе группы, далеко не самая удачная шутка. У мужиков из-за меня реально могут быть неприятности.
- Нет уж, нет уж, давай-ка больше не надо! - Заявляют они хором.
Гл. 12
Фокстрот и Добрый, помня мою просьбу, привезли целую пачку книг: Нортон, Берроуз, Хаггард, - что нашли. Все издания начала и середины 90х, все это я, кажется, когда-то уже читал и теперь, листая, удивлялся, как мог находить интересной подобную муть. Ни глубины замысла, ни красоты повествования, ни языка...хотя последнее, скорее всего, от паршивого перевода. Так что чтение отвлекало мало, а мысли лезли в голову все больше не веселые:
Да, понятно, что людей не хватает, но их всегда не хватало. Дебальцево, к примеру, брали, уступая противнику числом в полтора, если не в два раза, но справились. Два года "минской хитроплановщины", показухи с бесконечными липовыми "перемириями", "режимами тишины" и намеренного вытеснения из армии людей, желающих сражаться, а не просто получать довольствие и брать "под козырек" сильно снизили боевой дух войска. Да, бойцы держат позиции, они дерутся и будут драться дальше, потому, что другого выхода у них, собственно, нет, но вот инициативность, без которой немыслима победа, у них основательно купировали. Потому ДРГ противника и ведут себя так нагло.
Да, я понимаю проблемы батальона с саперами, но черт побери, в условиях подобной войны саперы решают очень многое и жизненно необходимы армии. Мало ли хороших специалистов, которые могли бы организовать обучение? Создайте школу, две, десять. Предложите людям, которые в них пойдут, повышенный оклад, наконец. Это, понятно, упрек не Доброму, а скорее бригаде и корпусу. Поговорив с бойцами я, с удивлением, обнаружил, что знаю о минных заграждениях больше чем люди, год - полтора безвылазно просидевшие на передовой. Нам, в свое время, прочитали перед отправкой очень неплохой, хоть и краткий, курс, провели ознакомительные полевые занятия. У мужиков ничего подобного не было, а ведь безграмотность в основах подобных вопросов автоматически означает потери. То же и с полевой медициной.
Да, армия ЛНР много тренируется, выезжает на полигоны, военные лихо десантируются с идущей в наступление "брони", разворачиваясь перед фронтом "условного противника". Все строго по уставу и очень круто! Есть что показать различным военным инспекциям. А как насчет менее зрелищных, но куда более нужных в таком вот вялотекущем противостоянии военных дисциплин? К примеру, тактики малых групп на пересеченной местности, топографии, связи, контрснайперских действий в подразделениях уровня взвода или даже отделения в обороне, той же медицины, основ маскировки? На войне выживает тот, кто постоянно учится.
Вероятно, что-то из этого я проговорил вслух, потому что мне, вдруг, ответил мой сосед по палате, здоровенный хмурый мужик с бритым наголо черепом и лицом, заклеенным пластырем.
- А не все хотят учиться, - сказал он. - С тех пор, как в армию стали зарплатчиков набирать, с этим туго. Учеба ведь как бы тоже работа, а лишнего работать кто захочет? Не поверишь, но до смешного доходит: я, к примеру, пулеметчик, причем хороший, и меня часто разным взводам в усиление придают, так что я всяких повидал. Есть нормальные, а есть вообще никакие. Я раз уходил с передка и оставил на позициях свой пулемет, на сутки. Ночью кипеш случился, так из него даже никто не выстрелил: палили из автоматиков своих. Ну, ты понимаешь, какая сила в ночном бою пулемет, а его не использовали. Когда я спросил, почему, они мне знаешь что ответили? "А мы не хотели его потом чистить". Б... ! Тут вопрос их жизни, а они за то, как откосить от работы думают. Я им говорю: "Вы дебилы? Я бы сам его почистил, только воюйте". Вот так вот. Не, я сам в армию за зарплатой пришел, не скрываю, но я дело свое волоку и воевать буду, потому что вот он, мой хутор рядом. Куда я со своей земли уйду?
