ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Человек, Оказавшийся Лишним "На Пиру Жизни"

ИСТОРИЧЕСКАЯ АНАЛИТИКА

"ПРОКУРСТОВО ЛОЖЕ" РУССКОЙ ЭЛИТЫ (избранное из исторической "Священной книги русского офицера")

0x01 graphic

В погребке. 1864. Художник Леонид Иванович Соломаткин (1837-1883)

Анатолий Каменев

ЧЕЛОВЕК, ОКАЗАВШИЙСЯ ЛИШНИМ "НА ПИРУ ЖИЗНИ"

На службу в Военное министерство М. Салтыков (9 сентября 1844 года) подписал следующее обязательство: "Я, нижеподписавшийся, объявляю, что не принадлежу ни к каким тайным обществам, как внутри Российской империи, так и вне оной, и впредь обязуюсь, под какими бы они названиями ни существовали, не принадлежать к оным и никаких сношений с ними не иметь" (он обязан он был прослужить, как воспитанник лицея, целых шесть лет).

Так осенью 1844 года вошел коллежский секретарь из дворян Михаил Салтыков в двери Военного министерства, так сел он за стол в качестве мелкого канцелярского служащего, как входили в двери петербургских присутственных мест, садились каждое утро за столы сотни и тысячи коллежских секретарей и титулярных советников, чтобы приняться за составление и переписывание тысяч и тысяч входящих и исходящих бумаг, "смазывавших" колеса огромной бюрократической машины Российской империи.

"Помню я мое первое столкновение с жизнью. ...Я очень хорошо помню, как начальник мой радовался, что в распоряжение его достался человек молодой... и образованный... ; помню, что начальники с снисходительным удовольствием смотрели на мою бойкость и поощрительно улыбались моему рвению"...

В январе 1845 года Салтыкову исполнилось девятнадцать лет: хотелось движения, новых ярких впечатлений, доселе недоступных радостей и наслаждений. Сблизившись с богатым аристократом-однокурсником графом А. П. Бобринским, он, по собственному признанию, оказался среди того большинства однокашников, которое, "с свойственною юности рьяностью, поспешило занять соответственные места: кто в цирке Гверры, кто в цирке Дежана, кто в ресторане Леграна, кто в ресторане Сен-Жоржа..." ("Благонамеренные речи"). ... Однообразное прожигание жизни в цирках, ресторанах и других увеселительных заведениях претило...

Да и средства и возможности графа Бобринского -- потомка знаменитого Григория Орлова и Екатерины II -- и захолустного поместного дворянина Салтыкова были слишком неравны. И виды на будущее открывались для них совсем разные -- блестящие для Бобринского (он, при всей своей явной ординарности, все-таки сумел стать министром) и "более чем посредственные" для Салтыкова: "отсутствие всякой протекции и довольно скудное "положение" от родных <то есть те средства, которые высылала скупая маменька> отдавали меня на жертву служебной случайности и осуждали на скитание по скромным квартирам с "черным ходом" и на продовольствие в кухмистерских... ("Мелочи жизни" -- "Счастливец").

Настроение Салтыкова было смутным, нерадостным; переписка с Григорием Кузьмичом и одиночество угнетали. Его письма к родителям полны сетований, жалоб, хандры. Умная и практичная Ольга Михайловна оказалась очень проницательной, хотя и не совсем точной в своих предположениях о причине сыновних мрачных мыслей. "Что-то мой добрый Мишка все брюзжит, -- писала она в октябре 1844 года Дмитрию Салтыкову. -- "...мне кажется, его вся хандра происходит от его поэзии, которая никогда мне не нравилась, потому что я много начиталась даже бедственных примеров насчет этих неудачных поэтов в деньгах"...

Но Михаил Салтыков мечтал в это время не о поэзии. Он очень остро, может быть, даже болезненно прочувствовал постоянные насмешки Белинского над посредственными стихотворцами, а строгий и суровый, уже в этом возрасте, аналитик своего поведения и своей души, он, конечно, хорошо понял, что его собственное стихотворство ничуть не выше наполнявших журналы гладких, но посредственных стихов. ...

