Павел Захарович Смирнов проснулся необычно поздно, в десятом часу. Впрочем, куда ему, пенсионеру спешить. Кряхтя, он распрямился во весь свой почти стодевяностосантиметровый рост, потянулся, вздохнул... и почувствовал себя необыкновенно свежим, отдохнувшим. У него возникло желание немедленно что-то начать делать. Но увы, делать-то было фактически нечего. Он, большую часть жизни проживший в своем частном доме так и не мог привыкнуть к городской квартире - ни дров наколоть не надо, ни печку топить, ни с огородом возиться. Эх, мог бы он еще поработать, но кто же его шестидесятитрехлетнего сейчас куда-то возьмет. Вон молодые себе работу найти не могут...
Павел Захарович на скорую руку пожарил яичницу, позавтракал... и стал без дела слоняться из одной комнаты в другую. Им с женой и сыном дали эту двухкомнатную квартиру в советское время, взамен попавшего под снос дома, который строил еще дед Павла Захаровича. Хоть и считается согласно статистики, что женщины в России в среднем живут заметно дольше мужчин, но в семье Смирновых все вышло вопреки статистики. Умерла Светлана, жена Павла Захаровича рано, едва выйдя на пенсию. И остался он один доживать свой век вот в этой "двушке". Сын съехал от родителей еще в девяностых. Окончив техникум, Тимофей занялся бизнесом, стал торговать удобрениями, саженцами и прочими сельхозвещами. Тогда же он женился и купил в их городишке аж трехкомнатную квартиру и вроде бы зажил неплохо. Но тут грянул дефолт, торговля сына заглохла и с тех пор, вот уже более десяти лет он так и не мог по настоящему "встать на ноги". Да какое там "на ноги", иной раз Тимофей оказывался на такой мели, что не мог оплатить коммунальные платежи за ту трехкомнатную квартиру. За деньгами он прибегал, конечно, к родителям. Павел Захарович в таких случаях страшно ругался, ну а мать... мать жалела единственного сыночка и втихаря подбрасывала. После смерти жены Павел Захарович решительно пресек дотации сыну, тем более и сам вышел на пенсию. Конечно, у него имелись совместные с женой накопления и сын, зная о них, неоднократно предлагал отцу, что неплохо бы "разбить копилку", и тогда он наверняка смог бы, наконец, "подняться". Но отец не мать и на эти уловки не велся, разве, что иногда баловал подарками внука, а сыну и тем более его мотливой жене он денег не давал.
Павел Захарович походил, посмотрел на развешанные по стенам семейные фотографии, прибрался в квартире и начал собираться в магазин за продуктами. Тут и заиграл мобильник, на котором высветился номер сына. У Павла Захаровича сомнений не было - сын со снохой ждут не дождутся его смерти, чтобы и "копилку" прибрать, и родительскую квартиру продать. Он даже не обижался ни на Тимофея, ни на сноху, потому что не сомневался - ждать им придется весьма долго, потому что Павел Смирнов на здоровье никогда не жаловался и даже за все свои годы не удосужился завести карточку в поликлинике - не было необходимости. Разве что машина переедет, или шпана вечером в подворотне голову проломит - не убьют, так приблизят конец. Но Павел Захарович при переходе проезжей части был крайне осторожен, а что касается шпаны... Он и сейчас один вполне мог с парой мазуриков справиться, а один на один тем более. Ширина его плеч и размах рук до сих пор позволяли с такой силой наносить удар, что не каждый тренированный боксер так ударит.
- Батя, ты как нормально?- раздалось в трубке.
"Не дождетесь",- подумал в ответ Павел Захарович, а вслух ответил:
- Нормально.
- Слушай, поговорить край надо. Я заеду к тебе?- голос сына выдавал нешуточную озабоченность.- Ты сегодня дома, никуда не пойдешь?
- Только в магазин схожу, а так никуда. Заезжай, раз нужда есть,- не скрывая недовольства, отвечал Павел Захарович, предвидя, что тема разговора будет обычной: батя, дай денег.
Машина сына, старый "Фольксваген" появился где-то через час. Сын с порога начал демонстрировать заботливое радушие: как живешь, как здоровье и т.д.
- Все хорошо, зачем пожаловал?- не стал "раскланиваться" в ответных реверансах Павел Захарович.
- Как зачем, тебя проведать,- продолжал "ваньку валять" сын.
- Перестань, я твой отец и знаю тебя столько лет, сколько ты живешь. Давай выкладывай, что там у тебя опять стряслось?
Сын помялся, погримасничал, явно собираясь с духом. Отец терпеливо ждал, пока он созреет. Наконец, сын начал излагать:
- Бать, помнишь, я тебе говорил, что кредит в банке взял и на него товар купил, стройматериалы и торговать начал...
- Прогорел что ли, как тогда с удобрениями?- перебил, высказав очевидную догадку отец.
- Да не то чтобы прогорел... Кинули меня... азеры. Я у них вагонку покупал, а они мне под видом сухой, ту что под дождем где-то полежала всучили, или из сырого леса сделанную, целых два вагона.
- А ты что без глаз, или пьяный был, когда принимал? Сам не петришь, меня бы позвал, я ж плотник как-никак, и тебя вроде учил чему-то. Забыл что-ли, сырую доску от сухой не отличишь!?- повысил голос отец.
- Да все я отличаю. Но они же, гады, сырую внутрь вагонов положили, а у входа сухая была, я ее и увидел, подумал что и дальше такая же. А оказалось, что подмоченной где-то 80% от всего количества. Вот так.
- Ну и что, просуши, которая чернеть начнет, отбеливателем обработай,- посоветовал отец.
- Да понятно все, но ждать некогда, пока она просохнет, срочно кредит в банке гасить надо. Я-то думал, вагонку сразу продам, заранее с покупателями оптовыми договорился. Думал, что деньги к сроку будут. А сейчас во как вышло. Бать выручи, я ведь кредит под залог своей квартиры взял, уже с отчаянием в голосе говорил сын.- Заберут ведь квартиру, бать. Ладно, я на улице окажусь, Ириша, ты всегда ее не любил, Сашка внук твой без крыши над головой останется. И тогда нам ничего не останется как к тебе всем семейством на житие заявиться... Помоги бать.
В комнате повисло тягостная тишина.
- Сколько денег надо?- наконец сумрачно изрек Павел Захарович.
- Миллион рублей,- сказал, как выдохнул сын.
- Сколько!?... Ну ты даешь, у меня столько нет... А квартира ваша... она же гораздо дороже стоит. Как же они ее заберут?- недоверчиво рассуждал отец.
- Очень просто батя. Заберут, продадут, а лишку мне выплатят. Но я-то с семьей без квартиры останусь. Бать, мне ведь от тебя не весь миллион нужен, хотя бы полмиллиона дай, или триста-четыреста тысяч. У меня ведь и своих немного есть и Иришина родня поможет, тысяч сто дадут. Но без твоей, бать, помощи - никак. Пойми бать - край пришел. Я ведь у тебя бабки не на заграничную поездку прощу, я чтобы квартиру из залога выкупить,- продолжал с отчаянием упрашивать сын.
Павел Захарович задумался. Отказать, как он делал уже не раз? Нечего на родителя-пенсионера свои долги перекладывать. Ни он сам, ни его жена-покойница у своих отцов и матерей не побирались, более того сами им помогали. Так-то оно так, но, похоже, Тимка на этот раз влип серьезно и действительно может потерять квартиру.
- Когда тебе деньги нужны?- спросил отец, не переставая размышлять и оценивать ситуацию.
- Крайний срок через два дня и ни днем позже,- в глазах сына затеплилась надежда.
- Понятно... А с этими азерами, ты с ними говорил? Может, они тебе денег подкинут, раз с тобой так поступили?- вдруг, как ему показалось, нашел выход из положения Павел Захарович.
- Да что ты, батя, какое подкинут. Этот азер, когда я ему позвонил и про ту вагонку рассказал, только посмеялся в трубку и даже встретиться со мной не захотел. А когда я стал грозить, что всем оптовикам на рынке расскажу как он меня кинул... Знаешь, что он мне сказал?- Тимофей замолчал, достал пачку сигарет и нервно закурил.
Павел Захарович подождал, пока сын сделает несколько затяжек и негромко "подтолкнул":
- И что же он тебе сказал?
- Говорит, только попробуй, тогда ни твоей жене, ни твоему сыну не жить. А если и дальше будешь звонить на нервы действовать, мои братья тебя самого на лоскуты порежут, и никто их даже здесь судить не будет. Так что утрись и молчи,- Тимофей вновь затянулся сигаретой. - - Как же так... без году неделю как приехали и так беспредельничают. Не может быть, врет он все, пугает, на понт берет,- не верил сыну Павел Захарович.
- Врет - не врет, а своей семьей я рисковать не хочу. И если тебе на меня и Иришу плевать, то хоть внука своего пожалей, ты же вроде любишь его. А на азера я все одно заявлять не буду, да и нечего мне ему предъявить, сам лопухнулся. И отомстить ему я никак не могу. Сам знаешь, Кавказа все боятся, и ментура, и прокуратура, никто с ними связываться не захочет. Да чего там, правительство, сам президент, мне кажется, их побаивается. Недаром же спортсмена этого, Мирзаева отпустили, хоть он и убил русского парня, который его вообще не трогал. Чистое немотивированное убийство, а диаспора на дыбы встала и все начиная от ментов и кончая судом и прокуратурой в штаны наложили - убийство по неосторожности. И это какое громкое дело-то было, да еще в Москве. А тут у нас если мою семью того... Да в нашем районном суде все уже давно на корню куплены. Они присудят несчастный случай, даже если моя жена будет до смерти изнасилована, а у сына голову отрежут,- Тимофей вновь замолчал, затягиваясь сигаретой, его руки дрожали.
- Так, говоришь, все их боятся?- задумчиво, то ли спросил, то ли констатировал факт Павел Захарович.
- Да, все... будто сам не знаешь. Бать, ты только героя из себя не изображай. И в ваше советское время их боялись. Я от твоих ровесников не раз слышал, как в Армии в те годы несколько кавказцев, целые роты в страхе держали, на колени ставили. Ну и сейчас то же самое, только масштаб побольше, не роты, а полки, целые города под ними,- Тимофей докурил и раздавил остаток сигареты в пепельнице.
- Не правда, брехня!- заговорил повышенным тоном Павел Захарович.- Не боялись мы их, когда молодыми были, никто их не боялся, ни солдаты, ни офицеры. Я служил в полку, который почти на половину из азеров состоял, и не мы их, они нас боялись...
2
Нахабино - это поселок в ближнем Подмосковье, который в советское время именовали неофициальной столицей инженерный войск. Здесь, на территории бывшей помещичьей усадьбы располагался НИИ инженерный войск, в котором разрабатывали и испытывали новейшие боеприпасы и прочие вооружения, поступающих на оснащение отечественных инженерный войск: мины, фугасы, пантоны, гусеничную техника и т.д. Для обслуживания данного НИИ, рядом дислоцировали инженерный полк кадрового состава. То есть, имеющего в своем составе: две саперные роты, мостостроительную, роту инженерной разведки, роту устройства и преодоления инженерных заграждений...