- А в Россию? - Задаю я провокационный вопрос.
Сосед отвечает совсем уж непечатно.
Меня ранило в прошлую пятницу, а теперь настала суббота. Швы зажили на столько, что я уже ходил без проблем и слух почти восстановился, так что я решил предпринять вылазку в находящийся рядом с больницей городской парк. Стаханов по праву гордится своим парком, расположенным возле озера, ухоженным и обустроенным. Он здорово напоминает питерский ЦПКО, только меньшего размера, разумеется.
Было около шести вечера и опустившееся к кронам деревьев солнце окрашивало мир в легкий оттенок пурпура. На площадке возле бронзового Стаханова катались на роликах девчонки с распущенными волосами, народ чинно гулял по аллеям, из дверей кафе доносилась музыка, работали аттракционы: весь старый добрый советский набор, от карусели с лошадками до "ромашки" и громадное колесо обзора поднимало ввысь парочки и смеющиеся компании. Я был одет в гражданское (спасибо Лене) и ничем не выделялся, затерявшись в праздной толпе.
Парк буквально звенел детскими голосами. Повсюду виднелись мамаши с колясками в сопровождении молодых отцов, карапузы постарше возились на детских площадках. Это - посев военных лет, словно спешащий заменить унесенных смертью. И трудно было поверить, что всего в десятке километров от этих качелей и песочниц, от беззаботной детворы и девушек в легких платьях, каждый день гаснут огоньки человеческих жизней. "Тонкая красная линия" фронта прогибается, но стоит, чтобы здесь люди могли жить более-менее нормально, любить, растить детей. Звучит как каламбур, но жизнь - единственное, за что стоит умирать.
Девиз комбрига Мозгового: "Не бойся за шкуру, бойся за честь" сейчас, пожалуй, не актуален, а если актуален, то далеко не для всех. Сегодня Донбасс сражается именно за свое выживание, припертый к стенке, утративший иллюзии, он будет сопротивляться и дальше, потому, что другого выхода просто нет. Кто хотел уехать: в Россию, на Украину, куда угодно, - тот давно уехал, остались те, кто уезжать не хочет или не может и отступать им некуда, как моему соседу - пулеметчику, у которого "родной хутор за спиной".
Не совсем понятно, за что сражаются солдаты ВСУ. Ради чего они точно также умирают каждый день, и в Полтаву, Тернополь, Днепропетровск едут гробы и калеки? За "единакраину", которой больше нет? Из ненависти ко всему русскому? По приказу? Или просто за зарплату военнослужащего, поскольку по ту сторону окопов, как и по эту, для многих не нашлось другого дела? Не знаю, но противостояние давно уже идет без всякой надежды на прогресс для любой из сторон.
Нынешняя фактическая ситуация на фронте в шахматах обозначается термином "цугцванг", то есть когда любой ход игрока ведёт к ухудшению его позиции. По хорошему, Украина утратила реальную возможность достичь военной победы еще осенью 14 года, а повстанцы Донбасса - весной 15го и без крупного постороннего военного вмешательства со стороны НАТО или РФ (или полного отказа России от поддержки республик, на что надежды еще меньше) кардинально изменить военную ситуацию не удастся. Тогда зачем очередные "волны" мобилизации в ВСУ кидают и кидают свежее мясо на разделочную доску войны?