Салтыков в 1845 году начал посещать дружеские собрания Михаила Петрашевского, что устраивал тот по пятницам в собственном доме. "Как известно, в сороковых годах русская литература (а за нею, конечно, и молодая читающая публика) поделилась на два лагеря: западников и славянофилов... Я в то время только что оставил школьную скамью и, воспитанный на статьях Белинского, естественно, примкнул к западникам. Но не к большинству западников (единственно авторитетному тогда в литературе), которое занималось популяризированием немецкой философии, а к тому безвестному кружку, который инстинктивно прилепился к Франции. Разумеется, не к Франции Луи-Филиппа и Гизо, а к Франции Сен-Симона, Кабе, Фурье, Луи Блана и в особенности Жорж Занда. Оттуда лилась на нас вера в человечество, оттуда воссияла нам уверенность, что "золотой век" находится не позади, а впереди нас... Словом сказать, все доброе, все желанное и любвеобильное -- все шло оттуда. ... Духовно мы жили во Франции... Мы не могли без сладостного трепета помыслить о "великих принципах 1789 года" и обо всем, что оттуда проистекало" (то есть о принципах, провозглашенных Великой французской революцией: свобода, равенство, братство) ("За рубежом")...

Личное, человеческое отношение Салтыкова к Петрашевскому не было однозначным, что и привело его вскоре, вместе с Валерьяном Майковым и Владимиром Милютиным, к образованию собственного, более узкого кружка. Однако через несколько лет, в вятской ссылке, он с теплотой и грустью вспоминал о вечерах, проведенных в гостеприимном доме Петрашевского, которого один из участников кружка прямо назвал Петрашевского святым...

Франсуа Мари Шарль Фурье (1722-1837) - французский философ, социолог, один из представителей утопического социализма, основатель системы фурьеризма; автор термина "феминизм" - обрушил могучий пафос разоблачительной критики, сатиры, на социальные установления, придавившие и обездолившие человека. ..."Можно ли увидеть более ужасающую неурядицу, чем та, что царит на земном шаре?" -- спрашивал Фурье. Состояние цивилизации -- это мир навыворот, социальный ад. Дети получают воспитание, не сообразное с их природой, более того -- противное ей. ...

Какой же социальный механизм "вычисляет" Фурье? Это организм ассоциации, земледельческой трудовой общины, или "фаланги", обитающей в особом помещении -- "фаланстере"... Эту веру со всей присущей ему глубокой и серьезной экспансивностью разделил и русский дворянин Петрашевский -- разделил до такой степени, что даже пытался летом 1847 года создать фаланстер в своей крепостной деревне..

Салтыкова больше влекло учение другого французского утописта -- Анри Сен-Симона. Салтыкову навсегда запомнились слова Сен-Симона: "Золотой век, который слепое предание относило до сих пор к прошлому, находится впереди нас" -- в будущем. ... Вместо изжитого человечеством военно-феодального и теологического строя -- власти "попов, дворян и военных" -- должен быть организован строй научный и промышленный, который только и в состоянии осуществить великий принцип братства...

В начале 1847 года Салтыков и его друзья Владимир Милютин и Валерьян Майков перестали посещать "пятницы" Петрашевского, образовав собственный кружок. Каждый из них настойчиво искал сферы самостоятельного приложения своих сил, и такие сферы постепенно определялись...

В итоге деятельного и не всегда гладкого и безоблачного общения с кругом Петрашевского, с Владимиром Милютиным и Валерьяном Майковым в воображении Салтыкова-художника вырисовывалась странная, почти фантастическая, какая-то угловатая, изломанная фигура -- человек с тяжелым, неуживчивым характером, но впечатлительной, легкоранимой душой, неустойчивой психикой, с гипертрофированным сознанием, запутавшимся в бесконечной цепи безысходных противоречий, человек, пытающийся заковать свою душу, свой болезненный внутренний мир в броню не всегда удачной и тоже болезненной иронии.

В герое повести Нагибине угадывается типический характер русского интеллигента сороковых годов -- характер "петрашевца". ...В характере Нагибина, несомненно, отложилось что-то и от самого Салтыкова -- от его переживаний и метаний середины и конца 1847 года, иначе невозможно было бы столь скрупулезно -- до малейших тонкостей и оттенков, до сокровеннейших мелочей -- проследить и воспроизвести сознание и психологию такой личности -- не передумав и не пережив всех мучительных антиномий мысли, всех эмоциональных взрывов и душевной апатии. Трагедия Нагибина -- это была и трагедия молодого Салтыкова, кризис его "блуждающего" -- ищущего и заблуждающегося -- сознания...