В том полку в 60-х - 70-х годах имела место одна особенность, связанная с призывным контингентом. Сюда почему-то призывали много азербайджанцев. Трудно предположить какими критериями руководствовались лица ответственные за комплектование этого "подсобного" полка, основная задача которого была не боевая подготовка, а всевозможные задачи по обеспечению функционирования НИИ и его многочисленных испытательных площадок. Солдаты в том полку в основном занимались несением караульной и всевозможных дежурных служб. А в перерывах между караулами и дежурствами работали, обеспечивая проведение различных научных экспериментов. Почему же именно в этот полк призывали так много азербайджанцев? Может, кто-то из главковерхов считал, что раз полк фактически не боевой и никакой соответствующей нагрузки в Московском Военном Округе не несет, потому и призывниками укомплектовывался по остаточному принципу. И все же, почему именно азербайджанцы, а не грузины, дагестанцы, узбеки, буряты и т.д? Скорее всего тут сказывалась деятельность азербайджанских военкоматов. А для объяснения данного феномена необходимо пояснить, что представляла из себя Азербайджанская ССР на рубеже 60-х и 70-х годов.
Именно в Азербайджане в конце 60-х впервые в СССР начались санкционированные из Москвы расследования массовых коррупционных скандалов едва ли не во всех сферах жизнедеятельности республики, что нашло даже отражение в решениях одного из пленумов ЦК КПСС. Повальное воровство, кумовство, семейственность и прочие коррупционные проявления как массовое явление впервые в советской Истории проявились именно в Азербайджане. И республиканские военкоматы тоже не отставали. А чего всегда жаждали кавказцы, особенно молодые, хоть в постсоветские, хоть в советские времена? Они более всего хотели и хотят в Москву или куда-то рядом. И служить в армии они хотели только в Москве или рядом, чтобы в письмах к родственникам и потом после увольнения иметь основания хвастливо заявлять, что проходил службу чуть не в самом Кремле и поимел за это время едва ли не всех москвичек. А то, что на самом деле он служил не в Москве, а в том же Нахабино, и вся его служба прошла в нарядах и караулах, и никаких женщин в казарме и на постах он вообще не видел, разве что из кузова машины, из-под тента, когда их вывозили на работу. Про то, конечно, настоящие джигиты не говорили и не писали. Так вот, чтобы сын попал служить именно в Московский Военный Округ, семьи джигитов готовы были платить деньги, и они их платили. Ну, а в МВО, таких полков как нахабинский было немного, куда брали, не обращая внимания на национальную принадлежность призывника и степень его владения русским языком. Таким образом, где-то со второй половины 60-х годов азербайджанцы и стали массово поступать именно в этот полк. В какой-то год их даже поступило столь много, что они стали численно преобладать. Создалась настолько ненормальная внутриказарменная "атмосфера", что полк оказался не в состоянии выполнять свои нехитрые караульно-вспомогательные функции. К тому же азербайджанец или лезгин с горного аула и русский парень с глухого села, это далеко не одно и то же. Таковой русский, это чаще всего не очень воспитанный, но скромный, даже застенчивый парень, готовый выполнить любой приказ, делать любую самую тяжелую и грязную работу. Кавказец с аула, как правило, тоже невоспитанный, но его невоспитанность проявляется в крайней несдержанности, а иногда просто дикой агрессии. И приказ делать какую-нибудь грязную работу они обычно воспринимали как оскорбление. Здесь же, в Нахабино агрессия прежде всего стала проявляться и в их неадекватной реакции на женщин сотрудниц НИИ. Уборка территории НИИ, всевозможные земляные и прочие работы там делались именно солдатами. Азербайджанцы, когда мимо шли эти сотрудницы, в лучшем случае молча "пожирали" их глазами, независимо от возраста и внешности тех женщин. Но не все могли сдержаться, бросив лопаты и прочие орудия труда, они что-то выкрикивая бежали вслед, пытались остановить потрогать, назначить встречу.
Руководство института и командование полка было вынуждено отреагировать на эти животные проявления, подать соответствующие петиции наверх. В результате количество призывников из Азербайджана сократилось. Тем не менее, к маю 1970 года, когда сюда же был призван Павел Смирнов, где-то 30%-40% личного состава имело азербайджанское происхождение.
Рота устройства и преодоления инженерных заграждений, или как ее для краткости именовали рота устройства, располагалась на втором этаже двухподъездного трехэтажного кирпичного здания. Первый этаж того же подъезда занимала рота инженерной разведки. Второй подъезд и вторую половину обоих этажей занимали первая и вторая саперные роты. Третий этаж целиком занимало какое-то хитрое учебное подразделение, к полку не относящееся. Оно имело отдельный вход с противоположной стороны здания.
В ноябре 1970 года в полк как обычно прибыли так называемые специалисты с учебок, механики водители тягачей, гусенично-минных заградителей и прочей инженерной техники созданной на базе легких и средних танков. На вооружении полка имелись вся положенные по штату техника. Правда она в основном стояла в боксах автопарка и по назначению использовалась не часто, ибо как уже упоминалось, основной задачей полка была не боевая подготовка, а обслуживание НИИ. А для этих нужд из специалистов требовались разве что бульдозеристы и шофера, а в основном землекопы, плотники и прочие имеющие отношение к копке земли и работе с деревом работники. Почему призывали в полк азербайджанцев, ни к первому, ни ко второму навыков не имевших, уже упоминалось выше. А для того чтобы эти дела кто-то делал и призывали в ту же роту устройства ребят владеющих соответствующими навыками, таких как потомственный плотник Павел Смирнов. Роту чаще всего привлекали для обустройства всевозможных построек типа блиндажей, рытья каких ни будь ям, рвов, траншей на которых происходили испытания разрабатываемых в институте взрывчатых веществ. Так же силами роты устройства возводили всевозможные заграждения из колючей проволоки. Потому часто приходилось работать с деревом, как в виде бревен, так и виде досок и бруса. По этой причине здесь все же существовал некий отбор и в результате большую часть роты составляли русские провинциалы родом из лесных областей. Нерусские тоже были в основном люди лесные, как тот же татарин Мухутдинов, лесоруб из Томской области. Киргиз Темиров попал в роту чисто случайно. Он призвался из города Ош, где никаких лисов в помине не было, потому ни к топору, ни к лопате у него особых навыков не было.
Итак, ноябрь 1970 года, в расположении построена рота устройства, идет вечерняя поверка. Старшина Бояринцев, невысокий сверхсрочник лет сорока с лишком, то есть, уже предчувствующий конец своей сверхсрочной службы, читает список поверки. В числе пришедших с учебок имелось несколько москвичей и таким образом получалось, что призыв "черпаков", то есть солдат прослуживших полгода был в основном русским с добавлением Темирова и Мухутдинова, которые тоже безо всяких проблем влились в "черпачное" братство. В этом братстве волею судеб не оказалось ни одного азербайджанца, хотя в целом они составляли где-то около 20% личного состава роты. Пришедшие с учебок москвичи в общем особой погоды не делали и лидером призыва как был так и остался Павел Смирнов, рослый, широкоплечий, резкий, и в то же время худой, даже можно сказать костлявый. Но его кости были настолько крупными, а руки имели такой размах, что ого-го. Именно ширину плеч и размах рук отметил командир роты старший лейтенант Андриешин.
- Смирнов, спортом до армии занимался?- спросил ротный, когда впервые увидел в строю худого долговязого новобранца.
- Никак нет...
- Не беда, будешь от роты на полковых соревнованиях гранату метать. С твоими ТТХ, ты ее должен далеко бросить.
И Паша безо всяких тренировок с первого раза зашвырнул гранату за шестьдесят метров, заняв второе место.
Свои первые "салажные" полгода службы Паша, как и положено, пахал как папа Карло. Самые тяжелые посты в караулах, целыми ночами не смыкал глаз дневальным у тумбочки - все это он "оттащил" безропотно и без жалоб. Но вот полгода минули и он уже "черпак" и служить должно стать легче.
Старшина закончил читать список поверки и зачитывал наряд на завтра. Караулы - это в основном для "черпаков" и "годков". Паша слушает, пытаясь угадать на какой пост его поставят. Но нет, его фамилию не назвали среди заступающих в караул. Потом старшина зачитал внутренний наряд. Паша не сомневался - его назначат именно туда. Тут главное с кем попадешь в этот наряд. Если с "годком" или "стариком", тогда кранты, вся ночь твоя. Если с однопризывником то пополам, а если повезет дневалить с "салагой", тогда его... Но нет, и здесь фамилия Паши не прозвучала. Совсем непонятно... Куда же его назначат-то? Неужто в НИИ, посыльным при дежурном по институту. Да это самый что ни на есть кайфовый наряд. Ведь офицеры, что дежурят по институту, это не строевые офицеры, а военные ученые, фактически гражданские люди, правда одетые в военную форму. Но, увы, и здесь Пашу не назвали. Может быть дневальным по автопарку?... Но нет и здесь мимо. Неужели его пошлют на кухню!? Ведь не зачитанным остался только наряд по столовой. Ну что за невезуха.
Старшина начал зачитывать кухонный наряд. Туда естественно попали все "молодые" и несколько новых "черпаков" из прибывших с учебок. Паши и среди них не было. Что за черт!?... И вот, наконец, старшина назвал и его, там где он никак не ожидал:
- Старшим наряда по столовой назначается рядовой Смирнов.
Опа-на. Обычно старшим над кухонниками ставили сержанта, хоть и не старослужащего, а тут его, даже не ефрейтора, а рядового. Паша от неожиданности даже рот открыл и непроизвольно произнес:
- Как же это, товарищ старшина, я же не сержант, как же можно?
- Ты на кухню за эти полгода чаще всех ходил, все там знаешь, справишься. Наряд у тебя в основном молодежь, не опытные. Ты им и поможешь и научишь если надо. Так, что ты в кухонном деле получше любого сержанта будешь,- старшина захлопнул папку со списком поверки и наряда и привычно скомандовал.- Ррравняйсь, смирнооо, рота для отбоя рразойдись!!
3
Кухонный наряд в полковой столовой вне всякого сомнения самый тяжелый в физическом плане. Но и здесь работа неодинаковая. Самым престижным у кухонников считалось попасть помощником хлебореза. Далее по степени трудности шла работа "официантов", то есть рабочих в зале приема пищи. Сюда, как правило, попадали "черпаки" и те из "годков" которых в качестве наказания законопатили в кухонный наряд. Далее шел овощной цех. Здесь удел нарядчиков начистить на весь полк картошки, лука, моркови и т.д. На том же уровне варочный цех. В обязанности "варочников" входила заправка и переноска тяжеленных термосов с жидкой пищей и всевозможными кашами, отправляемых на дальние караулы. Ну, и самым не престижным считалось попасть рабочим в посудомоечный цех. Их удел перемыть горы грязной, жирной посуды после ужина, завтрака, и обеда всего личного состава полка. То есть, несколько сотен тарелок, мисок, кружек, кастрюль, ложек, вилок, черпаков. Перемыть в горячей, обжигающей воде. Естественно, в посудомойку попадали, как правило, салаги. Многие из них вообще никогда не мыли посуду, а старшему наряда надо заставить их продуктивно и качественно работать, так чтобы посуда после них была абсолютно чистой, без признаков жира. Ко всему, следить чтобы рабочие при этом не ошпарились горячей водой, не поскользнулись, не упали на скользком кафельном полу, не проломили себе ненароком головы о тот же пол или металлические стеллажи.
У Паши именно с посудомойкой сразу наметились проблемы. Он как и положено по неписанным армейским правилам направил туда одних салаг, среди которых оказалось несколько свежепризванных азербайджанцев, а старшим поставил москвича, пришедшего с учебки. Азербайджанцы посчитали такую работу унижением своего достоинства, ибо по их ментальным понятиям мыть посуду это недостойное мужчины занятие. Старший по посудомойке уже после ужина прибежал к Паше и начал жаловаться:
- Эти чурки мыть посуду отказываются!
