ArtOfWar. Art-of-War. Антология: Афганистан

Art-of-War
Антология: Афганистан

[Регистрация] [Найти] [Обсуждения] [Новинки] [English] [Помощь] [Построения] [Окопка.ru]

Комментарии: 47, последний от 17/03/2008. © Copyright Art-of-War (babrak@rambler.ru) Размещен: 18/08/2006, изменен: 17/02/2009. 1031k. Статистика. Сборник рассказов: Афганистан Антология Скачать FB2	Оценка: *5.6022** Ваша оценка:
Аннотация: Антология знакомит читателей со всеми авторами проекта ArtOfWar , пишущими об Афганистане, и в первую очередь предназначена для облегчения новым посетителям поиска интересующих их авторов, текстов и тем. Каждый автор представлен одним произведением: рассказом, очерком, статьёй, стихотворением, отрывком из повести либо романа. Все авторы расположены в алфавитном порядке, за исключением раздела Рассыпуха , где собраны тексты от разных авторов.Составитель Дмитрий Бабкин

Составитель Дмитрий Бабкин

СОДЕРЖАНИЕ:

А
Абдулаев Э. Кабул. Отряд "Омега" КГБ СССР.	Позывной "Кобра". Часть 7. Первая командировка в Афганистан. Мемуары.
Александров С.К. Руха, провинция Парван. 682 МСП.	Подсвечник. Рассказ.
Андреев С.Б. Афганистан. Пакистан. Сотрудник политической миссии ООН.	Афганистан: страна без государства. Сокращенный вариант статьи опубликован в Политическом журнале, номер 31 (34) / за 30 августа 2004, стр.58-60.
Арасланов А.А. Баграм. 378 ОШАП.	Тамгучи. Рассказ.
Астапов И. Шиндант. 650 ОРБ, 5 МСД. Страница автора: http://kuch.ru	Черно-белые сны: Война. Рассказ.

Б
Бабкин Д. Баракибарак, провинция Логар. 3 ДШБ 56 ОДШБр.	Белая лошадь. Рассказ.
Баимбетова Л.	О ходе истории. Стихотворение.
Беридзе Ю.В.	Памяти Владимира Григорьева. Стихотворение.
Бешкарев А.И. Кундуз. Фельдъегерская связь.	Это ваша работа. Рассказ.
Бикбаев Р.Н. Кундуз. Гардез. 56 ОДШБр.	Филиппок. Рассказ.
Бобров Г. Файзабад. 860 ОМСП.	Приговорённый. Рассказ.

В
Васильев А.А. Даулатабад, провинция Фарах. 411 ооСпН, 22 ОБрСПН.	Розы Асадабада. Рассказ.
Войт В.П. Баракибарак, провинция Логар. Доктор 3 ДШБ 56 ОДШБр.	Весна 1982. Глава.
Волков Н.В. Баграм. СпН.	Военный разведчик рассказывает. Очерк.
Воронин А.Я. Провинция Кандагар. Советник МВД.	Мандарины. Рассказ.

Г
Гирченко Ю.В. Пехота.	От Кушки до Памира. Очерк.
Григорьев В.А. Создатель и главный редактор сайта "Art of War". 12/07/1964 - 05/01/2005	Один день, который за три. Рассказ.
Григорьев С.Е. Кабул. Гражданский специалист.	Как это было. Кабул, 1992 год. Отрывок из мемуаров
Грунюшкин Д.С.	9 рота. Отрывок из повести.

Д
Дышев А.М. Кундуз. 201 МСД.	Сынок. Отрывок из повести.

Е
Евстафьев М.А. Кабул. 103 ВДД.	У нас опять задул "афганец" (В двух шагах от рая). Отрывок из романа.
Елагин А.Н. Кундуз. Джелалабад. 358 ОБАТО 320 ОВП.	Связист. Стихотворение.
Ельцов А.А. Шиндант. 5 МСД.	Дело было в Мазари-Шарифе. Рассказ.

Ж
Жемайтис О. Кундуз. 149 МСП.	Афганский дневник. Вступление.
Жигунов В.Е. Кабул. 350 ПДП.	Каким он был - дембель. Рассказ.
Жирохов М.А.	ЯК-38 в Афганистане. Статья.
Журавлёв А.	Борт -700. Песня.

К
Казаков А.М.	Ушёл я не служить, а воевать. Очерк.
Каменев А.И. Кабул. Хост. Советник. Переводчик.	Падение Хоста (воспоминания очевидца). Очерк.
Карпенко А. Кабул. Советник. Переводчик.	Маленький предатель. Рассказ.
Карцев А.И. Кабул. Баграм. 180 МСП.	Шёлковый путь. Отрывок из романа.
Князев Н.Н. Руха, провинция Парван. 682 МСП.	Гибель 1-го батальона 682-го мсп 30.04.84. Очерк.
Ковалева Е.Н.	Скрип фольги от шоколадки. Стихотворение.
Коваль И.	Письмо. Рассказ.
Коломиец А. Провинция Бадахшан. Группа "Каскад" спецподразделения "Альфа" КГБ СССР.	Повесть для внука. Глава 3 Афганистан. Война без фронта. Отрывок из повести.
Кривенко В.Я. Герат. 12 МСП.	Экипаж машины боевой. Глава из романа.
Крушинский Ю.Д. Кабул. Советник.	Гибель советских специалистов в Мазари-Шарифе. Очерк.

Л
Ляляев Д.В. Герат. 101 МСП.	Кандагар. Рассказ.
Ляховский А.А. Заместитель руководителя Оперативной группы МО СССР в Афганистане.	А.А.Ляховский "Трагедия и доблесть Афганистана"

М
Малинин С.Е. Руха, провинция Парван. 682 МСП.	Крысоед (21-й пост). Рассказ.
Матюпатенко И.	Между прошлым и будущим. Очерк.
Метелин О.	Высого над уровнем моря. Отрывок из романа.
Моисеенко И.А. Джелалабад. 66 ОМСБр.	Сектор обстрела. Глава из повести.

Н
Некрасов И.П. Газни. Разведрота 191 ОМСП.	Из блокнота. Эссе.
Нессар О.А.	Кабул встречает спокойно. Интервью.
Никитенко В.И. Гульхана. 2-я ММГ 35-й ПогО ПВ.	Коса. Песня.
Николаев И. Акшира. 2-я МГ 35-й ПогО ПВ.	Алфимов. Очерк.

О
Оськин А.Ю Джелалабад. Асадабад. 66 ОМСБр.	23 февраля 80-го. Саланг. Стихотворение.

П
Петухов А.А.	На караван. Песня.
Погодаев С.Г. Руха, провинция Парван. 682 МСП.	Святое. Рассказ.
Прокудин Н.Н. Кабул. 180 МСП.	Звездопад. Отрывок из романа.
Птухин Э.М. Кабул. Газни. 177 ооСпН.	Мист-диси. Рассказ.

Р
Разживин А.Е.	История рассудит. Очерк.
Рассыпуха
Павел Андреев. Кандагар. 70 ОМСБр.	Самый легкий день был вчера. Рассказ.
Виктор Белоусов. Кандагар. Советник.	Махно из Спинбульдака. Рассказ.
Андрей Грешнов. Кабул. Джелалабад. Переводчик. Корр. ТАСС.	Розовый песок. Рассказ.
Василий Дворцов.	Афганский вальсок. Стихотворение.
Виктор Николаев.	Николай Майданов. Очерк.
Владимир Двойнев.	Чужая тень. Стихотворение.
Вадим Дулепов.	Эх, Афган... Стихотворение.
Виктор Левашов.	Дойти до рассвета. Отрывок из повести.
Виктор Крюков.	Разговор, которого не было. Рассказ.
Алексей Каратетский. Руха, провинция Парван. 682 МСП.	"За темными стеклами..." Стихотворение.
Шлыков, Хачукаев, Юрченко, Рыжков, Борматенко, Понькин Файзабад. 860 ОМСП.	Дневник разведроты 860 Отдельного мотострелкового полка
Александр Бурбелла. Пули-Хумри, провинция Баглан. 395 МСП.	Анаша. Рассказ.
Антон Владзимирский. Кабул. 650 Военный госпиталь.	В королевских конюшнях. Рассказ.
Решетников М.М. Кабул. Медик.	Психопатология героического прошлого и будущие поколения. Статья.
Рой Е.	Не судите, да не судимы будете. Очерк.
Рубан Н.Ю.	Об ней, об родненькой... Эссэ.
Русин В.	Снайпера. Рассказ.

С
Сагнаев А.Ш.	Обычный герой рядовой. Стихотворение.
Скоробогатько А.Б. Кандагар. 70 ОМСБр.	Зеркало. Миниатюра.
Скрипаль С.В.	Симфония "Валгалла". Рассказ.
Скрипник С.В. Кабул. Джелалабад. 797 РЦ 40 А. ПСС-1	Рыжебородый Азиз-улло. Очерк.
Скуратов К.В. Баграм, провинция Парван. ВВС.	Игра в войну. Стихотворение.
Слепченко О.С. Гардез. 56 ОДШБр.	Газни. Рассказ.
Суконкин А.	Поход на пенсию. Отрывок из романа.

Т
Тананайко И.А.	Сутки в Союзе. Стихотворение.
Трунин А. Герат. Советник.	Афганские встречи. Очерк.
Тумаха А. Имам-Сахиб, провинция Кундуз. Баракибарак, провинция Логар. 3 ДШБ 56 ОДШБр.	13 мая 1983 года. День рождения. Глава из повести.
Турчина И.В.	Две вдовы. Рассказ.

У
Б.Уранов	Цена иллюзий. Посмотреть войне в лицо. Поэма.

Ф
Фарукшин Р.	Песня настоящего мужчины. Стихотворение.
Фролов И. (в разделе Астапов И.) Шиндант. 302 ОВЭ.	Усталый борттехник Рассказ.

Х
Хохлов С. Руха, провинция Парван. 682 МСП.	Часы. Рассказ.
Христензен Ю. Асадабад. 66 ОМСБр.	В современном кино очень легко убивать и быть убитым. Рассказ.

Ц
Цапков В.В. Кабул. 317 ПДП.	Гауптвахта в Кабуле. Очерк.

Ш
Шабунин В.Н. Руха, провинция Парван. 682 МСП.	К каждому приходит этот час. Рассказ.
Шейнин А. Гардез. 56 ОДШБр.	Валера. Рассказ.
Шкарин А.Ю. ПВ.	Прости меня. Песня.
Шудский П. ПВ.	Доброе утро, враги. Рассказ.
Шурале Шиндант. Отдельный батальон связи.	Послесвечение. Рассказ. I часть.

V
Vlad Кабул. Сотрудник посольства.	Последний день в Кабуле. Рассказ.

Абдулаев Эркебек

Позывной "Кобра". Часть 7. Первая командировка в Афганистан

Глава

Глава 4. Первая боевая операция

Мы ежедневно ездили из Кабула в Пагман в расположение оперативного батальона ХАДа на УАЗ-452 "таблетке". Потом в наших краях объявились душманы, и пришлось пересесть на БТР. К середине лета в кишлаках вокруг батальона по оперативным данным уже насчитывалось 9 бандгрупп. Мы знали о них многое: фамилии командиров, численность, вооружение. Беспокоило наличие у них гранатометов. Поскольку по дороге в батальон и обратно приходилось проезжать через несколько селений, взяли второй БТР.

Как-то ближе к обеду, закончив занятия, на веранде штаба батальона пили чай. Перед нами внизу густой яблоневый сад, за ним пересохшая река, дорога на Гардез, два кишлака и склон горы. Вдруг прибегает из кишлака мальчонка к своему отцу, служившему в нашем батальоне, и сообщает, что человек десять вооруженных душманов пришли в село и грабят "мирняк". Мы переглянулись. У Сереги "Кровавого" загорелись глаза: в нашем распоряжении два бронетранспортера и человек 50 бойцов. Почему бы не попробовать? Тут же наспех вместе с комбатом Дин Мамадом набрасываем план действий: я на первом БТРе с десятком солдат на большой скорости проскакиваю кишлак и занимаю оборону на его западной окраине. Ваня Кулешов на втором БТРе с десятком бойцов перекрывает дорогу на Кабул с другой стороны. Дин Мамад с тридцатью солдатами разворачивается в цепь, проходят сад и начинают зачистку села. Серега с крыши штаба осуществляет общее руководство, поддерживая связь с нами и с Кабулом. Все вроде понятно, вперед! Два наши броника, вздымая пыль, ринулись по дороге. Чтобы добраться до кишлака, до которого по прямой было всего метров пятьсот, нужно было сделать приличный крюк - примерно 3-4 километра.

Я на резвой "Степаниде", доставшейся в наследство от "Каскада", далеко оторвался от второй машины. Влетая на полной скорости в кишлак, увидел стадо овец, движущееся навстречу. Что-то чабанов, пожалуй, слишком многовато. Ну ничего, их сейчас перехватит Ваня. Я проскакиваю село, ставлю БТР поперек дороги, разворачиваю пулеметы в сторону домов и вылезаю на броню. Солдаты спешиваются и занимают позиции за дувалами. Вдруг, что за черт, вижу на том конце села Ванькин БТР, медленно ползущий вверх по склону. Ему нужно было перекрыть дорогу, а не лезть в гору! Натягиваю шлемофон, начинаю вызывать. В ответ тишина. Между тем БТР останавливается, Ваня слезает на землю. За ним водитель и пулеметчик. Ходят, собирают камушки! Я буквально сатанею от бешенства, даже самому противно. Пальнуть в Ваньку из КПВТ, что ли? Чтобы он, сукин кот, наконец забрался в БТР и включил радиостанцию. Но стрелять, к сожалению, нельзя: спугнем "духов". Остается только посылать в эфир стоны, проклятия и матюки.

Зашипела рация: дежурный "Омеги", из Представительства КГБ, взволнованным голосом запрашивает, что у нас стряслось? Ору в ответ:

-- Проводим операцию!

-- Какую еще операцию?

-- Заткнись, не занимай эфир!!!

Наконец Ваня залазит в броник. Слышу его спокойный голос:

-- Ты чего ругаешься?

-- Какого хрена залез в гору? Почему не перекрыл дорогу?

-- Там я оставил афганцев. А отсюда мне удобно контролировать ситуацию в кишлаке.

-- Кто тебя об этом просил? Уходи оттуда немедленно! Если начнется бой в селе, нам придется туго. Наоборот нужно, чтобы "духи" побежали в гору. Я их отсюда срежу из КПВТ. И не выключай рацию, б...дь!

Ванин БТР послушно разворачивается и сползает вниз, исчезает с поля зрения. Со стороны сада появляется жидкая цепочка солдат, за ними на дорогу вылезают Дин Мамад, начальник Особого отдела батальона и Серега "Кровавый". Уходят в село.

Вскоре справа от моего БТР на дороге образовалась длинная колонна остановленных "бурубахаек". Их кишлака выехал, было, в нашу сторону велосипедист, но мы его завернули обратно.

Вскоре Серега дает команду возвращаться в штаб. Банду не поймали, видимо "духи", привязав свои стволы под овечек, успели уйти в Кабул. Ваня виновато хлопает глазами. Серега, почему-то шибко веселый, оттаскивает меня от него и хохочет:

-- Бек, успокойся. Зато мы выловили более крупную рыбку.

Оказалось, совершенно случайно во время нашей операции через кишлак проходил душманский связник, направленный из Майданшахра в Кабул. На допросе он показал:

-- Только вошел в село, откуда ни возьмись бронетранспортеры, солдаты. Я догадался, что это по мою душу. Забежал в первый попавшийся дом, попросил спрятать.

Но его выдали местные жители. Он сразу раскололся. В тот же день ХАД обезвредил в городе подпольную группу и разыграл оперативную комбинацию, будто в стане врагов у нас был агент, сообщивший о связнике. Душманская контрразведка устроила лютую проверку. Деятельность крупной бандгруппы была парализована на несколько месяцев.

Александров Сергей Константинович

Подсвечник

Началось все с того, что километров за 60 от нашего полка - в глухом ущелье - решили, вроде бы, сдаваться властям полсотни душманов. Власти отправили туда афганский батальон. Однако, на месте оказалось, что духов не 50, а 500, и собираются они не сдаваться, а брать в плен. Афганские бойцы относились к частям госбезопасности и перспектива плена им не светила. В общем, их окружили и начали громить. Дело было в нашей зоне ответственности. Подняли по тревоге бронегруппу, дали два часа на подготовку и - вперед.

Колонна из БМП, бронетранспортеров, самоходок и нескольких автомашин обеспечения шла прямо по дну обмелевшего к зиме Панджшера, а потом - по дну его пересохшего притока, то есть, прямо по валунам, булыжникам, гальке и ямам. Испытание для техники и людей было приличное, и шли мы эти 60 километров целый день. Прибыв, немедленно загнали духов огнем за гребни гор, высившихся по обе стороны ущелья, стряхнули с "жилеток" слезы спасенных афганских бойцов и призадумались. Отогнанные душманы далеко не ушли, висели над нами и готовили всякие пакости. Теперь, чтобы вылезти самим и вытащить "зеленых", надо было с боем седлать гребни и, прикрываясь группами, идущими по ним, медленно ползти к Панджшеру. Надежды на деморализованных афганцев не было, дело валилось на наши плечи и сулило много неприятностей, а главное - потери. Однако делать было нечего, внизу остались только самые необходимые люди: водители, наводчики-операторы, расчеты орудий и минометов и часть связистов. Остальные, разделенные на две группы, в предрассветных сумерках полезли в горы.

Не буду рассказывать о том, как вышли, о двенадцати убитых, о старшем лейтенанте Шахворостове, получившим за тот бой Героя посмертно, о другом, тяжело контуженном старшем лейтенанте, который при эвакуации раненых сунулся под хвостовой винт вертолета и погиб. Расскажу о счастливом случае.

Старший лейтенант Саша К. Командовал радиовзводом роты связи. Он был оставлен внизу для обеспечения связи с командованием и снабжения питанием переносных радиостанций. Пришлось ему отлучиться по нужде. Только он присел между валунами, начался минометный обстрел. Что-то просвистело, обдав его жаром, земля вздрогнула, и по обнаженной части тела больно хлестнули камешки. Обернулся Саша, а в метре от него лежит расколовшаяся мина и дымит. Через секунду бойцы увидели смертельно бледного командира, поддерживающего одной рукой спущенные до колен штаны, а другой указывающего куда-то назад и икающего.

Бойцы сходили, посмотрели. И правда: вот она - куча, вот она - мина. Молва об этом случае распространения не получила, не до того было, а Саша стабилизатор от той мины увез в Союз, отникелировал и смастерил подсвечник. И думается мне, что иногда зажигает Саша свечу и, глядя на тускло мерцающее в колеблющемся пламени оперенье, вспоминает. А вспомнить ему есть что.

Андреев Сергей Борисович

Афганистан: страна без государства

Сокращенный вариант статьи опубликован в Политическом журнале, номер 31 (34) / за 30 августа 2004, стр.58-60

Современный Афганистан возник в конце XIX века в результате британско-русского имперского проекта, направленного на создание буфера между двумя стратегическими противниками, которые к тому времени завершили консолидацию своих владений в Индии и Средней Азии. С тех пор афганская политическая жизнь во многом обуславливалась соперничеством участников Большой игры (так обычно называют противоборство великих держав в этом регионе), правила которой давно утратили после того, как поколение*сколько-нибудь спортивный характер игроков-джентльменов выкосили пулеметы и пушки на полях сражений Первой мировой, в Мазурских болотах и под Верденом.

На протяжении столетий отличительной чертой афганского общества была способность абсорбировать различные пришлые и туземные этнические группы, а не ассимилировать их. Подобного рода абсорбция предполагала значительную степень автономии регионов и этносов и установление многоступенчатых отношений клиентской зависимости этнорегиональных групп. Протогосударственные структуры при этом являлись во многом лишь декоративным фасадом, а реальная политика вершилась на микроуровне, в обособленных этнических и племенных анклавах, связанных с водными ресурсами. Из-за этого этнополитические разломы в Афганистане во многом соответствуют основным водоразделам. Общенациональный рынок в Афганистане даже в самые лучшие времена находился лишь в зачаточном состоянии, а хозяйственная жизнь за пределами экономики выживания ориентировалась на южно-азиатские, среднеазиатские и иранские рынки.

Первая попытка создания современной на тот момент государственности в Афганистане была предпринята Британской империей в 1880-1890-е гг. руками ее протеже 'железного эмира' Абдуррахманхана. Благодаря британской негласной политической поддержке и субсидиям он огнем и мечом покорил внутреннюю периферию своей страны. Тем не менее, ему не удалось создать сильное централизованное государство, а контроль за недавно завоеванными центральными и северными регионами осуществлялся не бюрократией, а переселенными туда эмиром традиционно независимыми пуштунскими племенами. Методы правления эмира Абдуррахман-хана (годы правления 1880-1901) - жестоко завоеванные Кабулом хазарейцы и памирцы до сих пор пугают детей именем этого отца современного Афганистана - привели к появлению двух проблем, отягощавших все последующее развитие Афганистана: зависимость от иностранной финансовой и политической помощи и противостояние привилегированного пуштунского большинства и всех остальных афганцев

Созданное Абдуррахман-ханом государство-рантье просуществовало до 1929 г., когда в результате модернизационных реформ эмира Амануллы, который после получения Афганистаном полной независимости от Великобритании в 1919 г. лишился британских субсидий, восстали как пуштунские племена юга, так и непуштунские меньшинства северного и центрального Афганистана. Лишь благодаря, активному вмешательству Великобритании мятежи были подавлены. После Второй мировой войны стабильность в Афганистане поддерживалась благодаря соперничеству в оказании помощи Кабулу между СССР и США. Оказываемые субсидии позволяли подкупать региональные элиты, которые, тем не менее, тщательно охраняли свою независимость(1).

Следующая попытка модернизации и усиления государственного контроля была предпринята уже в республиканский период (1973-1978) президентом Даудом. И опять ответом были восстания и заговоры, в 1975 неудачный мятеж подняли исламисты, а в 1978 успехом окончился переворот квазикоммунистов из Народно-Демократической Партии Афганистана (НДПА). Победившая НДПА, с первых дней рьяно принялась за свой модернизационный и централизаторский проект и уже через несколько месяцев почти по всей стране полыхали некоординируемые друг с другом восстания. В соответствии с парадигмой государства-рантье НДПА могла удержаться у власти только благодаря поддержке иностранного спонсора - на этот раз им оказался СССР. Таким образом, советская интервенция оказалась лишь отягчающим, а никак не системообразующим фактором в афганской гражданской войне. Протест афганцев вызвала не только насильственная модернизация, которая на всех этапах афганской истории сопровождалась репрессиями и коррупцией, но и неприязнь к предполагаемому атеизму новых кабульских правителей и декларируемому атеизму их советских союзников.

Характерно, что в занятых моджахедами районах не восстанавливались дореволюционные административные структуры, а всеми делами начинали заправлять не подчиняющиеся единому центру полевые командиры и советы мусульманских богословов и традиционных племенных лидеров (шура) - таким образом, афганское общество вырабатывало наиболее естественные для него формы самоорганизации (2).

К концу 1980-х гг. всю значимость этого 'возвращения к корням' осознали в Кабуле; правительство президента Наджибуллы все активнее стало применять политику создания 'договорных районов' и племенных и этнических милиционных формирований, во внутренние дела которых никто не имел права вмешиваться. Этот процесс естественной саморегуляции сопровождался 'революцией меньшинств', когда большей частью детрайбализированные непуштуны получили доступ к военным ресурсам и независимые каналы связи с иностранными спонсорами, и сумели избавиться от векового доминирования пуштунских племен. При естественном развитии этого процесса в Афганистане могло бы установиться равновесие этнических групп и регионов, а гражданская война переродилась бы в спорадические вспышки насилия, вызванного борьбой за ресурсы и зачастую носившего сезонный характер. Но развитию этой тенденции помешали внешнеполитические соображения 'спонсоров' внутриафганского конфликта - в силу логики холодной войны США и их сателлиты не могли пойти на что-либо меньшее, чем полное поражение кабульских 'коммунистов', которые к началу 1990-х гг. отказались не только от коммунистической практики, но и от фразеологии. Поэтому поддержка моджахедов продолжалась до падения Кабула в 1992 г.

После 1992 г. США и только что переставший существовать СССР во многом утратили интерес к афганским событиям, но в противостояние пуштунов и непуштунов стали активно вмешиваться региональные державы, которые подобно своим предшественникам делали ставку на контроль над столицей, а не на естественное развитие регионов - анклавов этнических групп и племенных объединений. Начиная с 1996 г. военные успехи поддерживаемых Пакистаном талибов позволили пересмотреть итоги 'революции меньшинств' и восстановить доминирование пуштунов на 90% территории Афганистана. Несмотря на свой обскурантизм талибы осознавали, что для сохранения симпатий пуштунских племен им не следует вмешиваться в их дела, таким образом, репрессивная политика движения талибан проводилась лишь в непуштунских районах и в городах, которые воины ислама считали исчадием зла.

В 2001 г. благодаря свержению власти талибов усилиями США и непуштунских милиционных формирований (следует отметить, что технически США поддержали Объединенный фронт антиталибской оппозиции [неправильно называемый Северным альянсом], а не Объединенный фронт стал союзником США) меньшинствам вновь удалось потеснить пуштунов.

Но при иностранном вмешательстве политическая жизнь 'неудавшегося государства' (failed state) идет по порочному кругу. Постталибскому Афганистану внешними силами - прежде всего США - предлагается очередной проект модернизации и государственного строительства. Для его осуществления Америка стремится установить клиентские отношения с проживающими на юге и востоке пуштунами. С исчезновением талибской угрозы на севере нужда в командирах Объединенного фронта отпала (3).

При этом американцы считают, что завоевать симпатии пуштунских племен они смогут, продвигая своих ставленников министров-пуштунов, перебравшихся в Кабул после долгих лет жизни в Америке. Но племена всегда стре-мились не столько к представительству в центральном аппарате власти, сколько к независимости от этой власти, поэтому соплеменники репатрианты никак 'своими' не считаются, они получили презрительную кличку 'нектаи' (гал-стучники), а их влияние на регионы весьма незначительно.

Экономическая жизнь - а в условиях современного Афганистана это, прежде всего, производство и торговля наркотиками и участие в приграничной транзитной торговле и контрабанде - сосредоточена в регионах и никак не зависит от Кабула. Внутриафганские доходы от наркобизнеса оцениваются в 2.6. млрд. долларов в год, а прибыль от контрабанды составляет около 2 млрд. долларов в год. Эти суммы намного превосходят бюджет афганского правительства, который формируется за счет иностранной помощи. Именно поэтому региональные лидеры пока не бросают вызов центральной власти и не претендуют на господство над Кабулом; но и вмешательства правительства в свои дела они не потерпят. Пока, однако, если не считать военных действий против антитеррористической коалиции и вялотекущих боев на севере между узбеками Абдурра-шида Достума и таджиками Мохаммада Атта, в провинциальном Афганистане ситуация на удивление спокойна. Несмотря на многолетнюю вражду, различные племенные и этнические группы сумели достичь некоторого равновесия, которое проявляется в признании права меньшинств на политическое существование и ограничение традиционного доминирования пуштунов.

Но предлагаемый сейчас Афганистану 'международной общественностью', т.е в первую очередь США, неоимпериалистический проект, ориентирующийся на выращивание компрадорской элиты и насаждение имитационной демократии, предусматривает создание централизованного государства, доминирующего над регионами. Происходит масштабное впрыскивание денег в спекулятивную, коррумпированную столичную экономику. Пользуясь своим недавним историческим опытом, российский читатель легко распознает политэкономическую подоплеку идущей сейчас в Афганистане 'приватизации', характеризующейся созданием бюрократически-спекулятивных кланов под заклинания о торжестве свободного рынка.

Для осуществления такого проекта необходима отсутствующая в современном Афганистане сила, способная эффективно освоить иностранные субсидии для установления контроля над всей страной или широкомасштабная иностранная военная интервенция. Но сейчас никто не готов пойти на оккупацию всего Афганистана - силы антитеррористической коалиции решают военные задачи по борьбе с талибами и ал-Каидой, а Международные силы по поддержанию порядка (ISAF) дислоцированы только в Кабуле и нескольких северных провинциальных центрах. Таким образом, военно-полицейское обеспечение навязываемой Афганистану программы развития в значительной степени отсутствует. Парадоксальным образом, в этом спасение страны - если бы нашлись силы, способные бросить вызов самоорганизующемуся хаосу 'неудавшегося государства' последствием такой политики был бы только новый виток гражданской войны. В этом случае, региональные бароны стали бы стремиться к господству над столицей - ведь оттуда им исходила бы угроза и там концентрировалось бы предоставляемое иностранными донорами богатство.

В рамках современной политической идеологии, принимающей суверенитет государства как аксиому, трудно осознать, что не зависимые от правительства гетерогенные вооруженные этнические и региональные структуры могут сосуществовать достаточно мирно, сводя свою военную активность лишь к периодической, зачастую сезонной, борьбе за водные и земельные ресурсы. Да, реалии повседневной жизни в таком обществе не соответствуют доминирующему сейчас либеральному консенсусу, но альтернативой подобной самоорганизации является не пропагандируемое США и их союзниками национальное строительство, а бесконечная война всех против всех. Внутренние ресурсы прекращения такой войны кроются лишь в появлении новой хорошо организованной и чрезвычайно радикальной силы, способной апеллировать к надрегиональной и надеэтнической идентичности. В середине 1990-х гг. такой силой оказались талибы.

В маловероятном случае создания работающего правительства модернизация государственных структур, опережающая социально-экономическое развитие всей страны, и возникновение изолированного и более или менее осовремененного столичного анклава может привести лишь к разочарованию в невыполняемых обещаниях правительства и к столкновению различных ценностных систем. Результат известен - победа радикальной идеологии. В 1970-е годы это был коммунизм, сейчас - исламизм. С каждым новым витком конфронтации исламизм только радикализируется, что облегчает приход его сторонников к власти, не в последнюю очередь за счет поддержки 'альтернативной международной общественности' - исламского интернационала. Опыт талибов демонстрирует, что несмотря на свою идеологическую мотивацию они были весьма осторожны в своих селективных попытках навязать афганскому обществу выбранную ими модель государственного развития.

Управление конфликтом традиционными, а не модернизационными средствами и создание благоприятных условий для возрождения экономической жизни в намного большей степени могут помочь Афганистану, чем попытки насадить государственность в обществе, которое сбрасывало ее путы при первой возможности.

__________________

Примечания

(1) В середине 1960-х гг. пуштуны племени сафи восстали, из-за того, что Кабул попытался лишить их двух старинных привилегий: не давать рекрутов в армию и не посылать детей в школу.

(2) Исключением из перехода к 'первобытной вольнице' в контролируемых моджахедами районах было создание протогосударственных структур легендарным партизанским командиром Ахмад-шахом Масудом в его родной изолированной от всего мира долине Панджшера. Но эти структуры создавались в этнически гомогенной среде ранее подвергавшихся дискриминации панджшерцев и были необходимы не столько для ведения военных действий, сколько для контроля над высоколиквидными минеральными ресурсами - изумрудами Панджшера и лазуритом Бадахшана. Продажа этих драгоценных камней на международных рынках во многом финансировала военную и политическую деятельность Масуда и способствовала обогащению панджшерцев. Поэтому государственное строительство Масуда не вызывало оппозиции у его соплеменников.

(3) При перемене ориентации с таджиков, узбеков и хазарейцев, живущих в северных и центральных регионах на пуштунов, как обычно, не обошлось без внешнеполитических соображений. Ведь Объединенный фронт установил хорошие отношения с Россией и Ираном, а в усилении пуштунов заинтересован озабоченный проблемой создания направленной против Индии 'стратегической глубины' союзник Вашингтона Пакистан.

Арасланов Александр Анатольевич

Тамагучи

Слава с трудом, медленно, как сильно невыспавшийся, уставший человек, открывал глаза, щурясь от режущего до боли в затылке света. Уже открывая их, он злился неизвестно на что, не понимая, почему нужно просыпаться, если так хочется спать... Усталость ломала все тело, к тому же он ужасно неудобно лежал и страшно хотел перевернуться, но нужно было сначала просыпаться. И даже открыв глаза, он долгое время ничего не видел. Ломило тело, болела голова, и что-то ярко светило в глаза. Постепенно привыкнув к этому яркому свету, он начал различать предметы вокруг. С удивлением обнаружил себя в какой-то комнате; из окна нещадно било в глаза солнце и мешало рассмотреть эту незнакомую ему комнату. Постепенно привыкнув, он уже четко видел почти все, но по-прежнему не мог понять, где находится. Широкая кровать, чистые и свежие простыни, какие-то странной расцветки обои на потолке... Попытался вспомнить, что было вчера, и не мог... Он редко пугался в этой жизни, но сейчас чувствовал себя явно не по себе: он не помнил где и когда было вчера... Оглядываясь вокруг, и постоянно оценивая окружающее, он как бы нырял к себе в сознание все глубже и глубже и ничего не понимал. Ответов не было даже на такие простые вопросы, как "кто я?", а не только "где?"... Слава старательно напрягал и напрягал память, но ничего не менялось: ответа не было. Наверное, все-таки на все это ушло не так много времени, потому что уже в следующий момент он был поражен еще одним открытием, таким же новым для себя: ему захотелось встать (если точнее, то вскочить конечно, потому что он всегда так делал утром) и, "рванувшись", он вдруг понял, что даже не шевельнул головой на свой "рывок". Это просто ужаснуло! Ведь ничего плохого в себе не ощущалось! Уже не болела голова, не ломило тело, даже лежать уже было совсем не неудобно; но он себе не подчинялся... Окружающую его тщетные попытки что-либо понять тишину сломали шаги и звук открывающейся двери. Слава успел обрадоваться, что хоть видит и слышит, как увидел женщину, вошедшую к нему. Она шла к его кровати с выражением ликующего счастья на лице и говорила что-то, но он не слушал что... Он силился понять: "Кто она?"... А она уже обнимала и целовала его, приговаривая: "Славочка, родной, наконец-то! Я знала, я верила!.."- и приговаривая все это, дотрагивалась до его лица, волос, плеч и груди, а он с какой-то странной радостью отмечал себе: "Так, лицо,.. плечи,... руки,...грудь... Я все чувствую, значит это просто болезнь! Я болен! Я еще просто слаб от этой болезни и поэтому ничего не помню и не могу встать... пока..." И сознание порадовало его немедленным открытием: "Это... моя... жена... !!!! Конечно жена! Марина!!!" Он уже ликовал и счастлив был за себя, что он ВСЕ! помнит. И от радости громко, как ему показалось, позвал: "Марина!... Марина! Марина!"- и тут же услышал что получилось только тихое и нечленораздельное мычание. Губы не слушались, точнее кривилась изо всех сил только верхняя губа, а нижняя была совсем не своя. Как при наркозе... Ну да, конечно, подумал он тут же: это последствия наркоза. Наверно была операция: он чувствовал, что чем-то был сильно болен. Жена, услышав его мычание, не смогла скрыть испуг, но вовремя справилась и Слава этого не заметил. А на его вопросительный взгляд вдруг начала, сама того не замечая, рассказывать ему все что было до того, забыв обо всех договоренностях с врачами и свекровью "не травмировать психику"... Слава слушал то, что она говорила и тихо сходил с ума. Точнее, конечно, оставался вполне в своем уме с точки зрения медицины, по крайней мере, но мозг отказывался верить в то, что она говорила. Это было тем более дико, что он слушал этот довольно бессвязный рассказ от женщины, которая не только любила его без ума, но и отдала ему все свое время, терпение и здоровье на все два года ожидания его с войны и затем на целых полтора года его лечения и беспамятства, а он не помнил НИЧЕГО!

Слава не помнил, конечно, как его с раздробленными осколками РСа ногами, сломанным позвоночником и пробитым об бронированный борт БТРа черепом, доставили вертолетом в Кабул. Не знал и о том сколько операций ему довелось пережить... Но вполне достаточно было и того, что узнал: ВСЕГО полтора года назад он был сильным, крепким и красивым молодым комбатом в той далекой и ненужной никому Афганской войне... И что теперь он инвалид, без ног, со сломанным позвоночником, без памяти, без возможности пошевелить хоть чем-нибудь из скудного остатка того, что было когда-то им... Наверное только то, что Слава не помнил ничего о том кем и каким он был удержало его тогда от шока. Потому, что все-таки он немножко не верил в то, что слышал и, главное, не ощущал пока никаких таких "ужасных" вещей. Словно слушал все это о ком-то другом, постоянно отслеживая себя внутри и как бы уговаривал себя: " Нет! Этого не может быть! Я просто болен и выздоравливаю уже.... Я же чувствую себя ХОРОШО!"... И действительно чувствовал себя, казалось, на все 100. Не замечая ни неподвижности тела и рук, не ощущая еще отсутствия ног, ампутированных намного выше колена, не чувствуя потребности говорить, так как главное сейчас было - слушать... В общем ничего из того, что бы заставило его понять, что он инвалид. Настолько инвалид, что нормальному человеку трудно даже представить такое. Он слушал, как жена рассказывает ему о госпиталях, где его лечили, результатах операций, бесконечных ее дежурствах у его кровати в реанимациях и его таком долгом и ужасном для нее беспамятстве. Но она верила, что выходит его, верила, что он будет жить... И... Она никогда не думала, что "И"?... Она не хотела так далеко загадывать, Марина хотела только увидеть его открытые глаза ... услышать его голос... Она не знала еще, что и говорить он тоже не сможет никогда. Теперь это была для нее радость вперемежку с шоком: неужели Слава никогда не сможет говорить? Врачи вообще не говорили ничего об этом. Ее предупреждали, что будет трудно, что он навсегда останется неподвижен, что он никогда не вспомнит многое из того, что было и может быть не узнает и ее... Но говорить!?... Марина совершенно зациклилась на это ужасной новости и не могла в этот момент думать ни о чем другом. Рассказывала ему автоматически все события, произошедшие с ними за эти полтора года, а сама, не слыша себя, думала и думала только об одном: " Ну за что мне это !? Почему он не говорит!?" Она опомнилась только тогда, когда поняла, что не должна была столько всего сразу ему говорить; когда увидела его неподвижные, сухие, смотрящие куда-то в потолок глаза. Она словно наткнулась на этот замерший в пустоте взгляд и испугалась, что с ним случилось что-то еще. Робко позвала его раз, потом снова и снова, и уже успев испугаться, заметила, что он все же отреагировал. Слава перевел взгляд на ее лицо и Марина сразу увидела, как потеплели и повлажнели его глаза. Она судорожно бросилась успокаивать его, говорила какие-то бестолковые глупости, только чтобы отвлечь и смягчить удар от так глупо организованного ей самой рассказа о том, чего никогда не было для него... У нее было ощущение, что он сейчас заплачет, покажет как-то лицом какой это удар для него, но он смотрел на нее спокойным ровным взглядом человека, который просто устал и рад встрече, и абсолютно спокоен.... Мелькнула даже мысль о том, что может быть он и не все понимает?... Марина тут же начала выяснять это. Налаживала с ним систему разговора без слов с его стороны. Но Слава воспринимал все сразу и спокойно реагировал на все ее вопросы, сам помогал ей говоря "да" или "нет" глазами. Она испытывала странные чувства: рада была, что он наконец "ожил" и поверить не могла, что можно так просто и спокойно воспринять ТАКИЕ сообщения!.. Не понимала как это оценить и что это означает для него и для нее?.. Это был совсем другой человек. Она не знала такого Славы! От него отдавало каким-то холодком машины, робота. Запутавшись совсем в оценках, она устала сама и спросила Славу не устал ли он, тут же заметив бисеринки пота на его висках, и сразу же получив утвердительный ответ. Смешавшись от быстроты полученного ответа и сразу, по-женски, отметив, что ее так быстро отвергают, она сделала вид, что поправляет одеяло и, отвернувшись, чтобы он не видел слез на глазах, быстро вышла из комнаты.

А Слава лежал и чувствовал, как мучительно защемило и не отпускает сердце. Он никогда не знал где находится этот человеческий орган, а теперь чувствовал его все: каждый клапан и желудочек, чувствовал как оно еле шевелится придавленное какой-то невозможной тяжестью. Нет!!! Нет!!! Тысячу раз уже он прокричал себе мысленно это "нет", но ничего не менялось. Он понимал, что это не сон, что все так, как она говорит, но в это невозможно было поверить. Подумал вдруг: " Это как уснуть, а проснуться мертвым..." Он даже не оценил абсурдности выдуманного им сравнения, просто поверил, что это может быть так... Уже не пытаясь вспомнить что-нибудь из прошлой жизни, собравшись, сказал себе: " Все!... Стоп!... Начнем сначала!..." Глубоко вдохнул полной грудью, и медленно, выдыхая воздух через сомкнутые губы начал медитировать. Слава не помнил, когда его учили этому, просто знал что может это делать и делал также, как всегда. То есть он никогда не произносил мысленно никаких текстов, типа:" Я спокоен. Сердце бьется ровно.. " и т.д. Как-то сразу еще тогда, в той жизни, внушил себе, что это мура и обман, и неосознанно выбрал самый правильный способ: он просто мысленно пытался посмотреть на себя изнутри. Точнее это было даже не так: он сначала концентрировал свое сознание в маленький теплый светящийся шарик, который как бы по его командам медленно продвигался внутри его тела; и он, ощущая его тепло именно там где этот шарик находился, таким образом проверял каждую клеточку своего тела. По ощущению тепла точно знал, что это место его тела абсолютно расслаблено, а по каким-то необъяснимым, одному ему понятным, нюансам отражения этого тепла в его шарик, знал как там себя чувствует та часть его тела. Ни тогда, ни сейчас его никто этому не учил: наверно это он знал всегда. Совершенно отрешенно проверил руки, почувствовал что они в порядке, то есть все на месте, и, проверяя как обычно расслабленность мышц, вдруг понял, что они абсолютно отрелаксированы, но не им самим. Обычно всегда при медитации были с первого раза какие-то проблемы в релаксации мышц рук: они никогда не хотели легко расслабляться. Сейчас, "рассматривая" их он чувствовал, что с ними все хорошо, но не понимал почему они не его. Он пошел дальше, проверил грудь, живот, перешел в ноги: везде было одно и то же. Ему не нужно было ничего расслаблять: ни к чему!.. Он начал смещаться по бедру вниз и тут понемногу запаниковал. Он не "узнавал". Это были не его мышцы, не его ноги... Вдруг он "увидел" как его "закрутило" внизу бедра и наткнулся на какой-то ярко светящийся и весь перемешанный в беспорядке пучёк. "Культи!!!!..." - в каком-то диком ужасе, вываливаясь мгновенно из состояния медитации понял Слава! Голова гигантской качелью взлетела к потолку, сдвинулись и захороводили стены комнаты и он опять увидел вспышку далекого взрыва...

Ноябрь 1987 года был теплым, спокойным и многообещающим месяцем для Вячеслава Аникеева. Во-первых, ему только что исполнилось 33 года: возраст Иисуса Христа; во-вторых, оставалось каких-то 2-3 месяца до возвращения домой после очередных 2-х лет его войны в Афганистане; ну и наконец в-третьих, за свои 4 Афганских года он, участник многих операций и тяжелых боев, ни разу не был ранен или контужен. Первые два года Афгана он провел в качестве командира взвода десанта в Кандагаре. Получил хороший боевой опыт, пару медалей на грудь и перспективу дальнейшего продвижения по службе. В Союзе (как тогда это называлось), быстро стал сначала командиром роты, затем батальона и без задержек получил звания и капитана, и майора. Но три года, проведенные в спокойной мирной обстановке, накачали в нем такое желание бросить всю эту размеренную и скучную жизнь гарнизонного служаки, что даже женившись, наконец, он только утвердился в мысли, что предназначение воина - это воевать, если есть с кем, а не "бдить службу" в тихом и скучном гарнизоне. Он подал рапорт на Афган, не посоветовавшись с молодой женой и, довольно быстро получив положительный ответ, просто поставил ее в известность, что идет воевать. Марина конечно поплакала и, как любая жена, робко поинтересовалась, а нельзя ли не ездить, ведь они только начали жить. На что получила короткий, чисто "десантный" ответ: "Это приказ!"- не особо разъяснявший чей приказ и почему именно ему. Но она и чувствовала, что муж уже мысленно там. Он никогда не рассказывал ей об Афганистане, но ей всегда казалось, что Слава тоскует по тому времени и не рассказывает, потому, что все время вспоминает об этом сам... Так он попал сюда второй раз, прошел еще два долгих года войны и боев, и теперь уже, наевшись этой войной, стремился только домой... к жене, отдохнуть и завести, наконец, детей... В ДРА намечался вывод войск, война заканчивалась и десантный батальон Аникеева, только что вернувшийся с Кундузской операции, назначен был обеспечивать выход колонн по дороге домой в районе Пули-Хумри. Жили в палатках недалеко от дороги и обеспечивали патрулирование и сопровождение длинных колонн наших войск в своем районе. В тот день они, как всегда утром, выехали на контроль блоков с начальником штаба на 2-х БТРах. С утра уже было тепло, хотя роса после ночи еще не высохла и ехать было хорошо, так как свежий теплый ветер гор, не подмешанный мелкой и вредной афганской пылью приятно обдувал лицо и настроение просто играло. Они двигались к своим блокам у Саланга, самым дальним и наиболее часто обстреливаемым. Ожидалась очередная колонна, и они выполняли обычный приказ о проверке готовности батальона к обеспечению проводки на своем участке. Посты давно молчали о каких-либо происшествиях или обстрелах и ничего не предвещало проблем на сегодня. Все было спокойно и на подходе к третьему блоку: самому дальнему, и самому ближнему к горам. Его БТР шел первым и он, подъехав к кладке блока, подождал когда приблизится БТР НШ и, отключившись от выведенной на верх БТРа рации, соскочил с борта своей машины и пошел навстречу подъезжавшему бронетранспортеру, помахивая шлемом... Последнее, что он помнил - это вспышка света впереди, боли уже не было...

Очнувшись и наверно отдохнув за это время от кошмарных открытий явившегося к нему бытия, Слава вновь продолжил опыты по исследованию своего тела. Даже пошутил мысленно сам с собой, что может быть это единственное "развлечение", которое у него осталось. Но теперь можно было спокойно оценить, что из всего этого можно еще заставить работать. Он проверил каждую мышцу лица, рук, ног. Особо стараясь прояснить себе ситуацию с "онемением" нижней губы и языка. Ему все еще казалось, что это последствия наркоза, потому что это было похоже на уже испытанный им когда-то местный наркоз. Слава не знал, что лежит дома уже 10 дней в этой новой, полученной его женой для него, инвалида, двухкомнатной квартире. И что наркоза он не испытывал уже более месяца с момента последней операции. Он никак не мог "проникнуть" в мышцы нижней челюсти и языка. Челюсть управлялась абсолютно не по его командам. Слава силился открыть рот и никак не мог, а когда прекращал усилия, рот неожиданно открывался; причем каждый раз по-разному: то быстрее, то медленнее, то как-то в два приема, рывками. Он понимал, что управляет им, но не мог приспособиться. То же было и с языком. Правда им он только "почти" управлял. Ощущение было такое, словно пытаешься рулить на велосипеде с помощью длинных, длинных "ходуль" на руках и ногах. То есть то, чем он управлял, было где-то далеко-далеко, а он как бы висел над ним и еле-еле "дотягивался"... Через некоторое время, Слава почувствовал, что устал и, закрыв глаза, снова увидел вспышку взрыва и мгновенно заснул.

Прошел месяц. И Слава и Марина уже начали привыкать к сложившемуся укладу жизни. Каждый решил для себя все вопросы в отношении что и как делать и чего ожидать от такой "новой" жизни. Жить становилось все тяжелее экономически, Славиной пенсии конечно же не хватало ни на что и Марине приходилось много работать. Она не роптала даже в душе, а как любая русская женщина, поняла, что это ее крест и решила терпеливо нести его всю оставшуюся жизнь. Слава за это время точно выяснил, что не сможет научить себя говорить и тем более двигать чем-либо, с трудом но преодолел эту страшную для себя истину; и решал сейчас только одну проблему: стать как можно легче. В прошлом он был конечно не Шварцнегер, но ни ростом, ни мускулатурой обижен не был и первое время, даже в таком "усеченном" виде для жены был очень тяжел. Правда за полтора года жизни на аппаратах и искусственном кормлении, конечно, сильно похудел. Тем не менее от его ста девяносто пяти сантиметров и девяноста пяти килограммов осталось еще очень немало и он старался всеми силами "помочь" жене таскать его каждый раз, такого большого, в ванну и из ванны. Целый месяц Слава старательно изучал свои теперешние возможности в медитации. Для него пока это было действительно единственным развлечением в жизни. Постепенно научился "удобно" существовать в своей "капсуле", как он в шутку мысленно именовал теперь свое тело. Управлять ему оставалось только своими чувствами и он старательно это осваивал. Он стал почему-то быстро уставать днем и существовал в бесконечном режиме "заснул-проснулся". Решив "наладить" этот режим, Слава ежедневно "ползал" в поисках "винтика" отвечающего за сон по всему своему мозгу. Попутно много чего нашел: например научился повышать и понижать температуру своего тела. Развивая далее успех в этом направлении (которое, если честно, он абсолютно не знал как и куда применить), он понял, что может регулировать так и кровоснабжение в некоторых участках тела. В те дни, без устали узнавая свои возможности, Слава "наткнулся" на "красный центр". Так он поначалу назвал то место в головном мозге, где обнаружил какое-то красное, как ему казалось, сгущение сосудов. Он долго "подходил" к нему, не зная как с ним обойтись, боясь почему-то коснуться его при медитации, а когда коснулся все же, тут же переименовал его в "красную кнопку". По аналогии с Красной кнопкой в ядерном чемоданчике Президента. Его не смущали аналогии: он действительно чувствовал себя в "капсуле" не меньше чем Президентом. К тому же ведь это была "игра"... Так вот, коснувшись ее в первый раз Слава почувствовал, как резко замедлилась жизнь в его "капсуле". Испугался сначала, но в ту же секунду понял, что изменил ритм сердца. Прислушался к себе: все работало как в полусне, и тут же "отпустил" кнопку. Все сразу восстановилось. Он успокоился, но пробовать больше не стал. Позже, отрепетировав все варианты работы со своей "красной кнопкой", он научился замирать в своих жизненных процессах наверно до уровня спящей в анабиозе лягушки. Ну и в конце концов, Слава нашел все-таки способ легко управлять и своим сном. И вот теперь он решал проблему стать легче. Ему казалось, что это смешная проблема. Смешная, потому что он помогал жене облегчить ее труд с помощью усыхания, хотя четко знал, что уж кости-то он все равно никуда не денет. И потому что понимал невозможность объяснить все ей, тем самым просто превращая ее физические страдания в моральные. Жена же никак не могла понять почему он катастрофически худеет. А Слава делал это легко, совершенно не мучаясь, с помощью своей любимой "красной кнопки". Кнопкой он пользовался теперь и вместо сна, потому что двойное нажатие кнопки давало такое замедление ритма жизни, что он словно спал, хотя мог все и видеть, и слышать при этом; но главное почти не потреблял никаких ресурсов организма. Усмехаясь в душе он думал, что может быть попробовать научиться летать? Кажется это называлось "у них" левитация?... Хотя конечно же это был бы полный бред. Однажды, пребывая в этом своем "лягушачьем" сне, он лежал с закрытыми глазами и не захотел почему-то отреагировать на вопрос жены:" Слава, ты спишь?" Она только пришла с работы вместе со своей мамой, которая иногда приходила к ним в гости. Как всегда в таких случаях (раз уж ОН спит), они прошли на кухню и стали потихоньку обсуждать свои проблемы. У Славы всегда был отличный слух, но после болезни и операций, а может быть из за его инвалидности, последнее время слух еще более обострился. Он всегда четко слышал все что жена делает или говорит на кухне, даже если говорит вполголоса. Но они говорили тогда только поначалу стараясь сдерживать повышенные тона: видимо ругаться начали еще на улице. И тема была в общем обычной: " Зачем тебе этот инвалид?!... Ты еще молодая... Никогда не будет детей: даже из детдома не взять, ведь он хуже ребенка!.. И т. д.".. Он не прислушивался, хотя и слышал все, но никак не реагировал: просто привык уже к этому. Главное тогда было не то, что он категорически ненавистен теще, а то что она сказала впервые, что у него удалена часть головного мозга. "Объяснила" она и почему: была проломлена и раскрошена затылочная кость черепа и вместо нее стоит пластинка... В общем тогда он узнал, что в госпитале предупредили, что с таким состоянием мозга долго не живут... А он собирался летать!!!... Ему стало до смерти тоскливо и смешно, от того что последнее время он только и делал, что узнавал чего еще у него не хватает. Наверно будь у него в то время возможность чем то себя убить, сделал бы это не задумываясь в тот же момент...А на следующий день жена торжественно внесла ему в комнату стойку и телевизор. Телевизор был маленький, 34 см диагональ, но он крепился на специальной стойке для экранов мониторов и висел над кроватью как раз удобно по линии его глаз. Правда он не мог им управлять, но это и не требовалось. Его просто включали с утра и выключали вечером перед сном, а смотрел он (пока не было жены) только первую программу. Он обрадовался как ребенок и хотя внешне это никак не выражалось, внутренне Слава просто "скакал" от радости. Забыв все свои проблемы с инвалидностью и "недостачей" некоторых частей тела... Действительно, было так тоскливо жить наедине с собой, да еще в полной неподвижности.

Теперь он страшно жадно поглощал новый для него мир. Оказывается столько всего случилось, пока он "отдыхал" по госпиталям. Страна оживала. Начиналась вовсю новая жизнь, незнакомая и от того не понятная ему. Слава старательно вникал во все, запоминал новые термины, его интересовало все. В тот день утром впервые он узнал о Тамагучи. В сводках новостей, в самом конце, было маленькое сообщение, что в Японии, где так плотно заселены города, и проблема жилплощади не позволяет большинству японцев держать домашних животных, изобрели новую компьютерную игрушку. Ее назвали Тамагучи. Он не знал, что это означает, но смысл ее показался ему очень понятен и прост. Это было карманное "домашнее животное"... Маленький брелок, который после покупки становился только твоим. О нем надо было заботиться: вовремя "кормить", "гулять" и "укладывать спать", нажимая соответствующие кнопки... Это "существо", которое можно было носить с собой, или оставлять дома; но о нем нужно было всегда помнить и "заботиться", иначе оно "умирало"... Слава сначала удивился: какая странная игрушка!... Потом, услышав о ней еще несколько раз, он начал понимать ее поначалу странный смысл. Тамагучи умирал по-настоящему. Его нельзя было восстановить: следовало выбросить и купить другую... Сначала он старательно пытался оценить правильность того что и как сделали эти странные японцы. Потом понял суть этого Тамагучи: игрушка конечно была суррогатом, так как не имела главного, чего ждут от любимого домашнего животного - оно должно знать как к нему относятся... Но Тамагучи это было все равно: на любовь или не любовь он реагировал очень просто - или жил, или умирал... Той ночью Славе приснился странный сон: он был Тамагучи. Но не тот смешной брелок, а маленький компьютерный шарик, который жил в его теле и реагировал на все команды извне. Он бегал внутри и закрывал и открывал глаза, замедлял или убыстрял сердце или включал слух... Старался вовсю, потому что боялся, что его забудут и он умрет. Проснулся Слава в каком-то отвратительном состоянии большой, детской какой-то, обиды. Он не понимал на что был обижен, словно обиделся на весь свет и ни на что конкретно. Долго приходил в себя, пока не понял, что сон был вещим: он действительно стал Тамагучи. Домашнее животное, маленький бессловестный компьютер; его любили, конечно, но из за него Марина выбивалась из последних сил. Права была теща: он не нужен Марине низачем. Просто "так случилось", что он ей достался и теперь ей просто некуда деваться, а он, чурбан, "брелок несчастный", до сих пор не мог этого понять! Зачем он тупо суетится в своей "капсуле"? Чего ждет? Впереди ничего нет: все что было уже прошло, будущее - это тюрьма собственного тела. Чистая и аккуратная, но тюрьма... И не только для него, но и для Марины тоже!... как он раньше не мог этого понять?!..

Он закрыл глаза, привычно переместился внутрь своей "капсулы" и, впервые нарушив собственный запрет "не говорить слов во время медитации" сказал: "А ты молодец, Тамагучи!.." А затем три раза аккуратно нажал на красную кнопку...

Октябрь 1997г.

Астапов Игорь

Черно-белые сны: Война

15 февраля 1989 года.

Раздается звонок телефона.

Я поднимаю трубку.

- Игорюха!!! Война - кончилась!!!!

Звонок.

- Ты смотришь телевизор?

Война! Кончилась!!!

И я непослушными пальцами набираю номер:

- Димка!!! Война!!! Кончилась!!!

И мы набираем номера, бессвязно крича слова, смеясь, не осознавая, что наш смех переходит в рыдания.

Война - кончилась!

Наконец-то она - кончилась!!!

Война...

Мы еще не знаем, что она - она для нас не кончилась; она свернулась внутри нас, вцепилась в нас своими свинцовыми когтями и живет, живет, живет, ожидая своего часа, чтобы вцепиться в нас.

Война.

Это когда ты, убитый насмерть, с диагнозом "смертельные осколочные ранения", неизвестно зачем цепляешься за жизнь.

Война.

Это когда ты карабкаешься к свету; слепой, глухой, немой и никому не нужный - зачем?!

Война.

Это когда ты, выползший, на 9 мая надеваешь награды - глаза деда-ветерана, горящие ненавистью; его дрожащая рука, тянущая к твоей груди - сорвать твои награды: "Люди за них кровь проливали!"

Война.

Это когда родной тебе человек, знающий что ты потерял слух вследствии тяжелейшей контузии - кричит: "Пень глухой! Надоело повторять тебе по два раза!!!" - и в любимых глазах раздражение, смешанное с усталостью и безнадежностью.

И каждое ее слово рвет твою душу безжалостным, тупым зазубренным кинжалом...

Война.

Это когда просыпаешься ты от удушья, ибо нет воздуха в твоих легких, а только СТРАХ. И опять убивают тебя и убиваешь ты...

Война.

Это когда хочется биться головой в истерике; но ты , вцепившись зубами в собственное самообладание; скрежеща и отслаивая эмаль - улыбаешься, улыбаешься, улыбаешься...

Война.

Это когда просыпаешься, прижимая к груди мокрые скомканные простыни, потому что твои друзья опять падают, падают под чужими очередями - и ты бессилен спасти их!

Война.

Это когда мелкой дрожью дрожит правое веко - и ты прижимаешь его пальцами в тщетной надежде прекратить эту пытку; а в ушах твоих цикадистый стрекот давно отстрелянных очередей и крики давно умерших людей.

И ты висишь над пропастью безумия, уцепившись за край остатками разума.

И улыбаешься, улыбаешься, улыбаешься...

Война.

Это когда твои сыновья не знают твоего прошлого.

Война.

Это когда ты всегда выдержан и - улыбаешься, улыбаешься, улыбаешься...

Война.

Это - седина и морщины твоей матери.

Война...

Это когда есть ты, и есть - они.

Мы еще не знаем, что война никогда не закончится.

Она, конечно, умрет.

Она умрет вместе с нами...

Война.

Бабкин Дмитрий

Белая лошадь

К шести часам утра все задействованные в операции машины третьего батальона 56 Десантно-Штурмовой бригады собрались неподалеку от Мухамед-Ага. Операция заключалась в том, чтобы бронетехникой батальона блокировать очередной кишлак. Кишлак своими силами прочешет местный полк Царандоя, забирая по дороге всех мужчин. После проверки их зачисляли в него же для прохождения срочной службы. Мужчинами считались все люди от 13 до 50-ти лет.

Такая мобилизация проводилась уже третью неделю с небольшими перерывами, и была обычной практикой набора новобранцев. Правда, успех подобных операций практически всегда оборачивался неприятными последствиями: по прошествии месяца-двух, многие новообращенные солдаты народной милиции или армии, прихватив оружие и амуницию, уходили в горы. Одни бежали в Пакистан, другие пополняли ряды моджахедов...

Вскоре, получив задания и погрузив десант афганцев на броню, подразделения стали выдвигаться за реку Логар, на юго-восток. Отдельно, без десанта, ушли две БТРД минометчиков. Им предстояло развернуться ближе к дороге, на восточном берегу речки, чтобы в случае чего прикрывать и участников облавы, и наблюдать за дорогой. Через полчаса на месте осталась только дымящаяся кухня с охранением и по одной машине каждого подразделения в ожидании горячего обеда, чтобы развести его по своим. От восьмой роты - 386-я БМДшка, с экипажем из шести человек: Сергей механиком, Дубин наводчиком, сержант Боровский командиром и трое солдат в десанте.

Уже день. Получили обед. Поехали. Дорога плавно стелилась под гусеницами машины. Все сидели тихо. В башне дымились казаны, и Дубин, спасаясь от запаха, выполз наружу. Около часа назад по рации сообщили, что первая БТРД с минометчиками подорвалась на фугасе. Погибли, кажется, все девять человек, или не все, об этом рация умолчала. Переехав мост, Серега сбавил скорость, внимательней осматривая путь. Люди продолжали хранить скорбное молчание.

Боровский гневно поглаживал усы, когда машина поравнялась с местом трагедии. Возле раскорёженной БТРД лежали семь условных тел - семь кучек биомассы, всё, что удалось собрать после подрыва от семи человек. Передней машиной минометчиков командовал недавно прибывший новый командир взвода, сменщик из Бреста, который не знал, никакая падла офицер ему не объяснил, что во время войны все люди должны сидеть на броне, сверху, снаружи; все люки должны быть открыты... Кумулятивный заряд, в противном случае, размажет всех по стенкам, что и произошло. Остались живы лишь двое, которые и сидели на броне, потому что, в отличие от остальных, включая командира взвода, тоже молодых, пухли в этом аду уже почти полгода.

Дубин проводил взглядом оставшийся позади смертельный пейзаж. Вдали послышался гул приближавшихся вертолетов - Родина не оставляет своих мертвецов на чужбине.

Через минут примерно десять, впереди, на возвышенности, показались деревянные шесты, устремленные в небо, с разноцветными тряпками - одно из местных кладбищ. Когда Серега подъехал ближе, удалось разглядеть женскую фигуру у одной из могил. Это была пожилая, дородная афганка в одежде, отдаленно напоминавшей цыганскую, такая же пестрая, платок на голове и на поясе, с длинной широкой юбкой. Увидев приближающуюся БМДшку с шурави, она вдруг вскочила на ноги, и, потрясая в воздухе кулаками, что-то крича в воздух, с глазами полными слез и ненависти бросилась навстречу.

-- Что она там вякает, падла.

-- От наших там вообще ничего не осталось.

-- Пасть ей, что ли заткнуть?! Пусть орёт там на своего аллаха...

Женщина бежала уже совсем рядом с машиной, которая с трудом ползла в гору. Боровский снял с люка автомат, но стрелять ему было неудобно - он сидел на месте пулемётчика с другого борта. Остальные продолжали выражать эмоции, но только на словах, и тон становился всё менее уверенным - сцена эта действовала подавляюще. В глазах и движениях сержанта, после первого порыва - он даже опустил предохранитель на одиночные, порыв вдруг тоже пропал. Ничего не сказав, он отвернулся, и стал смотреть куда-то вправо. Женщина споткнулась и упала на колени. Дубин оглянулся. Она так и осталась стоять в клубе пыли, поднятом набиравшей скорость БМДшкой. Она стояла и плакала в бессильном гневе. Несмотря на рев двигателя, Дубину показалось вдруг, что наступила мертвая тишина. Все молчали, опустив глаза, он почувствовал смятение в душе, подкатывали слезы. Он сполз в башню, скрылся от этого солнца, нестерпимо палящего в небе, от приближавшихся ненавистных гор, от этого плоскогорья с его кишлаками, от этих людей, сидящих вокруг, от себя самого, тоже бессильного изменить хоть что-то...

Рота занимала позиции к югу от кишлака. Скоро или не скоро, он не понимал, достигли первого поста. Дубин достал хлеб, казан и отдал молодым второго взвода. Подумать о том, что казан необходимо вернуть, что все должны переложить еду в свою посуду не пришла ему в голову, да и увиденное подействовало так, что думать о чем-либо было не под силу. Казанов и было как раз три, по числу взводов роты, участвовавших в войне - минометный взвод остался в расположении. В чувство его привел старший сержант Хрунов, видевший всё, когда они остановились возле своих, возле постов третьего взвода:

-- Это ты раздавал обед? А где вся посуда?

-- Им не было куда ложить.

-- И что, ты им оставил наши казаны? Мудак, если к ужину все не будут на месте, я тебя лично вые... Если ты думаешь, что дедушки будут ходить по кубрикам и собирать казаны, то ты очень сильно ошибаешься. Свободен.

Дубин, наконец, понял, что нажил себе очень большие проблемы. Его машина уже заняла свою позицию. Он поправил на плече автомат и медленно пошёл к ней, размышляя о том, что здесь надо забыть о чужих горестях и страданиях, в противном случае, они обрушиваются на тебя, иногда с самых неожиданных сторон.

Операция проходила спокойно. Порой вдалеке вспыхивала стрельба, но не надолго, и, похоже, без всякого серьезного повода. По рации шли обычные переговоры между командирами групп и батальонным начальством. Серега ушёл раскумариться с Костей, и так у него и застрял. Все было тихо. Солнце, повернувшее уже к закату, нагрело броню. Дубин задремал в своей башне. Сзади давно уже спали Дима и Пашин. Всех разбудили близкие короткие очереди. Дубин прильнул к прицелу: на поле, разделявшем дома и оцепление, скакала появившаяся неизвестно откуда стреноженная белая лошадь. Вокруг нее взлетали серой пылью фонтанчики впивавшихся в землю пуль. Кто-то с шумом взобрался на броню - сверху появилась голова Боровского:

-- А ну вылазь. Дай и я поприкалываюсь!

Когда Дубин, еще не совсем пришедший в себя, оказался снаружи, лошадь, подгоняемая огнем, который отрезал ей отход к кишлаку и в стороны, заставлял ее метаться, но все же идти на пулеметы, приблизилась к цепи уже метров на пятьдесят. На крупе появились первые пулевые раны, она затрясла головой, заржала, и кинулась назад, к кишлаку, попав прямо под очередь. Тогда, она отскочила опять к цепи машин, уже вся обливаясь кровью. Дубин больше не мог и не хотел на это смотреть, и, не зная куда податься, просто отвернулся. Расстрел продолжался еще минут десять. Почти всё это время лошадь издавала какие-то звуки, не ржанье, какие-то все затихавшие хрипы и стоны.

Приказ сворачиваться поступил перед сумерками. Серёга давал задний ход, а Дубин никак не мог оторвать взгляда от лежащей в грязи туши - никаких признаков белой масти на ней не осталось. Тело было буквально разрублено из нескольких ПКТ и стало бурым, с редким вкраплением алого.

Баимбетова Лилия

о ходе истории

Ее

Проходят

В школе -

Проходят

Мимо.

Ее

Другие

Войны

Заслонили -

Неуловимо.

Ее забыли.

Похоронили.

Дожди

Все

Лили,

Лили.

У ветеранов

Скоро

Будут

Внуки.

И на уроке

В полудневной

Скуке

Ученики

Опять-

Опять

Запишут

Что-то

В мятую

Тетрадь.

Меж

Этих

Строчек

Не видна -

Она,

Афганская

Война

27.12.03

Беридзе Юрий Вахтангович

Памяти Владимира Григорьева

Прощай, солдат...

Ушедшему - поклон.

Все больше дат,

все значимей - урон,

все реже строй

и все черней кресты...

Нам не впервой

терять таких, как ты.

Нам не впервой душою сиротеть,

беспомощно сжимая кулаки

И геликонов плачущая медь

озвучивает скорбь моей строки.

Прощай, солдат...

Ушедшему - поклон.

Все больше - скорбных дат...

Все значимей - урон...

Бешкарев Александр Иванович

Это ваша работа

Мишка Чернюк, закрыв глаза, полулежал на пластмассовой откидной скамейке в сумраке грузового отсека вертолета, придерживая пристегнутый нагрудный парашют. Сегодня он был единственным пассажиром тридцать второго борта, только что пригнанного из Союза после капитального ремонта. Под ровный гул двигателя обычно хорошо спалось, но в Мишкину голову лезли путаные обрывки воспоминаний о до армейской жизни: школьные друзья, девчонки-соседки, родители, работа в лесхозе. Улетая мыслями на родную Житомирщину, он иногда поглядывал в глубь отсека. Там на двух железных чемоданах с секретными пакетами были свалены кучей десяток мешков с газетами и письмами. Из-за вибрации корпуса вертолета вся куча на чемоданах, как на салазках, норовила уползти еще дальше по клепанному металлическому полу в сторону хвостовой балки. Второй год дослуживал Мишка в Афганистане, честно выполняя свой воинский и интернациональный долг. А служить довелось фельдъегерем на военно-почтовой станции, где обязан, был охранять и беречь вверенный ему для доставки груз. Устав от воспоминаний, Чернюк начал горланить милые сердцу украинские песни. На "Калинi чорнiй" крупнокалиберная пуля пропорола алюминиевую обшивку борта и, пролетев снизу вверх через грузовой отсек, расколола с громким треском корпус главного редуктора. Вертолет несколько раз дернулся, и сверху из-за серых облицовочных панелей полилось на лавку и Мишкины ноги горячее авиационное масло. Он резко вскочил и, не обращая внимания на мешающий движениям парашют, стал оттягивать к дверям холщовые и бумажные мешки с почтой, которую сопровождал в полете. Фельдъегерь ждал какой-нибудь команды от экипажа, но летчики в это время отключали двигатель, докладывали по радио об обстреле и повреждении. Их "тридцать двойка" начала стремительно терять высоту.

Вертолет снижался очень быстро по спирали, заваливаясь на левый бок. Резкая боль за лобной костью заслезила Мишкины глаза. Цепляясь одной рукой за пулеметную турель, а другой за какую-то железную коробку с проводами, прикрученную к стенке летной кабины, через пелену в зрачках смог увидеть Чернюк в дверном блистере кружащиеся и неумолимо приближающиеся желто-серые склоны гор. Ему хотелось дернуть за дверную ручку и выпрыгнуть. Но без приказа он это сделать не смел, да и шанс остаться живым, был очень мал -- в большинстве случаев скручивал стропы мощный поток завихренного воздуха от падающей машины, либо рубил парашютистов своими же лопастями перевернувшийся неуправляемый вертолет. Положение ухудшилось, когда через какое-то время сначала тихо, а затем все громче завизжало где-то под винтами, и через щели вместо масла стал поступать вонючий сизый дым. Не успел о нем сообщить Чернюк экипажу.

Плюхнулся вертолет на жухлую траву в пятистах метрах от дороги, контролируемой днем советскими войсками, и поднял облако пыли. Отбегая от чадящей машины, летчики обнаружили, что почтаря с ними нет, хотя командир при эвакуации вытолкнул его из отсека. Пришлось борттехнику возвращаться к вертолету за Мишкой. Но помощь тому не потребовалась. Забрызганный маслом пассажир успел выкинуть из вертолета и перетаскать в ложбинку свой груз. И уже, отстегнув парашют, занять оборону согласно вызубренной наизусть инструкции.

Затихли и обвисли лопасти, почти осела пыль, и выветрился дым, вернулись остальные летчики. Не загорелся "тридцать второй" ни в воздухе, ни на земле, удалось экипажу на авторотации, только за счет вращения лопастей, с двух километров падая, удачно приземлиться. Повезло, что стрелявший поним "духовский" ДШКа не смог из-за горки добить их на земле. Страху натерпелись, но все остались живы и почта, хоть и замасленная, уцелела.

Экипаж за спасение вертолета и почты летным командованием был представлен к орденам "Красная Звезда" и через несколько месяцев их получил. А рядового войск связи Мишу Чернюка его начальники представили к медали "За отвагу". Но не довелось фельдъегерю обмыть ее в кругу сослуживцев водочкой в солдатской кружке по старой армейской традиции. На Мишкином наградном листе командир 201-ой мотострелковой дивизии красным карандашом изволил написать - "Отказать! Это ваша работа!"

Бикбаев Равиль Нагимович

Филиппок

Нам рано на покой,

и сердце не замрет,

оркестр полковой,

вновь за душу берет.

Строевая песня.

Нет, я не был добровольцем. С моей точки зрения все добровольцы или романтики или наемники. Разумеется, кроме тех, кто воевал в Великой Отечественной Войне. Для меня с романтикой было покончено, в первый день прибытия в учебку, когда вместо беретов, как на гражданке сладко замирало сердце, когда представлял себя, отважным десантником в прославленном голубом берете, нам, курсантам, выдали "вульгарные" общевойсковые пилотки. Служба в армии делает все возможное, чтобы выбить из солдата романтизм, кстати, правильно делает, самые плохие солдаты, которых я знал, были романтиками, а когда романтический идеал, быстро умирал, они становились или нормальными бойцами, или ломались и превращались в чмо.

В общем, с романтикой было покончено и в Афганистан, я совсем не рвался. Полно было таких, кто в военкоматах просил их направить в Афган, были и такие, кто заваливал рапортами командование, и просил туда перевода. Думаете, рвались выполнять интернациональный долг? Не смешите меня! Просто мальчикам хотелось испытать себя и получить толику военных приключений, и они не понимали, что война, это не приключение, а дерьмо. Я в Афганистан не хотел. Но судьбу не выбираешь, она тебя выбирает. Впрочем, обо всем по порядку.

В учебке, хорошо известная всем десантникам Советского Союза, как Гайжунайская учебная дивизия ВДВ, меня определили в первое отделение, первого взвода, первой роты, первого батальона триста первого учебного парашютно-десантного полка. Готовили из нас командиров отделений, для десантно-штурмовых бригад. Был я в учебной роте, самым известным курсантом, и когда ротный с командиром первого взвода обсуждали мои успехи, то скупая, чистая как картофельный самогон (если кто не знает, страшная мутная гадость), слеза стекала по щеке отца - командира, а лицо, после того как он эту слезу утирал носовым платком, озарялась счастливой улыбкой, он знал, что через шесть месяцев, этот "подарок", достанется кому-то другому.

Как вы наверно поняли, в учебке я не блистал. Кто первым сдохнет, на кроссе, кто на стрельбище бьет в белый свет, как в копеечку, так что даже мишени смеются, кто не сделает на турнике, подъем переворотом, кто на строевой чеканил шаг, как беременная верблюдица, ну конечно я. А если добавить, что во время братской помощи литовским колхозам в уборке урожая, я напился картофельного самогона до полной потери сознания, то не блистал, это еще мягко сказано. От гауптвахты и дисциплинарного батальона, меня спасало, только не желание командира роты, портить показатели роты в боевой и политической подготовке. Впрочем, я был лучшим на политзанятиях, и знал в отличие от многих моих сослуживцев, что Бенилюкс, не крем, а три европейских страны, и входят они в состав НАТО. Еще писал статейки в стенгазету, о примерной и доблестной службе наших курсантов, вероятно, эти рассказики рецидив тех былых времен. Но эти добродетели в глазах моих первых командиров не стоили и ломаного гроша.

Много раз душевными и добрыми словами, поминали моих предков, необыкновенно тактичные и воспитанные сержанты, и печально глядя на меня, деликатно, в матерной форме, предрекали мне мрачное будущее в строевых частях. Я, им верил.

После окончания учебки, за особые "отличия" в боевой учебе, мне присвоили высокое звание ефрейтора, все остальные курсанты получили банальные звания младших сержантов.

Услышав, о формировании новой бригады под Ташкентом, "Мы будет старшим призывом, все остальные молодняк, сразу будем жить как дембеля" - вдохновенно врал мне приятель из второй роты, такой же залетчик, как и я, то сразу понял, вот мой шанс, миновать суровые объятия дедов. Устный рапорт командиру роты, и он с вздохом облегчения зачислил меня в ташкентскую команду, которая первой покидала военную альма-матер.

За одно я могу сказать спасибо, моим наставникам и воспитателям в учебном подразделении, юношеский идеализм, они выбили из меня быстро, сразу и навсегда. Морально я был готов к дальнейшей службе.

На машинах, нас сто выпускников, прославленной кузницы младших командных кадров ВДВ, привезли в Каунас, построили, и по списку передали сопровождающим. Их было двое. Майор средних лет, заместитель командира бригады по парашютно-десантной подготовке. Второй - грозный, неумолимый, бесстрашный, старший сержант - десантник, маленький, толстенький, немолодой мужичок. Сверхсрочник из музыкального взвода.

Вот тут судьба нам и показала, на что она способна.

-- Товарищи десантники! Гвардейцы! - обратился к нам с пафосной речью майор, - Вам выпала высокая честь, продолжить службу в гвардейской десантно-штурмовой бригаде, которая выполняет интернациональный долг в Демократической Республике Афганистан.

Да уж, не речь толкнул, а резанул, как серпом по интимному месту.

-- Впрочем, - продолжал заливаться майор, - если кто-то боится, он может выйти из строя, и его направят служить в другую часть.

А вот это удар ниже пояса, это кто же публично признается, что он трус. Не скрою, я боялся, но выйти из строя, нет, это невозможно. Никто из строя не вышел, все согласились отдать долг, хотя мы Афганистану ничего не задолжали.

После своей речи, майор перешел к техническим деталям, предстоящей поездки, и представил нам своего спутника, - Старший сержант Филиппов, будет исполнять обязанности старшины в вашей сводной роте, до отправки вас в Афганистан.

-- Какой Филиппов! - выкрикнули из строя, - это же Филиппок!

Вот так его окрестили, и эта кличка навсегда прилипла к несчастному музыканту.

Из Каунаса нас отвезли на железнодорожный вокзал, и посадили на поезд идущий до Риги.

Перед самым выпуском, моя мама, не догадываясь о моих художествах, и не предполагая, что деньги солдат может тратить не только на мороженное, прислала мне сто пятьдесят рублей. Сумма по советским временам более чем приличная. "Ни в чем себе не отказывай" - написала мама, в сопроводительном письме.

Уже в поезде, я начал себе не отказывать. В вагоне у проводницы купил водки, пригласил двух приятелей. Выпили. Захотелось приключений. Пошли по составу, искать вагон - ресторан. Вы знаете, во времена СССР, прибалты, обожали Советскую армию, но самую лютую любовь они питали к десантникам, особенно к пьяным. Когда мы шли по составу, то вслед нам несся зубовный скрежет, и слова искренней благодарности за наш нелегкий ратный труд, правда, произносили они эти слова на своем родном языке, но по интонации было нетрудно догадаться о смысле. В ответ, мы воинственно размахивали руками, и на военно-матерном языке, заверяли наших прибалтийских соотечественников, что - "стоим на страже всегда, всегда, и если скажет страна труда, ударом точным, врага в упор .....", и так далее и тому подобное, а так как благодарные жители братских прибалтийских союзных республик, видели, что в составе, нашего брата, полным полно, то они благоразумно и деликатно, отводили глаза в сторону. И вот в тамбуре предпоследнего перед рестораном вагона, видим, что нашего Филиппка, зажали трое молодых парней, и явно хотят, нанести советскому десанту в его лице, оскорбление действием, а проще сказать от.......ть. Эх! Так вашу, мать! Пара ударов, кулаком в морду, ногой в кирзовом сапоге в промежность, и героические бойцы балтийского сопротивления, бежали с поля боя.

-- Спасибо мальчики! - перевел дух, Филиппок, - и чего они прицепились? Не понимаю, что я им сделал?

-- А виноват ты в том, что хочется мне кушать, - продемонстрировал я свои скромные познания в русской литературе.

Мои менее образованные, хорошо поддатые, собутыльники, используя не литературные выражения, предложили поднять по тревоге всю команду, и устроить доморощенным нацистам, Сталинград.

-- Мальчики, вы что! Не надо, не надо шума! Пожалуйста, не надо! Вы же выпили, с кем не бывает, идите отдохните.

Нет, вы слышали? Пожалуйста! Ну и ну! Да разве это выражение для старшины? Командирский авторитет, Филиппок, утратил раз и навсегда.

-- Рейс, "Рига - Ташкент" задерживается по техническим причинам на двенадцать часов, - равнодушный голос диспетчера сулил нам свободу и радость.

Надо сказать, что за шесть месяцев учебки, в увольнение, меня по изложенным выше причинам не пускали, а тут свобода, возможность погулять после казармы. Тут и настоящий командир наш жеребячий табун не удержал бы, а уж Филиппок! Куда ему! Вся наша компания, сотня оголодавших по свободе и гражданкой жизни парней, моментально растворилась. Напрасно, Филиппок метался по зданию аэровокзала, пытаясь нас собрать, напрасно вспоминал всех богов и дисциплинарный устав майор, мы исчезли.

Чего там, гуляй душа! Все равно в Афган едем! Дальше фронта не пошлют, меньше пули не дадут. Мы загуляли! Как гуляли, помню смутно, после того, как попробовал, адской смеси, рижский бальзам пополам с русской водкой.

-- Мальчик! Мальчик тебе плохо? - три Филиппка покачиваясь, стояли передо мной.

-- Нет, браток, мне хорошо! - заплетающим языком отвечал я Филиппкам, - Вот только откуда вас трое взялось? И почему вы качаетесь? Пьяные что ли?

-- Мальчики, возьмите своего товарища, и помогите ему сесть в самолет, - попросил Филиппок.

Более стойкие бойцы взяли меня под руки, и как на занятиях переноске раненых, вот сразу и пригодились знания полученные в учебке, поволокли меня на борт. При эвакуации тяжело раненого алкоголем товарища, они восхищались, моей способностью безнаказанно употреблять большие дозы смешанных напитков, и от восторга чувствительно пинали меня ногами.

Рейс Аэрофлота, "Рига - Ташкент", был обычный, пассажирский. За время полета, мы стойкие и неустрашимые десантники, заблевали весь салон самолета, и выслушали много лестных и приятных слов от стюардесс. Эти славные женщины, дали высокую оценку нашей способности переносить дальние перелеты, и восхищались уровнем нашей парашютно-десантной подготовки.

Город Чирчик, где была расположена база нашей бригады в Союзе, находился в тридцати - сорока километрах от Ташкента. Дни, проведенные там, были исполнены суровых дум, о нашем будущем. А так, как давно известно, что лучшее средство, для борьбы с тягостными размышлениями, алкоголь, то пили мы беспробудно. Треть наших будущих интернационалистов призванных из Узбекистана, исчезла сразу, за ними приехали родственники, и больше до отправки в Афган, мы их не видели. Они только попросили сообщить им телеграммой, день отправки, оставили адреса и деньги.

"Займи руки солдата или их займет черт" эта поговорка, святая истина для нашей армии. Нас пытались занять и привлечь к хозяйственным работам. Очень удачная была мысль, деньги к тому времени уже закончились, а материальных ценностей на базе оставалась достаточно. Мы тащили и продавали все, что плохо или хорошо лежало. Моральных препон по хищению государственного имущества, у нас не было, а с техническими затруднениями, замки, запоры, часовые, мы без труда справлялись. Запоры и замки выламывали топорами и ломом, а часовых, в лучших традициях десанта, снимали. Надо пояснить, что на базе в качестве охраны и технического обслуживания, оставалась сводная рота. Это были такие соколы, что их брезговали брать к себе в подразделения, даже не взыскательные строевые офицеры. Больные, ослабленные, хронические симулянты, не годные к строевой службе, не могли противостоять нашей банде. Да, именно банде, так как солдаты без должной отеческой опеки командного состава, быстро формируют кружок по интересам, а интерес у нас был один, хорошо провести время до отправки в часть. Утром мы производили разведку, выясняли где, что лежит, днем уходили на задание, которое успешно выполняли. Потом продавали, а чаше просто меняли на вино, захваченные у Советской армии трофеи. И пили. Надо сказать, что в отличие от Афганистана, где на мародерство нас вынуждал самый элементарный голод, в Чирчике нас кормили отлично. И все наши "подвиги" были даже не воровством, а чистейшей воды озорством, веселились мальчики от души.

Начальник базы, только руками разводил, и молился Всевышнему, что бы нас убрали.

Вечерняя поверка, почему поверка, а не проверка, это военная тайна Советской армии, и ее правопреемников, я ее, помня присягу, разглашать не буду. Итак, вечерняя поверка, в строю стоит, когда двадцать, а иногда тридцать полупьяных воинов. Наш старшина грозный Филиппок, читает поименный список личного состава.

-- Имярек?

-- Я!

-- Такой то?

-- Я!

Все сто указанных в списке воинов откликаются на свои имена. Филиппок, не доверяя списку, начинает перечитывать нас, по головам. Не сходится. Но, вероятно вспомнив свои школьные успехи в математике, Филиппок начинает, зачитывать список вновь. Все указанные в списке, опять подают свои голоса. И почуяв, что эту мистику ему не понять, идет Филиппок докладывать, вечно дежурному, вечно пьяному капитану, - Товарищ капитан! Личный состав, на месте. Происшествий нет.

Капитан пьяно качает головой, и соглашается, что все хорошо, ну просто отлично. Как я узнал позднее капитан, этот, тогда юный лейтенант входил с нашими войсками в 1968г. в Чехословакию, за восемь месяцев, дослужился до капитана, получил орден, и спился. Думаю, что причина, не только склонность этого человека к алкоголю, а то, что он натворил в Чехословакии, но это только мои предположения, в свою душу, он меня не пускал.

- Мальчики, - обратился к нам Филиппок, - вы мне не поможете крышу в доме перекрыть. Скоро зима, а она протекает. А я вас, - Филиппок замялся, - чаем напою, пирогами угощу.

Чаем! Нас? Вот осчастливил!! Чаем!!! Это ж на надо такое придумать

Но был он такой маленький, безобидный, жалкий полковой музыкант - трубадур, что, отложив очередной набег на склад военного имущества, мы согласились помочь.

И еще раз хочу похвалить нашу армию, в ней чему только не научишься, если конечно хочешь жить и служить, нормально. В числе, прочих военных наук, научили нас и строительным работам. На складе мы по собственной инициативе, украли оцинкованную жесть, затем быстро перекрыли крышу, и пошли пить чай.

Жене Филиппка, весьма приятной и достойной женщине, помогала накрывать на стол юная особа, ну просто прелесть.

Глянул я на нее, и в ту же секунду умер, и снова родился, и покраснел и засмущался, в общем, типичная картина. И песни я потом ей пел, жалостливые про любовь десантника, и признавался, что чувства мои надежны как парашют, и огненно - прекрасны как выстрел из гранатомета. И стихи ей читал, а был я мальчик начитанный и любовную лирику знал хорошо, и букеты носил. Сладко млело девичье сердце, но ничего не вышло у меня. Девочка была характером, намного тверже, чем ее папа - музыкант, и прямо мне сказала, что хоть и верит она мне безоглядно, но на чувства мои ответит только после моей демобилизации.

-- Возвращайся, тогда и поговорим! А пока извини, я девушка честная, - заявила мне прелесть на последнем свидании. Ну что ты будешь делать!

После дембеля, я к ней не поехал.

Все хорошее кончается, закончился и наш отдых, через десять дней после прибытия в Чирчик, приказ, отбыть в место дислокации части. Афганистан, Кундуз. Повинуясь магии приказа, все сто человек материализовались из небытия, и отправились служить, выполнять неизвестно какой долг, и защищать южные рубежи нашей Родины, неизвестно от кого.

К декабрю 1980г. бытовая жизнь в бригаде более-менее наладилась, и комбриг решил разнообразить унылые построения и разводы музыкой. Чтобы услаждать наши уши бодрыми маршами, из Чирчика была вызвана музыкальная команда.

