ArtOfWar. Творчество ветеранов последних войн. Сайт имени Владимира Григорьева
Каменев Анатолий Иванович
...Не фабрика генералов

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Об академии и "академиках"

     

А.И. Каменев

НЕ ФАБРИКА ГЕНЕРАЛОВ...

"Академик" Чапаев и современные слушатели: что их объединяет?

  
   Военная академия в сознании многих офицеров - это трамплин в карьерном росте. Поступление в военную академию связывают с мечтами о генеральских погонах.
   Сам же факт обучения в военной академии зачастую рассматривается слушателями, как акт формальный, ненужный, обременительный, без которого можно было бы вполне обойтись.
   *
   И этому есть вполне понятные основания.
   И основания эти, как показывает история, как правило, одни и те же, что, к примеру, были у В.И. Чапаева в 1918 г., что наблюдаются и у слушателя образца 2008 года.
   *
   Прошедший через горнило мировой и гражданской войны В. И. Чапаев не мог спокойно, без эмоций воспринимать "сухую" военную теорию, "вечные" истины, оторванные от реальности. Конфликт, после которого В. И. Чапаев был откомандирован в войска Восточного фронта, был предопределен: старая военная профессура, воспитанная на прежних канонах, не хотела, да и не могла осмыслить новый военный опыт и сделать из него соответствующие выводы для обучения слушателей.
   Чапаев искренне верил, что его боевого опыта хватит не только для руководства дивизией, но и армией, фронтом, "всеми вооруженными силами республики". А вот для руководства мировыми вооруженными силами у него недоставало лишь одного - знания иностранных языков (так он ответил на вопрос Федора Клачкова, когда тот спросил: "Василий Иванович, а сможешь ли ты руководить всеми вооруженными силами").
   Отчасти - это самонадеянность, но в большей мере - заблуждение.
   Чапаев, как и многие другие "первоконники" не понимали сути полководческого искусства, не знали и не понимали перспектив развития военного дела, а свой жизненный и служебный опыт возводили в ранг наиважнейшего.
   См. приложение 1.
   *
   Точно так же, как и Чапаев, заблуждаются и нынешние слушатели военных академий.
   Но, в отличие от Чапаева, современные слушатели военных академий поступают по-своему: многие из них рассматривали предметы обучения, как необходимое бремя, которое нужно терпеливо вытерпеть, а потом вместе с конспектами выбросить из головы.
   В этом негативизме были два важных фактора, которые побуждали к подобным действиям слушателей военных академий. Фактор первый - рутинный характер преподавания многих дисциплин. Второй фактор - личный опыт самих слушателей, который в большинстве случаев воспринимался как нечто бесценное, стоящее выше любой науки.
   *
   Такая гипертрофия собственного опыта войсковыми офицерами являлась следствием узости мышления, недостаточного развития самосознания, неумения и нежелания быть самокритичным и требовательным к себе.
   В этой ситуации нужно было научить офицеров-слушателей умению вникать в себя, отдавая должное достигнутому, но и понимая необходимость дальнейшего развития и борьбы с вредными стереотипами, установками, негодным стилем служебного поведения и общения.
   Офицер, даже научившись чему-то, не может останавливаться на достигнутом. Но ведь случается, что к благому достижению (житейскому, служебному и проч.) человек относить то, что на самом деле является аморальным, негативным, а иногда и просто противоправным. К примеру, такой стиль работы, как "завинчивание гаек", может быть воспринят как образцовый и пригодный на все случаи жизни.
   Но ведь даже из механики известно, что перекрученная гайка срывает резьбу и делает соединение болта и гайки негодным. Даже Фридрих II, провозглашая, что "солдат должен бояться палки капрала, пуще пули неприятеля", знал, что взбодренный палкой капрала, солдат в бою первым посылал пулю не в неприятеля, а в самого капрала.
  

