ArtOfWar. Каменев Анатолий Иванович. Прорыв с боем

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ РУССКОГО ОФИЦЕРА

(из библиотеки профессора Анатолия Каменева)

Сохранить,

дабы приумножить военную мудрость

"Бездна неизреченного"...

Мое кредо:

http://militera.lib.ru/science/kamenev3/index.html

0x01 graphic

Бой за знамя.

Художник Виктор Викентьевич Мазуровский (1859-1944)

Н. Попель

ПРОРЫВ С БОЕМ

("Произошел гигантский перелом в психологии наших войск,

в психологии наших бойцов").

(фрагменты из кн. "В тяжкую пору")

Мне рассказывали, как однажды Бурда, в ту пору командовавший еще батальоном, переоделся в женское платье и отправился в разведку. Легко представляю себе его румяное чернобровое лицо в платке.

Он вернулся утром и тут же, в расположении батальона, не сняв юбку, принялся отплясывать гопака -- разведка удалась!

В мирное время, в Станиславском гарнизоне, Бурда славился как первый плясун.

С тех самодеятельных концертов запомнилась мне невысокая крепкая фигура, нежные, словно не знавшие бритвы, щеки, тонкие, смыкавшиеся над переносицей смоляные брови.

Как ни приятны все эти качества, их все же недостаточно, чтобы поручить человеку такую сложную задачу. Но мы, разумеется, имели в виду не только их.

Бурда отличился в сорок первом году в тяжких оборонительных боях под Орлом.

Там наши танкисты попали в окружение, и на выручку к ним послали только что принявшего батальон Бурду. Тогда-то он и получил свой первый орден Красного Знамени.

Правда, там же он устроил одну проделку. Узнай о ней командование, наверно, не поздоровилось бы новоиспеченному комбату и орденоносцу.

Вместе с Бурдой служил его давний товарищ лейтенант Кульдин. В первые дни войны жена Кульдина эвакуировалась из Станислава к свекрови в Орел и попала в оккупацию.

Из-под Мценска Бурду с несколькими экипажами направили в тыл к немцам разведать подходившую группу Гудериана. Когда танкисты ночью оказались неподалеку от Орла, Бурда с Кульдиным, который отлично знал все стежки-дорожки вокруг города, укрыли в лесу танки, а сами огородами, глухими улочками прокрались в Орел, забрали мать и жену лейтенанта, спрятали их в танке и, словно ничего не случилось, продолжали разведку...

Сейчас, когда мы обдумываем кандидатуру, этот эпизод сработает на Бурду.

Командир, которому предстояло возглавить отряд, должен обладать чувством товарищества, должен уметь идти на риск ради спасения других. В частности, это в какой-то мере гарантирует от самоуспокоения, от спеси.

Все наши с Катуковым долгие разговоры и размышления подполковник Никитин сформулировал в лаконичном приказе, из которого следовало, что полку подполковника Бурды поручается выполнение особого задания (три строчки об этом задании), а дальше -- средства, которые выделяются в его распоряжение: лыжный десант, медики, продовольствие.

Тишина, оглушившая нас на опушке, у танка лейтенанта Петрова, была не случайной.

Наступление на многих участках выдохлось, и выдохлись немецкие контратаки.

Фронт застывал.

Но не сплошной линией, а очагами, слабо соединенными между собой. Между ними -- ворота, через которые свободно ходят и наши лыжники, и немецкие.

В одни из таких ворот ночью, укутавшись поземкой, ввалился полк Бурды.

А утром пришли первые радиовести. Не замеченный противником полк уходил все глубже в леса.

Дальнейшее мне известно из донесений Бурды, из разговоров с ним по радио, а потом и с глазу на глаз. Я не сомневаюсь в правдивости рассказа Бурды и поэтому позволю себе воспроизвести его здесь.

Огромным снежным комом катился полк.

Белая окраска брони сливается с маскировочными халатами десантников и прикрученными на танках парусиновыми тюками, туго набитыми консервами, сухарями, бинтами, лекарствами.

Полк -- остров, охваченный со всех сторон настороженным лесом.

Любая поляна может встретить залпом в упор, на любой просеке жди засаду.

Но уже скоро сутки, как отряд в тылу, а -- не сглазить бы -- ни засад, ни выстрелов. Растет усталость и ослабевает напряжение.

Бурда командует привал.

Как быть дальше?

Район окруженной группы не известен даже приблизительно. По лесу можно колесить бесконечно. И никто не поручится, что своих встретишь раньше, чем наскочишь на врага. Из снега плавится вода, но не горючее.

Рано или поздно при таких блужданиях опорожнятся баки, опустеют бочки.

Отряд, посланный на выручку окруженным, сам будет взывать о помощи.

На остановках Бурда ходит между машинами, прислушивается к разговорам, исподволь расспрашивает одного, другого. Расспрашивает по-своему: легко, ненавязчиво, с присказками. Чтобы ни у кого не закралась мысль, будто командира полка гложут сомнения.

А они гложут, ох гложут...

Связь со штабом корпуса не прерывается.

Что ни час -- затерянная в лесах "Ромашка" говорит с оставшейся на Большой земле ."Розой". Пока связь есть, ни один солдат не чувствует себя оторванным от своих.

Но "Роза" каждый раз подтверждает: новых сведений о группе не имею.

Вылетали самолеты-разведчики.

Однако и они не нашли следов окруженных. Да и то сказать -- много ли увидишь с воздуха, когда под крылом только снежные вершины деревьев.

"Занимаем круговую оборону, -- решает Бурда. -- Дозоры и секреты, наблюдение и связь -- все честь честью. И по радиусам каждый квадрат ощупывают лыжники, километр за километром".

Возвращаются лыжные отряды, и заштриховываются прямоугольнички на карте Бурды.

Есть такая игра -- "морской бой".

Противники называют по координатам клеточки, в которых стоят, по их предположениям, "суда". Клетка перечеркивается, даже если игрок промахнулся. Чем больше таких перечеркнутых клеток, тем легче определить место стоянки "вражеского флота". Но при игре -- небольшой листок бумаги в клетку, а здесь -- бесконечное зеленое поле карты, в одной из точек которой замерзают обессилевшие, изголодавшиеся люди.

Бурда выслушивает однообразные доклады, смотрит на лыжников, на их покрытые инеем шапки, красные лица...

А может быть, уже нет в живых многострадальных окруженцев?

Последние сведения -- чуть не месячной давности, кто-то выбрался тогда, что-то рассказал. Между тем любая лыжная разведка -- это риск, в котором и он, Бурда, и солдаты отдают себе отчет.

На нетерпеливый ежевечерний вопрос Катукова: "Как там у тебя?" -- Бурда отвечает сдержанно: "Ничего нового, товарищ пятнадцатый. Братьев-славян не обнаружил". -- "Ничего?" -- переспрашивает Катуков. "Ничего, -- подтверждает Бурда, -- ищу".

Жизнь в лесном лагере входит в свою колею.