В день их приезда наш взвод был в карауле, и тремя постами охранял штаб бригады. Я был разводящим. Грустил я в палатке о доме и маминых пирогах, как в караульное помещение, вбежал мой соратник по подвигам в Чирчике, и сослуживец по взводу.

-- Знаешь, кто с музыкантами приехал? - спросил он, меня, скалясь во весь рот.

-- Кто?

-- Филиппок!

-- Вот это да! Пошли посмотрим!

Несчастный, жалкий, потерянный Филиппок неприкаянно бродил по штабу бригады.

-- Стой! Кто идет? - сурово окликнул его, я.

-- Здравствуй мальчик, - обрадовался знакомому лицу Филиппок, и, видя суровое лицо разводящего, ведущего на посты караульную смену, растеряно спросил, - Ты, что не узнал меня?

-- Я, вас не знаю! - продолжал шутить я, - Предъявите документы! Здесь штаб, а может ты диверсант душманский!

-- Документы? - растерялся Филиппок, - а мои документы у писаря.

-- Смена! К бою! - страшным голосом, отдал я боевой приказ, - Арестовать подозрительное лицо, и сопроводить в тюрьму. Руки вверх! Шаг, влево, шаг вправо, применяем оружие без предупреждения.

Лицо Филиппка искривилось, он чуть не заплакал, мне, стало стыдно за свою дурацкую шутку, так похожую на издевательство.

-- Ладно, успокойся, мы пошутили, не плачь дитятко, - сказал я девятнадцатилетний сопляк, пожилому человеку, - Ну привет Филиппок! С прибытием! Будем, значит теперь вместе на боевые ходить.

-- Мальчик, я же музыкант, - Филиппок жалко улыбнулся.

-- А у нас в боевых частях некомплект, вас к нам и распределят, будешь со своей трубой в атаки ходить.

-- СОЛДАТ!!! - я резво обернулся на грозный офицерский рык, сзади стоял ПНШ по разведке, - НЕ ХАМИ! Как тебе не стыдно! А ну прекратить издевательство! А то я тебе так дам, что до дембеля в госпитале проваляешься.

Мог дать, офицер, тот еще, боевой, не штабная крыса.

-- Часовой, есть лицо неприкосновенное, неприкосновенность часового охраняется законом, - в ужасе забубнил я заученный еще в учебке, устав караульной службы.

-- Первое, ты не часовой, а разводящий, во вторых, устава ты не знаешь, а в третьих ....., - офицер поднял кулак, я зажмурился, ну не стрелять же в него.

-- Товарищ капитан не надо! Мальчик пошутил, не бейте его, он мне крышу дома ремонтировал, - вступился за меня Филиппок.

-- Ну, если крышу....., - я открыл глаза, офицер опусти кулак, - тогда живи!

Двадцать пять лет пролетело, но мне до сих пор стыдно, за свое хамство, по отношению пожилому человеку.

Летом 1981 года на операции в Файзабаде, наш первый батальон крепко потрепали. Три недели боев, маршей по горам, потерь, голода, жажды. Три недели без отдыха. Измотанные, злые, голодные возвращались мы в часть. Из моего взвода только пятеро уцелело, из роты двадцать.

И тут музыка, маршем "Прощание Славянки" встречает нас бригада. Столько лет прошло, но как услышу этот марш, так летит в прошлое моя память, и я снова вижу, как идут с аэродрома в часть обескровленные роты, стоит комбриг, пропускает мимо себя израненный батальон, и благодарит: "Спасибо ребята!".

И музыка, плачет по нашим погибшим и раненым товарищам, Славянка, и радуется, что хоть мы на радость своим матерям вернулись живыми, и гордится нами Славянка, что выполнили мы свой долг, не бросили раненых и убитых, всех вынесли с поля боя.

Не дует в трубы, а сердцем, душой, играет, бригадный оркестр, стараются музыканты, и омывает и лечит эта музыка, наши души. И скорбит и ликует, саксофон в руках старшего сержанта ВДВ Филиппова.

Через пару дней, после возвращения с операции, пошел я в ПМП, проведать своего товарища. Был он ранен, а легко раненые, кто в госпиталь не хотел эвакуироваться, там лечились. Принес нехитрых солдатских гостинцев, поболтали.

-- А ты знаешь, кто в карантине лежит? - спросил меня товарищ.

-- Кто?

-- Филиппок. Сегодня его положили. Подцепил желтуху бедняга. В его то годы, такая гадость, и в гроб отправить может.

-- Пойду и его проведаю, - я встал, - ну давай поправляйся, скоро опять приду.

-- Подожди, - приятель взял мою передачу, и попросил, - передай ему, мне то не больно и надо, скажи, что от тебя. А от меня, - он достал, небольшой темный кусочек, - это мумие, пусть поправляется. Да и привет передать не забудь.

Палатка, в которой размещался инфекционный карантин, стояла на отшибе. Я вошел. Маленький, сморщенный, желтенький лежал на кровати под капельницей Филиппок.

-- Привет старшина, - я, не боясь, заразится присел к нему на кровать, - Ребята тебе наилучшие пожелания шлют, и вот жратва и лекарства. - Я положил передачу на кровать.

-- Спасибо мальчик, - Филиппок растрогался и заплакал.

-- Филипыч, чего плачешь, ты же десантник, - я утешал его как мог.

-- Как ты думаешь, я не умру? Нет? Так не хочется умирать. - Филиппок плакал.

-- Ну что ты от желтухи не умирают, водки пить больше не придется, но и без нее родимой жить можно, - мне казалось, что я успокаиваю маленького ребенка, - скоро на пенсию уйдешь, дочка у тебя красавица, внуков будешь нянчить, музыке их учить. Все хорошо будет.

-- Какой ты хороший мальчик. А знаешь, я ведь мечтал в джазе играть, не получилось. Может у внуков получится. Ну, ладно иди, иди, а то еще заразу подхватишь.

Я встал и пошел к выходу.

-- Погоди! - окликнул меня Филиппок, я повернулся к нему, - Останься в живых мальчик. Возвращайся домой, пусть твоя мама обрадуется. Все, а теперь иди. Прощай!

Я вернулся домой живым, и моя мама была рада. Как сложилась дальнейшая жизнь, Филиппка, я не знаю. Но знаю точно одно, что выполнил и он свой долг, так как мог, и был такой же жертвой этой войны, как и мы, хоть и не ходил на боевые операции.

Если ты жив Филиппок, то счастья тебе и здоровья, а если нет, то место твое за доброту, душевность, талант музыканта, и неудачи, у престола Всевышнего.

Бобров Глеб Леонидович

ПРИГОВОРЁННЫЙ (цикл "Файзабад")

Этот случай произошел в сентябрьской колонне 1983 года. Третьим взводом тогда командовал лейтенант Быстров. Мы его за глаза звали Серега, хотя ему было, хорошо за двадцать пять, для армии возраст уже солидный. А возможно, потому, что Серега был "залетчиком" самого бесперспективного толка - отказником. Он не хотел служить.

Такое в армии случается - поступил в военное училище в семнадцать, учиться думать самостоятельно начал в двадцать... Конечно, можно было приспособиться и в армии, найти тепленькое местечко, но Серега об этом и слушать не хотел - "в падлу"! Уйти из вооруженных сил "по-хорошему" в то время было все равно, что якуту выехать на ПМЖ в Израиль. Поэтому оставалось лишь два пути: либо навсегда заболеть, либо служить так, чтобы сами отпустили - от греха подальше. Серега именно на это и был нацелен.

Но конфликтовал он только с армией как таковой, солдат же берег и, как это ни странно, - уважал. Мы ему, естественно, платили тем же. Напоследок, перед своим неизбежным и скорым дембелем Серега решил подготовить нас семерых, осенников 1982 года так, чтобы мы выжили сами и, когда уйдут деды, помогли уцелеть остальным, прибывшим на замену. Для этого он, оставив старослужащих в покое, чему они безмерно обрадовались, и везде таскал нас за собой. А приходилось Сереге несладко: ведь и ротный у нас был залетчиком еще тем. В общем, два сапога - пара. При таком раскладе, известное дело, добра не жди. Мы и не ждали. И в ту колонну половина нашего взвода угодила в боевой дозор.

Три четверти дороги колонна, как правило, идет пешком - опасные участки, мины. Впереди, уступами, движутся саперы; группа номер один - со щупами и легкими миноискателями, снимает противопехотки; вторая - с собаками ищет знаменитые пластиковые "итальянки" (миноискатели их практически не брали - всего грамм металла, какая-то деталь взрывателя) и основная - фугасы.

Страшная вещь эти фугасы. На метр-полтора вкапывается в землю ящик или, еще чаще, мешок взрывчатки. На поверхность пропускаются две тоненькие проволочки от детонатора и батарейки. Потом немудреная система из двух жестяных полосочек и пары спичек. Вот и все! Люди могут годами ходить - не подорвутся, а от танка оставит такое, что и в металлолом не примут. Да еще и коварно как: несколько машин успевают пройти, а на третьей или четвертой фугас срабатывает. Миноискатель, как правило, его не берет, а вот собаки находят. Не всегда, к сожалению.

Последняя, третья группа, так и называлась: "последний звонок" Саперы в этой группе работали с импортными, кажется, ГДРовскими, глубинными, особо чувствительными миноискателями, прослушивали землю на полтора метра. И шли всегда на значительной дистанции друг от друга, чтобы передние не мешали. Саперов подпирали один-два танка, всегда с противоминными тралами. Ну а следом шли уже все остальные подразделения.

Так и ходили пару лет, пока духи не пришли к глубокому умозаключению: если устроить засаду и перестрелять саперов, то колонна останется без прикрытия и можно будет, не теряя людей на обстрелах, обойтись одним минированием. Замысел их удался - четверых солдат саперной роты отправили в госпиталь, двоих навсегда "домой", а очередную колонну довели с целым букетом подрывов.

Вот после того командование и ввело в практику боевые дозоры. Человек десять, след в след, шли метрах в трехстах перед саперами и, проклиная все на свете, смотрели больше себе под ноги, чем по сторонам. А еще дозорам вменили в обязанность на серпантинах и участках, где дорога опиралась на скалы, выискивать бортовые мины - нечто среднее между одноразовым гранатометом и взрывным устройством, игрушка очень дорогая и очень эффективная.

За три недели до начала операции Серега повел нас в саперную роту к матерому прапорщику-подрывнику на инструктаж. И потом водил ежедневно на два часа. Перед самой же операцией невзначай порадовал:

- Мужики! Мы в колонне - первые.

Кто-то поинтересовался:

- Вместо саперов, что ли?

Серега ответил:

- Не вместо, а впереди.

Деды сразу заартачились и начали стонать про дембель и про маму того, кто все это придумал. Серега долго смеялся, а потом, хлопнув в ладоши, сказал:

Ну, хватит, хватит! Что вы ноете? Успокойтесь - "черпаки" пойдут со мной, а вы, доходяги, - с замполитом.

Старички расслабленно выдохнули, да и мы обрадовались - с взводным по ровной дорожке шлепать, да еще летом, да еще и без пристального ока штабных отцов-командиров - чего больше надобно? Да и боевой пыл у нас в самом разгаре: до приказа - год, до дембеля - полтора с хвостиком. Пошли...

* * *

К середине первого дня проскочили точку Карамакар, спешились и потопали ножками. Жара под сорок. Через два часа начисто забыли о бортовых минах, а еще через пару - о минах вообще. До воды бы добраться! Потом вышли из положения - послали гонца к своим машинам. Через час он вернулся весь в пене, пыли и соли. У машин дорвался до воды, а пока до нас добежал, все вышло и высохнуть успело, одна радость - бронежилет изнутри мокрый все еще, распахнулся - продувает. Мы посмеялись и в один присест выхлестали всю принесенную воду. Послали следующего... Пока до "точки" добрались, до меня очередь быть гонцом так и не дошла - какое счастье.

На другой день было полегче - втянулись. Оказалось, что можно и на такой работенке с умом устроиться. Делали так: отрывались на километр-полтора, находили позицию с хорошим обзором, желательно в тени, и садились отдыхать, ждать саперов. Им же доставалось больше всех. Собаки у пацанов, и те к концу дня работать отказывались - морды в сторону воротили, и фляги с хозяйских поясов чуть ли не в наглую сгрызали.

В той колонне все, правда, было как-то подозрительно спокойно. Всего пару раз, через реку, мы заметили наблюдателей. Одного умудрился шлепнуть из автомата метров за семьсот сержант Куделя, единственный из дедулек, захотевший пойти с нами. Остальные исчезли. Разик обстреляли и нас, но как-то лениво, не заводясь и не очень прицельно. Саперы же наши не дремали: сняли несколько мин, и, кажется, фугас.

А за точкой Артедджелау Серега, шутя, подстрелил огромную птицу...

Поджидая саперов, мы в очередной раз залегли в скалах и вдруг видим - то ли орел, то ли гриф идет на посадку прямо на наши позиции. Лежим, смотрим. Метрах в пятидесяти от нас и в нескольких шагах от обрыва орел сел. Серовато-коричневый, шея длинная, почти голая, и очень крупный - мне почему-то казалось, что они значительно меньше. Серега, не долго думая, медленно подтянул автомат, поднял, не спеша прицелился, и попал орлу в шею. Птица дернулась, припала на одну лапу и, как палку, воткнула голову в камни.

Серега заорал:

- Бобер!

Я сорвался и кинулся за добычей.

Недаром говорят - орел гордая птица. Пока я бежал, он с трудом поднял голову, в два приема встал на лапы и, пошатываясь, двинулся к краю обрыва.

Мне, честно говоря, было его откровенно жаль, но охотничий азарт молодого дурака перевесил. Я рванул затвор, вскинул и... не успел, - орел ринулся в пропасть. Добежав до края, я уже ничего не увидел. Может быть, ему удалось встать на крыло и уйти, или, скорее всего, орел предпочел погибнуть в ревущей Кокче, но не дать безмозглой солдатне свернуть себе шею.

На четвертый день мы дошли до точки Третий мост. Утром появились машины кишимского батальона - вышли встречать. Мы вздохнули посвободнее. Теперь на каждом километре можно было разжиться воды у рассыпанных цепью по-над дорогой БМПшек боевого охранения.

* * *

Уже под вечер, когда мы подходили к Кишиму, позади нас тяжко и страшно грохнуло. Можно было вообще в армии не служить, чтобы понять - не мина. Но мы все равно остановились и хорошенько осмотрелись. Серега, немного подумав, скомандовал:

Назад!

И правильно сделал, где подрыв - там и засада; отрываться не резон. Лучше уйти под прикрытие танков.

Мы потрусили назад и увидели жуткое зрелище. Посередине дороги, наискось, стоял развороченный корпус танка. Как издевательство над здравым смыслом на нем выглядели совершенно целые тралы - фугас сработал прямо под днищем. Впрочем, все по правилам: контактные пластины на два-три метра были выдвинуты от заряда, танк наехал передком, а фугас сработал на середине корпуса.

Танковая башня была сорвана и, перевернутая, валялась в десяти шагах от вздутого, покореженного остова. Во время взрыва, и это было видно сразу, сдетонировал находящийся внутри машины боекомплект.

Когда мы подошли, вокруг останков уже стояли саперы, разведчики и одна БМП кишимовцев, находившихся неподалеку в охранении. Собаки поскуливали и тащили поводки прочь, солдаты молчали.

Первый раз в жизни я видел "полный подрыв". Раньше я знал о нем лишь из рассказов стариков, но довелось увидеть и самому. Вместе с другими ребятами взвода я подошел к танку и заглянул в башню. Подошел и Серега.

Как описать увиденное, я не знаю... На краю раззявленной, словно колодец в бездну, башни лежал ошметок черепа, Именно черепа, а не головы, потому что кожа была скальпирована, остатки лицевых мышц сорваны и обуглены, мозги куда-то делись, а кровь, почерневшая от жара, копоти и пыли, на кровь уже не походила. И вот посередине этой черно-бордовой обугленной плошки, останки человека в которой мог рассмотреть разве что профессиональный анатом, горел глаз. Непонятно, каким чудом уцелевший, лишенный привычного обрамления и от этого еще более жуткий, устремленный в никуда, зеленовато-серый, подернутый мутной пеленой мертвый человеческий глаз... правый.

Внутри же танка было во сто крат страшнее...

Но меня от страха не сотрясало, не мутило (это только в бездарном кино случается), я лишь отчетливо в тот момент почувствовал: вот она - смерть! Вот и такой она бывает...

Мы угрюмо закурили, а Серега тут же завелся с лейтенантом, командиром кишимской машины. Начало спора я пропустил. Но потом до моего сознания дошло злобное шипение Сереги:

- Ты, парень, на свою сраку сейчас неприятностей выпросишь! Я - в боевом дозоре, а ты, гуля, в обеспечении. Вот и обеспечивай! Нет - я выйду на "Мимозу", лично ему сейчас подчиняюсь, и ты тогда ляжешь рядом с этими! Понял?! Делай, что сказали, и быстро! - Серега отошел от побелевшего лейтенантика, в бешенстве швырнул початую сигарету в пыль и сразу же закурил новую.

Мы подошли к нему втроем: сержант Куделя, Валерка Доброхвалов и я. Серега еще не остыл:

- Вот гондон! Не хочет трупы забирать!

Мы выпучили глаза:

- Как это?

- А вот так! Говорит, соберите, сложите у дороги и сообщите по связи - кому надо, подъедут, заберут. Подонок! - Серега длинно и грязно выматерился.

Тут появился Шурик Хрипко, он быстро сообразил, что к чему, и сразу предложил:

- А че мы стоим? Пошли, - харю набьем!

Серега взвился пуще прежнего:

- Я тебе сейчас начищу - мама не узнает!

Мы примолкли.

А на машине кишимцев уже началась настоящая битва - решали, кому идти собирать останки танкистов.

Молодой лейтенант, уже хорошо заведенный Серегой, посылал молодого. Остальные солдаты, явно старослужащие, воротили морды в сторону и прятали глаза. Молодой упирался. Тогда осатаневший в конец офицер взревел, выдал серию нечленораздельной похабщины и с нескольких ударов ногами сбил его с брони. Солдатик поднялся с земли. Положил автомат на ребристор и обреченно поплелся к танковой башне. Обошел ее вокруг, примерился, а потом полез внутрь. Мы молчали...

Странно, но я очень хорошо его помню. Маленький, худой, сутуловатый, ноги полусогнуты в коленях - типичная фигурка жалкого чмыря. Лицо узкое, востренькое, посеревшее. Кожа, как плохо промешанное ржаное тесто. Угри... Во всем облике - крик души: "Покою!"

Солдатик копошился внутри несколько минут, потом, выпрямившись, появился над срезом башни и положил нечто на противоположный от обломка черепа край. Вокруг танка стояло человек двадцать, и все почти ощутимо, в голос заскрипели зубами: "Чмо-о!" А Валера не выдержал и полез вытаскивать из вещмешка свою плащ-палатку. Куделя помялся и нехотя протянул :

- Дед потом шкуру спустит...

Но тут вмешался взводный:

- Ладно, Валерка, давай!

Куделя замолчал, кивнул Валерке, и тот пошел к башне.

- На! Не мучайся...

Солдатик поднял очумелый взгляд, кое-как принял плащ-палатку и опять скрылся внутри башни.

Минут двадцать мы стояли и смотрели, как он там возится. Никто не порывался ему помочь. Еще через двадцать минут все было окончено. Экипаж из трех человек, находивщихся в башне, поместился в одну плащ-палатку, механик-водитель - в другую. Крест-накрест связали концы и закинули узлы на кишимскую БМП. Дальше пока не двигались - ждали комполка.

Солдатик отошел в сторонку. Он напоминал временно ожившего мертвеца. Во всем его виде просматривалась какая-то печать безнадежности. Казалось, он уже не принадлежит этому миру; казалось, что он УЖЕ умер. Все смотрели на него, не отводя глаз. И тут Серега вполголоса, почти шепотом, произнес:

Готов пацан!

Мы повернули головы:

- Что?

- Отбегался, говорю...

Это было настолько созвучно моим мыслям, что я почувствовал, как что-то дернулось и сжалось у меня в груди. Я не удержался и переспросил:

- Как это?

Серега вздохнул и нехотя процедил:

- Покойник он! Увидите...

Мы переглянулись, и, я уверен, еще не один из нас внутренне вздрогнул.

Солдатик тем временем отошел от танка, сел на камень и уставился куда-то за реку. Шурик немного помялся, а потом направился к нему и, прикурив, ткнул сигарету. Солдатик не увидел ее. Тогда Шурик легонько тронул его за плечо.

Солдатик повернул голову и встал. Несколько мгновений он непонимающе смотрел на незнакомого, вымученно улыбавшегося бойца. Потом все понял и начал вытирать руки. Сначала он провел ими по бедрам, потом, приседая, от ягодиц до самых сапог. Потом пристально посмотрел на руки, вытер их еще раз о бока и лишь после этого аккуратно взял протянутую сигарету и сел на свой камень.

Кто-то с его машины заржал, но тут же, осекшись, заткнулся.

Вскоре примчался Сидоров. Не спускаясь с КШМки, он мастерски выматерил саперов, танкистов, нас, разведчиков, кишимцев, духов и остальную "безмозглую сволочь". Все стремглав кинулись от него в разные стороны.

А через пару часов подразделения пришли на "точку" Кишим.

* * *

Мы, дозорная группа, были освобождены от всех нарядов и тут же завалились спать на первом попавшемся свободном месте. Встали в полдень. Полк принимал колонну, и нас целых двенадцать часов никто не тревожил. Назад колонна должна была ехать, а не идти пешком: боевое охранение до "точки" Третий мост осталось на участке, и дорога назад обещала быть неопасной. По крайней мере, в нашем сопровождении она не нуждалась.

Серега утром смотался в штабную землянку на совещание, а потом куда-то в глубь колонны. Вернулся он через полчаса расхлыстанный, взъерошенный, с бешеными глазами и разбитым кулаком правой руки. Мы подскочили и ринулись к нему, но нас опередил ротный:

- Куда?! Яп-понский бог!..

Ну, если Пухов помянул страну восходящего солнца, то под руку ему лучше не соваться. Через минуту к ним подошел замполит, и они втроем полезли на командирскую сто сорок первую. Проговорили, наверное, с час. Потом Серега опять куда-то умчался и появился только перед самым отбоем.

Мы несколько раз до этого подходили к Пухову, надеясь узнать, что же там случилось с нашим командиром, но тот в особые разговоры с нами не вступал:

- У него спросите!

Наконец Серега вернулся, подошел к нам и мрачно обвел тяжелым взглядом напряженные наши лица:

- Ночью обстреляли несколько машин охранения... - И после долгой паузы добавил:

- А пацана, того, убили...

Никто из нас не спросил, какого. Лишь кто-то хрипло поинтересовался:

- Как?

- Снайпер... Из Баланджери. Снял с идущей машины. Всего один выстрел, в голову... Они даже останавливаться не стали!

Мы только выдохнули, и опять кто-то спросил:

- Как, не стали?

- А вот так! С-с-суки зловонные... - Серега яростно выругался. - Ладно, отбой... В четыре выходим. До Третьего на машинах, а потом опять - в том же порядке.

Никто сразу не лег. Мы долго обсуждали новость, гадали и так и эдак, а перед тем как "отбиться", втроем подошли к одинокому Сереге. Залезли на броню, угостились "цивильными"... Несколько минут молчали, не решаясь расспрашивать подробности. Серега начал сам:

- И шанса парню не дала! Хлоп, и приехали...

Тут я не вытерпел и спросил о том, что давно уже вертелось на языке:

- Куда попал?

- Куда?! - Серега резко глянул мне в глаза, потом отвернулся и глухо, как будто говорил лишь самому себе, ответил:

- Вошла в затылок... слева, а вышла у переносицы... Глаз выбила... - после этого снова вспомнил обо мне, смерил меня долгим пронзительным взглядом и медленно закончил:

- В правый... Пойди посмотри - у затоки, где санчасть ихняя...

Мы собрались идти втроем, но Валерка вдруг нарушил затянувшееся наше молчание:

- Был и у него шанс!

От неожиданности мы все, как по команде, сели на места, даже Серега.

- Что ты несешь! Какой шанс?!

- Был шанс, - упрямо повторил Валера. - Один... - И резко, немного неестественным голосом, закончил: - Летеху своего на хер послать!

Васильев Алексей Александрович

Розы Асадабада

Вспомнил я случай этот на 8-е марта, когда настоящие мужчины дарят своим подругам цветы и любовь. Впрочем, настоящие мужчины не ограничиваются одним днём в году...

Этот рассказ о букете роз v о букете роз из Асадабада. Я уверен, что, несмотря на все цветы, подареные до или после, этот букет вспоминается, как самый лучший, самый дорогой...

Он был командиром группы, группы спецназа в Асадабаде. Она была медсестрой, обычной медсестрой в афганском госпитале. Представляю ухмылки: "чекистка" v заткнул бы я эти ухмылки, да есть судья, который выше нас, он рассудит.

Он с группой работал в зелёнке, на броне, уже несколько дней, уже пора было на базу, Она ждала его, ждала, надеясь и веря в него...

И наткнулся Он на громадный розовый куст, роз таких не видел Он никогда, ни до, ни после. Розы были срезаны и аккуратно уложены в гильзосборник БМПшки, ибо, как ещё сохранить цветы в целости под сухим и песчаным афганским ветром? Но на обратном пути был бой... Бой недолгий, скоротечный, привычный...

Плевался огнём ПКТ, убедительно постукивала пушка v кто вспомнит о цветах? Всё обошлось, три машины лихо подлетели к части, потерь нет, и слава богу!

Она ждала его... Ждала, зная, что был бой, а Он, как ни в чём не бывало, помахал с брони рукой - Привет ! Нырнул в люк, и достал оттуда остатки букета. Слегка конфузясь, протянул ей колючие веточки с помятыми лепестками v растрясло, мол, по дороге...

Но Она... Она знала, как стучат внутри башни горячие гильзы и откуда эти гильзы берутся... И не было ничего дороже этих колючих веточек... И того, что Он вернулся...

И я знаю, что когда Он приносит Ей цветы, на 8 марта ли, в день рождения... Она вспоминает Розы Асадабада v лучший и самый дорогой букет в её жизни...

Войт Владимир Петрович

Весна 1982 года.

Пришла весна, деревья и кусты покрылись листвой, видимость резко снизилась. Пуштуны перегоняли стада овец через перевал, и как-то утром мы увидели их шатры в долине. Духи тоже пошли через перевалы. Начались активные боевые действия. Батальон охранял дорогу во время движения колон, обычно в дневное время, а ночью роты уходили в засады. Был ещё один вид боевых операций - проверка результатов бомбо-штурмовых ударов с прочесыванием местности.

Бомбо-штурмовой удар состоял обычно в следующем: прилетала пара вертолетов, на один из них сажали "наводчика", который указывал цель. Каждый бросал, как правило, две бомбы, затем роты выдвигались к месту бомбометания, если это было возможно. "Наводчиками" были местные жители. Их обычно тайно, вечером, переправляли к нам в расположение. Командир батальона почему-то всегда размещал их на ночь у меня в медпункте. Обычно я спрашивал у них, есть ли оружие (туфам, туфанча аст?), у них, как правило, огнестрельного оружия не было, но как-то один достал из кармана шелковый шнур, о предназначении которого я сразу догадался. Моя кровать было прямо в медпункте, тут же спал санинструктор. Когда ночевали "наводчики" я, естественно, уходил в расположение рот в кубрики офицеров. Все знали, если я прихожу на ночевку, то ночью или наутро будет боевая операция.

Менялись солдаты, менялись офицеры. Кто-то убывал в Союз по плану, кто-то по болезни или ранению. За время моей службы сменилось четыре командира батальона и множество офицеров. Когда прибывали молодые офицеры без боевого опыта, это, как правило, сильно осложняло обстановку.

Как-то спланировали операцию под условным названием "Захват главаря". Предполагалось захватить командира одного из отрядов мятежников.

Горела керосиновая лампа, на карте зам. начальника штаба вырисовывал ход операции, я ждал указаний. На меня в итоге обратили внимание. Новый комбат Репко, упорно думая, куда меня определить, вдруг приказал мне выдвигаться в группе захвата. Про себя я решил, что мне пора писать завещание. Вернулся в медицинский пункт и начал готовиться к операции. Тут дверь открылась, появился опытный начальник штаба Барышников. Он, смеясь, сделал коррекцию в моей участи, определив мое место в бронегруппе батальона.

Ночью мы долго ехали, добрались до места без приключений. Роты зашли в кишлак искать "главаря" и его сообщников. Естественно в итоге никого не поймали, так как все, вероятно, попрятались в "кяризах" - подземных колодцах с ходами сообщений. Можно сказать, что вся территория Афганистана изрыта за многие века. В каждом доме колодец, от колодца к колодцу идут ходы сообщений, по которым свободно могут перемещаться люди. В некоторых колодцах даже нет воды.

Новый комбат решил сам пройтись по кишлаку, хотел даже позвать меня за компанию, я вежливо отказался, он не настаивал. Опытные мужики смотрели на его дурную инициативу весьма скептически. Такие прогулки к добру обычно не приводили. Царандоевцы отловили в итоге всю семью "главаря" и забрали их в заложники. Их посадили на один из наших БТРов. И мы двинулись обратно в батальон. Тут и началось звуковое сопровождение.

Душманы повыскакивали из своих нор и открыли огонь из стрелкового оружия по нашей колонне, по БТРу, где сидели заложники, не стреляли. Я услышал удары пуль по броне и моей машины. Солдаты вели огонь из автоматов через амбразуры. Когда мы прибыли на место дислокации, то на моторной части впереди идущего танка я увидел множество мин, снятых саперами. Потерь в этот раз не было.

Но не всегда было так хорошо. На одной из операций батальон разделился на две части: роты и артиллеристы с бронегруппой. Операция началась ночью. Окружили с двух сторон один кишлак. Я находился вместе с комбатом. На засаду, организованную нами, вышло два душмана. Они были застрелены из автомата оснащенного прибором бесшумной стрельбы. Комбат велел мне осмотреть тела убитых. Одному пуля попала в голову, другому в сердце. После осмотра тела закопали.

А во время движения артиллеристов к месту развертывания, Урал, загруженный снарядами с прицепленной гаубицей, с расчетом, сидящим в кузове, с двумя офицерами и прапорщиком подорвались на фугасе. Как выяснилось потом, в живых остался только один солдат... Урал размазало по дороге, ствол гаубицы деформировало ударной волной. В этот момент мы с комбатом находились по другую сторону "зеленки". Он принял решение пройти напрямую, через "зеленку" к месту подрыва. Комбат, командир девятой роты, какой-то офицер, прикрепленный к нам из бригады, я и четверо солдат двинулись через кишлак. Только мы в него зашли, наш боец замечает бегущего мужика, по которому открыли огонь. В него не попали, но он, поскользнувшись на глинистом берегу речки, упал. Два солдата нагнали его и взяли в плен. Буквально метров через пятьдесят мы вышил на группу душманов, которые готовились к обороне: рыли окопы. Они ничего не успели сделать, и также были пленены. Из-за угла дома выскочило ещё два душмана и попытались нас обстрелять, но наш солдат сразу же положил одного насмерть, второго ранил в живот. Командир девятой роты добил его выстрелом в голову. Тут я впервые вблизи увидел эффект попадания пули калибра 5,45 в голову - после таких ранений выжить невозможно. Потом снова появились душманы, они старались вести огонь из-за укрытия. Стреляли из автоматов, в том числе и из ППШ. Мы прыгнули в канаву вместе с пленными. Стало понятно, что идти вперёд нельзя, мы углубились в кишлак всего на триста метров, а столько приключений получили себе на задницу. Было решено вернуться к бронегруппе. По нам уже не стреляли, видимо боялись попасть в своих. И тут вдруг появились женщины, по всей вероятности в наших руках были их мужики.

Больше никто никого в этот день не убивал.

Волков Николай Владимирович

Военный разведчик рассказывает

Военный разведчик рассказывает.

( Фамилия имя и все данные о разведчике изменены по понятным, думаю всем, причинам.)

Это не вымысел, не фантазия, а реальные события, которые происходили во время войны в Афганистане.

Расчувствовавшийся Брежнев, звучно причмокивая губами, сердечно благодарил Афганскую делегацию,наградившую его высшим орденом "Солнце Афганистана". А там за речкой, среди горных цепей, наши солдаты и офицеры от злости скрежетали зубами. Военный разведчик рассказывает о тех памятных событиях.

- Валерий Наджиевич, (назовём его так) на память приходит старинная поговорка о доле ратников: или грудь в крестах или голова в кустах. Понятно что, отправляясь на задание, вы понимали свою участь: могли не вернуться назад...

- Банально не хочу отвечать: я выполнял задание Родины. Это и так понятно. Силой туда ни кто не отправлял. Самое трудное было проститься с родителями. Отец-фронтовик обнял и сказал: "Ступай". А мать? Ох... Её сейчас нет в живых. А тогда, перед убытием в Афганистан, наговорил ей что за время нахождения Ограниченного контингента я буду сидеть в штабе переводчиком. Мать выслушала и сказала: "И цветы будешь поливать и загорать на южном солнце". Сердце сдавило так, что дышать стало трудно. На сколько затянется моя командировка? На год? два? три? Никакой весточки родителям я не смогу передать. Молчание в шесть лет подорвало здоровье матери.

Нас там, конечно, не встречали танцами, цветами, виноградом, как пытались преподнести разворачивающиеся действия Политбюро, Центральный Комитет, средства массовой информации. Три попытки англичан подчинить непокорных горцев оборачивались для них трагедией: в живых оставались единицы. Мы же полезли с призывом-причмокиванием незабвенного Брежнева: " Поможем нашему соседу-другу!" А у друга ещё со времён Надир-хана идут кровавые междоусобные разборки.

Не поделили земли, полезные ископаемые.

Когда-то наш посол Виткевич, прибыв в Афганистан, впервые увидел коричнево-бордовый плод со сморщённой кожурой. Разрезали его. Посланник Советского Союза увидел множество плотно прижатых друг к другу рубиновых зёрен, разделённых то белой плёнкой, то кожицей потвёрже. Виткевичу разъяснили: это мы, горцы. В ущельях, долинах, среди горных хребтов и цепей-перепонок живут племена: таджики, гильзаи, африды, вардаки, пуштуны. И всегда они воюют между собой. ЦРУ США прекрасно знало о противоречиях между племенами и максимально их использовало против Советских войск.

- Валерий Наджиевич, как вам удалось внедриться в лагерь боевиков?

- Надо сказать, что многие афганские военные были против ввода наших войск, против политики "красного" Бабрака Кармаля, человека безвольного, слабохарактерного, сильно поддававшего. Тараки - "изумрудно-зелёная корона афганского народа", как его называли, задушили, а народ чтил его как умного политика, как поэта, учителя. Восставали целые полки, батальоны. Горными тропами они с оружием переходили на сторону Пакистана, пополняя ряды мятежников. Я тоже стал "мятежником". Сделал на груди татуировку, как другие. Спецслужбы Афганистана, а многие их сотрудники, окончившие Советские учебные заведения, истинно верили и доверяли Советскому Союзу, согласованно работали с нашей разведслужбой. Они и помогли пробраться в стан моджахедов.

- А какую татуировку вы сделали?

- Выколол строки из Корана: "Аллах любит тех, которые сражаются на его пути рядом, как будто они плотное здание" 9сура 61, аят4) и "Мы приготовили для не верных цепи, узы и огнь" (сура76,аят4). Нашему примеру следовали многие в лагере.

- Татуировка сохранилась?

- Вывел как только вернулся в Союз.

- Как вам там жилось?

- Хреново.Вырывали землянки, накрывали брезентом. Четыре железные кровати, в углу что-то вроди нашей "буржуйки". Пища была скудной: лепёшки, изюм, чай из верблюжьей колючки, кстати, очень утоляет жажду. На изюм я сейчас смотреть не могу. Радиоприёмники, телевизоры отсутствовали. Пять раз в неделю намаз. Свободного времени почти не было. Муштра, муштра и ещё раз муштра. Мы были червями. Диким племенем. Так на нас смотрели американские спецы.

- И какими были ваши первые сообщения, помните?

- Передал информацию через связника пуштуна, жена и дети которого уже находились в Советском Союзе. Первая информация такого содержания: в уезд Шакарда провинции Кабул для отрыда "Исламская партия Афганистана" отрядом в 150 человек доставлена крупная партия оружия и боеприпасов, в том числе 2 ракетных комплекса "Стингер", 3 ракетные пусковые установки, около 400 реактивных снарядов.

- У вас названия, цифры как от зубов отскакивают, хотя прошло столько времени?

- На то она и первая информация. А вообще в разведке без памяти делать нечего.

- А чему вас учили американские агенты-инструкторы?

- Как пользоваться пластитом-взрывчатым веществом, в полтора раза превышающим мощность тротила, устанавливать дистанционное управление, рукопашному бою, ведению разведки в горах, работе на рации, совершению диверсий, была физическая подготовка. Занимались до седьмого пота.

- А как насчёт интимной жизни?

- На востоке свои порядки. Жизнь боевиков проходила в сплошных походах. Природа, конечно требовала своего. Война соединила боевиков. Многие в лагере жили парами. Причём между "супругами" была такая любовь и преданность, что им могли бы позавидовать разнополые пары. Между прочим, американские агенты тоже увлекались молоденькими моджахедами. Лейтенант Роджер просто в зверя превратился, ни кого к себе не подпускал, когда узнал о гибели Мазара, с которым он был в интимных отношениях.

- Что, к женщинам вообще доступа не было?

- Был. Привозили одинадцати-тринадцатилетних женщин. Бледные, как поганки, худые. Они пропускали по пять-шесть боевиков, американцев. Так зарабатывались деньги на жизнь многодетных семей.

- Откуда поступало оружие?

- Главная "дойная корова" - Штаты. Англия не отставала. В Английском Манчестере находилась фирма-убийца "Интерармс" - десять этажей огромного складского здания, забитого вооружением. Отсюда ЦРУ направляло оружие в Пакистан для Афганских моджахедов. На географической карте с трудом разыщешь маленькое государство Бахрейн, но и оно шпиговало боевиков смертоносной начинкой, долларами. Одним словом, оружейная река в Пакистан текла не "пересыхая"

- Моджахедам за службу положено было вознаграждение?

- Среди боевиков царствовал дух безропотной покорности : ни кому не хотелось быть отвращённым от Аллаха. Это страшное наказание, которое могло случиться в жизни верующего мусульманина. Прежде чем получить в руки автомат, гранаты, сын божий благословлялся на беспощадное ведение войны. Краем своего царада - покрывала - мулла трижды прикасался к душману и хлопал ладонью по плечу. Эта "божественная" процедура развязывала руки боевикам. Люди отправлялись в бой, чтобы "утвердить в подлунном мире справедливость". Цена врага ислама имела определённую таксу. Что бы представить вещественные доказательства почитания Аллаха и выполнения его всевышней воли, боевики приносили в лагерь уши, носы, губы. Особая охота велась на Советских солдат и офицеров. Потому чтодва-три выхода делали нищего, забитого горца богатым. Американцы не скупились.

- Раз мулла касался и вас, благословлял на бой против "шурави", значит, вы ходили на задания и стреляли. По солдатам так называемой афганской армии! А что представляла афганская армия, известно. В форме их солдат часто действовали Советские солдаты и падали от пуль "духов", в том числе и от ваших. Не могли же вы в ствол вставить цветок?

- Да после шести месяцев подготовки я выполнял задания. Но в мою задачу входило устройство тайников с оружием, химбоеприпасами, пропагандистской литературой, оборудованием тюрем, разведка маршрутов для караванов с оружием.

- Устраивали тайники, чтобы потом передать их координаты нашим?

- А для чего же меня туда послали?

- Но ведь большинство складов охранялись, подступы к ним минировались?

- Многие приходилось нашим брать кровью. Мне, например, известно, что при взятии одного склада, а там находилось пять тонн взрывчатки, душманы с гор расстреляли целую мотострелковую роту. Семьдесят трупов сбросили в речку. Раненных добивали с берега. Страшная трагедия! Ещё страшнее другая сторона медали. Труппы остались "бесхозными". Пухлым генералам было не до них. Сбивают "духи" наш самолёт, а он забит коврами, серебряными сервизами, дублёнками, парфюмерией. Для трупов места не находилось. Больно вспоминать.

- Валерий Наджиевич, как наши ребята вели в душманском плену?

- Одни принимали смерть, другие зубрили Коран, клялись на нём убивать везде "шурави". Такими руководила смерть, ведь в наших подразделениях в Афганистане царили звериные законы. "Старики"-сержанты проигрывали друг другу молодых солдат, то есть из чьёго отделения "молокососы" должны прочёсывать "зелёнку", кто должен послать в кишлак "соловья" за виноградом, курами. Дедовщина не мало ребят погубила. А ещё помню полковника. Добровольно перелетел к боевикам. Он убил четырёх членов экипажа что бы присвоить доллары, предназначенные для резидентуры. Полковника прибрали к рукам американцы. Он стал "парашником" выступал по радио призывал по радио сдаваться в плен моджахедам.

- И поведение другого бойца. Маленький, щупленький пехотинец из под Смоленска ткнул пальцем в глаза моджахеду, пытавшему его. Зверские издевательства продолжались. И что вы думаете? Мальчишка дал дёру! И моджахеды не достали его. Для меня это были счастливые минуты.

- А самый памятный случай из вашей Афганской биографии?

- Запомнился Асеф Масуд, человек, люто ненавидевший новую власть. Не было такого оружия которым бы не владел мулла. Из автомата, безоткатного оружия и даже танка стрелял отменно. Он задушил свою жену, старика-тестя за то, что позволили бежать их брату и сыну. Как душил, видела их первый первенец - единственная дочь Агама. Она возненавидела Масуда. Мулла вкладывал в ладони Агамы золото, только бы она ушла с ним в горы. Девочка плюнула отцу в лицо. "В пропасть её !"- загудел главарь. Наёмники, чьи руки по локоть замараны людской кровью, оцепенели от услышанной команды, не могли поверить в её реальность. Тогда у рядом стоящего мятежника Масуд вырвал автомат Калашникова, передёрнул затворную раму и нажал на спусковой крючёк, и девочка упала в пропасть. В ту ночь кричала сова. Потом Асеф Масуд в составе делегации "Братья-мусульмане" ездил в США и выступал в сенате о нарушениях прав человека в Афганистане, зверствах чинимых Советскими войсками.

- А были у моджахедов тюрьмы?

- Да у "духов" были тюрьмы. Они представляли собой гроты. Туда доставляли Советских солдат и офицеров, военнослужащих Афганской Армии, работников поддерживающих Кабул. Держали для обмена пленными, выкупа. "Неверных" приковывали цепями к стене. Если "духи" спешили, то перерезали жертвам горло, если нет - пленные умирали мучительной смертью. В одной из таких тюрем перерезали горло сорока Афганским военнослужащим.

- Босиком по лезвию бритвы - так можно охарактеризовать работу разведчика в стане врага. Валерий Наджибович, знаю, что в той Советско-Афганской компании вы были ранены?

-- Ночью нарвался на мину-растяжку. Моджахеды отстреливались, а я заполз в расщелину и вход заложил камнями. В нескольких метрах от меня пробежали мотострелки : "Бля... их душу в гроб!" Чуть не закричал: "Ребята!" Но мне ничего не оставалось делать, как лежать, стиснув зубы, а затем пробираться к "своим" в "свой" боевой лагерь. Надо было дальше выполнять задание. Тот, у кого я брал интервью, просил не указывать фамилию, думаю всем понятно по каким причинам.

Воронин Анатолий Яковлевич

Мандарины

Славка был героем, в полном смысле этого слова. Грудь его парадного кителя, аккуратно уложенного в дембельский чемодан, украшал орден "Красной звезды" и две медали "За отвагу". Такими наградами в Афгане не каждый офицер мог похвастаться. А Славка был всего лишь сержантом.

Когда в штабе оформляли представление на очередную награду, случилось непредвиденное обстоятельство. Из Кабула прилетел генерал армии Варенников. После раздачи дежурных кнутов и пряников, генерал изъявил желание ознакомиться с наградными представлениями на вновь испеченных претендентов. Когда дошла очередь до Славкиной индульгенции, брови у генерала поползли вверх. Он вызвал к себе командира батальона, непосредственного Славкиного начальника, и потребовал от него обстоятельного доклада.

А докладывать, в принципе-то, было нечего. Всё, что было написано в представлении на Славку, соответствовало действительности.

Да, это правда, что только за последние полгода он, лично обезвредил 120 фугасов, противотанковых и противопехотных мин. Считай, что спас он от неминуемой смерти, как минимум около батальона советских солдат. И это только в пересчете на живую силу. А сколько техники взлетело бы на воздух, не обнаружив Славка вовремя эти самые фугасы и мины? Страшно даже подумать.

Генерал еще раз перечитал наградной, после чего риторически изрек:

- Это настоящий герой. И награды он достоин, соответствующей. Скорректируйте текст наградного листа, а я сделаю все от меня зависящее, чтобы награда нашла героя. Послезавтра я улетаю в Кабул, так что поторопитесь с подготовкой необходимого пакета документов на всех награждаемых, в том числе и этого героического сержанта.

В этот же день саперный взвод, да что там взвод, - вся Бригада гудела от этой новости.

Ну, ни фига себе! Это что же выходит, Славке Героя дадут? Вот это, да! Какому-то сержанту - и Героя! Да еще, при жизни.

Славка дурел от внимания, оказываемого ему в этот день со всех сторон. Награды еще нет, а все сослуживцы общаются с ним, как с уже состоявшимся Героем Советского Союза.

Уж кто-кто, а военный люд знает, что значит слово, сказанное высоким военным чином. Это звучит как приказ к немедленному действию, и никто не вправе его оспаривать.

В этот же день Славку вызвали в штаб Бригады для оформления необходимых документов. Анкету на себя самого и автобиографию переписывать пришлось трижды, аккуратно выводя каждую букву. Между делом ответил на кучу наводящих вопросов, в том числе и дурацких, которые задавали ему различные военные чины, о существовании коих он даже и не догадывался. В довершение всему Славка сбегал в свою роту и, облаченный в подготовленный к дембелю парадный мундир, был сфотографирован военным корреспондентом газеты "Красная Звезда", прилетевшим из Кабула одним "бортом" с Варенниковым. Для чего понадобилась фотография, Славка так и не понял. Может для заметки в газету?

Из штаба Славка вернулся в свой взвод уже перед самым ужином.

А там, его ждала новость совершенно иного характера.

Командир отдельного взвода саперов капитан Скворцов пригласил Славку к себе в "бочку", где под большим секретом выдал информацию, суть которой заключалась в том, что завтра взвод будет выполнять очень ответственное задание.

Генерал Варенников в десять часов утра должен встречаться в Кандагаре с представителями провинциальной власти, где будут обсуждаться очень серьезные вопросы. В том числе, касающиеся предстоящего вывода ограниченного контингента из провинции. С этой целью он, в принципе, и прилетел в Кандагар.

Обеспечение безопасности на время передвижения генерала из аэропорта до города и по самому Кандагару возложено на десантуру и спецназовцев. А за мероприятия, связанные с подготовкой к проведению саперных работ по пути следования генерала, ответственность несет капитан Скворцов. В частности, ему поручено сформировать и проинструктировать группу опытных саперов.

Поскольку задание очень ответственное, капитан принял решение, что эту группу возглавит свежеиспеченный "крестник" генерала, то есть - Славка.

Славке ничего не оставалось, как только поблагодарить своего командира за оказанное высокое доверие, и приступить к формированию группы. Он не стал особо мудрствовать, и включил в неё четырех бойцов из своего отделения, на которых мог полностью положиться.

Рано утром, пять саперов со всеми своими причиндалами, оседлав ротный БТР, тронулись в путь. Колонна выдвигающейся группы сопровождения была усилена двумя танками и тремя БМПэшками. Если раньше сопровождение обеспечивалось лишь силами экипажей бронемашин, то на этот раз в "нагрузку" была придана аж целая рота десантников 1-го ДШБ.

Обвешанная автоматами, пулеметами, "Мухами" и "Шмелями" десантура гроздьями повисла на "броне". Те, кому не хватило места на БТРах и БМПэшках, пристроились на танках. Один десантник лихо оседлал ствол танкового орудия.

Первые семь километров пути проехали без остановок. Этот участок дороги, примыкавший непосредственно к аэропорту, и являвшийся зоной ответственности батальона сопровождения грузов, охранялся наиболее тщательно. Ко всему прочему, "духам" на этом участке дороги очень сложно было подойти к ней не замеченными. Прилегавшая к дороге полупустыня выдавала наблюдателям любого человека, который пытался к ней приблизиться.

А вот за перевалом, располагавшимся после моста "Пули Тарнак", от "духов" можно было ожидать любого сюрприза. Несколько километров дорога проходила через заболоченную низину, превращавшуюся в зимнее время года в море разливанное. Заросли камыша, вплотную подступавшие к дороге, создавали "духам" идеальные условия для её минирования и обстрела передвигавшихся по ней советских автомашин и бронетехники.

За полтора года службы в Афгане Славка досконально изучил специфику ведения "духами" минной войны против шурави, и был в этом вопросе большим профи. По внешним, ничего не значащим признакам он, не слезая с брони, мог безошибочно определить место закладки фугаса или противотанковой мины. Но на этом опасном участке дороги одной его интуиции было недостаточно. Нужно было прощупать каждый дециметр дорожного полотна в тех местах, где оно до этого подвергалось разрушению, внимательно осмотреть всю поверхность дороги с целью обнаружения предметов, чье присутствие могло вызвать подозрение.

Моджахеды - народ дюже изобретательный. Чего они только не придумывают, для того чтобы сбить с толку саперов. И поэтому, самое главное для сапера, осматривающего предполагаемое место закладки фугасов и мин, - не упустить ни малейшей детали, которая свидетельствовала бы об их наличии. Держать в памяти все предыдущие места минирования, пальцами ощущать поведение щупа, входящего вглубь каменистого грунта, боковым зрением наблюдать за окружающей обстановкой, с тем чтобы не нарваться на засаду, - это только незначительная часть навыков, которыми должен был владеть опытный сапер.

Когда Славка заканчивал учебку, к ним приехал отставной прапорщик. У него не было кисти правой руки и правого глаза, а все лицо было исковеркано мелкими шрамами. Прапорщик почти два года отпахал в Афгане, и ему было, что рассказать о том, как тамошние душманы ведут минную войну против советских войск.

Прапорщик очень долго рассказывал курсантам о своих похождениях, в деталях живописуя отдельные моменты из своей саперной практики. А под конец, обращаясь ко всем слушателям, спросил:

- Кто мне скажет, какой главной заповеди должен придерживаться сапер, находящийся на территории Афганистана?

Ответы звучали разные. От "Сапер ошибается только раз", до "Сапер - Бог инженерных войск".

Прапорщик морщился при каждом ответе, и мотал головой, давая понять, что всё это не то. Выслушав последний "шедевр" салабонской мысли, он многозначительно изрек:

- Самая главная заповедь сапера заключается в том, что он не должен трогать того, чего сам никогда не клал.

На вопросительно-недоуменные взгляды курсантов, он выразительно поднял вверх культю своей правой руки:

- Кто эту заповедь забудет, тот получит вот это. Если повезет, конечно. Ну, а если не повезет, вернется домой "грузом двести", в казенном цинковом гробу.

Потом он рассказал притихшим курсантам о том, как сам лоханулся накануне своего возвращения из Афгана.

Вместе с гэбэшным советником и несколькими хадовцами зачищал он тогда один дом на окраине Кабула. Была информация, что владелец дома, арестованный накануне хадовцами, причастен к ряду диверсий в Кабуле. На оперативную группу возлагалась задача обнаружить хоть что-нибудь, что имело бы отношение к диверсионной деятельности задержанного. Облазили все закоулки в доме, но ничего путного так и не нашли. Когда собрались уже уходить, прапор случайно бросил взгляд на выступ, нависающий внутри дома над входной дверью. Подняв руку, он осторожно провел ею по выступу. Там что-то лежало. Прапор подтащил к двери небольшую лавку, и влез на неё. На выступе он увидел свернутый вчетверо лист бумаги, поверх которого лежала толстая перьевая авторучка.

И что дернуло его взять эту авторучку в руку?

Как только он попытался снять с неё колпачок, раздался взрыв. Уже потом, в госпитале, придя в сознание после перенесенной операции, он понял, что нарвался на хитроумную мину-ловушку...

Славка издали заметил, что на дороге что-то лежит. Продолжая шарить щупом, он не выпускал из виду этот предмет, оказавшийся в такую рань на дороге. С каждым Славкикым шагом навстречу этому предмету, тот начинал принимать вполне понятные очертания.

Это был деревянный ящик, доверху наполненный мандаринами. По всей видимости, ящик с фруктами упал с проезжавшей афганской бурбухайки. При падении и ударе о бетонное полотно дороги боковая стенка ящика сломалась, и несколько краснощеких мандаринов вывалилось на землю.

Независимо от желания самого Славки, его мозг автоматически начал анализировать увиденное. Так, дорога. Ящик лежал на той части бетонки, которая была не тронута войной. Стало быть, под ящиком фугас невозможно закопать. Засунуть взрывное устройство в ящик с мандаринами тоже проблематично. Да и не видно было в нем ничего, кроме мандаринов. Неужели действительно какой-то бабай-раздолбай потерял аж целый ящик фруктов. Тем хуже для него.

Славкины размышления прервал подошедший десантник.

- Ну чё, бача, можно бабайские мандарины хавать?

Славка узнал его. Это был тот самый десантник, что сидел на пушке танка, возглавлявшего колонну сопровождения.

Не дожидаясь от Славки ответа, десантник поднял с земли мандарин, и в мгновение ока содрал с него шкурку. Славка даже не успел напомнить ему, что мандарин может быть просто-напросто отравленным, как цитрус уже перекочевал в рот лихого десантника.

Хрум-хрум, чавк-чавк, и нет пахучего мандарина.

- М-м, - зажмурившись, промычал десантник, - лепота!

Повернувшись к Славке, тоном, не терпящим возражений, произнес:

- Ну чё, бача, - проверено, мин нет? Можно забирать бабайский бакшиш?

Славка еще не сделал никаких выводов. Что-то его смутно беспокоило. Во всей этой истории с ящиком было что-то такое, что подспудно вызывало тревогу. Но что именно, он никак не мог сообразить. Дорога вроде целая. Есть только небольшая трещина в бетонке, которая протянулась поперек дороги, аккурат под ящиком. Но трещина узкая, да к тому же забита грязью. Никаких проводов к ящику не идет. Славка на всякий случай сунул щупом в обочину дороги. Грунт твердый. Щуп, чиркнув по поверхности, не смог углубиться в него и на сантиметр. Стало быть, грунт слежавшийся, и нет там никакого фугаса.

- Береженого - Бог бережет, - произнес Славка дежурную фразу и, сняв с пояса "кошку", начал разматывать шнур.

- Да иди ты со своим Богом, к чертям собачьим! Перестраховщик хренов! Буду я ещё из-за тебя потом мандарины по всей дороге собирать. Ага, держи карман шире.

С этими словами, десантник резко наклонился, и ловким движением схватил трофейный ящик своими загребущими ручищами.

Трещина! Тре-е-ещина! Вот что не вписывалось в эту цепочку закономерностей и случайностей. Перед глазами Славки почему-то мелькнуло лицо того самого прапора с культёй, а в уши громким эхом ударила сказанная им тогда фраза о самой главной заповеди сапера.

Но это были уже не слова прапора.

Это был взрыв.

Славка взрыва не слышал. Просто яркое солнце вдруг с грохотом вспыхнуло перед его глазами, и больше - ничего.

Ничего не осталось, ни от Славки, ни от того лихого десантника.

В цинковый гроб, полетевший на Славкину родину, наложили для веса камней, предварительно завернув их в старую армейскую робу, с тем, чтобы не гремели они о жестяной корпус гроба. Награды сложили в кулек и вручили его старлею сопровождавшему этот скорбный "груз двести".

Уже позже, через работавших в бандах агентов Царандоя, стало известно, что "духи" давно точили на Славку зуб, и весьма обстоятельно подготовили фугас, приспособив для этого неразорвавшуюся стокилограммовую авиабомбу. Эту бомбу "духи" закопали в обочину еще за месяц до того, как произошло это событие. А когда засевший в губернаторстве предатель, сообщил "духам" о дате посещения города Варенниковым, они точно вычислили, что зачистку дороги будет проводить именно Славка.

Через пару недель царандоевские советники получили оперативную информацию о той самой банде, что была повинна в Славкиной смерти, и по кишлаку, где скрывались бандиты, был нанесен массированный бомбоштурмовой удар. Ни один "дух" не ушел от справедливого возмездия.

Вскоре началась суматоха, связанная с выводом советских войск из зоны "Юг", и Кандагарская Бригада, вернувшаяся в Союз одной из первых, прекратила свое дальнейшее существование. Так же как потом и вся Сороковая Армия.

Нашла ли награда героя, никто так и не узнал. Может быть и нашла.

Но в списке Героев Советского Союза, Славкина фамилия так и не появилась.

Гирченко Юрий Викторович

От Кушки до Памира

За всю историю Российской империи самым, относительно, спокойным временем считается период правления императора Александра Третьего с 1881 г. - по 1894 г.

И действительно, за период царствования этого императора не было революций, восстаний, природных катаклизмов и войн. Внешняя политика России при Александре Третьем в основном направлялась самим царём и отличалась прагматизмом, стремлением уберечь страну от втягивания в международные конфликты. Именно поэтому царя называли ''миротворцем''.

Хотя, всё-таки был один общепризнанный вооружённый конфликт, о котором до революции 1917-го года говорили с гордостью, а после неё - лишь, вскользь упоминали. Произошло это в 1885-м году на границе с Афганистаном. Войска Абдуррахман-хана, подстрекаемые англичанами, захватили туркменский стратегически важный пункт Акрабат, который являлся узлом горных дорог. А затем, заняли пост Таш-Кепри на реке Кушке. Это было непростительной и, достаточно неожиданной выходкой, так как Российская империя старалась поддерживать добрососедские отношения с эмиром Афганистана.

Для оказания отпора захватчикам начальник Закаспийской области генерал-лейтенант А.В. Комаров сформировал специальный Мургабский отряд, численностью 1800 человек. В этот отряд входило 8 рот пехоты, 3 сотни казаков, 1 сотня конных туркмен, сапёрная команда и 4 горные пушки с расчётами.

8 марта 1885-го года Мургабский отряд перешёл в Аймак-Джаар и 13 марта в походном порядке подошёл к Каш-Кепри. Здесь, на бугре Кизиль-тепе, находился русский передовой пост из 30 человек.

В пяти километрах от русского отряда располагались позиции афганцев, у которых было 2500 всадников, 1500 человек пехоты и 8 пушек.

Генерал Комаров попытался договориться с афганцами и, находившимся при афганском войске, британским капитаном Иетта, но из этого ничего не вышло. Попытки миротворчества русского генерала афганцы расценили как проявление слабости. Они не только укрепили свои позиции, но и принялись выставлять свои посты вокруг расположения русского отряда.

Исчерпав все возможности решить вопросы мирным путём, 18 марта 1885-го года в 5 часов утра русские части двинулись на афганцев. Они подошли примерно на пятьсот метров к неприятелю и остановились.... Афганцы первыми открыли огонь. С криками ''Алла!!!'' в атаку рванулась конница.... Русские открыли по ним интенсивный огонь из ружей и пушек, а затем перешли в контратаку.

Английские офицеры тут же бежали в Герат, совместно со всей своей свитой и солдатами.... За ними бросились бежать и афганцы.

Генерал Комаров запретил своей кавалерии преследовать бегущих афганцев, потому как цель была достигнута, и в планы России не входил окончательный разрыв с эмиром Абдуррахман-ханом. В результате боя афганцы потеряли более 500 человек убитыми, около 400 ранеными и 24 человека были взяты в плен. Трофеями русских стали 2 афганских знамени, 70 верблюдов и все 8 пушек противника. Потери русских составили убитыми - 9 человек, и 45 ранеными и контужеными.

За победу на Кушке император Александр Третий наградил генерал-лейтенанта А.В. Комарова золотой шпагой украшенной бриллиантами, офицеры отряда получили ордена св. Анны 3-й и 4-й степени, а отличившиеся младшие чины и казаки - медали ''За храбрость'' и ''За усердие''.

В 1886-м году эмир Афганистана Абдуррахман-хан вручил всем воинам отряда генерала Комарова специально отчеканенную медаль, которая носила название ''Защитникам крепости Кушка 1885 г.''

Вот, собственно и всё. На этом, согласно мнениям историков, все конфликты и боевые действия в период правления царя-миротворца полностью исчерпаны.

Однако, почему-то забыт ещё один эпизод истории.

С 1890-го года Российская империя стала предпринимать активные действия по укреплению своего положения на Памире. Подтолкнула к таким действиям Александра Третьего создавшаяся политическая обстановка. Владеть Памиром, в то время, хотели и англичане, посылавшие туда с начала 80-х годов 19-го века своих эмиссаров и разведчиков, и китайцы, выставившие свои посты в долинах озёр Рангкуль и Яшилькуль. Афганский эмир тоже не остался в стороне, и в 1889-м году ввёл свои войска к Яшилькулю, оттеснив китайцев с незначительными боями к Рангкулю. В 1890-м году в Кашгар из Индии прибыла английская миссия для секретных переговоров с китайскими властями о разделе Памира. И поэтому, Александр Третий приказал немедленно занять Памир.

Для выполнения этого плана в Маргилане был сформирован специальный отряд из добровольцев туркменских линейных батальонов и Оренбургского полка под командованием полковника Ионова. В отряде этом было 8 офицеров, 90 нижних чинов и 24 казака. Ионову была поставлена задача: прекратить ''своеволие'' афганцев и китайцев на Памире, указав Китаю и Афганистану на принадлежность его России.

10 июля 1890-го года отряд двинулся в путь через различные урочища, перевалы, по реке Акбайтал, по долинам рек Оксу, Аличур, и далее..., производя рекогносцировки и изучая районы. 25 июля у перевала Беик русские арестовали английского лейтенанта Девидсона и отправили его под конвоем в Маргелан. 27 июля у Базаи-Гумбеза был арестован английский капитан Юнгхесбенд, с которого полковник Ионов взял письменное обязательство покинуть Памир и более тут не появляться.

Во время своего движения отряд расставлял пограничные знаки принадлежности данной территории к Российской империи. Полковник Ионов лично утверждал беков, и те, в свою очередь, с почтением относились к русским. Завершив намеченные мероприятия, 11 августа 1890-го года отряд двинулся в обратный путь в город Ош.

После ухода русского отряда, уже с ноября 1890-го года китайцы опять начали хозяйничать в долинах рек Оксу и Аличур. А с 1891-го года и афганцы присоединились к этому делу.

Всё это вынудило туркестанскую администрацию в 1892-м году опять отправить на Памир уже значительно увеличенный отряд добровольцев полковника Ионова. В его состав входили 4 пехотные роты, 3 сотни казаков, 2 горных орудия на конных упряжках с расчётами и команда сапёров.

2 июня 1892-го года отряд Ионова выступил из Маргилана и 17 июня прибыл к озеру Рангкуль, где находился китайский отряд, бежавший при приближении русских. 27 июня отряд встал биваком на берегу реки Оксу. Тут полковник Ионов получил сведения от лояльно настроенных к русским местных жителей о нахождении афганского поста у озера Яшилькуль и о том, что китайская конница готовится к нападению на русских в случае продвижения русского отряда в сторону озера.

Полковник Ионов решил действовать. Отряд разделился на две части. Одна половина отряда под командованием капитана Скерского пошла на китайцев, и после недолгого, но интенсивного боя выбила китайцев из укрепления Ак-Таш. Китайцы потеряли убитыми 12 человек и более 20 ранеными. У русских был ранен один солдат.

Вторая половина отряда под командованием полковника Ионова в результате рукопашной схватки 12 июля уничтожила афганский пост у Сума-Таша около озера Яшилькуль. В результате 10 афганцев были убиты. Русские отделались ссадинами и ушибами.

25 июля отряд выдвинулся в обратный путь на место старого бивака у реки Оксу. Прибыв на место, солдаты принялись строить укрепление в виде форта. Закончив его строительство, 25 августа полковник Ионов с частью отряда отправился в Фергану, оставив в новом укреплении Шаджанский отряд под командованием капитана Кузнецова. В Шаджанский отряд входило 160 человек пехоты и 40 казаков. Всю осень 1892-го и зиму 1893-го года отряд капитана Кузнецова находился в укреплении, дружески общаясь с местными жителями, но никаких боевых действий в этот период не происходило. Китайцы не наглели, и всё было мирно.

Весной 1893-го года афганцы стали стягивать войска к границам Бухары, собирая с местного населения незаконную подать. Для прекращения бесчинств афганцев туда был послан штабс-капитан Ванновский с двумя офицерами и десятью солдатами. Увидев маленький русский отряд, вся вооружённая группа из 200 афганцев бежала.

В начале 1894-го года на Памир снова отправился полковник Ионов с подкреплениями. В мае того же года Ионов получил сведения о появлении вооружённых отрядов афганцев в Шигнане и Рушане. Туда были немедленно отправлены отряд капитана Скерского, казачий разъезд капитана Александровича и отряд подполковника Юденича. Да, того самого Юденича, который позже, в 1919-м году, был командующим Северо-западной белой армии.

22 июля отряд капитана Скерского прибыл к границе Шигнана, где был радостно встречен местным населением, а сын правителя Шигнана даже присоединился к отряду русских. Однако, 28 июля подойдя к крепости Рош-Кала, отряд был встречен огнём. 31 июля капитан Скерский, разделив свой отряд на две части, предпринял наступление на крепость с двух сторон. Афганцы бежали из Рош-Кала и отошли на 15 километров от бивака русских. 1-2 августа к афганцам подошло подкрепление, но и к отряду Скерского прибыла команда капитана Эттингена, в составе 60 пехотинцев, 12 казаков и двух пусковых станков с 32 осколочно-фугасными ракетами.

С 4 по 8 августа 1894-го года афганцы несколько раз атаковали русских, но каждый раз, попадая под ракетный и ружейный огонь, они отступали. В конечном итоге, 9 августа афганцы скрытно ушли с занимаемых позиций, и через несколько дней покинули территорию, которую русские считали своей. В этих боях погибло около 40 афганцев. Потери русских войск составили - 7 раненых, из которых: 1 офицер, 4 нижних чина и 2 казака. За эти бои капитан Скерский был награждён орденом св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом.

К концу 1894-го года Памир был окончательно очищен от китайцев и афганцев. В 1895-м году была произведена демаркация границы на местности. Пограничный столб номер 1 установили на восточном берегу озера Зоркуль.

Русский отряд на Памире состоял до 1917-го года из 400 пехотинцев и 70 казаков, взятых из состава Туркестанского военного округа. Из-за суровых климатических условий личный состав отряда менялся ежегодно.

Конечно, император Александр Третий старался не допустить большой масштабной войны, что собственно, в конечном итоге ему и удалось. И совсем не зря называли его Царём-миротворцем. Но, мелкие приграничные вооружённые столкновения всё же были.

Январь 2005г.

Григорьев Владимир Аркадьевич

Один день, который за три

Почти неделю идет дождь. Очертания гор напоминают размытую кардиограмму на плохонькой серой бумаге. Наконец сегодня, когда я заставил себя вылезти в столовую на завтрак, в моем дувале обвалилась стена. Первый этаж, где находится ташноб - туалет по-нашему - не пострадал. Провалилась лестница на второй, где и живем мы с Николаичем, да рухнул кусок стены, возле которой стоит моя койка. Эта глыба самана пробила крышу соседней одноэтажной пристроечки - полковой библиотеки. В результате пострадали - собрания сочинений Чехова и Ленина, еще три стеллажа с книгами и журналами, а также я. Конец февраля все-таки, и довольно прохладно.

Кое-как, по обломкам лестницы взгромоздился я в свою комнатуху. Сел на койку, закурил, призадумался. В принципе ничего, конечно, смертельного нет. Та стенка, на которую я открытки с видами Ленинграда, что мне регулярно отец присылает, наклеиваю, стоит целехонькая. Пол, вроде, не повело. В комнату особо не затекает. А перекантоваться у кого-нибудь до солнечных деньков - не проблема.

В общем, снимаю со стены АКМС, "лифчик" китайский с магазинами и гранатами, скатываю спальник западногерманский и иду к огнеметчикам. Их дувал прямо напротив моего, метров тридцать. Командир взвода химической защиты - это так огнеметчики называются - Серега живет в довольно просторной комнате вдвоем с начхимом полка Григорьичем. Начхим сейчас в командировке, повез гроб куда-то на Украину. Принимай, говорю, Серега, пополнение. Поживу пока у тебя.

А ему и в радость, скучновато по такой погоде одному куковать. Через десять минут серегин боец чайник бражки тутовой из комендантского взвода приволок. Сидим, попиваем потихонечку. За окном поливает. "Орбита" концерт какой-то симфонический показывает. Короче, настроение - туши свет, бросай гранату. Серега мне обещает, мол, как дожди пройдут, выделю тебе пару бойцов на ремонт хибары, а то Николаич обломается, из отпуска приехав. Николаич - я говорил - сосед мой по комнате. Пропагандист полка, майор. Некоторые, за глаза, зовут его пропагандоном. Но это зря они. Уж кто-кто, а я его за год хорошо узнал. Хороший Николаич мужик, порядочный. Сейчас дома в Минске развлекается.

А с Серегой мы уже года полтора знакомы. Начинал я службу в дивизионном агитотряде начальником звуковещательной станции - БРДМ с громкоговорителем на башне. Водила - Толик, оператор, он же стрелок-пулеметчик - Валерка, да я. Экипаж машины боевой.

Где-то через месяц, как границу пересек, загремел я со своей станцией на армейскую операцию в провинцию Логар или Вардак - сейчас уже и не помню. Короче, выкатываемся мы из кишлака, где замначальника политотдела дивизии Жилин пытался объяснить дехканам, почему наш вертолет по ним ракетой засобачил. Точнее, объяснить, что вертушка была не советская, а афганская, и он, Жилин, не в курсе дела. Выруливаем мы в конце концов за холмик невысокий. Там уже разведчики согнали человек тридцать в кучу.

Оказывается - местный отряд самообороны, царандой. Сажают кабульские власти таких вот ребят в какой-нибудь кишлак. Выдают им форму, один автомат на пятерых. Там, как в данном случае, зачастую даже местных органов управления никаких нет. Начальство уезжает, и, если далеко, от отряда такого одно название остается, да и то не всегда. Потому как не знают они, кого от кого они оборонять должны. Вот и эти - все одеты в царандоевскую форму с нуля, то есть - неношенную. Куртки, брюки, кепки мятые, только-только, видно, из мешков подоставали. Свои, мол. Оружия ни у кого нет. Как пить дать, или продали духам, или те сами отобрали. Ладно, их дела.

Чуть поодаль дух сидит связанный. Разведка объясняет - с оружием взяли. В ногу ранили, вот и не смог уйти, отстреливался до последнего патрона. Замначпо к нему подошел, рубаху оттянул - для понту, конечно. Все верно, на плечах от "лифчика" следы. Тут и "лифчик" принес лейтеха с разведбата, и автомат - "калашников" китайский. Тем же утром, кстати, секретарь парткомиссии нашей дивизии в перестрелке сдуру замочил китайского инструктора. Прямо в лоб закатал "брату навек".

Трофеи унесли, повернулись уходить. Лейтеха, гад, развернулся и, типа случайно, душарику пяткой всю морду расквасил, и до того сильно помятую. Жилин говорит, нехорошо, мол, товарищ лейтенант, пленного бить, пусть им ХАД занимается. Сомневаюсь я, правда, что дух тот до хадовцев дожил.

Ну ладно, залезли на броню и вперед, к лагерю. Первым жилинский БТР по склону попер - по низу дороги не было, только тропа. Накренился на левый бок, но едет потихоньку. Жилин с него рукой машет, давай, мол, за мной. Я ему через "говорящую шапку" передаю, не проедем, у вас восемь колес, а у нас четыре. Кувырнемся к свиньям. Ничего, отвечает, пройдете. Ну, хрен с тобой, вперед! Ноги из люка вытянул, автомат в руку взял и Валерке - он слева сидит - говорю, чтоб был готов, если что. Поехали. Прошли метров сорок - все. Чувствую, правый мой борт вверх пошел. Ору что-то Валерке и спрыгиваю.

Стою на четырех костях и тупо смотрю, как станция моя под горку кувыркается. Только пыль столбом. Все, думаю, отъездился Толик. Буквально вчера он мне рассказывал, что, когда в колхозе шоферил до армии, вез как-то полцистерны молока. Вот на повороте, да на скорости это молочко его машину в кювет и выкинуло. Ничего, говорил, только царапинами отделался. Тут, похоже, не тот случай.

На ватных ногах поковылял вниз сквозь завесу пыли. Метров через десять на Валерку наткнулся. Сидит в обнимку с нашим громкоговорителем, живехонький, покореженные крепления зачем-то щупает. Тишина, только камешки под ногами шуршат. Подхожу к машине - на боку лежит. Сел на задницу, сижу. В люк заглянуть - все равно, что голову в петлю сунуть.

Тут меня за плечо тормошат. Оборачиваюсь - Толик. Стоит на своих двоих, рот до ушей. Все хорошо, говорит, товарищ лейтенант, все хорошо, все хорошо. Заладил как попугай. Уже народ откуда-то появился. Жилин сверху скачет. А у меня отключка начинается. Муть какая-то перед глазами. Вдруг мне кто-то в пасть флягу втыкает и вливает спиртика глоток. Сразу оклемался.

Вот так и познакомились с Серегой. Он со своими ребятами и разведчики с новоиспеченными царандоевцами понизу шли. И наш БРДМ им чуть не на головы свалился. Сначала, правда, Толик прилетел, которого из люка выбросило.

А через пару недель мы с Серегой на соседних койках в госпитале очутились. С брюшным тифом залетели. Температура тела - сорок градусов по Цельсию. Без димедрола не заснуть. Хреново, короче. А жратва! Если по весу - левомицетина за сутки больше съедали. По вкусу, правда, примерно одинаково.

Когда температуру сбили - нужны развлечения. Серега быстренько обучил болезных искусству игры в "балбеса". Когда кон заканчивается, проигравший тянет две карты - сколько раз и каким количеством карт ему по оттопыренному мизинцу стучать будут. Сначала втроем играли, с Витькой - "комсомольцем" десантного полка. Потом вся палата втянулась. С утра до ночи только и слышно - шлеп, шлеп, шлеп. Кровожаден человек, особенно, если - как Витя - за весь день только раз десять кому-нибудь настучит. В остальное время получает, когда его очередь играть, конечно. Выписывался Витька - мизинцы с указательными вровень были.

Полежали, отдохнули, похудели. После выписки я несколько раз у Сереги на выносной позиции бывал. От дивизии километра четыре. В степи пятачок - три землянки, траншея-каре, пара пулеметов Владимирова станковых. Рядышком в кишлаке - метров семьсот - пост отряда самообороны, душарики, проще говоря. На посту том была волейбольная площадка, непонятное для тамошних мест сооружение с настоящей сеткой и скамеечками для зрителей по бокам. Площадка почти всегда была занята играющими афганцами, изредка приглашавшими поиграть в мячишко бойцов с серегиной позиции. Наши неизменно проигрывали.

Как-то раз Серега заезжал по делам в дивизию и на обратном пути пригласил меня в гости. Делать мне тогда было нечерта, я и согласился. Приехали на позицию. Там уже собралась вся капелла: Саня и Женя - взводные с огнеметной роты, старшина роты Васильич и техник Жора. Васильич отмечал день рождения. В специально оборудованном окопчике за командирской землянкой солдат украинец подкидывал досочки в огонь под бачком с брагой. Взад-вперед бегал боец с ведром - менял воду в баке со змеевиком. Самогон чинно капал в трехлитровую банку.

В ожидании окончания процесса баловались водкой, в небольшом количестве купленной на базаре. Васильич находился под следствием за продажу афганцам машины пищевого жира и особо не роскошествовал. Водка уже заканчивалась, когда в землянку протиснулся Азим, командир отряда самообороны. После непродолжительных приветствий и "штрафной" перешел к делу. Встал, прокашлялся, и от лица правительства - так и сказал - предложил сыграть в волейбол. В случае нашего проигрыша, Серега отдает на пост всю деревянную тару из-под патронов и всякой другой ерунды. Если же мы выиграем - получаем пять бутылок водки.

Васильич начал медленно вставать с табуретки. Ты что ж это, Азим, кричит. Наши дрова в две тыщи афошек оценил? Дружба дружбой, а денежки денежками. Честно говоря, это была, конечно, не цена. Начинались холодные денечки и эти доски можно было загнать гораздо дороже. А играть в волейбол с азимовскими тренированными ребятами - безнадега. В "балбеса" - еще куда ни шло. Азим на отказ вроде бы и не обиделся, посидел еще минут пять и отвалил к своим.

Васильич посмотрел на часы и пошел делать "шурави контроль" - проверять работу самогонщика. Вернулся удовлетворенный и, похоже, опробировавший. Пять минут, говорит, и все будет чики-чики. Сидим, курим, обсуждаем последующую культурную программу. Имеется в виду вечерний заезд в госпиталь и общение с противоположным полом.

Вдруг со стороны заветного окопчика мат-перемат доносится. Из землянки всех в момент сдуло, будто в нее граната залетела. Подбежали к аппарату. Стоит солдатик, трясется весь, в руках пустая банка. Донышка нет - весь мокрый спереди. "Ревизор" - немая сцена. Ну, в общем, чего там говорить. На Васильича смотреть больно. Постарел как-то сразу лет на десять.

Деньги вообще-то были. Да ехать на базар не на чем. Единственный БТР техник роты пять минут назад в рембат погнал. Собрали сто чеков, Серега взял двух бойцов и пошел к Азиму, пять бутылок выпрашивать. Через полчаса вернулся смурной. Не дал, говорит, Азим водки. Хотите, мол, давайте в волейбол на моих условиях, не хотите - самим пригодится.

Васильич к "Владимирову" кинулся, давай его на пост наводить. Еле оттащили. Народ уже на взводе, требуется, как говорится, продолжение банкета. Делать нечего, Серега строит личный состав. Ставит боевую задачу типа - победим или умрете. Отобрали шестерых бойцов покрепче. Васильича с собой не взяли, как он ни рвался. Нельзя, Васильич, сказали мы ему, у тебя сердце, оставайся за старшего.

Бойцы, не осознавшие, видимо, до конца всей важности поставленной задачи, первую партию позорно продули. Серега, Саня и Женя переглянулись и начали стягивать тельники. Лица строгие, торжественные. Я бы тоже рыпнулся - раньше неплохо играл в волейбольчик - да в очках не больно-то попрыгаешь. Азим облизал сигарету, прикурил и свистнул в самодельный свисток. Вторая партия началась.

Через три минуты у меня непроизвольно отвисла челюсть. Впечатление было такое, что на площадке появились три члена сборной Союза. Мячи брались такие, что глазам не верилось. Серега, несмотря на небольшой рост, порхал над сеткой как бабочка. Саня с Женей летали по площадке, почти не касаясь земли. Растерянный Азим дважды пытался прикурить сигарету с фильтра. Афганцы меняли игроков почти после каждого перехода подачи, не помогло. Не помогло. Матч закончился со счетом три-два в нашу пользу.

С чувством выполненного долга возвращались мы на позицию. Васильич, издали заметив сверкающие на солнце как медали бутылки в наших руках, исполнил на бруствере танец "чунга-чанга".

Вечером вернулся техник роты, и меня отвезли в дивизию. При этом потеряли час, гоняясь по степи за дикобразом. Подняли такую стрельбу, что чуть друг дружку не перебили. Дикобраз избежал смерти, нырнув в какой-то кяриз. Уверен, что две гранаты, брошенные нами туда же, особого вреда ему тоже не принесли.

А еще через месяц меня направили сюда, в полк, переводчиком штаба. Как бы на повышение. Со старлейской должности на капитанскую. Да и в прямом смысле повыше - на две двести на уровнем какого-то моря.

Подразделения нашего полка дислоцируются в бывшем уездном центре. Стоит он, точнее то, что от него осталось, в печально известном ущелье. Полк залатал уцелевшие после артиллерийских и бомбовых ударов саманные домишки, понатыкал на окрестных вершинах посты боевого охранения, огородился минными полями. Жизнь в таких условиях примерно напоминает жизнь на зоне, как я ее себе представляю.

Мне, правда, грех жаловаться. Прилетел уже на все готовенькое. Поселился в клубе, как уже говорил, на втором этаже, над туалетом. Очень удобно, кстати. С соседом, Николаичем, без конфликтов живем. Гонял он меня поначалу за курение в комнате, потом плюнул. Хрен с тобой, сказал, может хоть москитов поменьше будет. Москитов, может, меньше и стало, но лихорадкой-трехдневкой нас по несколько раз уже протрясло.

Один у Николаича минус - любит в комнате пострелять. У нас между крышей и потолком пустое пространство. Там крысы гонки устраивают. Вот Николаич их на звук из автомата одиночными и мочит. Сидит иногда, пишет чего-то там пропагандистское. Вдруг замирает. Тихо, говорит, Вова, тихо. И за автоматом тянется. Я из комнаты вылетаю, а там уже война идет - только дым пороховой из-за двери выплывает. Наконец командир полка его предупредил. Вроде затих на время. Через неделю не выдержал, выпросил у разведчиков "Макарова" с пэбээсом - бесшумку, короче говоря. Ладно, говорю ему, Николаич, флаг тебе в обе руки, пали на здоровье. Шума почти никакого, только порохом шмонит. А вот когда дожди начались, помянул я соседа тихим добрым словом. Комната наша душевую стала напоминать. Пришлось заново крышу рубероидом крыть.

А через пару месяцев после меня и Серега прилетел. Что-то у них там в роте приключилось и всех взводных раскидали кого куда. Саню на аэродром в Кабул, Женьку - на Саланг. Сереге к нам "посчастливилось", в медвежий угол. Так и живем теперь рядышком, а когда и на войну вместе ходим.

Ну, так вот, значит, сидим, бражку тутовую попиваем. Слышим - по лестнице кто-то к нам топает. Дверь распахивается и вваливается Рома - начальник службы горючесмазочных материалов полка. Пьяный, зараза, в хлам. На рукаве бушлата повязка - "Дежурный по полку". Ни здрасте, ни привет - аккуратно ставит автомат в уголок и падает, как подстреленный, ничком, то есть мордой обо пол. Мама родная! Переворачиваем его - рожа в кровищи, из разбитого носа уже в уши затекает. Ну, все, - Серега говорит,- опять чмо подставу лепит. Если его сейчас здесь выкупят в таком виде и при исполнении - всем по суду чести, как с добрым утром. Роме юбилейный, третий.
Рома парень-то, в общем, неплохой, если крыша не едет. Пятьдесят с лишком колонн прошел. Всех друзей и начальство "горючесмазочным" обеспечивает по честному. На его должности такие бабки можно делать, что рехнуться можно. Рома же сам пьет, других поит, но о деньгах речи никогда не ведет.

Заквасили они как-то с нисом - начальником инженерной службы - полгода, наверное, назад. Рома спать завалился, а сапера понесло занятия с молодым пополнением проводить. Построил солдатиков полукругом вокруг себя, взял мину противопехотку. Вот, говорит, ребята, мина нажимного действия. Сюда наступаешь - и, до свиданья, Таня. Показываю! Нажимает - рукой, правда, - и от него одни штаны остаются. Солдат немного посекло, кто поближе стоял, благо все в бронежилетах были, кроме ниса.

Туда-сюда, разбор полетов. Как нис мог так нажраться, что настоящую мину от учебной - у нее полоса белая вдоль корпуса - не смог отличить? Кто поил? А тут вариантов не много. Рому на кракалык. Суд чести младших офицеров - такой-сякой, плохой. Но отделался выговором - кормилец все-таки. Это у Ромы уже второй суд был. Первый тоже за пьянку, но я в подробности никогда не вдавался.

И сейчас лежит, кабанина, и, вместо того, чтоб в дежурке сидеть на телефоне, засвечивает дувал, где мы уже с Серегой тутовки треснули. Садимся думу гадать. Ни черта не нагадали, суем "антиполицай" под язык и тащимся по жидкой глине в дежурку.

Там помощник дежурного сидит - прапорщик Сидорин. Тоже, тот еще конь. Прошлой осенью собрался в отпуск. Отвальная - все честь по чести. Наутро с чемоданами поскакал на взлетку. Погода - дрянь, вертолеты не летают. Проторчал там до вечера, уныло глядя в небеса. Вечером опять бензин-керосин. На следующий день картина повторяется. И так еще три дня. На шестой вечер пил он в комендантском взводе. Выпил литровку самогона, и, не прощаясь, вышел. Все думали, что спать пошел Сидорин. Ни хрена подобного.

Утром выясняется - пришел к себе в батальон, надел броник, каску, взял автомат, чемоданы и пошел домой пешком. Это в Рязанскую область. Да по нашему ущелью, где "бородатые" белым днем спокойно разгуливают. Короче, тормознули его, и то случайно - Сидорин всякие военные хитрости применял - уже на выходе с территории полка. Связали и отнесли в батальон. Командиру не доложили - подумаешь, крыша у человека поехала. На следующий день, конечно, весь полк об этом знал.

Такие дела. Серега к нему подъезжает, Сидорин, мол, не знаешь, куда дежурный пошел? В третий батальон, отвечает. Часа два назад. Ну, все понятно. В девятой роте Рома наклюкался. Спрашиваем у Сидорина, где командир полка. В бане, оказывается, вместе с замполитом. Банька у нас шикарная, с бассейном, парная эвкалиптовыми досками обшита. В комендантском взводе находится, соседний, кстати, с серегиным дувал, через арычок перепрыгнул - и там.

Серега звонит в девятую роту и вызывает от имени дежурного старшину и двух бойцов. Можно, говорит, без оружия. Через пятнадцать минут прибегает косящий под трезвого прапорщик Конев с бойцами. Волочем их к Сереге. Рома в той же позе, кровищи натекло, как из поросенка. Конев за сердце хватается - жив, нет ли? Давайте, говорим, Ваня, волоките его в санчасть, раз мужика так ухайдакали. И чтоб через полчаса Рома на ногах мог стоять и языком ворочать, да рожа чтоб в порядке была. А с фельдшером сам потом разберешься.

Надо Роме помочь, все-таки наш человек. Ему давно орден полагается, а он с двумя судами чести ходит. Впрочем, чего про ордена говорить. Не та тема.

Приносит нам боец еще чайничек тутовой. Серега его спрашивает, Нарметов, мол, чем командир взвода занимается? К политзанятиям готовится, отвечает тот. Правильно, Нарметов, молодец - свободен. И, правда, молодец. Где-то полгода назад выходили мы с боевых по ущелью к полку. Километра полтора оставалось. Вдруг справа сверху по нам ДШК заработал. Сразу трое раненых. Все попрятались, конечно, но точку засекли, по пыли. Метров сто выше по склону, на полочке гранитной. Тут Нарметов и отличился, накрыл пулемет с первого выстрела. Не хотел бы я оказаться там, куда капсула огнеметная попадает. Мало там чего остается.