Карьеризм - зло безусловное зло

   Мне уже приходилось писать о том, как в первой половине ХIХ века Военная академия тщательно отбирала лучших офицеров для прохождения военно-академического курса:
  
   См.: Академия Генштаба   34k   "Глава" История Комментарии: 4 (18/02/2008)
   Лучше сократить армию на целый корпус, но иметь надлежаще поставленную военную Академию. (Н. Головин)
  
   Но после октября 1917 года в военные академии стали набирать преданные революции кадры из числа благонадежных в политическом отношении людей, но не всегда грамотных и способных в будущем стать подлинными военными лидерами. (Это, также нашло развитие в одной из моих книг:
  
   См.: История подготовки офицеров в Советском Союзе   709k   Оценка:7.49*7   Годы событий: 1917-1984. "Очерк" История Комментарии: 6 (08/04/2007)
   Советский опыт подготовки офицеров. 1917-1984 гг.).
  
   Спустя десятилетия советской власти, когда неграмотность была преодолена, открылось другое зло, а именно - стремление войсковых офицеров поступить в военную академию не ради знаний и интеллектуального развития, а для успешной карьеры.
   *
   Установка на успешную карьеру сама по себе не имеет негативного оттенка, если не вызвана определенной мотивацией.
   Академический значок не случайно тогда называли "поплавком", так как наличие военно-академического диплома давало гарантию успешной карьеры.
   Но, как правило, погоня за карьерой превращается в самоцель, а для достижении искомого места, звания, должности офицер жертвует такими понятиями, как честь, достоинство и поступает, как правило, в ущерб понятиями совести, порядочности и т.п.
   *
   Как характерное доказательство этого явления сошлюсь на пример полковника Баранова, который привел в своей прекраснейшей книге о Великой Отечественной войне К. Симонов. В данном эпизоде два действующих лица - генерал Серпилин, репрессированный, а затем реабилитированный офицер, и полковник Баранов, по доносу которого Серпилин был арестован:
  
   "Хотя Баранов действительно служил с Серпилиным в академии, Серпилин не только был о нем не высокого мнения, а, наоборот, был самого дурного. Он считал Баранова не лишенным способностей карьеристом, интересовавшимся не поль-зой армии, а лишь собственным продвижением по службе. Пре-подавая в академии, Баранов готов был сегодня поддерживать, одну доктрину, а завтра другую, называть белое черным и черное белым. Ловко применяясь к тому, что, как ему казалось, могло понравиться "наверху", он не брезговал поддерживать даже прямые заблуждения, основанные на незнании фактов, которые сам он прекрасно знал. Его коньком были доклады и сообщения об армиях предпола-гаемых противников; выискивая действительные и мнимые сла-бости, он угодливо замалчивал все сильные и опасные стороны будущего врага".
  
   Встретив Баранова в окружении без документов, переодетого в солдатское обмундирование, Серпилин был возмущен малодушием этого офицера:
  
   "Без веры, без чести, без совести,-- продолжал он думать о Баранове, шагая рядом с докторшей.-- Пока война казалась далекой, кричал, что шапками закидаем, а пришла -- и первым побежал. Раз он испугался, раз ему страшно, значит, уже все проиграно, уже мы не победим! Как бы не так! Кроме тебя, еще капитан Гусев есть, и его артиллеристы, и мы, грешные, живые и мертвые, и вот эта докторша маленькая, что наган двумя руками держит..."
  
   *
   Хоть это и частный случай и не документальное, а художественное свидетельство, тем не менее, каждому мыслящему человеку и из этого эпизода становится ясным, что карьеризм - это зло, наносящее вред живому делу.
   Не заслуживает порицания тот, кто стремится достичь высот в военной иерархии, разборчиво относясь к средствам и методам достижения искомой цели. Но глубоко порочен тот, кто во благо достижения своей цели не брезгует ничем, беря на вооружение подлость, ложь, подсиживание и прочие мерзостные способы, позволяющие идти по головам людей...
   ***
  