Гл. 13
Я выписался из больницы 8 мая. Кардан с утра подкатил за мной на машине, и мы отправились в частный сектор Стаханова, где проживает в собственном доме один из бывших ротьных командиров 4й бригады Серега Пират, гостеприимно согласившийся приютить нас до отъезда. Я был наслышан о нем заочно, от товарищей, служивших у Пирата под началом. Его характеризовали как отважного, толкового и порядочного командира. При личном знакомстве он ни разу не разочаровал, а даже наоборот, произвел очень серьезное впечатление: крепкий мужик, про таких говорят "основательный", не просто физически сильный, а харизматичный. Такой да, может поднять в атаку. И при этом Сергей оказался очень простым в общении и сердечным человеком. Судьба его вполне обыкновенна для командира ополчения: уроженец Стаханова, отслужил срочную в морской пехоте, работал на шахте, затем служил в милиции, в СОБРе. Выйдя в отставку перебрался в Киев, неплохо зарабатывал и, в одночасье, все бросил, когда "началось". Твердый моральный стержень, характерный для добровольцев первой волны, не оставил места для сомнений и Серега стал Пиратом: бойцом ополчения, командиром группы, ротным...
Потом такие люди стали не нужны, даже нежелательны в армии, и его потихоньку выжили. Это был общий процесс: из ВС республики вычесывали тех, кто мог бы иметь собственное мнение по тем или иным вопросам и смелость его отстаивать. Полагаю, тенденция была связана с "минскими" планами по запихиванию ЛДНР обратно в Украину. Запихивания не получилось, главным образом по вине самого же Киева, но Пират остался не у дел. Теперь он занимается собственным маленьким бизнесом и чего-то ждет, как и множество других бывших ополченцев, как и я сам, собственно.
Каким же наслаждением было забраться в душ! Толком помыться пока не получалось: швы только-только зарубцевались, но я все же смог соскоблить с себя запах больницы, вместе с дыханием смерти, еще ощутимым на коже.
Дальше мы сидели с Пиратом, его женой, Леной, Карданом и еще несколькими бывшими бойцами их роты на веранде, а когда стемнело, - на кухне. Хороший вышел вечер, и грустный, потому, что были поминки. Накануне попал под обстрел 31й блокпост. Прямым попаданием мины убило взводного с позывным Кот. Я его не знал, к сожалению, а ребята вспоминали, смотрели видеозаписи, рассказывали всякие истории про него и общих знакомых.
А утром было 9 мая, День Победы, наверное, главный праздник в Республиках. Мы решили не ездить в Луганск на большие официальные торжества и парад, а остаться в Стаханове и, пожалуй, не прогадали: официоза нам и дома хватает. Около девяти утра народ собрался на площади у памятника Стаханову и соседних улицах. Тут были все, от мала до велика. Шествие "Бессмертного полка" и в Питере производит мощное впечатление, но здесь оно сильнее в разы, потому, что для местных жителей война - не прошлое, а настоящее и люди на портретах такие же, как и те, что эти портреты несут. Связь времен ощущается просто физически и праздник, действительно, общий, со слезою на глазах и пропахший порохом, ведь Стаханов последний раз обстреливали 7го, позавчера, были жертвы среди гражданских... А люди идут, течет река лиц, фотографий, знамен и цветов. Идут семьями и у каждого на груди знак памяти и борьбы, - георгиевская ленточка. Я сам никогда не носил ее в России, но здесь надел с гордостью, как символ несломленного достоинства моего народа.
На площади митинг возле гранитного Ленина, глядящего с постамента куда-то поверх тысяч голов в одному ему видимые дали. Гремит музыка, и шествие движется дальше, к "вечному огню", где замерли в почетном карауле школьники в военной форме. Живые цветы устилают гранит. А затем музыкальная трансляция смолкает, толпа расступается, и по площади слитно гремят солдатские берцы. Казаки 6го отдельного полка имени атамана Платова маршируют под развернутым знаменем. Ряд за рядом, с автоматами на груди, в кубанках с красным околышем, они печатают шаг, и десятки луженых мужских глоток поют, вернее, выдают маршевым речетативом:
День Победы, как он был от нас далёк,
Как в костре потухшем таял уголёк.
Были вёрсты, обгорелые, в пыли,
Этот день мы приближали, как могли.