И тут появляется мотив, столь характерный для русской литературы того времени -- "натуральной школы", -- мотив "маленького человека". Это именно он -- маленький человек, обладающий ничтожным чином, это он страдает, мучается, исходит горечью и злостью на страницах салтыковской "нехитрой" "повести из повседневной жизни", это он, обитающий в петербургских углах, в комнатенках в три аршина и с окнами на помойную яму, питающийся в дешевых кухмистерских...

Собственно говоря, Салтыков уже нащупывал ответ на вопросы, мучившие Нагибина, ответ -- освобождение, ответ -- преодоление. Конечно, ответ этот был еще неполный, частичный, тоже -- мыслительный, теоретический. Салтыков преодолевает гибельное "нагибинство", вдруг открывая, в финале, своему герою непреложную истину: одна только деятельность в состоянии совершить великое дело примирения теории и практики, разума и жизни. ...

Мысль, талант, сильный характер пророчили совсем другое. Но знал, хорошо знал и чувствовал он тяжкие муки и скудные радости этих добрых и бедных сердец... Чуткая и восприимчивая фантазия Салтыкова, напитанная впечатлениями реальных "петербургских углов" и канцелярских кабинетов, и тех, так сказать, "литературных углов", где ютились "бедные люди" Гоголя и Достоевского, -- фантазия художника, обостренная мыслью социалиста, рождала и собственный образ "маленького человека".

Салтыков писал в первые месяцы 1848 года вторую свою повесть "Запутанное дело". Выходец из небогатого провинциального "дворянского гнезда", герой Салтыкова Иван Самойлыч Мичулин, вовсе не мыслитель и не деятель, просто ищет своего места под солнцем и, оказавшись лишним "на пиру жизни", погибает, так и не поняв, зачем искал, страдал, чувствовал -- зачем жил...

"Запутанное дело" писалось в январе -- феврале 1848 года, в те дни, когда до Петербурга дошли известия из Парижа о февральской революции 1848 года. Сначала это были слухи, в русских же газетах сообщения появились в конце февраля по старому стилю (по новому -- в начале марта)...

Салтыков, ставший к этому времени постоянным сотрудником не только "Отечественных записок", но и "Современника", очень хотел, чтобы его новая повесть "Запутанное дело" была напечатана именно в "Современнике". ...

Салтыков, разумеется, не мог знать, что в те дни, когда эта книжка находилась на рассмотрении цензоров, за неделю до публикации повести, начальник III отделения и шеф жандармов граф А. Ф. Орлов представил Николаю I "всеподданнейший доклад" "О журналах "Современник" и "Отечественные записки", где в испуге перед явно назревавшим во Франции революционным взрывом, перед угрозой падения французской монархии предлагал, так сказать, привести "к общему знаменателю" эти издания, позволявшие себе "вредное направление". Император на этом документе начертал: "Необходимо составить особый комитет, чтобы рассмотреть, правильно ли действует цензура и издаваемые журналы соблюдают ли данные каждому программы. Комитету донести мне с доказательствами, где найдет какие упущения цензуры и ее начальства и которые журналы и в чем вышли из своей программы". Этот особый секретный комитет под председательством князя Меншикова (так называемый "меншиковский комитет") немедля приступил к "ревизии русской литературы" (по позднейшему выражению Салтыкова)...

В это время, Салтыков даже продвинулся по лестнице чиновничьих рангов, стал титулярным советником. А тем временем в других служебных кабинетах, на самых верхах пирамиды, уже решалась его судьба. Бюрократическая машина самодержавной власти двигалась обычно весьма медленно и неуклюже. Но бывали обстоятельства, когда она "срабатывала" с необыкновенной поспешностью. Так произошло и в случае с Салтыковым. Его "натуральные" повести не остались незамеченными.

За какие-нибудь две-три недели до водворения в Вятку он и предполагать не мог, что его ждет тягостная участь провинциального чиновника... Салтыков уже трясся в тарантасе по проселочным дорогам где-то около Ладожского озера. Он направлялся вместе с сопровождавшими его жандармами и верным и неизменным крепостным дядькой Платоном к далекой Вятке, которую попечительное начальство избрало местом его ссылки -- его подневольной службы под надзором губернатора и полиции... Ист.: фрагменты из книги " Тюнькин К. И. Салтыков-Щедрин. -- М. : Мол. гвардия, 1989".

Выводы-тезисы воинствующей истории ("Слуга многих господ", властолюбие и закон возмездия).

Если у человека много господ; если у него много своих и чужих интересов; если он не привык всегда и во всех случаях дорожить истиною выше всего - тут есть разлад с самим собой, и он становится "Слугой двух (трех и т.д.) господ". Такой "слуга"- ловкий приспособленец, готовый ладить с любой властью, с каждым человеком...