- Ну, так дай одному по е...лу, самому борзому. Ты же как -никак полгода прослужил, а салажня против тебя залупается,- искренне удивился такому "раскладу" Паша.
- Не могу я... они так смотрят... они же сразу все вчетвером на меня кинутся, они же не наши, они всегда друг за друга стоят. Ты мне лучше других молодых вместо них дай,- с дрожью в голосе попросил москвич.
- Ладно, пойдем разберемся.
Паша в своих сапогах сорок пятого размера, вразвалку зашел в посудомойку и узрел следующую картину. Над корытом с горячей водой с одной стороны на огромном столе горой навалена грязная посуда, а с другой на стеллажах аккуратными стопками уложена вымытая. Над корытом корпели шестеро человек вместо десяти, пятеро из которых являлись славянами и один молдованин. А на лавке у окна сидели четверо азербайджанцев, явно демонстрируя, что их эта посудомоечная работа никак не касается. Они о чем-то переговаривались на своем языке. Даже достаточно флегматичный Паша буквально взорвался. Чтобы так себя вели салаги, только что прошедшие "курс молодого бойца". Да он сам всего полгода назад на их месте пахал как зверь в этой посудомойке, а эти!!!...
- Вы что, совсем оборзели, салажня!?- заорал Паша.- Скачками к корыту и пока посуда не будет перемыта никаких перекуров!
По всему, азербайджанцы в достаточной мере не поняли всего значения пашиных слов. Они были не бакинцы, а призывались из аулов и потому не в достаточной мере владели русским языком. Но вид этого долговязого русского был настолько впечатляющ, что они мгновенно вскочили со скамейки. Один из них, видимо примеряющий на себя роль лидера, толстомордый, явно старше остальных по возрасту попытался что-то возразить. Паша сразу определил именно в нем "самого борзого" и выбрал в качестве примера для "наглядной агитации". Он схватил его за ворот хе-бе своей клешней и резким рывком швырнул по направлению к корыту. "Лидер", не удержавшись на ногах, доскользил до него на животе по далеко не чистому полу. Когда же поднялся, его рабочее хе-бе было мокрым грязным и липким. Для остальных бастующих этот наглядный пример послужил инструкцией к действию - они дружно поспешили к корыту и, опасливо оглядываясь на Пашу, включились в общую работу.
Больше проблем с посудомоечным цехом у Паши не возникло до самого конца наряда, но инцидент на том не был исчерпан, ибо имел продолжение. На следующее утро к нему вдруг подошел Аскеров, рослый азербайджанец из ОРМ...
ОРМ - это объединенные ремонтные мастерские. Подразделение насчитывавшее где-то два-три десятка солдат и сержантов, успевших на гражданке худо-бедно овладеть специальностями автослесарей, аккумуляторщиков, токарей, фрезеровщиков, жестянщиков и т.п. В их задачу входил ремонт различной полковой техники, в первую очередь автомобильной. Каким уж там автослесарем был тот азербайджанец, но в ОРМ он был единственным представителем своей нации. Скорее всего, он был бакинец, так как в отличие от своих аульных соплеменников хорошо говорил по-русски. Чем он еще выделялся, так это физическими данными. В строю ОРМ он стоял на левом фланге намного превосходя ростом остальных ремонтников. Когда он подошел в умывальнике к Паше, оба с голыми торсами - они оказались одного роста. Но азербайджанец в отличие от худого Паши был, что называется, еще с гражданки хорошо откормлен. По всему, ни его родители, ни более далекие предки никогда не знали не то что голода, но и даже недоеда в военные годы, что на остальной территории СССР было делом обычным. Кавказ умудрялся никогда не голодать, ни в царские, ни в советские времена, в то время как голод случался даже в таких житницах как Украина и центрально-черноземный район, Казахстан, не говоря уж о постоянно недоедающей Средней Азии.
Так вот, азербайджанец был явно тяжелее Паши, килограммов на десять-пятнадцать и, видимо, не сомневался в своем физическом превосходстве, над этим русским, костлявым и, казалось, едва не теряющим свои огромные сапоги, болтающиеся на тощих икрах. Ко всему азербайджанец из ОРМ и по сроку службы превосходил Пашу, он был годком. Они стояли друг против друга оба высоченные, русский веснушчато-белокожий, жилистый с выступающими ключицами и ребрами и азербайджанец, смуглый мускулистый.
- Ты зачем моего земляка обижал... аа!?- с места в карьер начал наступать азербайджанец.
- А в чем дело?- Паша несколько смутился, не зная как реагировать на неожиданную "предьяву" здоровенного азера, которого в ОРМ побаивались даже "старики".
- Ты свой поганый рот не открывай пока я тебе не разрешил. Еще раз моих земляков тронешь, я тебе твой глаз вырву. Понял?- вопрос прозвучал зловеще.
Паша молчал, исподволь самопроизвольно собираясь в тугой монолит.
- Чего молчишь, говорить разучился? Так я тебя научу, хочешь по-русски, а хочешь и русский забудешь.
С этими словами азербайджанец звучно ударил Пашу кулаком по его широкой с выпирающими ключицами груди. Паша качнулся назад, но устоял. И тут же весь его флегматизм сразу как испарился - его ударили, и он рефлекторно ответил с разворота и так же по груди, по мускулистой, выпуклой груди, но ударил не кулаком, а ладонью. Тем не менее удар тоже получился жестким, звучным - словно молотом по наковальне... Только "наковальня" на поверку оказалась не прочной. Азербайджанец отлетел к стене умывальной комнаты и медленно сполз по ней вниз, присел на корточки и тихо жалобно заскулил, растирая место куда буквально впечаталась ладонь Паши:
- Ай-ай... больно ай... зачем так бьешь? Я просто поговорить хотел... ай больно...
Никто из однопризывников из ОРМ не пришел на помощь Аскерову - ведь в данном случае уже имела место другая градация, не по призывам. Азербайджанцы не признавали такое деление, они делились по признаку азербайджанцы и все остальные. Но то оказалась палка о двух концах и к ним относились так же.
Как это ни может показаться странным, долговязый светловолосый Паша Смирнов изо всех однопризывников ближе всех сошелся с маленьким черноволосым киргизом Темировым. Почему-то для него с ним было интереснее, чем с высокомерными либо чересчур "домашними" москвичами, такими как Федоров или Веселов, или с куркулеватыми выходцами с нижегородчины Рожковым и Кузнецовым. Темиров так же как Паша бесхитростно и безропотно продолжал тащить службу и вторые полгода - что приказывали делал старательно, качественно. Паше даже его иногда становилось жалко. И в тот памятный кухонный наряд он даже в знак особого расположения к Темирову определил его на самую престижную и чистую работу - помощником хлебореза. Но в декабре, совершенно неожиданно Темиров и сам попал едва ли не на самое выгодное для солдата место в казарме - он стал каптером. Чтобы солдат с самого начала службы не выказавший никаких способностей к хитроумию занял столь хитроумную должность... тут должно фантастически повезти. Темиров по жизни не был везунчиком, но здесь ему повезло, сыграло роль невероятное стечение обстоятельств.
Вообще-то каптером в роте устройства уже более полугода являлся годок, азербайджанец Гусейнов. Вот он полностью отвечал расхожему мнению, каким должен быть каптер: хитрый, оборотистый, хозяйственный, умеющий ладить со старшиной. Кроме перечисленного "джентельменского набора", Гусейнов имел тесные знакомства с севшими на хлебные должности земляками в полковой продовольственной и вещевой службах. Благодаря последнему обстоятельству он имел более чем доброжелательные отношения со старшиной. Пожилой сверхсрочник был обременен немалым семейством, а денежное довольствие имел "кусковское", то есть не большое. Да и старшинская должность это не продовольственный или вещевой склад, с которых сидящие там сверхсрочники могли кормиться. Так вот, подкармливал старшину не кто иной как Гусейнов. Он через земляков каким-то образом доставал старшине бесплатно мясо и тушенку с продсклада. За это старшина позволял Гусейнову то, что не позволял никому. Каптер один из немногих кто регулярно ходил в увольнения, никогда не нес службу ни в одном наряде. Более того, он даже не присутствовал на вечерних поверках, не ходил на зарядку. Таким образом, этот годок жил в казарме куда вольготнее старослужащих, и все благодаря покровительству старшины. Казалось, что он спокойно без особых забот просидит на своем непыльном "насесте" до самого дембеля. Но тут Гусейнову крупно не повезло с ротным.
Ротному, старшему лейтенанту Андриешину, в том 1970 году исполнилось 28 лет. Офицером он стал, поступив в училище после годичной службы в войсках и кончил его позже своих ровесников поступивших со школьной скамьи. Естественно, он спешил наверстать упущенные годы и служакой был крайне ревностным. Однако Андриешин имел некое качество, фактически ставившее крест на его успешной карьере - он обладал патологической способностью никому не нравиться, ни начальству, ни подчиненным. Он был, что называется, прямым как дышло, абсолютно не способным ни согнуться, ни прогнуться. В общем, тяжело ему приходилось по жизни, как и с ним всем окружающим. Андриешин принял роту чуть более полугода назад, и первое время старшине удавалось прятать от него своего "кормильца". Но бесконечно водить за нос даже такого бесхитростного человека невозможно. Отсутствие хитрости ведь не всегда говорит об отсутствии ума и наоборот, а Андриешин дураком не был. Нет, мясо и тушенку с продсклада ротный в каптерке не обнаружил. Но всякий раз, когда он присутствовал на вечерней поверки он сталкивался с отсутствием в строю Гусейнова, а это случалось два-три раза в неделю. Обычно старшина отговаривался, де ему в каптерке дел невпроворот. И, в конце концов, ротный взорвался:
- Где он?!... Вы говорите, что у него много работы по переучету парадного обмундирования!?... Сейчас проверим!
С этими словами ротный быстро подошел к каптерке и рванул дверь - она оказалась заперта. Он стал стучаться и не услышав никакого ответа толкнул дверь плечом со всей силы. А силой ротный обладал немалой. Во всяком случае он буквально вынес дверь, сломав замок и... На всеобщее обозрение солдат, стоящих в строю против двери открылась следующая картина: каптер без сапог, в тапочках, брюках и майке стоял возле стола на котором стояла кружка с дымящимся чаем.
- Это что такое, это так он у вас считает парадное обмундирование, товарищ старшина!?... А ну вон отсюда, одеться по форме и встать в строй!
После того как струхнувший Гусейнов встал в строй, ротный провозгласил свою волю:
- Ефрейтор Гусейнов с должности писаря-каптенармуса снимается. На эту должность назначается...- ротный вскользь прошелся взглядом по строю.
Увы, выбор у Андриешина оказался невелик. Нужен был солдат старательный, дисциплинированный, но чтобы его изъятие из взводов и отделений не сказалось ни на земляных, ни на деревянных работах выполняемых ротой, да и физически крепкому парню в каптерке делать нечего - такой должен работать и службу на постах тащить. Конечно, в роте хватало и мелких и слабосильных, но в их честности и дисциплинированности ротный не был уверен, за исключением... Вот тут ему на глаза и попался Темиров.
- На должность писаря-каптенармуса назначается рядовой Темиров!
Так у Паши появился друг в каптерке. Такая дружба дорогого стоила. Ведь каптерка это ротный вещевой склад. А Паше с его ростом и нестандартной фигурой всегда было сложно подобрать обмундирование. Теперь же эта проблема наверняка исчезнет, ведь каптер имеет возможность подобрать своему другу не спеша то, что нужно. Кроме того, поменять сапоги, втихаря выдать новое хе-бе вместо старого, но которого еще не вышел срок. Портянки, материал на подворотнички и многое другое... теперь за все это Паша мог не беспокоиться. Правда, Темирову сначала на новой должности пришлось очень туго. Старшина, естественно, принял его, что называется, в штыки, явно подбивая идти к ротному и отказаться от должности. Темиров откровенно жаловался Паше:
- Совсем меня задолбал старшина, все время Гусейнова вспоминает, какой он хороший был. А меня бестолочью называет, и то плохо я делаю и другое не умею. А я знаю, что я не умею, мясо ему доставать как Гусейнов доставал не умею, у меня земляков на складе нет. Не могу я так больше, уйду назад во взвод.