Есть отличившиеся и есть обмороженные. Один боец уснул в ночном секрете. Утром поднялась тревога: немцы утащили! А он спал сном праведника, занесенный снегом. И проснулся, когда кто-то нечаянно наступил на него.

По рациям принимаются сводки Совинформбюро.

Бойцы слушают об уничтожении сталинградской группировки противника: "А мы тут..."

Но вот промчались двое на лыжах. Мимо танков, мимо кухни. Не останавливаясь, к палатке командира:

-- Товарищ подполковник, немцы!

Последние сутки лыжники следили за дорогой Оленине -- Белый: проскочило несколько машин, утром протарахтел взвод закутанных по глаза мотоциклистов.

Но теперь разведчики докладывают о большой колонне -- тридцать танков и на автомашинах до полка пехоты. Сейчас завтракают, пьют кофе, сваренный в эмалированных котлах ротных кухонь.

Можно, конечно, пропустить колонну.

У Бурды своя задача, и ему нет причин ввязываться в бой. Но не чрезмерное ли осторожничание подсказывает такое решение?

Пехотный полк, усиленный танками, перебрасывается с передовой, отводится в тыл.

Передислокация? А не брошен ли он на уничтожение наших затерявшихся в лесах товарищей? Не готовят ли гитлеровцы где-то каверзу?

На командном пункте корпуса мы с Катуковым только ночью узнали о бое и его результатах.

-- Почему не доложил о принятом решении? Почему молчишь? -- выспрашивает Катуков, нетерпеливо поигрывая пальцами по железной крышке рации.

-- Мне, товарищ пятнадцатый, как я решение принял, все стало ясно. Пока бы наверх доложил, привел соображения, время ушло бы. А я уверен был: правильно действую. Теперь меня судить не за что, по-моему, все вышло, как надо.

-- Кто ж тебя, мамкиного сына, судит, -- смилостивился Катуков. -- Докладывай дальше.

Удар по автоколонне был настолько внезапным, что немцы не успели отцепить и развернуть пушки.

Танки, двигавшиеся в голове, ушли вперед, хвостовые подоспели уже к шапочному разбору: "тридцатьчетверки" Бурды утюжили дорогу.

Немецкие машины на высоких колесах с цепями летели в заснеженные кюветы и там замирали с треснувшими кузовами, с выбитыми стеклами, с переломанным каркасом для тентов...

От захваченного в плен тяжело раненного начальника штаба узнали, что колонна передислоцируется на центральный участок фронта, в Льгов. Попутная задача -- добить окруженную группировку русских.

На карте начальника штаба жирный эллипс: "Russischen Banden".

Через сутки полк Бурды вышел в район, где без малого тысяча наших солдат и командиров ждала либо помощи, либо гибели.

Ни связи, ни продовольствия.

Боеприпасы израсходованы в последних неравных боях. Немцы эвакуировали из Ржевского выступа почти все гражданское население.

Где раздобудешь хоть кусок хлеба? Где возьмешь хоть какую-нибудь теплую одежонку? А ведь части попали в беду еще в летнем обмундировании.

С чем сравнимо пережитое этими людьми?

Черные сухари, привезенные Бурдой, -- для них вожделенная еда. Танкисты и десантники отказались от половины своего пайка в пользу окруженцев.

Больных, обмороженных и самых слабых положили на броню, на жалюзи танков.

Десантники уступили свои места.

Сами впряглись в волокуши.

И необычное, растянувшееся на километры шествие двинулось к передовой.

Окруженцам, испытавшим больше того, что под силу вынести человеку, и сейчас почувствовавшим заботу о себе, невдомек, что едва ли не самое страшное -- впереди.

За те дни, что Бурда провел во вражеском тылу, фронт уплотнился.

Теперь уже ворота редки, а если и попадаются -- не разгуляешься. Фланкирующие, косоприцельные огни перекрывают бреши.

Значит, предстоит прорыв с боем.

Но каково-то драться, когда у тебя на руках тысяча беспомощных, обессилевших людей? Да и вообще, что хорошего можно ждать от боя, если на хвосте противник и впереди противник?

Тот, что впереди, правда, связан с фронта нашими частями, но из-за этого Бурде проще простого попасть под свой же артиллерийский огонь.

А стоит нам ослабить нажим -- гитлеровцы повернутся и зажмут отряд Бурды в тиски.

Чем ближе Бурда к передовой, тем определеннее -- и для нас и для немцев -- место, где он будет прорываться.

Это произойдет, теперь уже ясно, в полосе мотострелковой бригады Бабаджаняна.

Мы передвигаем командный пункт корпуса поближе к Бабаджаняну, в деревню Толкачи. Если верить карте, в Толкачах было двадцать пять дворов. Ныне -- ни одного. Посреди поляны торчит колодезный журавль -- все, что осталось от деревни, разобранной на блиндажи.

В этих блиндажах, в редколесье к югу от Толкачей, помещался прежде гитлеровский штаб, а теперь -- наш.

Гитлеровская офицерня устроилась не без комфорта: в просторных подземных комнатах -- домашняя мебель, диваны, зеркала, добротные столы, даже прикроватные тумбочки и пианино.

Все это -- русское, из наших ограбленных городов.

Единственная немецкая вещица, попавшаяся мне, -- замысловато выгнутая курительная трубка с никелированной крышечкой.

Сейчас у корпуса нет важнее задачи, чем обеспечить выход Бурды.

Штабники, после шалашей и машин обосновавшиеся в светлых блиндажах (в каждом два -- три укрытых навесом окна), составляют графики взаимодействия, планируют сковывающие удары, разрабатывают таблицы огней, схемы развертывания питательных пунктов, пунктов медпомощи...

Работы хватает и на день, и на ночь.

Примерно за сутки до прорыва Бурды мы с Катуковым перебираемся на командный пункт подполковника Бабаджаняна.

-- Ты, Армо, совсем как обуглившаяся головешка стал,-- приветствует Михаил Ефимович командира бригады.

-- Сам не понимаю, где внутренности умещаются, -- разводит руками Бабаджанян.

Полное его имя -- Амазасп Хачатурович. Но все (старшие и равные -- открыто, подчиненные -- между собой) называют комбрига Армо.

Даже в полушубке и ватных брюках Армо неправдоподобно худ. Кажется, ему, южанину, несмотря на сто одежек, холоднее, чем нам. Армо вытянул узкие длинные ладони над маленькой тонконогой печуркой, раскаленной до того, что уходящая в потолок труба стала прозрачнокрасной.

У этой длинной, как грот, землянки с прогнившими двухэтажными нарами по обе стороны узкого прохода своя история.

В 41-м году где-то здесь шли бои и в землянке жил, вероятно, целый взвод.

Потом наши отступили. Немцы не воспользовались готовым подземным жильем: то ли не приглянулось, то ли было несподручно.

Полтора примерно года пустовала землянка, человеческий дух сменился в ней запахами сырости и тления. Наши саперы каким-то образом наткнулись на нее. Освободили от снега вход, поставили печурку, набросали на нары елойых лап.

Теперь здесь жилье командира бригады и его заместителей.