"Вот почему во всех государствах самые важные должности поручаются обыкновенным людям, рожденным в средних слоях общества; последние возвышаются собственными дарованиями и ловкостью, несмотря на сопротивление и зависть тех, кто по рождению своему начальствует над ними". "Когда властолюбие охватывает сердце, то оно не допускает ни соперника, ни преемника. Для человека, привыкшего пользоваться поклонением со стороны общества, или даже только рассчитывать на него, всякое другое наслаждение уничтожается или искажается". "Благоразумные люди презирают почетные места". "Как поступает человек с другими людьми, так и с ним могут поступать : закон возмездия есть основной закон нашей природы"... (Адам СМИТ (1723 -- 1790) -- шотландский экономист и философ).

"Истинно благородный человек не рождается с великой душой, но сам себя делает таковым великолепными своими делами".... (Франческо ПЕТРАРКА (1304--1374) --итальянский поэт, родоначальник гуманистической культуры Возрождения).

Самое трудное в достижении Истины - разобраться в этой Истине и потом уж добиться желаемого. "Кто заранее знает принципы прямого и обходного путей, тот побеждает. Это и есть законы борьбы на войне" (Сунь-цзы). Добавлю и главное - эту войну надо называть "священной" - войной за человека"... " Говорится обычно шутливо в качестве оправдания своих привычек, от которых не могут отказаться. Не оправдывайся, пожалуйста, что "привычка свыше нам дана" . Если у человека сильная воля, он в силах изменить любую свою привычку. (А. С. Пушкина "Евгений Онегин", 1823--1832 гг.).

Мюрат (в центре) на Багратионовых флешах спасается от погони

Мысли о капитане Тушине и князе Андрее Болконском (из романа Л.Н. Толстого "Война и мир")

Предисловие к размышлению. Есть в нашей военной традиции есть особенность - не выставляться и не кичиться боевыми заслугами. Корни этой традиции уходят в древние времена, к былинным богатырям. Исконный Герой наш не похож на западного рыцаря. И те только внешнее несходство рознит двух воителей. Рыцарь тщеславен, любит почет и уважение. Все его боевые заслуги строго ранжированы и тарифицированы - любое его военное деяние имеет цену и требует безусловного вознаграждения. Наш Герой скромен, и даже совершивши великий подвиг, не требует от властей даров и наград. Он не тщеславен и не выставляет напоказ свою доблесть. Ему, Герою нашему, неуютно вблизи сановных и влиятельных лиц, но комфортно среди простых людей. А рыцарь, наоборот, любит красоваться в блистательной свите повелителя-правителя.

Свершивши благое и трудное дело, Герой наш удаляется с поля битвы и не рыщет по полям в поисках нежданной жертвы. Он вполне может обходиться без войн и военных приключений, но если зазвучит вечевой колокол и позовет боевая труба, он без излишнего промедления идет на войну и бьется с врагом, не щадя себя во имя победы. В бою Герой наш преображается, стряхивает с себя все обременительное, облачается в военные доспехи и начинает жить совершенно иной жизнью. Благородные устремления вытесняют все прочие, а общественный и гражданский долг становится главным и ведущим мотивом его действий. Он превращается в исполина, готового ради родной Отчизны сокрушить любого врага. Его не пугает ни численность противника, ни его прежняя слава, ни превосходство в оружии.

Этот благородный воинский тип, который рождает лишь земля Русская. И если все прочие народы уповают на религиозный фанатизм, мощь оружия и боевой техники, надеются на талантливых военачальников, то русские люди, не отрицая значения оружия, техники, стратегии, тактики и талантливых военачальников, всегда делали ставку на массу войскового офицерства, которое, не гоняясь за громкими победами, чинно и по-деловому день за днем делами свое военное дело и тем самым создавали основу для громких побед. Без этой повседневной боевой работы, в которой ковались и закалялись характеры, оттачивалось мастерство, завоевывались высотки местного значения, не могло быть прорывов и наступлений, которые вели в последующем к решительным победам над врагом.

В романе "Война и мир" Л.Н. Толстого много персонажей, но, на мой взгляд, там есть единственный настоящий Герой - это артиллерийский капитан Тушин. Князь Андрей Болконский - это, по понятиям писателя, тоже герой. По моим же понятиям, он не идет ни в какое сравнение с названным капитаном. Однако, развитие данной темы не входить в канву моего предисловия, а представляет собой предмет особого разговора. Обратимся теперь к фрагменту "Войны и мира", чтобы понять и осмыслить тот тип армейского офицера, на котором держится вся система войны.