- Не вздумай Тагир... перетерпи, втянешься и старшина к тебе привыкнет. Он мужик не злой. Не отдавай каптерку этому азеру, а если наезжать будут, мне скажи...
Наезжать на нового каптера начали почти сразу, естественно азербайджанцы, причем не только черпаки годки, но и салаги. Именно салаги стали наиболее изощренно третировать маленького киргиза. Они требовали у него то, чего требовать молодому солдату не положено. Темиров не сдержался, когда в очередной раз к нему в каптерку наведалось сразу трое салаг-азербайджанцев с постельно-бельевыми претензиями. Вспыливший Темиров схватил лежащий в каптерке топор и минут пять гонял тех "посетителей" по казарме, пока его не успокоили и не обезоружили. После этого случая наезды на каптера прекратились, да и старшина как-то смирился с потерей дарового "кормильца". Так дожили до конца 1970 года.
4
На Новый Год роте устройства повезло - она вечером 31 декабря сменилась с общеполкового наряда и таким образом в новогоднюю ночь оказалась свободной. Конечно, после суток в карауле Паше хотелось спать, но разве уснешь, если вместо отбоя в роте происходит разрешенное празднество. Впрочем, нечто вроде вечерней поверки все же провели. На ней присутствовал ротный. Он по своему, сухо-официально поздравил роту с наступающим праздником и пожелал в оном оттачивать свое воинское мастерство, всем стать отличниками боевой и политической подготовки, чтобы в будущем году рота получила звание отличной. Даже в новогоднюю ночь ротный не мог отступить от официоза. И вообще казалось, что ему не 28 лет, а много больше и любое веселье ему уже давно приелось, как сильно уставшему от жизни человеку. В отличие от него 43-х летний старшина отлично понимал, что солдатам, ходящим через два дня на третий в караулы и наряды нужна разрядка. И он делал все, чтобы создать в рамках казармы атмосферу хотя бы отдаленно напоминавшую праздничную, чтобы солдаты хотя бы на эти два-три часа почувствовали себя раскованнее, свободнее.
После своего уставного поздравления ротный покинул казарму и за старшего остался старшина. Тут же начался заранее подготовленный концерт в ленкомнате. Хоть в какой-то степени владеющие музыкальными инструментами солдаты выходили на импровизированную сцену. Один из "годков" умел играть на баяне и выступил с соответствующим номером. В основном же ротная самодеятельность была представлена песенными номерами под гитару. Песни пели разные, и военные, и фольклорные. Здесь выделялся пришедшей с учебки москвич Федоров. Он глухим низким голосом спел несколько песен под собственный же гитарный аккомпанемент. Эти песни, если и не повергли слушателей в шок, то вызвали далеко не однозначную реакцию, особенно у провинциалов. То были песни московских подворотен, но не барачно-окраинные, а подворотен центра Москвы. В одной из них имелись такие слова:
Ты приходи в могилу
Будем вместе жить
Ты приходи в могилу
Червей мы пожуем
В другой имели место слова попрезентабельней:
Нам электричество пахать и сеять будет
Нам электричество из недр все добудет
-------------------------------------------------
Федорова призвали из Центрального района Москвы, где он и жил на улице Герцена, то есть в нескольких минутах ходьбы от Кремля. Нет, он не был сыном или родственником министра или академика. Таковые и тогда, как правило, в армии не служили. Отец Федорова был всего лишь рабочим, но рабочим привилегированным и потому удостоился жилплощади в самом центре Москвы. Странное сочетание качеств наблюдалось в этом солдате. С одной стороны вроде бы настоящий стопроцентный москвич, умеющий играть на гитаре, знающий много модных песен, в детстве посещавший художественные и музыкальные кружки... С другой, он был воспитан в сугубо пролетарской, малокультурной семье и в душе являлся самым настоящим люмпеном.
Вся эти выступления имели целью скоротать время до 24-х часов, когда по телевизору пробьют куранты и всем будет роздан кофе в кружках, призванный заменить шампанское, после чего уже окончательно умаявшиеся солдаты должны улечься спать. И вот тут, когда до Нового Года оставалось не более часа, на средней веселости внутриротный праздник вдруг пожаловали гости, несколько человек с нижнего этажа, то есть с разведроты. То были как ни странно азербайджанцы, и что еще более странно, "молодые", только что призванные, хотя внешне, даже стриженные под "ноль" они смотрелись далеко не восемнадцатилетними, а как минимум на двадцать и более лет. С их приходом празднество явно преобразилось, ибо гости принесли с собой свирель, бубен и главное, они владели этими инструментами вполне профессионально. Они так заиграли, что сразу стало ясно - вся самодеятельность роты устройства им в подметки не годится. Они заиграли на своих народных инструментах совсем не народную музыку, а ту под которую тогда танцевали самый модный в Союзе танец "шейк". Градус настроения сразу подскочил, ибо значительная часть вдруг стала с упоением дергаться в этом "шейке".
Откуда в соседней роте появились столь профессиональные исполнители? Это оказались члены артистических коллективов, подвизавшихся в бакинских ресторанах. До поры, посредством дачи взяток в военкоматах им удавалось избегать призыва. Но после постановления ЦК КПСС о недостатках в работе Азербайджанской республиканской парторганизации в республике началась видимость борьбы с коррупционерами и опять же для вида выловили некое количество мелкой рыбешки. В эти сети и попали данные артисты, которым было уже более двадцати лет, но предельных для призыва 27 лет они еще не достигли. Возрастным и находящиеся на более высокой интеллектуальной ступени, артистам, стало явно скучно среди своих дремучих аульных соплеменников. В новогоднюю ночь они захотели блеснуть исполнительским мастерством перед более продвинутой аудиторией, потому поднялись на этаж выше, надеясь найти оную там. И они действительно ее нашли. Оказалось, что в среде личного состава роты устройства и примкнувших к ним ОРМ, о "шейке" имели понятие даже те, которые на вид никак не производили впечатления, так называемого, развитого молодого человека. Шейк под свирель и бубен продолжался без перерыва минут двадцать, и в нем приняло участие большинство личного состава.
Паша происходил из Ивановской области, хоть и центра России, но из небольшого городка. В центре России часто встречаются такие "медвежьи углы" всего в сотне другой километрах от Москвы. Потому не мудрено, что он впервые увидел этот самый шейк. Такова была правда жизни тех лет - до Баку за полторы тысячи километров от Москвы этот танец успел "дойти", а до Ивановской области, увы, нет. В "шейковом экстазе" дергались в основном москвичи и выходцы из ближайшего подмосковья. Шейк Паше не понравился. Да и что это за танец, где одни солдаты изображая умопомешательство дергаются напротив других солдат. Правда этому психозу подверглись и некоторые провинциалы, увидевшие танец впервые. Паша не поддался стадному чувству, он перехватил взгляд Темирова. Каптер тоже смотрел на это действо с недоумением. Они оба, и русский Смирнов, и киргиз Темиров в этом плане мыслили совершенно одинаково, считая эти телодвижения неестественными для солдат, парней. В их исполнении они смотрелись отталкивающе, хотя у женщин, возможно, смотрелись бы совсем по иному, и естественно и красиво. Массовый психоз совершенно трезвых людей явно провоцировало гипнотическое действие музыки в исполнении музыкантов из бакинских ресторанов.
Новогодняя ночь подвигла Пашу к мысли, что не все азербайджанцы это чурки, спустившиеся с гор. Имеются среди них и нетипичные экземпляры. Правда, в роту устройства таковых не попал ни один. С одним из таких необычных азербайджанцев Паша как-то пообщался, будучи в карауле, вернее на посту. Как могли разговаривать два часовых, находясь на разных постах? Да очень просто. В нахабинском полку было два караула. Один осуществлял охрану непосредственного расположения полка: знамя части, штаб, казармы, склады ... Второй, так называемый, выносной, дальний караул. Этот располагался в лесу и охранял всевозможные экспериментальные площадки НИИ. Рота устройства и разведрота входили в один батальон, а в караул заступали побатальонно и частенько в один караул заступали солдаты из разных рот. А расположение постов было таковым, что два могли иметь общую границу и часовые имели возможность без помех сойтись и скрасить двухчасовое бдение беседой друг с другом. Именно без помех, потому что в том же караульном помещении, будучи в бодрствующей смене, о чем угодно не поговоришь, всюду посторонние уши.
Так вот, однажды на таком смежном посту сошлись рядовые Смирнов и Астрофилов. Несмотря на "салажный" статус Астрофилов по возрасту был старше всех в обоих ротах, ему шел 24-й год. Почему целых пять лет его не призывали, хотя он и по состоянию здоровья и прочим параметрам вполне подходил для воинской службы? По вышеописанной причине - поголовная бакинская коррупция. Он работал в какой-то снабженческой структуре в подчинении у своего дяди и все эти пять лет откупался от военкомата. Но в связи с антикоррупционной компанией цены на "отмаз" резко возросли и вместо обычных 200 рублей, запросили аж 1000. Такая сумма даже для Астрофилова и его родственников оказалась неподъемной и он загремел-таки в Армию, но для того чтобы попасть в желанный для джигитов МВО денег у него хватило. Образцом знакомства с нестандартным для того времени мышлением, с человеком совсем иного ментального склада стал для Паши тот разговор на посту в подмосковном лесу.
- Ты знаешь, чем отличаются наши люди от ваших?- где-то уже на исходе первого часа бдения в ясную январскую ночь, вдруг спросил Астрофилов.
- Да много чем, сразу-то все и не припомнишь,- вопрос поставил Пашу в тупик.
- Это так, но главное отличие знаешь в чем?... Вам, русским хоть сто рублей плати, хоть пять, вы будете одинаково работать. Кто хорошо работает, будет одинаково хорошо работать, а кто плохо тот и за пять и за сто и за двести рублей лучше работать не станет. А у нас не так. За пять рублей вообще никто работать не станет, за сто будут, но плохо, а вот если двести-двести пятьдесят платить будут, только хорошо работать будут. Потому и тут, в казарме нас заставить работать труднее чем вас. Тут же все задаром, а работа тяжелая, кормят плохо. Мы к такой еде не можем привыкнуть, у нас даже в самых бедных аулах всегда мясо едят, а уж в Баку тем более. А у вас и на гражданке едят плохо, потому вы к такой пище лучше привыкаете. Привыкли вы и за такую плохую еду работать. А мы нет задаром и за плохую пищу работать не станем ...
Именно на таких вот смежных постах очень часто говорилось такое, о чем ни в казарме, ни тем более в строю никогда не говорили.
В другой раз Паша попал на смежный пост с Федоровым и познал еще одну необычную разновидность человека той советской действительности - москвич из центра столицы, происходящий из той рабочей семьи, которая при советской власти жила гораздо лучше подавляющего большинства прочих советских людей.
- Как вы там у себя живете, Паша?- с явным чувством превосходства спросил Федоров, когда они сошлись на общей границы двух постов.- Батя твой кем работает?
- Плотник он пятого разряда и дед тоже плотником был,- простодушно ответил Паша.
- Ну и сколько он башляет в месяц?- Федоров спрашивал в полной уверенности, что собеседник назовет цифру не выше советской среднемесячной зарплаты.