Ну, ладно. Сидим, закусываем. Насчет замены разговор заводим. Я-то двухгодичник, мне заменщика ждать не надо, уже через полгода "звонок" - и в запас. А Сереге надо сначала заменщика дождаться, который появиться может и на месяц и на три позже, чем надо. Да еще голову ломать, куда потом отфутболят - в ГДР или на Дальний Восток. Но эту тему можно долго обсасывать двум профессиональным военным, так что скоро переезжаем на женщин. Только Серега начинает рассказывать об одном из своих приключений во время отпуска, слышим, кто-то по лестнице поднимается. Заходит Вова-майор с центра боевого управления, по кличке "Полковник". Выпивает кружку браги и начинает новости рассказывать.

С двадцать первого поста душарики станковый гранатомет уперли. Часовой, из молодых, как увидал бородатые мокрые морды, позабыл, что у него на пузе автомат болтается и дал деру по ходам сообщения к своим. Вернулись кодлой - гранатомета нет. В общем, надо идти командиру полка докладывать, а он в бане с замполитом квасит. Так что, Вовка говорит, я у вас посижу тут чуток. Распатрониваем сухпай. Нарметов отправляется за очередным чайником.

Вовка раньше командиром четвертой роты был, но год назад его бээмпешка на фугас наехала. После той контузии, как сильно разволнуется - его кондрашка хватает, откачивать приходится. Вот сейчас и сидит на ЦБУ. Правда, работенка такая, что его оттуда частенько на руках выносят и в санчасть волокут. Как, например, две недели назад, когда наша колонна на мины напоролась. Восемь человек погибло. Среди них зам по тылу третьего батальона Николай Николаевич. Ему сначала ногу оторвало, потом сердце не выдержало - за сорок мужику было.

Серега вызывает дневального, посылает к комендачам, следить, когда начальство "помывку" закончит. Часа не прошло - возвращается. Там, говорит, внизу. Это самое. Командир полка в арык упал, вылезти не может. Бежим вниз, не каждый день на такую хохмочку взглянуть можно. Там уже Нарметов кэпа за руку из арычка тянет. Дождь идет, глина скользкая. Кое-как вытянули. Весь грязный, еле стоит, "мяу" сказать не может. Кто-то догадливый уже за командирским денщиком сбегал. Тот начальника под бока - и домой поволок. Замполита обнаруживаем спящим в бане, в раздевалке. Накидываем на него его же одежонку и оставляем спать на месте.

Вова выпивает еще кружечку и идет к себе в бункер, управлять. А мы с Серегой тащимся по грязюке в санчасть. В "приемной" Рома сидит, глазами хлопает. Один глаз все норовит к переносице отъехать. Кровушку с него Санька-фельдшер уже стер. Золотой парень. Со второго курса мединститута забрили. Сейчас, говорит, оклемается старший лейтенант. Чем-то он Рому кольнул - у того рукав закатан. Проходит пара минут - Рома четким голосом произносит - дети мои! И начинает плакать. Поскольку детей у него нет, принимаем это на свой счет и, как можем, начинаем его успокаивать. Минут через десять Рома возвращается в реальную действительность. Вова, спрашивает он меня, а помнишь, как мы в Дурани бочку соляры духам загнали? Помню, говорю. От того смертельного номера, правда, у меня остались самые неприятные воспоминания. Как тогда живы остались - ума не приложу. Берем Рому под белы рученьки и волочем в дежурку. Зря, говорим, Сидорин, парились. Командир-то еще покруче Ромы набульбенился.

Возвращаемся к Сереге. Бражка кончилась. "Орбита" свои передачи закончила. Дождь за окном, темень. Давай, говорю, Серега, по койкам. День какой-то дурацкий. Дом развалился, собака. Рома замотал. Гранатомет уперли. Командир в арык навернулся. Шло бы оно все к чертовой матери.

Санкт-Петербург

сентябрь 1992 года

Григорьев Сергей Евгеньевич

Как это было. Кабул, 1992 год

Отрывок из мемуаров

Так получилось, что за многие годы, проведенные в Афганистане, самые незабываемые дни моей жизни там совпали с событиями конца апреля - начала мая 1992 г. Этот короткий временной отрезок говорит о многом любому человеку, кто помнит события в Афганистане, принимал в них какое-либо участие или просто интересовался новейшей историей этой страны. Конец апреля - начало мая 1992 г. было временем, которое резко изменило весь ход истории Афганистана. Именно тогда закончил свое существование прокоммунистический режим, существовавший там с 1978 г. и возглавлявшийся в последнее время президентом Наджибуллой. В конце апреля 1992 г. в Кабул вошли военные формирования различных исламских военно-политических группировок, известных в Aфганистане, мусульманских странах и государствах Запада как муджахеды и называвшиеся душманами и бандитами в СССР, и лишь в последнее время, после начала в 1986 г. в Афганистане проведения политики т.н. национального примирения, получившие с благословения сверху в нашей стране наименование "боевые отряды вооруженной афганской оппозиции".

Эти заметки не претендуют на полноту, всеохватность и намеренно лишены каких-либо политических оценок. Скорее это некий эскиз, набросок, воспоминания о том, что я видел в Кабуле в те дни. Тогда я вел дневник, в который записывал все, что мне казалось интересным и достойным фиксирования на бумаге. И хотя обстановка и атмосфера, царившая тогда в городе, не позволяла делать эти заметки ежедневно, тем не менее эти записи позволили удержать в памяти многие детали. Я намеренно не упоминаю имен тех людей, с которыми я тогда общался, поскольку это, как мне кажется, позволяет не только точнее передать незабываемую для меня обстановку тех дней, но также уделить больше внимания именно описанию всего того, что я видел тогда.

К началу апреля 1992 г. в Кабуле оставалось уже не столь много граждан России. Все бывавшие в Афганистане в период с середины 1988 по август 1992 г., когда российское посольство в Кабуле было закрыто, знают, что такое означает "оптимизация численного состава совзагранучреждений в Афганистане" - в переводе с иносказательного на русский это означало максимальное сокращение всех работавших в них людей с оставлением там лишь того минимума, какой необходим для их функционирования. Этот процесс начался еще в конце 1987 г., когда был уже подписан т.н. женевский пакет договоренностей между правительствами Афганистана и Пакистана, позволивший создать внешнеполитические условия, а точнее прикрытие для вывода оттуда т.н. Ограниченного контингента советских войск в Афганистане (ОКСВА), бывшего, конечно же, ограниченным только по сравнению с Советской армией, но отнюдь не с афганской правительственной армией, численность рядов которой была несколько (а точнее заметно) меньше, чем численность советских частей, размещенных в Афганистане. Начиная с осени 1987 г. в Кабул вместе с родителями, отправлявшимися туда в командировки, уже не пускали советских детей школьного возраста, хотя в совпосольстве и была средняя школа, куда каждое утро свозили на уроки в бронированных автобусах и под охраной советских детей, проживавших со своими родителями за пределами посольства - в основном в хрущовках т.н. кабульских микрорайонов - старом и новом. К началу лета 1988 г. из Кабула на родину были отправлены неработавшие женщины с маленькими детьми - в посольстве был и детский сад. Когда закончился учебный год в школе, из Кабула уехали все дети школьного возраста, сопровождаемые их неработавшими в загранучреждениях мамами. По мере вывода советских войск из Афганистана, начавшегося в мае 1988 г., уезжали из страны и советские специалисты, работавшие на тех объектах, которые находились в районах и городах, оставляемых советскими войсками. К осени 1988 г. из Кабула уехали почти все неработавшие советские женщины, а к началу 1989 г. численный состав сотрудников всех созагранучреждений в Кабуле был сокращен до минимума, а некоторые из них были и закрыты вообще. Потом, где-то с лета 1989 г., когда стало ясно, что режим Наджибуллы, опираясь на гигантскую военно-техническую и финансовую помощь СССР, все же выстоял (как оказалось впоследствии - не надолго) в борьбе против отрядов афганской вооруженной исламской оппозиции, начался обратный процесс. В Кабуле были вновь открыты ряд закрытых ранее советских загранучреждений, и даже был отмечен рост числа сотрудников многих наших представительств, включая посольство, торгпредство и ряд других.

Однако к апрелю 1992 г. все уже было ясно. В марте того года отряды, состоявшие из подразделений 53-й дивизии национальной гвардии Афганистана, находившейся под командованием Героя Республики Афганистан генерал-лейтенанта Абдур-Рашида Дустума, считавшегося самой надежной опорой режима президента Наджибуллы, объединившись с вооруженными формированиями оппозиционного Исламского союза Афганистана, действовавших под военным руководством "льва Панджшера" Ахмад Шаха Масуда, и поддержанные боевыми частями лидера афганских исмаилитов Саида Мансура Надери установили свой контроль над северными районами страны и в первую очередь городом Мазар-и Шариф. Часы были запущены. Вопрос о том, падет или не падет режим Наджибуллы, уже не стоял; все дело было лишь в том, когда именно это произойдет. В середине апреля 1992 г. даже самому неискушенному в афганских делах человеку стало ясно, что режим Наджибуллы находится на грани падения. Когда отряды Ахмад Шаха Масуда - самого удачливого командира муджахедов - вышли из долины реки Панджшер и начали продвигаться по Парванской долине в сторону авиабазы Баграм, находившейся в 70 км от Кабула, был проведен массовый вывоз россиян из Кабула.

На военно-транспортных самолетах Ил-76 на родину было отправлено несколько десятков человек. Хорошо запомнилась их посадка в самолеты, которая почти ни чем не отличалась от любой другой посадки в "спецуху", так на кабульском жаргоне назывались самолеты, принадлежавшие различным - прежде всего силовым - ведомствам России, которые прилетали в Кабул.

И хотя "спецухи" летали не часто, без какого либо расписания, а по мере надобности, все старались попасть именно на них. Во-первых, там почти не было ограничения багажа по весу. А в условиях советского дефицита на все и вся Афганистан для многих советских и впоследствии российских специалистов - и прежде всего отправлявшихся туда исполнять свой "интернациональный долг" из небольших провинциальных городов великой родины, был зачастую единственной возможностью затовариться там всем необходимым на долгие годы. В Афганистане покупалось все и вся, на какие только уловки не шли наши соотечественники там, чтобы купить побольше и подешевле. Из страны вывозилось все - не говоря уже о дефицитной тогда японской электронике, китайской посуде, индийских, корейских, японских тканях и т.п. При окончательном отъезде из Афганистана - как в случае окончания срока командирования, так и в случае ее прерывания и досрочного откомандирования на Родину за совершение какого-либо неблаговидного поступка, советский человек имел право бесплатно вывезти 100 килограммов груза. И хотя многие из нас имели дружеские контакты с представительством Аэрофлота и сотрудниками афганской авиакомпании "Арийана", что давало возможность вывезти, не оплачивая, гораздо больше груза, "спецуха" ценилась очень, и попасть в список отлетающих на ней было делом не простым, если ты не принадлежал к силовым структурам, которые и гоняли эти спецрейсы из Москвы в Кабул и обратно.

Кстати только "спецухами" в Афганистан возились афганские деньги, печатавшиеся на Пермской фабрике Гознака. Один раз и мне довелось лететь таким самолетом, загруженным деньгами. Каких-то особых эмоций я при этом не испытал. Афганские деньги - афгани - были упакованы в большие пачки, покрытые сверху толстой полиэтиленовой пленкой, что придавало деньгам прозаический вид довольно больших брусков. Деньги были легкомысленно сложены в одном из углов самолета, перетянуты сеткой и находились под присмотром нескольких немногословных и внушительных с виду людей. При посадке в самолет я не обратил на них никакого внимания, и лишь значительно позже, где-то во время или после посадки в Кабуле понял, каким самолетом я лечу. В Кабуле самолет с деньгами встречали представители афганского государственного банка, сопровождавшиеся многочисленной охраной.

Ил-76 самолет большой, пассажиры сами грузили весь свой багаж в салон, выстраивая его цепочкой в центре самолета, которая постепенно превращалась в многометровый штабель коробок. Потом члены экипажа, ответственные за перевозку груза, закрепляли его с помощью специальной сетки. Каждый из летевших старался усесться на откидные алюминиевые сидения поблизости от своего багажа. Где-то с 1989 - 1990 г. багаж, перевозимый "спецухами" из Кабула в СССР, начали досматривать на предмет наличия в нем оружия и наркотиков. Осуществлялось это с помощью специально натренированных собак - любимцев всей советской колонии. Они были научены находить взрывчатку и наркотические вещества, и в обычные дни, когда не было "спецух", несли охрану совпосольства и других совзагранучреждений в Кабуле. Перед загрузкой багажа его выстраивали около самолета и собаки обходили его, тщательно обнюхивая каждую коробку с грузом. На моей памяти, а встречать и провожать "спецухи" доводилось часто, каких-либо инцидентов с незаконным вывозом оружия или наркотиков из Кабула на борту спецрейсов не было. Спецрейсы прилетали обычно не в Шереметьево-2, а чаще всего на Чкаловский аэродром под Москвой. Таможенные службы настойчивыми там не были, и относились к своим обязанностям не очень-то и рьяно: чего смотреть, самолет-то из Афганистана, т.е. ребята прилетели с войны, и знают, что, почем, почему, как и где.

Последние "спецухи", на которых улетали советские люди перед входом муджахедов в Кабул, запомнились, я полагаю, не только тем, кто улетал на них, но и тем, кто их провожал. Церемония прощания, наверное, походила - в особенности в глазах улетавших - в процесс прощания со смертниками. О том, чего ожидать с приходом муджахедов в Кабул, и как этот сам приход произойдет, догадывались не многие, а вариантов развития событий - в том числе и не очень веселых для нас - сотрудников бывших советских, а тогда российских загранучреждений в Кабуле - было немало.

Последняя " спецуха " уходила из Кабула забитая под завязку. Каждый увозил помногу коробок, набитых разным грузом, нажитым за годы работы в Кабуле. Особой популярностью пользовались автопокрышки, которых тогда в России не было. "Спецуху" провожали не только те, кто это должен был делать, так сказать, по долгу службы, но и все те, кто мог выехать в аэропорт - не стоит забывать, что сотрудники российских учреждений в Кабуле могли выезжать в город только по служебным делам, хотя службой зачастую прикрывались и многие другие потребности, что, впрочем, было секретом Полишинеля. В Кабульском аэропорту все было внешне по-старому. Машины и автобусы с соотечественниками как обычно выехали на летное поле, и самолет стал загружаться. Все отдавали себе отчет в том, что судьба остающихся была никому неизвестна. Наконец после слов прощания и объятий, а зачастую улетали добрые и старые друзья, с которыми довелось повидать многое в Афганистане, борт ушел в воздух, как всегда прикрываясь отстрелкой противоракет, методически вылетавших из двух больших контейнеров, укрепленных в хвостовой части самолета. Ракеты-ловушки должны были, в случае чего, привлечь к себе внимание тепловой головки наведения зенитной ракеты Стингер, если бы какой-нибудь муджахед захотел пальнуть в последний русский самолет, улетавший из Кабула до их входа в город. Однако ничего не случилось и, сделав как обычно широкий круг вокруг города, лежавшего в огромной горной котловине, ИЛ-76 взял курс на север. Вскоре он скрылся над заснеженным Пагманским хребтом.

Многие из провожавших его дождались этого момента, и лишь потом в каком-то деловом молчании разошлись по своим машинам, и стали уезжать из аэропорта. Я уезжал одним из последних и обратил внимание на то, что один из бойцов 53-й дивизии генерала Дустума, стоявший на блок-посту на развилке двух дорог, одна из которых вела к международному аэровокзалу, а другая к комплексу т.н. старого аэровокзала, поприветствовав меня, вдруг спросил: "А ты чего не улетел-то, места что ли не хватило? Не боишься, что ли?" Ответил я ему что-то формальное и по восточному вежливое, но ранее такого панибратства от бойцов этой дивизии, считавшейся своего рода преторианской гвардией Наджибуллы, известной также своей отчаянной смелостью, дисциплиной и любовью поживиться на поле боя, не наблюдалось.

В городе внешне, если не приглядываться, ничего не изменилось. Так же как и раньше по улицам катили желтые ГАЗ-21 - кабульские такси; ехали большие синие индийские автобусы фирмы ТАТА; семенили нагруженные овощами и фруктами ослики; строем - по 5-6 человек в ряд, - не обращая никакого внимания на машины, и ведя между собой оживленную беседу - ехали велосипедисты; рычали огромные КАМАЗы, практически вытеснившие с дорог страны причудливо разукрашенные и разрисованные американские грузовики фирмы "National" (мы их называли "бурбухайки"), описанию убранству которых ранее - в 70-е гг. - одна американская исследовательница даже посвятила свою диссертацию. Все так же на углах стояли мальчишки, продававшие на вес отварную свеклу - излюбленную еду кабульской бедноты, другие юные предприниматели торговали сигаретами, жевательной резинкой, спичками, конфетами и другой мелочевкой. Кабульские лавки - дуканы все так же были полны самыми разнообразными товарами и продуктами, даже не верилось, что это все в стране, в которой уже почти 15 лет шла изнурительная гражданская война.

Внешне все по старому, но однако, если приглядеться, то можно заметить, что в городе кое что изменилось. В северной и восточных частях города в глаза бросаются группы людей, сидящие в многочисленных ресторанчиках, шашлычных и чайханах. Многие из них одеты не так, как одеваются коренные кабульцы. Среди них много молодых людей, на головах которых красуются чалмы (в Кабуле чалма атрибут одежды в основном пожилых людей) и паколи - своеобразные суконные шапочки, похожие на береты, которые носят многие жители северо-восточного Афганистана, и являющиеся своего рода элементом униформы бойцов отрядов Ахмад Шаха Масуда. По поведению ряда из них заметно, что в Кабуле, а может быть даже и в городе они впервые. Многие из них говорят на характерном панджшерском диалекте языка дари, отличающемся от кабульского говора.

В южной и западной частях города все более заметны люди, одетые в традиционные пуштунские одежды, головы которых повязаны чалмой в характерной для города Кандагара манере, при которой один ее конец кокетливо выпускается наверх, и торчит над правым ухом неким подобием хохолка. Многие из этих людей носят длинные окладистые бороды. Заметно, что их волосы не встречались с парикмахером по крайней мере 2-3 года. Некоторые из них, по-видимому, плохо знают, что такое мыло, а их одежда грязна и неаккуратна. На ногах у них традиционные афганские кожаные туфли с загнутыми носами (такие уже почти не встречаются в Кабуле) или грубые афганские сандалии, часто сделанные из автомобильной покрышки, одетые прямо на босую ногу. Говорят они преимущественно на языке пушту, в целом не характерном для большинства из жителей Кабула. На людей, одетых в европейскую одежду, они смотрят настороженно и порою с плохо скрываемой неприязнью.

На многих улицах Кабула - и прежде всего центральных, эти люди вступают в продолжительные беседы с солдатами афганской армии и внутренних войск - царандоя, охраняющими государственные учреждения, или стоящими на стратегически важных перекрестках.. Разговоры эти идут мирно и заметно, что им всем есть, что сказать друг другу.

В некоторых районах Кабула - прежде всего центральных, таких как Мандави, где расположен самый большой базар города, Лаб-и Дарья - что дословно в переводе на русский язык означает "набережная" (там находится множество ювелирных магазинов) и в районе проспекта Майванд (обе стороны которого на протяжении почти двух с половиной километров представляют собой по сути дела огромный рынок) некоторые владельцы магазинов закрывают посередине дня свои лавки, с грохотом опуская железные жалюзи и вешая на них китайские навесные замки. Знак это в целом плохой, он свидетельствует об увеличении политической нестабильности в городе. Закрытые лавки всегда свидетельствуют в пользу того, что в городе вскоре начнут стрелять или начнутся массовые беспорядки. Последний раз такое было 6 марта 1990 г. за несколько часов до начала неудачной попытки военного мятежа бывшего министра обороны Афганистана генерала Шах Наваз Таная, восставшего против режима президента Наджибуллы. Тогда я волей случая оказался в городе за несколько часов до начала этого мятежа, и видел как кабульские дукандоры - лавочники - как будто бы сговорившись, начали закрывать свои лавки. Доехать тогда обратно я не успел - город начала бомбить эскадрилья самолетов МИГ-21 афганских ВВС, перешедшая на сторону мятежников. В ряде районов начались вооруженные столкновения и перестрелки между частями армии, вставшими на сторону Таная и оставшихся верными президенту Наджибулле Ощущения были не из приятных. Удалось найти прибежище на территории Академии общественных наук ЦК НДПА, где пришлось отсиживаться почти сутки, поддерживая связь с посольством по рации. В городе был объявлен комендантский час, и выехать оттуда не было никакой возможности, да и необходимости тоже. Попадать в прицел какого-нибудь гранатометчика, пулеметчика или танкиста не хотелось.

Сейчас процесс закрытия лавок протекал вяло. Некоторые лавочники закрывали свои магазины, другие, отойдя в сторону и, посовещавшись некоторое время со своими коллегами, отпирали их снова. Постояв несколько минут на одном из перекрестков и поняв, что, по всей видимости, информацию, полученную лавочниками в отношении возможных вооруженных столкновений в Кабуле, они сами, поразмыслив, посчитали малодостоверной, я несколько успокоился, сделав для себя вывод, что исламская революция, о необходимости которой все кругом только и говорили, сегодня в городе не произойдет, и можно спокойно ехать домой обедать.

Работал я тогда в Кабуле в Доме российской науки и культуры, принадлежавшего бывшему Союзу советских обществ дружбы и культурных связей с зарубежными странами, получившем впоследствии название РАМСИС - Российское агентство международных связей и сотрудничества. Работы тогда у нас, направленной изначально на установление и развитие дружеских связей между афганским и российским народами, как вы сами понимаете, не было. Да и оставалось нас в огромном комплексе Дома - называвшимся нами по старинке ДСНК - т.е. Дом советской науки и культуры - всего четыре человека. Главной нашей задачей было вывезти в предвидении входа муджахедов в Кабул все сколько-нибудь ценное (а такого было, надо сказать, много) в безопасное место, т.е. на территорию комплекса российского посольства в Кабуле. В этой деятельности нам помогали еще человек 5-6 афганских рабочих, которые трудились в ДСНК уже не один год подряд, и о которых у меня остались самые лучшие воспоминания. Охранял нас по периметру территории взвод афганских солдат внутренних войск, которые выполняли свои обязанности - и к слову сказать, неплохо - вплоть до самого последнего момента.

До вывода из Афганистана советских войск охрана ДСНК была возложена на взвод наших пограничников - хорошо помню даже и номер их полевой почты - в/ч 555 "А". Обычно днем они спали в специально отведенном для них помещении или ковырялись в своем бронетранспортере, стоявшем в огромном подземном гараже. Выходили они нас охранять по ночам, обходя дозором большую по площади территорию, прилегавшую к ДСНК и ограниченную высоким забором. Было у них также два пулеметных гнезда, расположенных на крыше здания. Впоследствии в одно из них, к счастью уже пустое, попала в июле 1990 г. ракета, запущенная муджахедами из района Пагмана - местности в 11 километрах от Кабула. У нас тогда были и погибшие и получившие тяжелые ранения. Если можно так говорить, то нам повезло. Ракета прилетела тогда, когда большинство из наших сотрудников были в отпусках, и в ДСНК было мало народа. Если бы ракета попала в наш дом в другое время - не летом, то потери были бы значительно большими. Внутренности самого ДСНК охраняла так называемая комендантская служба, набиравшаяся после вывода советских войск из Афганистана из прапорщиков-пограничников.

По дороге домой - на въезде в квартал Дех-е мазанг, заселенном преимущественно хазарейцами - народом тюрко-монгольского происхождения, обращаю внимание на некий ажиотаж, царящий у многочисленных мастерских по ремонту и изготовлению металлоизделий (там делают металлические ворота, ограды, печки, похожие на буржуйки, но топящиеся не дровами, а соляркой, емкости для воды и т.п.) Группы людей кучкуются прежде всего около мастерских, которые делают железные тачки, так популярные в Кабуле и использующиеся там почти так же, как и ручные тележки в больших городах России - на них возят все, что угодно. Большие, но уже деревянные двухколесные ручные телеги, т.н. карачи - основной источник пропитания многих семей хазарейцев. В Кабуле есть специальные биржи карачивалов - так называют этих "возильщиков". Там можно их нанять за небольшие деньги, и они перевезут вам на своих карачи все, что вам нужно, и куда угодно в пределах города. Сделают они это быстро, аккуратно и в срок. Возят на них все, но, пожалуй, один раз меня больше всего поразил вид БРДМ - боевой разведывательно-дозорной машины, небольшого советского броневичка с пулеметной башней, который весит около пяти тонн. Так вот, однажды я видел, как группа хазарейцев, человек этак 6-7 тащили это чудище со снятыми колесами, а может быть и двигателем - кто знает - погруженном на большую телегу - карачи. Хазарейцы в Афганистане вообще считаются очень сильным в физическом отношении народом, который, однако, занимает низкое социальное положение в стране. Большинство хазарейцев работает дворниками, носильщиками, слугами, грузчиками и т.п., хотя среди них есть и довольно много крупных и удачливых купцов, торговцев и предпринимателей.

Останавливаюсь чуть поодаль и медленно подхожу к ближайшей мастерской. Прислушиваюсь к разговору. Интересно. Обычно это место довольно тихое. Какого-либо ажиотажа там не бывает, а сейчас заметно некоторое усиление покупательской активности. Это настораживает. Через несколько минут все становится ясным. Покупатели хотят купить железные тачки по ценам, которые были раньше - неделю назад, а владелец мастерской не уступает, говоря, что изменилась ситуация (как и в какую сторону, он не говорит, и так все ясно). Встречаюсь глазами с молодым пареньком, стоящим чуть в стороне и спрашиваю его, прикидываясь дурачком - в чем собственно дело. Он, принимая меня по выговору за уроженца западно-афганского города Герата, говорит, чуть растягивая по хазарейски слова и проглатывая некоторые согласные - "Че, не знаешь что ли, браток, перед тем, как муджахеды войдут в город, в Кабуле начнется такой "бир у бар" (т.е. кавардак и беспорядок), что народ бандитский - лути - бросится грабить посольства, советское и других, как по-ихнему - а, вспомнил, стран социалистических (этот парень не знает, что СССР и стран социализма уже больше года нет в помине), вот тогда-то наши - т.е. хазарейцы - и подзаработают, увозить-то добро на чем-то ведь надо. Вот ребята и покупают сейчас тачки, пока еще по дешевке, и даже уже поделили между собой места, где встанут у посольств." Перебросившись еще парой ни к чему не обязывающих фраз, отхожу от этой группы торгующихся и, купив для вида у мальчишки разносчика какую-то мелочь, сажусь в машину - номера на ней не дипломатические и не консульские, а обычные кабульские, и не торопясь отъезжаю от лавок.

Через 400 метров и наш ДСНК. Солдат царандоя, стоящий у ворот, которые не открыты как обычно, а закрыты, по привычке берет под козырек и открывает их. Проезжаю во внутрь. В глаза сразу бросается белая 24-я Волга, на которой ездит начальник охраны посольства. Вижу и его самого, прогуливающегося с тремя моими коллегами по территории. Увидев меня, он говорит: "Ну вот и ты, а мы-то думали тебя уже вычеркивать из списка сотрудников ДСНК и снять с довольствия - думали, гадали и пришли к выводу, что тебя муджахеды в гости пригласили." Начальник шутит, значит еще все не так плохо. Он внимательно смотрит на меня и говорит скороговоркой: "Только не говори ничего о хазарейцах с тачками. Знаю. Все будет нормально. Вам бы уже надо переехать жить в посольство. Места много. А то вы у нас здесь в Кабуле одни "шурави" (т.е. советские), что живут не в посольстве. Возьмут вас здесь духи (т.е. душманы) без шума и пыли, и не найдет вас никто. Ну, да ладно, вы народ тертый, поживите еще малехо - каждый час днем по рации докладывайте, как дела, и чтобы в город без них ни ногой. А ночью если вас брать будут, так царандой стрелять начнет. Мы услышим. Если будете себя вести хорошо, то приедем за вами. Вывезете все что нужно в посольство - и добро пожаловать к нам, поселим в дом, что за продовольственным складом. Царандой пока еще здесь верный, поохраняет вас, ну а потом, когда поселитесь у нас, будете приезжать в ДСНК днем на работу. А когда в посольство тикать надо будет - поймете сами, да и мы подскажем". Прощаемся и смотрим, как гражданин начальник садится в машину и за воротами поворачивает направо, чтобы ехать вдоль по проспекту Дар-уль-Аман - от нас до посольства два с половиной километра.

Грунюшкин Дмитрий Сергеевич

9-я рота

Отрывок из романа

Провинция Парван. Афганистан. День 115-й

...Армейская колонна, ползущая по горам, - впечатляющее зрелище. Та "нитка", в составе которой девятая рота ходила на Анаву, была сущей мелочью по сравнению с серьезной проводкой.
Первыми из-за дальнего поворота выскочили два "бэтра". Они на хорошей скорости пронеслись по дороге, поднимая пыль, которую тут же легким ветерком с гор унесло в сторону.
-- Разведка, - пояснил Афанасий. - Головной дозор.
Из-за холма, за которым скрывалась дорога, к небу поднималось серое облако. Это вздымали тонны пыли десятки автомобилей, натужно ползущих по горной дороге. Глухой гул доносился до ушей собравшихся на представление десантников. Только часовые оставались на своих постах.
Гул шел как будто отовсюду, отражаясь от скал. Но вот из-за поворота вывернул танк, и рев моторов сразу стал яснее и громче, заполнив все пространство. Перед собой танк нес устройство, похожее на асфальтовый каток, только поднятое вверх.
-- Минный трал, -- продолжал просвещать молодежь Афанасий. -- На опасных участках головной дозор пропускает этот танк вперед. Но здесь контролируемый участок. Перед нашей заброской поработали саперы, а при нас уже никто бы мин не наставил.
-- Сколько их... -- прошептал Воробей, завороженный стальной змеей, медленно выползающей из-за поворота.
БМП и БТР охранения сменили грузовики. Десятки грузовиков. Почти белая дисперсная пыль покрывала их от колес до крыши. Даже стекла запорошила эта пыль, и водители время от времени включали стеклоочистители, чтобы стереть налет. У многих машин лобовые стекла и дверцы были отмечены пулевыми пробоинами. Из опущенных окон свисали бронежилеты -- так водители пытались защитить себя от пуль. Среди машин выделялись "наливники" -- автоцистерны с топливом.
-- Смертники, -- с уважением заметил Курбаши, когда вышла целая колонна бензовозов. -- Им хватает одной искры, чтобы даже костей потом не нашли.
Стас невольно поежился, представив себя за рулем такой бомбы на колесах. Понять по другим машинам, что они везут -- муку, картошку или боеприпасы, -- просто невозможно. А "наливники" -- вот они, даже целиться особенно не надо. Только не служивший в Афганистане мог сказать, что водитель -- "блатная" должность в армии. А водилам-наливникам можно бы давать орден сразу, только за то, что они водители.
Погребняк вертелся на одном месте. Что-то было не так, и он никак не мог понять что.
-- А вертушки где? -- наконец сообразил он.
-- В гнезде, -- ругнулся Кравцов, присаживаясь рядом и напряженным взглядом осматривая окрестности. -- У них здесь зона передачи. Они выработали топливо. А вот смена что-то задержалась, будут только через четверть часа. Кто-то там облажался при согласовании.
-- А как так может получиться? -- заинтересовался лежащий рядом с автоматом Лютый. -- У вертолетов такой маленький радиус действия, что ли?
Прапор с капитаном переглянулись и дружно заулыбались.
-- Видишь ли, Лютаев, -- пояснил капитан. -- У вертушек скорость несколько больше, чем у машин. Поэтому они не просто их сопровождают. Они круги над ними нарезают. Поэтому пролетают они значительно больше, чем за то же время проезжают машины.
-- Да, глупость спросил, -- почесал в затылке Лютый.
Железная река текла перед глазами солдат. Чугун крепко сжимал приклад своего ПК. Он весь дрожал. И только через несколько минут понял, что не он дрожит, а сама земля, по которой катились сотни тонн закованных в сталь и броню механизмов.
Внезапно все изменилось. Никто сначала не понял, что произошло. Раздался тихий шелест, почти не слышный в многоголосом гуле, и танк, шедший в середине колонны, вдруг клюнул носом. Под его колесами в разные стороны брызнули камни, и широкая лента гусеницы, размотавшись, хлобыстнула по бетонному покрытию дороги.
В следующий миг мир раскололся. Воздух разом наполнился тугими стальными струями, сметавшими с брони десант. Грохот затопил все вокруг. Все случилось в какие-то доли секунды. Опытные, уже побывавшие в боях десантники действовали на рефлексах, а вот новичкам понадобилось немало времени, чтобы понять, что произошло нападение.
На их обезумевших глазах одновременно вспыхнуло несколько машин. Из кузова одной из них с воплями выпрыгивали горящие солдаты, падали на землю и катались, пытаясь сбить огонь. Тут их и настигали беспощадные пули. Граната ударила в борт БМП, разорвав пополам сидевшего на ней пехотинца. Тут же сдетонировал боекомплект, башня БМП подлетела на два метра, вышвырнутая столбом пламени, неуклюже перевернулась в воздухе и тяжело рухнула на землю, сминая ствол пушки.
На земле разверзлись врата ада. Вой, грохот, взрывы, крики, команды -- все перемешалось в жуткую какофонию боя. Солдаты прыгали с брони и из кузовов машин, прятались за корпусами БМП и поливали свинцом окрестные горы, лупя вслепую, пытаясь пальцами автоматных очередей нащупать невидимого врага.
-- Где они?! -- в ярости орал Кравцов, бессильно вертя головой.
Грохот затопил все пространство, и в нем уже невозможно было разобрать, откуда началась стрельба. Бойцы мгновенно заняли оборону по периметру, но куда стрелять -- совершенно непонятно.
Воробей расширенными от ужаса глазами смотрел, как "наливник" вспух ярким оранжевым шаром, выплеснув из себя тонны адского огня. Водитель успел выскочить из кабины и покатился по камням под откос. Обрыв здесь неглубокий, всего метров пять, но и такого хватало, чтобы колонна намертво встала, закупоренная подбитым танком. Те, кто впереди, на максимальной скорости уходили дальше, чтобы вырваться из смертоносного капкана.
Вот полыхнул еще один бензовоз. Идущий вслед за ним КАМАЗ начал тормозить, но не успевал. Щебенка полетела из-под колес, но масса груза толкала его вперед. Медленно, безумно медленно, как в замедленной съемке кошмарного фильма, куцая кабина грузовика ткнулась в горевший костер и осталась там. Водитель выпрыгнуть не успел, до последнего момента пытаясь остановить машину. Даже сквозь грохот боя слышались отчаянные крики сгоравшего живьем человека. Внутри Воробья все омертвело, когда БМП отвернула пушку от плюющихся смертью гор и короткой очередью саданула по горящему клубку, туда, где находилась кабина, чтобы прекратить мучения шофера.
Время тянулось вечностью, хотя на самом деле с начала боя не прошло и тридцати секунд.
-- Вон они! -- заорал Чугун, вытянув руку в сторону той самой проклятой площадки, которую разведывал Курбаши.
Действительно, над маленьким плато виднелись головы в чалмах, лупившие из гранатометов и пулеметов по колонне. Пост десантников они игнорировали, занятые более жирной добычей.
Чугун припал к пулемету, и засадил туда длинную очередь. В поднявшейся пыли было трудно понять, попал он из своего кривоствола или нет. Но теперь свой огонь душманы перенесли и на позицию десантуры.
-- Всем в укрытия! -- скомандовал Каграман, когда пули начали сбивать камни с выложенных стенок в непосредственной близи от его солдат. -- Рота!
Он не успел отдать приказ. Из своей щели выскочил Ряба с перевязанной головой. Все его лицо скривилось от ужаса, рот исказился в крике.
-- Не-е-е-т! -- заорал он, зажимая уши ладонями. -- Не-е-е-т! Не надо! А-а-а-а! Не надо!
Он бежал по позиции в полный рост, не разбирая дороги.
-- Стой, дурак! -- крикнул Кравцов и метнулся к нему, чтобы сбить с ног.
Их накрыло одной очередью. Рябе досталась только одна пуля. Прямо в голову. Кравцов принял на себя остальное всей своей широкой грудью. Он все-таки сбил с ног сошедшего с ума от войны солдата. Приподнялся на руках, увидел, как по свежему бинту расплывается новое кровавое пятно, глухо застонал и ткнулся лицом в пыль. Каграман, злой великан, наводивший ужас на баграмских духов, умер.
-- Капитана убили! -- отчаянно закричал Погребняк, вскакивая на ноги. -- Рота, за мной! "Утесы" -- накрыть площадку!
Воробей оглянулся на колонну последний раз. Там танк безуспешно пытался столкнуть с дороги горящий "наливник". Пушка танка легко проткнула пылающую цистерну, и танк сам едва не превратился в костер. Тогда он отъехал на десяток метров и в упор саданул из пушки, выстрелом сбросив машину под откос...
...Десантники летели на крыльях мести. Почти отвесные склоны расщелины, которые разведка Эркенбаева преодолевала почти полчаса, они проскочили за пару минут, не глядя под ноги. Каграмана нельзя убить! Он олицетворял всем своим существом незыблемость и непобедимость. Погибнуть так просто, не в схватке, а от шальной пули -- не укладывалось в голове.
На насыпь, примыкавшую к площадке, "красноярцы" влетели одними из первых -- сказывалась подготовка прапорщика Дыгало. Опередил их только Погребняк, которого с Кравцовым связывали два года, проведенные в постоянных боях.
На площадке, усыпанной стреляными гильзами, никого уже не было.
-- В кяризы ушли! -- крикнул Хохол.
Он подскочил к одному из круглых отверстий в земле, похожих на сухие колодцы. Одну за другой швырнул туда три гранаты. Под ногами дрогнула земля, из отверстий вверх, как из жерл вулканов, взметнулись столбы пыли и дыма.
-- Огонь! -- скомандовал прапорщик.
Десять рожков и две пулеметные ленты, выпущенные вниз, не должны были оставить там ничего живого.
-- Курбаши, Афанасий, Лютый, Воробей -- за мной!
Хохол шагнул в колодец и скрылся под землей. Пыль висела там сплошной стеной, забивая глаза и горло. Внизу оказался зал, в потолке которого пробиты те отверстия, в которые спрыгнули десантники, а в стенах виднелось несколько подземных ходов, по которым можно пройти только на корточках. Хохол дал длинную очередь в один из ходов, а потом добавил из подствольного гранатомета, отскочив в сторону. Осколки камня вылетели оттуда обратно, как из пушки.
К прапору подбежали бойцы, которых он позвал с собой.
-- Стоять! -- скомандовал он. -- Здесь мы их не достанем. О, Воробей, а куда автомат дел? Голыми руками духов рвать собрался?
Все обернулись. Воробей действительно стоял без оружия. Он смущенно улыбнулся и посмотрел наверх. В одном из колодцев на фоне неба виднелась темная поперечина. Когда Воробей спрыгивал в кяриз, он держал автомат перед собой, и тот просто зацепился за края, вырвавшись из его рук.
-- Головорез! С одним ножом на духов ходит! -- заржал Афанасий, разглядев у Воробья на поясе трофейный афганский "пчак".
Даже в такой момент никто не удержался от смеха, включая и самого Воробья.
-- Ладно, уходим, -- махнул рукой прапорщик, отсмеявшись.
-- А как же... -- не понял Лютый.
-- В кишлак они ушли, -- пояснил Хохол и добавил, играя желваками. -- Сейчас мы их там навестим.
Сверху, с площадки, колонна на дороге просматривалась как на ладони. Танкисты уже закончили ремонт гусеницы, который начали еще под обстрелом. Раненых уже погрузили на машины. Тяжелых подняли вверх, на позиции десантников, чтобы их забрали вертушки, которые должны подлететь вот-вот. Колонна снова двинулась вперед, столкнув с обрыва сгоревшие машины. Обстрелы на этой дороге не считались чем-то необычным.
-- Растяжки сняли ночью, наверное, -- виновато сказал Курбаши, показывая на тонкую леску, валявшуюся среди гильз.
-- Неизвлекушки надо было ставить, -- хмуро ответил Погребняк.
-- Кто ж знал, -- развел руками казах.
-- Должны знать, -- сплюнул Хохол. -- Расслабились в Баграме, блин. Два месяца мира. Надо не растяжки, а пост здесь оставлять. Эх, чего уж теперь. Даст нам Островский просраться...
Погребняк принял командование на себя, хотя были люди званием и постарше. Но что значат лейтенантские погоны против боевого опыта?
-- Возвращаешься в расположение, -- приказал он одному из лейтенантов. -- Берешь человек десять с собой, авианаводчика и в обход. Так километров пять будет, да по кручам. Зато зажмете их, когда отходить будут. А мы напрямую, по тропе рванем.
-- Опасно, -- засомневался лейтенант. -- На тропе наверняка засада будет.
-- Значит, засадим, -- отмахнулся Хохол. -- Приступаем.
Группа легким бегом продвигалась по дну ущелья вдоль его стен. Старослужащие во главе с Погребняком бежали впереди. Молодые замыкали отряд. В крови закипал боевой азарт. Это была уже настоящая война. Страх глушился адреналином. Они еще не осознавали до конца, что погиб командир, что убит их товарищ. В мозгу стучала только одна мысль -- догнать и отомстить. Боль придет потом. Сейчас ей не было места в сердце.
-- Стой! -- Хохол поднял руку в предупреждающем жесте.
Ущелье делало небольшой поворот. Отличное место для засады. Погребняк подобрался к выступу, напрягся и одним прыжком перескочил открытое место, с ходу рухнув за валун на другой стороне.
Грохот автомата лупанул по стенам, отразившись от них и усилившись. Пули взвизгнули, рикошетя от камней. Но стрелок опоздал.
Погребняк зло ухмыльнулся и поднял большой палец, дескать, все нормально. Афанасий попытался высунуться, чтобы определить, откуда стреляют, но пули стеганули по камням прямо перед носом и посекли каменной крошкой лицо.
-- Вот, бля! -- выругался сержант, вытирая выступившую из мелких ссадин кровь. -- Чуть без глаз, сука, не оставил!
Он выставил из-за угла автомат и дал длинную очередь вслепую. Но это было равносильно тому, чтобы в темном спортзале да с завязанными глазами пытаться убить комара.
-- Побереги патроны, -- посоветовал Хохол.
Он был безмятежен. "Красноярцы" ошеломленно смотрели, как он достал сигареты и спокойно закурил. Завидев дымок, невидимый стрелок засадил по камню, за которым прятался Хохол, длинную очередь. Очень длинную. Но валун не взять было и из гранатомета.
-- Похоже, пулемет, у него, -- заметил Курбаши.
Хохол согласно кивнул. Он ненадолго задумался.
-- Фермопильский проход какой-то, -- произнес Джоконда. -- Он тут один может целый полк держать.
-- Какой проход? -- не понял Лютый.
-- Фермопильский, -- пояснил Джоконда. -- В Древней Греции как-то триста спартанцев в узкой теснине остановили огромное персидское войско. Проход между скал узкий, и персы не могли атаковать всей силой. А один на один в рукопашной схватке равных спартанцам не было. Вот и не смогли персы их побить.
Погребняк принял решение.
-- Эй, художник! Ты правда из своей винтовки можешь картины рисовать?
-- На стрельбище получалось.
-- Тогда слушай сюда. Сейчас возвращаешься метров на триста назад. Там есть промоина в стене. Поднимешься по ней повыше, пока та скала, за которой вы сейчас стоите, не перестанет мешать. Только очень аккуратно, чтобы он тебя не заметил. Мы тут будем постреливать, отвлекать его. Но все равно нужно скрытно выдвинуться. Залезешь, прицелься хорошо. Тебе отсюда не видать его, но там одно такое место. Две скалы как вилка стоят, и между ними кустик. Вот за ним он и прячется. Выцели хорошо, не спеши. Один выстрел у тебя будет. Если с первого не завалишь, он сам спрячется и тебя засечет. Справишься? Дистанция большая, все пятьсот метров будет.
-- Справлюсь, -- уверенно ответил Джоконда, закинул "весло" на плечо и рысью побежал назад.
Время тянулось ужасно медленно. Казалось, что они уже час сидят в каменном мешке, и только взгляд на часы показывал, что прошло не больше пятнадцати минут. На каждый выстрел или движение пулеметчик отвечал шквалом огня. Недостатка в патронах он, по всей видимости, не испытывал.
-- Да где там твой Айвазовский? -- теряя терпение, пробурчал Афанасий.
Именно в этот момент сзади щелкнул раскатистый и хлесткий, как удар бича, выстрел из СВД.
-- Глянь-ка, попал, -- удивленно протянул Хохол, осторожно выглядывая из-за камня.
По каменной осыпи, кувыркаясь, слетел пулемет, такой же, как у Чугуна. Хозяин его навечно залег на своей позиции. Чугун кошкой метнулся к трофею, осмотрел его со всех сторон и умоляюще попросил:
-- Товарищ прапорщик! А можно его взять? Он новенький совсем, а из моего только родню расстреливать, один хрен не попадешь!
-- Бери, -- легко разрешил Хохол. -- Только свой не потеряй, его надо будет обратно в часть привезти, а там что-нибудь придумаем. Помидор мне должен. Вперед! -- скомандовал он, когда Джоконда догнал группу.
Они чуть не проскочили ответвление, ведущее к кишлаку. Хорошо, что Джоконда знал дорогу. Наконец скалы расступились, и перед ними возник кишлак, лежащий в низине. В селении было тихо, людей на улице не видно.
-- Слушай мою команду, -- приказал Погребняк.
От его неформальности не осталось и следа. В бою он не Хохол, а прапорщик, командир их небольшого отряда.
-- Джоконда и Чугун остаются здесь, держат под прикрытием весь кишлак. Если что заметите, лупите сразу, без предупреждения. Радист со мной выдвигается на окраину, вон на ту горку. Вы, -- он ткнул пальцем в двух солдат, -- пулей пробегаете всю центральную улицу и занимаете позицию в ее противоположном конце. Стас, Лютый -- двор справа. Афанасий, Курбаши -- двор слева. Воробей держит под прицелом улицу с этой стороны. Пошли!
На полусогнутых ногах, готовые в любой момент рухнуть на землю и откатиться, бойцы бросились выполнять приказ. Глаза цепко высматривали каждую травинку, каждый камушек. Воробей привалился к стене, чутко поводя стволом автомата на каждый шорох и наблюдая, как двое бойцов бегут на другой конец короткой улицы, как олимпийцы на стометровке.
Курбаши с Афанасием скрылись в предназначенном им дворе. Стас с разбегу запрыгнул на вязанку хвороста, сложенную у забора, и одним движением перемахнул глиняный дувал, перекатившись через него спиной, как учил Дыгало. Лютый с размаху вышиб калитку в заборе, одновременно отскочив в сторону на случай, если она окажется заминированной. Подождал секунду, заскочил внутрь. Слева чисто, справа чисто. Ствол автомата прыгал с цели на цель. Пот начал заливать глаза. Давно он уже так не потел. На такой жаре пот высыхает сразу же, как только появится, оставляя на коже едкую соль. Но сейчас он лился струей.
Лютый быстрым движением стер влагу с лица. Где же Стас? Ага, вот он, сидит на корточках на крыше низкого сарая. Встретились глазами. Покачал головой -- все пока в порядке, никого нет. Дальше во дворе загон для скота, сейчас пустой, и терраска, за которой темный провал двери. Направо угол дома. Лютый махнул рукой Стасу, чтобы тот проверил терраску, а сам подбежал к углу. Выглядывать из-за него он не стал, чтобы не подставлять любопытный лоб под пули. Напружинил ноги и кувырком перекатился через открытое пространство к противоположной стене. Никого. Кишлак словно вымер.
Стас быстро пробежал дворик, заглянув в загон. Прыжком к террасе. В проеме двери шевельнулась какая-то тень, и Стас вскинул автомат, уже нажимая на спуск. Он остановил палец в самое последнее мгновение, увидев, кого чуть не убил. Перед ним стоял смуглый мальчишка лет двенадцати с наушниками от плеера на шее. Он настороженно смотрел на чужака исподлобья, не делая попыток убежать. Стас глубоко вздохнул, унимая мандраж. Чуть ребенка не убил, псих! Он широко улыбнулся мальчишке, подмигнул, и, отвернувшись, двинулся к Лютому.
Он не увидел, как мальчишка поднял лежавший перед ним автомат, поднял его к тощему плечу и нажал на спусковой крючок. Нельзя осквернить дом кровью гостя, поэтому он ничего не мог сделать тому шурави, что приходил утром. Хаарам. Эти пришли с оружием. Они враги. Так говорил отец, хотя дед ему возражал. Отца убили два года назад. С тех пор Муталиб хранил его автомат, хотя он и велик для Муталиба, но афганские дети умеют обращаться с оружием. Он не промахнулся.
Стас даже не слышал выстрелов. Просто что-то сильно ударило его в спину. Тяжелые пули из китайского автомата, выпущенные с трех метров, проломили титан бронежилета, прошли сквозь тело, и, не сумев пробить вторую преграду пластин, отразились от них обратно в грудь, кувыркаясь там. Все органы Стаса в долю секунды превратились в кровавый фарш. Бронежилет сослужил ему плохую службу. Он качнулся вперед от выстрелов, сделал несколько шагов и повалился лицом вниз.
-- Ста-а-а-с! -- заорал, срывая глотку, Лютый.
Он вскинул автомат и длинной очередью разорвал тщедушное тело мальчишки на куски. Лютый подбежал к Стасу и упал рядом с ним на колени.
-- Куда ж ты полез, глупый! -- причитал он, стараясь приподнять разом отяжелевшее тело товарища.
Стас смотрел на небо, хрипло дыша. При каждом вздохе изо рта у него выплескивалась кровь с розовой пеной. "Легкие повреждены", -- понял Лютый. Он не знал, что легких у Стаса уже практически нет. Он подхватил тело Стаса подмышки и потянул к выходу. После первых же выстрелов на улице поднялась стрельба. Десантники лупили почем зря по каждой подозрительной щели. Лютый выбрался на улицу и потащил товарища, не обращая внимания на свистящие вокруг пули.
-- Куда же ты полез, дурилка! Что же ты наделал!
-- Стоять! Отставить! Отставить! -- орал Погребняк, пытаясь остановить бессмысленную пальбу.
К Лютому подскочил Воробей и тоже схватился за Стаса, помогая тащить. Из соседнего двора вылетели Курбаши с Афанасием. Медик подхватил раненого за ноги, и они втроем из последних сил поволокли Стаса бегом подальше от проклятого кишлака.
-- Сейчас, сейчас! -- приговаривал Лютый, облизывая потрескавшиеся губы. -- Больно, конечно, больно. Сейчас оттащим, и все будет нормально. Стаса ранило, Курбаши!
Эркенбаев отвернулся. Он видел много ран и понимал, что этот уже не жилец.
-- Давай, Курбаши! Лечи его! -- закричал Воробей, когда они опустили друга на землю.
-- Всем уходить! -- орал неподалеку Хохол, срывая голос. -- Вертушки наводят на кишлак. Сейчас здесь все разнесут к ебеням! Обозначить себя дымами!
-- Дым! -- рявкнул Курбаши, расстегивая на раненом бронежилет.
Воробей стряхнул оцепенение, достал из разгрузки сигнальную дымовую шашку, зажег ее и отбросил в сторону. Яркий оранжевый дым, шипя, пополз по ветру, показывая, что здесь свои.
-- Куда же ты полез, малой, -- стонал Лютый, помогая медику. -- Говорил же Дыгало, не поворачивайся спиной! Здесь даже ишак может выстрелить в спину! Щас все нормально будет, Курбаши тебя починит.
Курбаши всадил в ногу Стаса сразу два тюбика промедола, чтобы уменьшить боль. Срезал лямки бронежилета и откинул его в сторону. Грудь Стаса была разворочена, будто в нее попал снаряд.
-- Стас, ты чего? -- лепетал Воробей, стискивая окровавленную руку друга. -- Ты чего, Стас? Ты глаза-то не закрывай! Не закрывай глаза!
Курбаши приподнял голову раненого, чтобы тот не захлебнулся собственной кровью. Но все было уже бесполезно.
-- Мама, -- прохрипел он из последних сил.
Из горла выплеснулся поток крови, и взгляд Сергея Стасенко остановился, отражая светло-голубое горное небо.
-- Стас, глаза... -- прошептал Воробей и замолчал, все поняв.
Возле тела погибшего парня на коленях сидели трое, и каждый считал себя виновником его гибели. Курбаши молча смотрел на горы, стискивая зубы. Каждый раз, когда на его руках умирал раненый, он считал, что это его вина. Потому что он медик, он должен их спасать, они верят, что он их спасет. А он не спас. Лютый закрыл лицо руками, раскачиваясь всем телом, ведь он послал Стаса проверять ту часть двора. А должен был пойти сам. Он бы не повернулся спиной к смерти. А Стас слишком добрый, он не верил, что ребенок может его убить. Воробей сотрясался от рыданий, он беззвучно плакал, не вытирая слез. Если бы он не предал Стаса тогда, в Фергане, он бы сейчас остался жив.
Над горами разрастался свист. Он приближался. Лопасти винтов вертолетов огневой поддержки рубили раскаленный афганский воздух, чтобы покарать врагов. Пять стремительных силуэтов пронеслись над тремя живыми и одним мертвым. Блистеры кабин вертолетов отсверкивали солнцем, как глаза полуптиц-полустрекоз. Равнодушные глаза несущих смерть. Их клювы наклонились вниз. Птицы рассматривали свою добычу. Пилоты, сидящие внутри них, не видели, а они видели. Они видели жертв.
Распростертое на залитом кровью дворе тело мальчишки. Сухие тоскливые глаза его деда, глядящие вверх, туда, откуда должна прийти кара за то, что он его не остановил. Мертвые глаза старика, уже несколько лет сидящего в темной комнате. Две банки тушенки, которые стояли рядом с ним. Сломанный плеер, валяющийся рядом с мальчишкой. Старого ишака, оторвавшегося от ведра с водой, чтобы понять, что за звуки идут с небес. Прошмыгнувшую по двору ящерицу. Паука, забившегося в щель...
...Пилот откинул предохранитель и нажал на кнопку. С направляющих сорвались стремительные иглы неуправляемых ракет и ринулись вниз, неся с собой месть, кару и смерть...

Дышев Андрей Михайлович

Сынок

Отрывок из повести

***

На какое-то мгновение Гешка утратил чувство реальности. Раскидистые сосны зеленой стеной окружали площадку, куда несколько минут назад они сиганули из вертолета, зависшего в двух метрах над землей. Это настолько не совпадало с Гешкиным представлением об Афганистане, настолько напоминало московский Серебряный Бор, что он даже застонал от восторга и присел на землю, пересыпая из ладони в ладонь сухие иголки.

- Ребята, может, нас в Союз высадили? И. о. командира роты замполит Рыбаков, навьюченный оружием, боеприпасами, ракетницами, флягами, как гималайский шерпа, с легким раздражением в голосе сказал Гешке:

- Ростовцев, по возвращению в полк напишете объяснительную на имя командира полка, каким образом вы здесь оказались. Становитесь в строй. Идти след в след, не болтать!

- Шаг вправо, шаг влево - расстрел, - пробормотал Гешка, подбросив на себе рюкзак, поправляя лямки, повесил автомат на шею, как это сделали ребята. Гурули с тяжелым пулеметом на плече встал за Гешкой.

- Мы в одной тройке. Что делаю я, то и ты.

- Что-то вроде альпинистской связки? - уточнил Гешка.

- Веселишься, сынок?..

- Не толпись, как на базаре, вытягивайся по тройкам! - кричал Игушев откуда-то спереди, однако его трудно было найти в одноликой цепи.

- Дозор, на пятьдесят метров вперед, бегом - арррш! - вторил с другой стороны Рыбаков.

"Птиц не слышно, -Гешка стоял, задрав голову кверху, ждал Гурули, который замыкал цепочку. - И тумана нет. А в остальном почти Серебряный Бор".

То, что происходило сейчас в этом афганском Серебряном Бору, напоминало Гешке телерепортажи из Анголы, Никарагуа или Кампучии, но только не про лубочно-парадную родную армию. Беззвучно шли люди в защитных грубых спецовках, в бронежилетах, безрукавках, напичканных боеприпасами, с гранатными подсумками и флягами на боку, с квадратными тяжелыми рюкзаками за плечами, с радиостанцией, автоматами и пулеметами, стволы которых шарили по сторонам, как фонари в темноте. Неподдельная осторожность, размеренные, экономные шаги, короткие реплики в тишине:

- Мифтяхов, поторопите дозор!

- Разхубин, не звякай каской! Тебя, как барана в горах, за километр слышно.

- Тесно в затылок идти, Панаркин?

- Я Мараимову на ноги наступаю, товарищ сержант.

- Сто раз объяснял - два шага дистанция!.. Эти короткие переговоры не прекращались ни на минуту. Сержанты и "старики" сейчас особенно старательно напоминали молодым, кто здесь правит бал. Рыбаков, исходя из собственных, не всем понятных соображений, шел первым сразу за дозором, не вмешиваясь в воспитательный процесс. Те, кто уже больше года шастал по этим горам, знали все премудрости и тонкости подобной прогулки не хуже офицера. Возможно, что не хуже офицера учили они этим премудростям молодых.

Гешка шел перед Гурули, который замыкал группу. Он не совсем еще понимал, что с ним происходит. Еще полчаса назад он дрожал вместе с вертолетом на высоте облаков, просматривая через залапанный иллюминатор мозаику темных латок земли, кишлаков, похожих на угловатые графы кроссвордов, гладких рыжих гор, с трудом скрывал от полусонных глаз Гурули свои трясущиеся коленки и изо всех сил держался влажными руками за рифленую скамейку, будто вертолет собирался выполнять мертвую петлю. А сейчас все волнения и страхи остались позади, под ногами, как спички, хрустели высушенные иголки, сквозь широченные, как парапланы, сосновые ветви проглядывала лазуритовая синь неба, и кружил голову легкий запах плавленой на солнцепеке смолы. И Гешка шел в редком, просторном сосняке к далекому кишлаку Нангархар, с тяжелым рюкзаком за плечами, как по домбайской долине вместе с Сидельниковым навстречу голубым льдам островерхих пиков.

Тропа потихоньку уводила группу вниз, в ущелье, и сосны остались вверху. Теперь в плотной тени Гешка мог различить лишь темные силуэты огромных валунов да трех-четырех солдат, идущих впереди него. Повеяло сыростью. Влажные, холодные, как мороженое мясо, скалы круто уходили вверх по обе стороны от тропы. Гешка смотрел на них, как голодный на еду.

- Что ты там увидел? - спросил Гурули.

- Посмотри, какая стеночка! И о чем только думают власти? Здесь же готовое место для международного альплагеря!

Прапорщик чертыхнулся:

- Не болтай, экономь силы.

Цепочка застопорилась. "Стой! Садись!" - прокатилась команда.

Прапорщик продолжал идти широкими шагами вниз. Гешка сел на камни, перешнуровал ботинок, потом стал рассматривать автомат. Яныш прохаживался по тропе, пулемет висел у него на уровне пуза, по локоть обнаженные руки, как на школьной парте, лежали на нем.

- Устал? - заботливо спросил Яныш. Гешка сильно кивнул и сделал измученное лицо. Яныш клюнул.

- Может, помочь? - осторожно спросил он, на всякий случай тоже делая усталую физиономию, но Гешка в три секунды стащил с себя рюкзак.

- Так и знал, что ты мне поможешь... Вот рюкзачок... Плечи натер, гад.

Яныш, проклиная себя за милосердие, с сожалением вздохнул:

- Не, рюкзачок - это многовато будет... Рыбаков водил дымящейся сигаретой над картой:

- Здесь - мы. Здесь - рубеж вероятной встречи с противником. Наша задача: занять выгодные рубежи...

- Короче, - перебил его Гурули, покусывая высохшую травинку. - Надо переться в горы. Я правильно вас понял?

Пепел с сигареты упал на кишлак Нангархар. Рыбаков стиснул тонкие губы:

- Да, если тебе так понятней, надо переться...

- Ты соблюдаешь питьевой режим? - спросил Яныш Гешку.

- А как это?

- Делаешь маленький глоток, полощешь рот, потом еще один. И еще. Жажда ослабевает, и ты не пьешь до тех пор, пока сможешь сдержаться.

- И где ты всему этому обучился? - изо всех сил удивился Гешка.

Встали! - сказал Рыбаков и махнул рукой дозору.

Земля не хотела отпускать людей. После привала они сильнее стали ощущать свой вес.

"Нет, небо здесь не такое голубое, как в Серебряном Бору", - подумал Гешка. Он стал замечать легкий налет дискомфорта, будто сбился с пути и бредет сейчас совсем не туда, куда надо.

- Шире шаг! - поторапливал Рыбаков. Нетерпение вынуждало его все время выходить из строя, что было небезопасно, и сопровождать взглядом солдат, как стрелочник поезд. Он равнял парней по себе: нашла усталость - значит, жди, что молодые начнут отрываться от строя, как виноградины от спелой грозди. Только успевай их поднимать, разгружать да уговаривать по-доброму или матом. И ничего, действует. Как Иисус и разбойники на Голгофу - кряхтят, пыхтят, потом заливаются, но идут.

А Гешке это напомнило массовое восхождение на Эльбрус, когда из-за ураганного ветра на леднике замерзла группа чехов. Гешка поднимался в авангарде, в одной связке с опытными инструкторами и, может быть, потому восхождение показалось ему весьма заурядным, а пасмурный день - не таким уж мрачным. По пути вниз инструкторы примкнули к спаскоманде, а Гешка спустился в лагерь один. Туристы, горнолыжники, встретили Гешку как героя, немедля дали ему водки, раздели, растерли руки-ноги випротоксом, напоили горячим чаем, и Гешка вынужден был войти в роль, изображать смертельную усталость, недомогание, от чего ему по-настоящему стало гадко. Он презирал себя за то, что не пошел с инструкторами и уже собрался было этой ночью подняться к Приюту Одиннадцати, чтобы утром перебраться на ледник, но спасатели неожиданно вернулись. Три истощенных, обмороженных с ног до головы альпиниста едва шли, опираясь на плечи спасателей. Еще двоих, уже остывших, тащили волоком в застегнутых на всю "молнию" спальных мешках...

Уже через час группа сильно растянулась на подъеме. Гешке и Гурули часто приходилось останавливаться и поджидать тех, кто выдохся и едва плелся.

- У меня уже не плечи, а сплошная рана! - бормотал долговязый, нескладный солдатище, согнувшись почти пополам. Под лямки рюкзака он просунул ладони. Лицо его было красным, как солнце на закате, особенно под глазами, будто он недавно принял стопарь.

- Не ной! - рявкнул на него прапорщик. Гурули мало чем отличался от солдата. Платок, который он носил на шее, был мокрым от пота, будто его только что выстирали.

- Я не ною, - огрызнулся солдат, плюнул тягучей слюной, облизнул сухие губы и пошел дальше. На каждом шаге он, как конь, кивал головой..

Гурули переложил пулемет на другое плечо. Дернул же за язык этого молодого сказать о ранах на плечах! Теперь у самого заболело, в самом деле, как свежие раны. Гешка догадался, о чем думает сейчас Гурули, но предусмотрительно отвел глаза в сторону. Верхом идиотизма было бы сейчас предложить прапорщику свою помощь.

Гешка не играл альпиниста, привыкшего к большим нагрузкам. Он в самом деле чувствовал себя вполне сносно и мог бы без труда догнать Рыбакова, который шел далеко впереди. Но он щадил самолюбие Гурули.

Прапорщик взял на себя ответственность за его жизнь. Он готовился к тому, чтобы отдать Гешке последнюю воду, последнюю банку каши, чтобы из последних сил тащить его на себе, и где-то в душе очень желал этого. Но реальность не вкладывалась в сценарий - Гурули потерял то значение, которое он определил себе накануне.

Спустя час после первого привала из цепочки стал вываливаться Яныш. Некоторое время он шел рядом с Гешкой и даже пытался разговаривать, делая вид, что только ради этого и оставил свое место в строю. Способность к разговору, впрочем, быстро иссякла; Яныш ограничился только одним вопросом:

- А что... альпинисты тоже... столько с собой... волокут?

- Бывает, что побольше. Одни карабины и крючья килограммов на двадцать тянут.

Еще через полчаса Яныш стал отставать катастрофически.

- Не путайся под ногами, - не совсем вежливо попросил Гурули.

- Дурацкие ботинки попались, - бормотал Яныш. - Все ноги натер...

"Это агония, - подумал Гешка без всякого сочувствия и даже злорадно. - Он уже подыскивает причину, он нас готовит... Еще немного - и каюк!"

- Бля! - сквозь зубы выдавливал Яныш и, морщась, до неузнаваемости уродовал лицо. - У меня уже хлюпает... Ноги до кости...

Гешка молчал. Он знал, что Яныш молит бога в уме, чтобы он предложил ему помощь. "Ну! Ну же! - мысленно подгонял его Гешка. - Признавайся, что сдох!"

- Яныш! - начал заводиться Гурули, когда солдат сравнялся с ним. - За мной никто не ходит! Марш на свое место!

- С-сучара, - кряхтел Яныш, сильно припадая на правую ногу. - Кто сшил эти идиотские ботинки? Рожу бы ему набить...

Он сделал попытку участить шаги, на метр обогнал Гешку, но уже через минуту окончательно изнемог, остановился, согнулся, упершись руками в колени, будто его тошнило.

- Рота ждать не будет, Яныш! - заревел Гурули.

Гешка впервые видел старшину таким злым.

- Сейчас... Минутку, - кивал головой Яныш, и лицо его сочилось потом.

Гешка присел, заглянул Янышу в глаза.

- Хреново, Рэмбо?

- Да... - с трудом разлепил Яныш губы.

- И без помощи ты теперь шагу не сделаешь, так ведь?

- Не издевайся, мерин, - Яныш, с трудом ворочая распухшим языком, сплюнул себе под ноги.

Гешкино самолюбие успокоилось. Поединок закончился. Яныш разгромлен. Яныш раздавлен. Яныш сдох!

Гешка молча стащил с него рюкзак. Тот даже не сделал попытки сопротивляться, наоборот, крутил плечами, помогая Гешке снять лямки.

Гурули вытер смуглое, лоснящееся лицо платком, высморкался и, похлопав Яныша по плечу, сказал:

- На гражданке до конца своей жизни будешь его поить. Понял, сынок?

Яныш понял. Он кивал, как китайский болванчик, но в его очумелых глазах не было ничего, кроме сиюминутной усталости и боли. Будущего для него сейчас не существовало, обещать он мог все, что угодно.

Рюкзак Яныша Гешка взгромоздил поверх своего, придерживая его обеими руками, как носят мешки с мукой. Идти так было страшно неудобно, лямки настолько сильно впились в грудь, что каждый вздох теперь давался усилием воли. Воспрянувший духом Яныш теперь уверенно шагал рядом с Гешкой, кидая на него понимающие взгляды. Пару раз, якобы машинально, он уходил вперед, а потом, остановившись, складывал на груди кренделем руки и ждал, когда Гешка его нагонит. "Отыгрывается, сволочь", - ругался в уме Гешка.

- Яныш! - вдруг рявкнул Гурули. - Пулемет где?

Солдат остановился как вкопанный, зачем-то похлопал себя по бедрам, оглянулся, посмотрел под ноги и моментально побледнел.

- Ах, сучара! - протянул он. - Кажется, я его оставил там, где снял рюкзак, - и резко повернулся к Гешке: - А ты что, пулемет не захватил?

Гурули стал громко сопеть. Гешка сбросил с себя оба рюкзака и сел на камни. Гурули сделал недоброжелательный жест рукой у самого лица Яныша и процедил:

- Прибил бы, чучело... Бегом назад! Яныш не заставил старшину повторять и поскакал вниз, болтая головой, будто ему обломали шейные позвонки. Прапорщик опустился на камни, положил рядом с собой пулемет.

"Нервничает, бедолага, - с сочувствием подумал Гешка. - Могу представить, как это все ему осточертело".

- А ты кем до армии работал? - спросил он, разглядывая тонкую, жилистую руку Гурули.

Прапорщик не ожидал такого вопроса, настолько не к месту он был задан, потому долго думал над ответом.

- Преподавателем. В пэтэу.

- Ни за что бы не поверил! - удивился Гешка. Гурули было все равно, верят ему или нет. Сверху кто-то закричал. Гешка и Гурули одновременно повернули головы как по команде "равняйсь!" Сержант Игушев, словно памятник на постаменте, стоял на круглом камне и размахивал кепкой.

- Что у вас? - кричал он.

- Иди, догоним! - ответил Гурули. - Скажи Рыбакову, Яныш сдох.

Игушев еще с полминуты стоял на камне, будто ждал, когда до него дойдет звук, повернулся и исчез среди камней.

Прошло полчаса.

- Не одно, так другое, - снова начал заводиться Гурули. - Куда это чучело пропало?

Он поднялся, отряхнул задницу, взвалил пулемет на плечо. Гешка понял, что скажет сейчас прапорщик, и опередил его:

- Я сам сгоняю. Сиди, отдыхай! Гурули колебался, но Гешка, ни слова не говоря более, быстро побежал вниз, прыгая с камня на камень и сожалея, что в этих горах нет ледников.

Самое трудное в горах - ориентирование. У Гешки был кое-какой опыт, и все же место, где Яныш сдох, он нашел с трудом. Пулемет увидел издали. Подошел, поднял оружие, огляделся по сторонам и тихо сказал:

- Ничего себе фокусы!

Яныша нигде не было видно. Гешка повесил пулемет на плечо, посмотрел наверх, снова по сторонам, потом вниз.

- Что за чертовщина, - опять буркнул он.

Вокруг было очень-очень тихо. "Похоже, что он не нашел пулемета и спустился еще ниже, - предположил Гешка. - Свалиться в пропасть здесь, во всяком случае, неоткуда".

Он поправил ремень на плече и увидел, что у него дрожат пальцы. "Совсем плох стал..."

Совершенно неожиданно Гешка увидел Яныша. Тот сидел на корточках у большого камня спиной к нему. "Какает", - с отвращением подумал Гешка и негромко свистнул.

Яныш не услышал. Гешка поднял маленький камешек и бросил его в солдата. Камешек цокнул в метре от Яныша. Никакой реакции. Гешка чертыхнулся и спустился ниже.

Яныш, оказывается, сидел в брюках, привалившись к камню плечом.

- Заснул, что ли? - спросил Гешка. - Тебя ждут, между прочим...

Он тронул Яныша за плечо. Яныш не обернулся, а медленно лег спиной на камни. Гешка остолбенел от тихого ужаса. На него смотрел мертвец.

- Вот это да... Вот это да... - прошептал он, оглянулся, но не увидел вокруг ничего страшного. Тогда, содрогаясь от отвращения, он опустился на корточки. В горле у Яныша чернела отвратительная ранка, и почему-то брюки были в бурых пятнах крови. Гешка отошел на шаг - ему захотелось невозможного: позвать на помощь Гурули. И в эту же секунду он увидел людей.

Они были совсем близко. Гешка видел их узкие темные лица. Люди ходили по камням и смотрели себе под ноги, будто искали что-то. Это были чужие люди, в чужих одеждах. Это были аборигены горячих мертвых гор. У них было оружие - Гешка видел, как болтались под автоматами засаленные ремни и, почти не дыша, стал медленно приседать к земле, не сводя глаз с людей. Он думал только о том, как спрятаться, исчезнуть среди камней, врыться в толщу горы, уйти ручьем в песок, притвориться камнем, снежным барсом, грудой одежды - кем угодно, только чтобы эти существа не увидели в нем русского солдата. Он не испытывал к ним ненависти и тем более чувства мести. Они вызывали в нем только панический страх, как нечто потустороннее, нереальное, как вурдалаки, как гигантские крысы, как зверолюди. И, немея от этого бесконечного страха, Гешка увидел, что они остановились и смотрят на него. "Это конец, это конец", - бормотал он. Его вдруг охватила такая слабость, что он рухнул на камни, машинально притягивая к себе пулемет.

И тут раздался выстрел. Это было равносильно тому, если бы перед самым лицом спящего захлопнули толстую книгу. Гешке показалось, что внутри него пообрывались все нервы или произошло короткое замыкание. Но, как ни странно, это отрезвило его как пощечина.

- Вот это влип, - пробормотал Гешка неуверенно, передернул затвор пулемета, и сразу же осколки камней обожгли его лицо, все вокруг загрохотало, и первой мыслью его было, что взорвался пулемет, что он неверно зарядил его. Но пулемет был цел, а впереди, в каких-нибудь пятидесяти метрах, между камней сверкали желтые огоньки. "Что же делать? Стрелять? Влип, шляпа! Стрелять?" Он не знал, можно ли сейчас ему убивать этих людей, имеет ли он право на это. Ему бы только один приказ, одну-единственную команду от Гурули, Игушева, от Рыбакова - казалось, не было бы на свете приятнее слов. Ему бы кого-нибудь из своих рядом, даже Яныша; они бы вдвоем не дали себя обидеть, они с Янышем друг за друга любым бы вурдалакам глотки перегрызли! Яныш, дружочек, что ж ты...

Гешка, распластавшись на камнях, направил ствол пулемета в сторону огоньков и потянул пальцем тугой крючок. Очередь получилась очень длинной, Гешка не думал о том, что патроны в магазине не бесконечны, но эта очередь перекричала треск тех огоньков. И Гешка понял, что еще живет, хотя навязчиво в голову лезли слова Рыбакова:

"Уважаемая Любовь Васильевна! Человек рождается для долга, и в этом высший смысл его жизни..." Гешке показалось, что на щеку ему села тяжелая мокрая муха. Он ляпнул пальцами по щеке, размазал что-то слизкое... "Человек рождается для долга... Витенька, где ты, землячок мой дорогой, дружочек мой..." Он стал стрелять короткими очередями, как учил его Игушев на стрельбище. "Главное, - повторял сержант, - не дать противнику вести прицельный огонь, иначе труба". Гешка не давал противнику вести прицельный огонь. Испуг прошел; ужас от сложившейся ситуации размазался по всему прошлому, настоящему и будущему, и в нем все залипло, как мушка в капле янтаря...

Пулемет замолчал очень быстро. Гешка почувствовал холодок в груди, как тогда, падая с отвесной стены в Крыму. Пока он вытаскивал из кармана безрукавки новый магазин, там, из-за камней, показалась головка зверочеловека, обмотанная белой тряпкой. Гешку трясло, он не мог пристегнуть магазин.

- Сволочь! - истошно заорал он. - Обезьяна! Что тебе от меня надо?! Что я тебе сделал?!

Гешка завыл страшно, как воют обиженные маленькие дети. У него текло из глаз и носа. Он не вытирался. Выл громко, с надрывом. У Яныша осталось полчерепа - остальное снесло пулями, которые предназначались для него, Гешки. Потому камни вокруг забрызганы розовой слизью, словно кристаллики александрита.

- Яныш, дружище, - шмыгал носом Гешка. - Как же тебя так, бедняга... Ты меня собою закрыл, дружище?..

Он постарался прицелиться так, как учил Игушев, в прорезь планки завести кончик мушки и на него посадить голову в белой тряпке. Выстрелил, но машинально закрыл глаза и не увидел, что стало с белой тряпкой. И снова все загрохотало вокруг, а Гешку вдруг стало нестерпимо мутить. Его тут же стошнило. Оп отплевывался, хрипел, корежился на камнях, не в состоянии даже отползти немного в сторону, стрелял судорожными рывками и выл:

- Витенька, родненький, подыхаю! Витюня, спаси, дружочек! Убивают, пидоры! Витюня-а-а!..

Он лежал щекой в блевотине рядом с коченеющим Янышем, дергая за пусковой крючок пулемета, орал хриплым голосом, в котором уже не было надежды и жизни, а лишь жалкий, истерический протест против тупой силы, с какой разве что поезд может изорвать тело самоубийцы - если только можно было назвать этот вопль протестом... "Человек рождается для долга, и в этом смысл его жизни..."

Евстафьев Михаил Александрович

У нас опять задул "афганец" (В двух шагах от рая)

Отрывок из романа

...Впервые попал он в Афган лейтенантом. Ни у кого не спрашивали: хочешь - не хочешь в Афганистан? Родина за всех решила.

Перед самой отправкой, в декабре семьдесят девятого, сидели больше недели на учениях в белорусских лесах. Морозы стояли лютые, каких и врагу не пожелаешь. И немца и француза сломили в своё время такие же морозы. Только русские в состоянии были терпеть их, и все же, что ни день, солдаты выбывали из строя - то пальцы на руках, то ноги отморозят, то уши.

Знали офицеры, интуиция подсказывала - неспроста устроили учения, готовят к чему-то, и вечера коротали в долгих беседах, обмениваясь соображениями. Об Афгане разговоров не было, никто и не знал толком, что там происходит? Подумывали об Иране, именно в этом, из всех граничащих с Советским Союзом государств, было наиболее неспокойно. Догадка про Иран приободрила всех. Шутили, что, мол, вовсе неплохо было бы провести зиму в южных краях.

Время шло. Стали поговаривать о доме. Пора елку наряжать! "Даже если, в крайнем случае, Новый год пропустим, Двадцать Третье февраля справим дома", - вздыхали офицеры.

Судьба рассудила иначе.

АН-12 набрал высоту, взял курс на Урал. Лейтенант Моргульцев легко определил это по звездам. Пять часов лёту и приземлились в Шадринске. Летчиков увезли питаться в теплую столовую, а десантура грызла при минус тридцати сухпайки. Снова взлетели и сели часа через четыре в Андижане, где пробыли на полосе около полутора суток.

За это время все стало ясно, секретов больше не делали - командирам поставили задачи, выдали боеприпасы и карты... афганской столицы.

Начальник штаба полка сказал: "...Вам поручено оказать помощь дружественной стране, защитить её от реакционных сил... Обстановка очень опасная. Банды мятежников захватили аэродром..."

После таких слов летчики лететь отказались. Не положено при такой обстановке летать, в один голос заявили они. Десантироваться - пожалуйста, а сажать машину на полосу, захваченную мятежниками - об этом и речи быть не может! Где же это слыхано! Ни один командир такого приказа не отдаст!

"Да нет, ребята, - выкручивался начштаба. - Это я так, чтобы солдат постращать... Аэродром не захвачен, всё в наших руках!"

С рассветом сели в Кабуле. Ударная сила, готовая к молниеносной победе, а врага нет, враг затаился. Задумал что-то враг, хитрит?

Один за другим заходили на посадочную полосу борта, выгружали личный состав, технику.

Нешуточная операция разворачивалась.

Окапывались. Первую ночь спали в бронетехнике, накрывшись бушлатами, шинелями.

Днём пошёл мокрый снег, совсем невесело сделалось от промозглого ветра и гнетущего чувства неопределенности.

- Вот тебе и южные страны! - Моргульцев растирал закоченевшие руки.

Поджимая замерзшие лапы, жалобно мяукая, подошла к нему кошка необычной трёхцветной раскраски, потерлась о вымазанные грязью сапоги.

Он решил традиционным "кис-кис-кис" подозвать её, взять на руки. Кошка испуганно отпрыгнула.

- Что, не понимаешь по-русски? А я по-вашему, не бум-бум. Всё-таки живое существо... Иди, покормлю!

Он забрал у солдат почти доеденную банку тушенки. Продрогшая, как и люди, кошка с голодухи накинулась на еду, остервенело вылизывая стенки консервной банки. Она не ушла, осталась с десантниками.

- Первый контакт с местными аборигенами состоялся, - обрадовался лейтенант, и размечтался: - Через недельку-другую закончится здесь все, полетим домой, и Мурку афганскую захватим! Надо же домой хоть какой-то сувенир привезти!

После завтрака его вызвали в штаб. Незнакомый генерал присутствовал при постановке задачи. Получил лейтенант Моргульцев в помощь военного советника, работавшего в Кабуле, и план объекта под номером 14, который предстояло его взводу захватить.

Название объекта выговаривали старшие офицеры с трудом - тюрьма Пули Чархи. Причём здесь "пули" Моргульцев так и не понял.

- Ваша задача - захватить объект 14 и освободить политзаключенных! По нашим данным, там человек сто двадцать охраны. Товарищ Коробейников даст вам консультации по объекту. Он его прекрасно знает, - ставил задачу командир полка. - Найдёшь начальника тюрьмы и лично его расстреляешь. Товарищ Коробейников займется политзаключенными. Вопросы есть?

- Никак нет!

- Наемник американского империализма Амин собирался уничтожить всех заключенных Пули Чархи, - с пафосом добавил начальник политотдела. - Верные ему части охраняют тюрьму! Они могут в любую минуту приступить к расстрелам! Жизнь сотен и сотен людей в опасности!

- Не выполнишь задачу - пойдёшь под трибунал! - пообещал напоследок хмурый генерал. Он пристально и испытующе смотрел на Моргульцева, будто не доверял ему, будто сомневался в лейтенанте.

Переодевшись в белые халаты, Моргульцев с советником отправились на разведку на санитарной машине. Проехав недалеко от тюрьмы, они внимательно осмотрели местность и вернулись на аэродром. Дядя Федя - так прозвали солдаты курносого советника, лицо которого можно было циркулем обвести, - развернул детальный план тюрьмы. Прикинули, что к чему, обмозговали. Появилась некоторая ясность. Да и с воздуха ведь видел тюрьму Моргульцев, когда заходил их борт на посадку в Кабул. Точно-точно, напоминала она с высоты оторвавшееся от телеги, и закатившееся чёрти знает куда, громадное колесо. Именно так и подумал - "колесо какое-то валяется".

Грелись у костра, обсуждали план операции. Солдатам приказали внимательно слушать и запоминать.

- Можете палить сколько угодно, - дядя Федя помолчал, оглядел всех, давая понять, что здесь не учения. - Никаких, бляха-муха, ограничений! Любые неповиновения, любые сомнения - стрелять на месте. Разбираться некогда будет!

"Сто двадцать человек охраны! - прикидывал Моргульцев. - Это не шутка. А нас всего взвод. Но мы ведь ВДВ, мы на боевых машинах и очень наглые!"

Выехали в полной темноте. Путь преградил выносной пост с самодельным шлагбаумом, выставленный у ближайшего от Пули Чархи кишлака. Боевые машины десанта остановились. С головной направили прожектор, осветили афганского солдата, который наставил на колонну штык-нож и дико закричал: "Дры-ы-ы-ш!"

- Этот откуда, бляха-муха, взялся?! - задвигал желваками дядя Федя. - Гаси свет! Не стреляй. Ножом его...

- Чего он кричит, как поросенок резаный?

- "Стой" кричит. Давай, лейтенант, действуй!

Моргульцев спустился с брони, приветливо протянул руку афганцу:

- Да мы свои, земляк! Как дела, губошлёп? Ну, чего вылупился? - Он похлопал афганца по плечу: - Пойдём-ка со мной! Сюда, сюда, чего на дороге стоять?

Моргульцев выкрутил солдату руку, забрал нож, и приставил к горлу:

- Брат, иди-ка ты на ... отсюда. Не хочу брать грех на душу, понимаешь? Дуй!

Парень упал на колени, раскрыл от ужаса рот, поднялся, попятился, споткнулся, побежал.

У Пули Чархи дорогу перегородил афганский БРДМ. Его быстро приструнили - пулемётами шины пробили. Ответного огня не последовало. Возможно, у афганцев и боеприпасов-то не было.

- Гаси фонари на вышках! - приказал дядя Федя, и солдаты автоматным огнём "погасили" освещение.

- Всем под броню!

Накануне Моргульцев выпросил у командира полка самоходную установку - СУ-85. С её помощью рассчитывал с ходу вышибить массивные ворота тюрьмы. "Не на БМД же это делать! Фанерный щит родины! БМД такие ворота не проломит!"

И надо же было такому приключиться! Лейтенант на СУшке попался придурошный: съехал с дороги, растерялся и открыл болванками огонь по Пули Чархи. Без приказа бабахнула "Сушка" по сторожевым вышкам.

- Прекратить! - крикнул по рации Моргульцев.

- Вас понял! - ответил лейтенант, однако через полминуты вновь открыл огонь.

- Идиот! - разозлился Моргульцев и, не теряя времени, отдал приказ механику-водителю: - Вали ворота!

Выдержала БМД! Не подвела! Вот тебе и фанерный щит родины! Ворвались в тюрьму.

- Теперь назад подавай! Быстрей! - командовал Моргульцев.

Они с дядей Федей все рассчитали заранее: наехали задним

ходом и раздавили деревянный дом, где, по их представлениям, находилось караульное помещение.

- Вперёд! Полный вперёд!

У корпуса для политзаключенных пришлось таранить вторые ворота. Стрельба, полный хаос. Хорошо хоть рассвело, через триплекс Моргульцев разглядел копошащихся людей с автоматами. Пули барабанили по броне, как дождь по крыше при сильном ливне.

- Заводи карусель!

БМД закрутилась на месте, поливая из всех стволов.

- Пора! - тронул Моргульцева за плечо дядя Федя.

Они открыли люк, выпрыгнули из БМД.

- Вперёд!

Солдатня колебалась. Выстрелы не утихали, но где, кто и в кого стрелял было не разобрать. Дядя Федя подгонял:

- Время теряем! Вылезай! - и побежал, перепрыгивая через трупы, к дверям корпуса.

- Два человека остаются здесь!

В глубине коридора слышалась незнакомая речь. Они прижались к стене, а когда шаги приблизились, дядя Федя пустил от пояса, веером, длинную очередь. В темноте кто-то вскрикнул, кто-то, видимо, упал.

- Бросай гранату!

Чуть рассеялся дым, побежали в конец коридора. Справа и слева висели одеяла, прикрывавшие проем за отсутствием дверей. Одно из них колыхнулось и Моргульцев нажал на спуск. Вывалился окровавленный старик с чётками в руке.

- Пошли! Пошли! - звал дядя Федя. Но сам замедлил, сменил рожок. - Прикрывай!

Афганцам, поди, было страшнее. Кто из них мог знать, сколько советских ворвалось в тюрьму, и сколько ещё снаружи, какими силами осуществляется операция захвата Пули Чархи, и вообще, что происходит в Кабуле? Оттого-то и сопротивлялись они недолго. В общей сложности насчитали человек двести с лишним охраны. Небольшую часть десантура постреляла, остальные с готовностью сдались. На смерть стоять афганцы и не думали.

Через тюремные решетки торчали сотни и сотни рук, кто-то махал длинной тряпкой - распущенной чалмой, кто-то сумел дотянуться до окна и высунуть голову.

Он должен был чувствовать себя победителем, вернее сказать освободителем, человеком, спасшим тысячи жизней. Но ничего подобного Моргульцев не испытывал. Напротив, его охватил страх: незнакомые бородатые люди наблюдали сквозь решетки за советским офицером. Моргульцев вздрогнул.

Освободили! Спасли! А кого? Что там за люди? Против кого бунтовали? За что поплатились? Не уголовники ли? Как тут, бляха-муха, разобраться! Язык - чужой, лица - подозрительные. Спасли, освободили, а что теперь? Не брататься же с ними! Какие они, к чёрту, друзья! Пусть до поры до времени посидят по камерам! Так спокойней! Так - верней! Пусть те, кто знает что к чему, разбираются, решают кого выпускать, а кого - нет! Моё дело малое. Задачу выполнили. Коли у нас бы такое произошло, если б, к примеру, революционеров освободить из тюрем... Тогда понятно. Это святое дело! А здесь...

- Никого из камер не выпускать! - предупредил он солдат. - Раненые есть?

- В нашем отделении нет, товарищ лейтенант.

- А где третье отделение?

- Не знаю, товарищ лейтенант, - пожал плечами боец.