Л.Н. Толстой о подвиге батареи капитана Тушина

"Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб-офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее...

Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. "Я не могу бояться", подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.

-- А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, -- сказал фейерверкер князю Андрею, -- не так, как ваше благородие.

Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.

-- Ну, до свидания, -- сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.

-- До свидания, голубчик, -- сказал Тушин, -- милая душа! прощайте, голубчик, -- сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза. <...>

В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях...

Князь Багратион обратился к старичку-полковнику.

-- Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? -- спросил он, ища кого-то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) -- Я вас, кажется, просил, -- обратился он к дежурному штаб-офицеру.

-- Одно было подбито, -- отвечал дежурный штаб-офицер, -- а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал... Жарко было, правда, -- прибавил он скромно.

Кто-то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.

-- Да вот вы были, -- сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.

-- Как же, мы вместе немного не съехались, -- сказал дежурный штаб-офицер, приятно улыбаясь Болконскому.

-- Я не имел удовольствия вас видеть, -- холодно и отрывисто сказал князь Андрей.

Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из-за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.

-- Каким образом орудие оставлено? -- спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.

Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:

-- Не знаю... ваше сиятельство... людей не было, ваше сиятельство.

-- Вы бы могли из прикрытия взять!

Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.

Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.

-- Ваше сиятельство, -- прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, -- вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.

Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.

-- И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, -- продолжал он, -- то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, -- сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.

Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.

-- Вот спасибо: выручил, голубчик, -- сказал ему Тушин.

Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

Послесловие для размышлению.

Не буду по абзацам или по частям анализировать изложенное. В данном случае на то нет особой нужды. Но есть потребность акцентировать внимание на концовке повествования. Все закончилось благополучно для капитана Тушина благодаря вынужденному вмешательству князя Андрея.

Как мне кажется, тут имел место не благородный поступок, а лишь желание князя показать свою причастность к подвигу батареи капитана Тушина.

Поистине жаль, что о подвигах армейских офицеров мы узнаем лишь в связи с деяниями известных лиц (государей, полководцев и т.д.).

Надо понять, наконец, что самоотверженное служение Отечеству рождается и крепнет внизу, в массах простого воинства. И примеры этого самоотвержения куда более значимы, чем победные баталии известных полководцев. Да и победы эти невозможны без героизма, мужества и самоотвержения той массы людей, которые, подобно капитану Тушину, не кричат о своих заслугах и не спешат выстраиваться в ряд лиц, жаждущих награды и восхищения...

Во все времена имели место случаи, когда власть недостойно обходилась со своими военачальниками (так было при египетских фараонах, в древней Греции и Риме, во времена средневековья, в новое и новейшее время; так обстоит дело и ныне).

Безусловно, это плохо, несправедливо и ущербно для военного дела. Но всего печальнее то обстоятельство, что обиженные и оскорбленные военачальники считают своим долгом либо молчать, либо язвить по поводу властей. Жаль, что до сих пор обиженные и оскорбленные генералы и офицеры злобой и ожесточением тешат свое самолюбие, вместо того, чтобы думать о том, как помочь своей стране избегать в будущем напрасные жертвы и напрасно не ввергать в военную опасность свой собственный народ... Служить надо до конца своему Отечеству, но не раздражению, обиде и злобе! Правители приходят и уходят, а Отечество наше остается и ждет от умных, умудренных опытом, знающих и умеющих подсказки и совета... Ист.: Каменев А. Капитан Тушин (http://artofwar.ru/k/kamenew_anatolij_iwanowich/kapitantushin.shtml)

0x01 graphic

Застигнутые бурей. Художник Николай Егорович Сверчков (1817-1898)

Размышления "ВЕЧНОГО УЗНИКА" о "крестном" пути и офицерском долге.

Н.М. Карамзин, влюблен в Россию, понимает значение исторического опыта, сетует на то, что мало нам, русским, известно, о своей стране, в то время, как "некоторые случаи, картины, характеры нашей истории любопытны не менее древних", т.е. древнегреческих, древнеримских и т.д. У него, в "Истории", есть все: "искусное повествование и хорошо выраженная мысль", искание "духа и жизни в тлеющих хартиях", "тягостная жертва, приносимая в дар достоверности", уважительное отношение к предкам, "без гордости и насмешек" при описании века душевного младенчества".