- Чистыми отец сто десять рублей имеет. Но если калым подворачивается бывает и сто тридцать приносит Я у него учеником работал, мне шестьдесят рублей платили. В общем жить можно.
- Да, и это ты говоришь жить можно?- с усмешкой не то спросил, не то констатировал факт Федоров.- А ты знаешь, сколько мой батя заколачивает? ... У него семь классов образования, а он в разы больше любого инженера и даже ученого имеет. Он у меня токарь-расточник на военном заводе. В месяц с премиальными у него по 320 рублей выходит. Командир нашего полка, наверное, столько не имеет. И никаких тебе институтов, аспирантур, академий. Я ведь раньше тоже многого не понимал, даже стыдился, что батя у меня рабочий, а там у нас вокруг живут одни артисты да профессора. Как все там в музыкальную школу ходил, рисованию учился. В театральном кружке занимался. А потом дошло, ни эти артисты или художники ни те профессора столько сколько мой батя никогда иметь не будут. Он меня к себе на завод давно уже звал, а я все выпендривался, в институт вот поступал... На первом же экзамене двойку схлопотал и свободен. И хорошо, что так, больше дурью маяться не буду, к отцу пойду, пусть учит тому, что сам умеет и тогда получать буду в разы больше чем все эти после институтов...
Пашу поразил заработок отца Федорова. Чтобы рабочий, пусть даже высококвалифицированный, столько зарабатывал! В его городе такого заработка не было пожалуй даже у первого секретаря горкома. После этого разговора Паша поговорил с другими москвичами. Тех тоже ошеломил заработок отца Федорова, некоторые просто не поверили. Тот же Веселов, насчет заработка своего отца отвечал без восторга:
- А хрен его знает, сколько он получает. Матери с получки больше ста рублей никогда не приносит, остальное с дружками на своей автобазе пропивает.
Получалось, что отец Федорова даже среди московских рабочих являлся уникумом. Сам же Федоров очень любил подчеркивать, что он не просто из Москвы, а из ее центра. О своей жизни там, на улице Герцена, он тоже любил рассказывать. О том, что до армии гулял сразу с двумя девушками, причем с одной спал, а вторую берег, как будущую супругу ... Паше показалось многое неестественным из той федоровской жизни в центре Москвы. Она даже казалась какой-то нереальной, и зарплата отца, и такие отношения с девушками. Этот его ровесник будто жил в другом мире, хоть совершенно ни в чем его не превосходил, даже наоборот. О последнем свидетельствовали "успехи" Федорова по боевой и политической подготовке. За исключением умения на любительском уровне играть на гитаре, писать плакатным пером и немного рисовать он ни в чем особо не блистал. На политзанятиях был пассивен, политическую ситуацию в мире знал плохо, по карте ориентировался с трудом. Не был он развит и физически, этакий невысокий сутулый замухрышка. Однако наличие определенных художественных навыков предопределило попадание его в сферу внимания замполита батальона - его сделали ответственным за выпуск еженедельного боевого листка и ежемесячной стенгазеты. При этом даже писать статьи в ту газету и боевой листок он оказался не в состоянии, писали другие, а он только переписывал. Тем не менее, в казарме Федоров держался так, будто являлся кем-то вроде наследного принца. По всему, он не сомневался, что эти два года в Армии не изменят его социального статуса, после службы он вновь вернется в свой мир более качественной, чем почти у всего остального населения Союза жизни. А эти случайные попутчики, с которыми он здесь вынужден общаться, они будут жить и дальше как жили их отцы, своей серой, плохо обеспеченной жизнью, с низкими заработками, с дефицитом в магазине, с удобствами во дворе ...
5
В национальном составе роты устройства выделялись своей непохожестью на преобладающий русско-украинско-татарский "фон" не только азербайджанцы, но и трое "западников", то есть прибалтов. Они были совершенно разные люди и в отличие от тех же азербайджанцев друг с другом контачили мало и никакого этнического монолита не являли. Двое были латыши, рядовой Эрглис и младший сержант Линарт. Первый прослужил полтора года и являлся потомственным жителем латышского хутора. В инженерные войска его призвали из-за профессии - он был трактористом. Ему и здесь изредка приходилось водить бульдозер. Внешне он смотрелся стопроцентным прибалтом выросшим на хуторе, где никогда не переводилось мясо, молоко, сметана, масло. Выше среднего роста, широкоплечий и физически очень сильный он и волосы имел светлые. По русски Эрглис говорил свободно, но с небольшим акцентом, а характером был добряк из добряков. Во всяком случая второго такого незлобливого "старика" в роте пожалуй не было.
Второй латыш, Линарт, вообще если бы не фамилия никак не походил на прибалта, ни внешне, ни характером. Представить прибалта и одновременно комсомольского активиста, причем не карьерного, а искренне, так сказать, верящего "в партию, Ленина, комсомол", к тому же без акцента говорящего по-русски - то была редчайшая редкость. Причем комсомольским активистом Линарт стал еще в школе, в родном Даугавпилсе, и в роте он, естественно, стал секретарем комитета комсомола.
Зато третий прибалт, эстонец ефрейтор Ранцинь был прибалтом во всех отношениях со знаком минус. Рослый, худой, белобрысый, по-русски изъяснялся с большим трудом. Даже за полтора года службы он не смог овладеть языком хотя бы на бытовом уровне и казалось совершенно не чувствовал от этого никакого душевного дискомфорта. Когда же его спрашивали, почему он не учится говорить по-русски, тот кое-как, но высокомерно отвечал что-то типа: "А на кой он мне, я буду жить у себя в Эстонии и там русский мне не нужен". Тем не менее, "стариковскими" замашками Ранцинь овладел в совершенстве. Его любимым занятием во время завтрака было сидя во главе взводного стола делить масло. Из его рук старослужащие всегда получали порции значительно весомее остальных. К службе белобрысый ефрейтор относился так же как к русскому языку - он на нее плевал смачными плевками и дожидался дембеля.
Если говорить о старослужащих, то в роте за исключением Ранциня, погоды в казарме не делавшего, остальные, как тот же Эрглис, ребята были незлобливые и никого особо не притесняли. Пожалуй иначе и быть не могло, ведь в полку, где основой межказарменной жизни являлся все же не межпризывной, а межнациональный аспект. Если быть точнее аспект незримого противостояния азербайджанцев с солдатами всех других национальностей. И дело было не столько в относительной многочисленности азербайджанцев, а в их ментальности, в корне отличающейся от ментальности остальных народов представленных в нахабинском инженерно-испытательном полку. То, что случилось с Пашей во время кухонного наряда, в том или ином виде случалось со многими, особенно с сержантами. Нет, азербайджанцы, как правило, не были лентяями, но грязную работу патологически не переносили. Впрочем, когда за таковой работой взирало начальство повыше, они, напротив, могли показать чудеса "трудового энтузиазма".
Однажды, роту подняли на ночную разгрузку пришедших в адрес части эшелона с лесом. На верх полувагонов забрались солдаты физически покрепче, чтобы сбрасывать бревна вниз. Старшим на тот аврал назначили замполита батальона, майора Кобеца. Каково же было удивление Паши, когда вместе с ним на верх шустро полезли сразу несколько азербайджанцев, в том числе и относительно слабосильные. Один из таковых, некто Кулиев, тощий "молодой" ростом 160-165 сантиметров, на глазах замполита умудрялся поднимать и бросать с полувагона чурки значительно больше его роста. Когда же подобными работами командовали сержанты, да еще не старослужащие, азербайджанцы такой прыти не показывали. Более того от тяжелой и грязной работы дружно пытались увильнуть не зависимо от призыва.
Конфликты чаще всего возникали с азербайджанцами, прослужившими по полгода и более. Однажды Паша стал свидетелем столкновения между годками, русским и азербайджанцем. Причиной послужил визит к Гусейнову его приятеля с нижнего этажа. Приятель тот был довольно крепко сложен, хоть и невысок, но плечист и явно переоценивающий свои физические кондиции. Гусейнов, по всему, жаловался своему земляку и однопризывнику, что его турнули с теплого места и в каптерке он больше не хозяин. Приятеля видимо возмутил не столько сам факт снятия Гусейнова, сколько то, что ему предпочли киргиза. Их разговор по пути с первого этажа на второй слышали многие.
- Это такой мэлкий кыргыз, он сейчас в твой каптерка сидыт!?- приятель говорил специально громко и по-русски, чтобы его услышали и поняли.- Пойдем, я с ним говорить буду!
Гусейнов, напротив, негромко пытался уговорить приятеля не делать задуманного, но тот завелся и, что называется, играл на публику. Подойдя к каптерке, он стал бить ногой в запертую дверь:
- Эй ты... выходы, говорить будэм!
Темиров опасливо открыл лишь окошко для выдачи белья и что-то ответил, но дверь не отпирал. Приятель все более входил в раж:
- Открывай собака, я тебя на колени ставить буду!
Такое поведение солдата из другой роты не могло не привлечь внимания. Правда было где-то в районе полудня и в расположении роты не было, ни старшины, ни офицеров, да и солдат немного. Видимо, на это и рассчитывал незваный гость, что не найдется никого, кто бы посмел его одернуть. Паша отдыхал в спальном помещении после смены с двухсменного поста, выставляемого только на ночь. Разбуженный ударами в дверь каптерки, он спешно начал одеваться, чтобы поскорее прийти на помощь Темирову. Но быстрее отреагировал тот, кто и должен был отреагировать - дежурный по роте младший сержант Сурин. Сурин будучи примерно такого же роста, что и приятель Гусейнова, но заметно уступал в ширине плеч и весе. Внешне он всегда был подтянут, аккуратен и смотрелся этаким бравым "оловянным" сержантиком. Он, как и Гусейнов с его другом был годком. Видя, что Гусейнов не проявляет особого рвения, чтобы утихомирить приятеля он решительно вмешался:
- Харе стучать, иди к себе и там стучи, вали отсюда!
Дебошир аж изменился в лице, увидев, что далеко не богатырского вида сержант смеет ему что-то приказывать.
- А ты зачем мне такое сказал? Куда хочу туда стучу!
С этими словами "приятель" ухватился за штык-нож, оружие дежурного по роте, висящий у Сурина на ремне, с явным намерением его отобрать. То, что произошло потом, не ожидал никто. Сурин резким ударом ноги в пах заставил "приятеля" согнуться в три погибели.
- Ах... вах... ты мена...ай... по яйцам... ой!
Сурин подумал, что этого достаточно и добивать не стал. Но "приятель", чуть отдышавшись стал злобно испепелять взглядом своего обидчика.
- Пойдем выдэм. Я тебя здэс быть нэ стану, там будым,- он кивнул на выходную дверь, явно предлагая встретиться на нейтральной территории.
К удивлению Паши, явно проигрывающий азербайджанцу в габаритах младший сержант совсем не испугался. Он отдал дневальному свой штык-нож, снял повязку дежурного по роте и вышел вслед за "приятелем" на лестничную площадку. "Приятель" специально оставил дверь открытой, явно желая, чтобы были свидетели того, как он будет бить и ставить на колени этого сержанта... этого русского. Лучше бы он тогда закрыл дверь, и не было бы свидетелей его позора. Они сцепились и случилось то, что казалось никак не могло случиться. По всему, "приятель" кроме преимущества в весе имел навыки в борцовском искусстве. Тем не менее, Сурин оказался не просто сильнее, а сильнее намного. Он оторвал от земли, поднял своего противника и безо всяких борцовских приемов просто сбросил его с площадки вниз по лестнице, прямо к расположению его роты. Приятель преодолел это расстояние со второго на первый этаж частично по воздуху, частично вскользь по лестничным ступенькам, и остановился, ударившись о дверь уже своей роты. Ударился он видимо очень сильно, потому как даже встал не сразу, а лишь когда к нему сбежал Гуссейнов и помог подняться.