Третье отделение на боевой машине десанта провалилось в яму с дерьмом. Ворвавшись на территорию тюрьмы, вторая БМД взяла влево, и, не разглядев в суматохе, куда рулить, плюхнулась в темную жижу. Выхлопные газы пошли в кабину, солдатня начала задыхаться. Нашли их совершенно случайно и очень вовремя. Заметили торчащую из вонючей ямы башню.

- Засранцы! - негодовал Моргульцев. - Не десантники, а форменные засранцы!

Захват Пули Чархи продолжался меньше часа, пятьдесят четыре минуты. Моргульцев засек по своим "командирским" часам.

Доложил по рации: "Объект номер14 взят!"

Дядя Федя уехал в Кабул, вскоре вернулся с афганскими "товарищами" и занялся сортировкой заключенных.

Взводу Моргульцева по рации из штаба приказали: "Оставаться на охране объекта. Продовольствие и боеприпасы вам подвезут".

Выставили посты, заняли под казарму самое тёплое помещение с печкой, работавшей на солярке, занавесили одеялами выбитые стрельбой окна.

Моргульцев грелся на солнышке, первый раз увидел он здесь солнце, курил.

- Товарищ лейтенант. Там журналисты приехали, говорят с советского телевидения. Пустить?

- Валяй, пусть сюда идут.

- Там ещё афганцев много.

- Каких афганцев?

- Человек триста, может, наберётся.

- Т-а-к, - растянул Моргульцев, и повторил любимое выражение дяди Феди: - Бляха-муха! Что им, интересно, здесь надо?

Впускать кого-либо в тюрьму Моргульцев наотрез отказался, связался со штабом, долго ждал разъяснений. Береженого Бог бережет!

- Я на себя ответственность не возьму! Присылайте представителя из штаба! Тогда пущу!

- Телевидение должно заснять взятие тюрьмы Пули Чархи, - разъяснил приехавший полковник.

- Это мы запросто, сейчас свистну своих гавриков.

- Вы не понимаете, товарищ лейтенант. Тюрьму захватывали афганские военнослужащие, из частей, которые подняли мятеж против кровавого режима предателя Амина!

- Не понял, товарищ полковник?!

- Я, кажется, достаточно ясно объяснил, лейтенант!

Со сторожевой вышки, куда он, было, взобрался, чтобы наблюдать за киносъёмкой, Моргульцева согнали - не должен был советский офицер попадать в кадр. Тогда он приказал солдатам вынести из кабинета начальника тюрьмы кресло, устроился зрителем в первом ряду.

- Так никто и не узнает, что это мы Пули Чархи захватывали, - расстроился кто-то из солдат. - Никто не поверит!..

- Это точно, бляха-муха! - обиженно подтвердил Моргульцев.

С дядей Федей свидеться больше не пришлось, говорили, погиб он через несколько месяцев. Где? При каких обстоятельствах? Никто толком не знал. "Может врут, что погиб, а может и впрямь убили. Он же комитетчик. У них никогда правду не узнаешь..." - решил Моргульцев.

В первые годы войны вообще страшно было задавать вопросы, опасались люди всего. Однажды после ранения Моргульцев в госпитале лежал, спирт пил с одним капитаном. Черноволосый, загорелый, то ли татарин, то ли таджик. Нос запомнил - длинный, переломанный в нескольких местах.

Крепко тяпнули. Разоткровенничались по пьяни, кто да где был, кто да что делал в Афгане. Оказывается, обоих судьба забросила в Кабул в декабре 1979 года. Походили вокруг да около, да, не сговариваясь, решили не темнить.

- Я тюрьму брал, - признался Моргульцев. - Пули Чархи. А ты?

- А я - дворец...

- Дворец Амина?! - Моргульцев даже поперхнулся. Глянул на капитана, а тот опустил голову, смотрит куда-то себе под ноги. После паузы подтвердил:

- Так точно.

Про дворец Амина ходили разные слухи. И девятая рота из Витебской дивизии вроде как участвовала в штурме, и КГБэшники якобы присылали спецгруппу.

Разлили остатки спирта, чокнулись: "ну, будем", выдохнули почти одновременно, запрокинув головы, влили в себя, занюхали чёрным хлебом.

- Я в "мусульманском батальоне" служил, - продолжил после паузы капитан. - Слышал такое название?

- Слышал, - соврал Моргульцев. Решил не расспрашивать, что это за странное название. Какая-то спецчасть, наверняка. - И самого Амина видел?

- Видел... только мёртвым...

- ?..

Собеседник замолчал, взвешивая все за и против.

- Он лежал на полу в майке, в одних трусах, на груди в районе сердца было большое красное пятно. Надо было убедиться, что он мёртв. Потянули за левую руку, а она оторвалась...

Моргульцева пот прошиб. "Зачем он мне это рассказывает? Зачем я ему про тюрьму брякнул? Молчать надо было, молчать!"

А капитан из "мусульманского батальона" продолжал:

- Страшно было. И во время штурма тоже. Мы ведь прямо как на ладони у них были, стреляй - не хочу. Чудом прорвались. А ещё страшнее стало потом, когда поняли, что произошло. Как-никак, главу государства устранили! Посадили нас в самолёт, думали, не долетим. Кто из знает?.. Казалось, что теперь свои же могут отравить. Зачем оставлять свидетелей? Расформировали нас, разослали по разным частям...

За завтраком трещала голова. Моргульцев поздоровался с капитаном, а тот отвернулся, сделал вид, что незнаком. "Наболтал лишнего!" Пообещал тогда себе Моргульцев, что молчать отныне будет. Нечего гордиться, нечего про тюрьму бахвалиться!

За Пули Чархи представили Моргульцева к ордену "Красного знамени". Старшего лейтенанта получил досрочно. Сыну третий год шёл. И как будто кто сглазил! Повалилось все из рук, рассыпаться стала доселе ровно складывавшаяся жизнь, словно поднялся он на горку и не удержался, под откос покатился. Сперва жена ушла. Появился у неё кто-то, пока в Афгане служил Моргульцев. Не из части, гражданский субъект. Увёз её из Витебска.

Моргульцев запил, зачастили нарекания от комбата, служба радости не приносила, политотдел на психику давил, воспитывал. Он по молодости резким был, вспыльчивым, все больше посылал на три буквы, по морде заехать торопился, не успев подумать, кого посылал и кому кулаком нос разбивал. Вскоре ЧП на его голову приключилось: дедушки до полусмерти новичка забили.

Несколько лет ушло на то, чтобы все выправить. Женился второй раз, дочь родилась. Снова в Афган попросился.

Про семейные передряги ротный сослуживцам не рассказывал, но они и так знали. Кто развелся, кто вновь женился, у кого где дети остались - в армии ничего не скроешь.

В комнате Моргульцева висел рисунок сына от первого брака. Раз в месяц он писал ему короткие записки, отправлявшихся в отпуск офицеров просил зайти в Союзе на почту, отправить небольшую посылку с подарками. Мальчишка нарисовал самолёты-птицы, сбрасывающие бомбы-сосульки, горящие танки-букашки со свастикой на броне, на которые наступали танки с красными звездами, бегущих между взрывами бомб человечков с автоматами. В правом углу сын написал печатными буквами: "Это я сам рисовал папа пришли мне пажалуста жвачку"...

Елагин Александр Николаевич

Связист

- "Север", "Север", я "Восток"!

Ну, ответь скорей, браток!

Расскажи ты хоть немного,

Где застряла нам подмога?

Где комбат? Да нет его.

Здесь не знаешь, кто кого.

Обложили с трех сторон:

Крики, маты, боль и стон...

- "Север", "Север", я "Восток"!

Ну, ответь скорей, браток.

Нам бы, брат, сюда "вертушку" -

"Духам" дать на всю катушку!

Сколько нас живых? Не вижу.

Дашь подмогу? Плохо слышу...

Сколько выдержим? Не знаю.

"Духи" к камню прижимают...

- Слышу, слышу, я - "Восток",

В грудь я раненный, дружок...

"Духов" много? Да, браток...

Саня Власов я, "Восток"...

Ельцов Александр Анатольевич

Дело было в Мазари-Шарифе

Узбек Усман, носивший погоны майора, мог в родной провинции многое. В городе Ташкургане, где он вырос, у его семьи был большой и красивый дом, который не трогали ни моджахеды Ахмадшаха Масуда - негласного правителя северных областей страны, ни новая кабульская власть. Еще до ввода советских войск в Афганистан Усман с родственниками передал на нужды революции в Кабул сорок тысяч афгани (огромную по тем временам сумму!) и любил при случае козырнуть этим фактом. И не забывал скосить глаза, чтобы как-то невзначай полюбоваться впечатлением, которое производили его слова. Вот, мол, я и моя родня какие!

- А ведь Ташкурган - бандитский город! - не уставал напоминать в ответ советник Усмана майор Владимир Тихонюк, и от этих слов афганец недовольно морщился. Ну что, мол, в самом деле, у его советского сослуживца за дурная привычка - в самый сладкий момент вставлять в хороший разговор совсем ненужные, очень неприятные реплики. Словно вкусным виноградом гостя потчуешь, а тебе указывают на немытые руки. И вообще, люди в провинции знают, что он - начальник афганской контрразведки целого района, вот и не трогают его семью. А может, его просто боятся! Ну и что с этого? Да так и должно быть, ведь он сам уже имеет заслуги перед Апрельской революцией, если дослужился до майора!

Эх, хитрый человек был Усман! Так понимал Владимир. Весь в отца. Тот еще в 1937 году с басмачами ушел из советского Узбекистана за южный кордон. А теперь, когда приезжал к сыну в Мазари-Шариф, всегда привозил с собой мандарины, инжир, другие фрукты. Щедро угощал всех, в том числе и Тихонюка. Пусть в глазах его при этом сквозил холодок. Но он не обделял "шурави" дарами. Подкупал?

Владимир чувствовал, что за каждым шагом старого узбека требуется надзор. И вскоре нашел этому подтверждение, когда однажды после визита родственника Усмана из кабинета контрразведчиков в штабе пропал ящик с боеприпасами.

- Почему не докладываешь? - случайно обнаружив пропажу, спросил Владимир в лоб своего "подсоветного". - За ящик с боеприпасами в провинции можно с пол-отары овец выменять!

- А что я могу сделать? - Усман замялся. Как русский не понимает, что хороший сын ни в чем не может отказать отцу? Или у него на родине другие правила? Тогда очень плохо!

Потом еще ящик пропал. И снова Усман только плечами пожал. Зато на следующий день принес Владимиру немного фруктов.

- Зря ты мне не доверяешь, - сказал.

А Тихонюк колебался. Трудно, знаете ли, объявить врагом революции офицера, который вот уже несколько лет за нее, эту самую революцию, и новую народную власть борется. Ведь если разобраться, то каждый советский специалист в чужой стране - человек временный. Он, Владимир, прослуживший в Афганистане полтора года, знал, что следующей весной он отсюда уедет на родину. А Усману и другим местным людям здесь жить до старости. Если, конечно, повезет. Поэтому и жил афганец в соответствии со своими правилами. Но вскоре следующий случай просто возмутил Тихонюка, когда по дороге с боевой операции из-под стражи сбежали двое пленных афганцев. Владимир отправил их в бронетранспортере вместе с Усманом, а сам вылетел в Мазари-Шариф на вертолете.

Афганцы казались надежно связанными веревками по рукам и ногам. Как они могли исчезнуть? Пропали и афгани, что контрразведчики изъяли у моджахедов - восемьдесят тысяч, а также расписки за другие деньги и что самое важное - захваченные у бандитов списки боевиков по населенным пунктам.

- Я же тебе, Усман, документы и деньги отдал, - негодовал Владимир. - В общем, делай что хочешь, но найди мне бандитов! Нельзя же так...

- Они убежали, - отвечал афганский майор. - Сам знаешь, ночью колонна ехала, а пленные до ветру попросились, да и словно растворились в ночи...

- Усман, я тебе башку оторву, - только и смог сказать Владимир. - Потому что мне тоже головы не сносить за такое!

"Шурави", действительно, получил от своего начальства строгий выговор. А Усман исчез на сутки, а, появившись, буквально засыпал советского офицера оперативной информацией. Мол, сбежавших пленных кто-то видел на рынке, еще где-то...

Владимир действовал. Оперативные группы выезжали на сигналы. Но поймать бандитов так и не удалось.

А сразу после встречи Нового, 1983-го, года случилось то, чего никогда не было в Мазари-Шарифе. Второго января моджахеды захватили советских специалистов-энергетиков, строивших в провинции гидроэлектростанцию. Трактором перекрыли дорогу в горах, когда "шурави" ехали на работу, вывели всех из автобуса. Одного парня ранили вроде как для устрашения, да и увезли всех в неизвестном направлении...

- Что делать будем, Усман? - спросил Владимир своего "подсоветного". - Немедленно опроси своих агентов, дай хоть какую-нибудь ниточку! Ведь ты же все можешь узнать!

Но Усман только изображал работу. Опять куда-то исчез, а толку никакого...

Надежды на него немного, понимал Владимир. Поэтому решил добывать информацию по своим каналам. К тому времени он был уже опытен, знал, что в бедной восточной стране жители больше, чем язык дружбы, понимают язык товаров, точнее - подношений всевозможных "бакшишей". Поэтому за необходимые данные всегда приходилось весьма щедро платить. Естественно, по местным меркам. Мешок зерна, например, шел за оперативные новости.

- Они увезли "шурави" в район перевала Ширкоталь, где у бандитов тайная база! - рассказал один из афганцев. Другие информаторы это подтвердили, и сомневаться уже не приходилось...

Еще через сутки Тихонюк со взводом афганских солдат уже сидел на заснеженном перевале. С тоской смотрел из оборудованного на скорую руку наблюдательного пункта в бескрайнюю даль. Мороз в горах стоял, холод. И ни одного дымка в разреженном воздухе! Где логово моджахедов? Где? А дни летели, прошла неделя, у преследователей бандитов уже заканчивались взятые с равнины дрова, вода и консервы.

И вдруг в соседнем Мормольском ущелье горную тишину взорвали выстрелы!

Это подполковник Василий Вахренев - сослуживец и непосредственный начальник Тихонюка (ныне - генерал-лейтенант запаса, живет под Воронежем), вылетевший на поиски со своей боевой группой на двух вертолетах, все-таки заставил боевиков обнаружить себя. Он же передал Владимиру координаты засад бандитов, а сам приступил к уничтожению их огневых точек. "Поддержи, брат, огоньком!" - попросил...

Ладно. Собрал тогда Тихонюк дозорную группу, послал ее в разведку проверить полученные данные. Афганские солдаты ушли в пургу, в метель. И снова - только выстрелы где-то вдали прогремели. Оказалось, одного из сарбозов моджахеды смертельно ранили. А тут еще бандиты один из вертолетов подбили.

- Вторая группа, становись! Пойдете на помощь, - дал команду Владимир.

А афганские солдаты этого делать не желают категорически. Мол, все замело, командор, да и первая группа еще не вернулась...

Пришлось тогда самому советскому офицеру пример показывать. Сам возглавил группу. Кое-как спустился с афганцами с перевала в ущелье, а там вроде никого. И вдруг сквозь метель засвистели пули!

Снега было выше колена, и Тихонюк благоразумно упал в ближайший сугроб. Пригляделся и заметил метрах в двухстах пещеру, а у входа в нее - вспышки выстрелов.

Владимир пополз на врага первым. За ним клином - сарбозы. Когда Тихонюк ворвался в пещеру, первым делом увидел... фигуру своего "подсоветного" Усмана, убегающего в лабиринт, змеей вьющийся в глубину скалы.

- Усман! - закричал офицер. - Вернись!

В ответ оглушила автоматная очередь. Пули вспороли камни у входа, и выбитая из них крошка больно поцарапала лицо.

- Стой, одумайся! - снова позвал Владимир. Но только гулкое эхо раскатилось в пещере.

Погоня была не долгой. Преследовать изменника сарбозы во главе с Владимиром перестали, когда в сотне шагов от входа наткнулись на настоящий бандитский склад. Было заметно, что моджахеды его покинули впопыхах. Потому как трофеи оказались знатными: два зеленых исламских знамени, ДШК, гранатомет, множество патронов, три сабли, чья-то переписка, отчеты, списки боевиков по отделениям...

В тот день, 2 февраля, советские специалисты были уже спасены, за исключением одного - того, раненого. "Духи", когда отступали, решили его, чтоб не тащить с собой, добить.

Печально все это. Но что делать, война! Владимир тем временем доложил о трофеях. Генерал-пограничник, имени которого не называю по причинам, изложенным ниже, почему-то сразу заинтересовался боевыми знаменами бандитов и попросил: "Передайте их нам, вертолеты высылаем..."

- Я - контрразведчик, а не ваш подчиненный, - возмутился Владимир. - Поэтому трофеи отдам только своему начальнику.

Тогда "погранец" пошел на хитрость. Вместе со своими вертолетами прислал... непосредственного начальника Владимира - подполковника Вахренева. А тот:

- Отдай мне эти знамена, надо очень...

Тихонюк отдал. А Вахренев в тот же день все-таки передал символы исламского сопротивления генералу-пограничнику. Тот, не будь дурак, сфотографировался на зеленом фоне знамен, да и... быстро доложил в Москву не больше и не меньше, как о полном разгроме его подчиненными всей мормольской группировки противника!

И вот представьте картину. Майор Тихонюк, обросший, неделю небритый, грязный и злой, является с боевой операции в штаб и спрашивает генерала: "Где знамена, которые я Васе Вахреневу отдал?"

А тот вежливо так отвечает:

- А мы уже в Кабул слетали, прямо его на стол Бабраку Кармалю положили. А если вы против этого, то пеняйте на себя!

И через несколько минут, когда Владимир удалился, генерал вычеркнул его фамилию из уже подготовленного списка к награждению...

Тихонюк, конечно, сообщил об этом командующему советнического аппарата в Кабул, да было уже поздно. Шеф рвал и метал, устроил пограничникам скандал, да все без толку.

...Позже, когда уже Владимир вернулся из Афганистана и служил в Алма-Ате, его сменщик привез ему афганский орден Звезды и медаль "За отвагу" от родного правительства. В копии наградного листа все было указано честь по чести: "Группа под руководством майора В. Тихонюка захватила боевые знамена..."

А еще рассказал приезжий про судьбу Усмана, которого все-таки поймали и разоблачили в пособничестве бандитам. Но контрреволюционера не расстреляли, не разжаловали (вот ведь порядки были!), а перевели служить подальше от родного Ташкургана, под Кандагар.

Жемайтис Ольгерд

Афганский дневник

Вступление

Писать свой дневник я начал в июне 1986г. в Термезе Узбекской ССР, где проходил службу в 367-ом гвардейском учебном мотострелковом полку в должности заместителя командира артиллерийского дивизиона. Условия службы и быта были очень тяжелыми, к тому же все страдали от непереносимой жары. "Писательством" я занялся потому, что, работая с дневником, получал все же какую-то психологическую разрядку. Вскоре после моего прибытия в Термез меня с другими 118-ю офицерами Термезского гарнизона направили в командировку в Демократическую республику Афганистан (ДРА) сроком на два месяца. Цель командировки была несколько необычной: на базе 149-го мотострелкового полка 201-й мотострелковой дивизии Кундузского гарнизона 40-й армии сформировать по существу муляжный полк из военных строителей 40-й армии и отслужившей свой срок техники и после митинга и фанфар перед объективами кино- и фотоаппаратов иностранных корреспондентов "вывести" этот полк на территорию СССР. При этом мне отводилась роль начальника артиллерии выводимого полка.

Эта военная операция, названная "Гранит", по своей сути являлась мирной, гуманной, отвечала духу того времени и, как впоследствии оказалось, стала началом вывода всех советских войск с территории Афганистана. В 1986 г. выводилось шесть полков 40-й армии, о чем много писалось в газетах.

В моем дневнике читатель не найдет ничего захватывающего дух - все будничное, обыкновенно, так, как и в любой другой части армии тогдашнего Советского Союза, с ее недостатками и пороками.

После командировки я дополнил свой дневник воспоминаниями детства, а также страницами о службе в Чехословакии в 1968-1972 гг., и в конце концов получилось что-то вроде отчета о моей 27-летней службе в Советской Армии, которой уже больше нет.

Жигунов Валерий Евгеньевич

Каким он был - дембель

Самое лучшее время из армейской жизни - демобилизация. Только ради этого стоит послужить в вооружённых силах, отдать свой долг любимой Родине. Время незабываемое и долгожданное. Я начал мечтать о дембеле за долго до его прихода, кажется даже с первого дня службы. Совсем не представлял себе каких-то ратных подвигов, тягот и лишений. Зато уж точно видел себя в дембельской парадке, со знаками воинской доблести и обязательно с аксельбантом. Ничего, что дембель в ноябре, отглаженная и начёсанная шинель только подчеркнут суровость и надёжность советского солдата. "Не тара важна, а содержимое!"

Но, как говорили у нас: "Дембель неизбежен, как крах империализма!" империализм жив и по ныне, а дембель пришлось ждать и настал он неожиданно. Только малый. Пять с половиной месяцев учебки закончились. Молодые ефрейторы и сержанты разных специальностей разъезжались по новым местам службы. Нас, восемьсот спецов, доставили в учебный центр Лосвидо, где должны были дожидаться дембелей из 103 дивизии ВДВ. Почти месяц готовили новое тактическое поле, для учёбы молодого пополнения. Вырубали небольшой лесок и затем жгли в кострах деревца. Получился своеобразный отдых перед афганом.

Первых весенних дембелей из Афганистана доставили из 317 полка. Это были загорелые, поджарые, хмурые парни. У некоторых на груди сверкали ордена и медали. Мы, молодёжь, смотрели на них с восхищением. Это были настоящие солдаты. На них было приятно смотреть и даже немного завидовать. Месяц май набирал силу, а эти парни готовились к встрече с родными.

В союзе старослужащие к дембелю готовятся за полгода. Режут и точат каблуки с рантиками на сапогах, ушивают парадки, готовят вставки в погоны, вытачивают из латуни и пластмассовых стопсигналов красивейшие уголки, означающие принадлежность к войскам "Варшавского договора". А здесь, нужно отправлять быстрее отслуживших в Союз. Вот и кричит прапорщик из кузова армейского УРАЛа: "Сорок третий!" и кидает в толпу дембелей стоптанные, скрюченные парадные ботинки, давно отслужившие свой век. С другого УРАЛа слышится: "Сорок восьмой пятидесятый!" и летит в толпу чья-то старенькая парадка. У парней слёзы на глазах, недоумение. В воздухе витает немой вопрос "Как домой ехать в таком старье?". И уже по углам латаются старенькие сапоги, набиваются новые каблуки. Парадки нещадно режутся и ушиваются. К вечеру, кое-как одетых солдат первой партии в более-менее приличное обмундирование отвозят на вокзал. Встречай Родина первых воинов-интернационалистов!

А я прибыл в Кабул на военно-транспортном самолёте АН-22 двадцать второго мая 1980 года и потекли бесконечные оставшиеся полтора года службы. За это время ушли домой ещё два старших призыва. Им было немного легче в подготовке. Успели кое-чего вырезать, ушить, прибить.

Сотни километров на БМД, десятки по горам и сухим руслам рек, стрельба, вши, недоедание, бессонные ночи. Всё это приближало и мой дембель, который медленно, но уверенно приближался издалека. Провинции Кабул, Шинданд, Герат, Фарах, Гур, огромное количество безвестных кишлаков и высокогорный Чагчаран, оставались где-то далеко в уголках памяти.

Незаметно подкрался и мой дембельский ноябрь, омрачённый пропажей всех дембельских вещей у нашей роты. Мерзавцев конечно нашли потом, наказали, но командование их потом спрятало. Не пустили одновременно с нами по домам. Боялись расправы и самосуда. И правильно сделали, настрой был у обворованных конкретный!

В назначенный день попрощались с батальоном и покатили на двух ГАЗ-66 на аэродром. Сидели на корточках, а кто и прямо на земле и ждали самолёт из Кабула, который прилетит только за нами! Только ради нас, дембелей летит самолёт АН-12!

Но оказалось не только ради нас. Из приземлившегося самолёта, на бетон аэродрома спускалось нам на замену молодое пополнение. Все чистенькие, опрятненькие, во всём новом. Но какие-то не уверенные, кучками жмутся. А мы во всём застиранном, заплатанном, выцветшем ХБ. Морды загорелые, довольные.

Но пополнение оказалось не таким уж молодым. Они уже в Союзе отбарабанили по полтора года. Сюда дослуживать прислали. Не повезло. Лучше уж с начала службы.

А комбат тем временем негромко промолвил: "Давай замполит!". Капитан спешно достал из дипломата бутылку водки, кружку и маленькую жестяную баночку с яблочным соком. Они вдвоём выпили в полнейшей тишине и запили. С минуту помолчали. Вдруг кто-то из ребят крикнул: "Качай комбата!". И тут же оба командира полете вверх! Каждый из улетающих, считал своим долгом подкинуть офицеров, поймать и снова подкинуть! В грудине что-то рвалось, глотку перехватило.

Потом выстроились в колонну по одному и цепочка начала подниматься на борт. Комбат с замполитом стояли у трапа и каждому из улетающих жали руку со словами "Спасибо солдат. Спасибо ефрейтор. Спасибо сержант.". Внутри транспортника не оказалось ни одного сиденья. Располагались только на полу вдоль бортов или жались друг к другу. После погрузки быстро взлетели. АН сделал круг над Шиндандом и взял курс на Кабул. Потихоньку начало проходить возбуждение от расставания и прощаний. Размеренный гул моторов успокаивал. Можно вздремнуть. До посадки полтора часа лёту. Вдруг над кабиной пилотов заморгала жёлтая лампочка! Если бы мы были с парашютами, то это означало бы только одно - приготовиться к прыжку! Но у нас только личные вещи и ничего более. Все уставились в хвост самолёта. Сейчас должна открыться рампа! Внутри тела забегал холодок. Жёлтый свет погас и включился зелёный. Команда - пошёл! Одновременно пронзительно завизжала самолётная сирена. Десантники переглядывались в недоумении. Что происходит?! Парашютов нет, рампа закрыта, а идёт команда на выброску! Плотнее прижались друг к другу. Сирена сверлила мозг, давила на уши. Потом кто-то догадался. Это лётчики дают последнюю возможность проститься солдатам с военнотранспортной авиацией, с самолётов которой им уже не предстоит прыгать. Проститься с сиреной, под которую прыгали. Впереди гражданка!

Полк в Кабуле встретил вполне сносно. Вещевая служба выдала новые сапоги. Разместили ночевать в необжитой палатке. Земляки, которые здесь служили, накормили жареным мясом. За год с небольшим, что меня не было в Кабуле, полк значительно преобразился. Появились металлические ангары и офицерские модули. Расположение подразделений изменилось. Вот только плац остался на месте без преобразований.

Два дня просидели на аэродроме. Приходили с утра и ждали самолёт. В обед сухпай. Вечером обратно в полк. Нашего борта не было. То керосин не подвезли, духи колонну сожгли, то ещё что-то. Ночью всю группу улетающих разбудил дикий крик: "Горим! Дембель в опасности!". Ломились кто в оба выхода, кто прямо под полог. Палатка временная, полог не присыпан. Эвакуация длилась меньше минуты и пятьдесят человек уже стоят вокруг злополучного ночлега. Оказывается буржуйка полыхнула соляркой, а истопник спал. Мы минут через десять вновь легли спать, как оказалось в последний раз на "гостеприимной" афганской земле.

С раннего утра, наскоро позавтракав, пятьдесят бравых дембелей, в сопровождении прапорщика, старшего группы, улетающего в отпуск, отправились снова на аэродром. Обмундирование группы выглядело для солдатского строя несколько странно. Кто-то вышагивал в новых сапогах, кто-то в старых. Некоторые шли в китайских кроссовках, но зато в офицерском ПШ. Одни в комбинезонах, другие в галифе или штанах прямого покроя для службы в среднеазиатских республиках. У каждого в руке дипломат, вещмешок, портфель. Утренний развод в полку ещё не начался, роты только выстраивались у своих палаток. Полковой оркестр разминался на плацу. Группа офицеров, во главе с командиром полка, стояли возле штабной палатки.

Не дойдя до них положенных метров, прапорщик громко и бодро скомандовал: "Груп-пааа! Смирнааа! Равнение на - права!". Мы дружно перешли на строевой шаг и повернули головы в сторону офицеров. Конечно получился горох. Строй был не слаженный, не ходивший вместе никогда. Наша группа была сборной со всего полка. Но каждый хотел последний раз пройти чётко. Все старались! Командир полка скомандовал офицерам: "Кру-гом! Смирррна!" В этот момент, оркестр грянул "Прощание славянки". Это было не забываемо!!! Мы чеканили шаг, проходя мимо командиров. Они стояли по стойке "Смирно" и мысленно прощались с нами. У меня комок подкатил к горлу и защипало в носу. О таких проводах я и не мечтал. Сразу забылись какие-то обиды и злость на армию и её иногда бессмысленные порядки. Мы нестройно шлёпали последний раз по плацу, на который больше никогда не суждено вернуться.

Через десять минут ходьбы, мы уже были на аэродроме, где нас уже ждали две другие группы по пятьдесят человек с 317 и 345 полков. Всего дембелей собралось 150 человек. Потянулось время ожидания прилёта самолёта из Союза. Группы перемешались, встретились сослуживцы по карантину и учебке. Завязались разговоры, вспоминали прошедшую службу и погибших товарищей.

Ждать пришлось не долго. На посадку из-за гор, заходил белоснежный лайнер ТУ-154. тут уже было не до разговоров. Все вскочили и следили только за посадкой самолёта. Он приземлился и подрулил к нам в тупичок. Уж этот аэроплан был действительно за нами! Над иллюминаторами, по всему борту красовалась красной краской надпись "OFFICIAL OLYMPIC CARRER". Нашёлся и грамотей, который громко изумился: "Ни фффига себе? Нас повезут на самолёте, который на московской олимпиаде иностранцев возил!". Это было приятно. Родина помнит о нас! Может ещё и с цветами и оркестром встретят на родной земле?

Подогнали трап и из самолёта спустились на аэродромную бетонку молодые солдаты, которые, как потом выяснилось, отслужили как и то пополнение, по полтора года. Почему-то на наше место молодых не присылали. Видно нужны были более подготовленные ребята.

Нас быстро построили и началась посадка в самолёт. На борту встречали красивейшие, ярко размалёванные, приятно пахнувшие стюардессы "надёжные, как весь гражданский флот". "Проходите пожалуйста ребята, рассаживайтесь. Места на всех хватит." - звучал милый женский голос. Вот этто дааа! Вот это обхождение. За два года службы такого не слышал!

ТУшка набрала высоту и взяла на дорогой сердцу курс, на север. После "комфорта" боевых машин, здесь был полный набор удобств. Мягкие кресла, красивая пластиковая обивка, современная русская музыка звучит из динамиков, удобный сортир, с которым было приятно пообщаться. На подносике карамельки, бери сколько совесть позволит. Холодная га-зи-ров-ка!!! Сколько же я мечтал о ней в горах афгани. А здесь спросил и ещё принесли! Невероятно! Не со мной это происходит. Сон.

Все ребята расслаблены. Растянуты в уютных креслах, но всё равно насторожены. О сбитых транспортных и гражданских самолётах слышали все. Не хочется падать с высоты на эти надоевшие, красивые, "ласковые" горы Гиндукуша.

Я посмотрел в иллюминатор. Под нами только горы, горы, бесконечные горы. Сколько же мы истоптали их? А если в пересчёте каждого на взвод? На роту? И почему не придумали спидометр на солдатские сапоги? Всё было бы ясно. По карте всё просто, прикинул примерный километраж и всё. А на самом деле? А сколько ещё тренировочных марш-бросков? Дааа, прощай афган, мы домой летим.

Шторки служебного отделения раздвинулись и перед нами во всей красе возникла приятная во всех отношениях стюардесса. Она поднесла к ярким губам микрофон и по салону разнеслась её мягкая, бархатная речь: "Дорогие ребята! Командир корабля и экипаж приветствуют Вас! В эту минуту, мы пересекаем границу Союза Советских Социалистических Республик! Прошу Вас, не вскакивать со своих мест, не топать ногами, не кричать. Поздравляем Вас!" В ту же секунду лайнер потряс оглушительный хлопот в ладоши. О нём нас не предупреждали! Овации в Кремлёвском дворце съездов, по сравнению с этим грохотом ничто! Дальше, кто мог, потянулись глазеть в иллюминаторы. А там опять сплошные горы, горы, горы. Никаких обозначений! Даже контрольно-следовой полосы не видно. И где она тут, граница?

Часа через полтора после вылета, приземлились в Ташкенте. На борт поднялись люди в белых халатах и произвели опрос по салонам: "У кого ребята температура? А может кто-то недомогает?". Получив отрицательный ответ, врачи уехали. Мы загрузились в аэродромный автобус и покатили на таможню. Опять шмон. Сколько можно? Ведь нас уже обыскивали девять раз! Три в роте перед отправкой. Три в батальоне. Три в полку. На последнем шмоне, контрик забрал у меня фотографию, которую прислал мне друг с гражданки, на которой был сфотографирован он сам с бутылкой водки. Не положено иметь такие фото советскому солдату.

Ничего запрещённого я не имел и поэтому к стойте досмотра подошёл спокойно, раскрыл вещмешок. Таможенник скороговоркой быстро произнёс:

-- Наркотики, оружие, боеприпасы, порнография и другие запрещённые предметы есть?

-- Нет.

-- Проходи.

Всё получилось намного проще, чем я ожидал. Наверное мой простецкий вид внушал доверие, что даже вещи не осмотрели.

Старшие групп объявили нам, что можно погулять пару часиков по аэропорту, потом сбор и вероятно отлёт. Тут же вокруг нас начали виться подозрительные местные личности. Они хотели обменять чеки Внешпосылторга на рубли. Но у нас их почти ни у кого не было. Всё спустили в афгане на себя и подарки родным. Да и что менять солдату, получали-то мелочь.

К концу службы, мне мама высылала в письмах то по рублику, то трёшку, то пятёрку. Чтоб на первое время в союзе у меня было немного денег. На удивление дошли все двадцать два рубля. Вот и побежали мы втроём к киоску, покупать мороженное. Холодненькое, вкусное, проглотили не успев глазом моргнуть. Почувствовав слегка прелести гражданской жизни, мы кинулись искать вино-водочный магазин. Не нашли по близости. Зато нашли ресторан, где с тыла нам продали три бутылки какого-то вина с наценкой. Выпить в закутке не удалось. Старшие уже собирали свои группы. Оказалось, самолёт уже готов к вылету и нас ждут. Не очень-то оборванцы были нужны в международном аэропорту. Нас быстро отправляли.

Вино пришлось выпить прямо перед посадкой в самолёт на пятерых три бутылки 0,7л. Оно теплом разлилось по телу и слегка зашумело в голове.

Самолёт был уже другой, но такой же комфортабельный ТУ-154. Он взял курс всё дальше на север. Но лететь было гораздо веселее. Ещё бы, мы были над территорией СССР!

Так как все военнослужащие были из 103 Витебской дивизии, то и приземлились мы в Белорусии, на аэродроме города Орша. Самолёт загнали в какой-то тупик. Вместо самоходного трапа, к борту прицепили металлическую лестницу, которая вдобавок не доставала до бетонки с метр. Мы солдаты, привычные к разного рода армейским казусам, спустились легко. Сто пятьдесят человек в строю стояли перед самолётом на ветру и холоде. В ноябре в Белоруссии не афганская погода. Но это мелочь. В след за нами, самолёт начали покидать стюардессы. Это было жалкое зрелище. Молодые женщины неуклюже пытались спуститься по болтающейся лестнице. Нам подали команду "Кру-гом!". Как спускались дальше они, остаётся только догадываться.

А тем временем нам подогнали несколько "ИКАРУСов", в которых было тепло и уютно. На улице уже совсем темно и в дремоте дорога не показалась долгой до уже знакомого Лосвидо. После построения в многоцелевом классе, перед нами от группы встречающих старших офицеров, выступил седеющий полковник.

-- Гвардейцы! Вы с честью отдали свой воинский долг, честно отслужили. Завтра с утра, первая партия отбудет на Витебский вокзал. Это те, кто едет в разные города Белоруссии, на Украину, в общем, кто отправляется в этом направлении. Вечером убывает вторая партия, направлением, кто едет через Москву. После построения Вам выдадут парадки, шинели и денежное довольствие. Я знаю, что Вы все будете шить, резать, кромсать, точить, пилить, одним словом наводить бардак. Единственная просьба! Не мусорить где попало! Должно быть только три кучи мусора. От каждого полка по кучке. Всем всё ясно?!

-- Так точно! - рявкнул строй.

-- Вопросы есть?!

-- Никак нет!

-- Приступить к подготовке на дембель!

Началась суета. Одни получали советские рублики, другие парадки, шинели и фуражки молодых солдат, которым ещё служить и служить. Им на дембель выдадут тоже чужое обмундирование. Попутно небольшими партиями сходили помыться в баню. Кучи обрезков и ошмётков потихоньку росли. Мне один сержант вернул долг в 25 рублей. Получилась в общем приличная сумма - 138 рублей. До дома хватит весело доехать.

Всю ночь на пару с парнем, с которым мне ехать в одном направлении, готовили себя к отъезду. Утром было всё готово. Получилось в общем не плохо. Конечно не супер, но и не третий сорт. Пошли в приехавший буфет и автомагазин. Купили по небольшому чемоданчику, перчатки, мыльно-рыльные принадлежности. Выпили молока с булочками. Первая партия уже укатила. Потянулись часы ожидания нашей отправки.

Вечером и нас посадили на поезд "Витебск - Москва". Девяносто десантников в вагоне. Сила! Мы почти гражданские люди. Ехать до столицы ночь. В поезде отсутствует вагон-ресторан. Спать не хочется. Скука!

Рано утром Москва встретила нас вокзальной толкотнёй. Впятером с Белорусского до Казанского вокзала доехали на автобусе, шабашник, за 15 рублей. По трояку с каждого. Пристроились в конце очереди военной билетной кассы. Через десять минут, мой попутчик обнаружил, что у него исчез дембельский чемодан. Вокзальные урки неплохо работают. Смотри в оба. А то и башку утащат. Хотя, моя вряд ли кого устроит, кроме меня.

Купили билеты в купейный вагон на фирменный поезд "Москва - Томск" и вышли на привокзальную площадь. Тут же к нам подбежал шустрый парень.

-- Здорово ребята! Вы с какой дивизии?

-- Здорово. С Витебской. - сдержано ответили мы.

-- А я весной демобилизовался с Псковской. Вы в Москве первый раз?

-- Первый. - соврал я. Мой сослуживец поддакнул.

-- Давайте я покажу Вам столицу, свожу куда надо. - напирал незнакомец.

-- Не надо, мы сами найдём.

-- Пойдемте парни, не сомневайтесь, проведу по городу, как лучший гид!

Был он какой-то навязчивый. Своими бесконечными разговорами не давал вставить слово. Будто бы заговаривал нас. Подозрительный тип. Всё заманивает и заманивает на коку-то квартиру с девочками, где наверное сначала напоят, потом дадут по башке и оставят где-нибудь. "Держи карман шире! Не на тех напал. Будем держать ухо востро." Отвязаться не удалось от него и мы вместе поехали в Военторг. Чем ближе к магазину, тем больше офицеров разных званий попадалось на встречу. Мы уже замучились отмашки делать. Но нам почти никто не отвечал. Офицеры торопились по своим делам кто в отпуске, кто в командировке. Им было попросту не до нас. Ну и хорошо. Мы тоже перестали вскидывать руки.

Я представлял себе Военторг другим. Всё-таки военный магазин, союзного значения. А на самом деле - огромная солдатская каптёрка! Там было всё, начиная от пуговиц и ниток, до генеральских шинелей и папах. А может и ещё чего-то большего, чего я не видел. Мы нашли то, ради чего сюда пришли. Купили солдатские зимние шапки, а фуражки, которые нам выдали в ноябре на дембель, выкинули в мусорные урны. Теперь мы выглядели согласно сезону.

До отхода поезда оставалось ещё часов пять и наш гид предложил сходить в его знакомое хорошее кафе. Есть хотелось со страшной силой и мы согласились. Проходя мимо какой-то очереди, из неё пожилой мужчина окликнул нашего добровольного провожатого: "Серёга, постой Серёжка!" Но Серёга делал вид, что не слышит и шагает дальше. Мужчина догнал его, схватил за руку, глянул на нас и внятно ему произнёс: "Ты опять за старое взялся? Прекращай." Гид фыркнул ему в ответ и вырвался, а для нас сделал вид, что ничего не произошло.

В кафе мы сдали шинели и мой оставшийся чемодан в гардероб. Как дорогих гостей метрдотель нас провёл в дальний зал и усадил за стол. Сразу подошла официантка и приняла заказ. Не прошло и пяти минут, а у нас на столе уже салаты и три бутылки портвейна. Ещё через несколько минут подали бифштексы с глазуньей. За такой, поистине царский обед для солдата, не зря служили Родине.

После опустошённых двух бутылок, сопровождающий отправился в туалет. Я кратко объяснил свои догадки напарнику и мы рванули за нашим проводником. Влетели в кабинку и серьёзно поговорили. С начала он отрицал всё, потом "раскололся". Оказалось, в Москве работали целые бригады на всех вокзалах таких кидал. Заманивали ласковыми посулами, обдирали, как липок. Слава Богу, с нами номер не прошел.

Но всё равно, он провожал нас на поезд с Казанского вокзала, где мы успели угостить дополнительно купленным портвейном половину местных бомжей, которые в знак благодарности, королевской охраной сопровождали нас до вагона.

Скорый поезд тронулся, а мы всё махали в окно бегущим за вагоном бродягам. Они пожелали нам перед расставанием на перроне весёлой дороги и скорой встречи с родными и близкими. Состав набирал скорость и всё дальше увозил нас на восток, туда, где нас ожидала вольная гражданская жизнь.

Жирохов Михаил Александрович

Як-38 в Афганистане

Мало кто знает, что такой чисто палубный самолет как Як-38 перед поступлением на вооружение успел повоевать в Афганистане. Хотелось бы восполнить этот пробел.

* * *

В 1980 году испытания нового Як-38 переместились в Афганистан. Дело в том, что в этой мусульманской стране наблюдалась нехватка аэродромов и поэтому как казалось военному руководству самолет с укороченным взлетом и посадкой идеально подходит для боевых действий. Считалось, что Як может взлетать с укороченных бетонных полос или даже с небольших площадок, покрытых металлическими аэродромными плитами.

Для испытаний были отобраны четыре самолета (борта "25", "53", "54" и "55") и создана смешанная команда из гражданских специалистов и военных летчиков - испытателей.

18 апреля 1980 года группа прибыла на аэродром Шиндад на севере страны. Недалеко от аэродрома была оборудована специальная полоса из аэродромного железа. Причем строителям пришлось немало потрудиться, ведь сначала прокопали траншеи, на их дно укладывали аэродромные плиты и засыпали. Потом сверху песок застилали стекловолокном и только после этого шел второй слой плит, которые приваривали к специальным столбикам. И так 150 метров. Забегая вперед отметим, что это сооружение выглядело очень надежным и устойчивым, однако после нескольких посадок и взлетов песок из-под плит выдуло и под ними получилась яма. По другому в принципе и не могло быть ведь при взлете сопла двигателей Як-38 переводились в вертикальное положение относительно земли и реактивный поток ударялся о взлетную полосу.

19 апреля Ан-22 доставили самолеты и после необходимых проверок 23-го начались плановые полеты.

По крайней мере один самолет был потерян. Случилось это из-за ненадежности импровизированной "взлетки". Полковник Николай Козлов при взлете внезапно свалился с высоты примерно 10 метров, причем взлет производился с полным боекомплектом и потому реактивные снаряды стали рваться и разлетаться во все стороны. Этот вылет наблюдал представитель Генштаба генерал армии Леонид Соколов, котором пришлось прятаться. Удивительно, но никто (включая летчика) не пострадал.

Стоит сказать, что команда находилась в критических условиях. Собственной питьевой воды не было, ее привозили за 30 км, причем везли не в термосе, а обычной металлической бочке, поэтому привозили практически кипяток. При такой антисанитарии появилось раздолье для инфекционных заболеваний. Нередки были случаи заболевания дизентерией, желтухой.

Вот как потом вспоминал один из участников испытаний полковник Тарасенко: "У нашего доктора, молодого лейтенанта были только таблетки и то одного вида. Ими он лечил от всех заболеваний, а еще проводил промывание желудка с помощью клизмы. Легче было тем, кто регулярно принимал алкоголь и таким образом уничтожал микробов в своем организме. Я водки не пил, поэтому у меня целый букет заболеваний инфекционного происхождения. Сейчас приходится лечиться разными травами."

В конце апреля в Москву ушел доклад старшего группы о том, что испытания закончены. Оттуда пришел запрос- Сколько сделали вылетов? Ответили - 107. Вот еще 107 сделайте в интересах войск.

Это было не очень правильное решение, так как испытательная эскадрилья не была боевым подразделением со всей необходимой инфраструктурой. В ее составе не было ни одного младшего авиационного специалиста, не говоря уже о солдатах. Только офицеры и гражданские специалисты.

Тем не менее приказ надо выполнять и вскоре отправились на штурмовку. Офицерам пришлось самим выступать в роли авиамехаников и подвешивать бомбы, НУРы и выполнять другие обязанности.

Несмотря на то, что в официальных изданиях пишется что испытания прошли успешно, однако летчики испытатели отмечали что в условиях горно-пустынной местности использование этого корабельного самолета было неэффективным. Так боевая нагрузка составляла всего две 250-кг бомбы, топлива хватало всего на 40 минут полета. Поэтому говорить о эффективном применении Як-38 в Афганистане не приходится.

Журавлёв Александр

Борт - 700.

Грузно "Чёрный тюльпан" пролетал траекторию смерти,

а навстречу ему диких пчёл - рой стальной подлетал.

В бессловесной дали, в пыльном вихре лихой круговерти

обжигая, вонзались, коверкая стылый металл.

Борт -"700", огрызался огнём бортовых пулемётов,

а внутри фюзеляжа груз "200" качался и ждал.

Только крики в эфир, нервный всхлип обречённых пилотов...

На далёкую землю радист эту боль передал.

Припев:

Тишина, тишина

где-то там, над родимой станицей.

Мать волнуется, ждёт пусть в гробу,

но сыночка домой.

Самолёты кружат над Россией моей

чёрной птицей.

И рядами лежат пацаны,

под кровавой звездой.

2 куплет.

Стингер взвизгнул и взмыл, реквиемом метнулся под звёзды.

Он израненной птице последнюю рану нанёс.

По броне побежали морщинами злые борозды,

а по спинам людей страх понёс небывалый мороз.

Вот и всё! Завертелась земля с небом пасмурным в споре,

но моторы гудели не в силах погибших отдать.

Поглотило солдат навсегда неуёмное море,

не пришлось матерям сыновей их, землице предать.

Припев: тот же.

3 куплет.

А в ответ загремела в горах батарей канонада.

За погибших вторично салютом бил дробно фугас.

И летели душманов тела, как солдатам награда.

В небеса поднимался домой с грузом новый "Пегас".

В этой глупой войне, что зовётся - амбицией власти

сгинул цвет наших русских, надёжных и верных парней.

Эй, вы там наверху?! В цвет какой вы знамёна не красьте,

всё одно вам не стать для народа родней и нужней.

Припев:

Тишина, тишина

где-то там, над родимой станицей.

Мать волнуется, ждёт пусть в гробу,

но сыночка домой.

Самолёты кружат над Россией моей

чёрной птицей.

И рядами лежат пацаны

под кровавой звездой.

Казаков Анатолий Михайлович

Ушел я не служить, а воевать

Далекий 1969 год. Призывная комиссия. Годен, команда номер ... Распишитесь за повестку ... прибыть ...к 8-00. Номер команды не говорит ровно ни о чем. Интересуюсь у проходящего мимо работника военкомата: "Команда такая-то, что за войска?" Лаконичный полушепотом ответ: "Спецназ". Ничего не понял, спрашиваю, куда призывают. В ответ вместо четкого и ясного - пехота, артиллерия, флот, опять какой-то спецназ.

По прибытии в часть нам объявляют: "Запомните, для всех вы служите в школе младших авиационных специалистов". Потом были подписки о неразглашении и т.д. и т.п. Только через полтора года нас переодели в форму ВДВ, но боевое знамя бригады в развернутом виде вне помещения еще долго не носили.

Все эти годы чрезвычайно горжусь тем, что мне довелось служить в спецназе. Шли годы, обстановка накалялась, из состояния холодной войны наша страна была втянута в полномасштабные войны и конфликты. Рос и ширился криминал внутри нашей необъятной Родины. Сообразно этой обстановке появлялись новые подразделения специального назначения. Эти подразделения были и остаются гвардией, элитой того вида вооруженных сил, ведомства, где созданы и функционируют.

Сегодня мой пятилетний внук просит: "Дед, включи компьютер, давай поиграем в спецназ". Спецназ перестал быть сверхсекретным. Сегодня мы знаем, что такую-то операцию провел спецназ такой-то. Мы знаем, кто брал дворец Амина, кто штурмовал Первомайское, "Норд Ост" и множество иных проведенных операций. Но люди, те, кто составляет все наши "Альфы", "Вымпелы", "Амуры", ОМОНы, СОБРы и другие спецподразделения, остаются в тени. Даже самая строгая государственная тайна имеет срок для предания огласке. А на бойцах спецназа как будто поставили штамп: "Совершенно секретно. Не подлежит открытию вечно". Это неправильно.

Давным-давно я купил альбом пластинок с "афганскими" песнями. Они брали за душу, заставляли по-иному взглянуть на те события. В числе авторов песен значился и некий Б. Жалимов. Тогда мне это имя совершенно ни о чем не говорило. И лишь недавно, читая Книгу памяти "Черный Тюльпан", с удивлением выяснил, что автор любимых песен - земляк, более того, однополчанин, а с учетом разницы в возрасте, может быть, даже спали в одной казарме и на одной кровати.

Дальше - больше. Навожу справки и выясняю, что ежегодно 15 февраля, когда отмечается очередная го-довщина вывода советских войск из Афганистана, в Хабаровском промышленно-экономическом (бывшем лесотехническом) техникуме преподаватель русского языка и литературы Татьяна Михайловна Косоурова проводит классный час. На него приглашаются те, кто служил в ограниченном контингенте советских войск в Афганистане. Гости рассказывают о том, что довелось им пережить на этой войне, о боевой дружбе, отвечают на вопросы студентов. К этому дню приурочено вручение приписных билетов студентам, которые были поставлены на военный учет.

Казалось бы, для чего все это? Для галочки в отчетах техникума? Для антуража - "никто не забыт, ничто не забыто", и мы там же, тоже не забыли? Нет, здесь все гораздо проще и сложнее.

В 1980 году в Хабаровский лесотехнический техникум поступил Борис Жалимов, а это его армейские стихи:

Пускай спокойно люди спят,

Мы сохраним отцов заветы.

Покой и сон ваш сохранят

Ребята в голубых беретах.

Из биографии Бориса. Родился 28 августа 1965 года. Мать Эмма Викторовна работает те-лефонисткой на междугородной станции, отец Хасан Бадриддинович, работал в ор-ганах МВД. Окончил 8 классов СШ N 24. Техникум окончил в 1984 году и был призван в ряды Советской армии, в воздушно-десантные войска.

Короткими тревожными ночами

Прекрасные солдату снятся сны,

Как дома жил, не ведая печали,

И дням свободным он не знал цены.

Под громким зычным гласом старшины

Вдруг вспоминает парень: служит он в десанте

И вспоминает про ночные сны.

Из записной книжки Бориса Жалимова. Мое новое место службы - Демократическая Республика Афганистан. Мы узнали об этом, когда нас перевозили из Уссурийска в Белоруссию.

Мы из Союза сюда прилетели,

Где бушуют ветра и метели.

Где матери ждут, не дождутся,

Где девушки звонко смеются.

Едем на совершенно необжитое место, будем жить в палатках. Прошли курс горной и огневой подготовки. Моя специальность - разведчик. Служить буду в части специального назначения, сокращенно - отряд спецназа.

Отряд спецназа в тылу врага,

Родная база так далека.

Идут ребята в ночной глуши.

Идет расплата - дрожите, палачи!

В Афганистане, в стране чужой.

Во вражьем стане ночной порой.

Идут ре-бята ночной тропой

Приказ исполнить страны родной.

Раздался рядом взрыв гранат,

Попал в засаду отряд ребят.

Идет неравный, кровавый бой,

И слышен пуль зловещий вой.

Все реже выстрелы пугают ночь,

Никто ребятам не смог помочь.

Ра-диограмму последнюю свою

Передает радист уже в бою.

Отряд спецназа ведет последний бой,

Но погибает с поднятой голо-вой...

И снова самолет взлетит за облака.

Он высадит десант в тылу врага.

Пойдут ребята в ночной тиши.

Придет расплата - дрожите, палачи!

Из писем матери. Мамочка, хоть ты говоришь, что огорчений я принес тебе мало, но все равно я перед тобой в неоплаченном долгу. Ты меня родила, воспитала, вы-вела в люди. Я это помню всегда и не подведу ни тебя, ни товарищей. Береги себя, моя любимая, единственная на всем белом свете, мамочка. Жаль, я не в силах выслать тебе огромный букет здешних алых роз. Таких в Хабаровске нет. Насчет стихов ты, мама, права, я немного охладел и к этому занятию. В одном из писем Лена прислала мне открытку - привокзальная площадь моего родного города. Я, как увидел, так и обомлел. Около 15 минут молча рассматривал ее и вспоминал. Потом показал ребятам и увидел взгляды. Радующиеся вместе со мной.

Рост мой сейчас I метр 71 см. Вес - 58 кг. Здоровье отличное. Настрое-ние отличное. В свободное время читаю книги, пишу письма. Живем в па-латках, есть душ, умывальник, баня, столовая, санчасть. Часто смотрим те-левизор, читаем газеты.

Жару переношу хорошо. Хотя здесь ранняя весна, но температура +40, +50 градусов. Это обычная температура. Одежда у нас легкая. Ведь форма сшита специально для нас, в Союзе не носят такую. Поспели уже персики, гранаты, апельсины, инжир. Часы и всякие вещи купить здесь можно, но чувства вещизма у меня нет. Да и часы у меня есть - твой подарок. Для меня самое ценное - твое здоровье. Береги себя, мамочка.

Недавно получил твою посылку. Огромное спасибо. Это самая вкус-ная посылка, ели целую неделю. Особенно понравились орешки в шоколаде. Ребята все славные, отличные товарищи, на них можно положиться. Недав-но провел сам комсомольское собрание, ведь я теперь комгрупорг. Волно-вался, но прошло успешно. Отметили мои ораторские способности. Мама, приеду домой, наверное, уже коммунистом. Это моя мечта, та-кая же сокровенная, как и поступление в школу милиции. Замполит обещал рекомендацию. Я во многом изменился. Появились новые, я считаю, зрелые взгляды на жизнь.

Из записной книжки Бориса Жалимова. Двадцать лет. Много это или мало? Что я могу сказать о парнях, моих сверстниках, выполняющих интернациональный долг в Афгане? Они стоят на страже мира. Наши ребята - мои друзья - делают все возможное и порою невоз-можное, чтобы стереть войну с лица земли. Вы победите, парни! И через много лет посадите на колени детей и расскажете им, как нелегко дался миру мир.

Поднималась зорька

Над хребтом горбатым,

Продиралось солнце

Сквозь туман проклятый.

Не грустите, струны

По студеным росам,

По девчонке юной

Золотоволосой.

Не грустите, струны,

Струны, перестаньте.

Где мы служим, струны?

Здесь, в Афганистане.

Сижу на берегу реки. Нашел тень под деревом. Напротив сидит бача (по-афгански - мальчик, который еще не дорос до юноши.) Второй бача ловит удочкой рыбу. Он увлечен. А первый меня увидел, широко улыбнулся и стал что-то кричать. Сжал ладони, поднял над головой - изображает рукопожатие. Какой все-таки странный, но интересный народ! Он очень отстал от цивилизованных стран. Учиться придется многому, поч-ти всему. Рядом с нами поля. Я часто вижу, как пашут крестьяне. Наверное, у нас в России так же когда-то пахали: впереди - захудалый буйвол (у нас была бедная лошаденка), позади, за плугом, идет нищий крестьянин. Земля плодородная, а техники нет. Афганцы трудолюбивы. Один урожай собрали уже, теперь распахивают землю под второй.

Из писем матери. Мама, я не стал тебе писать, что болел, потому что не хотел расстраивать. Смешно! Мы так далеко, а от тебя все равно ничего не скроешь.

Ты не волнуйся, мамочка, а лучше сходи на базар, купи семян и вышли мне. Нужны астры и еще какие-нибудь красивые цветы.

Здесь познакомился с удивительным человеком. Он юрист по образованию, но увлекается садоводством. И здесь, в Афганистане, пытается разбить сад.

Мы уже посадили розы (свои, в Афганистане они другие), сирень. Сделали клумбы. Ребятам прислали семена помидоров, лука. Будет огород. Пришлите еще редис, баклажаны - в общем, все, что есть. И обязательно, мама, опишите, как сажать. Я немного помню, как ты делала на даче, но могу запутаться.

Забыть бы людям все войны на все века, засадить планету цветами, жить и радоваться.

Последнее письмо.

Здравствуй, мама!

У меня все хорошо. Особых новостей нет. Не болею, настроение хорошее. А почему бы ему не быть хорошему, если с каждым днем становится все теп-лее, а значит все ближе к дому.

Получили газету с приказом N 68 о нашем увольнении из рядов Вооружен-ных сил СССР. Мой призыв дома будет уже к 9 мая, а я в июле, августе. Ведь служу не в Советском Союзе.

Мама, очень прошу, береги себя. Делай работу, которая тебе по силам, не переутомляйся, не надо, мама. Я скоро приеду и возьму на себя большую часть работы. Дождись меня. Ведь для меня всегда все вы будете самыми дорогими людьми.

Ваш Борис. 02.04.86 г.

Из письма матери:

Сидела ты на проводах печальная.

О чем ты плачешь, я не смог понять.

А слезы повернулись ко мне правдою;

Ушел я не служить, а воевать.

Никто не хочет здесь играть со смертью

И дергать, как за нитку, за судьбу.

И все же не напрасно мы затеяли

В Афгане эту адскую войну.

Вслушайтесь в эти строки. В них звучит талант поэта - поэта, навсегда оставшегося юношей. И я понимаю литератора Татьяну Косоурову - учителя Бориса. Понимаю, почему проводятся эти классные часы.

После классного часа ребята-студенты возлагают цветы к мемориаль-ной доске, которая находится на здании техникума, и на мо-гилу Бориса. Постоянно на классном часе звучит, что у каждого поколения свои герои, но неизменными остаются нравственные ценности, те ценности, которые унаследовали от своих дедов, отцы и сыновья, одержавшие победу над фашистской Германией.

На вопрос о связи прошлого с современностью поэтесса Юлия Друнина отвечала так: "Мое поколение росло овеянное романтикой революции и гражданской войны. Любимой нашей песней была "Каховка", любимым фильмом "Чапаев", лю-бимой книгой "Как закалялась сталь".

Далее поэтесса задает свой вопрос сегодняшним юношам и девушкам: "Разве сегодняшняя молодежь не должна быть влюбленной в героев Великой Отече-ственной войны так же, как мы, мальчики и девочки, родившиеся в 20-х го-дах, были влюблены в героев гражданской войны? Разве наша молодежь не должна почувствовать красоту фронтовой дружбы и задуматься над приро-дой той особой нравственности души, которая бросала человека на враже-скую амбразуру? Война - это не только смерть, кровь и страдания. Это еще и гигантские взлеты человеческого духа - бескорыстия, самоотверженности, героизма".

Любовь к Родине, гуманизм, доброту, человечность - это завещало нам старшее поколение.

Из письма родителям от командира Б. Жалимова - старшего лейтенанта Захаренкова. "Ваш сын прожил короткую, но яркую жизнь. Такие ребята, как Боря, никогда не подводили. Я много раз убеждался в надежности, преданности, вер-ности долгу этих парней, когда ходил с ними в бой. Их по праву можно на-звать героями, не посчитайте это за громкие слова. Все они прекрасно понимали и знали, что их ждут дома, что где-то в Союзе в родном городе ждет спокойная, мирная жизнь. И, тем не менее, никто из них не струсил, не отступил перед лицом опасности, перед угрозой смерти. Они до конца выполнили солдатский долг и заслужили вечную память, ту память, которой достоин герой".

Перед последним боем он сочинил такое четверостишие:

Да, если я останусь жить,

То не забуду никогда,

Как надо жизнью дорожить

И помнить эти дни всегда.

Не довелось, не выжил. Участвовал в восемнадцати боевых операциях, не получил ни одной царапины, но - не судьба. 3 апреля 1986 года Борис Хасанович Жалимов в составе своего подразделения, выполняя боевое задание по уничтожению банды, погиб в бою.

Награжден орденом Красной Звезды (Посмертно).

Каменев Александр Иванович

Падение Хоста (воспоминания очевидца)

31 марта 1991 года.

Первое серьезное поражение афганских правительственных войск после вывода 40-й армии. Противник захватил город Хост на юго-востоке страны. Наджибулла с утра приехал в министерство обороны и следил за развитием событий. От кабульского руководства уже ничего не зависело. События развивались сами по себе. Наджибулла предлагал ударить парой СКАДов по Парачинару (Пакистан). Советские отговорили.

1 апреля 1991 года.

Первый день после сдачи Хоста. Заседание Ставки Верховного Главнокомандования Вооруженными силами Республики Афганистан.

Начальник Генерального штаба генерал армии Делавар: "О положении в Хосте и размерах помощи, оказанной хостинскому гарнизону".

- На момент начала боевых действий противник насчитывал под Хостом 10500 человек. Предполагалось, что противник начнет боевые действия 14 марта, но не начал. 17 марта попытка наступления с востока успехом не увенчалась. Противник произвел перегруппировку своих сил, выдвинул еще 2000 человек, 16 танков и предпринял наступление с западного и северного направлений (базовый лагерь в Кухи-Сину). Мятежников поддерживали пакистанские малиша, саудовские ваххабиты, несколько лет воздерживавшиеся от участия в войне на стороне мятежников. Наступление на Джаджи-Майдан захлебнулось, мятежники понесли там большие потери, не смогли забрать даже свои трупы.

После того, как противник захватил населенный пункт Какарак, были оставлены посты в населенных пунктах Бак, Якуби и другие.

На усиление хостинской группировки мы перебросили 2298 человек.

114 рейсами Ан-32 в Хост перевезено:

- 242 тонны боеприпасов;

- 3 тонны лекарств;

- 177 огнеметов "Шмель".

Осуществлено 52 десантирования грузов (260 тонн).

Нанесено 1442 БШУ (бомбоштурмовых удара).

Нанесено 40 ракетных ударов Р-300 (СКАД).

Был задействован ракетный дивизион "Луна", перебазированный из Кабула в Гардез.

Вчера (31.03.91) противник в 11.00 атаковал с севера и северо-запада. В 12.00 захватил новый аэродром. Последний раз Сулямаль - командующий гарнизона выходил на связь в 17.15. Ночью командование "Национальной гвардией" связывалось со 2-й бригадой "НГ". У МВД вечером также была связь с Хостом. Ночью летали самолеты, но ничего не было видно.

Начальник штаба Ставки генерал армии Рафи:

- По указанию Президента в 17.30 войскам была поставлена задача отходить на направлении Исмаил-Хель.

Командованию вертолетного полка была поставлена задача подготовить 4 экипажа. До 19.00 не было погоды. Когда экипажи были собраны, вертолетчики категорически отказались лететь. Из-за низкого морального духа. После соответствующей беседы их удалось уговорить. Взлетели в 23.07 с интервалом в 5-10 минут. В районе Гардеза на высоте 3500 метров сообщили, что нет возможности набрать высоту и сели в Гардезе. В 4.00 предприняли вторую попытку, но тоже неудачно и вернулись в Кабул.

Нанесены бомбоштурмовые удары в радиусе 1 км от центра Хоста по координатам, которые предоставило министерство обороны.

Министр государственной безопасности генерал армии Якуби:

- Необходимо нанести БШУ по аэродромам Хоста. Есть данные о сосредоточении танков в районе Жавара. Провести аэрофотосъемку и при подтверждении нанести удары. В районе Жавара находится дивизия мятежников "Джадваль".

Первыми покинули позиции 59 пехотный полк, дивизион ПВО, автобат, партийцы. Только в некоторых местах противнику было оказано сопротивление. Командир 25 пехотной дивизии заявил, что Хост будем сдавать, после чего началась паника и неразбериха.

Есть данные, что группа из сорока человек пробивается по дороге Хост - Гардез.

Командующий ВВС и ПВО генерал-полковник Фаттах:

- В течение суток нанесено 33 БШУ. Противник попытается восстановить аэродромы. Есть данные, что противник заказал в Пакистане комплект металлического покрытия взлетно-посадочной полосы и устанавливает ракеты "земля - воздух" вокруг аэродромов. Необходима постоянная авиаразведка. В ближайшие 10 дней - по три раза в сутки.

Министр внутренних дел Пактин:

- Предлагаю создать сильную линию обороны в Гардезе.

Главный военный специалист при Ставке ВГ ВС РА генерал армии Грачев Н.Ф.:

- Предлагаю создать сильную оперативную группу и направить в Гардез. И надо посмотреть, как помочь отступающей группировке.

Президент Наджибулла:

- В связи с Хостом. Мы знали, что противник предпримет наступательные боевые действия, мы были боеготовы, но сыграл ряд факторов:

1. Участие пакистанской военщины.

2. Вражеская сеть внутри гарнизона.

То, что защитники Хоста 12 дней героически сражались, заслуживает всяческой похвалы. Но нужно сделать надлежащие выводы. Хост должен стать для нас встряской. В течение двух лет нам удавалось успешно вести боевые действия, и мы успокоились. Хост должен стать для нас встряской для реорганизации и активизации наших действий.

Предпринять меры, чтобы противник осознал, что победа под Хостом была бессмысленной. Показать всему миру, что противник ничего не приобрел с захватом Хоста.

Анализ показывает, что противник предпримет активные действия на направлениях Гардез, Газни, Кандагар.

Усилить дорогу Гардез - Сатхи-Кандав. В Сатхи-Кандав поставить гарнизон с танками и артиллерией. Обеспечить прикрытие дивизионом "Луна".

Уделить внимание нашим слабым местам, в связи с этим:

1. Подготовить "Планы обороны провинций"

2. Обеспечить гарнизоны всем необходимым.

3. Начальнику Генерального штаба спланировать наступательные боевые действия.

4. Обеспечить создание резервов в провинциях.

5. Начать боевые действия в провинции Логар.

6. Убрать племенные формирования от Шиндандского аэродрома.

7. Создать регулярный полк (1000 человек) в Баграме.

8. Держать под контролем действия Ахмад-шаха Масуда. О результатах докладывать на Ставках.

9. Создать вторую укрепленную линию обороны Кабула. Боевые действия в Логаре и Майданшахре. Нужна победа.

3 апреля 1991 года.

Президент Наджибулла пригласил Чрезвычайного и Полномочного Посла СССР в Республике Афганистан Пастухова Б.Н. и Главного военного специалиста генерала армии Грачева Н.Ф. на беседу.

Наджибулла: Между нами единые взгляды на многие проблемы. В серьезные моменты мы обсуждаем ситуацию с друзьями. Среди друзей нужно открывать свое сердце. Вы знаете афганское руководство, товарищей из военной области - Ватанджара, Якуби, Рафи, Пактина. Это - преданные своим идеалам, службе народу, близкие СССР друзья. Что касается меня, то, надеюсь, у вас тоже нет сомнений. На уровне правительства люди, будь они членами партии или беспартийными, преданы двум целям: своим идеалам и СССР. И, не дай бог, чтобы в сознании людей возникли какие-либо сомнения или обиды. Дай бог, чтобы они прошли. Чтобы не получило развитие. Почему появились такие настроения? Это - вопрос Хоста. Защитники Хоста защищали город с пустыми руками. В связи с уменьшением помощи нам и активизацией боевых действий мятежников, помощь противнику увеличилась. Саудовская Аравия увеличила свою помощь моджахедам на 100 млн. $. Резкое сокращение помощи боеприпасами и оружием Афганистану на 1991 год ограничило наши возможности. Вы должны понимать, что у нас идет война не с оппозицией, а с ЦРУ, Пентагоном и Пакистаном, арабской реакцией. Мы не должны ловиться на крючок США. Внешне США за политическое урегулирование, но основная линия - решение афганской проблемы военным путем. Анализируя ситуацию, мы пришли к выводу, что США сознательно развивают фундаментализм и здесь и в других независимых государствах, где затрагиваются их стратегические интересы. США подстрекают силы и на раздел СССР. Почему? Их основная и будущая цель - СССР.

Товарищи считают, что с нашим падением друзей в Афганистане вы не найдете. Придут либо скрытые, либо явные враги. Если в такой форме будет решен афганский вопрос. Мы должны находиться у власти, даже если будут гарантии, и партия будет участвовать в борьбе. Мы готовы выслушать советы. Почему тысячи должны гибнуть? Может предпринять какие-то меры? Подумать о выходе на политическое решение. Мы готовы к борьбе за идеалы Родины и народа, дружбы с СССР до последней капли крови. В этом случае мы должны выйти за рамки бумажной работы, за рамки торгового подхода. Этот год - решающий. Двенадцать лет платили много, давайте еще заплатим. Два примера о связанных руках. Поставка боеприпасов к Д-30 министерству обороны - получается по четыре снаряда на ствол. В поставках для Вооруженных сил на 1991 год минометов нет, выстрелов "Шмель" - всего 1800, осталось поставить еще 1300. Если сейчас все 1300 на Гардез отправить? Личный состав найдем - это задача афганцев. Но чем сражаться? В связи с этим необходимо ускорить поставки тех позиций, которые отражены в соглашениях. А по некоторым позициям, количество которых явно недостаточно, просим рассмотреть поставки сверх договора. Не волнуйтесь, оплата в воздухе не повиснет. Но сначала поставки, учитывая срочность. Мы оплатим.

Вчера по телефону беседовал с Владимиром Александровичем Крючковым. А если создать оперативную группу? Поговорить с Язовым. Чтобы быстро и оперативно рассматривать вопросы поставок военно-технического имущества.

Вновь появляются позиции, не нашедшие отражения в соглашении. Появляются новые потребности. У нас подготовлен документ.

Посол: По первой части нашего разговора. Мы в высшей степени дорожим дружбой с Республикой Афганистан. Осложнение обстановки под Хостом вызвало у нас горечь и определенный резонанс в СССР. Вы беседовали с Крючковым. Могу также передать десятки пожеланий держаться. Драматизировать обстановку считаю ошибкой. Что касается мер - надо принимать. Мы ознакомились с Вашим обращением к членам партии "Ватан" и афганскому народу. Целиком поддерживаем. С полным основанием заверьте товарищей, что СССР не меняет своих друзей. У советского руководства нет других вариантов. Вы это знаете. Мы каждый шаг контролируем. В СССР не думают, что на смену нашим друзьям придут лучшие друзья, так как вы - наши лучшие друзья.

По поводу военной помощи. Вы сказали, что руки связаны. Чего-то не хватает, что-то надо ускорить. У нас нет оснований говорить, что советская помощь сокращается. Не должно быть обид. Есть трудности. Вы знаете, что результаты поставок военно-технического имущества Республике Афганистан нас тоже не удовлетворяют. Но Поставки идут, график обсуждается. Обещаю, что мы рассмотрим все вопросы, которые Вы поднимали. Вы начали с Д-30. Эта прекрасная пушка давно не выпускается, значит и производство к ней снижено, мы все выгребаем со складов, везем вам из Восточной Европы. Поверьте, я меньше всего склонен выдвигать контраргументы на Ваши аргументы. Все Ваши просьбы самым внимательным образом рассмотрим, и, не обсуждая сейчас всю номенклатуру, мы намерены все решать совместно и согласованно. Так что есть основания сражаться. Готовы погибнуть, но лучше, чтобы погибли наши враги.

Наджибулла: Основания сражаться есть. И не стоит драматизировать ситуацию. Но вопрос все-таки остается - чем сражаться. Завтра товарищи скажут, почему не поставили в известность, какие-то меры можно было принять еще вчера. А меры надо предусмотреть сначала, а не потом. Я уже не говорю о тех подходах, поставки надо рассматривать как политическую акцию. Международный заговор империализма продолжается. Если будет уделяться внимание геополитическим факторам, если сверху будет высказано понимание - станет ясно. Спасибо.

9 апреля 1991 года.

Президент Афганистана вызвал на беседу Главного военного специалиста при Ставке Верховного Главнокомандования Вооруженными силами Республики Афганистан генерала армии Грачева Н.Ф.

- Товарищ Президент, в соответствии с Вашей просьбой рассмотрели вопрос о самолетах МиГ-23. Плохо, что они сняты с производства.

- Считаете, нет смысла?

- Нет. И еще. Мы подумали, подготовили Вам документ. Посмотрите его. Это касается президентского резерва. Двух групп или дивизий, как я назвал, по пять тысяч человек. Хорошо вооруженных с техникой. Вот посмотрите, товарищ Президент, наши действия под Хостом: когда противник начал боевые действия, он сконцентрировал силы и средства на узком направлении. Наша оборона - посты. После прорыва первой линии обороны противник зашел нам в тыл. Посты были оставлены. 150 человек от Дустума были брошены на усиление, удержали противника на южном направлении.

- 150 или 1500?

- Всего мы перебросили две тысячи четыреста человек, плюс девять тысяч четыреста насчитывал хостинский гарнизон. Потом мы ожидали повторного удара с юга, а противник, перегруппировав силы, ударил с севера и северо-востока. Переброска малых сил для усиления результатов не дала.

- Товарищ Грачев, ваши выводы мне кажутся научными и академическими. Конечно, будь у меня резерв в пять-восемь тысяч человек, я бы сразу его отправил на выручку Хосту, как только противник предпринял боевые действия. И надо исходить из реальных возможностей. Вот генерал-лейтенант Шаповалов предлагает собрать 10 тысяч человек и послать их чуть ли не в Сатхи-Кандав навстречу отступающим войскам. Где взять эти десять тысяч? Вы вспомните. Две с половиной тысячи отправили в Хост. Когда первые триста туда прибыли, сразу же попросили боеприпасы. Вот тогда я просил вас помочь парашютами, чтобы сбрасывать боеприпасы, а личный состав перевозить самолетами. Это - первый довод.

Довод второй. В Калате сколько держались? Шесть месяцев. Сколько человек? Шестьсот. Из 6-й погранбригады. Почему? Потому, что не было предательства. А в Хосте? Зафар снял своих людей и увел их на север, освободив, оголив целую зону для вражеского прорыва. А в Калате предательства не было. В Джалалабаде было. Были оставлены посты первой линии обороны на восточном направлении. Но когда предатели ушли, больше предательства не было, и вторая линия выстояла. А ведь дорога Кабул - Джалалабад была перерезана. Вокруг аэродрома шли бои. Помогали Джалалабаду только вертолетами. По 8-12 рейсов в день -10 тонн боеприпасов. А в Хост возили по 40 тонн в день. За десять дней доставили туда 397 тонн. Да такого сильного гарнизона у нас нигде не было. И противнику никогда не взять бы его, если бы не неприкрытое вмешательство пакистанских регулярных полков, малишей с техникой, танками, БМП. Противник уже дрогнул, намеревался бежать. Пакистанцы перекрыли дороги для отступления, развернули мятежников и атаковали совместно Товарищ Назар прибыл вчера оттуда, видел своими глазами скопления танков и регулярных пакистанских войск.

И еще один вопрос, на котором хотел бы остановиться. Хочу объяснить товарищу Грачеву, что вопрос Афганистана - это не столько вопрос Наджиба или кого-либо еще, но и ваш вопрос. Если, не дай бог, в Афганистане придут к власти другие силы, они будут враждебно настроены против СССР. И те сложности, с которыми Советский Союз столкнулся в Грузии и Прибалтике, будут ничто по сравнению с тем, что может ожидать Советский Союз в Средней Азии. В десятки раз хуже. Поэтому товарищ Грачев должен осознать, что этот вопрос не только афганский. Мы ведь думаем не только об Афганистане, но и об СССР. Поэтому мне непонятно, когда вы говорите по телефону, что, мол, надоели эти ставки, устал от них. Я понимаю дипломатический подход и этикет, я все-таки президент, но не позволяю себе такого. И хочу, чтобы у нас такого больше не было.

- Видите ли, товарищ Президент, я сказал, что здоровье нормальное, а настроение плохое в связи с тем, что Вы на Ставке заявили, что и афганские и советские товарищи успокоились. А как мы успокоились, если только и занимаемся тем, что пробиваем и пробиваем поставки. Ракеты Р-300 за апрель пробили, авиационное топливо, бомбы авиационные, масла. Я каждый день этим занимаюсь. Звоню начальнику Генерального штаба и министру обороны.

- А десять дней назад я просил минометы. Что с ними?

- Решается вопрос.

- Вот видите. В Гардез просят 30 минометов, а я и одного дать не могу. Когда я еще не был президентом, мы работали вместе с советскими товарищами. А они меня как учили? Оперативно работать. То, что в течение 7-10 дней делалось, нужно сделать в один день. Я этого и от вас прошу.

- Товарищ Президент, я, с Вашего разрешения, как-нибудь принесу показать кипы телеграмм и документов, отправленных мною в различные инстанции.

- За то, что уже сделано, огромное спасибо. Но я не хочу, чтобы после чего-то выполненного сразу успокаиваться. Объясните ситуацию Язову, Моисееву.

- В СССР сложности.

- Я постоянно смотрю телевизор, вижу, какая идет политическая борьба, борьба за власть в СССР. Но вместе с тем, нельзя забывать те жертвы, которые уже принесли на алтарь. Получается, что напрасно гибли советские солдаты в Афганистане? А матери, которые не дождались сыновей? А если за вашу настойчивость перед советским руководством у вас с погон снимут три звезды, мы вам пять обеспечим. Есть две категории афганцев: одни - дикие, вторые - культурные и они-то никогда не забудут помощь Советского Союза. Я хочу, чтобы у нас сложились не только товарищеские и деловые отношения, но и более близкие, семейные. Я вам говорил, что можете меня брать за ворот рубахи и требовать того-то и того-то. И то, что я обращаюсь к вам с просьбой, вы тоже должны расценивать как проявление дружеской расположенности. Как проявление уважения. К кому обычно обращаются с просьбами? К человеку, который имеет авторитет и уважение. И только так. А если необходимо, можете беспокоить меня по десять раз на дню. Как генерал армии Гареев, который позвонил в три часа ночи, и мы вместе поехали на командный пункт ВВС, и оттуда непосредственно руководили боевыми действиями.

Поэтому мы должны решать задачи совместно в дружеской, товарищеской обстановке. Что получится, если в голове - одно, а на сердце - другое? Поэтому я призываю вас работать вместе с открытым сердцем. Если вы нас будете почаще встряхивать, мы будем только рады. Помимо больших ставок по понедельникам и четвергам, и когда вы заняты на совещаниях в министерстве обороны, вы можете приезжать, звонить. Я не хочу, чтобы товарищ Грачев только занимался планированием, но и требовал выполнения у афганцев. Почаще выезжать на места. Как у нас говорят: "Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать". Вот Шаповалов ездил в Суруби, и вы видите, какие выдал на ставке данные. Я согласен с ним. Дельные были предложения. И в Логар надо бы съездить.

- Я лично с генералом Азими уже после его возвращения с лечения выезжал туда. Вчера Фаттах докладывал по Баграму. Я неспроста говорил, что у нас такие же данные, так как наш специалист с ним ездил. В Гардезе был специалист по "Луне", исправил недостатки. Раньше отклонения были до двух километров. И сейчас наши специалисты работают в Гардезе.

- А Шинданд?

- Тоже работаем. Отчет предоставили министру обороны. Правда, месяца три не можем отправить туда заготовленные запчасти. Там Хост пошел, не стал Вас беспокоить.

- Мне необходимо знать.

- Хорошо, товарищ Президент, будем сообщать. Только у меня в аппарате 18 человек, мы не сможем охватить все гарнизоны.

- Все не надо, по очереди. Начать с одного гарнизона. У нас слабые места - Пуле-Алям, Гардез, Газни, Кандагар. Вот с них начать.

- Мы, товарищ Президент, подготовили расчеты по четырем горячим точкам: Джалалабад, Гардез, Газни, Кандагар. У нас есть данные по каждому гарнизону. И Шинданд тоже. Ежедневно следим за изменениями. И на Логар специалист выезжает чуть ли не еженедельно.

- Главное, чтобы это не заключалось: поехали-приехали. Нужно создавать группы, чтобы был ответственный, определить сроки, а затем осуществлять контроль.

- Товарищ Президент, но надо создавать резерв. Или на базе "Национальной гвардии" или министерства обороны.

- Да. Вы высказываете ту мысль, с которой я вчера поделился с товарищами. Скажем, пять тысяч от Дустума. А планы обороны городов? Вот Кандагар. Аэродром, дорога, город. Какими средствами мы располагаем, чтобы помочь городу? На дороге посты посмывало водой вместе с минными полями. Как помочь городу - вот чего я от вас прошу. Когда у нас не было Пагмана и Арганде, в Кабуле было три пояса обороны. Сейчас город разросся. Значит - надо вносить изменения в план. Как? Афганцы имеют ослиный характер: пока палкой не ударишь - с места не сдвинутся. Дайте встряску МВД, МО. Думая, они не обидятся. Не имеют права, если Президент не обижается.

- Будем работать.

- Спасибо.

14 апреля 1991 года.

Беседа Главного военного специалиста генерала армии Грачева Н.Ф. с Президентом Наджибуллой о результатах поездки генерал-лейтенанта Мячина Л.С. в Гардез.

Грачев: - Товарищ Президент, генерал Мячин выезжал вместе с начальником Генерального штаба в Гардез. С вашего разрешения, он доложит о результатах поездки.

Мячин: Оборона Гардеза состоит, в основном, из редких разбросанных постов на глубине 6 - 12 километров от города. К примеру, на юго-восточном направлении на фронте12-14 км на постах несут службу всего 79 человек. По 2-3 человека на посту. Наиболее опасные направления: Саид-Карам, Зурмат, Мачальгу, Шейхан, Леван. Особую тревогу вызывает Шейхан. Если противник захватит здесь высоты раньше нас, у него будет возможность огневого наблюдения города из безоткатных орудий и минометов. Необходимо помочь Гардезу личным составом. До полутора тысяч человек. Помочь реактивной артиллерией - четыре установки залпового огня БМ-21.

Наджибулла: Две уже нашли в гарнизоне, дали. Но больше нет. Даже в Хайратоне. Если товарищ Грачев поможет

Мячин: Для усиления МГБ передать "Национальной гвардии" танки. Укрепить комсоставом МВД, Зурматское и Саид-Карамское направления.

Грачев: Товарищ Президент, лучшим способом помочь Гардезу будет победа в Логаре. Наджибулла: Да, Азими задачу уже получил. Начнут после перегруппировки сил и пополнения личным составом. Азими будет руководить. Имамуддин назначен к нему начальником штаба. Поставлена задача сформировать две сильных регулярных части. Сейчас, к примеру, у "Царандоя" (МВД) 1000 человек, но из 48 подразделений. По 10-15 человек в каждом. По всему городу собирали. По 2-3 человека.

Грачев: Такая же ситуация и в 80 пехотной дивизии.

Наджибулла: 80 дивизия имеет боевой личный состав, но у нее нет командиров, офицеров. Товарищ Грачев, срочно нужно поставить 12 орудий Д-30. Одну батарею (4 орудия) для Гардеза.

Грачев: Обещали к концу апреля.

Наджибулла: А если воздушным мостом? А минометы? "Шмель"? Гранатометы?

Грачев: С минометами вопрос решается. "Шмель" будет, обещали. Гранатометы тоже. К концу апреля.

Наджибулла: Товарищ Грачев, не откладывайте на конец апреля. Если противник даст нам отсрочку до конца апреля, мы скажем ему спасибо. Кстати, есть ли возможность ликвидировать минные поля с самолета?

Грачев: С самолета, вроде бы, нет.

Наджибулла: Мне сообщили, что есть такое приспособление. Для Логара личный состав мы найдем. Но у меня особое опасение вызывает Кандагар. Аэродром, дорога от аэродрома в город и сам город. Надо бы съездить посмотреть посты, линии обороны. Мне сообщают, что на постах по 2-3 человека, блиндажи и минные поля смыло наводнением. Улюми уже выехал туда. Но у него нет полномочий командования. Он имеет хорошие отношения с племенами и оппозиционными умеренными формированиями сторонников короля Захир-шаха. Они считают его за своего. Пусть он поработает, но мы не должны сидеть, сложа руки. Надо посмотреть свежим взглядом, чем можно помочь Кандагару. Противник собирается предпринять наступление сразу после после праздников розговенья. Дней через пять.

Грачев: Товарищ Президент, у нас есть данные, что мятежники активизируют действия на Джалалабадском направлении. Начнут с блокирования дороги в районе Суруби.

Наджибулла: Да, есть такие данные. Но они не смогут перерезать дорогу. Кандагар опаснее.

Грачев: Если позволите, вернусь к Гардезу. Противник считает, что мы будем двигаться на Хост. Чтобы окончательно обмануть противника, может выдвинуть войска на Сатхи-Кандав? Потом можно будет отойти.

Наджибулла: Сил нет. Маневр, конечно, можно осуществить. А чтобы удержать Сатхи-Кандав, необходимо, по крайней мере, полторы тысячи человек. И последнее. Не откладывайте с боеприпасами к Д-30 на конец апреля.

Карпенко Александр

Маленький предатель

Бача - Сусанин.

Не успели передохнуть - опять боевая операция. Командованию доложили, что в районе Чарикара снова закопошились "духи". Надо проверить, так ли это. Может быть, кто-то нарочно запустил "утку", чтобы мы немного "размялись".

Проехали километров пятьдесят. Пустынно и тихо. И вдруг навстречу нам едет какой-то размалёванный автобус. Останавливаем его. В автобусе не так много людей - больше старики. Комбат подзывает одного из автобуса и приглашает "в гости" к себе - на броню командирского "бэтээра".

-- Это вы у нас гости, а не мы у вас, - говорили его впалые, глубоко посаженные глаза, но само лицо, свисавшее из-под высокой чалмы, оставалось непроницаемым.

-- На юг идём, - сказал старый кочевник, - морозы гонят. Наши женщины и часть мужчин со скотиной ушли вперёд, ну а мы задержались.

-- А чей это автобус, - спросил комбат, и тут я заметил неподалёку малолитражный автобус, очевидно, принадлежавший кочевникам.

-- Наш. Купили у Чёрного Абдуллы. Он же дал нам бачу - водителя, знающего, как с ним обращаться. Удобная штука! И скотина меньше устаёт, вес набирает, и сами понемножку отдыхаем, не молодые. И шатра не надо. Потому и задержались - больно понравился нам автобус Чёрного Абдуллы. Вот только с бензином трудно. Кстати, не поможете?

-- А кто этот Чёрный Абдулла? - спросил комбат.

-- О, это знатный человек, много земли имеет, хозяйство большое.

-- А откуда у него автобус?

-- Он сказал, что автобус нашли его сыновья - поломанным на дороге. Решили починить. Стали на нём ездить - но будто бы сейчас он им не нужен.

-- Страшно, наверное, стало теперь по дорогам ездить. Мины кругом. Вот его и отдали, - высказал я предположение.

-- Ладно, разберёмся, - бросил комбат - и направился к автобусу.