Еще две приметы 1941 года сохранились поблизости от командного пункта Бабаджаняна.

Утонувший по башню в снег, беспомощно накренившийся БТ-7 -- один из тех танков, с которыми мы начинали войну. На поржавевшей башне я разглядел слабо сохранившиеся печатные буквы, старательно выведенные каким-то насмешливым немцем, кое-как освоившим русскую грамоту: "Бронья крепка и танки наши бистри".

Метрах в трехстах от несчастного танка кирпичная стена -- все, что осталось от колхозной конюшни или хлева. На ней огромная, не обесцвеченная временем надпись по немецки: "Стой! Здесь страна рабочих и крестьян! Не стреляй в братьев-пролетариев!"

Диалог 1941 года. Мы взывали к классовой совести немецкого солдата, а он, самодовольный, упивавшийся победами, измывался над нашей временной слабостью.

Мы были во многом наивны, не до конца понимали, что фашизм способен на время притупить классовые чувства, задушить их национальной спесью, бравурными криками, барабанными маршами.

Сейчас, зимой 1942 года, мы не апеллируем к сознанию немцев.

Вернее, апеллируем, но уже иными средствами.

Мы бьем врага и уже отбили у него охоту потешаться над нашими танками.

И все же мне дорога чистая интернациональная вера, продиктовавшая эту наивную надпись на кирпичной стене.

Великая -- знаю сердцем -- победная мудрость заключена здесь.

Чтобы она восторжествовала, мы крушим гитлеровскую армию и будем крушить, пока последний ее солдат не поднимет руки.

Я стою перед полуразрушенной стеной с черными размашистыми буквами, которых не смыли ни дожди, ни снег, которых даже не сочли нужным замазать гитлеровские офицеры, и ненависть к фашизму, которую мне довелось испытать недавно у взорванного танка Петрова, снова охватывает всего...

Дальний бомбовый раскат заставляет оторваться от полу занесенной снегом кирпичной стены. По целине, черпая валенками снег, бежит Балыков:

-- Подполковника Бурду бомбят!

В машине, где установлена рация, -- Катуков, Бабаджанян, штабные командиры.

Только что Бурда сообщил о бомбежке, о первых потерях, о подходе новых самолетов.

Катуков вызывает штаб армии, просит истребителями прикрыть отряд Бурды.

Прежде чем ему ответили, дверь машины открылась и кто-то громко крикнул:

-- Воздух!

Через минуту мы -- в овражке, у землянки Армо.

Бомбардировщики широким, в полнеба, строем проплывают в серой вышине. Мы облегченно вздыхаем -- не заметили. Армо объясняет: вот что значит хорошая маскировка, строгий порядок на КП.

Но из-за вершин, за которыми только что скрылись самолеты, нарастает гул. Строй бомбардировщиков сжался, вытянулся длинной цепочкой, хвост ее еще не виден.

Бабаджанян умолк с многозначительно поднятым пальцем. Он больше не объясняет, что значит хорошая маскировка и строгий порядок.

Мы сидим на нижних нарах просторной землянки.

Молчим. Катуков жует сигарету.

Взрывы -- словно не снаружи, а откуда-то из недр земли, тяжелые, пружинистые. Скрипят ненадежные опоры, шевелятся, как живые, бревна наката.

Бабаджанян неподвижно смотрит на дверь и машинально сыплет из ящика песок на раскаленное железо печки.

Минута, другая... Время исчезает. Только уханье, только надсадный свист.

Вдруг землянка с громом провалилась в преисподнюю.

Дым слепит глаза, пороховая гарь першит в горле, на зубах песок. Двери в землянке как не бывало. Морозный воздух смешался с дымом. Кому-то на ноги рухнула труба, и он, невидимый, матерится на чем свет стоит. Кто-то с криком бросился наружу. Кто-то просит индивидуальный пакет.

На нарах я нащупываю рваный кусочек теплого металла, туго завитой, с неровными зубчатыми краями, наподобие винта.

Самолеты все так же с нарастающим воем проходят над землей.

Но теперь бросают не фугаски, а контейнеры с мелкими бомбами. Их разрывы напоминают короткие пулеметные очереди. Только пулемет этот огромного калибра.

Катуков берет меня за плечи:

-- Пошли... Тут -- что в братской могиле...

Мы стоим у выхода.

Бабаджанян бормочет что-то извинительное. Будто он повинен в бомбежке.

Карусель самолетов переместилась к юго-востоку, туда, где проходит передний край. На нашу долю достаются лишь отдельные "юнкерсы".

На минуту пустеет небо, стихает вымотавший душу грохот, свист и рев.

Еще заложены уши, еще не разобрались что к чему, не перевязали раненых. Из-за тех же вершин со стремительностью метеоров вынырнули наши "илы".

Мы облегченно вздохнули в ожидании возмездия.

Но это был горький час. Штурмовики -- надо же! -- ударили из эрэсовских пушек по нашей обороне...

Повисли над лесом черные расплывающиеся хвосты сигнальных ракет. Но штурмовики, видимо гордые сознанием выполненного задания, покачали крыльями и исчезли все за теми же макушками многое повидавших в тот день деревьев.

Бригада Бабаджаняна залечивала раны, нанесенные бомбардировкой, и деятельно готовилась к завтрашнему бою.

Когда я вечером вернулся в землянку Армо, здесь все было как и до бомбежки. Скрипела вновь навешенная дверь, и с клубами морозного воздуха вваливался командир, отряхивал веничком валенки, подсаживался к огнедышащей печурке. Подвешенная на проволоке коленчатая труба упиралась в потолок.

Ночью в землянке никто не ложился спать. Катуков наставлял разведчиков:

-- Кровь из носу, но пробиться к подполковнику Бурде. Передадите ему маршрут...

План наш состоял в том, чтобы утром ударить по гитлеровцам с фронта, связать их боем и обеспечить на флангах выход отряда Бурды. Отряд должен был двумя группами обтечь район боя, не допуская, однако, чтобы противник на плечах отходящих ворвался в наше расположение.

План, что и говорить, нелегкий, требовавший отличной слаженности.

Вот почему нервничал Катуков, нервничали мы все.

Да и немцы не знали в ту ночь покоя. Их передовая бодрствовала, разгоняя свой сон ракетами, пулеметными очередями, короткими артиллерийскими налетами.

В два часа подтянулась танковая бригада, которой предстояло таранить оборону, привлекая на себя внимание и огонь врага.

Уцелевшую рацию из разбитой полуторки перенесли в блиндаж.

Каждый час Катуков или я говорили с Бурдой.

Мы знали об атаках автоматчиков, о минометном обстреле, о кольце, в которое немцы пытались зажать отряд. Знали и о потерях после сегодняшней бомбежки...

Мы отдавали себе отчет: если завтра нас постигнет неудача, немцы расправятся с людьми Бурды.

Под утро с той стороны к нашему передовому охранению подползли трое.

Все они были ранены.

Один тут же скончался.