И вот, будучи уже человеком немолодым, решил я (А.К.) начать свое жизнеописание, не сетуя на то, что предки мои не удосужились этого сделать сами за себя. Пусть мои заметки начнут нашу родословную и потомки наши будут иметь возможность читать и знать, как жили их предки, что думали и к чему стремились.

При всем понимании важности бытовых описаний и характеристик, я все же постарался быть в них краток. Мне хотелось понять и описать все главное и основное, что двигало мною на том или ином участке жизни. Важно было соблюсти определенную последовательность и логику поступков и поведения, не идеализируя себя и не слишком придираясь к другим. Ясно, что не только друзья встречались на моем пути. Были и недруги. Встречались враги.

Стоит ли, однако, красочно описывать их каверзы и злодеяния? Для этого у меня не хватит ни фантазии, ни фактов, ни опыта, ибо злоба, хитрость, злодеяние - это наука и искусство и без знания их азов трудно описать хитросплетения обстоятельств и фактов, которые побуждают злонравного человека нести другим людям боль, огорчение, досаду и обиду. Мне очень хотелось сделать так, чтобы читающий эту повесть мог живо представить себе картину происходящего, понять суть переживаемого момента и осознать ту или иную важную для меня жизненную или профессиональную идею, извлеченную из прожитого.

Главное дело моей жизни - служение Отечеству моему в воинских рядах и в офицерских погонах. Дело это трудное и благородное. Оно не дает богатств и не сулит скорой признательности. Но это - "крест", который нужно нести по всей жизни. Эта скромная, повседневная работа офицера подобна работе трудовой пчеле, которая трудится изо дня в день, от зари до зари, собирая нектар с цветов и приносит его в улей, для того, чтобы люди смогли воспользоваться результатами ее труда. Она не ждет благодарности, а летит за новой толикой меда и так поступает каждый день, вплоть до смерти. Это инстинкт заставляет ее так поступать. Но образ трудолюбивой пчелы очень подходит для сравнения с работой скромного труженика на военной ниве - офицера.

Точно так же, как пчела, трудится и офицер. Он работает не покладая рук, ибо знает, что нет более важной профессии, нежели офицерская... В отличие от пчелы, его действия осознаны, а поступки и действия логичны и последовательны. В государстве много людей разных профессий, но только офицерская профессия велика и почетна, а "тягость ее не всякому под силу" (М.И. Драгомиров).

Офицерство - профессия идейная. Настоящий офицер служит не ради денег и наживы, а ради высокой идеи защиты Отечества, понимая, что кто-то должен жертвовать своим земным благополучием ради того, чтобы остальные чувствовали себя спокойно и уверенно. Для офицера особенно близки слова философа Сенеки, определившего стратегию жизни порядочного и честного человека: "Достойно умереть это значит избежать опасности недостойно жить". Рыцарь без страха и упрека - вот идеал настоящего офицера.

Одним из принципов офицерской идеологии есть и было убеждение в том, что высокое положение офицера в обществе обязывает его быть образцом высоких нравственных качеств. Быть храбрым, честным, образованным ему следует быть не для того, чтобы достичь чего бы то ни было (славы, богатства, высокого чина), а потому что он офицер, потому что ему многое дано, потому что он должен быть именно таким, ибо таково было требование офицерской чести.

Подвижничество - особая черта нашего русского офицерства, свободного от героической позы и притязаний. Подвижничество есть непрерывный самоконтроль, борьба с низшими, греховными сторонами своего "я", аскеза духа. Нормой поведения является ровность течения, "мерность", выдержка, неослабная самодисциплина, терпение и выносливость, верное исполнение своего долга, безропотное несение каждым своего "креста". Всякого рода театральные эффекты, поза, лицемерие, тщеславие - противны духу подвижничества. Лучшие начальные люди земли Русской всегда были подвижниками.

"Записки вечного узника" - это размышления о многих сторонах моей жизни и офицерской профессии. Это то, чему я посвятил всю свою сознательную жизнь - от вступления на стезю офицера и после вручения мне пенсионного удостоверения. Это повествование не обмеренного узами человека, а рассказ лица, сознательно взявшего на себя обязанности служения своему Отечеству. Узы эти заставляют служить интересам офицерской профессии не только при погонах, но и вне строя, без погон на плечах. В этой постоянной и непоколебимой привязанности к проблемам офицерской корпорации и есть то неистребимое стремление принести пользу своему Отечеству и тем, кто готовится стать офицером или уже носит офицерские погоны.