Я - за ним. Автобус одновременно привлекал и озадачивал. Конечно, научно-техническая революция проникает всюду. Я сам недавно купил здесь в дукане суперсовременный диктофон с наушниками, чтобы не так страшно было ложиться спать, когда где-то в горах стреляют... Но вот что интересно. Дорог в Афганистане раз, два и обчёлся. И в условиях минной войны бывалые кочевники вряд ли отважатся ехать по дороге, которая периодически минируется, обочины которой сплошь усеяны сгоревшими машинами. Они наверняка предпочтут пройтись пешком, старым верблюжьим или ослиным способом. Если отбросить то наивное предположение, что эти немолодые уже люди - набитые дураки, прельстившиеся новым способом передвижения и, как малые дети, не ведающие о грозящей им отовсюду опасности, остаётся признать одно: кочевники каким-то образом связаны с душманами.

Вскакиваю в раскалённый полуденным зноем автобус. Комбат уже там. "Так они скоро они на троллейбусы перейдут", - подумалось. Тщательно осматриваем автобус. Тщательно, но тщетно. Не нашли даже какой-нибудь мелочишки, компрометирующей кочевников. Всё шито-крыто, аж зло взяло. Придраться не к чему. Но досмотр автобуса не смог окончательно развеять наши подозрения. Доложили в штаб операции. Командование с нами согласилось: мол, дело нечисто, неплохо бы найти этого Чёрного Абдуллу, если он действительно существует. Хоть какая-то была бы зацепка, а то рыщем вокруг, как слепые котята... И тут меня осенило:

-- Постойте, а ведь с ними его шофёр! Допросить бы его хорошенько!

-- Даём добро, - откликнулись из штаба. - Действуйте!

Перевёл комбату. "Хо", - сказал он, что можно было истолковать и как "хорошо", и как "ладно", и как "поживём - увидим". Вернулись к кочевникам.

-- Кто шофёр? - спросил комбат. Из ряда восседавших на бревне кочевников выделился небольшого роста парнишка, с длинными, слипшимися от пыли волосами и повадками осторожного зверя.

-- Я шофёр.

-- Ты? - комбат, казалось, был удивлён его молодостью. И кто же твой хозяин? Парнишка указал на старшего кочевника.

-- Это твой новый хозяин. А кто старый?

-- Старый был Чёрный Абдулла.

-- А где живёт этот Абдулла?

-- В деревеньке Дурохи, недалеко отсюда.

-- Покажешь нам дорогу?

-- Могу показать.

-- Тогда садись в автобус, а мы поедем за тобой.

Кочевники не стали возражать, и мы двинулись за проводником. Жара стоит нестерпимая, в миллиарды миллиардов солнц. Берегу глаза - на ходу напяливаю солнцезащитные очки: шелушится и краснеет нос, облезает на незащищённых местах кожа, словно выжженная солнцем татуировка. Солнце, как и душманы, действует исподтишка: когда едешь, на броне очень свежо, приятный ветерок, но воздух, хотя и движущийся - только линза, концентрирующая солнечную энергию. Залезаю в бронетранспортёр - там душно, но поспокойнее.

Когда не знаешь дороги и тебя "ведут", в памяти ассоциативно возникает образ Ивана Сусанина: трудно полностью довериться незнакомому проводнику. Проводник - не компас: он, как и всякий человек, пристрастен, и Полярная Звезда у него - своя. К тому же, всякое может быть: чужая душа - потёмки.

Но меры предосторожности приняты: не случайно автобус идёт по дороге первым. Если дорога заминирована, водитель-проводник первым примет на себя этот удар.

Идущие впереди машины предательски пылят. Говорят, за сутки на нашу планету оседает 210 тонн пыли. Такое впечатление, что львиная доза этой пыли оседает на многострадальную землю Афганистана, "присыпая" раны, наносимые ей душманами, - столько дорожной пыли обволакивает каждого из нас. Пыль застилает глаза, затрудняет дыхание, усложняет обзор, создавая своеобразную "дымовую завесу", и эта завеса позволяет за километр "духам" нас обнаружить. Но избежать такого искусственного затемнения сложно: большинство дорог не заасфальтировано, а дожди идут редко... Строить хорошие дороги молодой республике пока не по карману.

На развилке двух дорог останавливаемся. Столб пыли, словно гигантский самолёт, постепенно идёт на снижение. Развидняется. Проводник что-то объясняет комбату. Подхожу к ним. Проводник говорит, что налево - тупик, а истинная дорога идёт направо. Комбат же утверждает, что он уже ездил однажды в Дурохи, и если ему не изменяет память, он ехал именно налево. Со скалы срывается большой орёл, очевидно, вспугнутый кем-то; делает большой круг, высматривая добычу и скрывается за горизонтом, очерченным вершинами гор. Проводник говорит, что он - местный, и кому, как не ему лучше знать маршрут! Но комбат больше доверяет своей интуиции, подсказывающей ему, что здесь может быть ловушка.

И точно: едва мы остановились, как метрах в двухстах отсюда показался конный отряд бандитов. Молодцы ребята, вовремя заметили! Как минимум, человек двадцать. Начинается перестрелка. Конечно, расстояние более чем значительное, попасть в цель не так-то просто. На всякий случай прикрываюсь "бэтээром" и пускаю пару очередей в сторону противника. На лбу выступают капельки пота. Но перестрелка длится недолго. Напуганные шквалом огня, бандиты спешат удалиться на безопасное расстояние - а там и ретироваться восвояси, чтобы не попасть в окружение. Перевес сил не на их стороне, а внезапность была утеряна.

И тут мы вспомнили о проводнике. Поймать гада! Но где же он? Удрал, сволочь, мразь, подонок. Вот и верь после этого людям... Ну да чёрт с ним, могло быть и хуже, главное - не попали в засаду. Можно сказать, просто повезло, что первыми обнаружили противника. А с "проводником" ещё когда-нибудь встретимся - мир тесен.

Карцев Александр Иванович

Шёлковый путь

Отрывок из романа

Мы возвращаемся к крепости Шафи. Абдул остается обедать у хозяина верблюда. Теперь Абдул не просто сирота, он желанный гость в любом доме.

Мы не успеваем выйти из-за дувала (полутораметровой глинобитной стены), как из развалин брошенной крепости по нам раздается пулеметная очередь.

Звук пулемета завораживает, пули звучно бьют в нескольких сантиметрах от моей головы. Мне здорово повезло - целью пулеметчика был не я, Шафи. Иначе бы я не успел об этом подумать, пока падал на землю. Но Шафи рядом со мной нет. Он словно растворился в воздухе. И лишь через мгновение я вспоминаю о том, как что-то большое и ловкое перелетело через дувал. За мгновение до первого выстрела.

В руках у Шафи был небольшой кавалерийский карабин. Он никогда с ним не расстается! Но для того, чтобы преодолеть полутораметровую стенку с карабином в руках необходимо сделать сальто без касания. Это просто не укладывается в голове! Но, помнится, Шафи занимался спортивной акробатикой в молодости. Пока я пытаюсь осмыслить происшедшее, из-за дувала появляется голова Шафи.

-- Ты долго собираешься здесь лежать? Земля холодная. Простудишься. Прыгай сюда

И я прыгнул. Если вы когда-нибудь видели беременных мужчин, вы легко сможете представить, как они прыгают через полутораметровые стенки. Нет, автомат мне не мешал. Беременным меня делала большая медицинская сумка.

-- Да брось ты её. Никто не возьмет.

Я прекрасно понимаю, что Шафи прав. Никто не возьмет мою сумку. Пока я жив. А мертвому мне она скорее всего и самому не понадобится. Я оставляю её у дувала.

Мы делаем большой крюк и стремительно перемещаемся во фланг пулеметчику. Не ожидал такой прыти от Шафи! Он бежит легко и почти бесшумно. И это понятно. Время разделилось. Теперь оно течет для каждого отдельно. Для нас летит стрелой. Для пулеметчика замерло, застыло на несколько мгновений. Всему причиной - пулеметная очередь. Она всегда вызывает у пулеметчика легкую контузию. И на несколько мгновений притормаживает его реакцию. Этим мы и стараемся сейчас воспользоваться.

Пулеметчик лежит под большим деревом, продолжает выцеливать нас у дувала. Увы, там никого уже нет. Зато он перед нами как на ладони. Можно снять с первого выстрела. Но Шафи потерял к пулеметчику всякий интерес. Это совершенно нелогично! Но мы разворачиваемся и уходим. Пулеметчик продолжает водить стволом пулемета, безрезультатно пытаясь выискать нас. У него удивленное и немного обиженное лицо. Он нас потерял.

Безо всяких приключений мы возвращаемся за медицинской сумкой и, немного пригнувшись, идем в крепость Шафи. У меня на языке крутятся несколько вопросов. И главный из них, почему мы не стреляли?

Все очень просто. Оказывается, у нас не было такой задачи. И бегали мы, как загнанные газели, лишь для того, чтобы посмотреть, кто был за пулеметом. Ибо пулеметчик теперь должен умереть. Враг всегда должен умирать! Но пулеметчик должен умереть не на поле боя, а от несчастного случая. По воле Аллаха, или шайтана. Сегодня Шафи будет думать, каким способом исполнить волю Аллаха.

Это был хороший урок для меня. Оказывается не всегда выгодно убивать противника. Сразу. Иногда разумнее его отпустить или ранить. Здесь важно все хорошенько просчитать. Этот урок я прошел еще сегодня ночью. Когда отпустил своих ночных минеров. Я ограничился шуткой. Но я - не Шафи. Пулеметчик, охотившийся за Шафи, умрет два дня спустя. Чем-то отравится.

Сейчас же для меня большим открытием становится то, что такие решения имеют под собой серьезное экономическое обоснование. Шафи рассказывает, как душманы выбирают оружие, для охоты на шурави. И как его используют. Их друзья, американцы, подсказали им, что русских солдат не всегда выгодно убивать.

- Ты и сам знаешь, что при гибели одного из разведчиков группа всегда продолжает выполнение боевой задачи. До тех пор, пока не погибнет последний из бойцов. Но стоит группе наткнуться, допустим, на противопехотную мину, как все кардинально меняется.

Противопехотная мин фугасного действия (Я не говорю об осколочных минах) очень часто даже не отрывает стопу. Но раненого необходимо в течение двух часов доставить на операционный стол. И тут начинается самое интересное.

Для эвакуации раненого в горах приходится привлекать всю разведгруппу. В ущерб её безопасности.

Группа прекращает выполнение боевой задачи. Вызывает вертолеты для эвакуации и вертолеты огневой поддержки. Кроме возможности их потерять, дальше начинается чистая математика. Расход горючего, эксплуатация дорогостоящей авиатехники. Госпиталь: операция по ампутации стопы, анестезия, рабочее время высококлассных специалистов-хирургов. Операции по формированию культи. Костыли, инвалидные коляски, протезы. Реабилитация. Пенсия по инвалидности. Лекарства. Все это стоит денег. Больших денег. Я уж не говорю о том, что солдат в восемнадцать лет потерявший ногу, едва ли найдет в будущем достойную работу. А пообщавшись пару раз с вашими чиновниками - никогда больше не будет патриотом своей страны.

В случае же гибели солдата - государство в лучшем случае потратит копейки на выплату родственникам погибшего смехотворной пенсии. А если он пропал без вести? Тогда ничего не потратит.

Как ты видишь, здесь все просчитано. Нашими врагами. Учись же воевать их оружием. Сначала думай, потом делай. Сначала считай, потом стреляй.

Мне нечего возразить Шафи. Я понимаю, что в чем-то он возможно и не прав. Я думаю, что патриотизм не зависит от количества ног. И среди инвалидов настоящих патриотов гораздо больше, чем среди двуногих чиновников. Но я ни тот, ни другой - мне трудно здесь быть объективным.

Но в одном я с ним безусловно согласен - мне еще многому предстоит научиться. Занятия с Шафи более похожи на беседы Сократа. Он заставляет рассуждать, пытаться рассмотреть ситуацию с разных сторон. По его утверждению, одна точка зрения по легендам была только у Циклопа. У человека их должно быть гораздо больше. Ну, как минимум, две.

Мы занимаемся восточными единоборствами и обсуждаем книгу японского монаха Ямамото Цунэтомо "Сокрытое в листве" - священное писание самураев. Шафи показывает основные принципы иглотерапии и ведет светские беседы. Учит передвигаться на поле боя и делать классический восточный массаж.

Он утверждает, что плохой воин не может быть хорошим врачом. Зато хороший врач может быть плохим воином. Ведь в чем-то человек обязательно должен достичь совершенства, стать лучшим. Настоящий человек должен стремиться к совершенству во всем. Быть хорошим воином и хорошим врачом.

У Шафи интересная теория передвижений на поле боя. Качание маятника он привязывает к нашим детским играм. Он считает, что раньше мы, шурави, более естественно учились этому движению. Ведь в детстве часто играли в снежки и вышибалы мячом. Больше находились на природе и бегали в лесу. Сейчас же наши дети играют в "монопольку". В таких играх мало движений и все они приучают ребенка "тянуть одеяло на себя". А это значит не уклоняться от того, что летит, а хватать. Заводы, предприятия, деньги. В бою такой человек по привычке хватает то, что летит рядом. Пули, осколки. Научить уклоняться от них такого человека практически невозможно.

Шафи подшучивает и над нашими сказками. В восточных сказках главный герой достигает успеха, как правило, за счет своей смекалки и трудолюбия - в наших за счет связей (Щука, Конек-Горбунок, Лягушка-Царевна) или потому, что самый большой дурак в округе. Умные и трудолюбивые - герои не наших сказок. Ну и что, зато наш Иванушка-Дурачок самый крутой Иванушка в мире! Ведь единственное его достоинство - он умеет драться. Любой Кощей Бессмертный вам это подтвердит. Правда Кощеев с каждым годом становится все меньше и меньше. Даже не смотря на то, что они и бессмертны. Зато Дурачков все больше и больше.

Мне пора возвращаться на заставу. Но уже несколько дней меня как магнитом тянет к кяризу. Очень хочется посмотреть на это произведение инженерной мысли. Я не выдерживаю и обращаюсь к Шафи с просьбой показать кяриз.

Нет проблем. Идем на экскурсию. Кяриз представляет собой обычный колодец. Но в стенках его видны небольшие ступеньки. По ним мы спускаемся вниз. На глубину примерно шести метров. Внизу кяриза ровная площадка. В центре её - яма глубиной около метра, наполненная водой. Вправо и влево - два хода высотой около двух метров. В полу этих ходов, и чуть сбоку, прорыты небольшие канавки, по которым вода попадает в ямку, а излишек вытекает из неё. Этот ручеек течет к следующей крепости. Шафи несет в руках небольшую керосиновую лампу. В кяризе довольно сухо. Метрах в десяти от колодца мы попадаем в комнату. Примерно три на четыре метра. Там установлены два топчана, сундук и несколько кувшинов. В углу большая керосиновая лампа с керамической сеткой. Лампа китайского производства. Я уже видел такие. Света они дают целое море. Не менее, чем пара стоваттных лампочек.

Мы присаживаемся на топчаны. Шафи объясняет, что кяризы предназначены для водоснабжения. Вода с гор по ним поступает в кишлаки. Есть центральный кишлак, который распределяет воду (Не трудно догадаться, что Шафи живет именно в таком кишлаке. Вот почему Калашахи - центр стольких интересов!). Примерно раз в два-три дня воду направляют в соседние кишлаки. По очереди. В большом объеме. В остальные дни - вот такой ручеек. Ручей перекрывать нельзя. Это закон. За воду платят.

В те дни, когда кяриз не используется для водоснабжения по нему можно передвигаться. Особенно это актуально во время песчаных бурь. Афганские кяризы - очень маленькие. У их соседей - персов (иранцев) - кяризы гораздо больше. Говорят, что в персидских две арбы могут разъехаться не зацепив друг друга.

Это предназначение кяризов. Но сейчас воды нужно меньше. В домах мало скота. Хватает воды, текущей в арыках. Поэтому кяризы стали обычными подземными ходами. Да, душманы ими пользуются часто. А как же иначе?

-- Этим тоже пользуются?

-- Нет, он заминирован.

-- А куда он ведет?

Шафи улыбается в ответ.

- Командиру это лучше не знать.

Я понимаю, что скорее всего ведет он к какому-нибудь главарю моджахедов. Но если Шафи не хочет говорить, значит так надо.

Мы возвращаемся на поверхность. Недалеко от колодца на плетеной скамеечке сидит Лейла. В её руках я вижу небольшой томик. Наш ручеёк умеет читать?! Какая умница. Я впервые замечаю какие у неё красивые волосы - тёмные с медным отливом и золотыми отблесками. У афганцев и пакистанцев, как правило, черные волосы. Откуда же у нашего ручейка такая роскошь?

- What book are you reading, Leila (Какую книгу вы читаете, Лейла)?

Вместо Лейлы отвечает Шафи.

-- Джуй любит китайскую поэзию. Это Цы - нечто среднее между стихами и романсами, в вашем понимании.

Мне остается только развести руками. Я прощаюсь с Шафи и Лейлой. Мой друг Хуай Су уже ждет меня у дверей крепости. Впереди еще романтическая поездка на Тотахан. Почему так летит время?!

Дежурный по заставе рассказывает, что Корнила уже вернулся на свою заставу с КП батальона. Передал, что меня вызывают в батальон с личными вещами и оружием завтра к восьми утра. Поездка с личными вещами и оружием уже становится доброй традицией для наших офицеров. Неспроста! Надо узнать у Корнилы, что это значит?

Ответ на вопрос я получаю через несколько минут. В отпуск уезжает начальник разведки батальона старший лейтенант Толя Викторук. Временно исполнять его обязанности предлагают Корниле. Но два месяца мотаться по боевым операциям с разведвзводом его не прельщает. Корнила уже прирос к своей заставе. Похоже, что разведвзвод придется принимать мне. Этого еще не хватало!

Выхожу на связь с девятой заставой. Нужно посоветоваться с Олегом Артюховым. Его совет категоричен: "Отказывайся, у тебя и здесь дел хватает". Я и сам это прекрасно понимаю. Завтра откажусь. Но ехать на КП батальона все равно придется. Это приказ комбата.

А утром все становится на свои места. На КП меня встречает командир батальона.

-- Принимайте разведвзвод. Викторук введет вас в курс дел. План засадно-поисковых действий на следующий месяц составите вместе. Завтра передадите его в разведотдел на утверждение. Все ясно?

Я пытаюсь мягко отказать комбату, насколько это возможно. В принципе я не против того, чтобы принять разведвзвод. Но у меня здесь другие задачи. Оставлять Шафи на два месяца без связи я не имею права.

-- Товарищ старший лейтенант, предайте Корниле, что я сделаю запись в его личное дело: "При выполнении боевой задачи проявил трусость и малодушие". Так ему и передайте!

В чём-чём, а в трусости Корнилу упрекнуть нельзя. За прошедшие полтора года в Афганистане он показал свое полное безразличие к опасности. В бою был смел и решителен. Но и в герои, с другой стороны, особенно не рвался.

Я понимаю, что передавать Корниле ничего не нужно. Весь этот концерт только для меня. Хотя его можно было бы и не устраивать, мне хватило бы и приказа. Но окончание разговора с комбатом заставляет немного взгрустнуть. Послезавтра разведвзвод уходит на боевые. На прием дел и должности, составление плана засадно-поисковых действий и подготовку к выходу остается менее двух суток.

Князев Николай Николаевич

Гибель 1-го батальона 682-го мсп 30.04.84

Гибель 1-го батальона 682-го мотострелкового полка 30 апреля 1984 года, ущелье Хазара (Панджшер)

За все время моего пребывания в Афганистане

я никогда не встречал батальона,

который понес бы такие потери

в результате одного боя.

В.А. Меримский. В погоне за "Львом Панджшера"

Я попробую рассказать о том, чему сам был свидетелем. Прошло четырнадцать лет, и я могу ошибаться в каких-то деталях - времени суток, очередности происходившего, могу не помнить чьи-то имена. Пусть меня поправят и дополнят.

30 апреля 1984 года первый взвод 2-й роты 1-го батальона 682-го мотострелкового полка, в котором я служил, стоял на охране КП полка в Бараке, в долине Панджшер. Наш батальон в составе неполной 2-й роты, 3-й роты и взводов - минометного, гранатометного и других, находился дальше по Панджшеру, в ущелье Хазара на проческе. Днем (солнце по крайней мере было уже довольно высоко) вдруг началось непонятное оживление на КП, забегали офицеры, а проходивший мимо нас командир полка п/п-к Суман сказал, что батальон зажали духи и есть раненые.

Мы спустились к реке умыться, я услышал усиливающийся гул и поднял голову. Со стороны Рухи к нам летела армада - другого слова не подобрать - вертушек, там были и "крокодилы" и восьмерки. я насчитал около пятидесяти штук - такого количества вертолетов я не видел никогда ни до, ни после этого дня. Они прошли над нами и ушли на Хазару.

Вскоре наш взводный л-т Гарник Арутюнов приказал грузить на броню носилки. Мы двинулись вверх по ущелью. Переправились через Панджшер и вышли к Хазаре. Это левый приток Панджшера, неширокая, но бурная речка, текущая по дну довольно узкого ущелья. Пройдя немного против течения по правому берегу, мы подъехали к бронегруппе нашей разведроты. Там дождались сумерек и пешком отправились дальше. Нас было человек десять солдат и взводный. Пробирались почти на ощупь, как черепахи, дороги никакой, сплошные валуны и террасы - то вверх, то вниз, поэтому не могу сказать насчет расстояний, взглянуть бы на карту помельче масштабом.

Через какое-то время увидели странное мерцание в темноте, залегли, но скоро поняли, что это свет через триплексы БМП пробивается. Только двинулись, как с нее нас начали поливать с ПК. Арутюнов пустил ракету, мы стали кричать, и стрельба прекратилась. Подошли. Это была подорвавшаяся на мине БМП # 520. На ней оставались контуженные механик-водитель - узбек, и зампотех батальона майор Кононенко. Тронулись дальше. Через некоторое время навстречу нам вышли отправленные в тот район перед нами разведчики, выносившие несколько тел. Кажется, там было и тело комбата капитана Александра Королева.

Все как-то сразу сникли. Уже рассвело, когда мы, пройдя мимо еще одной подорванной БМПшки, вышли к кишлаку. На языке вертится название - Зениа, но не ручаюсь. Было 1 мая. Здесь нас и ожидало настоящее потрясение.

Хочу сказать, что полк наш был введен в ДРА и сразу в Панджшер только в марте месяце. Формировались в Термезе. Кого там только не было, и мы, молодые, прибывшие из Иолотани, и десантники и даже дембеля - весенний приказ МО выходит в конце марта. То есть в полку нашем почти все служили в Афгане чуть больше месяца.

Пройдя между домами по центральной улице кишлака, мы услышали моторы, и через несколько секунд на нас вышли две БМП нашего батальона. На броне грудой были свалены трупы ребят - разодранные, в засохшей крови ошметки. Из этой кучи малы в разные стороны торчали руки и ноги, тянулись кишки. Тут же были навалены разбитые рации, АГСы. За броней шли уцелевшие ребята, человек 10-15, не больше. На их лица было страшно смотреть. На них не было радости выживших, они были какие-то неживые. Остальных, как мы потом узнали, выводили по другому берегу Хазары.

С этой группой мы повернули назад и через некоторое время вышли к бронегруппе полка, продвинувшейся нам навстречу. Мы привели себя в порядок, попили чаю, перекусили. В это время невдалеке сели вертушки. В нашу сторону двинулась группа старших офицеров, среди которых я заметил и генералов. Не знаю, кто они были. Наверное, комдив и кто-то из Кабула.

Один из них приказал вышедшим ребятам построиться. К нам это не относилось, и мы остались сидеть на броне. Видели все это.

Он подошел к плохо что соображавшим ребятам, от которых и сейчас еще несло сладковатым трупным запахом - сутки они пролежали среди убитых (даже не представляю, что творилось у них в головах). "Суки! Пидары! Вы здесь стоите, сволочи, а там ваши братья лежат! Почему вы здесь?!" - вот так он к ним. В таком вот духе прочитал им нотацию, и с чувством выполненного долга удалился. Мы были в шоке. А ребята - может, они его и не слышали.

К вечеру пришел приказ грузиться на броню, и мы опять отправились туда, откуда вернулись утром - к месту вчерашнего боя.

Вечером 1-го мая мы погрузились на БМПшки и пошли обратно к месту боя, откуда вышли ребята. Собирать тела. Вдоль правого берега (если смотреть против течения Хазары) мы прошли до наплавного моста, переправились на левый, прошли еще немного дальше, вплавь перебрались обратно на правый (при этом в потоке потеряли одну машину, экипаж выбрался вплавь, не знаю, вытянули ее потом или осталась там) и к наступлению темноты вышли к месту.

Представьте себе открытую площадку площадью примерно сто на сто метров. Посередине протекает речка. Справа ровная площадка, небольшие терраски и высотка, метров 200-300, кажется. Слева от реки тропа, тоже на открытом месте, с одной ее стороны отвесная стена скальника, с другой обрыв к реке.

Когда батальон разделился - одна группа шла по правому, другая по тропе на левом берегу, с высотки правобережной был открыт кинжальный огонь. Накрыло сразу всех, обе группы. Для духов, засевших на высотке, ребята были как на ладони. Это было 30 апреля утром. Мы пришли туда в ночь с 1 на 2 мая.

Сразу стало ясно, что мы на месте - стоял тяжелый трупный запах, ребята пролежали почти двое суток, а в это время года уже здорово припекает. Мы очень боялись, что духи поджидают, когда придут подбирать трупы, и мы останемся тут же, на этом месте лежать. Вдруг в небе повисли "люстры" и стало видно окрестности. Мы начали пробираться к подножию высотки, к террасам.

Сначала наткнулись на труп сержанта Корзика (из дембелей), он был без обеих ног - то ли подрыв, то ли очередь из ДШК. Переправили его на носилках на другой берег. При этом тело чуть не унесло потоком. Да и сами еле удержались, чтобы не снесло вниз.

Вернулись, продвинулись дальше. Отчетливо запомнил ужасную картину - пятеро или шестеро ребят лежали вповалку в естественном укрытии на террасках. Попали под очередь из ДШК или, когда духи стали забрасывать ребят гранатами, одна попала за их бруствер. Так они и лежали там, где настигла их смерть, все вместе. Мы переправляли трупы как во сне, механически. Вид тел был ужасен.

Вдруг мы услышали слабые стоны немного в отдалении от площадки, у скальника. Осторожно пошли на звук и наткнулись на Сашу Л-ва, солдата. У него была отстрелена голень, висела на лоскутах мышц. Вынесли его. Он остался жив. От кровопотери у него мутилось сознание.

Помню, на деревце висели лохмотья, под ним месиво. Кому-то пуля, видно, попала в мину, которые всегда навьючивали на всех идущих. Стрелкового оружия не было, все собрали духи. Валялись плиты от минометов и нетронутые АГСы. Тяжело, значит, было духам тащить. Всю ночь мы проползали по этой площадке, на другом берегу ребята собирали тех, кого накрыло на открытой тропе.

Утром второго мая мы вернулись к бронегруппе полка. Трупы лежали на каменистом пляжике в несколько рядов. Около пятидесяти человек. И нескольких вывезли до этого. Значит погибло, по моим прикидкам, не меньше ШЕСТИДЕСЯТИ человек. Наш ротный Курдюк лежал на спине с согнутыми в локтях перед собой руками, кулаки сжаты. Поперек груди полоса дыр от пуль.

Позже уцелевшие ребята - сержанты Зотов и Алексеев - рассказывали, что его застрелили шедшие с батальоном "зеленые", сарбозы, когда побежали к духам, а он успел крикнуть ребятам стрелять по ним.

Вот это то, что я видел своими глазами. Конечно, очень неполно. Очень неточно. Если кто-то имел отношение к описанным событиям - напишите, пожалуйста. Я пытаюсь восстановить тот день. Составить полный поименный список погибших ребят. Вот те имена, которые я знаю на сегодняшний день:

КОРОЛЕВ Александр Федорович, капитан, комбат (Калуж.обл.)

КИРСАНОВ Александр Васильевич, капитан, ком-р 3 мс роты (Ташкент)

ЩЕНДРИГИН Всеволод Андреевич, капитан, особ.отд.(Рига)

БУГАРА Вячеслав Васильевич, л-нт, ком-р ГРВ (Днепропетровск)

ГАЙВОРОНСКИЙ Виктор Михайлович, л-нт, ком.взвода (Волгоград)

ИЛЬЯШЕНКО Виктор Вадимович, л-нт, комвзода арткоррект. (Киев)

КУРДЮК Сергей Николаевич, л-нт, ком-р 2 мс роты (Ташкент)

КУТЫРЕВ Константин Васильевич, л-нт, комвзвода (Ростов.обл.)

ШИНКАРЕНКО Александр Петрович, л-нт, комвзвода (Краснодар.край)

МОРОЗ Николай Иванович, прапорщик, хим.инструктор б-на (БССР)

СИВОКОБЫЛЕНКО Владимир Николаевич, прапорщик, медик батальона (УССР)

АЛЛАШОВ Закир Аллакович, ряд. (Узб.ССР)

АННАГЕЛЬДЫЕВ Ахмат Найзалиевич, мл.с-т (Туркм.ССР)

БАБИЧ Александр Адамович, ряд. (Днепропетр.обл. УССР)

БАЙКЕНЖЕЕВ Матихан Жолбарисович, мл.с-т (Каз.ССР)

ВИШНЕВСКИЙ Александр Владимирович, ряд. (Уфа)

ГАНТИМУРОВ Сергей Николаевич, ряд. (Краснояр.край)

ГЕТЦ Дмитрий Алексеевич, мл.с-т, (Москва)

ГЫНКУ Виталий Сергеевич, ряд. (Молд.ССР)

ДУДКИН Виктор Анатольевич, ряд. (Соликамск, Перм.обл)

ЕСЕНБАЕВ Жангельды Бурабекович, ряд. (Казах.ССР)

КОРЗИК Александр Станиславович, ст.с-т, (Минская обл)

КРАГУЛЕЦ Сергей Павлович, ряд. (Одесская обл.)

МОЖОВ Сергей Викторович, ряд. (Ленинград)

САПЕГО Федор Михайлович, ряд. (Ленинград)

СВИТА Олег Иванович, ряд. (Новомосковск, Днепропетр.обл.)

УДАЛЬЦОВ Николай Васильевич, ряд. (Ленинград)

ФИШЕЛЬЗОН Алексей Леонидович, ряд. (Бердянск, Запорож.обл.)

ХАБИБУЛЛИН Илгаш Сабитович, мл.с-т (Башк.АССР)

ШАПОВАЛ Олег Станиславович, ряд. (Чернигов)

ШЕВЧЕНКО Владимир Владимирович, ряд. (Днепродзержинск, Днепропетр.обл.)

Через несколько дней скончались от полученных ранений:

ДУДА Игорь Степанович, л-нт, ком.сап.взвода (Тернопол.обл.)

ГОРОБЕЦ Юрий Анатольевич, ряд. (Полтав.обл.)

ДРАГАНЧА Василий Мефодьевич, ряд. (Молд.ССР)

Тридцать четыре человека, чуть больше половины... Имена остальных мне пока не известны.

Ковалева Есения Николаевна

Скрип фольги от шоколадки

Рота собралась на отдых,

Трудный день, все неполадки

Позади - теперь потише...

Только слышно - где-то скрип,

Скрип фольги от шоколадки.

Вот откуда здесь она?

В серебристой мягкой массе

Голосок раздался звонкий:

"Налетайте! Ешьте, братцы!"

Каждому - всего кусочек,

Мирным - роли не играет...

Там же - даже шоколадка

Душу как-то согревает.

Коваль Игорь

Письмо

Ну что рассказать вам, дорогие мои? Служба это, конечно же, не сахар. Не то, что я себе представлял на гражданке, совершенно. Поэтому и не писал - нечего было, потому как, что может написать солдат, прослуживший в армии две недели без году или месяц? Ясное дело, поплакаться маме как тут плохо и как хочется домой, деды забижают, а жратвы не хватает, еще про изжогу от чернухи пару строк чиркануть обязательно, которую жрут только душары, и все такое. Мрак... А вот теперь можно.

Честно вам скажу, по секрету, я и раньше писал. Сознаюсь - плакался, пытался выговориться. Но после учебки узнал, что все мои письма на "тормозе" остались в особом отделе. Не ушли никуда. Я даже обрадовался. Когда полгода хапнешь службы, уже не хочется плакаться домашним, а то подумают что слюнтяй. Спасибо особому отделу, услужили - хотя у них свои причины для "тормозов" солдатской почты, оно конечно...без дураков. Потому как служба моя проходит в Туркестанском военном округе. Здесь имеются странные порядки, и почта частенько залегает, где-то у особистов. Я так думаю, да и ребята говорят, из-за близости тревожной границы. Афган даже из-за гор опаляет жаром.

Про место дислокации точно сказать ничего не могу, потому что это не только военная тайна, но я и сам порой не знаю, где окажусь в тот или другой момент. Одно могу сказать - "руль" я, самый настоящий руль - в одном из автобатов Туркестанского военного округа, младший сержант автомобильных войск, как нас тут кличут - соляра. Исколесил почти всю Среднюю Азию, от высокогорных озер до пустынь. Был в Ташкенте, Фергане, ущелье Камчик даже- это на границе с Афганистаном узбекская территория; два месяца проторчал в Кагане - потом уже грузы возили в Таджикистан. Одним словом мы с моим Мишкой путешественники. Спросите кто такой Мишка? Отвечу - мой ЗИЛ 131, а МИШКА это имя его. Был у меня в учебном полку инструктор, прапор один, старший прапорщик, со стажем мужик, так вот он мне сказал: машину, говорит любить нужно, очень любить, тогда она тебя не подведет; относиться то бишь как к человеку, как к живому существу, как к другу. Вот я и последовал его совету, а что может быть лучше в отношениях, когда у друга есть и имя. Почему Миша? А назвал бы Серега, спросили б - почему Серега? просто так - подходит.

С Мишкой мы друзья не разлей водой. Принял я его не в очень хорошей форме, не скрою. До меня на нем парень один служил, ушатал напрочь. Правда уважительная у него причина на то есть, хотя по мне разве можно для друга искать уважительную причину? В госпиталь парняга попал, осколочное ранение. Где спросите вы? Да мест здесь на юге хватает. Особенно там, за рекой. Да, я про него и говорю, про Афган. Вез как то дембелей в Ташкент, на подсадке, парни попались сложные - но потом ничего, разговорились. Если правду говорят - навидалась десантура, ничего не скажешь. Ну а мой Мишка, до знакомства со мной, тоже уже имел боевой опыт - четыре конвоя по Салангу, два года воевал. Пацаны даже для него фотку оставили, которую не отобрали комитетчики. Так что друзья у него даже есть, во всем Союзе: Вологда, Пермь и Калуга.

Многих водил поменял Михаил, а своего так и не нашел...- меня ждал. Я то до армейки, вы ж знаете, у нас в Коломне в автобазе работал, на третий класс сдал; на 130-м год проработал, сам его из под забора вывел и в строй поставил. Мастер, когда в армию провожал аж прослезился, как же говорит я без тебя, ведь руки, говорит, у тебя золотые - а вдруг не вернешься, вдруг там на сверхсрочку останешься? Что, говорит, я делать буду? Вот такие дела без хвастовства. Я и Мишку почти с нуля поднял. И ранения у него были, и "внешка" вся хромала, да и двигло с ходовой все убиты, словно и не герой вовсе. Такое отношение, срам - бардак. Единственный плюс, с запчастями здесь проблем нет, только руки приложи и напорство - зампотеху наряд-весточку черканул, у технаря подписал и получи, будь любезен, а ведь на гражданке жди до второго пришествия. Короче, карбюратор я отрегулировал, "гидрач" восстановил своими силами с минимальными потерями, за что получил благодарность от того же зампотеха, головку блока после перегрева заменил, не говоря уже о том, что через две недели внешний вид моей машины было не узнать. Редуктор вот поменяли недавно. На Ферганском направлении и на Канчагае подвел. До этого гудел, брыкался Мишка - просил о помощи, а тут подвел. А я как чувствовал, не осудил, с каждым может случиться - когда на износ то работаешь. Я сообщал командиру, но командование не давало ни выходного, ни проходного. А тут вдруг однажды вызывает меня к себе наш Таракан, это старшина роты, и говорит - давай Самохин, ставь своего Мишку на ремонт, все меняй, чтоб не подвел, потому как горячие деньки наступили, в Афган пойдем. Ну а мне то что, в Афган так в Афган, главное машину разрешили оживить. Сколько можно над "человеком" издеваться.

Дали трех "молодых" на подмогу, с весеннего призыва. Ребята хорошие, не белоручки. Им со мной хорошо, слушаются. Все лучше, чем в роте - никто стирать "караси" не заставляет и "глушняки" не пробивает. В общем помогли здорово ребята, спасибо им огромное. Да и я их кое чему научил, обтерлись хоть уже в боевой службе - будут знать что к чему здесь. Через две недели Мишка был в строю.

Это был мой первый конвой за речку. Мост в Термезе на Хайратон прошли 12 сентября. Конвой был не укомплектован, но кто-то из высшего руководства дал приказ выходить сегодня, и правильно сделал по моему разумению. Пересекать границу 13-го как то стремно. Решили дождаться "наливников" и охрану на той стороне, тем более, что мотострелки нас уже ждали.

14-го колонна вышла на трассу Термез- Кабул и стало ясно чего задержались. На два часа перед нами вышел только первый караван. Наши проводили какую то операцию в Гиндукуше на Паси-Шахи-Марданском направлении и все перевозки притормозили. По моему бомбили душманов. Ну бомбили и бомбили, серьезное дело - мы подождем.

Наконец тронулись. Проходя вдоль кишлаков, на привале, увидел старика с тощим ишаком. Сгорбленный старик со смуглым лицом подошел к машине и внимательно наблюдал, как я заливаю воду в радиатор. Улыбнулся и пропел "Сафар ба хайр шурави". Несколько раз сказал. Потом прапорщик перевел мне, что это значит на "дари" - Счастливой дороги русский. Я улыбнулся деду и мы поехали. Впереди меня шло шесть машин, с каким то гражданским грузом, КАМАЗы, и их замыкал БМП с десантом на броне. Они ехали прямо передо мной. Стреляные парни, и сложная у них работа - конвои водить. Но они привыкли. Все знают, по лицам видно - суровым и загорелым, пропитанным копотью и нагаром от грузовиков. Автоматы на локтях лежат словно прилепленные, "разгрузки" все в рожках и везде где только можно патроны. На остановке с одним разговорился, закурить у меня попросил, так он говорит, что три месяца в бане не был, в горных источниках моются, уж не знаю, врет или нет. Но должен отметить нашего брата очень уважают, рули здесь боги, потому как с большой земли мы все и возим. Меня обступили и заказов надавали, а этот куряка, даже бизнес предложил - возьми мол в Кабуле у моего человека шесть блоков Мальборо и в Союз отвези, и еще говорит Кораны, жуть какая прибыльная вещь. Я говорю первый раз иду, а он знай свое. Короче пообещал я ему, на том и подружились.

От нас с Мишкой, далее по колонне, начинался боевой груз. Мы везли снаряды, минометы, а следом три машины 66-х какие то новые артиллерийские установки. Я еще подумал тогда, зря все в кучу поставили, если мой Мишка рванет, кабздец этим установкам.

На втором перевале, когда первые северные провинции Панджшера остались позади нас передали десантуре, по-моему, 345-му. Парашютисты оказались голодными как собаки. Чернявый парняга от куда то не то из Ростова, не то из Крыма, подбежал ко мне и выменял американский пистолет с десятью обоймами на две банки тушенки. Говорит две недели в наряде, на броне спят, нас ждут - все сожрали.

-- Ну и что мне с ним делать?- спрашиваю я.

-- В Душанбе или Ташкенте хорошие деньги возьмешь, дурило,- отвечает он.

-- А как же я через заставу пройду?

Он смотрит на меня удивленными глазами.

-Ты что на первую ходку?

-Да.

-Тогда понятно. Броню нацепи.

Он повернулся и ловко запрыгнул на бронемашину.

-- Удачи тебе руляка!- уже крикнул он, когда БМД выкинуло из себя струи черного дыма и как лягушка прыгнула вперед.

Поступил приказ - Вперед!

Мы шли по Панджшерскому ущелью. Караван растянулся на добрые километры. Мишка вел себя уверенно, температура вверх не ползла; мосты крутились, а в салоне играла музыка из трофейного Панасоника. Уже даже не помню что именно. Старший машины молодой прапорщик, что то бормотал себе под нос, и я прислушался. Оказывается это он со мной говорит, и за все это время поведал мне, что уже год как на сверхсрочке и два года как здесь. На Афган возлагает большие надежды. Женился недавно и ждет прибавления в семействе. Говорит, что через пару лет осилит кооператив на Родине. Фотку показал жены. Красивая. А вот у меня девушки не было. Не успел, как то я. Вот теперь и смотрю на чужих - завидую. АКМ, который стоит между ног на ближайший год единственная подруга моя. Но ничего, и мы не лыком шиты. А если честно - я даже позавидовал ему. Нет, не его службе. Я бы не остался - домой охота, не по мне эта природа, чужая. Я про семью. Ведь как здорово - уходишь в рейс, а тебя дома ждут жена и сынишка, а может и дочурка; и каждый раз рассказывая на ночь сказку, жена говорит детям какой их папа хороший и что он сейчас зарабатывает для них деньги на конфеты и подарки. Это же счастье. И наверное в этот самый момент я решил, что пойду в нашу колону после дембеля на дальние рейсы. Там и платят больше да и вообще, в перспективе в Совтрансавто может возьмут, за бугор поеду, тогда вообще рай.

Десантура показала сигналами, что нужно переходить на пониженную - серпантин уходил в горы. Впереди перевал Саланг. По бокам я увидел брошенную технику, полусгоревшие КАМАЗы, рамы от каких то машин, какой то мусор. В стороне, в маленьком ущелье, полубоком, словно памятник с прогоревшей рыжей броней, предупреждала о том, что здесь идет война, брошенная изуродованная фугасом БМП-шка. Мишка, словно проснувшись, завидя боевого собрата, взвыл мотором, тяжело и послушно завертел красный грунт дороги на своих жизнеутверждающих протекторах - хороший он у меня, не зря старался; мотор как часы работает, и потащил. "Кусок", что рядом со мной, не нарадуется.

Вдруг сзади раздался взрыв, аж ухо заложило. Я в зеркало....

-- Не стоять, вперед!!!- заорал искривившийся в гримасе старший машины.

По рации передали, что подорвался один из наливников - фугас. Это были духи. БМД резко дал вправо, и десант спрыгнул с брони. Стрекотня автоматов осталась позади, но не надолго. С острых рыжих макушек тоже посыпался свинец. БМД-шка развернув башню, стала обстреливать горы.

-Вперед!!!

Я нажал на акселератор. Мишка взвыл. Пули ударили по кабине и по стальному листу из "десятки" впереди радиатора. Обожгло ухо. Я даже не понял, как это все получилось - наверное рикошет. Мишка несся вперед вверх по склону набирая скорость, а я включил третью передачу и словно просто помогал ему выходить из под внезапного шквального огня обнаглевших в корягу душманов. Они лезли словно тараканы изо всех щелей, но я их не видел. Просто чувствовал, что их много. Очень много. И они лезут.

Первый КАМАЗ был от меня уже в семи метрах. Я как то вскользь посмотрел направо и увидел, что на полу валяется фотография жены прапорщика. Я окликнул его. Он не отозвался, потому что был мертв или тяжело ранен - не шевелился, только голова на кочках билась об стекло и стойку. И я впервые ощутил, что такое страх ...по настоящему, как он подбирается к животу словно привидение из страшного сна с зажатой в руке бритвой.

Трудно передать сейчас, вернее описать столб пламени от переворачивающегося КАМАЗа, не выразить словами - все нето. Охваченный пламенем "наливник" и удар, который предшествовал всему этому - вообще, что-то особенное. Словно рождение кошмара, словно подготовка перед выходом из глубины ангела тьмы. А уж тем более, вам там дома в Союзе, трудно представить себе состояние человека, когда это происходит перед твоим носом, а не в кино, не на холсте киномеханика, и твоя машина врезается в этот кусок ада, и нельзя все это выключить простым нажатием кнопки.

Я перестал слышать - словно вырезали звук, приглушили. И почему то всему происходящему предался, какой то красноватый оттенок. Объяснение нашлось быстро - вероятно у меня из уха и рассеченного лба шла кровь, заливая глаза. Но все же я видеть не перестал. Мишка снова меня не подвел. Мощный мотор, с ревом набирая обороты, потянул ЗИЛ назад, а вместе с ними и часть КАМАЗа. Вдруг сзади удар... Задняя машина блокировала отход. Я выскочил из машины и в горячке заорал на заднего руля. Дверь машины была приоткрыта и я встретился взглядом с офицером. Он куда то смотрел, вроде и в мою сторону, но не на меня точно. Я плохо слышал, но то, что командир колонны стрелял из АКСа, помню точно. Я оглянулся. На левой стороне ущелья, в метрах сорока от нас словно из камней внезапно возникли душманы. Не смотря на все мои предыдущие ощущения, сейчас я их увидел впервые, да еще так близко. Что-то копошатся, перемещаются - даже слышны их голоса. Я тоже открыл по ним огонь. Слово "гранатомет" прорезало мой слух. Я посмотрел правее и увидел пару человек в тюрбанах: один с РПГ-шкой точно, второй похоже с БУРом на плече...

Ну, вот собственно и все... Дальше не интересно. Хотя нет...постойте. Я тогда о чем то вспомнил?!... Молодая жена на фотокарточке и семейное счастье, что может быть лучше? Тот прапорщик в машине мог быть еще жив. Я вспомнил тогда, что он шевелил рукой и застонал от удара, когда врезалась задняя машина. Я кинулся в кузов и потащил его за ремень. Если сейчас рванет, то всем крышка. Знал ли я что делаю? Да хрен его знает. Я просто думал, почему то про жену и детей, про загранкомандировки и дальние рейсы. Это главное, а не война. Кому она на хрен нужна, не знаю. Мне точно нет...

Ну, вот теперь точно все вроде. Это я как бы теперь специально для вас - дополнение что ли. Извините за откровенность и за подробности. Своим то я об этом не рассказывал и не писал. Представляете, матери ж такое не расскажешь. Да и геройством хвалебным все это попахивает, а мы люди скромные, одним словом "Рули"...Так ничего наверное и не знает.

Минуту, такое ощущение что что-то я позабыл....ах да, так вот наш разговор, что кому нужно и все такое - Мне например нужно то, о чем я уже говорил...считаю это главным .в жизни.

Только вот жаль, что этого у меня не будет уже, никогда. Потому что тогда я был убит...

Коломиец Александр

Повесть для внука. Глава 3 Афганистан. Война без фронта

Отрывок из повести

Не ищите аналогий. События и имена могут совпадать только случайно.

А слова и мысли - настоящие.

Афганистан. Война без фронта.

Глава третья, часть 1

Секретно. Лично.

Шифртелеграмма N76

Начальнику объединенной

группировки погранвойск

генерал- майору Коробейникову В.И

В Ваше распоряжение направляется нештатная боевая группа 7 Управления КГБ СССР для прохождения боевой стажировки. Прошу подключить к проведению всех оперативно- боевых операций, обеспечить по нормам вещевой, боевой и технической положенности. Планирование мероприятий производить с учетом возможностей НБГ . Результаты использования доложить .

Зам. председателя КГБ СССР генерал -полковник Чириков.

Афганистан встретил их семечками.

Нештатная боевая группа специального подразделения "Альфа", в составе 15 человек, имея кодовое название "Каскад", с полным вооружением грузилась на маленький плашкоут. Скорее всего, даже не плашкоут, а два составленных модуля от тяжелого понтонного парка, которые передвигались штатным буксирным катером.

Речка уже давала первые признаки войны. С первого взгляда какая- то хаотичность в движении грузов, техники, людской массы постепенно превращалась в определенный порядок, бойцы и грузы - на ту сторону. Оттуда - только бойцы, в запыленной и выгоревшей "песчанке". Вода в речке тоже не выделялась из скудной гаммы цветов, и , казалось, была наполовину из песка. Течение выбрасывало целые облака мутных бурунов, но даже здесь можно было заметить какое-то однообразие. Вода текла все же в одну сторону.

Сотрудники спецназа ничем не отличались от остальных военнослужащих, может- возрастом постарше, да внушительной "физикой".Такая же экспериментальная камуфляжная форма песочного цвета, уже потертая и выгоревшая в окопах полевого учебного центра. Отличия были еще в "тиговских" касках, и огромных, загруженных до предела, рюкзаках. Да и самих-то рюкзаков с навязанными сверху валенками, сбоку- меховым тулупом, с другого боку малой саперной лопаткой и бушлатом, совсем не было видно.

Форма каски, даже скрытая под тканью камуфляжа, бросалась в глаза и вызвала любопытство у команды буксирного катера. Матрос попросил примерить ее и, почувствовав непомерную тяжесть, восхитился,

- Ничего себе! Пуля не берет, наверное?

Кто-то отшутился,

-Да нет. Берет. Она свинцовая. Голову от радиации защищать! Геологи мы. Уран ищем.

Ушлый попался матросик,

- Ага, а копать уран прикладами автоматов будете!

Таможня и пограничный контроль при пересечении государственной границы отсутствовали как с нашей стороны, так и со стороны Афганистана. Кольцов потом пересекал границу более десяти раз. По газовой трубе днем - туда, раза три ночью - туда и обратно, вертолетом - туда, вертолетом туда и обратно, обратно или по трубе или на понтоне. И только один раз группа была досмотрена лейтенантом-пограничником с большими извинениями. Интерес при досмотре представляли радиоэлектроника и наркотики. Наличие у каждого сотрудника по десятку гранат, по два боекомплекта, огнестрельного и холодного оружия для таможни не имело никакого значения. Война имела тут свои интересы.

Сотрудники по двум аппарелям сошли на берег и остановились в ожидании сопровождающего. Тут же к ним подошли две пожилые туркменки, с обветренными и загорелыми до черноты лицами, и предложили в небольших мешках жаренные семечки. Майор Баржуков взял шепотку попробовать,

-Я взял бы, да денег же у нас все равно нет.

-А ты сменяй на пачку галет из "сухпая". Это тебе не Союз, здесь уже товарно-денежные отношения в ходу.

Семечки оказались так себе. На масличность в пятьдесят пять процентов по академику Пустовойту не тянули, да и не вкусные были. Для их созревания воды было слишком мало , а солнца уж больно много. Но, это же не Кубань.

Быстро забросали в кузов подошедшего "газика" все свое имущество, сами с оружием разместились в кузове второго авто и через полчаса уже въезжали на заставу мото-маневренной группы, которая была, по сути, перевалочной базой.

Начальник заставы ,истосковавшись по собеседникам, охотно рассказывал течение уже военной жизни,

- У нас тут относительно спокойно. "Духи" к границе подходят редко. Здесь километров на сорок и укрыться-то негде. Да и подлет с нашей стороны из-за речки быстрый. На маршруте по дороге в "мангруппу" могут обстрелять издалека одиночки. А так, - спокойно. Полгода назад своего таможенника Аманудина подорвали. Он партийный и больно принципиальный был. Спуску никогда контрабандистам не давал. Его и отравить пытались и стреляли в него. Не получилось убить. Нашли слабенькую струнку. Аманудин сигары любил курить, особенно, кубинские. Преподнесли коробку дорогущих на какой-то праздник. Он на первом десятке в восторге даже песни пел. Одиннадцатая или двенадцатая взорвалась прямо в зубах. Ну, глаз потерял, зубы выбило, весь "фейс" на лоскуты порезало. Сигары бросил курить сразу. Но лютый стал. Наркотики чует лучше, чем обученная собака.

-Слышь, лейтенант, а это у тебя откуда?

Кольцов показывает пальцем на стоящий в углу РПК с пробитой пулей ствольной коробкой и размочаленным магазином.

-Да это с мангруппы... в отряд передать нужно. Месяц назад перестрелка была с духами. Пулеметчик- разгильдяй, оружие на бруствере оставил на пару часов.

За речкой уже была военная жизнь. Она мерила все своими мерками. Здесь могли убить и отравить, можно было подорваться или заболеть малярией, нарваться на нож или пулю. И все это зависело или от тебя или его величества судьбы.

Ночной сон скорее был похож на забытье. Вся группа ворочалась на скрипучих и продавленных кроватях, с приготовленным у изголовья заряженным в магазинах боекомплектом. И автоматом под рукой.

Сквозь дремоту четко прослушивались негромкие переговоры меняющегося караула. Незнакомые звуки и детский хохот и плачь шакала, воспринимались уже совсем по-другому. Острее и тревожнее. Время отодвинуло мирную жизнь за речку. Здесь начиналась работа, где все оценивалось ими как оперативная среда, в которой имелись сопутствующие благоприятные моменты и отрицательные факторы. Вся жизнь этой страны рассматривалась с точки зрения проведения боевой операции. Все ее моменты складывались по кирпичикам полезности для конечного результата.

Утром командир группы подполковник Зырянов объявлял приказ на охрану маршрута.

-Товарищи офицеры! Мы охраняем колонну из восьми машин, следующую по маршруту: первая застава -кишлак Мардкуджан. Категория груза - два "наливника"- остальное продукты питания, боеприпасы. Скорость движения- 50 км, дистанция-50-60 метров. Нам придается три "брони"(БТР-60 ПБ), которые будут следовать во главе колоны, в середине... и замыкающей. Я на первой броне. Мои заместители - майор Чарский, со своей пятеркой - в середине. Майор Кольцов, со своей пятеркой - замыкающий. Саперы - в головной машине.

Назначаю сектора наблюдения и работы. В случае нападения на колонну справа или слева, действия группы Чарского - по центру. Я и Кольцов - фланговые. При попадании в засаду спереди - Чарский действует слева, Кольцов берет правое направление по ходу колонны.

Связь - по прежним позывным. Оружие по - боевому, патрон в патроннике - на предохранителе. Один боекомплект в магазинах - на себе. Особое внимание обращать при прохождении населенных пунктов, брошенных кошар, старых дувалов и естественных укрытий. Наблюдение вести непрерывно. При проверке саперами участков возможного минирования выставлять боевое охранение. Даю полчаса на проверку и освоение техники. Готовность к выходу доложить. Вопросы есть?

Вопросов не оказалось

-Тогда удачи нам всем!

Сотрудники, со своим тяжеленным скарбом, уже собрались возле бронетранспортеров. По очереди запихнули все рюкзаки в салон, предварительно вынув все возможные мягкие вещи для сидения на броне. Часа три трястись. Ни один копчик не выдержит. Да холодная броня простатит сильно приближает.

Водители грузовых автомобилей осматривали и подтягивали вывешенные на стеклах боковых дверей бронежилеты, доливали воду во фляжки.

Кольцов начал распределять обязанности.

- Прапорщик Каприков -на пулемет. Остальные - наблюдение на броне.

И обращаясь к механику- водителю, с лицом античного персонажа и румянцем в обе щеки. О таких говорят- кровь с молоком, а " с лица и пить можно". Правда, лицо, словно острием сабли перерезано шрамом, в косую- через лоб, нос и щеку.

- Как зовут тебя, боец!

-Саша!

-Докладывай, тезка, как аппарат? Давно ли менял масло и фильтра? Сколько компрессор давит? КПВТ приведен к нормальному бою?

- Так точно, т-а-ащ майор. Пулемет приведен к нормальному бою, запас выше одного боекомплекта -200 патронов. Масло и фильтра менял перед маршрутом. Воздушная система исправна. Связь- пять баллов.

Прапорщик уже хозяйничал в салоне с крупнокалиберным пулеметом.

Кольцов, одевая шлемофон, напомнил ему,

-Игорь! Проверь электроспуск.

-Проверил! В норме.

В запасе еще было минут двадцать. Сотрудники на броне сооружали себе мягкие сидения и приводили оружие в боевое положение. Кто-то побежал перед дорогой справить естественные надобности. В скупых репликах чувствовалась напряженность. Неизвестность настораживала, концентрировала внимание и волю, заставляла быть собранным и точным. По профессиональной привычке каждый сотрудник мысленно представлял свои действия в возможных ситуациях на маршруте. Эх, знать бы какие они могут быть эти ситуации.

-Ну, тезка, расскажи какой "супостат" тебя так красиво разрисовал?- обратился Кольцов к своему тезке.

Боец без смущения, видно уже не раз давал пояснения, да и шрамы красят воина, поведал,

- Прошлой осенью в зеленке обстреляли. Осколок рикошетом от люка секанул. Он мне сверху прямо под ноги завалился. Горячий был. Так нам тогда приказ начальства передали. Люка закрыть, все передвижения - по боевому. Потом, правда, отменили. В бэтэре на подрыве шесть человек сразу погибли. О, у нас тут не соскучишься. Иногда такие приказы бывают. Однажды в салоне убило бойца через бойницу. Ну, шальная пуля. Бывает! Сразу приказ пришел. Все передвижения - только с закрытыми бойницами. Да мы же слепые без них, как малые "кутята"!

Кольцов в душе соглашался со своим тезкой. За время своей службы он часто сталкивался с запретами великих грамотеев. После применения табельного оружия в бытовых условиях сразу шли запреты и указания - "Оружие у сотрудников изъять и поместить в сейф. Выдавать только с разрешения и по рапорту".

Вновь введенные правила сразу отменялись после чрезвычайных происшествий, где наличие ствола могло предотвратить тяжелые последствия. Но не предотвратило. Угрызнений совести начальники никогда не испытывали.

Мысли майора перекинулись на сотрудников боевой группы. Для эффективного выполнения задач нештатная группа была разбита на пятерки и могла действовать автономно. На пять человек -один пулемет, три автомата с двумя подствольными гранатометами и одна снайперская винтовка. Патронами затаривались по два боекомплекта обязательно и по шесть гранат на каждого. Но брали больше. Рассчитывали по своей физической подготовке, выносливости и району боевых действий. В горах, где недостаток кислорода, считали каждый грамм веса, но меньше двух боекомплектов не брали.

Вот прапорщик Каприков - в командировке "на исправлении". В первую боевую стажировку в горах не рассчитал свои силы. У пулеметчика и так вес патронов больше чем у автоматчика. А решил тогда подстраховаться на всякий случай. Ответственность чувствовал. И взял-то лишку, на пяток килограммов больше. В горах силенок не хватило. Пришлось разгружать его вес и самого нести некоторое время. А это ставило под угрозу выполнение боевой задачи. Никто ему тогда и слова в упрек не сказал. С каждым могло такое случиться. Хороший парень. Совестливый и надежный. Сильно переживал за такой сбой. После той командировки тренировался до исступления по два раза в день, а выносливость повышал бегом на марафонской дистанции с утяжелением собственного веса. Рапорт написал на повторный заезд.

Капитан Баржуков- мастер спорта по биатлону. Стрелок от бога. Всегда с собой тащит прицел от охотничьей винтовки "Барс". Сам сделал зажим-приспособление и использует его с "калашом". А это в пятерке - лишняя снайперская винтовка...

Размышления его прервал вызов по рации,

Диспетчер - Заре!

-Диспетчер ответил.

-Доложи готовность.

-Минуту.

И обращаясь к своим подчиненным по устоявшейся привычке,

- Контрольная карта. Водитель готовность?

- К движению готов!

- Пулеметчик?

- Оружие заряжено, к работе готов!

- Наблюдение на броне?

- Оружие - на боевом, кресла - мягкие, видимость - миллион на миллион. Всегда готовы.

Тут без шутки не могут.

И по рации- командиру,

- Заря! Диспетчер к движению готов.

- Внимание всем. Я - Заря. Всем машинам - товсь. Условия движения - прежние. В эфире анекдоты не трепать. Связь- на приеме.

Автомобили, взревев моторами и выпустив клубы сизого дыма, начали вытягиваться за железные ворота заставы.

Словно хищная змея, ощетинившись автоматами и задравши вверх стволы пулеметов бронетранспортеров, готовая ответить в любой момент огнем, колонна извивалась по пыльной дороге. Да и дорогой можно было назвать это с большой натяжкой. Просто- направление, обозначенное колеей.

Следы войны уже были заметны возле нитки газопровода. Подорванные бетонные столбы электролинии, согнутые и сломанные словно спички, изредка-бесформенные куски вырезанного метала в местах подрыва того же трубопровода. Афганским моджахедам все время внушали мысль, что при подрыве газопровода так же взрывается и газовые горелки по ту сторону речки.

В развалинах брошенного кишлака на уцелевшей стенке явно виделись отпечатки упорного боя. Ровная строчка крупных отметин- это крупнокалиберный пулемет, помельче- ручной пулемет. Одиночные рваные- следы осколков от мины или снаряда.

Дорога от газопровода ушла вправо и вскоре колонна втянулась в небольшую долину. Справа и слева были небольшие возвышения и изредка каменные россыпи, местами то отдалявшиеся, то приближавшиеся. Но от дороги с километр по сторонам все время было чистое пространство, что уменьшало вероятность нападения из засады.

Но самым злейшим врагом оказалась пыль. Только головной бэтэр был избавлен от этой пытки. Поднятые им облако серой и тяжелой массы, от которой просто не было спасения , проникало во все щели и окрасило все в один цвет. Белыми точками выделялись белки глаз, да резиновые напальчники на компенсаторах автоматов. Пыль скрипела на зубах, нагло лезла в воспаленные глаза, набивалась в уши. И только изредка, при небольших виляниях дороги, отодвигалась в сторону. А на прямой дороге вновь хищником накидывалась на колонну. Тогда это казалось серьезным испытанием. Но они еще не знали, что такое ветер "афганец". Это будет еще впереди.

Передняя машина едва угадывалась по габаритным огням и больше была заметна по собственному выбросу пыли из под колес.

Вести непрерывное наблюдение, кроме головной машины, было невозможно. Четкие очертания окружающей местности появлялись лишь эпизодически. И все же со среднего бэтэра прошел доклад,

-Заря! Я - Челим. Справа, девяносто, удаление тысячу вижу - двое. Встречают с хлебом солью.

- Я Заря. Всем внимание справа. Огонь без команды не открывать. Движение не останавливать.

На ходу с первой машины, смягчая колебания корпуса бэтэра на полусогнутых ногах, в бинокль сотрудник рассмотрел два силуэта с "бурами"(английская винтовка) в руках, которые выражали своим видом больше любопытство нежели агрессивность.

За развалинами небольшого кишлака дорога пересекала арык. Здесь колесная техника могла пройти только по этому мостику. Место было удобным для минирования, а в случае подрыва - и для обстрела колонны. Уйти по системе водоснабжения с приготовленными заранее подземными ходами-кяризами - нет ничего проще. И хотя командир группы был уверен в отсутствии утечки информации, все же решил перестраховаться,

-Я Заря! Колонне остановиться перед мостиком! Саперы - на проверку. Всем занять круговую оборону. Диспетчер! Своей броней возьми кишлак. Челим! Твоя левая сторона, моя - правая.

Колонна остановилась перед мостиком, бойцы и сотрудники горохом скатились на пыльную землю и залегли. Стволы пулеметов бронетранспортеров развернулись по своим секторам огня.

Саперы медленно и осторожно начали протыкать песчаную землю перед мостиком и внимательно осмотрели сам мостик. Следов минирования и взрывных устройств обнаружено не было и колонна вновь начала движение.

-Здесь самое удобное место для нападения, а за семь месяцев духи ни разу его не использовали. Все таки, наша граница близко, боятся, наверное. Да здесь и кишлаки мирные - водитель вытер пот с лица,

- вот в зеленке Сары Пуль... там "душар" полно.

Кольцов еще не знал, что судьба забросит их в это место

Хотя и виден был издалека какой- то темный массив, но все же при приближении это поразило всякое воображение. Стояла густая стена мощных сосен, с длинными иголками и настоящими шишками посредине этой бездревесной пустыни.

Между дорогой и оборудованными огневыми точками и угловыми наблюдательными вышками простиралась двухсотметровая полоса минного поля , с плотностью постановки мин почти одна на квадратный метр.

Кольцов машинально про себя отметил, что такое поле не пройдешь, хотя в нашей армии есть инженерное устройство для оборудования прохода. Само летит, растянет длинную кишку взрывчатого вещества и взорвется сразу, образовав чистую полосу метра в три шириной.

Входные ворота охранялись, как показалось с первого раза, слабовато. Но потом за воротами он отметил две долговременные огневые точки и ниточку окопов полного профиля с ломанными ходами сообщений.

-Да я бы еще и управляемых фугасов прямо на дороге "понавтыкал"-подумал Кольцов

Колонну уже встречали. Половина мангруппы высыпала на плац.

Подполковник Зырянов пошел к командованию "наводить мосты" и определяться с расквартированием группы.

А потом была баня с бассейном, обед с такой жирной и вкусной селедкой с черным хлебом, которая редко встречалась в магазине в родном приморском городе. Командир мангруппы майор Любавин постарался не ударить в грязь лицом перед своими гостями. Изысканные блюда были его гордостью, коронкой и визитной карточкой.

Идиллия мирной жизни закончилась следующей ночью, когда Кольцов был назначен начальником караула. Из любопытства, рассматривая в прибор ночного видения расположенный в шести сотнях метров кишлак, он обнаружил, что видит инфракрасных отметин на три больше, чем в обычный бинокль. Он еще раз пересчитал те, что видит в бинокль.

- Огонек на ближнем минарете, два подальше...три всего. А в ночник - шесть.

За ними наблюдали в приборы с активной подсветкой.

Война среди мирных сосен только затаилась и могла проявиться ночным снайперским выстрелом или минометным обстрелом.

Кривенко Виталий Яковлевич

Экипаж машины боевой.

Глава из повести

ПРОГУЛКА ПО ИРАНУ

Я открыл глаза: напротив моего лица под защитным плафоном горела лампочка, равномерно гудели двигатели БТРа, я лежа смотрел на плафон, машина шла мягко - наверное, двигались по песку, было немного прохладно, но это даже хорошо, а то жара за целый день уже надоела. Приятно было смотреть на сине-зеленый свет. Я представил себя в космическом корабле, мы летим по галактике, а впереди бесконечная голубизна космоса, и хотелось, чтоб это состояние продолжалось, как можно дольше. Глаза мои снова закрылись, и я стал погружаться в сон, продолжая представлять себя в космосе. Я бы, может, еще некоторое время подремал, но где-то рядом раздалась короткая очередь из КПВТ, я очнулся от дремоты и фантазий, вернувшись в реальность. Вот черт, какому-то дураку делать нечего, весь кайф обломал.

С трудом приподнявшись я спросил:

- Кто едет?

- Я еду, - ответил Хасан.

- А сколько время?

- Одиннадцать.

- Юра, хорош орать, спать мешаешь, - пробубнил сонным голосом Туркмен.

Я перелез через спящих пацанов, и запрыгнул в командирское сидение.

- Горы проехали?

- Да, час назад.

- Давно едешь?

- Не, час где-то. Как только горы проехали я сел, а Туркмен спать завалился.

- Не устал? А то давай я поеду.

- Нет, нормально, сиди отдыхай.

Я одел шлемофон, общий эфир молчал, я погулял по волнам и выловил голос Америки, они вещали на каком-то азиатском я зыке, я снял шлемофон и протянул Хасану:

- На переведи, что там болтают.

Хасан надел его, через пару минут снял и бросил мне на колени:

- На узбекском трещат, ничего интересного. Рассказывают, про обстрел наливников где-то за Гератом.

- Знаешь левую волну, на которой пацаны сидят?

Хасан снова надел шлемофон и покрутил настройку.

- Ну, че там? Дай послушаю, - снял с него шлемофон, и напялил его на себя.

В эфире шел диалог между танкистами и второй ротой.

- Фазан, заганы чарса на 411-й, у нас вашэ галяк, - донеслось с эфира.

- Кто это?

- Качи-вачи.

(Качи-вачи - это водила на 411-м БТРе, по нации он грузин, прослужил полтора года и был "дед".)

- О, салам Качи-вачи. Где вы находитесь?

- Васмой от комбата.

- О, далеко. Когда колонна станет, зашлите кого-нибудь.

- Нэштяк, сдэлаем.

- Качи-вачи, ответь 472-му. Это Юра, - подключился я к разговору.

- О, Юра, салам.

- У нас возьмите, мы третьи от комбата.

- О, спасыбо Юра, канэчно к вам блыже, я чижа заганю.

- Ну, бывай.

- Чего грузин хочет? - спросил Хасан, когда я снял шлемофон.

- Чарса просит. Он с Фазаном договаривался, но танкисты же впереди колонны идут, к ним пока доковыляешь, а мы через пять БТРов от них.

- Да пусть заходят, жалко что ли.

Сзади что-то стукнуло по БТРу, нас слегка качнуло, я аж вздрогнул.

- Кто сзади едет? - спросил я Хасана.

- Хохол, кто же еще. Опять уснул, мудила.

- Я завтра пришибу этого Хохла, - подал голос Туркмен из отсека.

- Как он до сих пор в пропасть не улетел, постоянно спит за рулем. Как только он едет, так обязательно долбанет кого-нибудь, или его долбанут сзади. Гранату ему кинуть в люк, что ли, - возмутился Хасан.

- Ему уже разведчики раз по башке надавали, когда он у БМПшки баки помял. Помнишь, Хасан?

- Да помню. А ему все равно похер. Надо Греку сказать, чтоб подрочил своего водилу.

- Ну ладно, Хасан, раз ты мне руль не даешь, пошел я спать.

- Да посиди, косяк сейчас забьем. Скучно ведь одному.

- Ну ладно, давай чарс.

Я взял чарс у Хасана, забил косяк и мы курнули.

Колонна остановилась минут через двадцать, и к нам в люк запрыгнул ротный.

- Сейчас прокатимся вдоль иранской границы, выступим в роли разведки. Я поеду с вами, у моего БТРа левый движок накрылся, на одном тащится. Говорил же этому мудаку Петрухе, проверь движки, проверь движки, еще с прошлого рейда левый барахлил. А ему раздолбаю похер, теперь пусть еб-тся, пока не сделает.

По люку кто-то постучал, я выглянул и увидал чижа с 411-й машины.

- Меня Качи-вачи послал.

- Знаю, - ответил я, и крикнул:

- Хасан! Иди сюда.

Хасан вылез на броню, увидел чижа и, вытащив пластинку чарса величиной со спичечный коробок, протянул ему. Наверху было сыро и прохладно. Луна горела наполовину, и было не так уж темно, метров за пятьдесят можно было разглядеть контур человека.

- Ну все, вали отсюда, наш ротный здесь, - сказал Хасан этому чижу, и залез обратно.

Я тоже запрыгнул в БТР, ротный сел в командирское сидение, и обратился к Хасану:

- Так, Гараев. Ты поедешь?

- Да - я, Туркмен пусть поспит немного.

- Я, наверно, тоже сейчас завалюсь, вторую ночь толком не сплю. Бережной, иди сюда.

- Да, я здесь, командир.

- Слушайте меня, вот карта.

Ротный развернул альбомный лист, на котором были нанесены карандашом условные обозначения местности, на которой мы находились, эту так называемую карту, скорее всего, начертили пять минут назад. Потом ротный продолжил:

- Мы сейчас находимся вот здесь, - он ткнул пальцем в полосу нарисованную карандашом, - Это дорога, колонна движется сюда, к этим горам, часам к трем утра они должны быть здесь. Вот иранская граница, мы же прошвырнемся вот тут, - ротный провел пальцем вдоль границы.

- А кто еще поедет? - спросил я ротного.

- Три БТРа с нашей роты.

- Три машины? - удивился Хасан.

- Да, три машины. А ты хотел всю колонну с собой захватить, да? - ответил ротный.

- А задача то какая? - опять спросил Хасан.

- Задача, вот здесь соединиться с колонной, вернее нам надо вперед колоны сюда попасть, и уже ждать их здесь, а остальное вас не касается. Едем по-боевому, на броню не вылезать, фары не включать, огонь не открывать. Едем тихо, если что, сразу сваливать, в бой не вступать ни в коем случае. Понятно?

- Понятно, - ответил Хасан.

- Где второй шлемофон? - спросил меня ротный.

- Он не работает.

- А какой работает?

- Нате, товарищ старший лейтенант, - Хасан протянул ротному шлемофон.

В люк заглянул Петруха.

- Товарищ старший лейтенант, БТР сделали.

- А что там было?

- Муфта барахлила.

- Черт, спать охота, и колонну вести надо. Может, Грека проинструктировать, - начал размышлять вслух ротный.

- Мы уже однажды тут мотались, товарищ старший лейтенант. Я знаю эту дорогу, - сказал Хасан.

- Когда мы здесь были? - спросил ротный.

- Вас тогда не было. Колонной командовал зампотех. Разведчики на границе напоролись на караван, а мы стояли на блоке возле духовского моста, нас сняли с блока и мы мотались сюда караван брать. Юра, че, не помнишь?

- Нет, я помню тот караван, я еще мафон там урвал, но местность я не запомнил.

- Да здесь это было, мы по этой дороге ехали. Вот дорога где мы стоим, она идет мимо кишлака, потом вдоль гор. А вот дорога к иранской границе, мы по ней в тот раз проскочили. Там дальше пустой колодец еще будет на развилке, вот там мы этот караван и замочили.

- Ну раз ты, Гараев, знаешь эту дорогу, тогда поедете первыми, а я перепрыгну на свой БТР. Увидите развилку, свернете налево и дальше дуйте по дороге, не сворачивая, а ближе к горам я уже сам поведу. Постоянно сидите на рации, чуть что, сразу докладывайте, я на пару часов вырублюсь, а то в глаза скоро спички вставлять придется, Петруха меня разбудит, если что.

Ротный вылез из люка, Хасан надел шлемофон и мы начали рассматривать эту самопальную карту. Я с трудом разбирался в этих иероглифах, зато Хасан разложил карту и начал мне рассказывать, водя пальцем по листу с таким видом, как будто он сам рисовал эту карту.

- Да ладно Хасан, что ты мне здесь втираешь, поезжай, раз знаешь, куда ехать.

- Я знаю, да и ты, Юра, тоже знаешь.

- Тогда днем было, а сейчас ночь. Я хрен его поймет. Меня больше интересует, нахрена нас вдоль границы прогоняют?

- Откуда я знаю. Я слышал, что на стороне Ирана, рядом с границей, как раз в этом районе расположены базы наемников. Стоп, комбат на связи, сейчас выезжаем, - ответил Хасан.

Хасан еще минуту послушал эфир. Потом запустил движки, и мы, развернувшись, выехали из колонны, и направились в сторону границы. Дорог было накатано по Афгану навалом, где колонна не пройдет, там, считай, уже дорога, и главное было не запутаться в них. Днем еще куда ни шло, а вот ночью, да еще глядя в триплекс, можно было легко куда-нибудь зарулить, как это уже не раз случалось.

Урал, Сапог и Туркмен спали, мы не стали их будить, пусть спят пока. Я открыл защитный щиток с лобового стекла, в лицо мне повеяло сыростью и влагой, так как окно было разбито пулей от ДШК, я опять захлопнул щиток и сказал Хасану:

- Короче, открывай свое окно и езжай сам, я в триплекс пялиться не буду, тем более ты парень ученый и знаешь, куда ехать.

- Да сиди спокойно, я сам разберусь с дорогой, на, лучше - косяк забей, и гераши туда бухни, а то не цепляет.

Я взял у него чарс с героином, и смешав все это, забил в сигарету. Косяк получился конкретный, кое-как мы его докурили, героин сильно драл горло, и приходилось делать маленькие затяжки, но зато прибило нас капитально. Мы катили по темноте куда-то вперед, я смотрел на Хасана и думал, черт возьми, разбудить Туркмена что ли, а то этот таджик завезет сейчас куда-нибудь, но лицо Хасана излучало уверенность: он рулил, как будто уже сто раз ездил по этой дороге, да у него всегда такая уверенная рожа, пока чего-нибудь не напорет. Я все чаще оборачивался назад и смотрел на пулемет, в голову лезли разные мысли, мне казалось, что вот-вот мы нарвемся на засаду, и я прикидывал, успею ли запрыгнуть на сидение за пулеметы. Было такое ощущение, что на голову мне положили пудовую гирю. Бляха-муха, ну нахрена я так обдолбился? Хотя я тысячу раз задавал себе этот вопрос и ни разу не мог на него ответить, одним словом, обдолбился и все, вот и весь ответ. Из-за сильного сушняка трудно было разговаривать, и мы сидели молча. Я лишь изредка поглядывал на Хасана, он как обычно был не возмутим. Время шло, мы ехали, я начал уже волноваться, что-то мы едем и едем в одну сторону, а налево не сворачиваем, да я еще не вижу ни хрена ничего впереди, открыть люк и выглянуть, облом, да и страшновато, щиток открыть, холодно.

- Хасан, ты как? - негромко произнес я.

- Ништяк, я ништяк, ты не волнуйся, Юра.

- Когда ты за рулем, я всегда волнуюсь, а тут наш БТР еще и первым едет, так что я волнуюсь вдвойне.

- Юра, да ладно завязывай, постоянно ты страхуешься.

- А как ты хотел, мы едем хрен знает куда. Ты хоть видишь, куда едешь?

- Юра, я знаю, куда еду, тем более, что мы уже здесь ездили. Ты сиди и не волнуйся.

- А мне больше ничего и не остается, как сидеть, но я все же волнуюсь. Может разбудим пацанов, две головы хорошо, а пять лучше, к тому же, тот раз Туркмен за рулем ехал, может он лучше знает.

- Да ты на изменах, Юра. Пусть они спят. У нас там пожрать есть?

- Гранаты остались и виноград.

- Давай сюда, а то сушняк, аж языком не могу шевелить.

Я полез в отсек, немного пошарив в полумраке, нашел пару гранат и кисть винограда. Мы принялись трескать виноград, это немного заглушило сушняк.

- Хасан, что-то мы долго едем в одну сторону. Где развилка?

- Да тебе кажется, что долго.

- Мне может и кажется, а вот моим часам на руке так не кажется. Да и ваще, я хоть и не помню дороги, но знаю, что иранская граница не так далеко от того места, где мы разъехались с колонной. А мы уже почти час едем в одну сторону.

- А ты че, хотел за пять минут доехать, да?

- С тобой Хасан, бесполезно спорить, ты твердолобый какой-то. У тебя в семье все такие у-упрямые.

- Нет, я один такой.

- Оно и видно, другого такого вряд ли найдешь.

В отсеке что-то зашевелилось, потом появилась заспанная рожа Урала. Он некоторое время хлопал узкими глазами, потом произнес:

- Когда приедем?

- Куда приедем? - спросил я его.

- Ну, куда-нибудь.

- Вот куда-нибудь мы сейчас приедем, это точно. Посмотри, кто шофер.

- Впереди кишлак, и свет горит. Наверно налево надо свернуть, - произнес удивленно Хасан.

- Какой кишлак? Какой свет? Ты че Хасан, еб-нулся уже. Где ты видел свет в кишлаке ночью? - не менее удивленно произнес я в ответ.

- Да вон, посмотри, впереди нас свет горит в кишлаке.

Я наклонился к Хасану и глянул в водительское окно. Черт возьми, точно, впереди нас находился кишлак, и в нем горело освещение, этого не могло быть, в Афгане ночью в одиноких кишлаках свет не горит.

Хасан свернул влево, и кишлак оказался сбоку от нас.

- А где колодец? Где развилка? - спросил я Хасана.

- Да не знаю я, не было никакого колодца.

Урал смотрел на нас и ничего не мог понять.

- В чем дело, пацаны? - спросил он.

- Да черт его знает, в чем тут дело. Какой-то кишлак, которого быть не должно, - ответил я.

- Я сейчас посмотрю в пулеметный прицел, он приближает немного, - сказал Урал и полез за башенные пулеметы.

После минутной возни Урала возле пулеметов, раздалась короткая очередь из нашего КПВТ, и два розовых трассера полетели в сторону кишлака. Мы с Хасаном аж подпрыгнули от неожиданности, Хасан нажал на тормоза и БТР остановился.

- Ой бля, я не хотел, -выкрикнул Урал.

Оказывается, когда он крутил башню, разглядывая кишлак в прицел, то случайно нажал в темноте на кнопку спуска. Проснулся Туркмен, и начал материться. Потом раздался топот по броне, и стук по люку.

- Откройте, е-.. вашу мать! Быстрее же, а не то я вас всех поубиваю.

Это был голос ротного, он не предрекал ни чего хорошего. Хасана как ветром сдуло с водительского места, я протянул руку и открыл водительский люк. Ротный как пуля залетел в этот люк, только я глянул на него, как у меня полетели искры с глаз, и сильно заболела челюсть, я хотел чего-то возразить, но получил удар с другой стороны, у меня все поплыло перед глазами.

- Вы че, козлы, оху-ли вообще! Где этот таджик?! Гараев, сука!

Ротный схватил гранат, который мы собирались съесть с Хасаном, и запустил ею в отсек, потом ротный начал шарить руками, ища что-нибудь подходящее, и нащупав рожок от АКСа, он запустил им в Хасана.

- Где мы?! Где мы?! Е- вашу мать! - кричал ротный.

- Я не знаю, - ответил я, закрывая руками лицо и отодвигаясь от ротного подальше.

- Гараев, падла. Ты куда нас завез?!

- Я ехал, как вы сказали, в сторону иранской границы, но колодца и развилки не было, - раздался голос Хасана с конца отсека.

Перепуганный, сонный Сапог не мог ничего понять, Туркмен был удивлен не меньше Сапога, да и Урал тоже не больно-то соображал, в чем здесь дело, он вообще перепугался, думая , что это из-за неосторожного выстрела, который он произвел. Хотя, конечно, ротный проснулся как раз из-за этого выстрела, но если б ротный не проснулся, то все могло бы быть намного хуже, хотя неизвестно, что нас еще ждет впереди.

- Сколько времени мы ехали?! - опять заорал ротный, глядя на меня.

- Час, наверно, - ответил я, потирая челюсть.

- Е- вашу мать! Да мы уже полчаса, как по Ирану едем, - произнес приглушенно ротный.

Я заметил, как ротный весь напрягся от злости, это было видно даже в полумраке. Он прыгнул за руль, потом развернул БТР, высунулся из люка и крикнул Петрухе с Хохлом:

- Быстро за нами! Только быстро, на всех газах. Мы в Иране, в эфир не в коем случае не выходить, и ради бога - не стреляйте никуда, иначе нам точно пи-дец приснится.

Потом ротный залез обратно за руль, БТР наш рванул с места и, набирая скорость, помчался обратно к границе Афгана.

- Гараев, сука, я тебя убью. Я тебя урою, так и знай, Сусанин ты х-ев. Дай только выбраться от сюда. Я удивляюсь, как только вы в Тегеран не заперлись, пока я дрых. Господи, это же международный скандал! - произносил сквозь зубы ротный, руки его судорожно сжимали руль машины, движки ревели на пределе.

- Бережной, посмотри, где наши машины, - обратился ко мне ротный.

Время было за полночь, я открыл люк, и выглянул наружу, луна освещала местность, справа было видно очертания гор, слева простиралась равнина, сзади за нами мчались с небольшим разрывом оба БТРа , я опять опустился на сидение.

- Все нормально, они сзади.

- Все нормально?! Не говори мне, что все нормально. Если, не дай бог, мы нарвемся на иранских военных, они нас с землей сравняют. Вы хоть понимаете, что это такое? Наши СУшки и так регулярно бомбят духовские базы на территории Ирана, и потому они злые на нас, как собаки. А тут нате вам, сами приехали. Гараев, сука, сиди и не вылезай из-за движков, иначе я тебя убью.

Ротный, конечно, был человеком крутым и вспыльчивым, но отходил сразу, ему главное не попасться под горячую руку. Мне с Хасаном не раз приходилось нарываться на его железный кулак, да и не только нам, но в обиде мы на ротного никогда не были, он всегда поступал справедливо, заработал - получи по роже. Некоторые офицеры или прапора бежали закладывать по инстанциям, если бойцы залетали, а потом учиняли разборки на высшем уровне, в нарядах, мол ,сгноим, на дембель в последнюю очередь, или с АГСом будешь по горам бегать, дисбатом пугали или тюрьмой. А ротный был мужик конкретный, по роже настучит и все становится понятно, и все его уважали. И уважали не из-за страха, а за то, что он был мужиком, а не козлом.

Хасан, конечно, зашарил, успел слинять, а мне пришлось получить пару раз по зубам, ну да хрен с ним, мне это не впервой, хотя немного обидно, конечно, но чего уж тут поделаешь.

Нам удалось выскочить с территории Ирана без происшествий, ротный материл нас всю дорогу, но потом немного успокоился. Развилку с колодцем мы, оказывается, проскочили за километр в стороне, я не знаю, куда там смотрел Хасан, но там, где мы ехали, вообще никакой дороги не было.

Возле развилки мы остановились, ротный повернулся и погрозил кулаком Хасану:

- Я все равно доберусь до тебя. А ты, Бережной, за один удар по роже спасибо скажи своему другу, и можешь ему вернуть долг за меня. Туркмен, садись за руль, и не давай больше водить машину этому мудаку.

После чего ротный вылез на броню, я вылез за ним, к нам подбежали Грек и Петруха, они толком не могли разобрать, что за гонки мы здесь устроили.

- Слушайте, мужики. Какой еще Иран? Я чего-то не врублюсь, - спросил удивленный Грек.

- Если б нас засекли иранские военные, или мы бы нарвались на какую-нибудь базу, тогда бы ты врубился сразу. Доверил этим мудакам обдолбленным ехать впереди колонны, а они в Иран заперлись. Черт, да из вас всех, хоть кто ни будь понимает, во что мы чуть не вляпались? - опять начал заводить себя ротный.

Да оно и понятно, на его ответственности были мы все. Это хорошо, что удачно выскочили с иранской территории. А не дай бог, нарвались бы, тогда мало того, что нам всем были бы кранты, да еще на весь мир раструбили б, что советские военные нарушили границу, да вторглись в Иран, и так далее.

- Ну ладно, все, заканчиваем базар, мы и так время много потеряли. По машинам! - скомандовал ротный, и перепрыгнул на свой БТР.

Спустя минуту мы двинулись вдоль границы догонять колонну, наш БТР на этот раз шел последним.

Часа через два мы догнали колонну, которая уже давно ждала нас, хотя все должно было быть наоборот. По прибытию полкач сразу вызвал ротного к себе, скорее всего ротный получит втык за опоздание и ему придется сочинять очередную сказку, оправдывая эту задержку. Но за ротного можно было не волноваться, он наверняка уже придумал отмазку по дороге, ротный был в этой области мастер, да и Грек подтвердит, если что, а Грек ведь в неплохих отношениях с полкачем. Так что все пройдет нормально, мы это знали, главное - все живы и здоровы, а остальное ерунда.

Крушинский Юрий Дмитриевич

Гибель советских специалистов в Мазари-Шарифе

(Из дневника советника)

2.1.1983

Год начался трагично.

Утро и вся первая половина дня прошла спокойно. Благодаря введенным в город войскам праздники прошли без осложнений. Ездил на ЗАС (засекреченная связь). А в 15.15 в кабинет к военному советнику зоны прибегает руководитель контракта на строительстве хлебозавода в Мазари-Шарифе и сообщает, что две машины и один автобус возвратились с работы, а еще одного автобуса нет.