Второй, раненный в живот комиссар кавалерийского полка -- стонал в беспамятстве. Третий, поцарапанный пулей в плечо, тащивший на себе двух своих товарищей, сообщил, что их послал Бурда разведать маршрут. Подробности знает комиссар, но комиссар -- "сами видите..."

Прежде чем ударили орудия, Катуков отправил почти всех штабных командиров, а я -- политработников в боевые порядки.

Пусть каждый зорко следит за обстановкой, за полем боя.

Не допустить, чтобы хоть один наш снаряд угодил по своим.

Артподготовка, казалось, поторопила позднюю зимнюю зарю.

Частые вспышки залпов осветили мирно заснеженный лес, смутное небо. Лес уже не помнил вчерашнего металла и огня. Снег скрыл следы бомбежки. И было так, словно орудия потревожили от века нетронутую тишину.

Разрывы сгущались по флангам. А в центре быстро ожившие батареи немцев приняли вызов на дуэль. Плотность огня нарастала. Лес гудел долгим эхом.

И тут мы услышали в наушниках голос Бурды:

-- Подхожу к рубежу 15 -- 7... Подхожу к рубежу 15 -- 7... А через десять минут уже новое:

-- Нахожусь на рубеже 15 -- 7...

Катуков дал команду танкам.

Темневшие впереди кусты дрогнули и перестали быть кустами. Танки набирали скорость.

Курсовые пулеметы включились в нетерпеливый перестук моторов. "Тридцатьчетверки" крушили немецкую оборону на центральном участке. Потом в глубине, перед рубежом 15 -- 7, они развернутся двумя веерами и поведут за собой на фланги обе группы отряда Бурды.

Я лежу на поросшей редкими соснами высоте и спиной чувствую очереди замаскированного неподалеку "универсала". От дыхания снег тает перед ртом. Опустив глаза, вижу глубокую, пористую ямку.

Заставляю себя поднять голову, вынуть из-под живота бинокль.

Пулемет почему-то умолк.

Я осторожно привстал на колено, отряхнул снег с груди. Поднялся на ноги. Пулемет молчал.

Я опустил бинокль -- все ясно: наши танки пробили брешь!

Пустился под гору к побеленной "эмке".

Кучин увидел нас с Балыковым, схватил заводную рукоятку, и, когда мы подбежали, мотор уже тряс машину мелкой дрожью.

Скорее на фланг.

Машина ныряет перед самым трактором, тянущим орудие на новую позицию. Обгоняем белые автомобили с красными крестами на бортах, обгоняем дымящие кухни.

На узкой просеке танки, один подле другого, ощетинились стволами во все стороны. Над деревьями ватными облачками лопается шрапнель, и частый град осколков сечет ветки, сбивает снег.

Из лесу, не замечая шрапнели, не слыша выстрелов, бредут люди.

Толпы выливаются на просеку. Кто на самодельных костылях, кто опираясь на товарища. Иные падают на снег, поднимаются и снова ковыляют.

Я бросаюсь к солдату, изнеможденно опустившемуся у машины, поднимаю его.

На меня в упор смотрят глубоко запавшие черные глаза.

Бесформенная пилотка опущена крыльями на опухшие красные уши с шелушащейся кожей. Солдат проводит пальцами по лицу. Раз, другой... черными, тонкими, едва гнущимися пальцами, на которых с неестественной четкостью обозначились суставы. Дрожат ввалившиеся щеки.

И не поймешь -- то ли он сейчас рассмеется, то ли расплачется...

Двое суток мы принимаем людей, вышедших из окружения.

Не остывают кухни, не отдыхают медики, не ведают покоя интенданты. Корпусные санитарные машины едва управляются: эвакуируют раненых, больных, обмороженных.

Они будут жить, эти люди, до дна испившие чашу фронтовой неудачи!

Они вернутся в строй, они еще вдохнут живительный воздух победы!

Вечер застает нас в той же землянке Бабаджаняна.

Армо без зеркала сбривает черно-синюю щетину, отросшую за эти дни.

Катуков насмешливо наблюдает за ним:

-- Побреешься, Армо, станешь красивым, как молодой, приехавший с курорта бог. Потом наешься, ляжешь спать...

Тебе и в голову не приходит, что командир корпуса и его заместитель с утра ничего не ели. Где оно, хваленое кавказское гостеприимство? Не вижу.

Армо сокрушенно качает намыленной головой:

-- Ай, нэхорошо. Будет ужин в лучшем виде.

Командир бригады многозначительно кивает ординарцу, но тот не менее красноречиво пожимает плечами, наклоняется над тумбочкой и извлекает оттуда миску с нарезанным луком, открытую банку консервов и чашку с водкой.

-- Все, чем теперь сильны мы и богаты? -- свирепо смотрит на ординарца Армо.

Ординарец виновато молчит. Армо не может успокоиться:

-- И этот человек заведовал в Рязани гастрономом...

Как нельзя кстати в землянку вваливается заместитель командира бригады по тылу маленький юркий майор Стодолов. Поначалу он пробует защищаться от упреков Бабаджаняна:

-- Что положено...

Однако, махнув рукой, исчезает. Вскоре появляется с двумя консервными банками и фляжкой. Что-то шепчет ординарцу. Тот опять разводит руками. Стодолов скрывается снова.

Вчера и позавчера я десятки раз видел Стодолова. Он был деловит и проворен, сумел наладить питание сотен окруженцев. И вовсе не суетился, как сегодня, когда надо устроить ужин двум генералам.

Невинная шутка Катукова обернулась не совсем удачно.

А тут еще оказывается, что нет посуды под водку. Ординарец вываливает консервы в алюминиевую миску, моет банки с твердым намерением отбить заусенцы и превратить их в кружки.

От всех этих лихорадочных приготовлений мне делается не по себе:

-- Бросьте, Армо, нервничать по пустякам. Михаил Ефимович пошутил -- и только. Мы с ним сегодня условились ужинать в батальоне Кунина.

-- Святая правда, -- подхватывает Катуков.

Прежде чем Бабаджанян успевает ответить, Катуков встает, затягивает на полушубке ремень, привычно сбивает папаху на затылок.

-- Сопровождать не надо,-- бросает он уже от двери, -- и Стодолова тоже не надо в батальон посылать. Как-нибудь сами...

С чувством облегчения выходим наружу.

-- Вот ведь как случается, -- вздыхает Михаил Ефимович.-- "Министерский" портфель возьмем?

-- Обязательно!

Этот роскошный трофейный портфель, именуемый "министерским", Катуков берет с собой при серьезных визитах к армейскому или фронтовому начальству.

Но сегодня он решил прихватить его, отправляясь в батальон Кунина.

Полная луна блестит на протоптанной сапогами и валенками тропке. "Эмка" здесь не пройдет. Мы отправляемся пешком. Катуков прячет в рукав сигарету, поворачивается ко мне:

-- Ну чего, спрашивается, окурок таить?

Лунища такая. До передовой три версты. Так нет же, прячешь.

Привычка.

Небось и война кончится, а будешь под полой зажигалкой чиркать.