Я всякого повидал, но тут, не скрою, на глаза навернулись слезы. Эти люди только вчера были в бою и, вероятно, завтра вновь пойдут навстречу смерти, но сегодня их день: они платят высшую цену за свое право идти по этой площади, отмечать этот праздник, петь эту песню на том языке, на котором ее нужно петь, в конце концов, быть собой, а не кем-то, кем их хотели сделать. Стоило оно того? Как гласит пословица наших бывших врагов, немцев: "Ничего не потеряно, пока не потеряна честь". Прав все же был Мозговой: честь дороже шкуры.
У входа на главную площадь замерла бронетехника, облепленная ребятней, казаки показывают всевозможные образцы вооружения. Детям интересно, а взрослым нет - насмотрелись. Очень много людей в военной форме: это не только военнослужащие, но и все, кто воевал. В этот день бывшие бойцы Народного Ополчения вновь надевают свои камуфляжи, "горки", боевые награды. Мы не исключение: Кардан в своем обычном "криптексе" и с ополченческим крестом на груди, Лена, раньше служившая военной телефонисткой, в камуфляже старого образца, тельняшке и берцах смотрится как Солдат Джейн, уже напинавшая задницу всем плохим парням и отрастившая волосы. Пират, и так красивый мужик, сейчас, в новеньком "койоте", лихо заломленном черном берете и с гроздью наград на груди, вообще выглядит крайне импозантно. Со мной было сложнее: мой "бекас" оказался весь выпачкан в крови и саже, а кепи вовсе сгорело. Форму отстирали, но высохнуть она еще не успела. Вместо нее Пират выдал мне слегка потрепанную "горку" с камуфляжными вставками. Берцы я кое-как отдраил: они не сильно пострадали, только подметки обгорели слегка. Оставался вопрос, что поддеть снизу? Моя черная футболка, распоротая и задубевшая от крови, превратилась в тряпку, запасная, синяя, от формы нашего аварийно-спасательного подразделения, плохо сочеталась по цвету. Меня, признаться, это не сильно волновало, но Серега, аккуратист до мозга костей, поморщился и, подумав, подарил мне защитного цвета майку с воротом под самое горло и белой надписью PRIVATE COMPANY code: 293-68/JB-61A. По его словам, это форменная майка наемников из польской ЧВК, взятая среди вещей, брошенных "евроинтеграторами" в Луганском аэропорту.
- Носи, - сказал, Пират, - тому поляку она все равно уже без надобности.
После торжественной части народ потянулся кто куда, большинство в сторону городского парка, а мы целой компанией засели на веранде кафе возле памятника воинам-афганцам. Культурно выпивали. К нам присоединился Рома Хаус, еще один бывший командир отряда ополченцев - Саша Коммунист с женой, Гюрза, женщина - снайпер и ее муж, мехвод БТР.
- Познакомься, - сказал мне Рома, - вот это Птах, человек еще более удачливый, чем ты, а я таких мало знаю. Ему в лоб попала граната из подствольника, а он, как видишь, жив и здоров.
Тот, смеясь, снимает кубанку: через весь лоб идет косой шрам, словно от сабельного удара.
- Не взорвалась? - Интересуюсь я.
- Отрикошетила, а потом уж взорвалась.
- Чудеса случаются.
Из кафе поехали к чьим-то родственникам, замечательным и очень гостеприимным людям. Шашлык уже дымился на шампурах, салаты заполняли всевозможные емкости. Стол накрыли во дворе, прямо на траве, застеленной скатертями. Я, из предосторожности, пил гранатовый сок, остальные кому, что было по вкусу, но пьяных не было. Зато, люди как-то отмякли душой, и даже тема войны в разговорах не всплывала. Говорили о жизни в мирное время, о знакомых, о работе здесь и в России (хозяин дома работает в Москве), да вообще обо всем и ни о чем, как водится в доброй компании. И лишь когда сумерки уже сменила ночная темнота, компания потянулась по домам.