Плоды "омоложения" кадров

  
   Впрочем, питательная почва для карьеризма создается извне: к примеру, спросом на угодливых, а не на умных; формализмом в оценке людей...
   Надо признать, что во многие времена нашей истории карьерный рост офицера во многом определялся формальными факторами: выслугой лет, старшинством в чине, наличием военно-академического образования, а еще чаще - принадлежностью к определенному социальному слою, близостью к сильным мира сего, родственными связями, протекцией, классовой принадлежностью и т.д.
   Редко во внимание принимались личные дарования.
   Да и благодарность за заслуги перед Отечеством не всегда обретала нужные и правильные формы: нередко отличившегося жаловали не только чином, но и продвижением по служебной лестнице, не понимая, что личная воинская доблесть рядового офицера неравнозначна мужеству командира и военачальника.
   Приведу характерный пример из книги К. Симонова "Живые и мертвые". Речь идет о том, как волей случая молодой офицер быстро возвысился до командного поста в армии, не сумев при этом возвыситься до уровня большого военачальника:
  
   "Он впервые в жизни проклинал тот день и час, которым рань-ше гордился, когда после Халхин-Гола его вызвал сам Сталин и, произведя из полковников прямо в генерал-лейтенанты, назначил командовать истребительной авиацией целого округа.
   Сейчас, перед лицом смерти, ему некому было лгать: он не умел командовать никем, кроме самого себя, и стал генералом, в сущности оставаясь старшим лейтенантом. Это подтвердилось с первого же дня войны самым ужасным образом, и не только с ним одним. Причиной таких молниеносных возвышений, как его, были безупречная храбрость и кровью заработанные ордена. Но генеральские звезды не принесли ему умения командовать тыся-чами людей и сотнями самолетов".
  
   См.: приложение 2 "Последний подвиг генерала Козырева".
  
   *
   В дореволюционное время офицеры сетовали на то, что их служебный рост затягивался и повсеместно наблюдалось такое явление, как старение офицерских кадров: 60-летние капитаны были, к примеру, явлением не единичным, а массовым.
   Быстро двигались по служебной линии отпрыски известных фамилий, офицеры, окончившие академию генштаба и те, кому покровительствовали "верхи".
   Все же остальное (рядовое) офицерство с трудом добиралось до капитанского чина и там "оседало" вплоть до выхода на пенсию.
   Генералитет сидел на своих доходных местах до упора...
   *
   После революции и вплоть до начала 70-х годов ХХ века сохранялась тенденция, при которой молодой офицер довольно длительное время находился на низших офицерских должностях.
   Окончание подобной практики я застал, прибыв в войска после окончания военного училища в 1966 г.:
  
   См.: В отдельном автомобильном   45k  
  
   Но уже в мое лейтенантство положение стало меняться: молодые, "не оперившиеся", не вставшие на ноги лейтенанты стали спустя год-два получать в командование роты, старшие лейтенанты нередко выдвигались в батальонные начальники и для них открывался прямой путь в военную академию, а после нее - возможность командования полком.
   Проблема омоложения кадров стояла и в царской армии, но к ней (этой проблеме) подходили осторожно, взвешенно, о чем говорит, к примеру, суждение М. Ботьянова, опубликованное в кн. "Статьи, помещенные в печати в 1908 - 1909 гг.) (СП б., 1910):
  
   "Омоложение офицерского состава при комплекте его, бесспорно выгодно для армии; при некомплекте же, нужно осторожно относиться к этому. Совсем другой результат оно может дать в высших чинах, где умственные способности и служебный опыт играют уже большее значение, чем физические силы. Поэтому, ранее применения такой меры, необходимо было бы точно выяснить, на каких именно высших местах и, начиная с каких должностей уже, первым качествам приходится отдавать преимущество перед вторыми. Да и вообще при этом следует помнить, что лучшее - враг хорошего.
   Франко-прусская кампания 1870-1871 гг., не по теории только, голословно, а на практике, доказала, что долголетний служебный опыт, которым обладали старики - прусские военачальники, дал блестящие результаты; а последняя русско-японская война показала, что иногда начальники дивизий, а корпусные командиры уже непременно всегда, должны руководить войсками посредством телефона, держась в бою определенного места; и только те из них, которые умели выполнить это требование и были на своих местах. Причем же тут физические силы, а не умственные способности.
   Поэтому-то стремлением омолодить армию в высших чинах можно удалить иногда с военной службы и людей, неоценимых для нее; а людей с большим умом и сильным характером немного" (курсив мой - А.К.).
   *
   У нас же, самое большое кадровое движение произошло в полковом звене, т.е. в том ключевом месте, от которого зависит боеспособность вооруженных сил более чем на 90%
  
   См. подробнее:
   Армия сильна полковниками   130k   "Очерк" История Комментарии: 6 (24/11/2007)
   "В армии полки хороши будут от полковников, а не от уставов..."
  