-- Не будешь. В ту же секунду от окопных привычек избавишься. Чужды они человеку...

Снег морозно скрипит под сапогами. Тени скользят по серебристому насту.

Из-за куста сонно-хриплый выкрик:

-- Стой! Кто идет?

И не дожидаясь ответа, едва уловив русскую речь:

-- Давай проходи.

В расположении батальона Кунина охранение более бдительно.

Здесь посвистывают пули, по-ночному раскатисто ухают снаряды -- не разоспишься.

После выхода отряда Бурды немцы никак не придут в себя: днем контратакуют, лезут в одном месте, в другом, а ночью возвращаются на оборудованные позиции, оставив впереди заслоны автоматчиков и поручив дежурным батареям тревожить русских.

Окопные бойцы даже отдаленно не напоминают солдат мирного времени, сияющих надраенными пуговицами и начищенными сапогами, придирчиво осмотренных старшиной перед увольнением в городской отпуск.

По вырытой в снегу неглубокой траншее, ссутулившись, медленно двигаются люди в шинелях, надетых поверх телогреек, в прожженных бушлатах и полушубках. На голове у кого мятая ушанка, у -- кого -- замасленный танкистский шлем, а то и растянувшийся шерстяной подшлемник.

Лица, дубленые ветром, морозом, солнцем, копотью.

Взвод шел за ужином, вернее за обедом, который должны были доставить к двадцати двум часам.

Однако обед еще не принесли, и солдаты, незлобно поругивая старшину, ложились на снег.

Минута свободная -- ложись, отдыхай.

На войне не спят, на войне отдыхают, и то не каждые сутки.

Хорошо, если удастся на ночь вырыть в снегу глубокую яму, прикрыть дно еловым лапником и из больших веток соорудить крышу. Тогда можно развести костер (ветки задержат искры, дым) и лечь возле него, тесно прижавшись друг к другу...

Подошел командир взвода.

Доложил.

Отличался он от своих бойцов, пожалуй, только возрастом -- был моложе их. Да еще до отказа набитой полевой сумкой, висевшей через плечо.

Мы с Катуковым подсаживаемся к солдатам.

Поначалу беседа не клеится. Не часто командир корпуса и его заместитель добираются до взвода.

Солдат знает взводного, видит ротного, иногда -- комбата.

А тут -- сразу два генерала.

Постепенно первое смущение проходит.

Катуков легко, без этакого похлопывающего по плечу "ну, как дела?" разговаривает с солдатами.

Комкор оказывается свойским, доступным каждому человеком, которого можно прямо спросить, почему союзнички со вторым фронтом чикаются, до каких пор батальон будут кормить пшенкой, по какой такой причине наша артиллерия скупится на снаряды и дали ли кому следует за то, что штурмовики по своим лупанули.

-- Как, товарищ генерал, ребята из окружения? -- интересуется один. -- Из смертельной ведь беды людей вытащили. Немец по ею пору волосы на себе рвет.

Солдат кивает на небо, которое поминутно озаряется то красными, то зелеными, то желтыми всполохами ракет.

-- Очень даже неплохо, -- одобрительно говорит Катуков.-- Мы с генералом Попелем в этой связи и навестили вас. Кое-кому причитается...

Адъютант Катукова расстегивает "министерский" портфель, достает оттуда сафьяновую папку, в которой лежит список награжденных по кунинскому батальону.

Из чемоданчика вынимает картонные коробочки с медалями и орденами.

-- Ну-ка, взводный,-- зовет Катуков,-- ищи фамилии своих.

Аккуратно сложены в стороне котелки.

Солдаты, без ремней, в прожженных ушанках и бесформенных подшлемниках, торжественно вытянулись по стойке "смирно".

Фьюкают пули, трепетным светом озарено фронтовое небо.

Я громко читаю приказ:

-- От имени Президиума Верховного Совета СССР...

Катуков вручает награды, крепко жмет руки, пристально смотрит в смущенно-сосредоточенные лица.

Возвращаясь в строй, солдаты тут же расстегивают шинели, телогрейки, лезут под свитера и теплые жилеты -- прикрепляют медали, ордена.

Два бойца приносят в ведрах ночной обед.

На этот раз повезло: гречневая каша с мясом и салом.

На шее у старшины -- гирлянда фляжек.

Такой груз он никому не доверяет.

Чуть теплую кашу накладывают в котелки. Водку старшина отмеривает в желтую жестяную баночку с неровно отрезанными краями. Некоторые пьют прямо из мерки, другие переливают в свои, специально на этот случай хранимые консервные банки.

-- Товарищ генерал, -- нерешительно обращается к Катукову только что получивший "Красную Звезду" командир взвода. -- Может, с нами закусите?

-- Еще спрашивает! -- возмущается Катуков.

Нам кладут в котелки каши, наливают в консервные банки по сто граммов.

-- Не беспокойтесь, товарищи генералы, -- простодушно урезонивает старшина. -- Суточная ведомость вчера вечером составлялась, а батальон -- весь день в бою, тут уж, считай, литр лишний набежал, или, как у нас говорят, "резервный".

Мы едим холодную, с застывшим салом кашу, пьем "резервную" водку.

За победу, за награжденных...

Обошли весь батальон Кунина и лишь под утро вернулись на командный пункт Бабаджаняна.

Не спал только начальник политотдела бригады подполковник Кортылев.

Он сидел в шапке, набросив поверх шинели полушубок, и при круглой немецкой плошке что-то писал за маленьким столиком, заваленным бумагами, газетами, листовками.

Грузный Кортылев устало посмотрел на меня, вопросительно поднял густые мохнатые брови.

Я подвинул служивший табуретом ящик и сел.

Катуков, сонно пробурчав что-то вроде "спокойной ночи", залез на нары. К многоголосому храпу, наполнявшему землянку, прибавился легкий переливчатый присвист.

-- Почему не спите? -- спросил я Кортылева.

-- Политдонесение надо просмотреть, инструктивный доклад подготовить.

-- Дня не хватает?

-- Не укладываюсь. Днем с народом беседую, по батальонам хожу...

До войны Кортылев был секретарем райкома партии.

Привык к исполнительности, дисциплине.

Он никогда не задержит политдонесение, всегда своевременно проведет сборы. Но как-то не может притереться к армии, плохо понимает бой, слабо разбирается в технике.

Армо ценит своего работящего замполита, но добродушно называет его "приписником". Иногда проезжается насчет того, что Кортылев может "искру" в гусенице искать и не отличит зенитную пушку от противотанковой.

Кортылев терпеливо сносит насмешки, порой отшучивается, но, как мне кажется, особенно не спешит вникать в военное дело. По-видимому, в глубине души считает, что со своими обязанностями справится и без этого ("А война кончится -- обратно в райком").

-- Неладно получилось, -- Кортылев резко отодвинул бумаги и повернулся ко мне. -- Пять суток назад выписал двадцать комплектов партийных документов. Туда-сюда, вручить билеты принятым в партию сразу не поспел. А сегодня выяснилось, что почти половины людей нет. Кто убит, кто в госпитале. Меня те партбилеты и кандидатские карточки жгут, как железо раскаленное. Позор -- и только.