Жизнь сталкивала меня со многими людьми: обычными и выдающимися, скромными и тщеславными, рядовыми и начальствующими. Наяву пришлось мне быть свидетелем многих важных событий ХХ-ХХI вв. "Вживую" я, так или иначе, контактировал с теми, кто в 90-е годы прошлого столетия определил направление жизни сегодняшней. Следовательно, у меня есть собственное мнение по поводу того, что и почему случилось в нашей стране. А это очень важно. Мне не надо читать никаких воспоминаний действующих в то время главных и второстепенных лиц для того, чтобы понять, кто и как действовал во благо моей стране, а кто ей вредил явно или тайно.

Суждения мои, выводы и оценки опираются не только на личное восприятие действительности, но и на богатый фактический материал, собранный в течение последних пятидесяти с лишним лет. Имея в своем распоряжении самый обширный исторический материал, нет нужды замыкаться в рамках личного и отечественного опыта, но можно опереться и на мировую историю.

Но ближе всего, роднее и понятнее мне, конечно, опыт отечественный. В нем я черпаю вдохновение и оптимизм. В нем нахожу примеры, достойные восхищения и преклонения. Я влюблен в моих предков, находя их достойнейшими и благороднейшими. Каждый раз, беря в руки старую книгу, я мысленно благодарю того человека, который оставил для нас это рукописное наследие. Мне бесконечно дорого все, что написали когда-то и Владимир Мономах, и митрополит Илларион, и сочинители "Домостроя", а также незабвенный Н.М. Карамзин и многие другие писатели и историки. Как известно, и Квинт Максим и Публий Сципион, и другие знаменитые мужи Рима часто повторяли, что, когда они глядят на изображения предков, дух зажигается неудержимою тягою к доблести.

Безусловно, неблагодарное это дело писать о том, что только что происходило на наших глазах. Некоторые осторожные люди советуют повременить эдак лет 15-20, а потом уж приниматься за дело. Но есть ли у меня эти 15-20 лет в запасе? Жизнь человеческая очень коротка и может оборваться в любой момент.

Есть, однако, и плюс в том, что повесть пишется, как говорится, "по горячим следам". Современник не даст возможности солгать, исказить факты. Если нужно - поправит и подправит. И, если эти поправки и подправки не противоречат истине, а дополняют и обогащают картину происшедшего, то и хорошо. Да и критика и несогласие помогут прояснить истину или же посмотреть на события и явления с другой стороны. И это - благо.

Повесть моя насыщена фактами и лицами, к которым я старался относиться предельно бережно и осторожно, проверяя и перепроверяя факты и не давая эмоциями исказить рисуемые события и лица. Факты и цифры, фамилии и события нужны были мне для того, чтобы лучше и полнее прояснять суть происходящего. Ведь одна цифра или один факт могут все поставить на свое место и придать картине происходящего законченный вид.

Я не стремился без оснований называть ответственных лиц и на них возлагать вину за те деструктивные события, которые до основания потрясли СССР. Не пользовался я и "подсказками" иных людей, старающихся исказить суть происшедшего.

Мой жизненный опыт, исторические знания, собранные факты и доказательства служили мне надежным инструментом в оценке. Конечно, в чем-то я мог быть и не точен и даже субъективен. На то он человек, а не машина, чтобы быть пристрастным. Но мне не хотелось выпячивать свои пристрастия в ущерб логике и фактам. Как на самом деле получилось, судить не мне.

Ист.: Каменев А.Записки Вечного Узника (http://artofwar.ru/k/kamenew_anatolij_iwanowich/zapiskiwechnogouznika.shtml)

Послесловие для размышлению.

Не в обиду и не в укор будет сказано, что как бы ни велик и не прозорлив был одни человек, ему не объять своим сознанием, умом и способностями всего того многообразия жизни, которая нас окружает. Люди, вступившие на верхние ступени социальной лестницы, волей-неволей отрываются от почвы, их родившей и воспитавшей. Взгляд сверху на происходящее разнится с тем восприятием, которое осуществляется с поверхности земли родной. Это сродни взгляду на одну и ту же действительность с командного пункта командира и из солдатского окопа.

Презрительное отношение к так называемой "окопной правде" вредит нашему пониманию всей сложности мировосприятия и оценки. Глобальный взгляд на жизнь не замечает деталей и тонкостей, которые подмечает взгляд житейский, опытный и не оторванный от природы. А ведь, в этих деталях и мелочах, как говорят, "скрывается дьявол".