   Мне кажется, ослабление кадров полкового звена, которое получились в силу нескольких причин (1)омоложения кадров; 2)несоответствия личных (духовных, психологических, политических, военно-профессиональных, служебных и жизненных) данных полковых командиров требованиям их социального и должностного назначения; 3)неоправданно быстрая смена полковых командиров и др.) привели к тому, что вооруженные силы России лишились надежных воинских частей, способных самостоятельно и успешно выполнять боевые и служебные задачи.
   Отчасти, в этой ситуации виновно военно-академическое образование, которое поставлено неправильно, отчасти - неверный порядок организации служебной деятельности офицеров, окончивших военные академии.

Движение по спирали, а не по восходящей...

   Сравним два принципа служебного возвышения офицеров, окончивших военную академию: спиралеобразный в царской армии и взлет по резкой траектории - в советские и нынешние времена.
   Поясню.
   В русской армии выпускники академии генерального штаба в своем восхождении на верх служебной иерархии, все время двигались как бы по спирали, восходящей вверх.
   Так, окончив академию, выпускник, как правило, получал назначение в войска на одну из батальонных должностей.
   Затем он направлялся в научную командировку (к примеру, в заграницу для практического и теоретического изучения постановки военного дела там), или служебную экспедицию (например, в Среднюю Азию для изучения наших соседей, как вероятных противников), или получал назначение в дипломатическую миссию (так, к примеру, в 1792 г. Екатерина, доверяя проницательному и гибкому уму М.И. Кутузова, направила его чрезвычайным и полномочным послом в Турцию. Там он заслужил большое доверие турецкого двора и смог решить в пользу России ряд важных дипломатических вопросов).
   После того, как офицер своими глазами увидел нечто новое или же сам испытал радость от совершенного научного открытия (к примеру, как после двухлетних учебных плаваний в Атлантическом океане Степан Осипо-вич Макаров в 1867 г. напечатал в "Морском сборнике" свою первую научную статью -- "Инструмент Аткинса для определения девиаци и в море"), он направлялся для передачи накопленных знаний и служебного опыта в военно-учебные заведения (так, к примеру, после дипломатической миссии в Турции М.И. Кутузов в 1794 г. был назначен директором Сухопутного кадетского корпуса, где проявил себя мудрым наставником и воспитателем, часто сам читал лекции по тактике и военной истории).
   И только после этих испытаний службой, наукой и педагогикой этот офицер направлялся на одну из должностей в Генеральный штаб. Имея за плечами накопленный служебный, нередко и боевой опыт, обширные познания, результаты собственных исследований, такой человек, несомненно, был полезен в Генеральном штабе.
   Но на "теплом месте" в Генштабе начинающий генштабист долго не засиживался.
   Его вновь командировали в войска, но уже на одну из полковых должностей, затем посылали в экспедицию или за границу, ставя перед ним несравненно более сложные задачи, нежели в первом случае. Обогащенный новыми знаниями, опытом и впечатлениями, он направлялся, как правило, на должность профессора военной академии, а после года-двух педагогической работы, брался вновь в генштаб, но уже на более высокую должность.
   И опять же он не оседал в уютном кабинете Генштаба. Его вновь ждали войска, другие страны, более сложные задания военного руководства и правительства России...
   *
   Это и называется движением по спирали, а в философии этот закон называется законом отрицания отрицания, т.е. развитие не по замкнутому кругу, а по спирали, при котором из предыдущего опыта отбирается все ценное, а все приходящее - отбрасывается ...
   *
   В отличие от царского опыта, наш, советский и современный порядок служебного продвижения офицера прост: если офицер, как говорится, попал в струю, то его будет безудержно нести наверх, правда до тех пор, пока не изменится направление потока или не иссякнет источник...
   Попав однажды в теплый и уютный кабинет, можно не обременять себя ни новыми знаниями, ни мучительными и опасными поездками, ни необходимостью подставлять голову под пути.
   В рамках Садового кольца можно провести бурную лейтенантскую юность и обеспеченную генеральскую старость...
   ***
   Проведенное сравнение, думаю, не в пользу современной системы: она подходит отдельным лицам, но не служить интересам боевой готовности вооруженных сил России.
   *
   Продолжение следует...
  