-- Верно.

-- Что "верно"?

-- Позор.

-- Но не по халатности, не потому, что не понимаю, -- Кортылев сбросил полушубок, положил его на нары, прошелся по землянке и, вернувшись к столу, закончил:

-- Только им от того не легче.

Я видел, что начполитотдела не умел, слава богу, закрывать глаза на собственные промахи, списывать их за счет сложности боевой обстановки.

-- Где вы вручаете партийные документы? -- спросил я.

-- Вызываем человека в политотдел и выдаем билет по возможности в торжественной обстановке.

-- А если не к себе солдата вызывать? Если к нему пойти?

-- Не практикуется. На гражданке в райком приглашали, здесь -- в политотдел. Форма выработалась, стала традиционной. Да и на военно-политических курсах так учили.

-- Что ж с того, что учили. В мирное время в Кремле ордена давали, а сегодня мы с командиром корпуса в батальоне их вручали. И совсем не худо получилось.

-- Это для меня в новинку.

-- И для меня. Однако надо принимать на вооружение. Не только командирам на войне переучиваться, но и нам, политработникам... Вон ваш сосед подполковник Яценко с первого дня боев партбилеты вручает в подразделениях. И заседания парткомиссии проводит в батальонах. Так-то и связь с народом покрепче, и никому не придет в голову, будто политотдельцы в тылу отсиживаются, пуль да мин боятся.

-- Вроде верно. Надо с секретарем парткомиссии посоветоваться.

-- Посоветуйтесь...

См. далее...

Николай Кириллович Попель (1901 - 1980) - генерал-лейтенант танковых войск, автор книги "В тяжкую пору"...

Амазасп Хачатурович Бабаджанян (5 февраля 1906 -- 1 ноября 1977) -- Главный маршал бронетанковых войск (29 апреля 1975 года). Герой Советского Союза (26 апреля 1944 года).

-- Родился в селе Чардахлы Елизаветпольской губернии ныне Шамхорского района Азербайджана в семье крестьянина.

-- После окончания пяти классов средней школы работал в отцовском хозяйстве и батрачил.

-- В сентябре 1925 года - призван в ряды РККА по комсомольскому призыву, после чего был направлен на учёбу в Армянскую пехотную школу, дислоцированную в Ереване, а после её расформирования в сентябре 1926 года был переведён в Закавказскую военную пехотную школу, дислоцированную в Тбилиси.

-- После окончания школы в сентябре 1929 года был направлен в 7-й Кавказский стрелковый полк (Кавказская Краснознамённая армия), где служил на должностях командира взвода, секретаря партбюро отдельного батальона и командира роты, находясь на которых, принимал участие в боевых действиях против бандформирований и антисоветских выступлений. В одном из боёв был ранен.

-- В марте 1934 года был переведён в 3-й пулемётный полк, дислоцированный в Баку, где служил на должностях командира пулемётной роты, командира пулемётного батальона и помощника начальника штаба полка.

-- В октябре 1937 года был назначен на должность начальника 1-го отделения штаба пункта ПВО Закавказского военного округа в Баку, в августе 1938 года -- на должность начальника штаба 3-го пулемётного полка, а в октябре того же года -- на должность помощника командира 2-го пулемётного полка (Ленинградский военный округ).

-- Вскоре принял участие в ходе советско-финской войны, во время которой в бою 18 февраля 1940 года был ранен.

-- После выздоровления в декабре 1940 года был назначен на должность заместителя командира 493-го стрелкового полка, в январе 1941 года -- на должность заместителя командира 751-го стрелкового полка (Северо-Кавказский военный округ), а в апреле того же года -- на должность помощника начальника 1-го отделения оперативного отдела штаба 19-й армии.

-- В августе 1941 года - был назначен на должность командира 395-го стрелкового полка.

-- В начале июня 1942 года - был направлен на учёбу на ускоренный курс при Военной академии имени М. В. Фрунзе, после окончания которого в конце августа того же года был назначен на должность командира 3-й механизированной бригады.

-- В октябре 1943 года 3-я механизированная бригада была преобразована в 20-ю гвардейскую, после чего участвовала в Житомирско-Бердичевской, Корсунь-Шевченковской, Проскуровско-Черновицкой и Львовско-Сандомирской наступательных операциях.

-- 25 августа 1944 года - был назначен на должность командира 11-го гвардейского танкового корпуса, который вскоре принимал участие в ходе Висло-Одерской и Берлинской наступательных операций.

-- После окончания войны - продолжил командовать корпусом, который в июле 1945 года был преобразован в 11-ю гвардейскую танковую дивизию.

-- В январе 1947 года - направлен на учёбу в Высшую военную академию имени К. Е. Ворошилова, после окончания которой в 1948 году был назначен на должность начальника штаба, в сентябре 1950 года -- на должность командующего 2-й гвардейской механизированной армии, а в мае 1956 года -- на должность командующего 8-й механизированной армии.

-- В январе 1958 года - назначен на должность 1-го заместителя командующего войсками и члена Военного совета Прикарпатского военного округа.

-- В июне 1959 года -- назначен на должность командующего Одесского военного округа.

-- В сентябре 1967 года -- назначен на должность начальника Военной академии бронетанковых войск имени Маршала Советского Союза Р. Я. Малиновского.

-- В мае 1969 года -- назначен на должность начальника танковых войск Советской Армии и члена Военного Совета Сухопутных войск.

-- Умер 1 ноября 1977 года.

-- Похоронен на Новодевичьем кладбище.

Если посмотреть правде в глаза...

0x01 graphic

"Открытие памятника Екатерины II" 1873

Художник Леонид Иванович Соломаткин (1837-1883)

Послужной список императора 19k Оценка:9.00*3 "Статья" История Обновлено: 17/02/2009. 19k. Статистика - 3730 читателей (на 21.10.2014 г.)

Для современников и потомков, безусловно, важно знать о всех тех доблестях, коими обладает претендент на власть. В давние времена этим занимались летописцы, в более близкие к нам времена - писатели и биографы. Так, к примеру, в "Сравнительных жизнеописаниях" Плутарха мы находим более пятидесяти интереснейших биографических поучений, сред которых заметны Ликург, Ромул, Солон, Фемистокл, Перикл, Филопемен, Пирр, Сулла, Помпей, Александр Великий, Цезарь и другие.

В "Истории государства Российского" Н.М. Карамзина чрезвычайно много метких и емких характеристики русских князей и царей, которые дают нам возможность понять достоинства и недостатки правителей России.

По свидетельству М. Соколовского, который опубликовал в 1908 году в книге "Наша военная старина" послужной список императора Петра Великого, совершенно отсутствуют послужные списки Императоров Павла I и Александра I.