Любое духовно здоровое общество нуждается в правильной оценке истории и современных событий. И эта оценка складывается не только из мнений авторитетных лиц и признанных кумиров. Им свойственно ошибаться, как то было с Л.Н. Толстым (см.: Правда Драгомирова и "кривда" Толстого 59k Годы событий: 1897-1917. "Статья" История) и другими честными людьми. Но еще более "авторитетов" предпочитают искажать действительность (см.: Ящик Пандоры 1917-го 212k Годы событий: 1917. "Документ" История Комментарии: 8 (18/01/2008) "Голодный желудок электризует мозг" недовольных, но лишь СПЕСЬ БОГАТЫХ раскрывает "ящик Пандоры"; Грузия: Напрасна ли была жертва? 26k "Статья" История Комментарии: 2 (23/11/2007) О причинах, побудивших Россию спасти Грузию, и благодарной (?) памяти потомков; Умом Россию бы понять 33k "Статья" История Комментарии: 1 (23/11/2007) Суть России не в лаптях... Субстанция ее совсем иная! Но беда наша в том, что мы плохо знаем самих себя... и др.).

В интересах общества, во благо Истине все мы нуждаемся в различных точках зрения, в различных ракурсах в освещении истории и в понимании событий современных. А раз так, то мысли и суждения людей, подобных "Логанычу" (см в конце статьи), имеют для нас бесценное значение. Сила и мощь этих суждений в том, что они разноплановые, разнохарактерные, индивидуальные и пропитанные лишь собственным видением проблемы или того или иного вопроса. Это-то и прекрасно.

Сейчас в нашем сознании звучат лишь полярные ноты (положительные или негативные). Это более похоже на перебранку или лай сцепившихся в драке псов. Вой и лай не ласкает ни слуха нашего, ни вносит успокоения, а лишь раздражает и вызывает желание удалиться от места, где бой ведут кровожадные бойцы.

Другое дело, если мы слышим хор, в котором царит гармония и многоголосица, где каждый ведет свою партию и вступает в общее дело тогда, когда наступает время. Прекрасен такой хор. Он не только услаждает слух, но и рождает благородные чувства...

Всем нам, конечно, нужны Толстые, Лихачевы и Солженицыны, но, позволю высказаться категорично - "Логанычи", "Левши" и "Кулибины" нам нужны еще более.

Как же избежать участи, которая постигла "Логаныча"? Есть два пути. Первый состоит в том, чтобы побудить "логанычей" писать, записывать свои мысли и по мере возможности, делать их достоянием других. Путь второй - надо в семьях бережно хранить все то, что досталось нам от предков и не спешить разрушать то, что ими сделано...

Обращаюсь к читающим эти строки: посмотрите с вниманием на своих предков - живущих и отошедших в мир иной. Они - достояние ваше и Отечества. Не хороните и не разбазаривайте это бесценное сокровище! Ист.: Каменев А. ЖИЛ-БЫЛ "ЛОГАНЫЧ" ... (http://artofwar.ru/editors/k/kamenew_anatolij_iwanowich/loganych.shtml)

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 05/02/2018, изменен: 05/02/2018. 51k. Статистика. Глава: История Иллюстрации: 3 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: Выводы-тезисы воинствующей истории ("Слуга многих господ", властолюбие и закон возмездия). Мысли о капитане Тушине и князе Андрее Болконском (из романа Л.Н. Толстого "Война и мир"). Послесловие для размышлению (Надо понять, наконец, что самоотверженное служение Отечеству рождается и крепнет внизу, в массах простого воинства). Размышления "ВЕЧНОГО УЗНИКА" о "крестном" пути и офицерском долге (Для офицера особенно близки слова философа Сенеки, определившего стратегию жизни порядочного и честного человека: "Достойно умереть это значит избежать опасности недостойно жить"). Послесловие для размышлению (Всем нам, конечно, нужны Толстые, Лихачевы и Солженицыны, но, позволю высказаться категорично - "Логанычи", "Левши" и "Кулибины" нам нужны еще более). (ИСТОРИЧЕСКАЯ АНАЛИТИКА: (избранное из исторической "Священной книги русского офицера")).

Каменев Анатолий Иванович Человек, Оказавшийся Лишним "На Пиру Жизни"

Каменев Анатолий Иванович
Человек, Оказавшийся Лишним "На Пиру Жизни"