  

Приложение 1.

  

"Я академиев не кончал"...

(Извлечения из кн. Д.А. Фурманова "Чапаев")

  
   Федор рассмеялся, посмотрел на Чапаева изумленно и подумал:
   "Это у народного-то героя, у Чапаева, какие же младенческие мысли! Знать, всякому свое: кому наука, а кому и не дается она. Два месяца вот побыл в академии человек и ничего-то не нашел там хорошего, ничего не понял. А и человек-то ведь умный, только сыр, знать, больно... долго обсушиваться надо..."
   - Мало побыли в академии-то, - сказал Федор. - В два месяца всего не усвоишь... Трудно это...
   - Хоть бы и совсем там не бывать, - махнул рукой Чапаев. - Меня учить нечему, я и сам все знаю...
   - Нет, оно как же не учиться, - возразил Федор. - Учиться всегда есть чему.
   - Да, есть, только не там, - подхватил возбужденный Чапай. - Я знаю, што есть... И буду учиться... Я скажу вам... Как фамилия-то ваша?
   - Клычков.
   - Скажу вам, товарищ Клычков, што почти неграмотный я вовсе. Только четыре года как я писать-то научился, а мне ведь тридцать пять годов! Всю жизнь, можно сказать, в темноте ходил. Ну да што уж - другой раз поговорим... Да вон, надо быть, и Таловку-то видно...
   Чапаев дал шпоры. Федор последовал примеру. Нагнали Попова. Через десять минут въезжали в Казачью Таловку.
  
   ...
  
   Чапаев, минутку подождав, крыл невозмутимо:
   - Я к этой жизни привык, товарищи. "Академиев" я не проходил, я их не закончил, а все-таки вот сформировал четырнадцать полков и во всех них был командиром. И там везде у меня был порядок, там грабежу не было, да не было и того, чтобы из церкви вытаскивали рясу поповскую...
   ...
   - Про то, все про то, што в академьях мы не учены... Да мы без академьев... У нас по-мужицки и то выходит... Мы погонов не носили генеральских, да и без них, слава богу, не каждый такой с т р а т е х будет...
   - Не хвались, не хвались, Василий Иванович, это тебе не к лицу... Пусть тебя другие... А сам-то...
   ...
   Переломив себя, стараясь казаться совершенно спокойным, Клычков сказал ему тихо:
   - Вот что, Чапай... Ты хороший вояка, смелый боец, партизан отличный, но ведь и только! Будем откровенны. Имей мужество сознаться сам: по части военной-то мудрости слаб... Ну, какой ты стратег? Посуди сам, откуда тебе быть-то им?
   Чапаев нервно дергался, и злыми огоньками блестели его волчьи серо-синие глаза.
   - Стратег плохой? - почти крикнул он на Федора. - Я плохой стратег? Да пошел ты к черту после этого!
   - А ты спокойнее, - злорадствовал Федор, довольный, что хоть немножко пронял его за живое, - чего тут нервничать? Чтобы быть хорошим военным работником, чтобы знать научную основу стратегии, - да пойми ты, что всему этому учиться надо... А тебе некогда было, ну, не ясно ли, что...
   - Ничего мне не ясно... Ничего не ясно... - оборвал его Чапаев. - Я армию возьму и с армией справлюсь.
   - А с фронтом? - подшутил Федор.
   - И с фронтом... а што ты думал?
   - Да, может быть, и главкомом бы не прочь?
   - А то нет, не справлюсь, думаешь? Осмотрюсь, обвыкну - и справлюсь. Я все сделаю, што захочу, понял?
   - Чего тут не понять.
   У Федора уже не было того нехорошего чувства, с которым начал он разговор, не было даже и той насмешливости, с которою ставил он вопросы; эта уверенность Чапаева в безграничных своих способностях изумила его совершенно серьезно...
   - Что ты веришь в силы свои, это хорошо, - сказал он Чапаеву. - Без веры этой ничего не выйдет. Только не задираешься ли ты, Василий Иваныч? Не пустое ли тут у тебя бахвальство? Меры ведь ты не знаешь словам своим, вот беда!
   Еще больше возбудились, заблестели недобрым блеском глаза: Чапаев бурлил негодованием, он ждал, когда Федор кончит.
   - Я-то!.. - крикнул он. - Я-то бахвал?! А в степях кто был с казаками, без патронов, с голыми-то руками, кто был? - наступал он на Федора. - Им што? Сволочь... Какой им стратег...
   - А я за стратега тоже не признаю. Значит, выходит, что и я сволочь? - изловил его Федор.
   Чапаев сразу примолк, растерялся, краска ударила ему в лицо; он сделался вдруг беспомощным, как будто пойман был в смешном и глупом, в ребяческом деле.
  