Далее Соколовский писал: "Список со службы Императора Николая I, хранящийся в канцелярии военного министерства, доведен только до 1831 г., другой список того же Государя занесен в описи дел Лефортовского архива с карандашною отметкою в "канцелярии", однако он, кажется, затерян. Послужной список Императора Александра II имеется в нескольких экземплярах в Военно-Походной Канцелярии Его Императорского Величества, но доведен только до 1855 года. Наиболее распространен список Императора Александра III; печатные его экземпляры датированы 1884 годом.

Послужной список Петра Великого

Говоря языком великого русского баснописца Н.А. Крылова, мораль сей истории такова:

во-первых, надо бы понять, что не каждый гражданин, достигший определенного возраста может быть претендентом на высший государственный пост в стране, а только тот, кто имеет к тому веские предпосылки (см., к примеру, обобщенный портрет национального Правителя - правда, его надо еще составить, а характеристики закрепить в Конституции);

во-вторых, не надо крушить памятники прежним руководителям государства, их надо не только оставлять, но и создавать аллею памятников нашим Управителям.

Последнее было бы весьма полезно. Представьте себе памятник, поставленный при жизни правителю, на котором бы красовалась такая надпись:

"В заслугу за развал Великой Империи".

Или: "В благодарность за унижения и страдания народа русского"

И последнее. Как мы все же непритязательны к своим избранникам. Становится грустно, когда один из претендентов на высший пост в государстве в качестве важнейшей своей заслуги выдвигает то, что он много путешествовал по стране. И довольно большая масса людей принимает его за достоинство.

Как все это глупо, хотя бы на фоне басни Крылова "Рыбья пляска".

Может быть, пора прекратить этот "театр абсурда"?

0x01 graphic

Военный совет в Филях (1880).

Художник Кившенко Алексей Данилович

Победитель Наполеона 44k Оценка:4.28*4 Годы событий: 1812-1813. "Статья" История Комментарии: 4 (27/01/2013) Размещен: 17/12/2007, изменен: 12/03/2012. 44k. Статистика - 4744 читателей (на 21.10.2014 г.).

Пора бы признать, что Михаил Илларионович Кутузов - не просто главнокомандующий русскими войсками в Отечественной войне 1812 года. Он - творец победы над Наполеоном.

Его стратегический гений превзошел тактическую изобретательность Наполеона и устоял перед напором жесткого политического давления со стороны императора Александра I и не поддался соблазну уступить горячим головам окружающих его генералов и вступить в невыгодное сражение ради химерической цели.

Мысля масштабно и видя далеко вперед, он совершенно верно рассчитал тот урон, который должен был быть нанесен французской армии, опираясь на невиданные тогда стратегические решения (к примеру, параллельное преследование неприятеля), могучую силу народных масс (в виде партизанского движения) и неугасимый патриотизм русского народа.

Мало кто знает о том драматизме, который терзал душу Великого полководца России. Ему, на склоне лет, получившему из рук недоброжелательного императора Александра жезл Главнокомандующего, нужно было решиться на отчаянно смелый поступок: не поддаваться искушению во всем потакать прихотям и решениям царя и действовать наперекор всем силам - внутренним и внешним, отбрасывая прочь все устаревшее и по ходу дела принимая чрезвычайно ответственные стратегические решения.

Бородино - первая стратегическая победа М.И. Кутузова.

Решение оставить Москву без боя - трудное, но стратегически верное решение.

Тарутинский маневр - редкое и смелое стратегическое решение полководца.

Принципиальные отличия стратегии Кутузова и тактики Наполеона

Косвенно признанием полководческого таланта Кутузова Наполеоном служит факт, имевший место уже после смерти М.И. Кутузова.

В Бунцлау, где 13 мая 1813 г. "смежил очи" Кутузов, пришлось ночевать Наполеону. Первый вопрос, который он задал бургомистру был таков: "есть ли памятник Кутузову?" Н отрицательный ответ бургомистра Наполеон сказал: "Я готов сам поставить памятник в честь генералиссимуса русских войск".

На фоне такого уважительного отношения Наполеона к Кутузову, черствой неблагодарностью веет от поступков и поведения русского самодержца Александра с момента назначения полководца Главнокомандующим (не удостоил его даже аудиенции), под Москвой (когда пугал всякими карами и затем не извинился, когда осознал правоту действий Кутузова) и после Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов 1813-1814 гг.

По свидетельству очевидцев, император Александр стал проявлять какую-то странную неприязнь ко всему национальному русскому. Он как-то особенно не любил вспоминать об Отечественной войне -- самом ярком национальном русском торжестве и самой блестящей странице своего царствования.

Чем же так досадил Великий полководец Александру?

Ответ может быть только один - славой Спасителя России. Он же, Александр, уже давно примерил на себя это звание.

Бог с ним, Александром, и с его званиями, амбициями и тщеславием...

0x01 graphic

1812. Русский солдат одаривает цыганских певцов.

Художник Богдан Павлович Виллевальде.

Спешу донести... 15k Годы событий: 1810-1812. "Статья" История Обновлено: 17/02/2009. 15k. Статистика - 2412 читателей (на 21.10.2014 г.)

Нам представляется нужным осветить сведения, которые содержались в публикации 1906 года под названием "Перед войной 1812 года (Характеристика французских и русских генералов)", которую подготовил к печати П. Симанский.

Один представляет собой "описание качеств и способностей русских генералов", другой - характеристику французских.

Один написан французом, по-видимому, состоявшим в 1811-1812 гг. при Петербургском посольстве; другой написал полковником А.И. Чернышевым, который брался за перо и давал подробные отчеты Императору Александра I о всем, что видел и знал. Ничто не ускользало от зоркого ока молодого флигель-адъютанта.

Заканчивая изложение сведений о русских и французских генералах, обратим внимание на то, что все они имели достаточно богатый боевой опыт.

Конечно, характеристики тенденциозны и односторонни. Но, тем не менее, очевидно главное - надо знать тех полководцев, которые могут противостоять в войне данному государству.

Интересно знать, что написал бы сейчас иностранный корреспондент (агент) о высшем командном составе нашей нынешней армии?

0x01 graphic

Пушкин, Крылов, Жуковский и Гнедич в Летнем саду. 1832.

Художники Чернецовы Григорий и Никанор Григорьевичи (1802-1865)

Где собака зарыта! 10k "Статья" Публицистика. Обновлено: 17/02/2009. 10k. Статистика - 2744 читателей (на 21.10.2014 г.)

Однажды на кафедре раздался звонок из военной прокуратуры и мне было предложено выступить перед офицерами военной прокуратуры с каким-то сообщением. Помню лишь то, что военные юристы спросили меня: не считаю ли я нужным ужесточить ответственность за воинские проступки и преступления.

К тому времени мой служебный опыт был достаточен для того, чтобы со знанием дела ответить на поставленный вопрос: за плечами было уже 15 лет офицерской службы в разных регионах (от холодного и далекого Красноярска до не близкой, но горячей Алма-Аты) и в разных званиях и должностях.