Подобные конфликты нередко имели место и в других ротах. Один раз во время просмотра фильма в полковом клубе, в полутьме кинозала началась массовая драка среди солдат первой саперной роты сопровождаемая криками "Бей Кавказ". Драка прекратилась сразу, как только прервали фильм и включили свет. Инцидент вроде бы расследовали, но потом замяли. Стычки же меньшего масштаба случались постоянно и повсеместно. Но надо сказать, все они не выливались в попытки завладения оружием, чтобы решить спорные ситуации с его помощью.
Особого разговора заслуживает отношение солдат-азербайджанцев к женщинам. Если русских и солдат прочих наций обычно не интересовали женщины в возрасте, то эти "облизывались" буквально на всех, даже на годящихся им в матери. Особенно заводили выходцев с гор женщины в теле. А таковых тогда в Подмосковье было немало. Ведь наступали семидесятые годы, голод 30-х и 40-х, послевоенный недоед, хрущевская нестабильность в снабжении продуктами питания в начале 60-х ... все это осталось в прошлом. С приходом к власти Брежнева с едой стало относительно нормально не только на Украине, Кавказе, в Прибалтике, в Москве и Ленинграде, но и более или менее в Подмосковье. Как следствие и подмосковные женщины стали нормально питаться и особенно после тридцати массово набирать вес, приобретать пышные женские формы. В полку работали вольнонаемные женщины, туда же приходили делать ремонт казарм и прочих помещений немолодые малярши и штукатурщицы в рабочих спецовках, весьма красноречиво обтягивающие их весьма объемные тела. Тот же мелкий Кулиев при виде этих малярш не мог сдерживать вожделенного цокания языком:
- Ай, какой женщин, ай какой сиська, какой курдюк! У нас тоже есть такой женщины, но они вот так все не показывают. А здесь все видна. Ай, как хорошо ...
Как ужу упоминалось для работ и несения дежурной службы в институте азербайджанцев старались не посылать, ибо там было еще больше хорошо кормленных женщин, и в отличие от пролетаршь-маляршь они, женщины образованные, весьма болезненно реагировали на животные позывы джигитов.
Особо следует остановиться на порядке увольнения из расположения полка. Для подавляющего большинства солдат таких увольнений просто не было. Лишь москвичи да жители ближайшего Подмосковья имели возможность изредка получить поощрение в виде увольнения домой до трех суток. К исходу третьих суток они были обязаны вернуться в расположение части. Потому, как и везде в Советской Армии солдаты мечтали о десятидневном отпуске домой, не считая дороги. Такой отпуск обычно давался на втором году службы и далеко не всем. Но в конце января 1970 года на общеполковом построении объявили, что у любого солдата, независимо от срока службы есть возможность заслужить такой отпуск. Для этого всего лишь надо поучаствовать в выполнении очень важного научно-исследовательского эксперимента. Слухи несколько дней будоражили весь полк. А когда, наконец, узнали за что дадут этот вожделенный отпуск, количество желающих участвовать в эксперименте резко пошло на убыль.
Дело было вот в чем. Советский Союз в те годы дружил с Египтом и усиленно его вооружал. Египет же горел желанием вернуть потерянные в ходе арабо-израильской войны 1966 года территории к востоку от суэцкого канала. Для этого было необходимо форсировать канал. Но завоеванный берег канала Израиль буквально нашпиговал минами. Потому-то нахабинскому НИИ и поступило срочное государственное задание: в кратчайшие сроки разработать устройство, которое сможет сделать в этих минных полях проходы без задействования для разминирования саперов. В институте разработали нечто похожее на стометровую "кишку" состоящую из заполненных взрывчаткой секций. С помощью реактивных двигателей эта "кишка" должна была по воздуху перелететь канал и приземлиться на другом берегу прямо на минном поле. При соприкосновении с землей кишка взрывалась, уничтожая и все расположенные вблизи мины. Таким образом в минном поле образовывался сквозной проход для пехоты и танков. Планировалось применить сразу множество таких кишок, которые должны были проложить путь для победоносно наступающей египетской армии.
Разработка кишки шла уже более года и делалась без особого рвения. А тут в январе вдруг пришел приказ, срочно провести испытания и доложить о готовности нового противоминного оружия. Для проведения испытаний была необходима точная копия Суэцкого канала. Но стояла зима и все водоемы замерзли. Конечно можно было запустить "кишку" и над льдом. Но тогда невозможно проверить воздействие на нее так называемой, помехи вызванной отражением от воды. В министерстве обороны в трудности ученых вникать не захотели. Оттуда привычно рявкнули: что хотите делайте, но должна быть подготовлена точная копия канала, по ширине и наличию настоящей водной поверхности.
Итак, институт срочно заканчивал мастерить "кишку", ну а Суэцкий канал приказали создавать нахабинскому полку. Для этого и вызывались добровольцы, чтобы взрывать, выпиливать и убирать лед на экспериментальном водоеме, обычно используемом для испытания новых пантонов. Очистить водоем не залезая хотя бы по пояс в ледяную воду было невозможно. Даже если взорвать лед, нужно вылавливать и выбрасывать на берег его куски. Именно за работу в воде и сулили десятисуточный отпуск.
В разведроте добровольцев не нашлось ни одного. В роте устройства сначала вроде бы согласились пятеро, но в конце-концов остался один, годок родом из тамбовской области, которому отпуск никак иначе не светил. Паша стал свидетелем разговора только что призванных азербайджанцев по поводу данного отпуска. Они весьма живо это обсуждали на своем языке. Слышал тот разговор и Темиров. Паша обратился к нему:
- Ты понимаешь, что они говорят, сможешь перевести?
Каптер явно смутился и почему-то начал оправдываться:
- Знаешь, наш и их языки не очень похожи, я у них только отдельные слова понимаю и то не все.
- Ну, хоть приблизительно можешь сказать, о чем они там базарили? Они же что-то про эту работу, за которую отпуск обещали говорили,- продолжал настаивать Паша.
Темиров, тем не менее, почему-то не хотел переводить, хотя явно понял, о чем в нем шла речь. В конце-концов, смущаясь, понизив голос и оглядываясь, он поведал:
- Они говорили, что на эту работу ни один азербайджанец идти не должен. Вроде кто-то там у них велел это всем по цепочке передать, что пусть русские дураки идут на этот лед, яйца морозить. Их много и они могут детей не рожать, а каждый азербайджанец должен по многу детей родить, потому яйца беречь надо ...
Нельзя сказать, что тот "перевод" очень уж удивил Пашу. Он и до того не раз убеждался, что азербайджанцы едва ли не все, в том числе и с аулов, считали себя невероятно умным народом, а русских да и всех прочих недалекими дурнями, которых не обмануть просто грех. Вот только имелась в этой их "теории" одна странность. Понятия ум и хитрость фактически не разделялись. Вообще за более чем полугодовую службу Паша, до того совершенный нуль в межнациональных отношениях, познал в этой области гораздо больше чем за всю предыдущую жизнь. Раньше в этом плане он делил людей по принципу русский - не русский. Сейчас же он понял, что даже расхожее понятие "чурка" имеет различные оттенки. Прибалтов за глаза именовали западными чурками. Но конечно с истинными южными чурками, они не имели ничего общего. Ведь южные, представленные в полку в основном азербайджанцами, то совсем иная не европейская человеческая разновидность, иная ипостась. Если мировоззрение тех же прибалтов, во всяком случае большинства из них, в чем-то совпадало с мировоззрением русских, в чем-то рознилось, то кавказцы за редким исключением казались Паше людьми как бы с другой планеты. Вообще в армии Паша в межнациональных делах познал столько ... Так он узнал что те же татары фактически от русских почти ничем не отличаются даже внешне. Украинцы же только те, что с востока Украины, а чем дальше на запад тем разница заметнее. А вот тот же Темиров, как ему казалось, по "внутреннему содержанию" такой же как он, хоть на голову ниже ростом и с раскосыми глазами. Они так сдружились, что поведали друг другу многое из свой прежней жизни ...
Добровольцев набрали. Среди них не оказалось ни одного азербайджанца, хотя прочие нации Союза были представлены достаточно широко: русские, украинцы, белорусы, среднеазиаты, даже двое прибалтов ради отпуска решились рискнуть здоровьем. И это при всем при том, что в полку только русских численно было больше чем азербайджанцев, и то на немного. После того как Темиров перевел "точку зрения" на данный аврал азербайджанцев Паша твердо и бесповоротно решил не зарабатывать отпуск таким методом. Потом ему пришлось наблюдать, как работали добровольцы, да и единственный доброволец от роты устройства, тот самый тамбовец, тоже рассказал.
Лед сначала взрывали, а потом на лодках баграми подгоняли к берегу. Но здесь уже приходилось одевать непромокаемые штаны от ОЗК лезть в воду и руками выбрасывать куски льда на берег. И это при температуре воздуха где-то в районе минус пять, минус десять. Хорошо, что еще не было по-настоящему сильных морозов. Такая работа продолжалась где-то неделю. Кто-то из добровольцев простудился уже на второй день, кто-то продержался дольше. Тамбовец выдержал до конца и получил обещанный отпуск. А вот имел ли он в последствии, от этой недельной работы по пояс в ледяной воде проблемы со здоровьем? Дослужил вроде нормально, а что там было с ним дальше?
Испытания проводили в оттепель, ясным солнечным днем. Приехала специальная комиссия из Генштаба. Запустили пять "кишок". Две приземлились точно в заданном районе на другом берегу рукотворного канала. Одна взорвалась в воздухе и горящими фрагментами упала в воду. А две оставшиеся полетели по такой высокой траектории, что перелетели не только "канал", но и условные минные поля, упали в лесу, вызвав небольшие пожары, которые тут же затушили.
Комиссия осталась недовольна таким итогом испытаний и "кишку" не приняли, предписав продолжить работу. Однако почему-то сразу эксперимент был приостановлен и работы по нему прекратились вовсе. Таким получился итог выполнения этого "задания государственной важности", ради которого истратили немалые средства, а главное, не один солдат нахабинского полка оставил определенный процент своего здоровья в холодной зимней воде.
6
Уже на исходе зимы в феврале, вдруг спохватились проводить плановые полковые лыжные соревнования, о которых в суматохе строительства "суэцкого канала" как-то забыли. Естественно, азербайджанцы и прочие южане в них не участвовали. Зато Паша всерьез вознамерился выступить на полковом первенстве и выступить успешно. Еще учась в школе, он сумел показать на пятикилометровой дистанции результат соответствующий третьему взрослому разряду. И еще один немаловажный фактор роднил его с лыжным спортом. Именно на лыжных соревнованиях он познакомился со своей девушкой.
Они встретились на районных соревнованиях. В том масстарте бежали вместе, и любители, и спортсмены разрядники вплоть до мастеров спорта, мужчины и женщины. Так получилось, что на затяжном подъеме, резво стартовавшего Пашу сзади стала нагонять, буквально наступая ему на лыжи девушка. Паша прибавил ходу, пытаясь оторваться от преследовательницы, но та буквально "приклеилась" к нему, и когда Паша выдохся властно потребовала:
- Лыжню!