  

Приложение 2.

Последний подвиг генерал-лейтенанта Козырева

Отрывок из романа К. Симонов. Живые и мертвые. (М., 1982. - С. 40-44).

  
   В это время летчик, которого они искали, действительно лежал в ста шагах от дороги, на маленькой лесной полянке. Не желая, чтобы немцы расстреляли его в воздухе, он хладнокровно затя-нул прыжок, но не рассчитал до конца и выдернул кольцо парашюта на секунду позднее, чем следовало. Парашют раскрылся почти у самой земли, и летчик сломал обе ноги и ударился о пень позво-ночником. Теперь он лежал возле этого пня, зная, что все кончено; тело ниже пояса было чужое, парализованное, он не мог даже ползти по земле. Он лежал на боку и, харкая кровью, смотрел в небо. Сбивший его "мессершмитт" погнался за беззащитными теперь бомбардировщиками; в небе уже был виден один дымный хвост.
   На земле лежал человек, никогда особенно не боявшийся смер-ти. За свою недолгую жизнь он не раз бестрепетно думал о том, что когда-нибудь его могут сбить или сжечь точно так же, как он сам много раз сбивал и сжигал других. Однако, несмотря на его вызывавшее зависть товарищей природное бесстрашие, сейчас ему было страшно до отчаяния.
   Он полетел сопровождать бомбардировщики, но на его гла-зах загорелся один из них, а два других ушли к горизонту, и он уже ничем не мог им помочь. Он считал, что лежит на территории, занятой немцами, и со злобой думал о том, как фашисты будут стоять над ним и радоваться, что он мертвый валяется у их ног, он, человек, о котором, начиная с тридцать седьмого года, с Испа-нии, десятки раз писали газеты! До сих пор он гордился, а порой и тщеславился этим. Но сейчас был бы рад, если бы о нем никогда и ничего не писали, если б фашисты, придя сюда, нашли тело того никому не известного старшего лейтенанта, который четыре года назад сбил свой первый "фоккер" над Мадридом, а не тело ге-нерал-лейтенанта Козырева. Он со злобой и отчаянием думал о том, что, даже если у него достанет сил порвать документы, все равно немцы узнают его и будут расписывать, как они задешево сбили его, Козырева, одного из первых советских асов.
   Он впервые в жизни проклинал тот день и час, которым рань-ше гордился, когда после Халхин-Гола его вызвал сам Сталин и, произведя из полковников прямо в генерал-лейтенанты, назначил командовать истребительной авиацией целого округа.
   Сейчас, перед лицом смерти, ему некому было лгать: он не умел командовать никем, кроме самого себя, и стал генералом, в сущности оставаясь старшим лейтенантом. Это подтвердилось с первого же дня войны самым ужасным образом, и не только с ним одним. Причиной таких молниеносных возвышений, как его, были безупречная храбрость и кровью заработанные ордена. Но генеральские звезды не принесли ему умения командовать тыся-чами людей и сотнями самолетов.
   Полумертвый, изломанный, лежа на земле, не в силах дви-нуться с места, он сейчас впервые за последние, кружившие ему голову годы чувствовал весь трагизм происшедшего с ним и всю меру своей невольной вины человека, бегом, без оглядки, взлетевшего на верхушку длинной лестницы военной службы. Он вспоминал о том, с какой беспечностью относился к тому, что вот-вот начнется война, и как плохо командовал, когда она нача-лась. Он вспоминал свои аэродромы, где половина самолетов ока-залась не в боевой готовности, свои сожженные на земле машины, своих летчиков, отчаянно взлетавших под бомбами и гибнувших, не успев набрать высоту. Он вспоминал свои собственные проти-воречивые приказания, которые он, подавленный и оглушенный, отдавал в первые дни, мечась на истребителе, каждый час рис-куя жизнью и все-таки почти ничего не успевая спасти.