Приходилось сталкиваться с разными ситуациями. К примеру, в Сибири подчиненные мне солдаты были на год-два старше меня и поначалу никак не хотели признавать во мне командира. Да и в Алма-Ате, куда я прибыл в звании майора на должность заместителя начальника кафедры, я встретил офицеров в звании подполковник и полковник. Но по служебному положению я был их начальником и потому должен был исполнять свои обязанности, не взирая на звания, но в интересах дела, к которому был определен.

Еще на курсантской, но в большей степени на скамье слушателя военной академии я обратил внимание на опыт великого педагога Антона Семеновича Макаренко, которому поручили руководит колонией для несовершеннолетних преступников. В "Педагогической поэме" Антон Семенович рассказывает о том, как ему нелегко дался этот опыт. Во-первых, наука не содержала рекомендаций на счет перевоспитания преступников вообще, и малолетних, в частности. Да и рецепт борьбы с такими людьми был прост: оступился - иди в тюрьму. Из тюрьмы даже подающий надежду к исправлению человек, как правило, выходил уже рецидивистом. И далее от отсидки до отсидки такой человек прожигал жизнь.

Мне удалось рассмотреть у Макаренко главное средство воспитания колонистов - постоянство раз и навсегда поставленного требования.

И вот что обнаружилось самое примечательное в его практике: требование, которое он намеревался выдвинуть, было заранее обдумано, психологически просчитано, посильное и выполнимое.

К примеру, не мог он сразу же сказать своим воспитанникам: "не воруйте" и требовать от них сейчас же отказаться от воровства. Дети, которые жили воровством, а то и грабежом, да нападением с насилием и убийством, не могли отрешиться от этой пагубной привычки.

Но вот, исподволь, день за днем, внушал он своим воспитанникам мысль о том, что воровство - это занятие мерзкое, подлое и недостойное настоящего человека Воспитанники начинали прислушиваться к словам своего авторитетного воспитателя. Вскоре пойманные с поличным воришки впервые подверглись осуждению какой-то части воспитанников. Их было пока мало, но и это уже был прогресс, так как против воровства совсем недавно выступал только Макаренко да его сотрудники. Но, как говорится, лед тронулся...

Наконец, наступил такой момент, когда общественное мнение, т.е. мнение большинства, стало осуждать воровство как явление, а воришек переводить из разряда "героев" в звание людей непорядочных и подлых.

Вот только тогда Макаренко во всеуслышание сказал: "С этого момента у нас не воруют!". И его голос был услышан, требование принято и постепенно реализовано почти с полным успехом.

Прискорбно, однако, сознавать, что новоявленные педагогические "корифеи" (Ю. Азаров) поспешили обвинить Макаренко в волюнтаризме и написать на его наследии "Не подняться тебе, старик".

Воспитывает не случайность, а система...

Офицерам в их служебных делах как раз не хватает системы.

И самое трудное состоит в том, что офицерам взвода и роты (а это - ключевое звено воинской части) подчас не удается договориться о совместных и постоянных требованиях.

Вот и получается, как в басне Крылова: "лебедь рвется в облака, рак - пятится назад, а щука - тащит в воду". А воз-то и поныне там, не сдвинулся с места. Прав был великий баснописец Н.А. Крылов: "Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет"...

Здесь-то, как мне кажется, "собака и зарыта"...

0x01 graphic

Похищение Фортуны. 1651.

Художник Николаус Кнюпфер

Уважение и повиновение 13k "Статья" История Комментарии: 4 (12/12/2007) Обновлено: 17/02/2009. 13k. Статистика - 2710 читателей (на 21.10.2014 г.)

После Русско-японской войны 1904-1905 гг. в мире появилось много литературы о Японии и японцах, о японской армии и нравах в ней.

В одной из публикаций того времени автор привел весьма любопытный пример отношений японского офицера и его денщика. Оказалось, что в традиции японской армии было следующее. Когда денщик подает обед японскому офицеру, последний, прежде чем приняться за еду, встает и кланяется денщику в знак благодарности.

На фоне этой традиции в моем сознании невольно всплыла другая картина из разряда не раз виденных. Развалившийся в кресле начальник принимает пищу из рук подчиненного, не выразив при этом никакой благодарности, но, почти всегда шикнув на него, чтобы убирался с глаз долой...

Вредит ли дисциплине и субординации поведение японского офицера, встающего и благодарящего денщика? Укрепляет ли авторитет и влияние барски-хамское отношение начальника пренебрежительное отношение к подчиненному?

Мало кому из начинающих офицеров и властвующих начальников понятна мысль о том, что истинное повиновение рождается не из страха перед начальником, а из уважения к нему. Уважение к командиру, в свою очередь, рождается не на голом месте, а напрямую связано с нравственным актом взаимодействия начальника и подчиненного.

Неповиновение войск - это самое тяжелое и опасное воинское преступление. Армия, вышедшая из повиновения - это толпа, неуправляемая, грозная, все сметающая на своем пути. Командиры и начальники должны прилагать всяческие усилия, чтобы не допустить неповиновения.

В то же время, надо ясно знать, что неповиновение войск может быть естественным, т.е. вызванным неправильными действиями командиров и начальников, но может быть инспирировано извне, т.е подготовлено силами вне армии.

И все же, чувствуя необходимость расширить понимание нравственно-психологических основ повиновения, возникает необходимость обратиться к историческим фактам, которые помогут нам утвердиться в некоторых важнейших истинах.

Военный писатель Н. Морозов очень тонко подметил особенности этой категории русских полководцев: они безмерно любили и уважали своих подчиненных.

Эта поразительная манера сохранять свое достоинство и в то же время быть равным среди подчиненных чрезвычайно характерна в лучших генералах того времени.

Как не восхищаться и еще одним важным качеством наших полководцев, которое имеет название щепетильность, но в понимании героев наших имеет не отрицательное, а положительное значение.

Мне не хочется приводить примеры о том, как ради служебного продвижения, "теплого местечка", улучшения быта и т.п. офицер позволяет старшему начальнику унижать себя, не давая ему должного отпора, теша себя мысль о том, что ради достижения поставленной цели можно все претерпеть.

Скорбная это философия и мне искренне жаль таких людей...

Но факт остается фактом: если человек сам себя не уважает, то он, вряд ли, будет уважаем кем-либо.

Так что, если мы предъявляем какие-то претензии к начальникам, то никогда не грех обратить упрек и к себе лично...

0x01 graphic

Постройка Чёртова моста, 1830-32.

Художник Карл Эдуард Фердинанд Блехен

© Copyright Каменев Анатолий Иванович (kamenevai@mail.ru) Размещен: 23/10/2014, изменен: 23/10/2014. 75k. Статистика. Фрагмент: Политика Иллюстрации: 11 штук.	Ваша оценка:
Аннотация: Попель: В 1941 году "мы взывали к классовой совести немецкого солдата, а он, самодовольный, упивавшийся победами, измывался над нашей временной слабостью. Сейчас, зимой 1942 года, мы не апеллируем к сознанию немцев. Вернее, апеллируем, но уже иными средствами. Мы бьем врага"...

Каменев Анатолий Иванович Прорыв с боем

Каменев Анатолий Иванович
Прорыв с боем