Паша посторонился и в свою очередь попытался "сесть на пятки" девушке. Но продержался за ней он недолго, вскоре безнадежно отстав. На тех соревнованиях Паша выполнил норматив второго разряда, а Света, так звали девушку, норматив кандидата в мастера спорта. Света была годом моложе Паши и буквально жила мечтой попасть в женскую сборную Союза по лыжам, ездить на международные соревнования. Ее комната в бараке, где она жила с родителями была обклеена фотографиями чемпионов и чемпионок. Паше сразу глянулась Света, и они начали встречаться. Вскоре он уже имел самые серьезные намерения. Но девушка жила только спортом и Пашу рассматривала все го лишь как второстепенное увлечение. Света была упорна в достижении своей цели, в 15 лет она стала мастером спорта и ее уже рассматривали как кандидата в юношескую сборную РСФСР. На проводы Паши в армию она пришла, но меж ними даже не возникло разговора на обычную в такой день тему: ты меня будешь ждать? Света настолько уверовала в свою счастливую спортивную будущность, что о личной жизни как-то не задумывалась. На письма Паши она отвечала, но они напоминали отчеты: о сборах, тренировках, успехах или неудачах ...
Паше захотелось тоже написать ей, как бы в ответ, и о своих успехах на лыжном поприще. Потому он и настраивался занять высокое место на предстоящих соревнованиях ... Увы, его планы нарушила досадная случайность. Во время соревнований, где-то посереди десятикилометровой дистанции Паша оказался в "мертвой зоне". Три лидера задали со старта очень высокий темп. Паша держался за ними километра три, но затем не выдержал, отстал, потеряв их из виду. От остальных же участников уже он далеко оторвался и тоже их не видел. Трассу дистанции проложили в лесу, где накатанные лыжни встречались довольно часто. Потому вдоль полковой лыжни поставили солдат-регулировщиков, чтобы участники соревнований с нее не сбились. В момент прохождения одного из поворотов солдат-регулировщик видимо отлучился по нужде и Паша этого поворота не сделал, а побежал прямо по столь же хорошо накатанной лыжне.
То, что сбился с дороги, Паша понял, когда пробежал уже километров восемь, потому что на этой лыжне не было никаких солдат-регулировщиков. Более того все чаще навстречу ему стали попадаться гражданские лыжники. И те лыжники были явно не спортсмены, а просто отдыхающие, вышедшие в выходной день погулять в зимнем лесу. Они с удивлением взирали на взмыленного солдата с номером на груди. Лыжня вывела его на какую-то железнодорожную станцию, а вокруг пестрело множество разноцветных лыжных комбинезонов отдыхающих. Особым многцветием отличались, конечно, женские лыжные костюмы. Девушки, женщины, дети, семьи ... Паша спросил, куда он попал. Ему ответили, что это станция Аникеевка и от Нахабино она отстоит примерно на пятнадцать километров. Теперь Паша окончательно понял, что соревнования для него пропали и ему предстоит неблизкий путь назад. Но он не стал спешить. После девяти месяцев казарменной жизни он впервые оказался на такой свободе.
С конца семидесятого года пошел шестой год пребывания у власти Брежнева. Сам по натуре обыватель, генсек в отличие от своих предшественников вел несколько иную внутреннюю политику. Если Сталин, да и Хрущев для всех, кроме своих малых родин (Грузии и Украины), руководствовались принципом "пушки вместо масла", то Брежнев в основном придерживаясь того же курса, все же давал простому народу более или менее сносно существовать. Вместе с пушками он позволял и немного "масла", во всяком случае до середины семидесятых годов, пока у него нормально варила голова. Конечно при такой прорве "пушек" обеспечить всю страну "маслом" было невозможно, но кое где жизненный уровень по сравнению со сталинскими и хрущевскими временами заметно вырос. Как уже упоминалось, одним из таких мест было Подмосковье особенно ближнее. Это отчетливо и увидел Паша, оказавшись в Аникеевке. Он сравнивал жителей подмосковья с земляками из своей Ивановской области. Всего-то стопятьдесят-двести километров, но там люди так хорошо не одевались и у них, как правило, не было возможности так же празднично, весело проводить свои выходные дни. Паша - молодой человек, и естественно в первую очередь он обращал внимание на женщин. И женщины внешне сильно отличались от тех, что приходилось видеть Паше в своем городе. Подмосковные женщины не только лучше, ярче одевались, но по всему уже не один год значительно лучше питались. Здесь Паша увидел в основном сытых, ухоженных женщин и их краснощеких веселых детей. То же можно было сказать и о местных девушках. Не то, что в его городе, где как говорится, то рахит, то золотуха, худые доходяги через одну, или как его Света, измученная регулярными тренировками, или девушки работницы предприятий, тоже измученные однообразной вредной работой и все это при неважном снабжении продуктами питания.
Полюбовавшись на женское многоцветье, Паша решил написать Свете, а еще лучше заслужить отпуск и рассказать ей. Что рассказать? Да то, что уже давно собирался ей поведать, что для здоровья полезен не спорт, а физкультура, вот такой отдых на природе, а не ее дурацкие соревнования, где она постоянно напрягается, потеет, простужается. А вот так, милое дело, не спеша в свое удовольствие, покататься на лыжах. А потом вернуться домой, нагуляв аппетит, и хорошо поесть. При такой жизни и Света быстро из "гончей" превратится в женщину с выпуклыми формами, такую же, как эти лыжницы с Аникеевки. Но нелегко ее будет в этом убедить. Ведь для нее свет в окне это сборная страны, поездки за границу, возможность привозить оттуда импортные шмотки. Ее понять можно, для девушки из глухой провинции спорт одна из немногих возможностей попасть за эту самую границу, туда, куда простых советских людей, как правило, не пускают, посмотреть мир, прибарахлиться. Но стоит ли из-за этого гробить свое здоровье, молодость?
Когда Паша появился в казарме, там уже формировали группу на поиски таких же вот, не вернувшихся с лыжни ... Из-за того, что регулировщиков на лыжне поставили явно недостаточно, где-то с десяток участников соревнований как и Паша, сбились с лыжни и где-то болтались по лесу ... Последнего из таковых отловили уже на вторые сутки в избушке лесника за тридцать километров от полка. Так что "поход" Паши в Аникеевку на таком фоне остался в тени. Правда, в тот же вечер после соревнований измученная рота заступила в караул и уставшие измотанные люди пошли на посты, на кухню ... Впрочем, Паше повезло ему выпал наряд посыльным по институту. Его назначили туда на пару с Эрглисом. Когда они стояли рядом на полковом плацу на разводе суточного наряда, круглолицый латыш зябко ежась в своей шинели, проговорил себе под нос:
- Задолбал московский мороз западного человека ...
Да, прибалты, за редким исключением советскими себя не считали, а лелеяли свое тщеславие, что они самые западные в Союзе, причем не только географически, но и ментально. Линарт в этом плане был явно нетипичен для прибалта, ибо был чрезмерно заморочен на комсомоле. Ранцинь ввиду слабого знания русского языка не мог донести свое истинное мировоззрение до окружающих. А вот Эрглис, в общем скромный работяга, пахарь... но он нет-нет да и высказывал свою хуторскую философию.
- У нас там столько молока и масла, что когда его выставляют на дорогу для сбора машиной с молокозавода, его никто не ворует ... Почему здесь у вас всего не хватает, а тот же бидон молока если его без присмотра оставить тут же украдут?- спрашивал он иной раз у своих однопризывников, или более молодых солдат.
В ответ обычно молчали, ибо что тут скажешь. Но как-то один из самых недисциплинированных но продвинутых "стариков" Ефремов в ответ высказал и свою философию:
- А это от того, что все, что у нас тут производят, за границу гонят, друзей кормить. А вас также не раскулачивают, потому что вы к Западу ближе. Приплывет какой-нибудь заграничный корабль и туристы увидят вас голодных да плохо одетых и на весь мир растрезвонят, что в Союзе есть нечего и одеть нечего.
Но кое-кто призванные из самых глухих мест, на тот же вопрос Эрглиса, почему в России многого не хватает, отвечали и так:
- Не не хватает, а вообще нет. У нас в магазинах ни масла, ни сметаны, ни колбасы. Только у тех, кто свою скотину держит, что-то купить можно.
Дежурным по институту заступил солидного вида полковник лет далеко за сорок, в массивных очках. При распределении ночного дежурства существовало неписанное правило более "старый" дежурит первую половину ночи, а более тяжелая вторая половина остается более молодому. Естественно это касалось всех кроме азербайджанцев, но с ними, как правило, солдаты других наций дежурить в паре отказывались. К тому же в наряд по институту их никогда не назначали. Неравенство такого расклада заключалось в том, что дежурящий вторым в казарме до одиннадцати часов, а то и позднее все равно уснуть никак не мог - не дадут. Тут тебе, и вечерняя поверка, и ходьба перед и после отбоя. В то же время дежурящий сначала, приходя в спящую казарму после двух ночи, имел возможность сразу же провалиться в сон, и до шести часов, до подъема полноценно спал.
Так получилось и в тот раз. Паша смог заснуть только где-то после одиннадцати, а в полвторого ночи дневальный по роте уже поднял его. От казармы до вестибюля главного корпуса института хода минут десять-пятнадцать. Паша со слипающимися глазами, ежась от пронизывающего ветра, ровно в два часа появился на институтской вахте и застал оживленно беседующих полковника и Эрглиса. Полковник, узнав происхождение посыльного, интересовался организацией сельского хозяйства в Латвии, и Эрглис как мог удовлетворял его любопытство.
- И все же, крупные населенные пункты в условиях социализма более приспособлены для ведения рентабельного хозяйства, чем ваши хутора,- напоследок высказал свое мнение полковник.
Уже одевая шинель, чтобы идти в казарму, Эрглис немного смущенно, но твердо возразил:
- У нас в Латвии при нашем методе ведения хозяйства никогда не было такого, чтобы не хватало продуктов. Мама говорила, что даже в войну, в оккупации голода не было. А здесь, я слышал, все время чего-то не хватало.
Полковник сразу не нашел что ответить, а потом Эрглис уже вышел из здания института.
- Я вот тут с вашим товарищем очень интересно поговорил... Да, действительно Прибалтика это все же не совсем Советский Союз. Чувствуется, что вошли в состав сравнительно недавно в сороковом году, гораздо позже других, еще не обтесались как следует. Ну, а вы откуда будете родом?- полковник моментально переключился на Пашу.
- С Ивановской области,- сдерживая позыв к зевоте, ответил Паша.
- Тоже с сельской местности?
- Нет, я из небольшого города.
- Ну, и как у вас там жизнь?
- Да, по-всякому ...
У Паши совсем не было желание вести какие-либо разговоры, его сильно клонило в сон.
- Вот ваш напарник говорил, что у них в Латвии очень хорошо с продуктами, все есть и все дешево. Даже в самых маленьких населенных пунктах избыток мясных и молочных продуктов. А у вас как?
- У нас?- Паша задумался, одновременно борясь со сном и подбирая выражения, чтобы в глазах полковника выглядеть человеком компетентным. - Молоко и хлеб в магазинах всегда, а вот масло, сыр не чаще раза в неделю или перед праздниками выбрасывают. Мясо и рыба очень редко бывают. Рыбу, правда можно с рук купить или самим в речке поймать, а вот мясо, если и выбрасывают, часто совсем плохое, одни кости в основном.
- Надо ж. И как же вы там живете при таком неважном снабжении? Полковник спрашивалбезо всякой жалости, с каким-то веселым любопытством и даже с удовлетворением. Ведь он и его семья снабжались от щедрой институтской кормушки, и перебоев с теми же маслом, мясом и прочими продуктами не знали.
- Да кто как. Мы же там, в основном, в частных домах живем, свою скотину держим или родственники с деревни помогают. В общем, не голодаем,- оптимистично ответил Паша, хотя ему еще хотелось и добавить, но по-хорошему и досыта никогда не едим.