Не вникая в детали звоню в Царандой. Военный советник поднимает вертолеты. В автобусе ехали шестнадцать наших специалистов. Водитель - афганец. Первые облеты и прочесывания ничего не дают. За это время вырисовывается картина случившегося. По случаю Нового года заказчики строительства дали прием в честь советских специалистов. Он продолжался около часа. Затем поехали в город - "Волга", автобус с эксплуатационниками, автобус со строителями и еще одна "Волга" руководителя контракта. По пути первый автобус исчез. Начались его поиски в районе мечети, однако затем все вернулись в город, рассчитывая, что автобус поехал другой дорогой. Подняты силы ХАДа - афганской госбезопасностью проводится чистка города. И только в пять часов вечера командир афганского вертолетного полка сообщил, что нашел автобус.

Людей в нем не было. Два сиденья в крови. Валяются гильзы, спортивная шапка. Уже стемнело...

3.1.1983

Вечером отправил шифровку в Кабул. С утра был организован штаб. Идет сбор информации. Выяснили, что в автобусе было только два пистолета. В полдень в четырех километрах от города нашли труп. Выехали на место. Опознали. Шипулин Игорь Васильевич из Загорска Московской области. Сорок пять лет. Лежал на дороге в Мармуль. Там же были следы толпы.

К вечеру выяснилось, что водитель автобуса был связан с душманами. Судя по направлению, куда погнали людей, тут не обошлось без участия бандитского главаря Коли Кудуза.

Из Кабула прилетел начальник главпура Министерства обороны Д. Садыки со своим советником. Снова заседание штаба. Дополнительной информации никакой. Принимается решение о проведении операции в Мармуле по уничтожению бандформирований. Хотя все понимают ее запоздавший характер. Самое страшное - полное отсутствие достоверной информации. ХАД работает крайне слабо.

4.1.1983

С утра заседание штаба зоны. Происходит разработка операции в Мармуле. Основная работа ложится на десантников. Им в помощь выделяется рота специального назначения, две мотоманевренные пограничные группы, пять полков восемнадцатой пехотной дивизии и два батальона царандоя - афганской милиции. Кроме того - значительные силы авиации. Главная задача - закрыть ущелье Вазан, чтобы не дать возможности душманам отойти с захваченными советскими специалистами.

Погода заметно ухудшилась. При перелете с военного аэродрома 1 мотострелковый полк вертолет врезался в скалы. Погибло трое советских летчиков.

Постепенно увеличивается количество информации. Наиболее вероятно на сегодняшний день - наши люди находились в пещере Сайфудин, захваченные бандой Мавлави Усмана. По некоторым данным его поддерживают директор МТС и мэр Мазари-Шарифа. А мы говорим о значительных революционных преобразованиях.

Судя по всему, специалистов хотят переправить в Пакистан. Командующим операции "Поиск" назначен военный советник зоны генерал Кузмин.

5.1.1983

Утром собрали всех специалистов советских контрактов. Выступил старший советник ХАДа Муртазалиев. Обратил внимание на отсутствие у наших специалистов надлежащей дисциплины. Расслабились. А ведь идет самая настоящая война. Получена информация, что бандформирования попытаются перекрыть ряд важнейших дорог, организовать диверсии на заводе азотных удобрений, элеваторе, ткацкой фабрике.

Все передвижения советских специалистов должны быть тщательно продуманы и организованы. Каждый получает личное оружие. Обеспокоены своей безопасностью геологи, работающие по 4-5 человек в поле. Будем думать.

Продолжает поступать информация. Самая противоречивая. Не обходится и без курьезных недоразумений. Звонит секретарь ЦК НДПА Садаки "У меня здесь уважаемый человек, он знает, как готовился захват, и через два часа точно скажет, где люди". Прихожу к нему. "Уважаемый человек" говорит очень много. Слушаю с подчеркнутым вниманием. Обращаю внимание на его бегающие глаза. Просит за информацию "бакшиш" - подарок. Получив от уполномоченного ЦК НДПА тысячу афганей, не скрывая удовольствия, уходит. Ждем оговоренные два часа. Его нет. Сообщаем в ХАД. Находят только на следующий день. Оказался душевнобольным. Вот так и работаем.

6.1.1983

И снова новые версии. Одна из них - группа зашла в волость Черксит, которая полностью контролируется бандформированиями.

Обсуждаем вопросы защиты города, так как значительные силы отвлечены для операции "Поиск". Собрали членов провинциального комитета партии, секретарей районных комитетов и заведующих отделами. Выступил уполномоченный ЦК НДПА зоны "Север" Насим. Призвал к укреплению дисциплины и повышению бдительности. Выступил и я. Обрисовал обстановку. Она значительно осложнилась. Ночью стрельба, во многих домах прячутся душманы. В партийных комитетах отсутствие организованности, расхлябанность. Пропасть между народом и руководством.

Во второй половине обсуждали проблемы царандоя и его взаимодействия с армией. Пока царандой работает плохо. Вечером была гранатометная стрельба.

7.1.1983

Сегодня прилетело шесть "бортов" АН-26, прибыли новые силы операции "Поиск" - возглавляют группу генерал-лейтенант Фуженко и его помощник по оперативной работе генерал-лейтенант Аркелян. Сразу же по прибытию провели совещание. В дополнение к имеющимся в распоряжении штаба "Поиск" силам прибыла группа советников сороковой армии.

Особое внимание - данные разведки.

Вечером возникла проблема с размещением советских военных советников. Приглашаю советника президента дирекции нефтяников Полинского. Прошу определить на ночлег двух человек. "Я не могу, Юрий Дмитриевич". И хоть трава не расти. При таком напряжении со злости можно просто лопнуть. Афганистан - это не только героизм. Это и бесконечная вседозволенность и расхлябанность.

8.1.1983

В боевых операциях участвуют огромные силы. Организуется защита промышленных объектов.

Совещания за совещаниями. Масса проделанной работы, но результат практически нулевой. Нервы на пределе.

Заведующий отделом обороны по секрету доложил мне, что губернатор в ночь со второго на третье января ездил в Шадианское ущелье в кишлак Авиляб. Там хорошо вооруженная банда Мир Сайда. Цель поезди неизвестна. Но это нашим и афганским товарищам неизвестна. А мы дали задание губернатору встретиться с хазарейцами и договориться, чтобы те пропустили наши войска без выстрелов в Шадианское ущелье. Должно получиться.

9.1.1983

Получил информацию, что в Шадианском ущелье вышли старики, говорили о сотрудничестве с народной властью, просили в районе Xазари не вести военных действий.

И снова совещание. Самые различные идеи и соображения. Наиболее актуально - создание фильтрационных пунктов в зоне действия войск.

Активизируем работу среди местного населения. Издали листовки, обратились по радио, связались с духовенством. Задача одна - найти советских людей.

10.1.1983

Утром прибыл первый заместитель министра обороны генерал Халил. Он возглавит операцию "Поиск" с афганской стороны. В консульстве нам сообщили, что на Саланге наши патрульные службы обнаружили тело советского человека, гражданского, по общему описанию он похож на одного из пропавших специалистов. Туда вылетел руководитель контракта с целью опознания.

Во время совещаний все активнее проявляются попытки каждой группы советников уменьшить степень своей вины в случившемся. Но поиск виновных - это потом.

11.1.1983

В десять утра на узле связи. Докладываю по операции. Основная сложность - слабая помощь местного населения, недоверие. А из-за него колоссальные усилия - впустую.

12.1.1983

Сегодня состоялось собрание партийного актива по вопросу "3адачи провинциального комитета в выполнении решений 10 пленума ЦК НДПА Основная проблема - единство партии. И здесь в Афганистане она носит отнюдь не теоретический характер. Секретарь провинциального комитета Шариф, выступая в течение полутора часов, несколько минут уделил общей критике, но при этом не назвал ни одной фамилии. Яркие примеры без анализа и определения конкретных задач. Они не хотят портить отношения. И Шариф говорит об этом открыто.

Потом были еще дежурные речи. И лишь один крестьянин в своем выступлении дал оценку захвату советских специалистов.

13.1.1983

У нас по-прежнему нет достоверной информации. Никто лично не видел наших людей. Возникла необходимость на два-три дня прекратить боевые действия. За это время усилить оперативную работу среди населения, при этом максимально обеспечить безопасную работу наших специалистов. Договариваемся о создании мобильных пропагандистских групп, состоящих из членов партии, хадовцев и солдат царандоя при участии советских солдат для работы с населением непосредственно в кишлаках.

14.1.1983

Сегодня пятница. Вчера на совете было дано задание провинциальному комитету подготовить несколько групп для пропагандистской работы с населением. Утро пасмурное, тучи цепляют дом - значит в горах снег, туман - высадка с вертолетов невозможна. И вообще - по-прежнему вся работа идет вслепую. Чувствуем себя крайне неуютно. Сколько сил пришлось потратить на работу в провинциальном комитете. Но население - либо абсолютно нейтральное, либо сочувствует оппозиции. Все эти митинги исключительно формальны. Выступают одни и те же люди. Любое собрание охраняется вооруженными силами. И население видит слабость нынешней власти. А душманов просто боится. Вот и работай в таких условиях. А тут еще внутрипартийные и межнациональные раздоры...

15.1.1983

Сегодня с уполномоченным ЦК НДПА Насимом летим в Айбак, провинциальный центр провинции Саманган. на собрание партийного актива провинции по обсуждению задач, вытекающих из решений десятого Пленума ЦК НДПА. Летим, как всегда, парой вертолетов.

В небольшом зале провинциального комитета собралось человек триста. Много красных лозунгов. Выступали в основном, представители руководства. Затем говорили о возможности освобождения советских специалистов. Необходимо вернуться засветло, поэтому разговор после совещание с руководителями провинции был несколько скомкан.

16.1.1983

Снова заседание штаба "Поиска". Обсуждается два вопроса. Первый касается оргядра в волости Кишанда, а второй - проведения операций в Мазари-Шарифе. Оргядро - несколько представителей ХАДа и группа царандоя уже подготовлены. Однако наш печальный опыт показывает, что в волостном центре без военного гарнизона оно существовать не сможет - у него не будет там реальной поддержки. Поэтому нужно оставлять гарнизон - вот такая здесь политическая структура власти.

По второму вопросу дебаты были бурными. Афганская сторона резко выступила против наличия в городе такого количества вооруженных сил. И их можно понять. Население взвинчено, часть дуканов закрыта, повышаются цены. Некоторых жителей по несколько раз забирают в качестве заложников. И здесь никакая пропаганда советско-афганского экономического сотрудничества не поможет.

17.1.1983

С утра прилетели главный военный советник Сорокин и заместитель главного советника ХАДа Дзюба. Снова по "Поиску". На аэродроме увидел МИГ-18 и ИЛ-28.

На совещании работник центрального аппарата ХАДа доктор Бах сообщил, что с хазарейцами идут переговоры по поводу возвращения специалистов. И он сам должен пойти на встречу с Мавлави Османом. Вместе с заместителем председателя Совета Министров по делам племен и национальностей. Это шанс, хотя захват парламентеров в Афганистане дело нередкое.

18.1.1983

Сорокин улетел. Вернувшись с аэродрома, я узнал, что доктор Бах ушел на переговоры в кишлак Шидиан (хотя это может быть легендой). По слухам, там готовят плов, а это признак мирных переговоров. Вот вам и авторитет власти. Тратятся огромные усилия, средства на армию, ХАД, а единственная возможность - идти на поклон к врагу просить, торговаться. Другого выхода нет. Там наши люди.

19.1.1983

С утра летим с уполномоченным ЦК НДПА Насимом в Маймане на собрание актива. Снова выступления только руководства. Уже собрались лететь домой, когда сообщают, что второй вертолет зональной пары, летевший вместе с нами, сбит. После нашего приземления в Маймане он еще раз полетел в Шеринтогоб, отвез оставшихся солдат и сел на дорогу в пятидесяти метрах от батальона. Тут его и подожгли из гранатомета. Второй летчик остался жив.

20.1.1983

Прилетели министр обороны ДРА Кадыр и генерал армии Сорокин. Дорога на аэродром тщательно охраняется афганскими солдатами. В штабе выступил Сорокин. Москва торопит. Принято решение - или в ближайшее время договоримся, что нам выдадут специалистов, или же мы вынуждены будем проводить в зоне крупные войсковые операции, невзирая на последствия.

21.1.1983

Сегодня выходной, но надо ехать в штаб. Совещание проводил Сорокин - продолжил разбор операции.

22.1.1983

Сегодня узнал о постановлении Совета Министров ДРА, в котором определено отношение царандоя к группам защитников революции. Согласно постановлению царандой обязан регистрировать людей, выдавать зарплату, организовывать по утвержденной программе обучение, выдавать оружие, организовывать взаимодействие во время совместных операций. Провинциальные комитеты же должны подбирать кадры, командиров групп, организовывать политическую учебу. Все списки должны быть утверждены секретарем провинциального комитета, губернатором и командиром царандоя. Еще одна попытка укрепить власть, но снова вооруженным путем.

23.1.1983

Нашли листовку "Комитета по науке и культуре исламского общества провинции Балх". Речь идет о советских специалистах, призыв восстать против "советских оккупантов, противников аллаха". Грамотно составлена.

Встретился с Азизом - заведующим отделом обороны и юстиции. Получена информация - специалистов угнали по дороге Корез-Шурбулах-Рамкуль. Переодели в афганскую одежду. Затем разделили на две группы. Одна у хазарейцев, вторая - в группе Харакат Ислами. Самого молодого убили...

24.1.1983

Сегодня партийное собрание в консульстве. Вопрос один "О захвате группы советских специалистов". Обсуждение проходило очень остро. Причина случившегося совершенно очевидна. Сложнейшая военно-политическая обстановка в Мазари-Шарифе, как, впрочем, и во всем Афганистане. Афганское руководство не владеет обстановкой, не способно организовать безопасный труд. А еще - слабая дисциплина, крайняя беспечность.

25.1.1983

Для переговоров с Мавлави Османом направлена группа старейшин. Советские десантники перекрыли все возможные пути увода советских специалистов. Закопались в горах, живут на сухом пайке.

Вокруг десять тысяч взрослого населения. Мы можем дать оружие. Организовывайте отряды самообороны. И наши ребята уйдут. Но нет: "Боимся душманов". И руководители провинциального комитета боятся, что оружие у населения заберут.

Нет, так долго не может продолжаться. Это руководство неспособно, оно не авторитетно и держится на оружии. Вернулись старики - душманы попросили "подумать десять дней".

26.1.1983

Проводится военная операция в Мармульском ущелье. Пришли посланцы из уезда Сангарак. Просили вертолеты для вывоза убитых и раненых. В противном случае угрожали перейти к душманам.

27.1.1983

Позвонил Насим. Просил перенести военную операцию из кишлака Сара-Пуль, так как есть возможность перехода его населения на сторону народной власти. Это полностью в его компетенции и он сам в силах решить этот вопрос, но он звонит советнику. Так проще. И это уже система.

Организовывал восстановительные работы на буровой. Сколько же для этого требуется сил. Промышленные объекты, строительные площадки, дороги нужно охранять, колонны с грузом сопровождать. Ночью было землетрясение.

28.1.1983

Снова совещания, снова планы, но все пока безуспешно.

29.1.1983

Работал в провинциальном комитете.

30.1.1983

Новостей по "Поиску" нет. Идут переговоры.

31.1.1983

Готовил справку по работе промышленности зоны. Все усилия концентрируются на провинции Балх, а другие - Фарьяб, Джузджан, Саманган - практически отрезаны от внешнего мира, телефонной связи нет, лишь радиосвязь да и то лишь периодически и с военными частями. Встречался с руководителем зональной пионерской организации. Женщина лет 25-28. Бандиты убили отца. Семья девять человек. Живет с родителями. Просила дать квартиру в безопасном месте. А здесь это колоссальная проблема.

Вечером в техникуме все покупали дубленки. Дукандор принес их прямо домой. "Если гора не идет к Магомету..."

1.2.1983

С утра организовывал работу по восстановлению газопровода. Подорвали уже третий раз за месяц. После обеда позвонили и сказали, что на вертолетах прибыли десять освобожденных специалистов, двое ранено. За остальных идет бой. Через двадцать минут я уже в штабе. Темнеет. На фоне гор появляются вертолеты.

Бежим к первому. Выходит подполковник Икрамов, на руках убитый. Икрамов прилетел из Кабула. Опытный разведчик, знает язык фарси. Был послан в волость Кишанда организовать разведку. В Акуируке Икрамов познакомился с хозяином караван-сарая, который рассказал, что из кишлака Ваншах прибыл племянник, который упомянул о том, что там находятся "Шурави" - "советские". До конца дня племянник был переправлен в Мазари-Шариф. Получена точная информация. Принимаете решение высадить десант. Другого выхода нет. Переговоры с Мавлави Османом ничего не дали. На него давили и требуют переправить наших специалистов в Иран.

Десант возглавил подполковник В. Вахринев, советник пограничного батальона. С ним полетел Икрамов, брат которого, переводчик, был среди захваченных советских специалистов.

После высадки заметили, что из одного домика выбежали люди. Десантники отсекли огнем душманов и дали возможность им подойти. Это были советские специалисты. Икрамов с группой в пятнадцать человек с боем подошли к сараю. Предложили сдаться. После отказа вывалили стенку, ворвались. Но пять специалистов были расстреляны в упор, а один оказался раненым. Убит был и брат Икрамова.

Бандиты стягивали силы. Во время эвакуации ранили шестеро советских солдат.

А сейчас мы встречаем их на аэродроме. Икрамов оброс, в крови руки, пахнет порохом. Вокруг стон, слезы.

Тяжелораненых отправили в Термез. Остальных через Кабул в Союз. По их выражению - вернулись с того света. Но не все. Шестеро погибли.

ИКРАМОВ Джумхан

КОСЯКОВ Геннадий Константинович

ЛОСЬЕВ Николай Григорьевич

МУХОМЕТИН Рафик

ШИКУЛИН Игорь Васильевич

ШКУРАТЬКО Виктор Павлович

Прошел ровно месяц. Самый для меня страшный месяц в Афганистане.

Ляляев Дмитрий Владимирович

Кандагар

Это был наш первый рейс на юг. Дорога от Шинданда до Кандагара занимала три дня.

Мы только что приняли от ушедших домой дембилей новенькую БРДМ со свежей пробоиной от пули 7,62 и... со спущенными колёсами. Колёса не имели ни пробоин, ни видимых проколов, но тем не менее неуклонно и планомерно спускали во время каждой длительной стоянки. Никто не мог объяснить сей феномен, но разбираться было некогда: утром автоколонны шли от Шинданда на юг. Ехать пришлось "на подкачке": открыв краны подачи воздуха в шины. Это позволяло поддерживать в них нужное давление, но почти начисто лишало БРДМ тормозов. А впрочем, как острят шофёры, "тормоза стесняют водителя".

На Кандагар в этот раз отправилось три колонны "наливняков" -"КАМАЗов", гружённых бензином, керосином и соляркой. На каждые десять "КАМАЗов" полагалась одна БРДМ боевого сопровождения. На деле БРДМов не хватало, и пропорция в лучшем случае складывалась как 1 к 20-ти. Ночь перед рейсом мы с моим пулемётчиком провели в машине - чтобы утром не отстать от колонны.

Пулемётчик мне достался замечательный. Когда-то, в невообразимо далёком прошлом (полтора года назад) Шура Ишутин был студентом МВТУ имени Баумана, но волею судьбы попал в Афганистан, в шиндандский отряд боевого сопровождения колонн. Мы составили с ним "экипаж машины боевой" (всего два человека: водитель и пулемётчик) и быстро подружились. Поначалу нам досталась старая машина (такие в отряде с чёрным юмором именовались "гробами"), которую приходилось часто чинить. И в то время, как я, обливаясь потом и матерясь, выдёргивал неподатливую и тяжёлую коробку передач (двоим там было не подлезть), Шура развлекал меня обстоятельным рассказом об устройстве ядерного реактора.

...Утром нас разбудил рёв моторов. "Камазисты" прогревали движки. Я завёл двигатель, накачал воздух в спущенные шины и пристроился в хвост колонне - так называемое "техническое замыкание": несколько "КАМАЗов", включая зенитку и машину техпомощи, шли в хвосте колонны, чтобы в случае надобности отремонтировать или взять на буксир вышедшие из строя автомобили колонны. Последней машиной замыкания всегда шла БРДМ.

Первый отрезок пути - двести двадцать километров - прошли без приключений. На ночь остановились в Дилараме (колонны ходили только в светлое время суток). Развели костры на банках солярки, поужинали, переночевали и утром - снова в дорогу, на этот раз до недоброй памяти селения Кишкинахуд. Здесь совсем недавно, и месяца не прошло, во время ночной стоянки обстреляли нашу колонну, один солдат тогда погиб. Однако молодость берёт своё, как и прошлым вечером, мы сели ужинать, кто-то расторопный раздобыл у афганских мальчишек арбузы. И вот картина: сидим вокруг костра, лакомимся арбузами, и один из наших, что был при прошлом обстреле, говорит: "Вот так и пятого мая сидели, хавали (т.е. кушали), ничего худого не ждали, и вдруг ка-ак жахнуло!" И тут - жахнуло! Шесть фосфорных снарядов, сверкающих, как московский салют, ровнёхоньким рядком легли в сотне метров от ста двадцати гружённых топливом "КАМАЗов". Колонны немедленно ответили ожесточённым огнём - автоматы, зенитки, БРДМы. Минут через десять стрельба утихла, никто, слава Богу, не пострадал, но нетрудно себе представить, что было бы с нами, примени душманский артиллерист правильную наводку.

А утром нас ждал Кандагар - столица "духов". Сначала нужно было тридцать километров пройти прямиком через пустыню, свернув с трассы и глотая пыль от впереди идущих "КАМАЗов" (бетонка проходила через "зелёную зону", но проехать там было невозможно: машины расстреливались вчистую). Пустыня тоже доброго не сулила - "духи" постоянно ставили мины, их каждое утро отыскивали и обезвреживали сапёры. Несколько месяцев спустя на наших глазах в этой пустыне подорвался на фугасе армейский грузовик - офицеров в кабине развалило надвое, солдат, что ехали в кузове, далеко выбросило взрывной волной, и спасло их только это. Однако путь через пустыню был всё же безопаснее "зелёной зоны", отрезок которой перед самым Кандагаром всё-таки нужно было пройти.

Зелёная зона - попросту говоря, полоса густой южной растительности - предоставляла "духам" возможность вести прицельный огонь с близкого расстояния. БРДМов и зениток колонны для охраны тут уже не хватало, и кандагарская бригада при прохождении автоколонн выставляла своё сопровождение - танки и БТРы. Кроме того, для подавления огневых точек душманов работала гаубичная батарея. И вот, пройдя пустыню и "зелёнку", мы в Кандагаре. Вчерашняя пальба в Кишкинахуде здесь представляется школьным тиром. Крупнокалиберные пулемёты, автоматы, артиллерия - создают такой объёмный и непрерывный грохот, что мы с Шурой едва слышим рацию. И лучше б нам в тот день её не слушать...

"Я седьмой, я седьмой, веду наблюдение. Ленточка (колонна) идёт по графику, всё нормально, слышите, всё норм... А-А-А!!!" Нечеловеческий крик на миг перекрывает грохот стрельбы. Спустя секунды надорванный отчаянием голос: "Конакбаеву ногу оторвало!" Ещё через полминуты: "Две, две ноги! Обе сразу, гранатомётом!.." - и спокойный голос "диспетчера": "В районе Чёрной площади работает гранатомёт, даю координаты для артиллерии..." Чёрная площадь была прямо перед нами. Мы с Шурой переглянулись. "Ну что, Шура, поедем или как?" "Поедем, Дима, куда ж деваться", - отвечает Шура. "А рацию лучше выключи", - советую я, врубая первую передачу. И вот "аттракцион "Привет от духов" - Чёрная площадь. Разрывы в нескольких метрах от дороги, шквальный непрекращающийся огонь, который ведётся даже не с двух, а с трёх сторон: слева колошматят "духи", справа наши танки и БТРы, а за пятнадцать километров от Чёрной площади по "духам" дубасит гаубичная батарея. Плюс ко всему - для полноты ощущений - мины, которые здесь так же часты, как и в пустыне. Колонна прёт на максимальной скорости, но какая может быть скорость на вконец изуродованной взрывами дороге? Ох и длинным кажется этот отрезочек! Однако проходим благополучно. Дальше Чёрной площади основная опасность оказывается позади. В центре Кандагара колонны обстреливают редко (видно, жалеют-таки собственный город). Позади Кандагара - "отстойник", место стоянки наших колонн. Здесь стоим три дня, пока колонна разгрузится, и приводим в порядок технику.

Поочерёдно бортируем колёса (на каждое уходит полдня), и выясняется, что в левом переднем колесе совершенно новой БРДМ между покрышкой и камерой валяется рожковый ключ 10х12. Так сказать, послание с Родины. Мы с Шурой обхохотались.

Это был наш первый рейс на Кандагар. В лето от Рождества Христова 1985-е.

... Осенью 2003 года мы с Сашей Ишутиным встретились в Москве. У него дочь, сын и любящая жена. Работает Александр сетевым компьютерным инженером в одной из столичных фирм.

Ляховский Александр Антонович

Смотрите:

А.А.Ляховский "Трагедия и доблесть Афганистана"

Малинин Сергей Евгеньевич

Крысоед (21-й пост)

Грызуны на посту нас доставали. Казалось бы - горы, высота более трех тысяч метров, ну откуда тут взяться этой нечисти? Однако этих представителей фауны вокруг было не меряно - мыши, хомяки, крысы... Мышки еще так себе, они лишь топали по ночам, как слоны, и мешали нам спать. Убытка от них было немного. А вот крысы - порой просто заедали. Или, вернее, объедали. Однажды они изгрызли все провода от наушников на приемнике радиоперехвата, который бойцы на ночь укрыли от непогоды в землянке продсклада. Крысы, из всех находившихся там лакомств, выбрали, почему-то именно изоляцию проводов, которую и съели по всей длине. Видимо, это оказалось вкуснее армейских сухарей или концентрата под названием "Суп рисовый с овощами". Что в этом супе были за овощи неизвестно, но кишки он разъедал, это точно. Помимо злосчастного приемника, были от крыс и другие потери.

И мы решили бросить крысам вызов, как врагам Апрельской революции. Из деревянных дощечек от укупорки боеприпасов и других подручных материалов я соорудил пару крысоловок с захлопывающимися дверцами. И не успели мы их поставить на боевое дежурство, как почти сразу обе сработали. Попалось два здоровенных пасюка. И тогда встал вопрос - что с ними теперь делать?

Одной крысе я привязал к хвосту веревку, и понес ее показать Юре.

- Смотри, какая здоровая, - похвастался я добычей. Но тут произошло непредвиденное. Крыса, которую я держал навесу, вдруг резко дернулась. Кусок шкурки с ее хвоста, вместе с веревкой, снялся как перчатка, оголив розовые позвонки. Крыса метнулась почему-то прямо к Юре, стоявшему в дверях нашей землянки. Он от неожиданности подпрыгнул, и крыса, проскочив у него под ногами, скрылась под нашими нарами.

- Ну вот, блин, своих крыс мало, ты еще с продсклада тащишь! - возмутился Юра.

- Прости, маленькая техническая неувязка. Я не знал, что крысы, как ящерицы могут хвосты отбрасывать. Но что же теперь с ними, пойманными, делать?

- Что делать, что делать - расстреливать из автомата - и все дела!

- А ты успеешь? Это ведь крыса. Ее же к стенке не поставишь. Она ждать не будет, пока в нее прицелятся.

- Да, пожалуй... Может их топить?

- В печке?

- Да не в печке, в ведре с водой!

- Выскочат, да и воды жалко на такое дерьмо.

- Вот ведь проблема то еще! Не было у бабы забот...

Однако выход вскоре нашелся. У нас на свалке валялось много пустых жестяных банок от маринованной картошки. Они были довольно большие, примерно литровые, так что крыса как раз помещалась. Мы отгибали на банке крышку и вытряхивали в нее крысу. Крышку прикрывали. Потом готовили специальное взрывное устройство: гильзу от "Утеса" наполняли порохом из дальнобойного минометного заряда, вставляли в нее кусок огнепроводного шнура и зажимали дульце плоскогубцами. Гильзу засовывали в банку с крысой, шнур поджигали и бросали все это вниз со скалы. Гильза через несколько секунд взрывалась, и от крысы оставалась только шкурка, вывернутая наизнанку. Такой вот способ казни. Сложно, но надежно.

Когда я спустился в полк за получкой, то поделился с нашим старшиной батареи Богданом Ф. опытом по снижению крысиного поголовья.

- Все это полная фигня! - сказал Богдан. - Так ты их никогда не переловишь. Надо выращивать крысоеда!

- А кто это?

- О, крысоед - это единственное спасение от крыс. Берешь, значит, десяток самых крупных тварей - и в бочку. Жрать не даешь. Они постепенно начинают пожирать друг друга. Последним остается самый сильный. Это и есть крысоед. Он теперь другой пищи, кроме своих собратьев, не признает. Выпускаешь его на волю - и порядок. Он всех остальных крыс и разгонит. Каких - сожрет, каких - просто задушит. Лучше любой кошки! Вот смотри, у меня крысоед уже скоро будет готов, - и Богдан открыл массивную деревянную крышку на красной железной бочке с надписью "ВОДА", стоявшую рядом с пожарным щитом.

Я осторожно заглянул внутрь. В бочке, действительно, среди каких-то ошметок и жуткой вони металось несколько крупных крыс.

- Было десять, шесть осталось, - сладостно потягиваясь сказал Богдан. - Уже скоро!

Но финал у этой истории с крысоедом оказался несколько неожиданным. Я бы даже сказал, скандальным. В полк приехала очередная высокая комиссия (то ли из армии, то ли из округа) по проверке службы войск. Проверяли, в том числе, и средства пожаротушения. Во время обхода территории проверяющие, вместе с кем-то из управления полка, забрели и к нам в батальон. Их, как и положено, встречал и сопровождал командир батальона вместе со всем своим штабом. Проверили пятую и шестую роты - все нормально. Добрались и до минометной батареи. А пожарный щит у нас, надо сказать, находился рядом со входом. И один из проверяющих - холеный штабной полковник, решил, так сказать, "не отходя от кассы" заглянуть в пожарную бочку - есть ли вода. Он немного сдвинул крышку и брезгливо заглянул в щель. Крысоед, а это был конечно же он, увидев луч света в своем темном царстве, совершил гигантский прыжок, и с налета чмокнул полковника прямо в любопытный нос. Полковник от неожиданности пукнул и уселся прямо на землю рядом с бочкой, пытаясь что-то сказать на языке глухонемых, поскольку изо рта его, кроме хрипения, ничего не выходило. В общем, опешил человек. Он ожидал увидеть в бочке все, что угодно, или наоборот, не увидеть ничего вообще, но чтобы вот так... Поцеловаться с крысой... То есть, пардон, с крысоедом... К этому он, видимо, готов не был. Полковника, конечно, тут же подняли, отряхнули, но речь к нему вернулась не сразу. Для начала он несколько раз мяукнул, но потом заговорил, заговорил и даже ножками затопал, и, разбрызгивая слюни, сказал много такого, чего лучше вообще никогда не слышать. Все наше начальство слушало речь полковника по стойке "смирно" и обтекало...

После того, как комиссия, наконец, гордо удалилась, брезгливо отказавшись от предложенного обеда, над батальоном раздался визгливый, как пилорама, вопль комбата:

- Ты, у-у-р-р-род!!! - верещал он на Богдана. - Я из тебя самого крысоеда сделаю! Я тебя самого заставлю всех этих крыс сожрать! А потом можешь срать дальше, чем видишь!!! Юннат, твою мать!!!

- Мать-мать-мать! - вторило ему в прозрачном воздухе над Рухой горное эхо.

Но, в общем-то, ничего страшного, только вот еще год после этого события на всех полковых собраниях и совещаниях обязательно вспоминали:

- А во второй минометной батарее такой бардак, уж такой бардак, что там даже крысы в пожарных бочках завелись!

Богдан поначалу пылко объяснял, что не завелись, что это выводили крысоеда, но потом плюнул, куда там, бесполезно... А его самого после этого стали дразнить "Крысоедом".

Матюпатенко Игорь

Между прошлым и будущим

Дорога

Переправа через Пяндж стоит 10 долларов. Такие деньги за сомнительное счастье оказаться в Афганистане станет платить разве что большой оригинал, или тот, кому это действительно нужно. К первой категории вполне можно отнести нашу съемочную группу. Желание встретиться с бывшим соотечественником, который лет 20 назад исполнял в Афганистане интернациональный долг, попал в плен и, в конце концов, остался, приняв новый жизненный уклад, вызывало недоумение у некоторых наших военных. Логика простая: он-то теперь не наш. То, что призывался из Донецкой области, еще больше укрепляло их в этом мнении: не стоит, пусть Украина им интересуется.

Человек 12 афганцев в кроссовках а ля "адидас" на босу ногу, судя по всему те самые заинтересованные лица, наверняка местная разновидность шоп-туристов - увесистые баулы явный признак того, что в Таджикистане они нашли свой интерес. Теперь домой торопятся. Впрочем, благодаря наметанному глазу пограничника Димы узнаем: бизнес тут хилый. В лучшем случае народ возвращается с заработков (это из Таджикистана, откуда люди едут за длинным рублем в Россию - вот уж поистине круговорот в природе): везти вещи на продажу в Афганистан нецелесообразно - покупательная способность населения низкая. А вот в обратную сторону все же курсируют коммерсанты. Один из них, правда, незадачливый, расположился в ожидании парома на земле, рядом аппаратура неизвестных марок. Приходится возвращаться без барышей - виза просрочена. Очевидно, афганская сторона проще смотрит на соблюдение подобных формальностей. Хотя на какие-то вещи даже тамошняя таможня не может не обратить внимание.

Так называемый паром представляет собой баржу, которую буксирует небольшой, но мощный катерок. К таджикскому берегу они причаливают с многотонным грузом муки. Вот тебе и разоренный нищий Афганистан, еще и с другими готов поделиться. Наш переводчик душанбинец Кудрат поясняет: в Афганистане мука гораздо дешевле - гуманитарная помощь: может что-то кому-то и достается, но основная масса попадает в предприимчивые руки и выгодно экспортируется.

Афганский берег для нас по-настоящему желанный. Уже 8 часов вечера, сумерки сгущаются, а нужно еще на чем-то добираться до пункта назначения - Кундуза. Самый поверхностный осмотр сумок русских туристов вызывает недоумение таможенника. Налицо контрабанда: пять совершенно вызывающих бутылок водки. Случай видимо особый, поскольку окончательное решение должен вынести генерал. Для этого нужно пройти к нему в кабинет. Нашим лампасным сановникам такие офисы могут присниться только в страшном сне. Кабинет - это одна из комнат глинобитной лачуги без окон и дверей - только проемы, стол, стул - вся обстановка. Объяснения, что водка в подарок, своего рода весточка с далекой Родины, не проходят. Вариант оставить сувенир и забрать на обратном пути - не устраивает нас. Однако паспорта уже проштампованы. Генерал явно в ожидании какой-то инициативы. Две бутылки в качестве бакшиша - оказались вполне разумным компромиссом.

Наша цель - Кундуз - теперь не так уж и далека. Но 60 километров нужно еще преодолеть. На полтора десятка вновь прибывших всего одна японская легковушка. Водитель еще до прохождения таможни пообещал: на проезд в его авто иностранные гости имеют приоритетное право. Машина действительно стояла в ожидании, правда, уже с четырьмя пассажирами. Пришлось намекнуть, что сервис, оплаченный долларами, должен соответствовать хотя бы элементарным нормам удобства. Тут же были внесены коррективы: двоим пришлось покинуть салон. На присутствие еще двоих мы из вежливости согласились - время позднее, страна чужая, да и вообще, неизвестно, всегда ли у них прав клиент.

Еще до поездки знающие люди говорили: дорога в Кундуз, если не самая, то одна из лучших в стране - строилась советскими специалистами во времена ограниченного контингента. Есть участки действительно очень приличные. Есть только для экстремальной езды - это последствия антитеррористической операции американских войск. Поездка по безлюдной, лишенной света пустыне заняла часа полтора - даже для нашего быстроходного и не очень старого Ниссана время не плохое. Вообще в Афганистане свои особые стандарты во всем. Будь то качество услуг или жизни в целом. Отчасти это связано с пресловутым восточным менталитетом, отчасти - результат многолетней разорительной войны.

После кромешной тьмы по обеим сторонам шоссе Кундуз показался воплощением цивилизации. Все-таки великая вещь - электричество! Оно здесь присутствует в виде освещения многочисленных дуканов - магазинчиков. Вскоре выяснилось: идиллия временная - в строго определенный час незримая рука местного Чубайса выключает рубильник. Впрочем, костерить князя тьмы в условиях разрухи занятие неблагодарное. К неудобствам приноровились: каждая торговая точка оснащена автономным источником электроэнергии. А вот жилой сектор в большей своей массе погружен во мрак. Искать кого-либо в таких условиях было бы не осмотрительно. Поэтому мы решили позаботиться о насущном, о ночлеге. Слава богу, ехали не на пустое место. Были предварительные договоренности о содействии со стороны главы местной ООНовской миссии. Сергей Илларионов в этой должности полтора года, сам гражданин Украины. Он-то и стал основным каналом информации, по которому перепроверялись сведения о бывшем нашем солдате Геннадии Цевме. Сергей успокоил: наш герой на месте. На завтра была обещана машина и провожатый. Переночевать было предложено прямо в миссии.

Встреча

Организация, в которой Гена работает водителем, занимается распределением гуманитарной помощи. Этим утром ему предстояло везти стройматериалы в один из кишлаков. Однако начальство отнеслось с пониманием к появлению российских журналистов: ценного сотрудника отпустили домой - пообщаться с соотечественниками. Шоферская братия истолковала ситуацию по-своему: стали обниматься, прощаться, видимо решили, что Гена с оказией опять хочет ехать на родину. Он уже не на раз пробовал.

В конце 90-х украинское посольство в Пакистане устроило Гене встречу с отцом на границе. Вроде было решено, что вместе и поедут обратно. Однако в нужное время и в нужное место Гена не явился. Сейчас рассказывает какую-то путаную сагу про то, как его обокрали. "Не мог же я без денег ехать!"

По словам Сергея Илларионова, находить причины Гена мастер. В качестве главы ООНовской миссии Сергей появился в Кундузе года полтора назад. Уже после первой встречи с Геной, как говорится, проникся. В меру сил стал помогать: деньгами, работой, устроил сеанс связи с братом, мать и отец к тому времени умерли. Именно после этого драматического разговора, когда в разных концах земли люди плакали навзрыд только потому, что слышали незнакомый, но родной голос, Сергей решил вмешаться в ситуацию. "Я ему говорю: ты посмотри, как тебя ждут, почему бы тебе ни вернуться. А он: "Да, да... Надо ехать..." Решимость Сергея убедила даже посла в Пакистане, однажды уже обманутого в своих ожиданиях. Очередная попытка стоила сложных дипломатических манипуляций. Придумали особую схему проезда через территории трех стран, поскольку паспорта у возвращенца не было ни тогда, ни сейчас. В родной Амвросиевке уже ждала трехкомнатная квартира - подарок донецкого губернатора. Геннадия Цевму готовились встречать как героя. Герой в последний момент опять сплоховал. Уже в Кабуле, куда приехал всем семейством, чтобы через день-два вылететь по маршруту Исламабад-Дубаи-Киев, он заявил: не поеду. Причина: жена передумала.

Теперь Гена кивает в сторону слабой половины: "Здесь я чужой. Потому что своих у меня никого нет. Как она скажет, так я и буду делать".

Подкаблучник - нетипичное для востока положение мужчины. В остальном семья Гены ничем не отличается от других. Мало достатка - много детей. В данном случае трое. Вообще, европеец, попадающий в афганский дом, может легко запутаться в потомстве. Мальчики и девочки каждую минуту прибавляются. Как выяснилось, в основном, соседские. Местная традиция не ограничивает их любопытство условностями. Да и хозяева в данном случае относятся с пониманием: диковинные гости, диковинные подарки - есть на что посмотреть. На открытой веранде стелится покрывало, кладутся тюфяки, ставится термос с чаем и тарелки с конфетами - стол готов. Застольная беседа начинается со знакомства.

Жене на момент свадьбы было всего 12. Сегодня столько же старшему сыну Фазулло, в этом году мальчик впервые пошел в школу. Чуть помладше дочери 7 и 5 лет. Еще двое младенцев умерли, не дожив до года. Условия не способствуют долголетию: медицины как таковой нет, даже зеленка страшный дефицит, канализация и водопровод на уровне средневековья... По нашей просьбе разговор переходит в более последовательное русло. В Афганистане Гена без малого 20 лет. Здесь прошел путь от воина-интернационалиста до моджахеда. Впрочем, воевать за веру, да еще против своих, никто не заставлял. Даже по другую сторону баррикад он работал по специальности - водителем. Новых командиров вполне устраивали внешние проявления лояльности: вера, одежда, ну и, конечно, подходящее мусульманское имя. В результате от Геннадия Цевмы, как и от далекой родины Украины, остались только воспоминания. Он теперь - Некмухаммад: на нем широкие афганские штаны, жилетка и свитер - так одевается большинство жителей провинции Кундуз. Дальнейшие события в интерпретации Гены выглядят как сплошная череда недоразумений. "Полтора года под надзором я был. Потом отпустили. Потом женили. Я хотел поехать на Родину, но сейчас здесь застрял".

Всякий раз возникали какие-то обстоятельства, которые либо рулили им, либо мешали осуществить намеченное. Жена на вопрос, почему она не хочет вместе с мужем поехать к нему на Родину, сначала смеется, потом, словно опомнившись, принимает серьезный вид: "Я не хочу, чтобы мои дети стали неверными. А без меня он и не поедет". Трудно понять, чего больше в этой фразе: действительно боязни правоверной мусульманки за будущее детей или бахвальства жены-тиранки. Восток сам по себе дело тонкое, а уж дела семейные и вовсе трудно понять.

Зато в Гене явно проступают знакомые черты доброго украинского хозяина. Он устраивает экскурсию по дому и окрестностям. В типовом для здешних краев глиняном жилище - три комнаты. Одна служит и гостиной и общей для всех спальней. Кроме целой горы тюфяков в углу и нескольких на полу для сидения - никакой мебели и вещей. Указывая на пустующее соседнее помещение, хозяин поясняет: такое положение временное, после небольшой уборки спальня будет там. В этот дом семья только переехала, не все еще на своих местах.

Пользуясь тем, что жена отвлеклась на какие-то свои хлопоты, мы вручаем Гене сорокаградусный сувенир. Первая реакция: ни-ни-ни, это же запрещено! После того, как поясняем, что сейчас распивать никто не собирается - подарок без срока годности, Гена теплеет душой, говорит "спасибо" и благоразумно прячет бутылку за тюфяками. Ремарка "чтобы жена не увидела" нам, по крайней мере, кажется излишней. Еще одна комната служит кладовой. Тут же в небольшом закутке жена купает девочку, вместо шампуней и мыла какой-то порошок.

Окрестности оказались еще более скромные. В углу дворика небольшой загон - прежние хозяева держали скотину, нынешние вроде не собираются. Заброшенный очаг из камней Гена объясняет наличием более современного оборудования - керосинки. Есть даже свой колодец, правда, пока в нерабочем состоянии. Вода грязная. Надо ее выкачать и тогда наберется чистая.

Вдохнуть новую жизнь в старый колодец может и получится. В том, что его собственная судьба способна совершить крутой поворот, Гена откровенно сомневается. Как заклинание повторяет: у меня жена, дети... И тут же, сам себе противореча и словно в укор: "На Украине моя Родина, а не здесь".

Жена опять подключается к разговору. То ли хитрит, то ли действительно не понимает сложность ситуации, в которой оказался муж. "Он же оттуда убежал..." Мы как добросовестные адвокаты вступаемся: "Он не убежал, он в плен попал. Почему бы вам не поехать на Украину: там ваши дети будут ходить в школу, муж сможет вылечить ногу (у Гены еще со времен учебки травма ноги, которая периодически дает о себе знать)". Жена переходит в тихую оборону: "Я не могу без согласия родителей и братьев. А так вообще-то не против". Тут уж не выдерживает супруг: "Она днем говорит да, а ночью - нет".

Чувствуется, что наш приезд разбередил давние чувства. На прощание Гена пообещал в ближайшее время оприходовать бутылку. У него для такого случая есть и товарищ подходящий и тост всегда актуальный: "За возвращение!"

Домой

Рубеж, который отделяет Геннадия Цевму от бывших соотечественников, кому-то покажется просто смешным. Всего ничего: 60 километров до границы, переправа, а за рекой уже территория Таджикистана и российские пограничники. Однако жизнь показала: водораздел между настоящим и будущим намного глубже приграничного Пянджа. Поэтому вопрос о возвращении на Родину по-прежнему остается открытым. Во всяком случае, точку в этой истории ставить не хочется...

Кундуз-Душанбе-Москва, 2003

Метелин Олег

Высоко над уровнем моря

Отрывок из романа

...-Отдохнуть даже не дал, - ворчал Мухин, спускаясь по склону первым, - Это не Афган, а какая-то ударная комсомольская стройка. Пашешь - пашешь: вверх - вниз, вниз - вверх, а в награду - орден сутулого с закруткой на спине. Тоже мне, нашел няньку для салабона. У меня нет педагогических способностей как у твоего нового кореша, Андрюхи Протасова... Ну, того, который к тебе наверху подходил. Кстати, о чем базарили-то?

-Так, ни о чем...

Вадим мимо ушей пропускал ставшее уже привычным бухтение Мухи. Он тащил бачок для воды (Мухин на правах старшего шел налегке) и внимательно смотрел под ноги, бежавшие под гору без его воли.

Вадим изо всех сил старался не сверзиться вниз, притормаживая на крутых поворотах тропинки, струившейся по склону, имевшего угол не менее сорока пяти градусов. Спускаться оказалось еще труднее, чем подниматься: там было просто тяжело и медленно, а здесь легко и быстро, но опасно для собственных костей.

-Варяг ты, Варяг, - не умолкал Муха, - доброволец хренов. Какого черта поперся вместе с нами? Война только по телевизору красивая. Добровольцев -то нужно было нужно не так уж и много. Первым шагнул, Матросов... Сидел бы себе в палаточке со своим призывом, слушал наставления замполита, что можно, а что нельзя...

...А "эксперименталку" ты мне зря не отдал, - сменил он волну, - Теперь тебе ее все равно не видать, как своих ушей. Я бы тебе нормальную форму подогнал, а теперь, когда вернешься, Васька - каптер выдаст какое-нибудь рванье. А "эксперименталка" твоя с "дембелями" домой поедет. Ты только смотри, не стукни офицерам - враз загремишь под фанфары как героически погибший воин - интернационалист. Здесь это пара пустяков.

Перед тем, как отправиться на "точку", Вадим сдал конопатому каптерщику свое новое хэбэ - "афганку", которую здесь называли почему-то "эксперименталкой", и облачился в выгоревший мешковидный КЗС с продранными локтями.

Так было одето большинство из взвода: в этом костюме было легче передвигаться из-за его покроя и не так жарко. Вид, правда, потрепанные, латанные, а кое-где и рваные КЗСы придавали далеко не парадный, но на войне как на войне...

Однако одно дело - боевые, и совершенно другое - ходить чучелом по части постоянно: за время службы Вадим уже понял, как много значит внешний вид для солдата. Ходишь зачуханным - и отношение к тебе будет соответствующим. В армии, как нигде, встречали по одежке. Поэтому слова Мухина полоснули ножом.

Затрапезный же вид Варегова помимо видавшего виды КЗСа дополняла уныло повесившая поля застиранная панама с облезлой красной звездочкой. Вадим физически ощутил ее чмошный вид и расстроился так, что перестал смотреть себе под ноги.

Через секунду он уже ехал на боку по склону, пытаясь уцепиться за траву. Жесткие стебельки оставались у него в пальцах, а их уцелевшие собраться царапали тело, обнажившиеся из-под задравшейся куртки.

-Етит твою! - Мухин поймал Вадима за капюшон, перехватил под мышками, помог встать, - Ты хлебалом-то не щелкай - не на прогулке!

-Спасибо... - Варегов поправил сбившийся на спине автомат, перехватил в другую бачок, который он так и не выпустил из руки во время своего ускоренного спуска, и только сейчас почувствовал боль в ободранной кисти.

-С тебя пачка сигарет, - ответил Муха, - Ладно, давай спускаться вон к тому валуну, там передохнем.

...-Эх, етит твою... - двадцатью шагами ниже Мухин развалился чуть в стороне от тропы.

Он прислонился спиной к камню, снял панаму, повесил ее на ствол автомата и потом продолжил:

-Вообще-то нам спешить некуда. Наверху есть целый бачок воды - сменщики оставили. Пока ты воду будешь набирать, я на куропаток поохочусь. Ты думаешь, меня так просто Алекс (так звали в роте сержанта) послал с тобой? Не-е... Тут недалеко, на скалой, куропатки обитают. Мы их в прошлый раз приметили. А я... - тут Мухин самодовольно улыбнулся во весь рот, - лучший стрелок в отделении. Так что до темноты жаркое забацаем.

Вадим сидел рядом, упершись ногой в корень дерева, чтобы не съехать вниз, и молчал. Думал он о чем-нибудь? Наверное, нет. Он просто смотрел в пространство.

Его уже не поражала величественная красота гор, как это было сегодня утром. Вершины, хребты, расщелины, валуны, плиты гранита громоздились вокруг, но уже не подавляли своей мощью. Утром Варегов чувствовал себя букашкой у подножия этих красных скал. Букашкой, замершей от восторга перед величием богатырей, рожденных слепой природой миллиарды лет назад, таких же равнодушно - жестоких, как она.

Тем не менее, эта букашка, восхищаясь, не хотела покоряться, она желала покорять. Дерзкая, она вместе с себе подобными на бронированном жуке вторглась в исполинские пределы. Она хотела скоростью, порождением цивилизации, раскачать вековую задумчивость этих гор. И появлялась иллюзия, что это уже сделано, совершено, и только эти молчаливые громады просто чего-то недопонимают. От невежества не могут понять, что проиграли, уже проиграли...

Вадим смотрел в бесконечность гор. Они по-прежнему окружали его, и он по-прежнему чувствовал себя среди них песчинкой. Но уже не бунтующей, а вросшей в их суть. Ставшей частью этой природы, ее атомом. И если его извлекут отсюда, из этого строго строя молчаливых громад с плавно парящим над ними орлом, они и не заметят этой потери. Но он... Он оставит здесь нечто большее, чем часть жизни.

Покорять? Вадим не мог поверить в преднамеренную враждебность гор по отношению к нему. Здесь просто другие законы, и их нужно понять. Он постарается это сделать. Победа? Он уже победил, переборов себя и поднявшись на эту вершину. И сделает это еще раз, еще и еще... Он никогда не любил подчинять себе других, предпочитая воевать с собой.

Вадим смотрел вдаль, чувствуя, как неведомые ранее токи жизни бродят в нем. Не сталкиваясь, но пересекаясь. Перетекая из одного русла в другое. Наверное, это было гармонией. Той самой, которой европейцы ищут на Тибете. Он же нашел ее в Афганистане, посередине войны.

...-Ты был в Ленинграде, Варяг?

-...Чего?

-Через плечо! В Ленинграде, говорю, был? Говорят, там здорово!

-Не был.

Он только собирался там быть. Вадим вспомнил первое письмо Аллы:

"Как и все ленинградцы, я шовинистка своего города. Когда ты приедешь ко мне в гости - а я верю в это! - ты поймешь меня. Поймешь великолепную строгость Дворцовой площади и - скромную прелесть "Катькиного садика" - Екатерининского сада с его скульптурами. Вдохнешь воздух Васильевского острова, где я живу. Ты должен в первый раз увидеть Васильевский остров непременно зимой, вечером, когда медленно из синих сумерек на землю ложится снег. Синий снег над Васильевским островом..."

-Ты чего, Варяг, медитируешь? - шутливо толкнул Варегова Мухин, - Пора топать. А то засидимся, расслабимся... Расслабляться нам нельзя. Знаешь анекдот про Вовочку и собачек?

-Приходилось слышать, - улыбнулся Вадим.

Он уже не чувствовал между собой и Мухой пропасти, что разделяла их раньше. Пропасти разных сроков службы и множества предрассудков, полезных, нелепых, а то и попросту вредных, которые разъединяют в армии людей, обязательно сошедшихся бы на "гражданке".

С Мухиным Вадим, наоборот, вряд ли стал дружен в мирной жизни: не нашлось бы ничего, что объединяло их. А здесь их соединили горы - субстанция более могущественная и древняя, чем простой случай. И теперь в глазах Вадима Муха был не только солдатом, прослужившим в Афганистане пять месяцев, переболевшим дизентерией и малярией, прошедшим через десятки боевых операций и награжденным медалью "За отвагу". А также "черпаком", обожающим гонять молодых бойцов.

За этой оболочкой проступило другое "я" Мухина. "Я" рабочего парня, в меру хитрого, в меру наивного, далеко не ангела, но не способного на большую подлость, живущего по приобретенным с детства дворовым правилам чести. Все это помогало ему приспособиться в этой жизни лучше, чем Вадиму.

Варегов смотрел на Муху и думал, что те университеты, которые он проходит здесь, дороже всех филфаков на свете.

...-А уж коли слышал про Вовочку, то нечего геморрой отращивать - пошли! - резко поднялся с земли Мухин, - Давай, не тормози: нам еще много чего надо будет сделать.

Кусты расступились. Вадим и Муха, прыгая, как архары, по гранитным обломкам, выскочили на гранитные камни ущелья.

-Ну, вот и все, - выдохнул ефрейтор, - Часть дела сделана. Видишь вон тот валун? Там наши колодец сложили. Дуй к нему, а я пока отдохну - мне по сроку службы положено.

Варегов опустил термос в квадратный бочажок, аккуратно выложенный камнями. Через него, журча, мчался прозрачный поток горной речушки. Струи пузырились около солдатских сапог, и Вадим сквозь их разогретую кожу чувствовал холод воды.

-Это хорошо, что здесь проточная вода, - донеслось до него.

Мухин сидел в "зеленке" и только сигаретный дым выдавал его присутствие.

...- Если бы просто колодец был, "духи" его в два счета отравили.

-А они здесь часто бывают? - Вадим покосился на прислоненный к валуну свой автомат.

-Да не-е... Это место надежное. Вот на "тройке" - это да. По той "точке" чуть ли не каждую ночь из чего - нибудь лупят: то из ДШК врежут, то "эрэсами" накроют. Набрал воду? Тащи сюда.

Варегов опустился на гладкий и теплый от солнца валун рядом с Мухиным.

-Сиди в "зеленке" тихо, - говорил тот, - и внимательно смотри по сторонам. Возьми красную ракету. Пустишь ее, как только "духов" увидишь. Это сигнал для меня и для наших, чтобы на помощь пришли. Придут, не боись. Все понял? А я вон за ту скалу схожу, куропаток посмотрю.

"...Вадим, что с тобой случилось? В твоих письмах непонятное ожесточение. Эти нападки на Сашу, про которого я тебе рассказала... Неужели ты ревнуешь? Глупо! Во - первых, нет повода, а во-вторых, мы с тобой не связаны никакими обязательствами. Мы даже ни разу не виделись. Предъявлять претензии только после заочного знакомства - мальчишество.

Повторяю, поводов для ревности нет - просто он мой однокурсник. Поэтому прекрати свое брюзжание. Да и что плохого в том, что он не будет служить в армии? Если ему повезло, и родители сделали ему отсрочку до конца учебы в институте? Не хватало еще, чтобы он попал в Афганистан. Ты-то хоть на Дальнем Востоке служишь...

Вадим, ты так пишешь о Саше, словно он твой личный враг. Приводишь примеры "мужания" в армии. Какая "школа жизни". Вадик? Кому стало легче, что ты сейчас мерзнешь в своей Амурской области среди сопок? Для романтики это хорошо на месяц - два. А что дальше?

Не обижайся, Вадик, но я скажу правду. Раньше твои письма интересно было читать, а теперь... Вы тупеете в этой армии. Твои письма забиты ходячими солдатскими мудростями. Ты не замечал, что твои описания природы уже два месяца кочуют из одного письма в другое?"

Варегов зябко повел плечами, хотя скалы, казалось, плавились от зноя, и прохлада со стороны речки лишь только напоминала о себе.

Он сидел на валуне в кустах и вспоминал ее последнее письмо. Странно, он даже не подозревал, что запомнил его чуть ли не дословно. Может, она была права?

"Нам не стоит больше писать друг другу!..." - Вадим сидел тогда в Ленинской комнате роты.

Злость и обида хлестали на бумагу: только что он подрался со Камневым. Ссадила скула, крутило душу после разговора с замполитом: "С кем дрался? - Неважно, товарищ старший лейтенант, со своим призывом. "Дедовщины" здесь нет, товарищ старший лейтенант..."

Он застал Камнева, читающим вслух ее письмо "старикам". Хороший удар слева у этого художника. Кто же знал, что он левша?

Варегов после своего ответа сжег все ее письма, оставил только фото. На которое, впрочем, после этого старался не смотреть. Просто хранил в портмоне. Фотография сгорела в пламени спички за час до вылета в Афганистан. Когда им сказали, куда направляется сводная рота молодого пополнения. Варегов не представлял, что ЕЕ лицо может оказаться в чужих руках, в руках очередного "коллекционера", если с ним что-то случится. Не хотел представлять.

За скалой ударил выстрел. Потом еще один. Отбойным молотком простучала короткая очередь.

"Чего это Муха по куропаткам очередями стреляет, - насмешливо мелькнуло в голове Вадима, - Охотничек хренов..."

После выстрелов снова наступила тишина, замешанная на ненавязчивом журчании воды и шелесте ветра в гибких ветвях кустарника.

"Может, я был не прав? Стоило тогда найти совершенно другие слова. А этот Саша? Нет, похоже, меня все-таки разменяли..."

Странное и острое ощущение необычности происходящего заставило его поднять голову. Как будто на сцене театра, где-то сбоку, у самых кулис, появились новые действующие лица. Ты не видишь их, увлеченный игрой актеров в центре сцены, но каким-то внутренним чутьем угадываешь изменение ставшей уже привычной картины.

Из-за валуна, за которым двадцать минут назад скрылся Мухин, вышли двое.

Серые фигуры в ярком солнечном свете.

Мир вдруг стал узок: исчезли шорох листвы, журчание речки, ущелье вокруг. Ничего не осталось - только эти.

Тот, что справа, высокий, несет в руке что-то черное, круглое. В другой - автомат.

Ни шороха шагов, ни разговора. Они просто шли к Вадиму.

Спокойной уверенной походкой приближались к кустам, где сидел он. Они не знали о его существовании, иначе стволы их АКМов не смотрели так расслабленно вниз.

Вадим сполз с камня на землю, встал на колени - "зеленка" надежно скрывала его. Острые камешки кололи ноги, но они не существовали для него, он их просто не чувствовал.

"Что делать?! Что-то говорил Мухин. Он... Но почему они идут с той стороны, куда ушел Муха?"

Тот, что повыше, повернул голову к спутнику. Черная борода, белые зубы. Что-то сказал.

Невидимый киномеханик подвернул установку резкости на объективе. Все краски мира залили ставшие вдруг резкими детали и рванулись в расширенные зрачки.

"Муха!"

Измазанная кровью голова в руке высокого. Ствол второго автомата за плечом толстяка.

"Муха!"

Колышущаяся листва перед глазами и тугой спуск предохранителя. Его щелчок кажется громким: не услышали бы. Ствол прошелся из стороны в сторону и остановился на длинном.

"Услышав два выстрела, плавно отпустить нажатый курок" - это из наставлений, усвоенных еще в карантине.

Короткая очередь. Длинный сгибается пополам, неуклюже опускается на колени и утыкается в камни.

Вадим не видит это во всех подробностях. Он чувствует: длинный упал.

Коротышка бросается под прикрытие скал, вскидывая на ходу автомат. Успеть раньше...

Курок - до упора, АК -74 бьется у плеча. Вадим водит стволом, видит, как за спиной у коротышки на белом боку валуна взлетают дымки от рикошетящих пуль. Толстяк раскидывает широко руки и медленно, словно картонная мишень на стрельбище, опрокидывается назад.

Длинный лежит низком, на нем зеленая солдатская куртка и широкие серые штаны. Куртка быстро набухает кровью: между лопаток - строчка из трех огромных выходных отверстий. Левая рука "духа" прижата к груди. То, что раньше было Мухиным - под этим телом.

Вадим знает, что должен сделать. Медлит, не определив для себя, чего боится больше: увидеть голову убитого Мухина или лицо первого убитого своими руками врага.

Так и не сделав выбор, он, ставшими вдруг ватными ногами перешагнул через труп моджахеда, сделал несколько шагов к ручью. Вода обожгла холодом лицо, горло...

Как будто ломом ударили в спину. Вадим, стремясь удержаться на ногах, сделал шаг вперед.

Ноги подломились в коленях. Поток, такой желанный еще мгновение назад, стремительно бросился в лицо, пальцы скользнули по мокрым камням. Вода перед глазами стала как-то странно чернеть: тонкими извивающимися струйками.

Горное эхо запоздало принесло гулкий удар выстрела. Но рядовой Вадим Варегов его уже не слышал.

Застиранная панама с облупившейся красной звездочкой, игриво подхваченная потоком, понеслась по воде. Через минуту она скрылась за валунами.

Моисеенко Игорь Алексеевич

Сектор обстрела

Глава из повести

Сколько их всего, определить было невозможно. Они могли подниматься на вершину с трех сторон. Но сейчас в пределах видимости их было человек около двадцати.

- Мася, у нас гости...- приглушенным голосом сообщил Леха.

Духи особенно не прятались. Двигались уверенно и довольно быстро. Или решили, что на высоте никого нет, или, почувствовав близость вершины, к которой они подошли так просто, ускорили шаг. Однако их головы, покрытые выцветшими на солнце цвета чалмами и тюбетейками, показывались между камнями лишь на короткие мгновения. Видимо, наученные горьким опытом, они давно уже выработали в себе особое чутье - выбирать маршрут подъема таким образом, чтобы естественные препятствия все время прикрывали их от огня с высоты. Но все же возможности для поражения оставались.

Пролетевшая над высотой очередная пуля привела Леху в чувства. Похоже, душманы стреляли с противоположной вершины просто в сторону огневой точки, стараясь отвлечь внимание Литвина, пока их товарищи подбираются. Была ли у душманов рация, Леха не знал. Но их действия показались ему подозрительно согласованными.

Не теряя ни секунды, сержант подтянул пулемет, убрал не нужные сейчас сошки и переместил планку прицела на ближний бой. Левая ладонь привычно легла в прорезь плотно прижатого к плечу приклада. Леха принялся выбирать самую сложную цель.

Тот, что шел первым, представлялся самой удобной мишенью. У него почти не оставалось возможностей скрыться от огня и занять удобную позицию. На его пути почти не было особенно крупных камней. Литвин не стал в него целиться - оставил на потом. Выбрал двоих, наиболее отдаленных. Эти пробирались особенно осторожно и находились на участке, сплошь утыканном выгоревшими на солнце камнями. Они-то и могли оказаться самыми опасными. Тем более, что, судя по усилиям, с которыми они вдвоем тащили поклажу в черном мешке, у них был не менее чем крупнокалиберный пулемет.

"Ого! Если они эту дуру успеют поставить - нам всем хана", - пробормотал Литвин про себя.

Мгновенно, со всей ясностью, он понял план противника: "Они же собрались выкурить нас, а затем из этого ДШК* (крупнокалиберный танковый пулемет), или что у них там, расстрелять роту, как курят. И Равиля оставили в покое только потому, что поняли: пока я здесь, им вершину не удержать. Да причем здесь уже Равиль и вершина. Они решили всю роту положить. Выходит, пока ротный ведет ребят на высоту, духи решили обойти их по подножию и ударить в спину".

Что творилось на горе напротив, Литвин уже не контролировал. Над головой летали снаряды с брони и пули с соседней вершины, рядом всхлипывал истекающий кровью Маслевич, а в ста метрах по склону к ним подбирались враги.

Леха поймал в прорезь прицела бородатого афганца и в момент, когда тот задержался в попытке помочь товарищу и подтолкнуть груз выше, нажал на спусковой крючок.

Короткая очередь впилась душману в грудь и отшвырнула его далеко вниз вместе с мешком. Не теряя ни секунды, Литвин перевел прицел на его товарища. Тот выпустил мешок из рук и еще не успел очнуться. Пулемет еще раз дернулся, изрыгая смертоносный поток. Как минимум две пули ударили душману в спину. Безжизненное тело, разбрызгивая фонтанами кровь, покатилось следом.

Остальные залегли. В том числе и тот, который шел первым. Это и отобрало у него несколько роковых мгновений. Поняв, что остается на открытой местности, он попытался подняться, чтобы одним броском добраться до спасительного уступа. Но Литвин о нем не забыл. Следующая очередь разрезала худосочного душмана пополам, разбросав туловище и ноги в разные стороны. Он не успел даже вскрикнуть.

- Та...ак. Трое уже есть, - пробормотал Литвин.

Остальные улеглись под камнями.

"Теперь им нужно прийти в себя и сориентироваться. Нужно быть совсем уж деревянным, чтобы после такого не опешить. Пару минут, как минимум. Как там рота?" - сержант бросился к винтовке.

По пути Леха зацепился ногой за каску.

Мелькнула мысль: "Откуда она здесь?"

В роте только Старостенок брал с собой на операции каску. Ему, тогда еще молодому, она как-то жизнь спасла. Вот он ее, разорванную пулей со стороны лба, так и таскал с собой в качестве талисмана.

Где-то в глубине души затеплилось: "Наверное, когда я с винтарем лежал, Старый, уходя с позиции, для меня ее и оставил".

То, что он увидел в прицел, бросило его в жар. Бойцы, перепрыгивая через камни и уступы, согнувшись, видимо под обстрелом, во весь опор неслись к каменной гряде на северном склоне. Фонтанчики песка и брызги искр от ударов раскаленного металла о камни подтвердили его догадку: рота попала в мешок. Леха перевел прицел выше, туда, где истекал кровью его враг. Равиль был на месте. Даже положения искалеченной и вытянутой неестественно вперед руки не изменил. Высота, до которой роте оставалось метров пятьсот, горела охваченная черным дымом и разрывами снарядов.

"Сейчас пацаны начнут рассредоточиваться по склону. Другого выхода у них нет. Если их погнали с ближнего склона, то им нужно занять оборону в этих камнях и ждать артиллерии и вертушек. И с этой стороны они прикроют и меня. А я их... - рассуждал Леха, выискивая душманов среди горящих камней. Кто-то же оттуда стрелял?"

Литвин заметил первые признаки движения на противоположной вершине, когда роте до каменистой гряды оставалось метров тридцать. Два человека в черных сюртуках поднялись из-за своих укрытий и направили стволы вниз. Их позиции были намного ниже разрывов снарядов. Конечно, для них оставалась опасность, что накроет осколками, но, по-видимому, сыграла свою роль и неизменно в такой схватке возникающая при виде бегущего противника бравада, начисто сметающая инстинкт самосохранения. Леха, не раздумывая, отправил пулю в ближайшего. Что с ним было, сержант наблюдать уже не стал. Краем глаза, когда он переводил прицел на следующего, Леха заметил, что первый, оставляя за спиной кровавый след, сползал вниз по каменной стене, в которую его впечатала пуля.

Второй выстрел оказался менее удачным. Пуля попала в камень прямо перед лицом противника, срикошетила и впилась тому в плечо. Когда Леха вернул прицел на душмана, он успел заметить, как на нем подпрыгнула куртка и он, выронив ствол и схватившись здоровой рукой за плечо, уткнулся в песок. Литвин собрался, было добить стрелка, но очередная пуля разбила камень прямо возле локтя и заставила его отползти назад. Где-то внизу спины по-предательски зашевелился какой-то нерв. Рука сама потянулась назад, к каске.

Боль ушла при первой очереди Литвина. Может морфин подействовал, а может и сама экстремальная ситуация пробудила скрытые резервы организма. Леха заметил, что Масленок уже очнулся и приказал тому взять винтовку.

- Сзади у нас обрыв. Сюда не сунутся. Остается два направления. Прикрывай роту, а я с этими разберусь, - прохрипел Леха, надевая бойцу каску на голову, - Только осторожно. Нас раскрыли.

- А где у нас сзади? - промычал про себя претензию Маслевич.

Как и ожидал Литвин, душманы, тем временем, пришли в себя. Поняв, что пулеметчик наверху ведет огонь в двух направлениях, они начали рассредоточиваться по склону и занимать более-менее удобные позиции. Теперь им предстояло подавить огнем пулеметную точку и начать поочередно передвигаться к вершине на расстояние броска гранаты. Правда, можно было еще и отступить. Но не затем они сюда пришли. И отходить под стволом пулемета - далеко не самое разумное решение.

Понимал это и Литвин. У него возможностей оставалось тоже немного. Уйти по склону он уже не успеет: душманы расстреляют в спину, как только займут его позицию. Оставалось только заставить противника вжаться в камни и ждать, когда прилетят вертушки и сожгут моджахедов, если заметят их среди нагромождения камней. Навести их некому. Рация была в роте. И ротный не ясновидящий. Вряд ли он знал, что здесь сейчас творится.

Маслевич, тем временем, пытался устроиться на своей позиции. Раненая рука отзывалась обжигающей болью, но ситуация требовала забыть о ней. Пришлось отказаться от поддержки цевья ладонью и уложить ствол на камни.

Внизу душманы совсем осмелели - открыли нестройную пальбу. Литвин, лежа на боку, выставил наружу только ствол пулемета и нажал на курок. Длинная очередь должна была заставить противников спрятать головы. Леха едва удержал пулемет на весу. Отдача чуть не вырвала его из рук. Но нехитрый прием подействовал безотказно. Внизу затихли.

Литвин резким рывком подбросил тело и, еще не видя целей, перешел на короткие очереди, направляя потоки огня, куда ни попадя, лишь бы запугать противника и не дать ему высунуться. Через минуту он, не прекращая стрельбы, начал более осознанно осматривать сектор обстрела и выискивать среди камней возможные огневые точки. Все же у него было весомое преимущество. Он был наверху. И ему не нужно было отрывать тело от камней и подниматься в атаку под шквалом огня, изрыгаемого из ствола наводящего ужас своей мощью ПКМ.

Литвин прекратил стрельбу. Теперь он загнал противника под камни. Оставалось ждать их действий. Он весь превратился в само ожидание. "Подогреваемый" наркотиком, обострившим все чувства восприятия, Леха с необыкновенной ясностью чувствовал каждое движение, за каждым камешком. Если бы ящерица в секторе обстрела пошевелила сейчас хвостом, он бы ее заметил, и он бы ее расстрелял. Если бы в этом чужом для него мире ветер подвиг к движению хотя бы травинку, он бы и ее расстрелял. Стоило сейчас чему-нибудь живому проявить себя - он бы превратил это в тлен. Каждым своим нервом, каждой своей клеточкой он ждал движения в секторе обстрела. Ждал и не верил, что кто-нибудь посмеет проявить себя, что кто-нибудь посмеет пошевелиться. Теперь ни одна живая тварь не имела в его секторе обстрела права на движение...

Некрасов Игорь Петрович

из блокнота

Кукушка" для афганцев - святая песня...каждый расскажет о своей ночи, когда впервые ее услышал и плакал...Редко там плакали...

...так что ты, кукушка, погоди

мне давать чужую долю чью-то...

у солдата вечность впереди...

ты ее со старостью не путай...

в ту ночь мы не спали почти до рассвета...Панджшерская луна была нам люстрой...отмечали день рождения...развалившись на трофейных коврах ручной работы, постеленных на камнях у бмп-ешек, разведчики оттягивались по полной программе...когда все было выпито и выкурено, спеты все песни, Андрюха запел кукушку...Я помню их глаза...

Утром - второй этап операции...Засада...Помощь, как обычно, пришла чуть-чуть позже...Обезображенные трупы...их добивали в упор, дорезали в сердце и по горлу...Семеро...Старшему - 27...Он был уже начальником разведки полка...С ним - командир взвода...Оба из Воронежа...

Так что ты, кукушка, подожди...

***

балладу б написать, да толку мало...тогда все просто случилось...банально...на окраине кишлака в двадцати метрах от впадения ручья в горную речку...разведрота попала в засаду...чудо случилось и не раз...потому что должны были погибнуть все...отделались семерыми...чудо случалось на каждом шагу...его ранили дважды...потом дважды посчитали мертвым...потом он застонал, придя в сознание, пошевелился...покатился под уклон...пули легли рядом, но мимо...потом обрыв...метров 25 он падал...упал на камни...сломал руку...потом, заикаясь, рассказывал, что во время падения - очень четко запомнил - его поддержали две паучьи сети...спасли?...к черту баллады, к черту все...эти три дувала и камни вокруг были темными от запекшейся на июльском солнце крови...

Ты только не обижай паучков...случалось, они выручали...там...может, мы их тут не совсем понимаем?...

Снимок из детства. Лет шесть мне было. Зима. Мы жили на окраине села, ветки лещины отдыхали на крыше кухни и бани.

Утро. Всеобщий переполох, начиная с собак, заканчивая громким эхом, потревоженным криками из курятника его обитателей и мужиков, собранных на срочный сбор по поводу ночного визита лисы.

Что привело ее к людям - болезнь или голод - это наслоения постфактум взросления, а тогда первое чувство мое было срочно спрятано под другим...я - волчонок в стае себе подобных мальчишек, мы идем по следу...он петляет вдоль речушки...ныряет в терновник...там не пройти...на четвереньках продираемся...потом ползем, сопя...кровь стучится в висках...край овражка-бережка-обрыва со свисающей буростью старой травы, два сросшихся колючих куста, елочка...прямо над водой под прикрытием этих кустов - нора...радость волчат...гонцы к отцам...ружья, собаки...скоро придут...кто-то догадался, что вход-выход не один...карабканье вверх...полянка...в разных концах ее еще несколько выходов...вдруг "вот она!"- лови..куда там...куда ушла?...туда, нет, туда...и стайка волчат смотрит на поле на другой стороне пологого склона, где по нетронутой белизне отраженьем выглянувшего солнца от погони уходит лиса... Эх, не успели...и у одного из волчат вырывается радость...

Было еще с десяток встреч в моей жизни с лисами, даже в афгане несколько раз...и ни разу я не стрелял...

Я люблю охоту, и неплохо стреляю, но ни разу никого не убил на охоте...мне хватит...

Мой сосед Сережка....

Шустрик такой, голос колокольчиком, глаза голубые, кудряшки...

Держак от граблей выше него в три раза, а он хвать их и сена остатки сгребать...с молоком матери впитал, что соседу всегда помоги...

все стиши мои афганские пытался на песни переложить...

Сгорел он в машине дозора...в первой машине черного новогоднего грачевского блицкрига в Грозном...

Саланг опять с разлукой спутал снежность...

А в кружках кишмишовка - местный "чай"...

Щетина щек не спрячет братства нежность...

Горчинка радости как горный молочай

Граненым краем режет - острый скальпель...

Понять непонятых не тужится страна...

Окно февральское...тепло...плесни "пять капель"...

У горя есть святые имена...

А веры нет...а верить очень надо...

И надо жить, тем более любить...

Мне сон принес лихой азарт засады...

Я тоже знал - меня им не убить...

Нам не простят наивность философий,

И не поймут, и хрен с ним, у войны...

Бача, мне не понять гражданский кофе...

"ЗА РОДИНУ!!!"...и капля тишины...

чем запомнился мне Кандагар? Теплом декабря, лихим рейдом нашей разведроты в кишлак...раненого верблюжонка пришлось пристрелить, хотя и было жалко, но душманский РС ранил его смертельно, он жалобно кричал...в дувале нашли гору гранат, не боевых, а спелых и сладких...взяли с собой трех баранов...ночью был шулюм и шашлык...потом десант...расстреливали вупор...но нам повезло...потом второй этап...броня завязла в рисовых ячейках...бросок налегке, чтобы замкнуть кольцо вокруг кишлака...три дня в дувале, две банки консервов, пол мешка пшеницы и одна подстреленная куропатка на всю роту...бессонные ночи, сигналки срабатывали постоянно...ночной обход постов...бревно-мостик с крыши на крышу соседних дувалов...одиночный выстрел из камышей...мой трассер...прошел рядом с ухом, но мимо...множество кирпичных заводиков, дуканы, дуканы...засада в винограднике...еще много стычек...но потерь почти не было в нашей роте...вернулись в полк под Новый Год, привезли три елки...хороший город Кандагар...)))

...а мы с тобою просто пили кофе

под звездами, что ярче трассеров...

там кипень облаков и то по крохам...

а радости - сто сорок коробов...

а мы с тобою просто пили кофе...

и не было колонн, ночных засад...

случалось, загорали мы неплохо

в тени дворцов, под нежностью наяд...

а в основном, мы просто пили кофе...

излетом донимали "мухи" нас,

от кофеина мы едва не сдохли -

он рвал сердца, как траки рвал фугас...

но мы с тобою просто пили кофе...

и ждали писем, вскрытых в основном...

кто их вскрывал - душманы или блохи?

мы ничего не ведали о том...

ведь мы с тобою просто пили кофе,

когда после засад, да на допрос...

и особист, как академик Йоффе,

на атомы щепил нас на донос...

а мы с тобою просто пили кофе...

мы "чарльз" не признавали за угар...

ты высказал мне все безмолвным вздохом:

про свой Саланг, Газни и Кандагар...

бронежилет, расстрелянный на строфы-

"ошибкой" окантован роковой...

давай, бача, по Третьему...и кофе...

мы пить его приучены войной...

Нессар Омар Амир

Кабул встречает спокойно

За четверть века войны в Афганистане в России привыкли воспринимать Кабул как чуть ли не прифронтовой город. Поскольку из Афганистана постоянно поступали в основном новости военного характера, то подразумевалось, что и в самом Кабуле если не идут бои, то, во всяком случае, в любой момент возможны обстрелы и взрывы. Журналисты, работавшие в стране в 80-е годы, могут вспомнить, что каждое административное здание имело свои огневые позиции, и нормой были ночные бои с моджахедами.

Моххамад, наш собеседник, родом из Кабула. Когда бои начались вокруг города, и моджахеды уже готовились войти в столицу, он покинул Афганистан. За десять лет, которые Муххамед провел в эмиграции, он несколько раз приезжал в Кабул, был там и при правительстве моджахедов, и при талибах, и вот теперь совсем недавно вернулся из долгой поездки на родину. Кабул теперь стал другим.

- Моххамад, а как теперь встречает приезжего город?

- Кабул встречает приезжего спокойно. Никаких препятствий для въезда нет, но в глаза бросаются многочисленные разрушения, оставшиеся от многолетних войн. Их пока не восстанавливают, и потому следы войны можно увидеть практически повсюду. Если говорить об аэропорте, то он менее милитаризованный, чем годы советской оккупации. Контролирующий персонал теперь, в основном, в гражданском. Хотя часто создается впечатление, что аэропорт поделен на две части - американскую и афганскую, так как почти каждую минуту можно видеть приземляющийся американский военный самолет.

Все пограничники афганцы, но их форма почему-то очень похожа на военную форму пакистанских военных. В отличие от пограничников, таможенники одеты в красивые рубашки, некоторые даже при галстуках. Когда самолет приземлялся в аэропорту, я стал свидетелем смешного и трагического явления. На фоне многих приземляющихся самолетов и огромных средств, вкладываемых международным сообществом в экономику Афганистана, было странно видеть двух стариков лет 70-80, с трудом толкающих к нашему самолету посадочную лестницу.

- Вот вышел приехавший из самолета, прошел все формальности. Что же делать ему дальше и как добраться до самого города?

- Такси. Платите пять долларов, и приезжаете в центр города. Если не поторговаться, цена будет больше. Есть общественный транспорт и маршрутные такси. Однако если торопитесь, то такси лучше всего.

- А можно ли попасть в Кабул другим способом, не самолетом?

- Можно. Некоторые мои знакомые ездят в Кабул на автобусе. От иранского Мешхада добираются до Герата, а там уже, пересев на автобус, идущий в Кабул, добираются до столицы. Я слышал, что сейчас из Ташкента до Хайратона как и раньше тоже ходит автобус. От Хайратона можно доехать до Мазари-Шарифа, а оттуда уже до Кабула автобусом или самолетом. Если ехать так, то пересадок больше, но зато расстояние меньше. Все-таки путешествовать по афганским дорогам на автобусе - дело утомительное. Большая часть дорог разрушена и разбита. Наверное, поэтому, когда едешь по афганским дорогам, на глаза попадаются одни внедорожники. Большинство предпочитает самолет, из Москвы, например, можно лететь в Кабул как прямым рейсом афганских авиакомпаний, так и с пересадкой через Баку или Дубаи.

- Так же можно попасть в другие города Афганистана?

- Да. В такие большие города, как Мазари-Шариф, Герат, Кандагар можно попасть как автобусом, автомобилем так и самолетом. Из Кабула регулярно совершаются внутренние авиарейсы в Герат, Кандагар и Мазари-Шариф. Иностранцы часто пользуются своими машинами. В поездке в Джабол-е-Сарадж я лично по дороге встретил не одну машину с иностранными номерами. Хотя в самом Кабуле дороги находятся в плачевном состоянии, республиканские дороги уже частично отремонтированы.

- Как сейчас относятся в Кабуле к иностранцам?

- Центр города никакой опасности для иностранцев не представляет, практически везде можно встретить какого-нибудь иностранца, пожалуй, только кроме старого города - Шурбазар. Центральная часть Кабула - это самое оживленное место, рынки, магазинчики, рестораны. Но и здесь много разрушенных зданий. Когда в городе в 1992 году началась гражданская война, здесь шли тяжелые бои. Когда я приехал в первый раз уже после их завершения, то не узнал родной город, так он был обезображен. Нетронутыми остались лишь элитный район Вазир-акбархан, где расположены иностранные дипломатические представительства, построенный СССР Микрорайон и Шахри-нау.

В отдельных частях города следы боев видны, но не так явно, как раньше. Жизнь берет свое, кое-где успели появляться даже новые здания.

- То есть, в центре Кабула действительно безопасно?

- Да, так же как в центре Москвы, может быть даже и более. Везде легко можно заметить американские "Хаммеры" и немецкие военные "Геленвагены". Встречаются и патрули Минобороны Афганистана. Преступности очень мало, за исключением мелких карманных краж. Люди их не боятся. Я видел на самом оживленном месте города такие открытые ларьки, набитые до отказа наличными деньгами разных стран, и совершенно без охраны. За прилавками этих ларьков, в основном, стоят мальчишки. Я поинтересовался, что это такое, и оказалось, что это афганские пункты обмена валют. Также открыто, без охраны, можно заметить торговлю золотом. Но золото не советую покупать, продается очень много подделок.

Вообще же, иностранцев я видел почти по всему городу, кроме Шурбазара, то есть старого города, Джаде-майванда и Нау-абада.

- К приезжим из России как теперь стали относиться?

- В основном относятся с уважением. Грамотные люди обязательно вспомнят обо всем, что было построено русскими. Некоторые до сих пор не в курсе распада СССР. Такие люди Россию, СССР и СНГ называют Москвой и не верят в образование пятнадцати независимых государств. Отношение хорошее, хотя есть определенная категория людей, одинаково ненавидящих всех иностранцев, обвиняющих во всех несчастьях и бедах афганского народа иностранцев, в первую очередь, конечно, русских.

Афганцы народ гостеприимный, к приезжим относятся с уважением. Подробной карты города не существует, но любой прохожий, услышав иностранную речь, с удовольствием покажет и, при возможности, проводит вас до нужного места. Как не странно, я встретил много русских, даже женщин. Когда покупал себе мобильный телефон, встретил русского парня, который работает в российско-афганской коммуникационной компании. В Кабуле даже есть русский ресторан, где в основном работают русские.

- Как обстоят дела со связью, интернет есть?

- Да, интернет есть. Это в основном интернет-кафе, иметь у себя дома коммутируемый или выделенный доступ к интернету считается дорогим удовольствием, поэтому люди в основном пользуются услугами интернет-кафе. Вы не представляете, каково было мое удивление, когда я увидел за компьютером в таком кафе американского офицера, страстно читающего русскоязычный сайт про Афганистан.

Наверное, в Афганистане уже экономически невыгодно развивать проводную связь, только этим можно объяснить развитие мобильной связи опережающими темпами.

- Телевидение работает?

- Талибы запрещали телевидение, интернет и видео, очищая города от старой техники. После ухода талибов в Афганистан пришли новые технологии, в результате многие афганцы кроме DVD ничего о существовании старых форматов не знают. Есть государственный телевизионный канал, но люди предпочитают кабельные каналы - иранские, индийские и прочие.

Хотя читающих ныне в Кабуле гораздо меньше, чем времена просоветских режимов, но количество печатных изданий в несколько раз больше. Я лично насчитал около 150 издающихся в Кабуле газет.

- Трудно теперь приезжему устроиться в городе, поселиться и пообедать?

- Нисколько. В городе полно гостиниц, в районе Вазир-акбархана есть частные гостиницы и сдаются даже виллы. Есть деньги, можно жить шахом. В Микрорайоне можно найти переделанные под гостиницу частные квартиры в построенных еще русскими хрущевках. А с "пообедать", наверное, как и во всех восточных странах, вообще проблем нет, в городе почти на каждом шагу рестораны. За 5-10 долларов можно обедать вкусно и сытно в приличном ресторане.

Только если приезжаете надолго, надо поискать жилье, потому что жить в гостиницах дороговато. Когда я сам приезжал, то жил всегда у родственников и друзей. Что делать дальше, зависит от рода деятельности. В Кабуле несложно сориентироваться, хотя подробной карты города я нигде не видел. Жители говорят, что подробная карта бывает только у иностранных военных, но это уже другие карты.

- На каком языке лучше всего изъясняться в Кабуле?

- Раньше, в 90-е годы, в Кабуле доминировал фарси, но теперь фарси и пушту воспринимаются одинаково равно. Можно объяснится как на фарси, так и пушту. Видимо, это результат правления талибов, которые активно внедряли пушту в обиход. Но дело совсем по-другому обстоит на севере страны. Там общаются на фарси и узбекском. Так что если вы хоть немного знаете фарси, то легко объяснитесь и в Кабуле, и в других крупных городах.

- А есть какие-то местные правила или традиции, которые нужно знать иностранцу?

- Есть. Пожалуй, как в любой мусульманской стране. Эти требования, в основном, касаются женщин. К примеру, необходимо обращать внимание на свою одежду. Не обязательно носить паранжу, но и не стоит выходить на улицу в вызывающем наряде. Часть этих требований отчасти касаются и мужчин. Например, если мужчина выйдет на улицу в шортах, то это населением может восприниматься неадекватно.

Вообще же, Кабул восточный город, и симпатию местного населения можно завоевать через уважение к старшим.

- Американцы как себя ведут в городе?

- Американцы тщательно стараются не попадаться на глаза простого народа, передвигая свои войска либо ночью, либо по воздуху, хотя часть городского населения, уставшая от правления талибов и гражданской войны, американцев воспринимает как освободителей. Иностранные военные стараются соблюдать местные традиции и требования. Так, иностранный солдат, увидевши афганца, обязательно поздоровается, сказав "саламалейкум", некоторые даже держат руку на груди. Но все же даже в Кабуле не трудно встретить людей, ненавидящих американцев. Так, однажды афганский старик в моем присутствии, обращаясь к американскому солдату, сказал на фарси: "Мы все равно вас выгоним из своей земли". Американец, видимо не понимал старика, улыбаясь, кивал головой и что-то буркнул по-английски. Наверное, он подумал, что старик его благодарит за "освобождение" от терроризма.