   Он вспомнил сегодняшнюю предсмертную радиограмму с од-ного из этих пошедших бомбить переправу и сожженных ТБ-3, которых нельзя, преступно было посылать днем без прикрытия истребителей и которые все же сами вызвались и полетели, по-тому что разбомбить переправу требовалось во что бы то ни стало, а истребителей для прикрытия уже не было.
   Когда на могилевском аэродроме, где он сел, сбив по дороге встретившийся ему в воздухе "мессершмитт", он услышал в ра-дионаушниках хорошо знакомый голос майора Ищенко, старого товарища еще по Елецкой авиашколе: "Задание выполнили. Воз-вращаемся. Четверых сожгли, сейчас будут жечь меня. Гибнем за родину. Прощайте! Передайте благодарность Козыреву за хорошее прикрытие!" -- он схватился руками за голову и целую ми-нуту сидел неподвижно, преодолевая желание здесь же, в ком-нате оперативного дежурного, вытащить пистолет и застрелиться. Потом он спросил, пойдут ли еще на бомбежку ТБ-3. Ему сказа-ли, что мост разбит, но есть приказ разбить еще и пристань с переправочными средствами; ни одной эскадрильи дневных бом-бардировщиков по-прежнему нет под рукой, поэтому еще одна тройка ТБ-3 поднялась в воздух.
   Выскочив из дежурки, никому ничего не сказав, он сел в ист-ребитель и взлетел. Когда, вынырнув из облаков, он увидел шед-шие внизу бомбардировщики, целые и невредимые, это была одна из немногих минут счастья за все последние дни. А еще через минуту он уже вел бой с "мессершмиттами", и этот бой кончился тем, что его все-таки сбили.
   С первого же дня войны, когда почти все недавно полученные округом новые истребители, МИГи, были сожжены на аэродро-мах, он пересел на старый И-16, доказывая личным примером, что и на этих машинах можно драться с "мессершмиттами". Драть-ся было можно, но трудно, -- не хватало скорости.
   Он знал, что не сдастся в плен, и колебался только, когда застрелиться -- попробовать сначала убить кого-нибудь из немцев, если они близко подойдут, или застрелиться заранее, чтобы не впасть в за-бытье и не оказаться в плену, не успев покончить с собой.
   В его душе не было предсмертного ужаса, была лишь тоска, что он никогда не узнает, как все будет дальше. Да, война заста-ла врасплох; да, не успели перевооружиться; да, и он, и многие другие сначала плохо командовали, растерялись. Но страшной мысли, что немцы и дальше будут бить нас так, как в первые дни, противилось все его солдатское существо, его вера в свою армию, в своих товарищей, наконец, в самого себя, все-таки прибавив-шего сегодня еще двух фашистов к двадцати девяти, сбитым в Испании и Монголии. Если б его не сбили сегодня, он бы им еще показал! И им еще покажут! Эта страстная вера жила в его раз-битом теле, а рядом с ней неотвязной тенью стояла черная мысль: "А я уже никогда этого не увижу".
   Жена его, которая, как это свойственно мелким душам, пре-увеличивала свое место в его жизни, никогда бы не поверила, что он в свой смертный час не думал о ней. Но это было так, и не потому, что он не любил, -- он продолжал любить ее, -- а просто потому, что он думал совсем о другом. И это было такое великое несчастье, рядом с которым просто не умещалось маленькое и нестрашное в эту минуту горе -- никогда не увидеть больше пре-красного лживого лица.