Почему-то такой ответ Паши сразу погасил желание полковника к продолжению разговора. Более того, его тоже стал одолевать сон, и он решил "сачкануть". Вообще-то офицеру-дежурному по институту полагалось спать четыре часа днем, а всю ночь бодрствовать.
- Вот что, я поднимусь на второй этаж в свой кабинет... там мне надо поработать. Если позвонят и меня спросят, скажите, что дежурный обходит территорию, и сразу же мне по внутреннему телефону дайте знать, кто звонил,- хитро, как ему казалось, замаскировал полковник свое желание просто поспать на диване в своем кабинете.
Паша, впрочем, был рад такому повороту, ибо теперь он мог не сидеть при полковнике, а выйти из дежурки, походить по вестибюлю и длинным коридорам института, развеяться и выйти из дремотного состояния. В вестибюле он стал рассматривать выставленные там фотостенды. На одной из фотографий он узнал своего дежурного, потом обнаружил его же и на некоторых других. Под одной из фотографий, где полковник был изображен в парадном мундире с многочисленными регалиями, имелась и его краткая биография. Он оказался доктором военных наук, начальник отдела ... Чего изобретал полковник: мины, инженерные машины, или что-то вроде той же "кишки"? Про то на стенде, конечно, не сообщалось, а спросить, когда полковник под утро спустился в дежурку, Паша постеснялся.
Уже днем, бегая с каким-то поручением дежурного по территории института, Паша воочию увидел богатства здешней "кормушки". В институтском буфете продавали такое, о чем Паша знал лишь по-наслышке. Во всяком случае, бананы он увидел впервые, не удержался, купил, потратив часть своих скуднейших средств на пару штук. Увы, они ему показались совершенно безвкусными, и он пожалел потраченных денег. Лучше бы он их истратил на апельсины, которые здесь тоже имелись в свободной продаже. Эти оранжевые плоды он в последний раз пробовал еще ребенком, они входили в подарок выданный ему на Новый год в городском ДК. И с тех пор именно апельсины казались ему самыми вкусными плодами на свете.
Паша за свою службу впервые удостоился столь престижного и не слишком хлопотного дежурства. В институте после казармы, караулов и кухни было очень интересно. Он очень удивился, как много в институте сотрудников, и военных, и гражданских. Одних полковников на глаза Паши попалось никак не менее десятка, а уж подполковников и майоров ... Были и женщины в военной форме. В том же буфете он видел женщину-подполковника, стоявшую в очереди с обыкновенной авоськой в руках. А куда деваться, таких продуктов, как в этой закрытой кормушке в обыкновенных нахабинских магазинах не было. Но более всего все же поразило многолюдство - Паша никак не ожидал, что за этими стенами трудится столько народа. У него даже подсознательно родилась мысль: если инженерные войска имеют такой НИИ, то такие же имеют и другие рода войск и там тоже работают такие массы ученых и обслуживающего персонала. Сколько же их всего!? И все они хорошо снабжаются, получают высокие зарплаты, в то же самое время в большинстве провинциальных населенных пунктов страны нет масла и мяса.
7
В дни, когда рота заступала в общеполковой наряд, отдельные солдаты все же оставались от него свободными. Это не считалось везением, ибо тех "свободных" все равно припахивали либо в казарме, либо еще где-нибудь. Так вышло и с Пашей, когда свободным от наряда был он. Впрочем, не совсем так. Как стало известно позднее, когда ротный составлял список личного состава заступающего в наряд, его вызвал замполит батальона и передал просьбу-приказ:
- Завтра от твоей роты нужен один человек для поездки в Москву на похороны. Наша ОРМ сейчас делает железный памятник со звездочкой, а твой боец его будет таскать и охранять.
- Хорошо, сейчас прикину кого можно... Вот рядовой Шекеров ...
- Ты ничего не понял, Андриешин. Похороны очень серьезные, на них не должно быть никаких нацменов. И чтобы твой боец внешне смотрелся и сильным был - памятник нелегкий,- разъяснял замполит важность предстоящих похорон.
- Что, какой-то большой чин умер?- высказал догадку ротный.
- Да нет, умер-то лейтенант, но такой блатной, что хоронить его генералы будут, вот так ...
На следующее утро Паша забрал в полковой ОРМ металлическую пирамиду увенчанную пятиконечной звездой, на которой была прикреплена табличка с выгравированной надписью: "лейтенант Тертышный 1943 - 1970"
На эти похороны от полка отрядили целый автобус. Паша занес в него памятник и расположился на одном из задних сидений. А на передних разместились несколько полковых офицеров в парадных шинелях и таких же ремнях. Их тоже откомандировали на похороны лейтенанта. Почему всего лишь лейтенанта хоронили с такой помпой? Об этом Паша узнал из разговоров, ехавших в автобусе офицеров. Впрочем, почти все они о Тертышном вообще не знали, и лишь старший из них, подполковник, поведал:
- У него отец генерал-лейтенант и тесть генерал-лейтенант. Понимаете, какой блат!
- Отчего же он в двадцать семь лет всего лишь лейтенант?- удивленно спросил один из младших офицеров.
- Да он не кадровый, училища не кончал, да и вообще в армии по-настоящему ни дня не служил. Студент он, гражданский ВУЗ окончил, потом несколько лет болтался ничего не делал, пил да гулял. Ну, папаша, видя такое дело, в армию его и призвал. Конечно, в войска не отправил, при себе в главном штабе держал. Невесту под стать подыскал, тоже генеральскую дочь. В общем, ребята, если бы не заболел и не умер, он бы лет через десять всеми нами бы командовал, да вот судьба по-иному распорядилась.
Потом офицерский разговор как-то ушел от темы похорон, но и там тон задавал подполковник. Он делился своими воспоминаниями о службе в Германии:
- Конечно, по боевой подготовке армия ГДР с нашей ни в какое сравнение не идет. Их так не гоняют. Но немецкая дисциплина, есть немецкая дисциплина. У них, например, дневальный по роте не как у нас боец стоит, с одним штык ножом, ремень на яйцах и стенку спиной подпирает. У них дневальный в каске, с автоматом заряженным, стоит как гвоздь, не шелохнется. У нас, наверное, только у мавзолея на Красной площади так стоят. И вообще у немцев дежурная служба это не наша дежурная служба, которая стоя спит. Например, у них в автопарк, или из автопарка так просто как у нас не заедешь и не выедешь. У каждой машины на КПП путевые листы и прочие документы проверяют ...
Паша с интересом слушал эти разговоры из другой жизни и думал, насколько эта жизнь интересней той что жил он, его родители, земляки, не говоря уж о том, что эта "деятельность" куда щедрее оплачивалась.
После того как выговорился подполковник слово взял один из ехавших в автобусе капитанов:
- А я вот тоже насчет немцев хочу сказать. Ох, и попугали они некоторых наших, которые оккупацию пережили. До сих пор от страха того отойти не могут. Я вот стал свидетелем такой паники лет пять наверное назад, на Украине. Тогда в Житомирской области проводились учения армий стран Варшавского договора, а меня, тогда я только старшего лейтенанта получил, и еще двух майоров откомандировали в расположение как раз одной из гедеэровских дивизий для налаживания связи. Едем, значит, на "козле" и наблюдаем странную картину. По дороге нам навстречу народ с детьми, скарбом, скотину гонят, кто пешком, кто на грузовиках, телегах, тракторах, и все на восток поспешают. Дорога запружена, пыль столбом, жара все потные и все фактически бегут. Мы остановились, проехать не можем. Спрашиваем, в чем дело, почему такой аврал, может стихийное бедствие надвигается? А нам бабки в один голос:
- Ой миленькие тикайте, нимцы идут, вас поймают сразу, постреляют.
Ну, мы-то поняли, что к чему, объясняем, де это не те немцы, что это всего лишь учения армий стран Варшавского Договора, что они ни кого не тронут. А нас не слушают, не верят. Какие учения, что мы нимцев не знаем, по нимецки лопочут, из автоматов стрекочут. Вон из города жиды уперед всих бегут, а жиды знают от кого бегать надо. Война это, опять нимцы пришли, ой сколько лиха буде ... Так мы никого и не убедили, часа два на обочине простояли, пока вся эта толпа не схлынула. Вот тебе и столько лет после войны прошло, а немцев до сих пор помнят и боятся. Потом говорили, что за эту панику нескольких секретарей райкомов поснимали.
Офицеры дружно посмеялись над этим рассказом, а автобус уже ехал по Москве и остановился у Введенского кладбища. Паша взвалил на себя памятник и пошел вслед за офицерами ... Свежевырытую могилу нашли не сразу, но все равно пришли слишком рано, так что пришлось ждать. Мороз был не более пяти-шести градусов, но пронизывал неприятный ветерок и у Паши в кирзовых сапогах стали замерзать ноги, да и офицеры постоянно постукивали сапог о сапог и терли уши. Потом прибыл взвод солдат с карабинами для производства салюта и тоже стал притоптывать и подпрыгивать. Когда, наконец, дождались похоронной процессии, все уже изрядно продрогли. Впрочем, нахабинских офицеров попросили пройти назад к кладбищенским воротам, ибо им была уготовлена вполне определенная роль в этих похоронах.
Похороны это обычно горе для близких умершего, а когда безвременно умирает молодой человек - горе вдвойне. В составе процессии было много военных в высоких чинах, особо выделялись два генерал-лейтенанта. Паша, "просвещенный" в дороге, догадался, что это отец и тесть умершего лейтенанта. При большом количестве старших офицеров, среди провожавших лейтенанта в последний путь, почти не наблюдалось младших офицеров. Похоже, этот лейтенант и в самом деле свою недолгую офицерскую службу провел не среди ровесников, а среди генералов и полковников. А роль офицеров из нахабинского полка ... Перед гробом надо было нести венки и награды умершего. Не генералам же и полковникам все это нести, вот в качестве таких "носильщиков" и командировали офицеров из Нахабино. Они разобрали венки, подушечку с медалью, что успел заслужить лейтенант, и несли их от ворот до могилы. Паша все это время мерз возле стоящего поодаль от могилы памятника, так же мерз и "салютный" взвод.
Как обычно перед погребением что-то говорили, выступали ... Паша обратил внимание не на отца-генерала, не на мать. Ему бросилась в глаза жена умершего. Эта невысокая худенькая молодая женщина в черных пальто и шали нисколько не смотрелась генеральской дочерью. Она вообще и на женщину-то судя по фигуре не была похожа. Так девочка-подросток. Тем не менее, именно она переживала, пожалуй, сильнее всех, с неподдельной искренностью. Когда под залпы салюта стали засыпать могилу, она не выдержала и разразилась пронзительно-жуткими рыданиями.
Эти рыдания произвели на Пашу такое сильное впечатление, что он весь обратный путь в автобусе находился как бы под их гнетом. А вот офицеры, "сняв" с себя скорбные маски, весело переговаривались также как и до похорон, будто побывали на какой-то веселой экскурсии. Один лейтенант, несший перед гробом единственную медаль умершего, делился своими "трудностями" связанными с выполнением данной функции:
- Иду, рук уже не чувствую, перчаток с собой не взял, не думал, что эту медаль чертову нести придется. Не дай бог, думаю, уроню, опозорюсь ...
Остальные тоже весело делились своими впечатлениями о похоронах, ни сочувствия, ни переживаний в их словах не ощущалось. Они были рядовые офицеры, которым никак не светила большая карьера, а ждала нелегкая, ухабистая служба. Потому смерть блатного лейтенанта не могла быть их горем.