- Расскажите, как живут рядовые жители Кабула?

- Все зависит от рода занятий этого обычного афганца. Но, если говорить, например, о государственных служащих, то, как правило, утром, часов в 8-9 общественным транспортом он добирается до работы. Ездит обычно или на автобусах "ISUZU", или на старых микроавтобусах "Mersedes". Весь день работают в своих кабинетах, и обедают в местах работы. В Кабуле все госучреждения обязаны кормить своих работников обедом. Рабочий день короткий - до 17 часов. Для большинства хорошим отдыхом после работы считается беседа за чашкой чая, где мужчины не упускают возможность обсудить политику, поделиться новостями и слухами друг с другом.

- Что делают жители Кабула при обстрелах, которые еще временами случаются?

- За 30 лет войны горожане настолько привыкли к войне, что порой вообще не обращают внимания на какие-то ракетные обстрелы. Но нужно отметить, что люди сильно устали от войны. Устали даже воевавшие на протяжении всех этих лет люди, профессиональные боевики, которых на местном жаргоне называют "джангсаларан". Единственное, что мгновенно реагирует на обстрелы, так это рынок недвижимости, в таких случаях некоторые, воспользовавшись случаем, приобретают недвижимость, чтобы потом выгодно продать.

- Как афганцы смотрят в будущее? Верят ли, что будут жить мирно?

- Есть хороший признак - большой спрос на строительные материалы, и активное восстановление своих домов. На мой взгляд, это ясное свидетельство того, что афганцы верят миру и стабильности.

Никитенко Владимир Иванович

"Коса"

Афганский ветер, пыль, песок, жара

Как бы успеть дожить бы до утра

Старуха смерть, кружась над головой

С улыбкой машет острою косой.

Друзей моих рубает на повал

Устроила кровавый карнавал

Костлявой лапой душит, как котят

Она жизнь забирает у солдат

Припев: Срубает головы ее коса

Пока кровавая стоит роса

Вуалью черной накроет сон,

А колыбельная - набата звон

А смерть все ходит по всей земле

Сейчас пристроилась уже в Чечне

И вновь тюльпаны летят в дома

Когда же кончится эта война?

Когда затупится ее коса,

Когда кровавая сойдет роса,

Когда закончится войны урок,

Тогда распустится весной цветок.

Припев: Срубает головы ее коса

Пока кровавая стоит роса

Вуалью черной накроет сон,

А колыбельная - набата звон

Николаев Иван

Алфимов

Я хочу сказать несколько слов об обстоятельствах гибели пограничника Александра Алфимова 1 декабря 1986 года. Несмотря на то, что я не являюсь участником этих событий, у меня появилось чувство, что правда искажалась не только в отношении тех, так называемых, "небоевых потерь", когда обстоятельствам гибели зачастую намеренно давались заведомо ложные описания, дабы придать им официальную "пристойность" и заставить поверить родителей, что их сын умер геройски "при выполнении интернационального долга", а не был застрелен обезумевшим сослуживцем, не покончил жизнь самоубийством, не был убит по ошибке, собственной или чей-то халатности или просто не отравился пойлом, сделанным им самим из какого-нибудь ГСМ. С большой долей уверенности допускаю, что за свой Афганский срок многие не раз сталкивались с такого рода приукрашиванием неприглядной правды в её различных, порой самых уродливых проявлениях. Всё это нам знакомо и вполне объяснимо. Что мне абсолютно не дано понять в истории с Алфимовым, это то, как могло произойти искажение наоборот?

Об Алфимове я услышал ещё до Афгана, в Курчумском погранотряде, где Алфимов был секретарём комсомольской организации ММГ (мото-маневренной группы). В Афгане он служил на одноимённой заставе ММГ, которая стояла в гарнизоне Вияр. Вияр находился всего в паре километров от г.Хорог, на другой стороне Пянджа, и был близок к северному выходу из Зордевского ущелья. Это место находилось как бы на отшибе от остальных гарнизонов Восточного погранокруга и там мало кто появлялся из других гарнизонов.

Осенью 1987 г. Курчумская (она же Виярская) застава жила некоторое время в приежке на Гульхане, что было в 10 метрах от казармы ДШ (десантно-штурмовая маневренная группа). Я пошёл навестить своих друзей по учебке, которые почти все попали на эту заставу. Призыв ноября 1985 года, служивший с Алфимовым ещё с Курчума, всё ещё не уволился, и все они были в том бою, некоторые сами выносили раненного Алфимова к вертолету. Мой друг по учебке - Галкин Виталя - месяц тому назад получил его именной пулемёт. Это был обычный ПК, средней пошарпанности, сбоку на ствольной коробке была металлическая пластина с именем Алфимова. Пишут, что он числился гранатомётчиком, но я об этом ничего не слышал. Всем - даже в Курчуме - он был известен, как пулемётчик. Все увольнявшиеся погранцы ноябрьские 85-го года считали себя обязанными Алфимову.

На той декабрьской проводке Курчумская застава шла в головном охранении колонны где-то рядом с Гарданой. Алфимов шёл одним из первых (по словам Курчумцев, он делал это всегда).

На входе в кишлак он первым заметил неладное и крикнул: "Духи!" Тут же, не сходя с места, он открыл огонь из ПК, в следующий момент по нему стреляла вся духовская засада. Застава рассыпалась, готовясь к бою, и всё это время Алфимов был единственным, кто как-то прикрывал всю заставу. И почти весь огонь засады был сосредоточен на нем. Курчумцы развернулись и вступили в бой, фактор внезапности был духами утрачен. Засада была рассеяна, колонна прошла через кишлак.

Те, кто выносили ещё живого Алфимова к борту, говорили, что место, на котором он лежал, было открытым и хорошо простреливалось со всех сторон. Если бы Алфимов, после того, как он заметил засаду, стал бы изготавливаться к бою "по-науке", то есть, не оставался на голом месте, а упал бы за ближайшее укрытие, то у всей заставы не было бы тех спасительных секунд, которые потребовались для изготовки к бою. Алфимов же не стал искать укрытие, а открыл огонь сразу, не сходя с места, и оставался на том же месте пока застава не начала вести огонь и уже не нуждалась в прикрытии, но к этому моменту Алфимов был уже тяжело ранен и передвигаться не мог. Он был опытным солдатом, а значит тот факт, что он не стал искать укрытие в первые секунды, говорит о том, что он подверг себя риску не по неопытности или "запарке", а сделал это сознательно, дабы дать заставе выиграть время и прикрыть её.

По словам Курчумцев, грунт на площадке, где лежал Алфимов, был буквально изрыт пулями, ибо в начале боя по нему вели плотный огонь (видимо ещё и потому, что он стрелял не из автомата, а из ПК - пулемётчики всегда подвергались большему риску привлечь огонь противника на себя). Алфимов получил множественные пулевые ранения грудной клетки, но был ещё жив. Когда его грузили в борт, он уже начал задыхаться. Алфимов умер в вертолёте от пневмоторакса. Это произошло через несколько минут после того, как борт взлетел.

В том бою ни один из солдат его заставы не был ранен. Конечно же, можно говорить о том, что это была большая удача, и это будет правдой. Но думаю, что очевиден тот факт, что именно действия Алфимова позволили заставе выйти из боя (это была засада) без потерь. Вся застава осознавала это, и именно это обстоятельство заставляло всех чувствовать себя обязанными Алфимову тем, что они не просто выжили, но и не были ранены. Ибо те пули, что убили Алфимова, предназначались и им тоже.

Никогда более, ни до, ни после разговора с его заставой, я не слышал, чтобы о ком-то, живом или погибшем, все говорили с таким уважением и были единодушны в какой-то фанатичной вере, что он спас их всех. Никогда я больше не видел, чтобы чьё-то личное оружие превратилось в такой, почти культовый предмет, каким был ПК Алфимова после его смерти. Как вы понимаете, для такого уважения среди видавших виды солдат была нужна настоящая причина.

Посмертно Алфимова представили к званию Героя Советского Союза. Но ко всеобщему горькому разочарованию и глубокой досаде наградные документы по непонятным причинам "не прошли". Видимо, большое руководство посчитало, что подвиг Алфимова не был "достаточно героическим", или дело в чем-то другом - настоящих причин мы уже никогда не узнаем. Хорошо помню злость и обиду за своего "Саню", как называли его друзья на заставе. Всё вышерассказанное я написал с их слов, вернее с того, что сохранила моя память из разговоров с ними. Уверен, что есть и другие версии этой истории - как говорится, у каждого своя правда.

ПОСЛЕСЛОВИЕ: После передачи летом 1988 года гарнизона Вияр в состав КСАПО, Курчумская застава ММГ была переправлена на Гульхану и расформирована. Некоторые солдаты, в том числе и Виталий Галкин, унаследовавший ПК Алфимова, были переведены в ДШ. Алфимовский же пулемёт был отправлен в Союз, в музей то ли Восточного погранокруга, то ли Курчумского погранотряда.

Оськин Александр Юрьевич

23 февраля 80-го. Саланг.

События 23 февраля 1980 г. в тоннеле Саланг. Марш 186 мсп на Чарикар глазами очевидца.

Бесконечной змеёй под гусянки дорога ложится -

Мы по ней за пол дня чуть ли не к облакам поднялись.

И встречает Саланг нас зияющей чёрной глазницей.

Слава Богу, за ним до Кабула теперь только вниз.

Только вниз. Только вниз. Иногда можно даже накатом.

Только вниз. Только вниз. Вниз, к финалу бесславной войны.

Но об этом бесславье узнаем мы с вами, ребята,

Лишь спустя много лет на обломках великой страны.

А сегодня вперёд на ту сторону, да поскорее!

Впереди ЗСУ, за ней я, ну а дальше за мной

ЗИЛ-130 афганский, раскрашенный как галерея -

Нет павлинов на нём разве что на трубе выхлопной.

БМПэшки идут вперемешку с ракетной бригадой.

Загазован тоннель так, что кисти руки не видать.

Не колонна на марше - мычаще-ревущее стадо,

Что на бойню спешит, чтобы кони на бойне отдать!

В общем, двигались мы по тоннелю почти, что на ощупь -

Десять метров вперёд, потом стоп, потом снова вперёд.

А что было потом - позабыть о том было бы проще...

То, что было потом, в моей памяти болью живёт.

Где-то там, впереди, захлебнулась "коробка" в колонне.

Всё, ребята, приплыли.... Сегодня проблемы у нас...

Не спасёт от угара ни ПАЗ, ни резиновый слоник:

Только мокрая тряпка на морду - единственный шанс.

Мне, комвзводу, пришлось заменить за штурвалом стармеха.

Ну и день! Нас забыли сегодня и Бог, и Аллах!

Капитан из ракетчиков, видимо крышей поехав,

Застрелился бедняга несчастный у всех на глазах.

Мои парни в десант из автобуса взяли афганку.

Под ногами десятки упавших бесчувственных тел...

А колонна пошла, просто их, намотав на гусянки -

Тех, кто к жизни стремился, кто так умирать не хотел.

Кто-то скажет, что лгу - не бывало такого в Афгане.

Просто быть не могло! Навожу, мол, я тень на плетень.

Пусть историки судят, меня уличают в обмане.

Я ж всего лишь поведал о том, как прошёл один день

Из трёх тысяч трёхсот дней предательства и героизма,

Бестолковых приказов и верности долгу солдат.

Двадцать шесть лет спустя, когда смотришь сквозь времени призму,

Авантюрность войны той сильнее видна во сто крат.

2005 - август 2006

Петухов Александр Александрович

На караван

Восемь раз на караван я хаживал,

И глоток воды с дружком делил.

Под открытым небом звёзды слаживал,

И считал, что ''духов'' победил.

Иногда гашиш с ними закуривал,

Будто трубку мира на заре.

Ничего доселе не обдумывал,

К маме возвратиться только б мне.

Было вышел по гористой местности,

Вижу ''духов'' маленький отряд.

Бросил две гранаты, из-за вежливости,

Только стоны слышу, - все лежат.

Будто бы на сон сюда собрались,

Уши их отрезав на ремень,

Уходить пора, чтоб не дознались,

Страсти улеглись без перемен.

Жизнь и смерть здесь ходят почти около,

Кто умнее, те все по домам.

Тела в горах брошенные соколом

Никому не надо тут и там.

И картина эта неприглядная,

Психикой подвинешься в момент,

Коль нервишки слабы, - не пригадывай

Никому не нужный сей сюжет.

Май 2001г.

Погодаев Сергей Геннадьевич

Святое

Жене своей Погодаевой Марине Юрьевне посвящаю.

"Для тех, кто сражался,

война никогда не кончится"

/Малапарте/

Центральный проспект города. Свет уличных фонарей отражается в хрустале серванта, а когда мимо дома проходит трамвай, посуда легким дребезжанием напоминаем о мирной атмосфере уютного дальневосточного городка. По потолку слева направо и обратно проезжает оконная рама, проецируемая светом фар проезжающих в разных направлениях автомобилей.

Первая, за долгое время его войны мирная ночь...

Его Богиня, его любимая жена, утомленная взаимными ласками, похоже, уже уснула на его руке и по ее лицу блуждала легкая улыбка. Его левая рука нежно скользила по теплому шелку ее ночной рубашки, повторяя изящные формы ее крепкого молодого тела. За одну такую ночь он был готов отдать все что угодно, он бы и жизнь отдал. Порой там, в Афгане, когда каждый миг его жизни мог стать последним, он мечтал только об одном - лишь бы она его дождалась. Прощаясь в аэропорту, он так и сказал ей: "Будешь ждать - вернусь. Появится другой, можешь сразу ставить свечку. Даже не жди больше. Прости, но я должен тебе это сказать".

Это уже потом, там, в Афгане, он понимал, что поступил жестоко, но не сказать ей этого он не мог. Он верил ей, верил в свою Богиню - в свою Звезду, и в то же время, он был готов при последнем вздохе проклясть ее измену. Просто он твердо знал, что смерть настигнет его только в одном случае - если его Богиня окажется в объятиях другого. Наверное, именно поэтому он был смел и удачлив.

Холодный ум и трезвый расчет не раз выручали его в казалось бы безвыходных ситуациях. Наградой за его мужество была эта ночь. Сейчас, лежа рядом с любимой, он вспоминал своих погибших друзей и думал о своих подчиненных. "Только бы чертенята не переборщили бы там без меня, - думал он, - только бы живы были все, когда я вернусь".

Ему надлежало еще вернуться к своим парням, но он не знал, дано ли было ему еще раз приехать в Союз и обнять ее...

Он думал обо всем этом, и смаковал каждое мгновенье. Он боялся заснуть. Он боялся того, что, заснув, он проснется не здесь, и поймет, что эта ночь была лишь сном.

Мало-помалу он впал в спокойное, сладостное небытие. Очнулся от окутавшей его тишины, внезапно обрушившейся на него, только что вышедшего из боев. Правая рука выскользнула из-под женщины и не обнаружила автомата, всегда стоящего около его кровати. Воспаленный мозг мгновенно среагировал, и он левой рукой прошелся по ковру. Автомата не было. Его второй автомат - трофейный АКМС всегда висел здесь... Аккуратно, чтобы не потревожить любимую женщину, он встал и подошел к окну.

...Свет уличных фонарей, легковые автомобили, нарушающие шуршанием своих шин ночную тишину, поздний трамвай, заставивший дребезжать оконные стекла, тихий голос жены:

-- Сережа, ты что? - вернул его к ней, ...но не сюда.

Он вздрогнул, повернулся лицом к жене и подумал: "Вот незадача-то - все-таки разбудил".

-- Слушай, Малыш, ты не знаешь, где мой автомат? - И тут он вздрогнул, поняв где находится. Дома, в Союзе! В родном городе, рядом со своей любимой!

Он подошел к жене, нежно тронул ее губы своими:

-- Все хорошо, спи. - И лег рядом.

Они вновь обнялись и погрузились в свой, доселе никому, даже им до настоящего момента неведомый, мир.

Сквозь сон к нему ненавязчиво пришла гаденькая мысль - "ну хорошо, дружок, автомат - Бог с ним, а куда делся твой "лифчик", ведь ты его тоже не нашел?". Он вздрогнул и снова соскочил с дивана, подошел к креслу. Джинсы, рубашка, свитер - все. "Лифчика" нет. Он снова перебрал вещи в обратном порядке, но "лифчика" так и не обнаружил. Он подошел к подоконнику, оперся в него руками и застыл, глядя на окна домов, стоящих на противоположной стороне улицы. Даже мирный вид центрального проспекта города не мог вернуть его с войны. "Хорошо, что часовые молчат, не разбудили бы", - подумал он и повернулся к жене. Она полулежала, облокотившись на руку. Свет уличных фонарей отражался в слезах на ее щеках.

-- Малыш, а куда я положил "лифчик", не подскажешь?- Он был еще там.

-- Что?

Ему вдруг стало почему-то стыдно, но как раз сейчас он был беззащитен.

-- Сережа, что с тобой?

-- Все хорошо, Малыш. Прости, просто приснилось. Не обращай внимания. Спи.

Потом он лежал, обняв свою Богиню, и пытался делать вид, что спит. Сквозь полуприкрытые веки он видел как слезы, одна за другой стекали на подушку с ее глаз, и боялся пошевелиться.

Уже потом, там - в Афгане, он вспоминал эту ночь, и все его существо наполнялось Великой Нежностью к самому Божественному для него существу на Земле. Он твердо знал что вернется. Он обязан был вернуться. Другого - для него не было.

7 декабря 2001г. г. Комсомольск-на-Амуре.

Прокудин Николай Николаевич

Звездопад

Отрывок из романа

Осторожно постучав, в дверь кто-то вошел. Я оглянулся и обомлел в проходе, опираясь на палочку и при этом раскачиваясь, стоял самодовольный Сашка Корнилов.

- Откуда ты взялся, Саня?

- От в-верблюда! Из отпуска по б-болезни, после двух операций.

М-мениски оперировали на обеих ногах, вот теперь п-прибыл для дальнейшего прохождения службы. Н-назначен во второй б-батальон замом командира шестой роты. По горам х-ходить здоровье не позволяет.

- А что, комиссовать не могли? удивился я.

- Н-нет, признали г-годным. В полку, п-правда, п-пожалели, вошли в мое п-положение перевели, колени-то еще п-побаливают. А как д-дела в роте? К-кто вами командует?

- Эдик Грымов.

- Ух, ты? Б-быстро растет!

- Ротный вообще-то не он, а Сбитнев, помнишь взводного из третьей роты? Но он в госпитале, ранен в лицо, осколком полчелюсти снесло.

- Д-дела.... А п-почему не Острогин?

- Почему, почему. Серж ведь как "князь", то в одном месте характер покажет, то в другом. Одним словом, не благонадежен, не внушает доверия руководству. Тебя, Сашка, честно говоря, со времен последнего твоего рейда в Майданхшехре, не чаял больше увидеть.

И я, улыбнувшись, вспомнил давние события.

Сашка в тот раз ушиб колено, выпрыгивая из вертолета, а после еще и оступился. Позже на подъеме к задаче еще раз подвернул ногу и совсем захромал. Вздыхал, стонал, скрипел зубами, но шел а куда денешься! благо высота была рядом от места десантирования. Неделю Корнилов лежал на вершине, и даже прочесывать кишлак с его взводом пошел я.

Возвращаться пришлось к броне километров двадцать пешком, и не по прямой, а вниз-вверх. Вертолеты, жаль, не прилетели.

- Лейтенант, Корнилов! Берешь провожатым Худайбердыева и спускаешься впереди роты, распорядился капитан Кавун. Через нас пройдет весь батальон, а уж только потом мы. Чтобы тебе не отстать, иди-ка ты, дружище, впереди всех.

Здоровенный сержант подхватил вещмешок взводного, и они ушли по хребту, в сторону приближающейся техники. Идти по горам и без груза тяжко, а навьюченному и подавно. Внизу, в ущелье, лежал, растянувшись до самой долины, огромный кишлак. Возле домов бродил скот, женщины работали на крошечных земельных участках, бегала детвора.

Почему-то население не ушло, наверное, не успели, очень уж мы внезапно и быстро окружили район, блокировав вершины и проходы.

Пехота неделю просидела наверху, осматривая только отдельные дома и развалины, а населенный пункт прочесали афганцы: "ХАД" (госбезопасность) и "царандой" (МВД). Они немного постреляли, что-то сожгли.

Затем ушли дикой, галдящей толпой, напоминающей цыганский табор.

И вот взвод за взводом батальон проходил через мои позиции. Впереди двигались управление батальона и новый замполит, капитан Грицина, он приветливо помахал мне рукой. Капитан только сменил ушедшего на повышение Сидоренко. Неплохой мужик, но очень суетливый. Да еще с Семеном Лонгиновым сдружился и стал брать с него пример. В рейд тогда Константин Николаевич шел в первый и, как оказалось, последний раз. Натянул на себя, сдуру, тяжелый двенадцатикилограммовый бронежилет, каску, высокие горные ботинки, к автомату прицепил подствольник и взял снаряжение с гранатами к нему. В мешке тащил больше тысячи патронов весь цинк по совету Семена высыпал.

Сумасшедший! Рост у него, конечно, приличный. Наверное, сто девяносто сантиметров, но силы он все же не рассчитал. Я слышал, как на плацу зам.комбата его инструктировал, что, мол, взять нужно с собой восемь гранат, патронов побольше, "муху", бинокль, дымовые шашки, ракеты.

Тяжелый бронежилет в горы нести на себе, это уже слишком. Он бы еще артиллерийский, двадцати четырехкилограммовый, с толстыми пластинами для защиты паха, нацепил. Эти "латы", когда на броне едут, иногда одевают. Кто очень боится. В таком бронике зам. по тылу полка Ломако, чтобы получить орден, проехал единственный раз когда назначили его старшим колонны "наливняков" в Хайратон и обратно. Неделю потом о своем "подвиге" в полку при каждом удобном и неудобном случае офицерам напоминал.

И вот ушел батальон, а затем и наша рота. Часов через пять мы спустились с хребта. В замыкании вновь я, командую "умирающими".

Степа-медик нес вещмешок Царегородцева, а я его автомат, самого же солдата под руку тащил сержант Назимов. Хорошо, что ослабел только один боец. В долине медленно передвигался взвод обеспечения.

Последним шел высокий сержант с двумя мешками и двумя бронежилетами, далее еще один с двумя автоматами и "мухой". Во главе отряда, загребая ногами песок, судорожно дергая при передвижении, всем телом, шествовал замполит батальона. Его гимнастерка на спине насквозь пропиталась потом.

- Константин Николаевич, что случилось? взволнованно и с участием спросил я. Чем помочь?

- Все х...хр...х..., нормаль... хр... но, ответил Грицина еле слышно и

с надрывом. Хриплое дыхание вырывалось изо рта, на губах пена, бледное лицо цвета серой застиранной солдатской простыни. Он слабо махнул рукой и побрел вперед. До техники оставалось метров пятьсот, ну да ладно, сам дойдет.

Возле машин нас встретил зам.комбата Лонгинов, как всегда самодовольный, похожий на древнего рыцаря из музея, в своем неснимаемом бронежилете и каске. Здоровья у человека на троих!

- Как дела, Николаич? с легкой насмешкой поинтересовался он у Грицины, с трудом передвигающего ноги.

- Семен... х...хр...х. Это было хр...х... ужасно..., и, схватив поднесенную полулитровую кружку с компотом, осушил ее до дна. Семен...

хр...х... это кошмар. Ноги хр...х... онемели, мышцы... хр..., как камень.

Зам.комбата снисходительно улыбнулся в ответ и переключил свое внимание на меня.

- Все вышли? Никто не отстал?

- Нет, вот Царегородцева вынесли, больше позади никого нет.

Лонгинов поднес к глазам бинокль и нацелил его в сторону кишлака.

- Еп...ть. Есть еще люди, твою мать! Замполит, как никого? Ты посмотри, что творится: ваши мародеры из кишлака выбираются! и протянул мне бинокль.

Мимо убогих строений, опираясь на автомат и какой-то тонкий шест, медленно возвращался Сашка Корнилов, поддерживаемый сержантом. Шли не спеша, о чем-то мирно беседуя, да и как можно торопиться, хромая на обе ноги.

- Лейтенант! Ты почему спустился в кишлак? бешено заорал капитан, когда они подошли к нам поближе.

- А что н-надо было идти обратно в г-горы? ухмыльнулся Сашка.

- Вы должны были следовать в составе колонны батальона по хребту, в горах. Это "духовской" кишлак, а вы, как последние идиоты, поперлись в него. Кто разрешил?

- Ротный с-сказал, идите вперед, а то х-хромаешь, отстанешь, а с-сержант мой сопровождающий. Я еле-еле д-двигаюсь, обе ноги п-повредил.

- Вы, товарищ лейтенант, лучше бы голову повредили, может, она думать бы начала. Ротный! Кавун, ко мне!

Иван подошел и спросил:

- Что произошло? Что за крик?

- Почему твой лейтенант самовольно по кишлакам бродит?

- Чего ты на меня орешь? резко ответил Иван.

- Я на вас, товарищ капитан, не ору, сразу понизил тон Лонгинов и перешел на "вы". Разберитесь с офицерами, не рота, а сброд.

- Полегче на поворотах, не сброд, а лучшая рота в полку. Разберемся, товарищ капитан.

Бронежилет (Лонгинов) ушел с Константином Николаевичем, о чем-то переговариваясь, а Иван внимательно посмотрел в глаза обоим "следопытам" и рявкнул:

- Сержант, отнеси все вещи на свое БМП!

Подождав, когда Худайбердыев отошел подальше, взял за пуговицу Сашку и, притянув к себе, сказал:

- Дуракам порой везет. Идиот! Пойми, там "духов" больше, чем извилин в твоих мозгах!

- Что всего-то д-десяток "духов"? попытался смягчить ситуацию глупой шуткой Корнилов.

- Дать бы по твоей физиономии хорошенько. Не строй из себя полного идиота. Чтобы вас обоих найти, в случае чего, целая армейская операция нужна. Горло перережут и в яму с отбросами кинут. Как и не было вас на земле никогда. Иди и думай.

- Иван! Т-ты же сам велел, иди в-вниз, впереди роты. Вот я и п-п пошел.

- Думал, что сказал для умных, а оказалось...

По прибытию в полк Корнилов исчез быстро и надолго растворился в госпиталях. Зачем нарисовался сейчас, спустя полгода? А Константин Николаевич после того похода тоже слег: сердце не выдержало, а потом нашел "лазейку" и перевелся в штаб, в другой полк.

Зачем Саня сейчас пришел, чтобы злорадствовать? Может, завидует или скучает по нашему коллективу? На заставе два года сидеть почти безвылазно тоже не сахар, а тоска смертельная. Это как два года в колонии общего режима. От однообразия такой жизни можно чокнуться, завыть и на стенку полезть.

- Сашка, извини, но мне с тобой трепаться некогда, завтра уходим, а дел невпроворот.

- Да, да, п-понимаю! У вас "с-своя свадьба, у нас своя". А ж-жаль... Х-хорошо, зайду, как-нибудь позднее... и он ушел с грустным лицом.

Сдваивать буквы в словах так и не прекратил! Балбес рисующийся.

Птухин Эдуард Михайлович

Мист-диси

"Спецназ - не кучка пидарасов..."

Командир 177 ООСпН "Лесник".

Четыре восьмерки поглотили в свои чрева нашу и облетную группы и, сопровождаемые четверкой "крокодилов", понесли нас на пределе к месту выполнения очередной боевой задачи. Наш небольшая группа, состоящая из 24 человек, должна устроить засаду на дороге Мист-Диси, на одном из участков караванного пути, по которому духи доставляют оружие и боеприпасы из Пакистана вглубь Афганистана. А облетная группа должна отвлечь внимание духов на себя, чтобы со стороны все выглядело, как ежедневный облет. К слову сказать, во второй половине 80-х. годов выполнение подобных задач на расстоянии 60 километров от ППД были сопряжены с определенными трудностями. К тому времени духи уже имели не только современные средства связи на постах наблюдения и непосредственно в группах, но и аппаратуру радиоперехвата, стационарные и переносные средства ПВО, мобильные высокопрофессиональные отряды наемников по борьбе со спецназом и много чего другого. Поэтому нам приходилось часто менять тактику и идти на всевозможные хитрости. Вот и на этот раз нашему десантированию предшествовала подготовительная работа: несколько дней облетные группы барражировали над районом десантирования на пределе, залетая в мелкосопочник. Со стороны же это смотрелось естественно: вертушки на время пропадают из вида за сопками, а потом естественным образом снова выныривают несколько дальше.

Пока "крокодилы" кружили хоровод над местом, где облетная группа досматривала какую-то бурбухайку, наша пара восьмерок, залетев в мелкосопочник, с высоты 2-3 метров по штурмовому избавилась от нас. Каких-то пару минут, и вот мы уже лежим, рассредоточившись согласно боевому расчету по дну сухого русла, накрывшись маскировочными сетями песочного цвета. Таким образом нам предстоит дождаться темноты, а это чуть больше часа... Не слышно больше вертушек, которые улетели, выполнив свою задачу. Тишина... Ни одного лишнего звука: все радиостанции работают только на прием, никаких передвижений и перемещений, только посты наблюдения жестами докладывают командиру группы обстановку в поле зрения. В вечерних сумерках умолкает невыносимый звон цикад, а ему на смену приходит трель то ли сверчков, то ли какой другой живности. Это значит, что первая часть нашего плана прошла успешно: наш маневр духами не был разгадан, и они нас не вычислили.

Стемнело. Выстроившись боевым порядком, начинаем движение к нашей цели, до которой около 7 километров. Командир нашей группы - Макс. С ним его неразлучные друзья-офицеры: Композитор и Крот. Эта троица знает свое дело, за их плечами уже по году службы в Афгане, десятки боевых выходов с победами и неудачами. Композитор - отрядный начальник разведки (это прозвище-позывной он получил то ли из-за своего отца, известного на всю страну композитора; то ли за то, что сам неплохо играл на гитаре, пел, и даже сочинял песни, а скорее всего, и за то и за другое). Крот - командир группы спецминирования, сапер от Бога (придумавший и первый применивший "минирование на светодиодах"). При таком "трехголовом драконе" каждый чувствует себя уверенно. Я в группе - старший радист, всего месяц назад прибывший в отряд, и это мой первый выход на засаду. Со мной еще два связиста (в группе две Р-159 и одна Р-143)... А сейчас я шагаю за пулеметчиком, рассматривая его квадратную спину и кусок пулеметной ленты, беззвучно покачивающейся перед моим носом. "Отдыхаю", слушая пустой эфир. За моими плечами около 40 килограммов "полезного груза": да здравствуют советские микросхемы - самые крупные в мире! и советские аккумуляторы - самые тяжелые в мире! Пытаюсь отвлечь усталость, катая во рту заранее припасенный камешек соли (мне как уроженцу Азии хорошо известны маленькие хитрости по борьбе с жаждой и повышенным потоотделением), и думая на посторонние темы (копаюсь в задворках своей памяти, вытягивая в сознание те или иные приятные эпизоды моей еще не очень долгой жизни)...

По сигналу головного дозора вся группа замерла, превратившись в неподвижные и безмолвные тени. Послышался далекий гул едущего автомобиля. Надо сказать, что по неписанным правилам этой странной войны мирные жители передвигались только в светлое время суток, тогда как все, что двигалось и перемещалось в темноте, подвергалось захвату или уничтожению. Без лишних слов было понятно, что это "наша бурбухайка". Как стая волков, почуяв свою добычу, бросается в погоню за ней, так и мы увеличили темп движения до "легкой" трусцы. Уже был виден свет фар бурбухайки и четко слышно, как надрывается ее двигатель под непомерным грузом, но... мы не успевали. Сигнал рукой - и мы снова неподвижные тени, пытающиеся отдышаться после прошедшей скачки. Грустными взглядами мы провожаем удаляющуюся цель. Можно было бы ударить из пулемета вдогонку, но успеха подобная выходка не принесла бы, только неприятности. По самым грубым прикидкам мы не успели минут на пять, а духам это опоздание спасло жизни. Не беда - у нас еще есть в резерве почти трое суток, а этот путь, как важная кровеносная артерия, пустым не бывает.

Аккуратно перешли грунтовую дорогу - след в след. Замыкающий затер следы тут же сорванным кустом верблюжьей колючки. Бесшумно заняли позиции согласно ранее назначенного расчета, рассредоточившись в ложбине: группа захвата с ПБС непосредственно вдоль дороги; посты наблюдения (они же боковые и тыловое охранение) на сопки по обе стороны ложбины...

Потянулись долгие, утомительные минуты ожидания...

Чуть сдвинув наушники, переваливаюсь на спину... Ночное афганское небо... Нигде до и никогда после я не видел такого количества звезд. Они поражали своим свечением и бесконечным множеством... В голове кружил хоровод - поток воспоминаний. Школьные годы прошли среди гор. Те горы были родными, а эти? Где вы, мои беспечное детство и беззаботная юность?

Ночь подходит к концу... Все тихо... Пора сваливать на дневку... Быстро наводим за собой идеальный порядок, заметая места лежек верблюжьей колючкой... Выстроившись боевым порядком, скорым шагом уходим на 3-4 километра в сопки... Скоро рассвет... Спешно "зарываемся" в песок сухого русла, натягивая на себя масксети... С первыми отблесками рассвета прекращается всякое движение... Все моментально отрубаются. Только в охранении будут спать поочередно, ибо от них теперь зависят жизни уставших и "расслабившихся" товарищей...

Во сне ухо улавливает тихие посторонние шумы: это проснувшиеся бойцы заерзали под масксетями. Полдень... Припекает... Снизу прохлада песка, а сверху - беспощадное солнце... Кто-то кряхтит, углубляя свою изрядно потеплевшую "постель"; кто-то хрустит "самыми мягкими в мире галетами"; кто-то наслаждается сухпаевскими колбасным или печеночным фаршем, сгущенкой или же миниатюрными шоколадками - жируем на "пятом" эталоне сухпайка!

Макс и Композитор, проанализировав прошедшую ночь, пришли к выводу, что духи изучив тактику наших облетных и засадных групп, внесли некоторые изменения в движение машин с оружием на этом участке дороги: барбухайки начинают движение сразу же после того, как вертушки с последней облетной группой покидают этот район, а возможная засадная группа еще не успела добраться пешим ходом к месту засады. Получается, что машины с оружием здесь движутся не ночью, как предписывают "правила" этой войны, а сразу же после того, как облетная группа скрывается из виду, т.е. на закате и в сумерках, а не в темноте. Поэтому-то всю ночь дорога была пуста. Решили без согласования с вышестоящими штабами импровизировать: как только облетная группа покинет этот район, скорым порядком, не дожидаясь темноты, выдвигаемся к дороге. Подобное мероприятие попахивает авантюризмом и повышенным риском, но... Кто не рискует, тот... ну, вообще, это не про нас...

Вечереет... Отчетливо слышно, как вертолеты шумом своих винтов рассекают воздух, проносясь где-то рядом. Слушаю радиообмен вертушек с досмотровой группой, осматривающих какую-то никому не нужную бурбухайку с мирняком (сейчас все, и вертолетчики и облетная группа, работают на нас, убеждая духов в том, что все по плану, что все как всегда)... Гул вертушек затихает... Вечностью тянутся тридцать минут...

Условный сигнал Макса четкой границей разделил "дневной балдеж" и начало "настоящей работы". Группа быстро собирается, заравнивая за собой "песочные постели".

Крот что-то минирует, устанавливая на прощание хитрый сюрприз (никогда больше ни одна группа не ляжет здесь на дневку, а любопытным - смертельный сюрприз). В темпе "бешеной лошади" выдвигаемся к дороге... Темнеет... Почти доскакав до дороги, слышим, как тарахтит "наша" бурбухайка, уползая от заслуженного наказания. Макс успокаивает: "Еще не ночь, еще повеселимся!"... Прибавляем ходу... Стали различимы звуки еще одной бурбухайки, ползущей в нашу сторону... Успели!

Все разлетаемся по позициям, конкретно обговоренными ранее. Группа захвата с Максом, Композитором и Кротом вдоль дороги. Пулеметчик, я с радистом и один "курок" - вползаем на вершину господствующей сопки, прилегающей к дороге... Вот она - красавица! Ползет, переваливаясь на неровностях дороги, гремя при этом множеством кузовных украшений и побрякушек. Пока "нашу красавицу" видим только мы (остальные ее только слышат)... Крытая бурбухайка равняется с нами... вжимаемся в еще теплую землю... что-то знакомое в ее очертаниях... так это же наш старенький ЗиС. Как угораздило тебя попасть сюда, дурашка? В кабине трое... больше никого не видно... А может мирняк? От нас до машины метров 50... Поздно пить боржоми... По кабине посыпался горох пуль. Работают пэбээсники (только слышно, как в сплошной тишине щелкают затворы их автоматов). Бурбухайка проехав несколько метров, пыхнула паром пробитого радиатора и остановилась. Судьба троих в кабине была скоротечно решена, - они уже, наверное, сошлись в долгом приветствии со своими предками на небесах... Секундная пауза... Наши не спешат досматривать машину, так как жизнь полна сюрпризов... И понеслось, как в лучшем голливудском боевике... Из кузова начали выпрыгивать духи - человек пять - и прятаться за левым бортом машины... Два ствола из кузова кастрировали тишину... и как-то быстро замолчали, получив изрядную порцию свинца пэбээсников... Не удастся сегодня взять машину в трофей... Прости старушка... Свой предсмертный выдох трудяга ЗиС сделал пробитыми колесами... У нас четверых пальцы лежат на спусковых крючках, но мы не стреляем, работают только пэбээсники, а наша основная задача пасти фишку за дорогой, чтобы не прошляпить духовское подкрепление со стороны Миста (авось еще не узнали про случившееся "недоразумение")... Двое духов пытались убежать, но... не пробежав и нескольких метров, как-то театрально раскинув при падении руки, упали в нелепых позах. Один душара залег за задним колесом и поливал тишину длинными автоматными очередями... Наши снизу его достать не могли... Пулеметчик кидает попеременный взгляд то на духа, то на меня... А, чё там, все равно уже нашумели, давай братан... Короткая пулеметная очередь - и лежащий за колесом как-то тупо уткнулся в свой автомат (еще одна душа воина ислама понеслась догонять приятелей). Жизнь остальных была лишь секундами длиннее... И тут произошло то, чего ни Макс, ни Композитор, ни Бог войны Марс не могли предвидеть: один из последних духов подорвал гранатой себя и... топливный бак. Машина начала полыхать... Сначала - брезент кузова, а потом начали рваться в кузове боеприпасы... Такого красивого, насыщенного цветами, но опасного фейерверка я еще не видел. Светлым заревом осветила полыхающая машина все вокруг... Над головой начали посвистывать осколки разлетающихся боеприпасов... Пролетающим осколком срубает куликовку на радиостанции... Запасной антенны нет... Воткнули шомпол (проверенный способ: до ППД не достанет, но в группе и с вертушками сработает, хоть и аккумуляторы сажает здорово)...

Поняв, что тихо отработать не получилось, и что через десяток минут здесь духов будет больше, чем мух в джелалабадском туалете, Макс командует отход... Проверив, не забыли ли чего на "месте происшествия", в диком темпе боевым порядком срываемся в сопки... Если бы на наш бег со стороны смотрел какой-нибудь ахалтекинец или даже владимирский тяжеловоз, то у них непременно навернулись бы слезы при виде этой "бешеной скачки двуногих навьюченных". Проскакав таким образом километра два, мы услышали хаотическую стрельбу и истошные крики со стороны пожарища (быстро же духи добрались к горящей бурбухайке)... Занимаем круговую оборону... Дальше двигаться нет ни смысла (движущиеся силуэты всегда легче заметить, чем неподвижные), ни сил (это только в кино Рембо с вертолетом за плечами может носиться сутками по Гималаям)... Коротко закодированными фразами докладываю по радиостанции обстановку в отряд... Ждем... Стрельба и жуткие крики то усиливаются, то ослабевают... Духи нас усиленно ищут (и визуально и в эфире), и если они нас найдут, то... лучше об этом не думать... Но темной ночью в безбрежном море мелкосопочника не так уж легко найти два десятка неподвижно лежащих бойцов, тем более, если сегодня Фортуна на нашей стороне... Еще долго мы наблюдали отблески пожарища на безлунном звездном небе...

Всю ночь никто не сомкнул глаз (сиднокарб в полном объеме заменили неистовые крики и бешеная пальба духов, и, конечно же, возможность предстоящего жаркого боя)... С первыми проблесками начинающегося дня, все стихло... Эту партию мы выиграли!

С первыми лучами солнца прилетели вертушки, чтобы забрать нас... Потом одна из восьмерок приземлилась на месте "ночного недоразумения", чтобы собрать образцы разлетевшихся боеприпасов и мин, и сфотографировать наш бедный развороченный ЗиС, так грустно закончивший свой долгий трудолюбивый век... В машине и возле нее так и остались лежать пять обгоревших трупов...

Разживин Александр Евгеньевич

История рассудит

После терактов, совершенных в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года, одно из государств Центральной Азии - Афганистан - опять приковало к себе внимание мировой общественности. Проведенная, но так и не завершенная на его территории антитеррористическая операция с участием стран - союзников США, вновь напомнила многим нашим согражданам о еще незабытом прошлом. 15 февраля ветераны войны в Афганистане, многие из которых проживают в Санкт-Петербурге и Ленинградской области, отметят 15-ю годовщину со дня вывода наших войск из этой страны. Теперь они по-разному оценивают события, но о делах минувших дней не забывают. Об одном из участников тех событий - Викторе Андреевиче Статкевиче, ныне проживающем в поселке Черная речка Всеволожского района Ленинградской области, сегодняшний рассказ.

В начале 80-х годов на окружное соединение связи ЛенВО (находящееся в районе Сертолово) была возложена задача - готовить специалистов для службы на узлах связи в странах, где действовали наши советники: в Эфиопии, Афганистане... Для службы в этих странах отбирались самые дисциплинированные, исполнительные, грамотные военнослужащие. А в апреле 1985 года начальнику штаба соединения подполковнику Виктору Андреевичу Статкевичу самому было предписано срочно направиться в Афганистан на должность начальника узла связи главного военного советника. Несмотря на солидный уже возраст (48 лет) и не очень хорошее состояние здоровья, он счел своим долгом отправиться туда, куда по долгу службы посылал других. За неделю были подготовлены документы и пройдена медкомиссия, а еще через две недели он был уже в Кабуле.

Полковник Вячеслав Игнатенок, которого предстояло сменить, оказался старым знакомым. Он позаботился о своем сменщике. В кабульском аэропорту его встретили на машине, доставили в отведенную 3-х комнатную квартиру.

Статкевич лишь понаслышке знал о положении в Афганистане, и поэтому вначале чувствовал себя довольно скованно. В доме, где его разместили, кроме советских военных советников и офицеров узла связи также проживал руководящий состав афганской армии. Правда, жили в разных подъездах. В отличие от наших, их подъезды охранялись. Таких домов было три или четыре, и стояли все они в ряд. В одном из домов, правда, уже позднее, жили Наджибулла, Министр обороны и другие руководители Афганистана.

Как вспоминает Виктор Андреевич, вначале его поразил контраст в уровне жизни разных слоев населения. Трудно было смотреть спокойно на то, как дети бедняков обгладывают арбузные корки на помойке, и на то, как трудно живут многие афганцы, притом, что эти люди - великие труженики. Они бережно использовали воду и землю, получая несколько урожаев овощей в год. От дома до части было всего метров 300-400, и вся эта территория была занята частным помидорным полем. Причем помидоры росли такие, что и в Астрахани, наверно, могли бы позавидовать. Поражала ирригация. Поля орошались через маленькие канавки. Был сделан небольшой уклон, по которому текла вода. Ее давали 1-2 раза в неделю, в течение 12-14 часов, вода заполняла все ложбинки и канавки. Потом ее перекрывали почти на неделю...

В Афганистан Статкевич приехал без документов и без формы. Форму советники носили не такую как в войсках. Она была другого покроя и без знаков различия, на каждого шилась индивидуально в местном ателье. Материал, в основном цвета беж, выбирали себе сами - покупали в дукане (лавке).

Солдаты приезжали в гражданских костюмах, здесь переодевались в обычную афганку песочного цвета. На основных видах довольствия часть стояла в 40-й армии. Продукты для тех, кто оставался в Кабуле, получали там же, а уезжающие на точки покупали их себе сами. Подчиненные Виктора Андреевича были разбросаны по 28 точкам, находящимся в горах и в пустыне по всему периметру Афганистана - на границе с Пакистаном, Ираном и нашими бывшими Среднеазиатскими республиками. Располагались они в основном там, где находились афганские гарнизоны и, следовательно, наши советники. В Кабуле находились 3 узла общей численностью чуть менее 200 человек, в числе которых - несколько десятков офицеров и прапорщиков. Личный состав узла обеспечивал космическую и радиосвязь советникам Министерства обороны Афганистана с Москвой. Аппаратные на точках обеспечивали радиосвязь наших советников в афганских частях с Кабулом - аппаратом главного военного советника в Афганистане. Экипаж аппаратной состоял, как правило, из офицера, прапорщика и восьми солдат, которые жили и питались самостоятельно. Примерно раз в месяц они приезжали в Кабул закупать продукты, получить оружие и боеприпасы, документы, оборудование, ремонтные средства, радиостанции, которые в самолет АН-12 загоняли, предварительно разобрав. На точках технику собирали и закапывали наполовину в землю. Маскировали сетями, строили заборы-дувалы. В каждой такой радиостанции был заложен запас взрывчатки на случай крайней опасности - для уничтожения секретного оборудования и документов, которые ни при каких обстоятельствах не должны были попасть в руки врага. В карауле никто не спал. Ведь если кто-то заметит часового спящим, ему мало не покажется, жить все хотят. В Афганистане случаи, когда душманы вырезали целые подразделения, были не единичными. Поэтому с оружием не расставались никогда. Патрон зачастую находился в патроннике. Неизбежно случалось и так, что иногда солдаты теряли бдительность и оружие стреляло по своим. На одной из точек после возвращения из караула солдат положил автомат на кровать и, забывшись, оперся на него. Очередью был ранен спящий рядом сослуживец. И это далеко не единичный случай непреднамеренной стрельбы по своим.

И, тем не менее, люди рвались на точки. Ведь в Кабуле жили по обычному распорядку. На точках вдали от начальства все было проще. Атмосфера была дружеская. Секрет был еще и в том, что на точках питались самостоятельно, все покупали на чеки, а их можно было сэкономить и купить что-то существенное к увольнению. А купить там было что. По тем временам, когда полки наших магазинов совсем не ломились от хороших товаров, в афганских дуканах была японская радио-, видеоаппаратура, любые французские и индийские ювелирные украшения, одежда, продукты и многое другое. Опасность же была и на точках и в Кабуле, который находился под контролем НДПА. В Кабуле после 16.00 из расположения части до узла связи Дар-уль-Аман, где находилось Министерство обороны Афганистана, смена выезжала только в сопровождении БТРа. Чтобы не подвергать людей ненужной опасности, смену старались осуществлять раз в сутки, желательно в первой половине дня. Вечером выезжали только в случае крайней необходимости.

Как-то Виктор Андреевич возвращался на узел из так называемого Теплого Стана (наши военнослужащие давали для удобства свои родные неофициальные названия некоторым афганским местностям), где доставал материалы для узла. Немного задержались и выехали с водителем после 15 часов. Водитель вел уазик на предельно возможной скорости вдоль виноградников в тот момент, когда открыл огонь снайпер. Одна из пуль пробила перегородку кабины и прошла между Статкевичем и его водителем. Спасла скорость - снайпер не смог сделать точные расчеты и промахнулся.

- В квартире в Кабуле у меня на окне лежала коробочка с реликвиями - пулями и осколками, залетевшими в окна квартиры за 2 года и 5 месяцев нашего с женой пребывания в Афганистане. Там коробка с сувенирами и осталась, когда мы уехали на родину. А ведь нас обстреливали еще меньше чем других, - вспоминает Виктор Андреевич. - С одной стороны, этот район особенно тщательно охранялся, а с другой стороны - он был наиболее привлекательным для нападения и обстрелов, ведь здесь жило руководство страны и советники.

Для многих наших военнослужащих столица Афганистана - Кабул запомнился многоликим и контрастным. В нем уживались дворцы и мазанки. На его улицах не валялись даже щепки и бумага. Все это собиралось и тут же продавалось на вес на дрова по цене 5-6 афганей за килограмм. Рядом с самым современным автомобилем можно было увидеть осла или допотопный грузовик с 2-3 метровыми бортами, разрисованными всевозможными рисунками. В его кузове битком могли стоять люди. Люди ездили, сидя на крыльях, капотах и в багажниках легковых автомобилей и при этом еще удерживали велосипеды. В автобусах мужчины и женщины входили обязательно в разные двери. Верблюды шли по центру проезжей части. Правила движения не соблюдались. Правило было одно - чем больше машина, тем больше у нее было прав, тем она важнее и, значит, может идти по середине улицы, не взирая ни на кого. Маленькие авто ютились на обочинах дорог, а танки и БТРы, не имевшие конкуренции, перли по середине, невзирая на встречное движение. Люди сами чуть не лезли под колеса. Переходы возникали стихийно, кто где хотел, тот там и шел. Регулировка условная. Чтобы навести порядок, пригласили немцев-гэдээровцев, но те через месяц уехали домой, решив, что бесполезно что-то менять. Все-таки по местному календарю 14-й век на дворе. Самым неприятным было, если наш военный водитель собьет в этой круговерти кого-то из афганцев. Сразу сбегалась толпа, требуя расправы над тем, кто управлял машиной, хотя он далеко не всегда был виноват. Порой афганские полицейские вырывали из лап толпы наших водителей. За сбитых приходилось платить выкуп. За мужчину, мальчика и осла цена была 10-12 тыс. афгани, а за женщину - 7-8 тыс. афгани. Но и медленно ездить было тоже нельзя, особенно вечером.

Виктор Андреевич улыбается, вспоминая афганцев в советских черных лакированных галошах с красной байковой подкладкой, особенно зимой, с озябшими и тоже красными, как у гуся лапы, ногами в этих галошах, на босу ногу. Эта обувь была чрезвычайно популярна в Кабуле, особенно в распутицу. С галошами по-своему гармонировала национальная одежда, состоявшая из свободной рубахи, широких штанов и безрукавки, поверх которой нередко носился халат или накидка. На голове - тюбетейка или чалма, обычно белая, сделанная из 5-7 метров материи. В зеленых чалмах расхаживали те, кто совершил хадж в священную Мекку. К их имени прибавлялось уважительное Хаджи, т.е. совершивший хадж. Женщины носили длинные цветные рубахи, широкие штаны, халаты. Местные девочки-школьницы носили длинные черные платья с длинными рукавами и гольфы того же цвета. Под ногами крутилась ребятня с копной волос на голове, похожей на сваленный войлок, не знавшей расчески с самого рождения. Комично выглядело шествие по улице почтенного афганца. За ним гуськом семенили три его жены. Поравнявшись с дуканом, афганец многозначительно оглядывался через плечо на своих жен и заходил в лавку посудачить с хозяином. Женщины с опущенными чадрами присаживались на корточки возле дверей и молча ждали своего сахиба, чтобы опять продолжить путь между многочисленных магазинов, дуканов, мастерских ремесленников, ваявших прямо на улице свои изделия и тут же их продававших. На тротуарах на ковриках, не обращая внимания на прохожих, молились правоверные мусульмане, которые должны совершать этот обряд по пять раз в день. Летом в жару река Кабул мелела, глинисто-желтой воды оставалось не выше колена. В этой воде утоляли жажду ишаки, отправляя свои надобности тут же. Здесь стирали белье и приседали в воду женщины. В этой же воде полоскались фрукты и овощи. Афганцы выдерживали все это, умудряясь обходиться без всяких кишечно-желудочных расстройств и инфекций.

Узел связи размещался на бывшей даче одного из родственников короля Дауда. На территории был бассейн размером тридцать на пятнадцать метров и 3,5 метра в глубину. Буквой П стояли коттеджи, в которых располагались штаб, классы и другие службы. Помещения были неплохими, и их всячески старались сохранять. Доставали краску, американские насосы для скважин и прочее оборудование и материалы. Однако, как вспоминает Виктор Андреевич, с первого дня не давало покоя то, что условия жизни людей здесь, мягко говоря, не соответствовали элементарным нормам. В части не было нормальной столовой. Два котла стояли в солдатской казарме. Мало того, что из-за этого было невозможно нормально разместить личный состав - не было возможности и всех, как положено, накормить. Одновременно можно было приготовить лишь два блюда. Многие перебивались сгущенкой и консервами. Учебных классов было мало, заниматься - негде. Даже кроватей на всех не хватало. Лишь когда личный состав находился на дежурстве, оставшиеся люди едва умещались в казарме. С дисциплиной тоже имелись проблемы. Хотя люди в основном были неплохие, но попадались и такие, кого командиры попросту сплавляли из Союза за разные нарушения. Среди солдат встречались склонные к алкоголю и наркотикам, хотя это зло тогда еще не было так распространено, как сейчас. В тех условиях мы несли потери там, где их не должно было быть, именно из-за недисциплинированности.

- С первым таким фактом я столкнулся почти сразу, когда только приступил к приему должности - рассказывает Виктор Андреевич. - Три солдата решили перед увольнением развлечься, сходить в близлежащий ресторан. Выпили, посидели, а рассчитываться не стали - пригрозили хозяину гранатой. Потом пошли в казарму кратчайшим путем - мимо дома афганского руководства. На предупредительные окрики часового не отреагировали, думали, что стрелять не посмеют. Но афганский часовой дал очередь и ранил одного из них. Вызванному по тревоге командованию части с трудом удалось замять конфликт.

Были и другие проблемы. Например, некоторые афганцы всячески пытались приобщить наших солдат к наркотикам. Давали попробовать анашу. Сначала бесплатно, потом, когда люди втягивались, за деньги. В качестве оплаты брали боеприпасы, одежду, книги, алюминиевую посуду и т.д. Причем, больше всего анашовой атаке наши военнослужащие подвергались в районе Дар-уль-Амана, недалеко от МО Афганистана.

Будучи человеком неравнодушным, Виктор Андреевич начал наводить порядок в части. Доложил о положении дел и об условиях жизни личного состава главному советнику в Афганистане генералу армии Салманову. Тот очень удивился, что узел связи главного советника находится в таких условиях, и дал полгода времени на устранение недостатков, в том числе и на строительство новой столовой, классов и т.д. Пообещал дать рабочую силу в лице сарбозов - молодых солдат-афганцев - и немного строительных материалов, в основном цемент и кирпич. Все остальное было предложено добывать самому - проявить смекалку. Конечно, сделать это в чужой, да еще и враждебной, нищей стране было не просто. Но ровно через шесть месяцев, к новому году, Статкевич докладывал генералу армии Салманову о том, что его приказ выполнен. Построили хорошую столовую. Поставили, наконец, три котла для приготовления пищи. Под столовой разместили продовольственные склады. Для подключения котлов была необходима подстанция. Для того чтобы ее построить, пришлось объездить все инстанции, вплоть до Министерства энергетики Афганистана. Однако добились и этого, построили подстанцию и запитали ее от находящейся рядом швейной фабрики - протянули кабель, добытый тоже по случаю.

- Сейчас даже вспомнить страшно, сколько нервов и пота пришлось потратить, - говорит Виктор Андреевич, - на освободившееся в казарме место поставили койки. Это позволило всех обеспечить собственными спальными местами. Предметом особой гордости явился скотный двор, созданный примерно через год моего пребывания в Афганистане. Прапорщик Петр Назаров, возвращаясь из подмосковного отпуска, привез оплодотворенные куриные яйца. Соорудил инкубатор, и вывелись цыплята, что положило начало создания скотного двора. После цыплят, таким же образом вывели утят. Из 40-й армии привезли свинку. Когда она подросла, свезли ее в гости, опять же в 40-ю армию. Появились 9 поросят. Затем развели кроликов. Рацион питания личного состава значительно улучшился. Для уток вырыли пруд. Посадили ячмень и клевер для кроликов и других наших питомцев. На наше хозяйство не раз приезжало смотреть высокое московское начальство. Труднее всего было со свиньями. Вокруг афганцы - их высокое начальство. А для мусульман свинья нечистое животное. Приходилось хрюшек прятать так, чтобы их было не видно и не слышно, дабы не оскорблять религиозных чувств собратьев по оружию. Кстати, в этих же целях, во время религиозного священного праздника Рамадан (когда афганцы свято соблюдают обычаи - с восхода солнца и до заката ничего не ели, не пили и не курили - ничего не брали в рот), чтобы не провоцировать местных, мы инструктировали подчиненных, чтобы они тоже воздерживались совершать это в открытую. В этот месяц все были напряжены.

Зато праздник разговения отмечался ими щедро и весело. Афганцы по своей натуре очень общительны и гостеприимны. Для них делом чести является достойное угощение гостя самой лучшей пищей, которая только есть в доме. Гость может очень сильно обидеть хозяина, отказавшись отведать угощения или не похвалив его. В то же самое время поражала и жестокость этого народа, особо то, что все, в том числе и дети, как завороженные смотрели на процесс заклания овцы, барана или другой скотины. Когда скотине перерезали горло и выпускали кровь у детей, находящихся словно в каком-то трансе, аж челюсти отвисали. Было неприятно наблюдать за процессом воспитания животной жестокости у людей. Эту жестокость они потом переносили и на своих врагов.

Безопасно не было даже в Кабуле и его ближайшей округе. Про остальную территорию, особенно горные районы и говорить не приходилось.

- Примерно в 15 километрах от столицы при 14-й мсд афганской армии располагалась одна из наших точек - говорит Виктор Андреевич. - Как-то на стрельбище дивизии по прибытии из Союза молодого пополнения мы решили провести учебную стрельбу из только что врученного оружия. Сразу же заметили, что на каждый наш выстрел со склонов гор раздается в ответ очередь. Мы стреляем по мишеням, а душманы по нам. Пришлось сворачиваться и уводить людей. Молодым солдатам был дан показательный урок. Больше говорить на эту тему ничего не требовалось. И это в Кабуле и вблизи от него...

Хорошо запомнилась одна из первых инспекционных поездок по отдаленным точкам. Это был Старый Шинданд. До Шинданда долетели без проблем. Аэродром надежно охранялся. Точка расположена здесь же - в домике на краю аэродрома. Посмотрел, познакомился с людьми - все нормально. Сказал, что хочу посмотреть на точку в Старом Шинданде на границе с Ираном. Спросили, зачем это мне нужно. Туда начальство никогда не ездит. Объяснили, что нужно проехать по пустыне километров сорок, а это совсем не безопасно. Тем не менее, я принял решение ехать, именно потому, что там начальство не бывает. Два выделенных солдата обложили кузов мешками с песком, взяли гранаты, автоматы с дополнительными магазинами. Сижу в кабине с автоматом на коленях и гранатами в портфеле. Водитель гонит машину на полной скорости. Автомат сжимаю руками, вглядываясь в дорогу. В случайных встречных виделись бандиты. Каждую минуту ждали нападения. Особо когда изредка появлялись верблюды и одиночные всадники. Через час прибыли на точку. От напряжения руки и ноги онемели.

Гарнизон точки был удивлен, увидев у себя нового начальника узла. Познакомился с людьми. Точка находилась прямо в поселке. Лишь дувал отделял ее от улицы. Наши парни жили дружно с местным населением. Уважали традиции и не обижали. Продукты покупали здесь же, на местном базаре. По другому просто не выжить. Понравилась, что все было сделано с умом, по-хозяйски. Через час выехали обратно, несмотря на все уговоры. В окрестностях действовала банда, и в это время вообще никто и ни за что никуда не ездил... К счастью эта авантюрная поездка окончилась успешно. По приезду я понял, что был не прав. Не нужно без крайней нужды подвергать смертельной опасности жизнь вверенных тебе людей. А бойцы молодцы - ни один мускул на лице не дрогнул за все время пути. Вообще-то для наших солдат было характерно мужество и великое терпенье к боли и лишениям.

Подполковнику Статкевичу много приходилось ездить и по дальним точкам, знакомиться с людьми, с условиями их быта, проверять организацию службы на местах. Обычно летали на афганских самолетах и вертолетах. Несение боевого дежурства на наших точках было очень тяжелым. Помню, на одной из них встречает меня дежурный по аппаратной в одних трусах и тапках. Температура +50 градусов. Пол постоянно смачивается водой, в форме сидеть просто невозможно. Ни о каких кондиционерах не могло быть и речи. Особенно трудно было в Фарахе и Заранже, да и в других местах тоже не легче. В Фарахе был колодец с питьевой водой. Из него с 12-ти метровой глубины доставали холодную воду. Ночью спали под мокрыми простынями, пока из них испарялась вода, а смачивать их приходилось через каждый час. В таких условиях солдаты существовали в течение года. Сами себе готовили - покупали овощи, фрукты и другие продукты. Там же проводились занятия по специальной и политической подготовке - все что положено. Люди, как могли, устраивали себе быт, даже бани строили из подсобных материалов. Почти на всех точках были построены бани - сооружения из самодельных кирпичей и обмазанных глиной веток и палок. Зато эвкалиптовые веники совершали маленькое чудо, напоминая дом. По приезду на точку, первым делом предлагалось посетить баню. Кое-где умудрялись выкапывать бассейны. В Хосте бассейн был примерно 2 на 3 метра с глинистой желтой водой сантиметров 30-40 в глубину. И то было здорово - когда, выскочив из баньки, плюхались в эту воду. В Джелалабаде бассейн был вообще приличный, там с водой было проще. Рядом с бассейном бдит караульный в окопе, его очередь купаться наступит после смены караула.

На посты периодически совершались нападения, их обстреливали. Как-то, во время нападения на одну из таких точек недалеко от Герата (примерно в 650 км от Кабула), около часа ночи на меня выходит радист, находящийся на боевом дежурстве. (Хорошо, что была связь). Докладывает: - Товарищ подполковник, вокруг стреляют, все на отражении нападения. Я один, что мне делать с аппаратной? Взрывать? Солдат был молодой, неопытный. Все отражали нападение, а он остался один. Вот и растерялся. Я его, как мог, успокаивал. Говорю: - Если ты сейчас ее подорвешь, то у тебя не будет никакой связи, ты не сможешь ничего сообщить. Лучше закройся изнутри, и если услышишь чужую речь и поймешь, что наши погибли, то только тогда уничтожай аппаратуру и сжигай документы. Нападение было отражено, и аппаратная уцелела. На одной из наших горных точек, где начальником аппаратной был сертоловчанин прапорщик Павел Космынин, душманы не давали поднять антенну - тут же открывали по ней огонь. Приходилось антенну держать параллельно земле, чтобы ее не было видно из-за дувала. Личный состав аппаратной в это время отсиживался в окопе, вырытом под БТРом. Иногда сидеть в нем приходилось целый день - с утра и до вечера. Связь в таких условиях не могла быть особенно качественной, но другого выхода не было. Лишь ночью, когда прекращался обстрел, личный состав занимал свои штатные места, поднимали мачту для связи, а когда рассветало - ее опять опускали к земле.

Очень хорошо запомнился первый визит на точку в Хост (Юго-Восток Афганистана), у самой границы с Пакистаном. Самолет едва успел приземлиться, как нас спешно высадили, и он тут же улетел. Как выяснилось, если самолет задерживался на взлетно-посадочной полосе хоть на самое короткое время, то с гор моментально начинался обстрел эрэсами (реактивными снарядами) и из минометов. Сама точка находилась в 2-3 километрах от аэродрома в живописном месте в абрикосовом саду на склоне горы. Прибыв на место, я сразу же распорядился собрать личный состав для знакомства и беседы. Но и у духов разведка поставлена была не плохо. Прибытие начальства они отследили, и как только мы собрались в одном из помещений, они начали обстрел. Один из снарядов попал в построенную солдатами баню. Она загорелась, и мы все бросились ее тушить. Потушив, мы вернулись в помещение и увидели, что оно насквозь прошито реактивным снарядом. Как раз через то место, где мы сидели, он и пролетел, пробив насквозь обе стены, разорвавшись на вылете. Было неприятно. Мы понимали, что нас спасло какое-то чудо. Потом наша артиллерия долго вела огонь по предполагаемым местам нахождения душманов. Во время поездок под обстрелы попадали довольно часто. И на аэродромах, и в воздухе. Теперь без улыбки нельзя вспомнить, как в вертолетах садились на рюкзаки и на сковородки, которые брали именно для этих целей с собой в полеты.

Нередко душманы готовы были жертвовать детьми своей страны, которые подбирали мины-ловушки в виде зажигалок, авторучек, музыкальных открыток, подброшенных для наших солдат вблизи частей. Случались подрывы, хотя инструктировались все постоянно. Один раз именно во время такого инструктажа прибежал солдат, держа перед собой окровавленную руку с висящими на коже оторванными пальцами, и повторял - Ой, мама... После такого наглядного инструктажа подобных случаев больше не было.

Однако были эксцессы и посерьезнее. В свое время, в 1987 году некоторые СМИ передали скупую информацию о том, что наш самолет с людьми и аппаратурой на борту по ошибке сел на иранской территории. Самолет был захвачен властями Ирана, но в результате переговоров люди через некоторое время были переданы нашей стороне и отправлены на родину. Именно в этом злополучном самолете находились подчиненные подполковника Статкевича с секретной аппаратурой на борту. Теперь об этом уже можно говорить открыто. Произошло это следующим образом. С самолетом Ан-26 наших ВВС, выполнявшим рейс в Заранж (находится на крайнем юго-западе Афганистана в 5 км от иранской границы), был отправлен груз - комплект новой аппаратуры. Груз сопровождал зампотех узла связи майор Алексей Дудин в сопровождении прапорщика и двух солдат. Они должны были сопроводить и передать на точку, находящуюся в полукилометре от взлетно-посадочной полосы, аппаратуру и вернуться в Кабул. Однако из-за ошибки штурмана самолет сел не в Заранже, а на территории Ирана в Замане, в 10 километрах от границы. Летчики даже не обратили внимания на то, что садятся на бетонную полосу (в Заранже она была глиняной). Удивление вызвал лишь тот факт, что никто не пришел встречать груз. С этой претензией несколько человек направились к будке в конце аэродрома. Были все с оружием, но без знаков различия. Работник аэродрома, находившийся в будке, онемел от неожиданности при виде наших. Лишь увидев на стене портрет Хомейни, стали понимать, что это чужая территория. Тут вспомнился и инструктаж о том, какая местность и ВПП в Заранже. Вышли из будки и быстро пошли к самолету (бежать не решились, чтобы не привлекать излишнего внимания). Забрались в самолет, стали выруливать на полосу для взлета. Но в это время полоса была перекрыта машинами. Самолет был окружен. Поняли, что попались. Самое печальное заключалось в том, что о случившемся невозможно было сообщить своим. В самолете не работала радиостанция. Через некоторое время подошли иранцы и стали вести переговоры, предлагать покинуть самолет. Как потом рассказал майор Дудин, наши отказались выходить, сказали, что приземлились здесь по ошибке, попросили разрешить взлет, затем стали требовать нашего консула. Иранцы ответили, что с этим проблем нет, консул у телефона, а телефон в будке. Но это, конечно, был трюк для простаков, стоило лишь открыть дверь, как самолет захватили бы, а на борту находилась секретная аппаратура. Иранские переговорщики сказали - хорошо, и ушли. Через несколько часов вблизи приземлился реактивный самолет. Думали, что это прилетел консул или представитель посольства. Но это, как позже выяснилось, прибыл иранский спецназ - группа захвата. Хоть была уже глубокая ночь, никто не спал. Приготовили аппаратуру и документацию к уничтожению, замотали изнутри все двери. Приготовились на всякий случай к обороне самолета. Но группа захвата незаметно подобралась к самолету. Началась стрельба. Вдоль бортов и иллюминаторов полетели очереди трассирующих пуль, создавая эффект запугивания. Спецназовцам удалось забросить в самолет несколько дымовых шашек и гранат со слезоточивым газом. Дышать стало невозможно, загорелись парашюты. Деваться было некуда. Задыхаясь от газов, все под руководством Дудина стали разбивать аппаратуру молотками, обливать ее и документацию спиртом и поджигать. По словам связистов, первыми не выдержали летчики, открыли дверцы. В самолет тут же влетели спецназовцы в защитных масках, обезоружили, скрутили и выволокли всех из самолета. Штурман, по вине которого произошла ошибка, застрелился в кабине. Всем завязали глаза и уложили лицом на бетонку. Между лопаток уперлись стволами автоматы. Операция была проведена молниеносно. Иранцы сразу же стали тушить самолет, но все важное к этому времени уже сгорело - самолет внутри успел выгореть дотла. Всех оказавшихся в плену летчиков и связистов вначале посадили вместе в круглой бетонной башне без окон и дверей, затем разделили. Сутки не кормили, затем стали давать какую-то баланду и по одному выводить на допрос. В соответствии с инструкцией, полученной от командира части накануне вылета, каждый четко назвал свою фамилию, имя, отчество, что в последующем им и помогло. Все заявили, что сопровождали какой-то груз, а какой груз - никто не знает.

В это время в Афганистане искали пропавший самолет. Обзвонили все аэродромы, все инстанции. Узнавали, нет ли сбитых самолетов. Но все тщетно. Поиски результатов не принесли. Доложили в Москву. Москва ответила, что можете самолет не искать. Он в Иране и есть сведения, что личный состав выполнил все, что должен был выполнить в экстренной ситуации. Путем переговоров на правительственном уровне удалось договориться о возвращении людей на родину. Фамилии, заявленные на переговорах нашей стороной, полностью совпали с теми, которыми назвались наши военнослужащие на допросе. Из Тегерана их отправили в Ташкент, затем, через некоторое время, опять в Кабул. Дослуживать. Надо сказать, что все военнослужащие получили в плену серьезные психологические травмы и нуждались в длительной реабилитации. Но в то время об этом никто не думал. По иронии судьбы, в тот самый день, когда самолет приземлился в Иране, в Москве был подписан приказ о присвоении майору Дудину очередного воинского звания. Сразу же после этого случая из Москвы прилетела специальная комиссия для проверки нашего узла. Недостатки искали долго и упорно, но крамолы не нашли. Все инструктажи проводились, росписи были поставлены и т.д. Да и в самой ситуации были виновны не подчиненные Статкевича. Они-то точно выполнили инструкции. Поэтому было сказано, что в целом все нормально, и начальнику узла всего лишь было объявлено служебное несоответствие, на всякий случай.

Виктор Андреевич помнит, как при первой встрече генерал армии Салманов сказал: - Если Вы думаете, что мы здесь нужны, что нас ждут, что мы выполняем интернациональный долг, то это не совсем так. Очень многие афганцы нас здесь не приемлют. Здесь вообще то не очень жалуют чужаков. Да и далеко не все наши действия здесь оправданы. Сам Салманов был смелым, решительным человеком. Он неоднократно вылетал на встречи с главарями различных группировок, хотел, чтобы отношения между Советской армией с одной стороны и афганской армией и народом с другой, действительно складывались лучше. Отношения с руководством Афганистана, в основном с теми из них, кто учился в СССР, были действительно неплохими. Они нас понимали, уважали, и мы отвечали тем же. Меня несколько раз приглашали в афганские части, где просили выступить с беседами, рассказами о нашей стране. Я рассказывал о том, как давно между нашими странами установились дружеские отношения, о том, как живут у нас люди и как могли бы жить они сами. Мы всячески старались расположить афганцев к себе, показывали, что желаем им лишь только добра. Хорошие взаимоотношения сложились со многими афганскими коллегами. Даже когда у одного из них родился ребенок, мы с женой привезли ему из отпуска приданое - пеленки, тапочки и многое другое. Многие из нас старались помогать им, чем могли. Мы в своей столовой не раз принимали ребятишек-сирот из местного детского дома и даже беспризорников. Тем, кто помогал строить нам столовую и подстанцию, я старался помочь. К каждому празднику из своего продпайка старался дать кому-то лишний килограмм муки или банку сгущенки для детей. Старые списанные бушлаты уволенных солдат тоже являлись хорошим подарком для них. Они это ценили и проявляли, в свою очередь, понимание и радушие, были очень благодарны и откликались на добро. Многие понимали, что если мы уйдем, то им будет очень тяжело. Что в последствии и произошло. Ведь цивилизованная часть афганцев, которая успела приобщиться к нашей культуре, например, имела по одной жене, а не по 3-4 как другие. Женщины и одевались по-современному, без паранджи, хотя отношения в семье строились по мусульманским обычаям. Я узнал их ближе тогда, когда особенно часто пришлось с ними общаться после начала стройки. Бывал во многих афганских частях и учреждениях. Дошел даже до министра энергетики. Хотя мне не раз говорили о том, что я сильно рискую, когда нахожусь среди них.

Спустя восемнадцать лет, я вспоминаю беседы с простыми афганцами. Я старался понять их, и невольно приходило на ум сравнение с ситуацией в России в годы гражданской войны, когда братья были по разные стороны фронта. Так было и у них. И невозможно было порой объяснить, зачем им нужно наше присутствие. Но то, что делали для них наши простые люди - строили дома, искали полезные ископаемые и воду, оказывали медицинскую помощь, снабжали продовольствием, организовывали школы для бесплатного обучения грамоте - действовало лучше любых слов и агитации. Именно поэтому душманы уничтожали рис и муку, предназначенные для бедняков, разрушали школы и казнили учителей, всячески препятствовали проникновению всего того доброго, что мы несли в Афганистан. Устраивали провокации, обстреливая наших солдат из домов, в которых находились лишь старики, дети и женщины, вызывая ответный огонь на их головы. Потом все это фотографировали - убитых, разрушенные дома и говорили о зверствах шурави. Теперь, по прошествии многих лет, глядя на знакомые афганские пейзажи на экране телевизора, я думаю, что не совсем правильно действовали наши идеологические работники, не принимая в то время в учет местный менталитет. Они переубеждали афганцев в том, что для них было свято. Говорили, что религия - опиум для народа. Чтобы не слушали муллу. Что он враг. И это в средневековой мусульманской стране. Призывали забирать конфискованную землю богатых землевладельцев, водохранилища. Но очень многие афганцы сами отказывались брать эту землю и воду. Очень многие из них не понимали и не принимали целей нашей миссии. По их календарю шел 1365-66 год. Он и на самом деле соответствовал средневековью. Люди в горах и пустынях вдали от крупных городов жили родовым строем. Мулла - единственно грамотный человек - и судья, и лекарь, и представитель Аллаха на земле, и единственный грамотный человек. Ему верили свято, а тут приходят шурави и говорят, что все, что он говорит - вранье. Их это сразу отвращало от нас. Душманы же запрещали принимать нашу помощь. За нее нещадно карали, даже казнили людей, посмевших ее принять. Говоря же об интернационализме, сами далеко не всегда понимали, что мы там делаем, и что несем афганцам. По-моему были и перегибы, и вмешивались мы не в свои дела. Что мы делали в Афганистане? Мы, безусловно, выполняли там свой воинский долг - выполняли приказы своего политического руководства и своего командования. А уж как мы это делали - судить истории.

Рассыпуха

Павел Андреев

Самый легкий день был вчера

Над ним белел куполообразный потолок. Голова гудела, создавая в теле непонятную вибрацию, которая импульсами уходила в ноги, возвращаясь нестерпимой болью. Он судорожно приподнялся на локтях. Очередной приступ боли откинул его голову на подушку, но даже это не смогло заглушить поток чувств, нахлынувших после увиденного.

Его поразило не столько отсутствие ног, сколько издевательски четко набитые канты на солдатском одеяле, заправленном на его кровати. Укладывая его обрезанное, порванное осколками тело, одеяло откинули ровно на столько, на сколько требовалось, чтобы прикрыть обрубок, а там, ниже места, где когда-то были колени, оно лежало нетронутым, сохранив следы хорошо обученной солдатской руки. Нетронутость одеяла вызывающе демонстрировала безразличие окружающих к происшедшему - он теперь занимал чуть больше половины того, что ему было положено на кровати. Граница этой действительности проходила по его кровоточащим культям. Раньше - и теперь.

Ныли несуществующие, ампутированные ноги. Дырки в руке и животе не волновали его. В контуженной голове пульсировала одна единственная мысль - "Живой, зачем живой?" Эти две жизни - до того и после того - пересекались в его сознании хаосом цветного калейдоскопа с осколками событий и людей. Все, что было в нем, - знания, навыки, чувства - перевернула та мина. Он почти физически ощущал свое присутствие в воронке, что образовалась тогда при взрыве. Время, которое, как утверждают, лечит, почему-то отказывало ему в помощи в борьбе против сознания, снова и снова затягивавшего его в ту воронку. Жизнь, словно вода в горном ручье, обтекала его, песчинку, упавшую в песочных часах судьбы, - все, чему суждено было случиться, уже случилось, оставалось лишь ждать, когда судьба в который уже раз перевернет их. Опыт выживания, приобретенный там, до воронки, подсказывал ему простые истины на основе фактов, извлекаемых из прошлого. Так, медленно, они выстраивались в фундамент пирамиды его нового сознания.

Рука судьбы жестко вела его, подчеркивая однократность, непоправимость и невозвратимость происходящего. Как разгадать случайность-неслучайность того или иного факта? Как при помощи анализа найти выход к разумному и доброму из кучи событий, толкающих тебя к гибели? Где граница между свершающимся и возможностью? Как реализовать возможность достижения истины, связав причины и действия? Как обмануть судьбу?

Чтобы узнать - необходимо время.

Чтобы стать - необходимо именно это время.

..."Будешь жить по Уставу - завоюешь честь и славу!" Плакат висел на стене, напротив его койки. Он засыпал и просыпался, читая этот лозунг. Было очередное ночное построение. Отжимания, качание пресса, гладиаторские бои и, как несбыточная мечта, отбой. Окончательно ошалев от усталости, уже не мечтая о возможности выспаться, он стоял и смотрел перед собой на проклятый плакат с лозунгом.

"О чем задумался, череп?" - вопрос сержанта вернул его в казарму. "Будешь жить по Уставу - завоюешь честь и славу!" - прокричал он в ответ. Сержант смотрел ему в глаза, качаясь с пятки на носок. "Делать то, что тебя заставляют делать, легче всего. Труднее делать то, что положено делать, невзирая на обстоятельства. Поэтому запомните простое правило, черепа: "Знать и не действовать - это все равно, что не знать! Ты можешь не знать, но ты обязан быстро учиться! Поэтому не думай об этом, а делай это!" - сержант был явно доволен такой концовкой. "Отбой, черепа!" - раздалась долгожданная команда.

Чтобы получить сержантское знание , надо прожить жизнь от курсанта до сержанта. Нужно учиться ставить и решать задачи. Нужно познать, на что ты способен. Нужно постоянно усваивать новое. Иначе не стать сильным. Как только эти силы приобретены, появляются и возможности использовать их...

До конца начала оставалось еще три месяца...

Если видишь, что борьба бесполезна, - сражайся с удвоенной силой.

...То, что он увидел, когда они все же прорвались к окруженным, запомнилось на всю жизнь.

Сменяя друг друга, восемь человек долбили основание дувала, отделяющего их от раненного в бедро товарища, упавшего со стены на другую сторону. Духи отсекали их огнем, не давая шансов перелезть через дувал - двое рискнувших были уже ранены. Группа перекидывала раненому подсумки с магазинами к автомату, гранаты. Огнем АГСа пыталась поддержать товарища, отстреливающегося от приближавшихся к нему духов. Ребята долбили окаменевшую глину стены всем, что было у них под рукой. Он поразился, увидев, какую работу они смогли проделать почти голыми руками, умудрившись буквально прогрызть дувал насквозь.

Когда дыра в основании дувала была почти пробита, их товарищ получил еще одно ранение в правое плечо. Истекая кровью, теряя сознание от нестерпимой боли, он не выдержал напряжения и взорвал себя гранатой. Духи, видя бесполезность своей попытки взять его живым, отошли.

А они все добивали эту дыру, зная, что его уже нет в живых. Их товарищ не додержался ровно восемь минут. Спустя пять минут после взрыва гранаты духи свернули кольцо. Через восемь минут после взрыва гранаты ребята пробили дыру в дувале. Еще через пять минут к ним пробилась другая группа.

И вот сейчас, не скрывая своих эмоций, двое из последней смены, пробившихся к другу, плакали как дети, размазывая слезы по покрытым толстым слоем пыли лицам. Тело их товарища лежало перед ними. Они все же протащили его в эту чертову дыру, не признавая бессмысленности совершаемого...

Лежа на госпитальной койке, он начинал понимать, что время наступления смерти целиком зависит от того, как и когда была поражена жизненно важная сила человека. Он видел, как порой тяжелая травма может убить человека мгновенно, тогда как другие, менее опасные физически атаки вызывали слабоумие, потерю самообладания, дезорганизацию воли. "Жить, жить и жить - это должно стать единственным и непреклонным решением", - так он понял тогда смысл происшедшего.

..."Главное сейчас для тебя - научиться жить без ног", - хирург ободряюще похлопал его по плечу на перевязке, когда бинты были сняты и легкие окончательно устали от крика. Огромная страна не смогла выделить совсем небольшие средства для того, чтобы развивать социальную реабилитацию - и вовсе не потому, что этих средств не было. Чего стоили пешки в большой шахматной игре по реализации чьих-то государственных амбиций?

"Ограничение манипуляций"меняет человека на корню. Увы, порой не в лучшую сторону. А раздавая калекам подачки в виде так называемых "льгот", лишив их способов реализации собственных возможностей и целей, можно обрести прекрасную возможность манипулировать людьми. Цель всегда неотделима от инструмента ее достижения: каждой цели соответствует свой инструмент.

У него была теперь одна цель, был единственный инструмент для ее достижения - его протезы, как символ человеческой боли и терпения. Он понимал, что его жизнь - это много-много дней, которые боль превратит в бесконечность. Когда земля уходит из-под ног - прыгай дальше. Если не знаешь, что делать, - делай шаг вперед. Война план покажет, главное ввязаться в драку, а там будет видно. "Рыба тактически выигрывает, ощущая вкус червяка, но стратегически проигрывает, оказавшись на крючке". Хокку, поэзия. "Никогда не вступай в навязанную тебе противником схватку - лучше вовремя отступить, чем позже перешагивать через собственный труп", - проза жизни.

Самый легкий день.

Белые стены, белые простыни. Покой и тишина. Об этом он мечтал все время службы. Сейчас это воспринималось совсем иначе. Рядом сидел комбат. Пришедший с ним замполит роты принес новую парадку, тельник, берет, знаки, два РД, набитые кандагарскими гранатами, инжиром, яблоками, голландским лимонадом "Си-Си".

"Вот здесь в пакете 500 чеков. Это тебе от батальона, на первое время", - комбат положил на подушку простой солдатский конверт. "Чем будешь заниматься на дембеле, сынок?" - спросил комбат. Стараясь выглядеть бодрым, он ничего другого не придумал, как ответить: "Буду табуретки делать и на базаре продавать".

Жгучая боль в культях ударила в контуженную голову - комбат резким движением поднял его за простыню, обернутую вокруг его обрезанного тела: "Узнаю, что ты чмонеешь на гражданке как хлястик, сержант, - лично приеду и урэкаю тебя, понял? Запомни, сынок, самый легкий день был вчера! Война для тебя только начинается..."

Утром должен был быть самолет. Братва из роты уже затарила его, конкретно нашпиговав повязки на животе и руке пятаками чарза для подогрева кандагарских "рексов" в госпиталях Союза. Только что ушли его комбат с замполитом.

Он еще до конца не осознал занимаемого им положения, продолжая воспринимать мир через призму старых, не разрушенных новой действительностью, ощущений. Болели несуществующие ноги. Дырки в руке и животе не тревожили его. В контуженной голове пульсировала одна единственная мысль: "Действительно, самый легкий день был вчера!"

1998

Виктор Белоусов

Махно из Спинбульдака

До 1985 года пуштун Муслим Исматулла, как опасный и непримиримый главарь многочисленного бандформирования, являлся одним из основных кандидатов на ликвидацию. За ним охотились все спецслужбы зоны "Юг", афганские и советские.

Муслим базировался в приграничной полосе и в случае возникновения опасности отходил со своей бандой в Пакистан. Будучи в 81-82 годах в "Каскаде", мне пришлось дважды вылетать на вертолете для обеспечения бомбоштурмовых ударов по его стоянкам под Кандагаром. Но, несмотря на все усилия, Муслим оставался неуязвим, и продолжал бесчинствовать.

Моему удивлению не было предела, когда в 1987 году, вновь оказавшись в Кандагаре, я узнал, что мой давний знакомый уже не бандглаварь, а генерал вооруженных сил ДРА, а его головорезы преобразились в малишей - пуштунских пограничных стражников.

Метаморфоза объяснялась довольно просто. В 1984-85 годах резко обострилась вражда между Муслимом и рядом других бандглаварей. Дело дошло до ожесточенных стычек. В итоге исматовцев окружили, их положение стало катастрофическим.

Вот тут-то Муслиму через оперативные каналы довели предложение властей относительно плодотворного сотрудничества с государством при условии, что он навсегда прекратит бандитскую деятельность. Деваться ему было действительно некуда, и он был вынужден пойти на компромисс.

Согласно договоренностям, Муслиму была оказана вооруженная помощь, чтобы он достойно разобрался со своими врагами.

Переход исматовцев на сторону государства был обставлен торжественно, с максимальным пропагандистским размахом. Муслим был признан не только руководством Кандагарской провинции, но и Кабулом. Ему вручили генеральские погоны, предоставили приличные властные полномочия, оснастили боевой техникой, поручив охрану участка афгано-пакистанской границы в районе Спинбульдака.

Став генералом, Муслим однако продолжал оставаться по натуре "духом", как и большинство его бойцов. Вообще-то пограничные пуштуны во все времена были отпетыми грабителями и мздоимцами, а с учетом недавнего бандитского прошлого эти моральные издержки приобрели у исматовцев еще более уродливые формы. На этой почве у кандагарского руководства сразу же появились серьезные проблемы в лице Муслима и его воинства. Он стал форменным образом узурпировать власть. Постоянно возникали инциденты с применением оружия и жертвами. Словом, имела место самая настоящая махновщина.

Весной 88-го года обстановка накалилась до предела. Муслим грозился захватом Кандагара, чтобы отстранить от власти губернатора и занять его место. Затем поступила информация о его намерении предпринять нападение на аэродром.

Ожидая любой выходки со стороны Муслима, было принято решение силами советской 70-й мотострелковой бригады надежно заблокировать возможные пути движения исматовцев на аэродром и Кандагар. Учитывая наличие у них большого количества бронетехники, такие меры были вполне оправданы.

Мне пришлось находиться на одном из участков трассы Кандагар - Герат. Дорога в этом месте круто шла на подъем и пронизывала гряду высоких холмов. С позиции прекрасно просматривалась дорога на Спинбульдак, откуда исходила угроза. На склонах окопали пару танков, несколько БМП и БТРов. В томительном ожидании прошли день и ночь. Когда время вторых суток подходило к обеду, разбитной сержант - "хозяин" противотанкового комплекса "Фагот", с кем, как с сыном родным, удалось пообщаться за пару дней, предложил сварганить по быстрому что-нибудь горячее. Варево уже закипало, и были приготовлены ложки, но в этот момент на горизонте, где дорога пропадала из поля зрения, появилось небольшое облако дыма. Затем появилась точка. Посмотрев в прицел "Фагота", определили объект - БМП-1.

Одна единственная бронемашина. Разведка, наверное. Сыграли тревогу, все разбежались по своим местам. Танки и БМП навели стволы на приближавшуюся цель.