   Говорят, человек перед смертью вспоминает всю свою жизнь. Может быть, и так, но он вспоминал перед смертью только вой-ну! Говорят, человек перед смертью думает сразу о многом. Может быть, и так, но он перед смертью думал только об одном -- о вой-не. И когда он вдруг, в полузабытьи, услышал голоса и залитыми кровью глазами увидел приближавшиеся к нему три фигуры, он и тут не вспомнил ни о чем другом, кроме войны, и не подумал ничего другого, кроме того, что к нему подходят фашисты и он должен сначала стрелять, а потом застрелиться. Пистолет лежал на траве у него под рукой, он нащупал четырьмя пальцами его шершавую рукоятку, а пятым -- спусковой крючок. С трудом оторвав руку от земли, он, раз за разом нажимая на спуск, стал стрелять в расплывавшиеся в кровавом тумане серые фигуры. Со-считав пять выстрелов и боясь обсчитаться, он дотянул руку с пистолетом до лица и выстрелил себе в ухо.
   Два милиционера и Синцов остановились над телом застре-лившегося летчика. Перед ними лежал окровавленный человек в летном шлеме и с генеральскими звездами на голубых петлицах гимнастерки.
   Все произошло так мгновенно, что они не успели прийти в себя. Они вышли из густого кустарника на полянку, увидели лежавшего в траве летчика, крикнули, побежали, а он раз за разом стал стрелять в них, не обращая внимания на их крики: "Свои!" Потом, когда они почти добежали до него, он сунул руку к виску, дер-нулся и затих.
   Старший из милиционеров, опустившись на колени и расстег-нув карман гимнастерки, испуганно вытаскивал документы по-гибшего, а потрясенный Синцов молча стоял над ним, держась рукой за простреленный бок, стоял, еще не чувствуя боли, а лишь немоту и кровь, проступившую через гимнастерку. Три дня назад он застрелил человека, которого хотел спасти, а сейчас другой человек, которого он тоже хотел спасти, чуть не убил его самого, а потом застрелился и теперь лежит у его ног, как тот сошедший с ума красноармеец на дороге.
   Может быть, летчик принял их за немцев из-за серых проре-зиненных милицейских плащей? Но неужели он не слышал, как они кричали: "Свои, свои!"?
   Продолжая одной рукой держаться, за мокрый от крови бок, Синцов опустился на колени и взял у милиционера все, что тот вынул из нагрудного кармана мертвого. Сверху лежала фото-графия красивой женщины с круглым лицом и большегубым, при-пухлым, улыбающимся ртом. Синцов твердо знал, что где-то ви-дел эту женщину, но не мог вспомнить ни когда это было, ни где. Под фотографией лежали документы: партийный билет, орденская книжка и удостоверение личности на имя генерал-лейтенанта Козырева.
   "Козырев, Козырев..." -- все еще не сопоставляя до конца одно с другим, повторял Синцов и вдруг вспомнил все сразу: не только хорошо знакомое со школьных лет лицо этой женщины -- лицо Нади, или, как они звали ее в школе, Надьки Караваевой, но и это изуродованное пулей знакомое по газетам лицо.
   Синцов все еще стоял на коленях над телом Козырева, когда появились прибежавшие сюда на выстрелы летчик с бомбарди-ровщика и шофер. Летчик сразу узнал Козырева. Он сел на траву рядом с Синцовым, молча посмотрел и так же молча отдал доку-менты и, больше удивляясь, чем сокрушаясь, сказал всего одну фразу:
   -- Да, такие дела... -- Потом посмотрел на Синцова, который все еще стоял на коленях, прижимая руку к намокшей гимнастер-ке. -- Что с тобой?
   -- Стрелял... Наверное, думал, что мы немцы, -- кивнул на мерт-вого Синцов.
   -- Снимай гимнастерку, перевяжу, -- сказал летчик.
   Но Синцов, выйдя из оцепенения и вспомнив о немцах, ска-зал, что перевязаться можно потом, в машине, а сейчас надо от-нести к ней тело генерала. Оба милиционера, неловко подсовывая руки, приподняли тело Козырева за плечи, летчик и шофер взяли его за ноги, под коленями, а Синцов шел сзади, спотыкаясь, по-прежнему прижимая рану рукой и чувствуя все усиливающую-ся боль.
   <...>
   ...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023