Сержант, мой кормилец, приник к прицелу. Минут через пятнадцать непонятная БМПэшка почти достигла наших позиций и резко сбросила скорость. Она ползла, словно принюхивавшийся к опасности зверь. Затем и вовсе остановилась, не заглушая мотор. Через несколько секунд открылся башенный люк и оттуда появился никто иной, как сам Исматулла Муслим, которого, кроме меня, естественно, никто не признал. Он спокойно сел на башню, сдвинув танкистский шлем на затылок. Несколько мгновений все пребывали в оцепенении.

Не давая себе никакого отчета, чисто машинально, я поднялся из укрытия и сделал пару шагов к дороге. Муслим, признав во мне знакомого, приветливо помахал рукой, после чего совершенно неожиданно что-то прокричал в чрево БМП, моментально скрывшись в башне. Мотор бронемашины взревел, и она, чуть ли не встав на задние катки, понеслась с бешеной скоростью вперед, в сторону аэродрома и Кандагара. Через несколько секунд БМП перемахнула горб дороги, и исчезла из виду.

Что дальше творилось на позиции, убей меня, не помню.

В голове была лишь одна мысль - сейчас, через 20-30 минут, Муслим ворвется на территорию аэродрома, и беспрепятственно расстреляет самолеты, склады и все прочее. Будет море огня, взрывы авиабомб, жертвы...

И все по нашей, вернее по моей беспечности, глупости и разгильдяйству. Да за это под трибунал отдать мало.

Далее все происходило на автомате.

Сержант - "фаготчик" забросил свой аппарат на БРДМку, прихватив с собой дополнительный контейнер с выстрелом. Машина, простоявшая почти двое суток без движения, с грехом пополам завелась и рывками стала выползать на трассу. Когда перевалили через хребет, исматовская БМПэшка была едва видна, размером не более спичечного коробка. Тем не менее "фаготчик" заверил: "Товарищ подполковник, сниму я её без проблем, только бы проволока не оборвалась!"

Через мгновение грохнул выстрел, и ракета понеслась в цель огненной стрелой. И надо же себе представить - проволока, поводырь снаряда, оборвалась в самый неподходящий момент, и взрыв чудовищной силы грянул сбоку, метрах в пятидесяти от БМП, скрыв её в дыму и пламени. Сержант, в сердцах посылая проклятия в адрес всех святых, мгновенно сменил контейнер и тут же, как только сквозь пыльную мглу появился объект, послал ему вслед следующий снаряд.

По его восторженному воплю я понял, что на сей раз все получилось путем. Подтверждением тому был повторный взрыв - рванул боекомплект и топливо, к небу взметнулся огненный шар.

А БРДМка наша, промежду прочим, продолжала лететь вперед, сокращая расстояние до пылающей бронемашины, в окружении высоченных камышей по обеим сторонам дороги. Обернувшись назад, я не увидел, чтобы за нами кто-нибудь следовал из наших.

Это обстоятельство заставило довольно-таки быстро вернуться к реальности. Оказалось, что нас всего-то трое, на всех один автомат и ПМ, а бортовое вооружение находилось в густейшей смазке.

А потом подъехала пехота и принялась прочесывать на всякий случай камыши. От души отлегло - слава Богу, не доехал Исмат до аэродрома.

На всю последующую службу запомнил - надо в любой ситуации предусматривать самые невероятные маневры противника и не давать ему ни малейшего шанса ими воспользоваться.

Что же касается Исмата, то он, опытный боец, остался в живых, успев выскочить из БМП не дожидаясь второго выстрела "фагота".

Он долго скрывался от возмездия, выжидая снижения накала страстей вокруг его личности. Затем он тайно добрался до Кабула и явился с повинной к самому высокопоставленному руководству страны.

Его, естественно, простили.

На радостях вся исматовская братва и в Спинбульдаке, и в Кандагаре, и в Кабуле кутила не одну неделю.

В Кандагар Муслим вернулся летом, но нас, советников, там уже не было.

Что с ним, Кандагарским Махно, стало после нашего ухода в июле 1988 года, одному Аллаху известно. Но не думаю, что он мог бы пойти на союз с талибами. Уж больно грешен был, и не любил, чтобы им управляли.

Андрей Грешнов

Розовый песок

Шел февраль года Девятого. Удивительно бесснежная и солнечная стояла зима. Утром морозный, днем воздух прогревался, и можно было ходить без свитера, в тонкой осенней куртке. Впрочем, что-нибудь теплое всегда брал с собой в машину - сидеть и караулить свою очередь на бензоколонке. Практически все светлое время суток убивалось на то, чтобы перехватить где-нибудь канистру бензина. Без очереди, как раньше, шурави не пускали. Водители тойот и "флюксов" стали дико озлобленные, запросто могли надавать по роже.

Бензин, керосин и дизтопливо в Кабуле кончились. Население начало пилить и вековые деревья, и тонкие кустики, не жалея того, что было посажено руками школьников на субботниках, приуроченных к славным годовщинам Апрельской революции. На Чикен-стрит ("зеленый базар") и дальше в Шахре нау пахло гарью - жгли уголь и окаменевшие корни деревьев. Энергоснабжения практически не было. В осиротевших дуканах тускло мерцали лучины, опущенные в комбижир. Не было даже керосина, чтобы запалить индийские лампы и обогреватели. По ночам люди мерзли. В кишлаках, прилепившихся к пологим горам, окружавшим афганскую столицу, в темное время суток было очень зябко. У пекарен выстраивались женщины, покупавшие сразу десятками продолговатые серые лепешки. Белой советской муки больше не было. Индийское посольство штурмовали толпы желающих покинуть родину. В городе потихоньку стали появляться подозрительные молодые люди с тонкими бородками, на головах которых красовались северные шапки-"блины". В воздухе витал запах приближающейся разрухи. Время клубилось и шло вспять. На Родину уходили советские солдаты.

Шестого дня мы не выдержали и поехали в Сороковую просить подаяния. В Дарульамане царил кавардак: по полупустым кабинетам и длинным коридорам бродили немногочисленные офицеры и солдаты, набивающие "секретной" макулатурой огромные мешки. И хотя в некоторых кабинетах еще продолжали работать военные, было совершенно очевидно, что все это не надолго. Сердце ныло. Неужели, вот так, просто, все в момент возьмет, да исчезнет? Уйдут в небытие годы жизни, полные радости и горя, удач и невзгод? Уйдут навсегда те, кого я любил и ненавидел, да просто, с кем рядом жил человечьей жизнью? Да уйдут, время пришло. Страшная и неумолимая субстанция....

Обратились к старшим офицерам - не помогут ли разжиться бензином? Их командир и начальник штаба лишь скривили рожи - у них приказ все остатки топлива уничтожить, никому ничего не давать, даже тем, кто остается в Кабуле без прикрытия. Извиняйте, братцы, говорил командир, ничем помочь не могу. Начальник штаба был еще более тверд и преисполнен решимости выполнить последний приказ Родины и командования - военное добро сгноить и изничтожить, но ни крохи, не капли врагу - то есть нам - не отдать.

Так бы они воевали, как командовали, подлые. Приказ о том, чтобы не давать никому остающегося бензина, был отдан по согласованию с Варенниковым. Стратег. Я слушал заклинания командиров, а в голове всплывали слова бойцов, неоднократно сказанные об этом военачальнике. Не приведи Господи, было помянуть при них - солдатах и младших офицерах, на чьих руках умирали их товарищи, - Звезду Героя Валентина Варенникова. Сразу следовала реплика: "Ему Звезду, а его телке - за БЗ". И неважно уж сейчас, какой из двух телок - той, что упала с лошади на конной прогулке и сломала руку, или той, которая, убыв в загранкомандировку из советского совхоза, верой и правдой одаривала его теплым парным молоком. Не знаю, сам не видел, только слышал неоднократно. Неважно, был ли он по-настоящему талантливым и прозорливым генералом. Возможно, и был. Но я не штабист и мало в военном деле смыслю. Важно другое. Когда-нибудь справедливость восторжествует, и он будет вечно копить деньги на "Си-Си" и конфеты, не имея возможности их получить. И когда продаст последнее, чтобы купить что-нибудь к пустому чаю, его выгонит из очереди в небесную "Березку" зоркий Ангел-особист. Это, конечно, если есть небеса.

Ну и суки, думал я, "братца" нашли, крохоборы. Неужели никто не поможет? Только подумал - и сбылось. Мир, однако, не без добрых людей, хотя их по жизни намного меньше, чем черствых и бессердечных. Помог начпо. Не помню, как его звали, симпатичный и душевный человек. Если живой - пусть радуется солнцу до самой старости. Если умер, пусть знает - его помнят. Он отдал приказ помощнику-лейтенанту сопроводить нас на Пересылку около кабульского аэродрома, где, по его сведениям, стоял Последний наливник, заправляющий Последние боевые машины.

Красная струя этилированного бензина, журчавшая из крана бензовоза, была явно толще горловин канистр, банок и бачков, привезенных нами. Бензин поливал землю, и я с ужасом смотрел как это богатство впитывается в розовый песок.. Нашел даже какой-то тазик, подставил. Солдат, наливавший нам родной 76-й, улыбнувшись, сказал, что собирать капли, однако, не надо. Все уже заправлены, и после нас он все равно выльет весь бензин в землю - такой приказ. С собой запасов топлива брать было нельзя. Глядя на этого парнишку, опять почему-то по-нехорошему Варенникова вспомнил. Году в Седьмом был я среди прочих у него на совещании по "национальному примирению" в Тадж-Беке и задал по молодости ряд неприличных вопросов: "Почему Вы не разрешаете служить солдатам, которые того хотят, сверхурочно? Почему такая возможность предоставляется не всем офицерам? Ведь если будут воевать опытные бойцы и офицеры, потери можно будет сократить? Зачем было посылать сюда необстрелянных прибалтов, колонну которых на второй же день начали колошматить по дороге из Мазарей? Да вообще, зачем проводить эти бесчисленные масштабные операции, в которых с обеих сторон гибнут тысячи людей, если особого результата от этих операций нет, а афганцы лишь все больше озлобляются? Что, в СССР ракет нет, и обязательно нужно солдат по земле пускать?". На эти вопросы генерал, на щеках которого выступила резкая краснота, мне тогда ответил очень жестко, почти по-звериному: "Что Вы можете понимать в военном деле? Наша задача не победить в этой войне, а "обкатать" на ней как можно больше людей, пропустить через ее горнило как можно больше солдат и офицеров, чтобы повысить боеспособность войск". Может быть, я чего-то тогда и не понял в столь глобальных проектах, но как человек он в те минуты для меня умер безвозвратно. Без права быть воскрешенным. В блокноте, котором записывались ответы, я вместо них нарисовал большой цинковый гроб...

Журчала струя, в канистры вместе с красным бензином, брызгая на песок, текли мысли, от которых никуда было не деться.

Сколько раз я сидел на камнях в батальоне ПВО рядом с этой проклятой Пересылкой и, подперев голову руками, с тоской смотрел, как через два ангара с оцинкованными крышами идут все новые и новые солдаты-новобранцы в высоких кирзачах. Их, по замыслам генералов, надо было "прокатать". Или "укатать". Точно не разберешь, что именно имелось в виду. Солдаты зачем-то писали в пробирки. Входили во второй ангар из первого с желтыми пробирками, а выходили с фиолетовыми. Некоторые просто шли мимо, выливая мочу на землю и выбрасывая стекляшки в огромную кучу. Рядом на камнях и просто на земле сидели те, кто излечился от желтухи, тифа и амебы. Забытые родиной солдатики, которые ждали бортов, отвозивших их в провинции, поближе к Смерти. Они не улыбались. А в Союзе люди веселились, ели, пили и любили. Там было все равно, что где-то в горах гибнут беззащитные перед судьбой и системой пацаны из, как правило, бедных и многодетных семей. Может, только их мамам и папам было не все равно...

Подъехал БТР, из которого вышел майор, сказавший нам, что завтра Все. Из Кабула уходит последняя группа. Остаются только десантники на аэродроме - совсем мало, так мало, чтобы только обеспечить вылет оперативной группы Минобороны. Залезли к нему в боевую машину. В одном из баков вместо горючего была брага. Хлебнули на посох по одной. Договорились, что если мы завтра вдруг захотим их проводить, надо прибыть на Пересылку в 5.00.

Всю ночь я не спал и уже в три часа был готов к отъезду. Однако мой тогдашний начальник - Тыссовский - не спешил, все что-то возился. Из-за него опоздали на 10 минут. Но, слава Богу, ребята нас ждали, хотя уже и матерились.

Последний БТР. Последние Солдаты. Тысс щелкал фотоаппаратом, как настоящий репортер, а у меня в горле застрял ком и я просто ничего не мог ни вымолвить, ни сделать. Вспомнил зачем-то, как я их недружелюбно встречал в 79-м. Пасмурная тогда стояла погода, промозглая, дул холодный северный ветер, шел снег. А сейчас никакого ветра. Только солнце заливает своими лучами все вокруг. Сам Господь, видать, провожает их домой.

Последние слова, Последние рукопожатия. Вот он, последний БТР. Завыл и попылил на северо-запад. Что-то хрипя, я шел за ним, все убыстряя шаг, потом побежал, совсем как пацан. Меньше всего мне хотелось в тот момент видеть кого бы то ни было живого. Пыль забивала глаза, и я плакал. Никто не видел.

Что-то сломалось во мне тогда. Внутренняя пружина сжалась до предела, хрустнула, да так и не распрямилась. Просто осталась лежать в песке ненужным убитым амортизатором. С тех пор я напрочь потерял в Афганистане чувства любви и ненависти, опасности и тревоги, не испытывал ни перед чем особого страха. Они, эти чувства, потом вернулись, спустя много лет, уже в другой стране, но тогда их не было.

В пустой солдатской столовой - просторном коричневом деревянном строении - в правом дальнем от входа углу я взял табличку с меню "второго" от последнего солдатского обеда. Берег ее, а потом вместе с солдатским колючим одеялом привез в Советский Союз.

Провожать через несколько дней штабистов на аэродром я уже не поехал. Это были чужие люди. Мой БТР с Последними Советскими Солдатами уже шел по Салангу.

Василий Дворцов

Афганский вальсок

А в горах перед утром туман,

И река не по-русски поет.

Как же хочется верить в обман,

Что нас Родина помнит и ждет.

Что в садах нам накроют столы,

И застелят отбеленным льном,

Когда после тяжелой войны

Мы придем, мы с победой придем.

После первой - чуть-чуть помолчим,

Пусть до сердца докатит тепло:

В БэТээРе сгорел командир -

Эта стопка навеки его.

Мы - герои! К чему нам цветы?

Что-то, батя, ты маленьким стал.

Наливай по второй - нет вины

На тебе, что в боях не бывал.

Эту грязь, эту злобу и боль

Знал лишь дед, да в могилу унес.

Так и мы - мы вернемся домой,

Чтоб разбрызгать полуденный плес!

Чтоб на школьной парадной стене

Нам увидеть портреты свои,

Чтоб девчонки стеснились в окне,

Розовея от первой любви.

Мы придем, чтобы трудно молчать...

Только верим, что кто-то поймет...

Вместе будет полегче прощать

Всех, кто нас без победы не ждет.

Виктор Николаев

Николай Майданов

АФГАНИСТАН, война, осень... Высокогорную Газнийскую вертолетную площадку вторые сутки облизывали ленивые рваные тучи. Время от времени они ненадолго, но густо поливали ледяным дождем людей и строения.

В штабе сидели трое представителей афганской контрразведки ХАД. Двое из них были афганцами, а третий -- русский советник и заодно переводчик. Пожилой афганец, с трудом подбирая выражения, рассказывал о чем-то важном и притом для наглядности показывал оперативные фотографии. Разговор шел об известной группе афганских бандформирований под названием "Черные аисты".

Эти самые "аисты" в середине лета оказались в зоне ответственности "Скобы" и "Чайки". К осени они уже крепко осели в шестидесяти километрах южнее "Скобы" в почти неприступных горах Хайркота. Костяк группы составляли смертники, физически великолепно подготовленные и обладавшие профессиональной разведвыучкой.

В завершение рассказа хадовцы попросили вертолетчиков не позднее завтрашнего дня встретиться с представителями "Чайки" для разработки совместной молниеносной операции. Предстояло выбить противника с места постоянной дислокации, нанести ему возможно больший урон и, если удастся, захватить главарей.

-- Надо отметить, -- от себя добавил переводчик, -- что командиры группы сами смертниками не являются. Они из богатых семей. Их родители постоянно проживают в США. Лагерь для подготовки "аистов" создан ими на свои деньги в Пакистане в пяти километрах от афганской границы в районе Джелалабада. Сейчас в группе находятся два американских специалиста по Вооруженным Силам СССР, закончившие в начале семидесятых МГУ и Плехановский институт на круглые пятерки. Операцию по ликвидации "аистов" желательно провести за одни сутки.

У этих ребят имеется мощнейшая радиостанция слежения. Во время операции не используйте привычные каналы радиообмена.

Через два часа в штабе эскадрильи сидели практически все из представителей "Скобы" и "Чайки", кто был отобран для выполнения предстоящего задания. Два ряда столов занимал ребята бати Блаженко, который придирчиво слушал каждую мелочь предполагаемого, наиболее удачного, как казалось рассказчику, варианта операции.

Под утро батя с ребятами на бэтээрах ушел в туманной пыли на свою базу для подготовки операции. Разошлись и вертолетчики. Время "Ч" должно было наступить через сорок восемь часов после приказа из Кабула. Днем получили "добро" на планируемую операцию лично от командарма, в просторечии -- "первого".

Почти двое суток прошли в обычной подготовке -- проверяли технику, снаряжение, писали домой. Перед самым вылетом, по старинному солдатскому обычаю, одевались во все чистое...

Группа Радаева-Евдокимова, имеющая за плечами двухлетний опыт афганской бойни, подхватила двадцать мастеров-спецназовцев и унеслась в сторону Хайркота. Начался боевой отсчет времени.

На базе весь задействованный в операции народ привычно и молча занял боевые позиции.

В готовности номер один на ноль-одиннадцатом борту по радиообмену следил за ходом событий Коля Майданов, прославленный казах, каких немало я встречал на своей родине в Казахстане. Николай не знал еще в тот момент, что вместе со своими ребятами спасет двадцать две жизни воинов "Скобы" и "Чайки". За проявленные мужество и отвагу ему присвоят звание Героя Советского Союза.

ДВА ГОДА назад он уже выдержал достойно смертельный экзамен войной: эвакуировал со скалы высотой три тысячи пятьсот метров бойцов правительственной армии, блокированных там со всех сторон мятежниками. Правда, для этого пришлось облегчить борт до такой степени, что с вертолета сняли все навесное оборудование и даже двери. Другой раз в пустыне Регистан Коля спас от смерти около сотни кочевников-белуджей во время бушевавшего песчаного смерча.

Летное мастерство Майданова было столь высоко, что ему одному из немногих пилотов разрешали поиск бандформирований в режиме "свободной охоты", то есть без согласования с командованием авиационной части. Летать с ним пилоты почитали за честь. Да и "духи" почитали бы за счастье знать маршруты его полетов: за Колину голову назначили премию в миллион "афгани" наличными, о чем свидетельствовали красочные объявления, разбросанные по Газни.

...На пятьдесят шестой минуте после старта первой группы из командного пункта руководителя полетами выскочил командир эскадрильи и, забыв, что в руках у него микрофон и можно отдать приказ по связи, он стал орать до хрипоты:

-- Поисково-десантной группе взлет!

Но еще до этого мгновения Майданов и все, кто был на борту, знали, что сейчас будет команда, ибо сами слушали радиообмен. Они поняли, что "там" случилось самое неприятное: неожиданно с группой Радаева-Евдокимова была потеряна связь. Минимум, отчего так могло произойти, -- их подбили. Чего больше всего боялись, то и случилось.

В момент подлета к зоне контроля оба борта, как говорят пилоты, "поймали" по "Стингеру" одновременно. Военной выучки "Черным аистам" было не занимать.

Ведущий группы -- Алексей Радаев -- сумел хоть и грубо, но посадить вертолет, пропахав брюхом около тридцати метров. Следом за ним по свежевырытой траншее, завалившись набок чуть ли не хвостом вперед, бороздил землю Саша Евдокимов. В итоге оба борта, по-братски обнявшись, зарылись мордами в арык. Оставшиеся в живых человек двадцать пять из тридцати, оглушенные, с разбитыми лицами и в изорванной одежде, пытались вытащить тяжелораненных и останки погибших из горевших машин.

Две "двадцатьчетверки", шедшие за "восьмерками" в боевом строю, после попадания "Стингеров" во впереди идущие машины вздыбились носами, так как совершили одновременный мощный залп из всех видов имеющегося вооружения по базе "аистов".

Зависшая над местом падения "вертушек" трехглазая красная ракета "духов" стала сигналом для "аистов" на уничтожение наших ребят. И началась такая адская стрелково-пушечная какофония, что едва выползшие из вертолетов люди зарылись по самые глаза в разом забурлившую от пуль и снарядов арычную жижу.

Сбитым ребятам не было ни малейшей возможности сделать хотя бы один ответный выстрел. Да, собственно, в тот момент и неизвестно было, куда стрелять.

Всех, неспособных стрелять, штабелем сложили в центр круговой обороны. Лега Радаев хладнокровно пересчитал общее количество боезапаса, разделив его на каждого поровну. Не сговариваясь, все воткнули перед собой в песок штык-ножи. Все произошло за полторы-две минуты. Тем и сильна русская душа в тяжелых ситуациях: несмотря на плотный прицельный обстрел, всю подготовку к обороне бойцы провели, не обращая внимания на воющие пули.

Один из десантников, совсем молодой, именно таких и звали -- "бача", впервые оказавшись в горячей ситуации, от страха потерял самообладание и с безумными глазами попытался вырваться из оборонительного кольца. Получив жесточайший, но спасительный удар по голове от кого-то из своих, солдатик обмяк и был уложен в середину общей кучи.

В вышине сиротливо, но грозно кружили две "двадцатьчетверки", достреливая свой боезапас по противнику. Саша Евдокимов поднял к небу взор и тихо внятно произнес:

-- Если подкрепления наших через пятьдесят минут не будет здесь, то командиры группы дергают кольца гранат по моей команде для самоподрыва.

Возражений ни у кого не было.

А "духи" осатанели. На крошечное кольцо русских воинов был обрушен огонь, плотностью не менее пяти пуль на квадратный метр. Примерно через пятнадцать минут боя ранены были все. А со стороны солнца со скоростью, превышающей предельно допустимую, на выручку уже неслись шестерка Ми-8 и десять Ми-24, до позиции оставалось им несколько минут полетного времени.

На первой ноль-одиннадцатой "восьмерке" командиром группы шел батя Блаженко. Всполохи и молнии от боя были такими, что по этим засветкам летчики еще за пять километров определили, как правильно подойти и высадить боевые группы. Благо, этому помогало и солнце. Не уходя от его лучей, бьющих в спину, ни вправо, ни влево, Коля Майданов, поддержанный из всех видов стрелково-пушечного оружия, сделал первую посадку в самый центр пекла.

Огонь "духов" стал еще сильнее, так что за несколько секунд до приземления разлетевшимися осколками блистеров вертолета были посечены все находившиеся на борту. Высадить батю с его группой удалось только на третьем приземлении.

Четырнадцать человек вывалились на землю за одну-две секунды и, то петляя, то по-пластунски, стали подтягиваться к группе Радаева. Майданов, творя чудеса пилотажа, умудрялся находить такие точки ожидания на земле, где на него успели бы загрузиться все. Несмотря на пулевые пробоины, превратившие вертолет в решето, он по-прежнему оставался боеспособным.

Будучи командиром авиагруппы и стремясь сохранить жизнь друзьям, Коля запретил всем бортам заходить в точку загрузки, взяв всю ответственность на себя. Остальные должны были вести только огневую поддержку, находясь на удалении не ближе пятисот метров.

-- Ну что, соседи, дождались? -- просипел батя. Он первым очутился в общей куче обороняющихся.

-- Теперь все валимся на ноль-одиннадцатый борт! -- проорал он по рации. -- У нас времени тридцать секунд. Мужики, смотрите в оба! На второй подход возможности нет!

Борт Майданова, как мячик, скача с точки на точку в клубах пыли, огня и дыма, уже стоял в новом месте загрузки. А живые уже тащили мертвых. Виктор, как кладовщик, считал всех по головам. Батя, меняя седьмой магазин на "калашникове", без конца хрипел:

-- Все?! Все?!

Как ни считай, а одного не было. Гена вывалился с борта и, грохнувшись животом об землю, показал на пальцах:

-- Трое ко мне! Майданов, вывози кучу в сторону и сразу за нами!

Сильно перегруженный борт, задрав хвост и почти бороздя носом землю, едва оторвался от площадки и сменил место ожидания. И тут раздался спокойный голос Коли:

-- Или забираем всех, или все остаемся.

А четверо вывалившихся на поиск в сплошном дыму и копоти, при видимости два-три метра, наощупь искали забытого. Он нашелся почти сразу -- мальчишка-"бача", которого в самом начале боя "усыпили" ударом по голове. С выпученными глазами, обняв валун в арыке, солдат дико хохотал. Его едва отцепили втроем. Дотащив до борта и забросив найденного в общую кучу, Блаженко почему-то уже без автомата, с одной гранатой и ножом, заполз в пилотскую кабину и показал Майданову руками: "Отход!"

"Аисты" были уже в пятидесяти метрах. Разом прекратив стрелять, они понимали, что взлететь и уйти из их рук этим людям поможет только чудо. И Майданов поразительно спокойно совершил то, что дано было совершить только летчику с большой буквы.

На борту находилось тридцать пять человек, и поэтому из-за перегрузки взлететь он мог только по-самолетному, то есть с разбега. Тропа, назначенная Колей и судьбой "взлетной полосой", была настолько узка, что сползи с нее вертолет хоть на метр влево или вправо, его несущий винт обломился бы от удара о скалу. Длина разбега была короче любого теоретического минимума, о котором пишут в летных учебниках. Взлету на тот свет не мешали даже "аисты". В эфире же пронеслось единственное слово: "Взлетаем!"

Машина, вибрируя, начала медленно и тяжело разгоняться. И в тот момент, когда шасси оторвались от земли на один сантиметр, "взлетная полоса" оборвалась. Под вертолетом разверзлась стометровая пропасть. Но милость Божия, сердце-двигатель и раскрученный до звенящего предела винт, превратившийся от перегруза в воронку, были на стороне русской отваги.

Вертолет, падая в пропасть, успел за несколько десятков метров набрать недостающее число оборотов винта, прекратил сваливание и, медленно набирая высоту, начал уходить в сторону базы. "Аисты" не верили своим собственным глазам: верная добыча ускользала от них! Они стали в бессильной ярости палить вслед машине из всех видов стрелкового оружия.

И тут на них волнами обрушились "вертушки", ожидавшие своей очереди и следившие за спасением сбитых экипажей. На душманские позиции пошел авиационный пушечно-ракетный накат, который превратил их базу в жерло извергающегося вулкана, в сплошное черно-грязное облако из дыма, пыли, песка, копоти и огня.

Четыре боевые группы спецназа "Чайка", находившиеся в пятистах метрах, терпеливо ждали, когда можно будет что-либо рассмотреть на том месте, откуда еще сутки назад исходила смертельная угроза. Но угарный чад, которым заволокло разбитую базу "аистов", висел плотной стеной в стоячем безветренном воздухе, мешая приступить к завершающей части операции.

Ни один бандит не выбрался из этого котла между скал, хотя наверняка кто-то уцелел в гротах. Бойцы "Чайки" не стали тратить времени попусту, а, отойдя еще на один километр, устроили круговую ночную засаду и окопались кольцом. К часу ночи над "духовской" базой появились бомбардировщики Ту-22 из Союза. Ювелирно отбомбившись, они ушли к себе.

Начавшийся к рассвету ветер разогнал дым и гарь и позволил Аркаше, руководившему операцией, скомандовать:

-- К бою!

Но боя как такового не было -- драться было не с кем. Среди разбитой, искореженной техники на выжженной земле удалось сосчитать около тридцати пяти трупов "аистов". Два батиных сержанта пунктуально выполнили указание комбата об обнаружении живыми или мертвыми двух американских советников. Их, наспех заваленных валунами у входа в грот, обнаружила поисковая овчарка. Оба бывших отличника "плехановки" и МГУ с треском провалились на военной "олимпиаде", где медалистами стали простые русские школьники с Урала. Отживших свое американцев опознали по крепкой качественной обуви и чистому ухоженному телу. Их головы "духи" унесли как доказательство своим хозяевам, что в руки к русским те живыми не попали. По всей видимости, выжившие "аисты" ушли через многочисленные катакомбы и естественные пещеры, которые пронизывают собой горы Хайркота.

Тщательно продуманная операция завершилась, в общем-то, благополучно. Летучим бандитам не только оборвали черные перья, но и уничтожили их гнездо. Яйца там они уже нести не будут. Но и "Чайка" вышла из этой схватки изрядно потрепанной. Двух ее птенцов "тюльпаны" унесли в Россию. Один навсегда перестал слышать и видеть, трое -- ходить и преподносить любимым цветы, потому что их просто нечем стало преподносить, а у нескольких десятков бойцов на армейской форме как знак доблести появились нашитые желтые и красные полоски о ранении. Все, кто нюхал порох в эти сутки в горах Хайркота, стали орденоносцами. И первым в славной солдатской когорте стоял командир ноль-одиннадцатого борта Коля Майданов. Честь и слава тебе, российский солдат!

НЕВЫРАЗИМО ГОРЬКО говорить об этом: 29 января 2000 года при выполнении боевого задания в Чечне Герой Советского Союза полковник Николай Майданов беспримерно храбро окончил свой жизненный путь.

Была поставлена задача высадить группу десанта в зону действия ваххабитских боевиков. Однако сразу после высадки стало понятно, что разведка подкачала в выборе квадрата десантирования. Отряд десантников попал в засаду -- под мощный перекрестный огонь до поры затаившегося противника. Сразу же несколько наших бойцов были ранены.

Командир вертолетчиков принял единственно возможное в этой ситуации решение -- забрать десантуру обратно к себе на борт. Суворовский закон -- сам погибай, а товарища выручай, был растворен в горячей крови Майданова. Никогда он не бросал боевых товарищей в беде. Перед Богом свидетельствую об этом всем своим опытом, когда мы вместе с Николаем сражались плечом к плечу в Афгане.

В момент эвакуации десантников пуля врага угодила в приборную доску и срикошетила в грудь мужественного пилота, попав в область сердечной сумки. Но даже такая тяжелая рана не была смертельной для него. Он не выпустил штурвала из своих рук.

Уже в момент набора высоты Майданов был тяжело ранен в шею. Поврежденными оказались важнейшие артерии. Однако и тогда Николай продолжал лично управлять винтокрылой машиной и почти довел ее до нашей базы. На то он и был -- летчиком от Бога! Жизнь оставила Николая прямо в полете -- от колоссальной потери крови за несколько мгновений до приземления. Посадку вертолета завершил его второй пилот.

В отряде вертолетчиков никто не хотел верить в смерть любимого командира. Матерые мужики, прошедшие пекло множества жесточайших баталий, плакали от такой утраты навзрыд, как малые дети. До сих пор и я не могу осознать смерть своего боевого друга. Несмотря на запоздалые усилия фронтовых врачей, душа героя отлетела от нас -- земных, в недостижимую пока небесную даль.

2 февраля русский воин Николай Майданов был похоронен на Аллее Героев кладбища во имя Преподобного Серафима Саровского в Санкт-Петербурге.

Вечная память Христолюбивому воеводе Николаю! Слава его жизни и подвигов в наших сердцах, в душах наших потомков не померкнет никогда! Имя его навеки вписано в скрижали мучеников за единую и неделимую Святую Русь! Аминь.

"Завтра", 15-02-2000

Владимир Двойнев

Чужая тень

Чужая тень, как трафарет,

В прицел попала вне закона.

Вопрос отпал, пришел ответ,

Как поступить с одним патроном.

И трассер тень перечеркнул -

Исчез, ведь с бездны нет возврата.

И я себя не обманул,

Я точно цену знал утрате.

Глухая боль стоит в висках,

Я знаю, мне придется туго.

Но я спокоен, ведь сейчас

Я все же отомстил за друга.

Вадим Дулепов

Эх, Афган...

Костер романтика - Афган.

Из риса, краденного в кухне,

Плов приготовлен, а кумган

Добыт в трофей с утра у духов.

В кумгане чай, не чай - моча,

К нему бы сахару побольше...

В степи вокруг сверчки сверкчат,

Сегодня день других был дольше.

Сегодня день прошел как жизнь.

Глаза слезятся, как от дыма.

Сентиментальный героизм.

Сейчас бы к ней, такой любимой.

Политбеседы чинный лад,

Горит огонь, укрытый в камне,

И все прекрасно, если б знать,

Что надо отыскать, и там ли.

И разговор из черноты,

Когда вот так, в ночь откровений,

Нам всем чуть больше двадцати,

А мы все больше о замене.

Степанов что - он получил

Свои осколки и награду,

Сидит себе, в костер молчит

Сержант, которому не надо.

А Савченко едва пришел

В армейский строй - он пулеметчик,

И он хотя вот тоже зол,

Еще лихой - он орден хочет.

А Логинову не свелось

Покушать плова, выпить чаю.

Сегодня ранен - пуля в кость,

Чтоб не бросали нам кричал он.

А завтра вновь рассветный дым

Светило бодрое рассеет,

И завтра снова буду злым,

А значит - чуточку взрослее.

Виктор Левашов

Дойти до рассвета

Отрывок из повести

Май 1982 года,

Баграм, расположение 345-го ПДП

... - Людей разместил?

- Так точно, товарищ майор, дрыхнут...

- Ладно, садись, старшина, разговор долгий будет. Вот фотографии, глянь-ка... Узнаёшь, нет?

- А чего ж... Клиент наш, от Джунаддира...

- Вот именно - наш... А снимочки откуда, знаешь? Местные ребята из "Хамелеона" через агентуру здешнюю расстарались...

- Быть того не может! Он что, здесь?!

- Во-во, я то же самое им твердил, концы уж шибко дальние - Кандагар, Панджшер... И, тем не менее, это действительно он, и обосновался здесь неподалёку, за Рухой...

- Весело, товарищ майор...

- Весело-не весело - нам работать...

- Не понял... У местных что, силёнок не хватит?

- Хватит, ты за них не волнуйся. Но, во-первых, сейчас у них своих хлопот выше крыши - к операции готовятся, во-вторых, этот чёрт не столько им нужен, сколько нам. Сам знаешь, каких он у нас там узелков понакручивал. Так что, Виталя, как не крути - в эту игру нам играть, по полной программе...

* * *

Не спится на новом месте, хоть тресни! Курнуть, что ли? Тем более, вон чей-то огонёк сигаретный у входа тлеет - тоже кто-то мается...

Демушкин встал и, накинув на плечи куртку, тихо прошлёпал к выходу.

Саня Рябцев дал подкурить от своей сигаретки и спросил, зябко ёжась от ночной прохлады:

- Ты-то чего шатаешься?

- Да хрен его знает... Не спится...

- Тебя дома ждёт кто-нибудь?

- Ты чего!.. Конечно, родители, друганы...

- Погоди... - поморщился Саня. - Баба у тебя в Союзе есть?

- Ну... - Дёмушкин почесал нос. - Девушка...

- Ну ладно, девушка... Пишет?

- Обязательно...

- То-то и оно... - Саня выбросил окурок. - А вот моя молчит, за год - ни строчки...

- Бывает... - дипломатично отозвался Дёмушкин, мысленно проглотив вертевшееся на языке ругательство. - Всяко бывает...

- Да нет... - Санька снова вздохнул. - Перед уходом поцапались мы с ней крепко, она даже на проводы не пришла...

- Ну и плюнь на неё, другую найдёшь...

- Если б так... Было у меня с ней всё, понимаешь? Я её девчонкой взял...

- Да ладно тебе, не ты первый!..

- Дурак ты, Славка... - раздражённо отозвался Рябцев. - Родила она, понимаешь? Пацану уже несколько месяцев...

- Слушай, а это твой? - ляпнул вдруг Дёмушкин, но увидев Сашкино лицо, торопливо поправился: - Ну и радуйся, чудик, наследник у тебя...

- "Радуйся...", - невесело усмехнулся Рябцев. - Это же я не от неё узнал, сеструха отписала. Так, мол, и так, Ирка родила, технарь свой бросила, с сыном по имени Саша возится...

- Во!..

- Вот тебе и "во"... И за год - ни строчки, понимаешь? А я ведь ей писал, и адрес почты сообщил... Хоть бы о сыне черкнула...

- Бабы... - Дёмушкин поскрёб затылок. - Сам чёрт их не разберёт...

Ну и ну! Санька Рябцев умудрился папашей заделаться... Честно говоря, не могу его в этой роли представить - с коляской, с погремушками... Впрочем, и себя тоже не представляю. "Духов"-часовых снимать, по "зелёнке" ночами бродить, противопехотки с "растяжками" обезвреживать - это пожалуйста, умеем. Что такое награда тоже не понаслышке известно. А вот как этот пищащий комочек в пелёнки заделывать - тут, признаюсь практики маловато... И в черепке вдруг начинают ворочаться мысли, что где-то далеко-далеко мирно живут простые, хорошие люди, которые спокойно крутят любовь и заводят детей, дарят цветы и ходят в кино не по графику. Они не имеют представления, что такое любовь за "чеки" с "ромашкой" из санбата, и как это просто - резать чужие глотки обыкновенной струной. И любой из нас мог бы сейчас среди этих спокойных, добрых людей жить и работать. Тогда бы Рябцев не маялся мыслями о сыне и своей Ирке, которые постоянно перебиваются приказом идти в горы, где надо стрелять и резать "духов"...

- ...Осуществляет захват группа Лямина, прикрывает группа Дёмушкина, она же при необходимости "рубит хвост"... Сигнал для "вертушек" даётся при отходе, не раньше. Это первое. Второе - местность незнакомая, на изучение подходов и доразведку объекта - сутки. Третье - от объекта десантируемся в двадцати километрах, работаем "маскарадом"... Вопросы? - спокойный, деловитый голос майора вернул Дёмушкина к действительности, заставил переключиться на боевые задачи серых будней.

Ладно, работаем. Мне только интересно, действительно ли тот это тип, которого мы с февраля искали под Кандагаром?..

Виктор Крюков

Разговор, которого не было

- Ну, здравствуй, старый товарищ.

Молчание.

Он положил руку на борт. Знакомое ощущение чуть шероховатой краски, теплый металл подрагивает от далекого гудения турбин.

"Сегодня вторник, - подумал он, - летный день, как и раньше".

- Ты слышишь меня? Я пришел.

Молчание.

Может, он ошибся? Прошло много времени, его могли заменить... Он пригляделся, и дыхание перехватило от мгновенного и острого чувства узнавания. Оказывается, он не забыл, просто воспоминание лежало в дальнем уголке памяти, а теперь он смотрел и узнавал. Вмятины, царапины, маленький потек краски на камуфляжном пятне, заплата, как раз в том месте, где прошла его пуля. Странные слова: "его пуля".

Заныла нога. Он прислонился лбом к металлу, не замечая боли. И тут же пришел ответ.

- Это ты... Прости, я задумался.

- О чем?

- Обо всем. И ни о чем. Ты давно не приходил...

- Теперь я живу в городе. Там, к северу. Мы с тобой летали над ним много раз, помнишь?

- Помню. Это недалеко.

- Для тебя - недалеко. Для меня теперь - полдня дороги.

- Как ты живешь?

- Живу... Знаешь, я скучал.

- О чем? Обо мне?

- О тебе. И о небе.

- Ты летаешь?

- Нет, теперь нет. Ты не поверишь, теперь я боюсь летать!

- Ты? Боишься?

- Да... Дочь купила путевку на юг и билет на самолет. В полете мне стало плохо с сердцем. Я не могу - в салоне. Обратно ехал поездом. Такие дела...

- Ты всегда любил все делать сам.

- Да, любил. Наверное, поэтому я был плохим командиром.

- Не знаю. Ты был хорошим летчиком, это точно.

Он усмехнулся.

- Ты говоришь, как моя дочь. Только она еще добавляет: "А вот дед из тебя плохой!" Балую я внуков... Но деду и положено баловать!

- У тебя уже внуки... А как живет твой сын? Ведь у тебя был сын, я помню, ты часто приводил его на аэродром.

- Он погиб.

- Прости, я не знал.

- Он был летчик, летал на штурмовике, а погиб в Чечне. Однажды пилотов вызвал командир эскадрильи и сказал, что в горах попал в засаду взвод, мальчишки, пехотинцы, и такой же лейтенант, ну, может, чуть постарше. Заблудились и попали в засаду. Зимой там бывают сильные туманы, погода была на пределе, солнце уже заходило, лететь, в общем, было нельзя, но командир сказал, что решать им. Сын вызвался лететь. Они полетели, мой был ведущим. В общем, он врезался в гору. Зимой там бывают сильные туманы, и он не успел отвернуть, не увидел гору. Впрочем, о туманах я уже говорил. Самолет нашли только через неделю. Он лежал в кабине...

- Вот если бы мы с тобой...

- Нет. Мы ничего бы не смогли. Дневной штурмовик там вообще ничего бы не смог сделать, а СУ двадцать четвертых там не было. И вообще, это не наша война. Мы свое отвоевали. Две командировки в Афган... Хватит и человеку и самолету.

- Что ж... Может, ты прав. А взвод?

- Что - взвод?

- Тех солдат спасли?

- Не знаю... Кажется - да, спасли, ведомый все-таки долетел, успел долететь. Да, спасли... Не всех. А потом умерла моя жена. Врачи сказали - сердце, но я думаю - от горя. У нее никогда не болело сердце. Знаешь, она всегда боялась, сначала за меня, а потом когда сын окончил училище, за него. За него - даже больше. Она всегда скрывала, но я видел, как она боится. Когда я сказал ей про сына, она сначала не поняла. А потом, когда поняла, на ее лице появилось странное выражение, облегчения, что ли. Огромного, опустошающего облегчения. От этой пустоты в душе она и умерла, не смогла жить...

- А ты? Как твоя нога? Тебе тогда досталось в Панджшере...

- Да... После ранения кровь залила кабину, и я все боялся, что она что-нибудь замкнет, и мы не долетим, а потом в госпитале заболел еще и желтухой. Но я вернулся. Я обязан был к тебе вернуться и вернулся. Если бы не ты, я остался бы лежать в том ущелье. Знаешь, иногда мне кажется, что афганский песок до сих пор хрустит на зубах. И еще помню небо. Серое небо, серый песок, камни, серые дома, нелепо одетые люди в широких штанах и обуви из покрышек, тусклые огоньки выстрелов, пожары, трупы. Странно, что там могло гореть? Кругом сухая глина и камни. Разве что люди...

- Не стоило тебе ездить в тот кишлак.

- Нет, я должен был увидеть.

- Ну, и что ты увидел? Была война, по нам тоже стреляли, и довольно метко, надо сказать.

Он провел рукой по фюзеляжу.

- Да... Я помню... Вот вмятина... и вот... А здесь, где заплата, была пробоина. Кажется, это из ДШК. Я боялся за тебя.

- Я - штурмовик. Меня трудно убить.

- А ты? Как ты? За тобой хорошо ухаживают?

Смешок. Как будто треск помех в эфире.

- Ты забыл, мне ничего не нужно. Я - экспонат. Сюда никто не ходит. Теперь я буду жить долго, если, конечно, это считать жизнью. Кто бы мог подумать? Самолеты не должны жить столько, сколько живут люди.

Он не ответил.

- Смотри, там подъехала машина. Это, наверное, за тобой?

- Да, это дочь. Мне пора. Я буду приходить к тебе.

- Иди. Я буду ждать.

- Если я долго не приду...

- Я понял. Не думай об этом, иди, она волнуется.

- Пожелай мне удачи.

Пожилой человек в потертой шевретовой куртке неловко повернулся, подобрал трость и, прихрамывая, пошел к выходу из маленького музея, расположенного за гарнизонным домом офицеров.

- Я не буду оглядываться... Я не буду оглядываться... Это хорошая примета - уйти, не оглядываясь.

У калитки он оглянулся.

Алексей Каратетский

"За темными стеклами..."

За темными стеклами в карих глазах

Сказка, которую Вам расскажу.

В ней: эвкалипт в парной,

Пыли вкус в ночи.

Затмевают звезды

Трассеров лучи.

Я закрою глаза и вновь вижу мою

Сказку, которую Вам подарю.

В ней твои глаза,

Блеск морской волны,

Радуга-слеза,

Песня шурави.

Сяду ночью поздней, закурю

Сказку, которую Вам пропою.

В ней, как камень в пропасть,

Падают бои,

В небе синеоком

Свет живой звезды.

За темными стеклами в карих глазах

Сказка, которую я промолчу.

Руха, 1986

Шлыков, Хачукаев, Юрченко, Рыжков, Борматенко, Понькин

Дневник разведроты 860 Отдельного мотострелкового полка

24.12.1979г. - 15.02.1985 г.

Источник: Звезда над городом Кабулом / Сост. А.П.Житнухин, С.А.Лыкошин.

Предисл. А.П.Житнухина. - М.: Мол. гвардия, 1990. -267 с., ил. ISBN 5-235-01460-Х.

Глава: 'БЕЗ ОТМЕТКИ НА КАЛЕНДАРЕ'.

Название самого дневника: 'ДНЕВНИК РОТЫ РАЗВЕДЧИКОВ МОТОСТРЕЛКОВОЙ ЧАСТИ'.

Авторы: старший лейтенант Сергей Шлыков (погиб); старший сержант Сулейман Хачукаев (погиб); старший сержант Александр Юрченко, старший лейтенант Юрий Рыжков; лейтенант Михаил Борматенко (погиб); рядовой Валерий Понькин.

ОТРЫВКИ НЕ ПРИВЕДЕНЫ.

ЭТОТ ДОКУМЕНТ НЕОБХОДИМО ЧИТАТЬ ЦЕЛИКОМ.

Выдержка из 'Библиотеки Комсомольской правды' 1989, No 10, с. 8-15 (авторы М.АЛИМОВ, Л.ОВЧИННИКОВА):

ДНЕВНИК ОДНОЙ РОТЫ

Перед нами редкий и потому бесценный документ. В редакцию 'Комсомольской правды' привезли дневник боевых действий одной разведроты, воевавшей в Афганистане с первых дней...

Дневник, который мы предлагаем читателям, писали комсорги разведроты... Их было шестеро, летописцев роты, трое из них, сделав последнюю запись, погибли в горах Афганистана...

Первыми читателями этого фронтового дневника были журналисты 'Комсомолки'. И даже в редакции, где привыкли к самым острым письмам, можно было видеть, как передавали этот дневник из рук в руки...

Первым ведет дневник старший лейтенант Сергей Шлыков. Из документов узнаем, что он родом из Вышнего Волочка Калининской области. Окончив военное училище в Новосибирске, он попал на войну. Ему 22 года...

На полях тетради карандашом сделаны особые пометки. Сколько было убитых, сколько раненых. День за днем идет горький счет войны. И вот еще одна страшная запись: погиб старший лейтенант Сергей Шлыков. Посмертно награжден орденом Красной Звезды...

Дневник переходит в руки старшего сержанта Сулеймана Хачукаева. Ему 19 лет. Он призван из Чечено-Ингушской АССР. Ровно год он будет вести фронтовую летопись...

Это последние страницы, написанные рукой Сулеймана. Вскоре над ротой зависнет 'черный тюльпан'. Старший сержант Хачукаев погибнет в бою. На страницах фронтового дневника будет написано о том, как это случилось. Посмертно С. Хачукаев будет награжден орденом Ленина.

Дневник продолжает старший сержант Александр Юрченко. Он из Варвинского района Черниговской области...

В рукописи меняется слог и почерк. Александр Юрченко, награжденный медалями 'За отвагу' и 'За боевые заслуги', отбывает домой, под Чернигов. Дневник продолжает старший лейтенант Юрий Рыжков. Он из Новосибирска. Окончил военное училище в Омске. Ему 22 года...

Юрий Рыжков, награжденный медалью 'За боевые заслуги', покидает афганскую землю. За перо берется лейтенант Михаил Борматенко. Он из Донбасса. Учился в Москве. Так жестоко распорядилась судьба что в его руках дневник был всего три месяца. Михаил Борматенко погиб в бою...

Записи во фронтовом дневнике роты продолжает рядовой - пулеметчик Валерий Понькин. Он призван из Мошковского района Новосибирской области. Ему девятнадцать лет...

А эти примечания прислал Анатолий Петрович Житнухин

... Первый раз я увидел этот дневник в Афганистане в 1982 году, где находился несколько лет в качестве советника Демократической организации молодежи Афганистана. Дневник представлял собой общую тетрадь большого формата в дерматиновом переплете. Вела его непосредственно рота разведчиков Псковского Краснознаменного отдельного мотострелкового полка, дислоцировавшегося под афганским Файзабадом. Позднее, когда я готовил этот дневник к печати в книге "Звезда над городом Кабулом" (как ее автор-составитель) это название по причине цензуры указывать было нельзя.

После войны от зам. главного редактора "Комсомолки" Валерия Симонова я узнал, что этот дневник находится у них в редакции. Они мне его и предоставили для подготовки полного текста к печати. В упомянутой книге текст дневника приводится абсолютно точно, полностью, без каких-либо сокращений.

Участники обсуждения на сайте упоминают имя Виктора Верстакова. Действительно, это тот самый Верстаков Виктор Глебович, чьи песни пели в Афганистане и который в те годы работал военным корреспондентом "Правды". Название книги взято из первой строчки его песни "Горит звезда над городом Кабулом..." В самой книге много его стихов и песен, которые уже, к огромному сожалению, стали забываться.

Александр Бурбела

Анаша

Февраль 1980 года. Посёлок Хинджан на трассе - Термез-Кабул. Советские мотострелковые части перешли афганскую границу, чтобы провести, по словам одного из замполитов, "тактические учения с боевой стрельбой".

Парадная одежда и ботинки солдат были сброшены за ненадобностью в одну кучу в небольшой глинобитной конуре, с дверью без замка.

Через две недели замкомэводу сержанту Алексею Набатову доложили, что "парадки" и ботинки потихоньку разворовываются для обмена на анашу.

Открыв дверь конуры-склада, Алексей увидел, что исчезло больше третьей части обмундирования.

- Действительно, - подумал сержант. - Зачем эти парадные костюмы, когда неизвестно, будешь ли жив завтра? Кому они нужны? По какому случаю их носить? Кто доживёт до дембеля, будет счастлив уехать отсюда в чём мать родила.

В свои двадцать лет Алексей никогда не слышал, что такое анаша.

Через некоторое время к нему подошли виновники пропажи парадного обмундирования - младшие сержанты Ибрагимбеков и Федоренко. Пригласили на 20.00 в БТР-60, что стоял возле базара в центре Хинджана.

- Попробуешь анаши, поймаешь кайф, какого ещё никогда в жизни не испытывал, - предложили они.

К вечеру в бронетранспортере собралось человек семь - русские, грек, осетин, черкес, адыгеец, украинец.

Ребята из Новороссийска не торопясь приступили к давно им знакомому ритуалу.

Вынув папиросы из пачки "Беломора", они выпотрошили из них табак и перемешивали его нежно и трепетно с раскрошенной тёмно-зелёной плиткой анаши.

Алексей с огромным интересом наблюдал за этой торжественной церемонией.

- Я с тринадцати лет курю анашу, - сказал Володя, совершавший обряд приготовления "косяков". - Мы очень часто собирались с друзьями выкурить по "косячку" и никогда не ссорились. Анаша нас сплачивала. Ну, и тайна, наверное, тоже. Потому как никто не должен был знать об этом. А ещё в нашем классе была компания, которая часто соображала "на троих", употребляя водку. Так те ребята чуть ли не после каждой пьянки били друг другу морды. Не знаю, что интересного они в этом находили. По-моему, выкурить "косячок" - милое дело. Водка не идёт ни в какое сравнение.

- Да, ты прав, Володя, - авторитетно подтвердил ветеран-анашист из Краснодарского края Георгий, - Но можно выпить водки немножко, а потом догнаться "косячком". Тоже ведь кайф?

Тем временем приготовление чудодейственного снадобья было завершено.

Осетин Джафар закурил первым. Он сделал три глубокие-глубокие затяжки, наслаждаясь вдыхаемым сладким дымом. Казалось, что он пытается получить из представившейся ему возможности наибольшее наслаждение.

Волшебный "косяк" пошёл, как трубка мира, по кругу. Каждый затягивался по-разному. Кто - один раз, кто - два.

Алексей Набатов сделал, как и Джафар, три глубокие затяжки и передал папиросу дальше. Он сидел, подперев рукой голову, и сосредоточенно наблюдал за другими ребятами.

- Какой же в этом занятии кайф? - думал он. - Ведь ничего интересного не происходит.

Через какое-то время Алексей попытался поднять голову. Но она была тяжела, как огромный булыжник, и оторвать её от руки оказалось почти невозможным.

Собравшиеся в БТРе ребята, увидев это, начали смеяться. Алексея также разобрало необъяснимое веселье. Вскоре все буквально угорали от дикого хохота, хватаясь за животы. Тяжёлая дымка раскуренной анаши плотно окутала салон БТРа.

Набатов вдруг почувствовал, что если он будет и дальше продолжать смеяться, то у него, наверное, поедет "крыша". Он, как в замедленной съёмке, открыл люк над сиденьем водителя. Вылез наружу, сел на броню, свесив ноги вниз и, как рыба, выброшенная на берег, стал глубоко вдыхать свежий морозный воздух.

Вокруг люка заплясали маленькие, с пальчик, черти. Они откровенно потешались над Алексеем, корчили ему рожицы, приставив к носам растопыренные пальцы рук, перебирая ими - изображали "Буратино".

Алексей встряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение.

С шумом открылись два задних люка БТРа. Из них высунулись двое обкуренных ребят, продолжая смеяться и подтрунивая над Набатовым. Были они давно не стрижены и небриты, потому что купить бритвенные принадлежности было негде и не на что. Но на месте заросших однополчан Алексей увидел перед собой двух абсолютно лысых Фантомасов, тычащих в него указательными пальцами и громоподобно смеющихся: "Ха-Ха-Ха-Ха-Ха!!!".

- Спрячьтесь!!! Фантомасы!!! - в ужасе отпрянув, приказал он им.

Этот приказ вызвал у сидящих внизу новый взрыв гомерического хохота.

Алексей, сладко улыбаясь, посмотрел вдаль. В ночном небе над головой мерцали звездочки. Далеко, в лунном сиянии, виднелись снежные вершины величественного Гиндукуша.

Антон Владзимирский

В королевских конюшнях

В королевских конюшнях места нет для коня,

Медсестра раскладушку принесла для меня.

Отыскала местечко в самом дальнем углу -

Где десантник навечно задремал на полу.

"Не жизнь, а малина!" - подумал я, когда, по прибытии в часть, меня сразу же приставили к тамошнему фельдшеру Олегу, уповая на те три курса медицинского института, которые мне каким-то образом удалось закончить. Совсем по-другому представилась мне перспектива военной медицинской службы, когда нашу часть перебросили в Афган, и я, все с тем же Олегом, оказался в одном из госпиталей Кабула.

Наш госпиталь располагался сразу за городом, рядом с танковой частью. Он являл собой весьма жалкое зрелище: две огромные военные палатки, одну из которых называли "регистратурой", а другую - "операционной" и неуклюжее то ли глинобитное, то ли каменное местное сооружение, почему-то именуемое "чумом".

Первый день я провел вольготно: полдня драил дощатый пол в чуме, полдня дрых на приятном сквозняке, устроившись на старом ящике из-под запчастей. А Олег тем временем выхаживал бедолагу с дизентерией. На второй день я вместе с Емелей (вечно обиженным рядовым, приписанным к госпиталю) разгружал КАМАЗ с медикаментами... Так прошла неделя. Изредка привозили больных какой-нибудь желудочно-кишечной дрянью или покусанных всякими тварями. И только через десять дней я впервые увидел настоящих раненых...

...В полдень, в самую жару, три вертушки привезли десантников. Я растолкал прикорнувшего в тени палатки Емелю, и мы, кашляя от поднявшейся пыли, затрусили к площадке. Возле гудящих вертушек уже крутился наш капитан, от которого не отставал ни на шаг крепко скроенный коренастый мужик в покрытой пылью куртке, из-под которой виднелась порванная тельняшка.

- Б..., почти в рукопашную выходили! А когда... - слова десантника заглушил рев пропеллеров. Раскрылись люки. Прямо нам в лица выдвинули рукоятки носилок.

- Емеля, держи! - я потащил носилки на себя. Емеля извернулся и, тихо бубня, ухватился за рукоятки.

- Понесли, ну!

Сзади подоспели Валька и Макар. - Носилки где!?

- Да вон они! Пусти!

Из душного чрева вертушки спустили еще одного парня с наспех забинтованной головой.

Вцепившись в носилки, мы заспешили к палаткам. - Живой! - заорал Емеля.

- Да вроде! - я повнимательней пригляделся к раненому.

Парнишка, с виду лет семнадцати, с судорожно прижатыми к животу ногами и мертвенно-бледным от боли и страха лицом; в посиневшей руке, прижатой к груди, сжат берет - родной, голубой с красной звездочкой в золотом обрамлении. - Давай, давай! - Емеля споткнулся о камень и чертыхнулся.

- Все... Конец мне... - вдруг отчетливо произнес парень. - Больно... Все...

Он тяжело задышал. Мы вломились в "регистратуру", а нам навстречу выскочил Олег, уже затянутый в халат. - Что!?

- Живот! Глянь - бледный! Крово...

- В операционную! Живо, ну!

Толкаясь, в "регистратуру" вбежали двое незнакомых солдат в бронежилетах, прямо на одеяле они притащили десантника: на месте ноги у него лежала куча окровавленных тряпок. - Сюда! Сюда! - я указал на стол возле входа.

- Давай! - Емеля осторожно подхватил одеяло и помог солдатам уложить беднягу, который вдруг улыбнулся и сказал: - Долетели все-таки.

Олег исчез в операционной. Солдаты неуклюже выбрались наружу. - Пошли?

- Погоди секунду...

Я склонился над раненым. Остаток ноги был туго перетянут армейским ремнем, а рану закутали куском какой-то ветоши. - Долго летели?

- Не знаю... Водички бы...

Емеля сунул парню в руки открытую флягу. - Держи.

Я взял со стола напротив пакет с бинтами и, аккуратно сняв тряпки, прикрыл рану чистой марлей. - Не боись! Щас промоют, ушьют... Будешь как новый...

В "регистратуре" появился облаченный в уже окровавленный халат хирург Николаев, за которым с коробкой каких-то ампул трусил Емеля. - Давайте к вертолету! И всех в чум! Давай я!

Он засуетился вокруг раненого. Мы с Емелей выбрались из палатки. Мимо пробежали все те же солдаты в бронежилетах, матеря рвущееся одеяло с очередным бедолагой. Когда мы подошли к площадке, один из вертолетов с грохотом поднялся и устремился куда-то к горам.

Из люка на руки нам ссадили еще одного парня с простреленной справа грудью. Пока мы пристраивали его на носилки, к нам подошел капитан. Мельком взглянув на раненого, он сказал: - Этот последний... Дальше только готовые... Шестеро там, двое по дороге...

- Нарвались ребята...- прокомментировал Емеля.

- Взяли и понесли! - я подхватил носилки.

Из соседнего вертолета Макар и Валька угрюмо вытаскивали трупы.

...Солнце куском алого раскаленного металла исчезало за горами. Из чума вышел Олег, сняв куртку, он подставил плечи прохладному ветерку. - Что скажешь... - я отломал от бревна, где мы сидели, тонкую лучину и принялся рисовать ею что-то на песке.

- Ничего, - он сплюнул и полез в карман за куревом. - Блин! Того, первого, три часа на столе держали... Еле вычухали... А у Николы один ушел... Прямо как на стол положили, так и ушел... В голове две дырки... Чудно, как они его довезли...

Он затянулся и выпустил струйку подозрительно сладковатого дыма. - Капитан говорит, завтра сыворотку привезут, - прервал я затянувшуюся паузу.

- Из Москвы, - фыркнул Олег. -- Ну, ты сам слышал, что он раньше говорил.

- Фигня. А-а-а-а... - он сладко потянулся, хрустнув суставами, и умиротворенно улыбнулся. - Все фигня! Сами живы - значит, все путем!

Я невольно обратил внимание на то, что Олега начало все быстрее развозить от травки - буквально через минуту он принялся хихикать и рассказывать мне какой-то путанный анекдот.

Солнце провалилось за горы, и часовые зажгли прожектора...

...Дул противный колючий ветер, набивающий рот и глаза мелким песком. Позади чума приткнулся КАМАЗ с прорванным брезентом. Из-за угла появился Емеля. - Продрыхся наконец! Мы тут пашем, а ты дрыхнешь! - сразу заныл он.

- Ну и разбудил бы! - лениво огрызнулся я.

- Не гунди, Емеля! - вмешался подошедший Олег. - Велика цаца - двое носилок перенес, так уже и намаялся!

- Кто? - спросил я.

- А-а! Из города двое местных... Фигня...

Вдруг из "регистратуры" раздался чей-то вопль, послышался топот ног и один за другим треснули два выстрела. - Твою ма-ать! - охнул Емеля и побежал вслед за нами.

В "регистратуре" на деревянном столе сидел мертвенно бледный Валька, его правая рука была наспех перетянута ремнем. Рядом с ним Николаев лихорадочно давил в руке ампулы. - Поберегись!

- Чего!?

- О-оп! - я нервно отдернул ногу: на полу валялось разорванное пулями тело здоровенной змеи.

Капитан усмехнулся и вернул пистолет в кобуру. - Я это... - застонал Валька. - Полез за тазом... А там... Тяпнула, зараза... Откуда она взялась...

Николаев отложил шприц. - Слезай, пошли в палату.

- Во, б...! - смачно прокомментировал Олег.

К вечеру с гор пришли две вертушки.

Как только раскрылись люки, нам навстречу спрыгнул пехотинец в потрепанном бронежилете и, раскинув руки, заорал: - Братки! Скорее! Ребятки там - вернуться надо! Ну же! Давай!

- Пусти! - крикнул на него Макар и полез в вертолет. Я последовал за ним. Внутри было душно, нестерпимо парко. Настойчиво лез в ноздри ужасающий запах крови, пота и горелого мяса. Макар приподнял ближайшего к люку лежащего ничком раненого. Внизу, в люке показались Емеля и Олег.

- Давай!

Макар быстро, но бережно спустил беднягу им на руки. Вокруг метался пехотинец: - Прикрывал! Не его бой! Своих подбирали! Последнего забирали, а он только залезать, а ему в спину, суки! Быстрее бы! Наши там!

- Помоги лучше!!! - заорал Серый. Разнылся как баба!!!

Я шагнул в глубину полутемной духоты кабины и присел над парнем, чье тело представляло собой один большой кусок сгоревшего мяса, комбинезон прогорел, скукожился и смешался с обоженными тканями. - Давай, танкист, пой! - Макар подхватил его под ноги, а я, как мог осторожно, приподнял парня за плечи...

...Я зашел в палату и, грюкнув ведром об пол, принялся елозить шваброй по деревянному полу чума. В глубине комнаты виднелась сгорбленная фигура Олега, делающего кому-то инъекцию. Я зашурудил под кроватью, смывая запекшиеся пятна. - Оставь там, - послышался голос Олега. - Макар за носилками пошел. Вынесут, - потом помоешь.

Тут только я обратил внимание на накрытое одеялом тело на койке справа. - Танкист?!

- Танкист...

Олег подошел поближе, нервно потирая руки. - Танкист...

Я выдохнул. - Иногда так в горы хочется! Хоть бы одну сволочь своими руками угрохать!

- Сиди! Вон, пол лучше вымой, - Олег помотал головой и зачем-то добавил. - Пацан там лежит... Передозировка у него... Кольнулся чем... Мы ему капать поставили... Глянь, если вдруг дергаться начнет...

Он опять покрутил головой и вышел из палаты.

Я поелозил тряпкой по полу, а потом, бросив швабру, вышел из палаты.

Мимо молча прошли Макар и Емеля. За углом, прислонившись к шершавой стене, стоял Олег. - Олег!

Тот повернул голову и мутно посмотрел сквозь меня. - Олег!

- М-м...

- Завязывай ты с этой дрянью!

- М-х...

- Слушай! Мать твою, завязывай!!! Ты на себя посмотри! Руки трясутся, белый весь, угробишь еще кого-нибудь! Под вышку захотел!?

- Что ты на меня орешь! - взорвался Олег. - Как хочу, так и живу! Ты мне не Господь Бог и не фельдмаршал здесь командовать! Каждый день мы в этих ... горах вязнем дальше некуда! Каждый день сколько народу хороним!!! Я врачом хотел быть, а не могильщиком!!! Пусть ищут!!! Пусть что хотят делают! Под трибунал, так и ладно! Лучше на зону куда-нибудь, чем здесь подыхать!

Он крутанулся и, отшвырнув окурок, зашагал прочь...

...А через неделю Олег попался.

Вместе с очередной партией раненых прилетел какой-то вполне здоровенький майор. Он дотошно проследил за нашей работой, потом прямо в форме полез в "операционную", где на него начал орать Николаев. Майор поулыбался, сказал: "Работайте, товарищи, работайте!" и так бочком полез в чум, где на койке отсыпался Олег. Майор ничего не сказал и вечером уехал, зато утром Олега арестовали и увезли в Кабул.

Через два дня Олег вернулся - бледный, злой и опять с сержантскими погонами. От трибунала его спасло только то, что зелья при нем не нашли. Олег получил выговор, был разжалован в сержанты и снабжен любопытным приказом...

-Ты куда собираешься? - я удивленно уставился на чемоданчик, в который Олег нервно запихивал свои пожитки.

- Тебе я тоже советую.

- Что?

- Барахло собирать.

- Зачем это?!

- Танцуй! - Олег скривился.- Домой полетим!

- Чего?

- Домой полетим! На самолете - у-у-у...

- Какой домой? Часть же на караване, кто ж ее отзывать-то будет?

- Часть нет, а мы - да! - Он вдруг как-то весь напрягся.- К Тюльпану нас приписали... Два рейса в неделю.

- Брешешь!

- Какого... мне брехать!!! - взорвался он.- Вон приказ пришел! Пойди к капитану и почитай, если мне не веришь.

- Да ладно, ладно, не ори...

Вот так мы оказались в Кабуле...

...Черный Тюльпан...Конец всех солдатских дорог...

Угрюмое местное строение рядом с военным аэродромом. Дюжина солдат, работающих на земле, еще шестеро в две смены летающих в Ташкент и двое молчаливых штатских, занимающихся какими-то бумагами... Первую неделю мы никуда не летали. Только вытаскивали из душных грузовиков смрадные брезетовые свертки и стучали молотками, заколачивая ящики.

Узкая комната с каменным, испачканным темным, полом, рядом, в комнате побольше, громоздятся металлические ящики. В комнате лежат ребята. Иногда хватает семи столов, поставленных здесь, иногда их кладут прямо на пол...

Тело-бирка, тело-бирка...Ящик-тело-бирка, ящик-тело-бирка...

Лучше не думать о том, что ты делаешь и что ты видишь...

Темноволосый парень с аккуратной, едва заметной, словно под орден, дырочкой слева на груди... Смуглый широкоскулый калмык с торчащими как венцы короны выломанными костями черепа... Обгорелая голова с остатками грудной клетки и, почему-то, совершенно целой правой рукой...

Ящик-тело-бирка, ящик-тело-бирка, взяли-понесли, взяли-понесли...

...Через неделю нас с Олегом отправили в первый рейс. Третьим в нашей смене оказался какой-то прапорщик, которого все звали Саныч. Судя по неисправимому фатальному пессимизму и явному алкоголизму Саныч служил на Тюльпане уже давненько.

Втащив в темные люки две дюжины ящиков и получив какие-то мутные инструкции по поводу неразглашения от наших штатских, мы оказались запертыми в душном брюхе качающегося самолета.

Из темноты появился Саныч. Он подошел к нам и деловито пристроил на импровизированный столик из пустого перевернутого на бок ящика бутылку с порванной этикеткой и три стакана. - Так, мужики.

Олег откинулся и почему-то захохотал. - Эка его, - посочувствовал Саныч и протянул мне стакан.- Ну, давай...

...Глухо и заунывно гудели турбины. Саныч вытянул из кармана мятую пачку "Беломора" и со вкусом затянулся. - Развезло-то как Олежку... Совсем слаб, - он грустно покачал головой. Олег уронил голову на скрещенные на столике руки и вырубился. На меня приступами накатывала дурнота, смешанная с ужасной духотой.

- Это уже третий транспорт, - балагурил Саныч. - Два уже сбили... Еще раньше. По второму разу все выргребали...Два часа, считай, лету, а как... Скоро дома будем... А какой дом?..Одинаково сушь... Мой дом в Воронеже... Эх!..

...КАМАЗ подогнали к самому самолету. Из него вылезли двое солдат без оружия и надутый майор с красивой коричневой папкой в руках.

Саныч пристроил на голове пилотку и, криво подтянувшись, отрапортовал: - Товарищ майор. Рейс девятнадцать-ноль-двенадцать-Тюльпан прибыл.

Майор пошмыгал носом, подозрительно оглядел меня (наверное, меня здорово качало) и спросил: - Где третий?

- Прикачало впервой, товарищ майор. Прилег там, - Саныч нарочито глупо улыбнулся.

Майор ехидно покивал. - Давайте бумаги. Приступить к разгрузке!

- Слушаюсь!

Сквозь духоту, хмель, тучи пыли и мелкого песка, которые гонял по взлетному полю ветер, поднятый турбинами, я еле различал ящики в темном брюхе транспорта. - Ну и прикачало! - съехидничал один из солдат. - Вы че, на перегаре летели?

- Да ладно тебе! - вмешался подошедший Саныч. - Давай, давай! Приступай к разгрузке!..

...В Ташкенте мы были до вечера и из подвала здания аэропорта, куда мы сгрузили ящики, нас не выпустили. Транспорт дозаправили, и ночью мы снова болтались между землей и небом.

Олег, наконец, пришел в себя и, тупо уставившись куда-то в пустоту, тихо спросил: - Еще летим?

- Уже летим, - прошамкал Саныч. - Назад, в Афган.

Олег помотал головой. - Опять в Афган, - голос его сорвался. - А я думал, домой...

Решетников Михаил Михайлович

Психопатология героического прошлого и будущие поколения

Как известно, психическое развитие ребенка зависит не только от его морфолого-генетических особенностей, но и от воспитующего окружения, которое в значительной степени создается родителями и предшествующими поколениями семьи. Я сразу уточню, что сегодня речь пойдет только об относительно молодых родителях - ветеранах афганской войны, и детях, выросших или растущих сейчас в их семьях.

Традиционная для России героизация военного прошлого в последние годы подверглась существенным трансформациям, как в связи со спецификой политической и нравственной оценки афганских и чеченских событий, так и в связи с более полной и гораздо более объективной информацией об ужасах Гражданской и Второй мировой войн.

Не вдаваясь в подробное обоснование, я хотел бы сразу отметить, что героизация - это, обычно, удел победоносных войн, и всегда имеет в значительной степени компенсаторное значение. Поражение, в том числе - моральное, даже при реальном успехе всей кампании, создает для ее участников принципиально иную социально-психологическую ситуацию, проекция которой простирается на всю оставшуюся жизнь.

В 1989 году, на основании афганского опыта и, вначале - недоверчивого, а затем - все более потрясающего меня сопоставления его с опытом участников Второй мировой войны, по аналогии с известным определением Н.И.Пирогова, я назвал войну "эпидемией аморальности". Основанием для этого вывода послужили не "отдельные случаи" маргинализации языка и быта, о которой периодически вспоминают режиссеры и писатели, и даже не безусловная аморальность (с точки зрения нравственных императивов ХХ века) такого способа разрешения конфликта как физическое уничтожение противника, в большинстве случаев принимаемое и оправдываемое как необходимое зло, а реальная криминализация и психотизация поведения личности в боевых условиях.

Проведенный на протяжении последних лет анализ позволил сделать очень непростой для меня вывод, что наряду с реальным героизмом, взаимовыручкой, боевым братством и другой относительно позитивной атрибутикой войны, грабежи и убийства (как исход "разборок" среди своих), средневековые пытки и жестокость к пленным, самое извращенное сексуальное насилие в отношении населения (особенно - на чужой территории), вооруженный разбой и мародерство составляют неотъемлемую часть любой войны и относятся не к единичным, а к характерным явлениям для любой из воюющих армий, как только она ступает на территорию (особенно - в случае иноязычного) противника. Уже затем и, обычно, много позднее, война начинает (в сознании ее непосредственных участников) идентифицироваться со страхом смерти, унижением плена, непростительностью вины и неизбежностью возмездия за все содеянное. Но все это приходит потом - и, в отличие от публично провозглашаемых героических воспоминаний, молчаливо проецируется на все межличностные, в том числе, и прежде всего - внутрисемейные отношения, составляя часть их эмоционального поля, а иногда - и весь их эмоциональный фон, когда немой ужас дня сменяется криками, доносящимися из ночных кошмаров.

Сейчас уже известны и многократно описаны некоторые поведенческие и психопатологические эквиваленты этой неизбывной тревоги (страх нападения сзади, бредовые идеи идентификации себя с убитыми, навязчивые идеи самобичевания и т.д.). Но это лишь наиболее очевидные, крайние, и потому легко идентифицируемые специалистами проявления, в "анамнезе" которых скрываются мучительные воспоминания прошлого.

Казалось бы самый простой способ - забыть обо всем, но память не отпускает. Мы совершенно не учитываем, что, как правило, эти воспоминания глубоко персонифицированы друзьями юности, которые остались там навсегда, и вычеркнуть погибших из памяти, для большинства участников этих событий - это все равно, что еще раз убить их, теперь уже окончательно. Чаще всего это оказывается невозможным. Они живут в каждом из оставшихся в живых, которые чувствуют себя обязанными не только помнить, но и мстить за обманутые надежды, оплеванную боевую славу, поруганную честь и униженное достоинство. Поэтому любые действия окружающих, затрагивающие именно эти болезненные струны, вызывают столь неадекватные реакции, нередко потрясающие своей немотивированной жестокостью.

Я могу привести несколько подробно изученных мной случаев, когда "обычное" - по современным меркам - оскорбление личности "афганца" незамедлительно "каралось", в том числе - смертью: случай с осужденным М. убившем 17-летнего юношу только за то, что тот назвал его "козлом"; случай с осужденным Ф., задушившим в процессе ссоры своего знакомого, пренебрежительно отозвавшегося о его боевых наградах; случай с Л., бросившим гранату в ничем не повинных людей лишь за то, что они не проявили к нему должного (по его представлениям) уважения; случай с В., нанесшим тяжелые увечья своему знакомому только потому, что тот, спускаясь по лестнице, предпочитал идти немного позади и, казалось, что от него исходит угроза и др.

Наблюдая семьи афганцев, я обратил внимание, что в одних из них родители, на первый взгляд, охотно делятся пережитым с детьми, при этом всегда (более или менее) приукрашивая и позитивируя свое боевое прошлое. В других - полностью отрекаются от этого прошлого, что вызывает у детей достаточно специфическое его восприятие: это прошлое предстает как нечто настолько ужасное, что не имеет права на упоминание в семейном кругу. Уместно отметить, что аналогичные реакции в свое время наблюдались в Германии у детей нацистов, и сейчас, в некоторых случаях отмечаются в последующих поколениях бывших чекистов.

Основным и общим во всех этих ситуациях является то, что реальные участники боевых (или других - позднее квалифицированных как преступления против личности) действий не имеют никакой возможности вербализовать (и тем самым - отторгнуть) их криминальный опыт и мучительные переживания, о которых даже в собственной (афганской или др.) среде, как правило, не принято вспоминать. И даже в тех единичных случаях, когда бывшие боевики попадают на прием к психиатру или психотерапевту, большинству из них не удается перешагнуть барьер и по собственной инициативе рассказать о том, как живьем зажарил на костре пленного афганца-снайпера, перед тем убившего его друга и односельчанина, как сбросил с вертолета захваченного в горах мальчишку, как целым взводом насиловали малолетнюю девчушку-афганку, как десятками расстреливали мирных жителей или бомбили их поселки только от неукротимого чувства мести и отчаяния (я привел лишь несколько случаев подобного рода, достоверность воспоминаний о которых не вызывает у меня сомнений). С годами, воспоминания о подобных "боевых" ситуациях, казалось бы, бледнеют, развиваясь по давно известному закону и сценарию: "Я сделал это, говорит мне память. Я не мог этого сделать, говорит мне совесть. И постепенно память отступает". Но это все же лишь красивая метафора. А на самом деле - именно на этом зловонном бульоне "не подлежащих вербализации воспоминаний" начинает прорастать вирус будущей психопатологии. Даже в процессе длительной терапии "обнажение" таких тем, нередко избегается по негласному соглашению врача и пациента, что делает их межличностный контакт исходно лицемерным и, порой, столь же невыносимым для последнего, как и со всеми другими.

Привести к этим, глубоко скрытым в темноте подсознания, воспоминаниям, может лишь тот, кто действительно знает - где и что искать. Поэтому терапией этого поколения могут сколько-нибудь эффективно заниматься лишь те, кто сам прошел через эти мерзости войны, или, во всяком случае, знает, что и это было тоже. Давно и почти общепризнан факт, что психиатрическая и психологическая помощь при состояниях, лежащих далеко за пределами собственного чувственного опыта терапевта, чаще всего - малоэффективна. Не знающие о таком специфическом (боевом) опыте врачи и психологи неизбежно столкнутся с чем-то неизвестным и непонятным, а обратившиеся к ним, безусловно, страдающие люди - с тем, что их не слышат и не понимают, и никогда не смогут принять их криминальный опыт, груз которого с годами будет становится все более невыносимым. Может быть именно здесь кроется одна из причин того, что количество бывших "вьетнамцев", покончивших жизнь самоубийством, уже давно превышает количество погибших за весь период "непопулярной" войны. Растет количество самоубийств и среди "афганцев".

Анализ многочисленных источников о прошедших войнах показывает, что этот специфический опыт всегда оказывается вне исторической памяти. Завеса умолчания выживших последовательно трансформируется в глухоту следующих поколений, так как то, что одни не могли рассказать, другим - не дано услышать. Отрицание памяти на реальные события войны во всей их омерзительной полноте и все более усиливающаяся с годами продукция компенсаторных воспоминаний о героизме - вечная дилемма выживших, определяющая как их амбивалентность по отношению к прошлому, так и все варианты их послевоенного поведения, включая художественное и научное мифотворчество о минувших событиях. Но груз мучительных воспоминаний от этого не уменьшается. Традиционная для России сакрализация такого (криминального и полукриминального) опыта (в том числе, например, блокады) сказывается не только на бывших участниках событий, но и на моральном состоянии общества в целом.

Самое мучительное здесь - это безысходность (вернее - неотторжимость), потому что, если бы они стали говорить правду о насилии, убийствах, грабежах, пытках и т.п., их отказались бы не только понимать, но даже слушать. Таким образом, между теми, кто был реальным участником подобных событий и всеми остальными (- потенциальными социокорректорами, включая членов семьи, и даже квалифицированными терапевтами) всегда лежит пропасть непонимания. Поэтому, единственными, кто мог бы помочь им, остается очень незначительная количественно группа военных врачей - косвенных участников этих событий, все еще лишенная возможности профессиональной коррекции таких состояний в силу известной экономической ситуации и типично чиновничьего непонимания того, что несколько десятков тысяч людей, чья память отравлена криминальным и полукриминальным опытом, составляют реальную угрозу не только для самих себя, но общества в целом.

Я хотел бы особо отметить, что медикаментозные методы терапии не оказывают здесь сколько-нибудь позитивного эффекта, а скорее загоняют болезнь вглубь, откуда она прорывается в виде ужасающих общество преступлений и негативных аффектов. Общая тенденция к деперсонализации отношений в медицине, когда между врачом и пациентом планомерно возводится стена из огромного количества лабораторно-диагностической и прочей техники, а малейшие щели в этой стене заполняются таблетками, не обошла и психиатрию. Другим, возможно, даже более точным, образным сравнением, могла быть бездонная пропасть, которая разделяет типичные представления врача и, пусть даже изуродованный до неузнаваемости, но все равно - духовный мир пациента. В эту бездонную пропасть в огромных количествах сваливается продукция химико-фармацевтических заводов, но перейти через нее таким путем не удается, и пациент навсегда остается взывающим на отвесном крае своего обрыва.

Точно такая же пропасть лежит между выжившими и их детьми. Мы знаем, насколько дети интуитивно чувствительны к неискренности. Мы знаем также, что нельзя убедительно учить: "не укради", "не убий" и т.д., если сам грабил, убивал и насиловал. В таких случаях приобретенное знание, в силу пока мало известных нам законов межличностной коммуникации, хотя и усваивается, как некий присутствующий в обществе норматив, но не становится убеждением. Но это лишь одна сторона переноса на следующие поколения.

Мы уже говорили вначале, что психическое развитие детей зависит не только от их морфолого-генетических особенностей, но и от воспитующего окружения, которое в значительной степени создается родителями и предшествующими поколениями семьи. При этом родители передают детям не только традиционные внутрисемейные установки, культивируемые системы ценностей, но и преобладающий эмоциональный фон, и чувство вины (даже если оно присутствует в скрытой форме), и - очень часто - присущее ветеранам развенчанных войн ощущение, что многое в этой жизни было и есть напрасно. Одновременно с этим, компенсаторно к собственной судьбе, от этих детей (особенно - в обеспеченных семьях) всегда жаждут исполнения всех несбывшихся надежд и желаний, нередко вообще лишая их права на самостоятельный выбор. Забалованность детей в этих семьях составляет обычное явление, и это еще одна компенсация - родителей самим себе - той части жизни, которой они сами были лишены.

Дети становятся сверхценными и сверхопекаемыми, утрачивая самостоятельность и обретая прежде всего тяжелейшую тревогу от невозможности жить в состоянии "непрерывного счастья", которое им пытаются навязать. Естественные колебания настроения детей в таких случаях вообще не принимаются родителями, как не имеющие никаких (по сравнению с их собственным опытом) оснований или достойных внимания причин. В итоге у ребенка формируются представления о черно-белом мире, где нет места естественной амбивалентности.

Характерной особенностью таких семей является "культивируемое" в них пренебрежение к проблемам здоровья, за которым скрывается вина за то, что выжил, что и так уже получил гораздо больше, чем те, кого уже нет ("ну, а годом раньше, годом позже - не имеет значения"). Ценность этой, как бы второй, доставшейся по счастливому жребию жизни, оказывается гораздо меньше. И эта установка переходит к последующим поколениям, окрашивая все моральные эталоны и общее отношение к действительности, тем самым делая их будущее исходно трагическим, так как если ценность жизни невелика, то что же тогда ценно?

Отсюда же идет и та легкость, с которой бывшие боевики уходят в криминальные и полукриминальные структуры, без особых затруднений вновь и вновь перешагивая уже однажды преодоленный барьер запрета на убийство.

Пролонгированная угроза смерти, которая слишком долго стоит за спиной, качественно изменяет ментальность людей и формирует специфическое мироощущение, где неочевидны грани между добром и злом, геройством и преступлением.

Культура - это не только прекрасные произведения искусства, архитектуры или литературного и научного творчества, которыми мы восторгаемся, но и то, что налагает запреты. Рождаясь, мы не знаем их, и лишь в процессе социализации, мы подчиняемся этим запретам - вначале родительским (усваивая наряду с первыми словами такие отвлеченные понятия как "нельзя", "некрасиво", некультурно", "стыдно"), а затем и всем остальным - писанным и неписанным - общественым законам. Вопреки паранучному тезису о некой природной моральности человека, мы не любим эти запреты, хотя и вынуждены подчиняться им. И это гораздо больше возвышает Человека, который становится таковым - в высоком смысле этого слова - не столько благодаря, сколько вопреки своей природе, подчиняясь законам общественной морали и нравственности.

Война дезавуирует эти законы, и прежде всего - запрет на убийство и сексуальное насилие.

Человек отличается от большинства других живых существ не только способностью мыслить, прямохождением и речью, но - даже более - гиперсексуальностью и гиперагрессивностью. Ни одно другое живое существо не прилагает столько усилий к созданию все новых и новых способов уничтожения представителей своего же вида, и даже самые кровавые внутривидовые столкновения в животном сообществе (как правило, по общим для нас с ними поводам - за самку, власть или территорию) завершаются первой кровью и бегством противника. Убийство представителя своего вида, как биологическая цель - вообще не задано природой. Ни один другой вид, также не чуждый стремления к сексуальному наслаждению, не смог перешагнуть через естественне барьеры, ограниченные периодом течки и спаривания. Гиперсексуальность и естественная агрессивность составляют типичные компоненты именно человеческого поведения, но в обычных условиях нам приходится подавлять их, скрывая эти властно побуждающие влечения не только от окружающих, но и от самих себя.

Именно поэтому война, отменяющая эти запреты, нередко оказывается слишком привлекательным занятием. До 12% бывших участников боевых действий в Афганистане (выборка 1991 г. - 2000 чел.) хотели бы посвятить свою жизнь военной службе по контракту в составе любой воюющей армии, относительно независимо от страны, предоставившей им такую возможность.

Таким образом, война - это в равной степени преступление и против личности, и против культуры, так как она обнажает нашу глубинную (и если мы остаемся дарвинистами - животную) сущность.

Общество и сейчас стыдливо отворачивается от этой проблемы, ссылаясь на определенный кризис морали, обусловленный специфическим характером афганской войны или чеченской "операции", или современной ситуации в целом, и все еще пытается увидеть в этой феноменологии частный и потому - нехарактерный случай. Наиболее остро даже косвенные попытки затронуть эту проблему встречает старшее поколение, как правило, отмечая или "личную извращенность" исследователей, или то, что в Отечественую "этого не было". Я, естественно, не могу апеллировать к адресным свидетельствам моих респондентов, поэтому в заключение (традиционно для отечественной науки) приведу зарубежные данные: в 1992 году на Берлинском кинофестивале был представлен документальный фильм и свидетельства очевидцев о том, как в 1945 году солдаты Советской Армии изнасиловали более 2 миллионов женщин в Польше и Германии. Некоторые свидетельницы, которым было тогда по 15-16 лет, рассказывали, что были изнасилованы до 100 раз. В некоторых случаях, чтобы не попасть под трибунал, после надругательства девочки тут же расстреливались.

Это было то поколение, которое затем воспитало мое. Мы не знаем, через какие угрызения совести, какое чувство вины и личные трагедии прошла их жизнь и родительская мораль. Я не могу поверить, что через 15-16 лет, глядя на своих подрастающих дочерей, они не вспоминали о тех несчастных польках и немках. Но мы не знаем об этом. И сейчас, в большинстве случаев, мы можем лишь предполагать те мучительные коллизии, которыми наполнены души многих из участников современных боевых действий. Нет никакой хоть сколько-нибудь методически обоснованной реабилитационной деятельности, а моральные девиации оказались вообще вне российской психиатрической науки. А значит - и следующее поколение не защищено от прямой или косвенной трансляции скрытого криминального и полукриминального опыта.

В заключение я хотел бы сделать два существенных, как мне представляется, вывода:

1. Достаточно распространенный сейчас методический подход к изучению техногенных катастроф и стихийных бедствий как модели войны - с точки зрения психиатрии - не может быть признан адекватным, так как в этих ситуациях отсутствуют два существенных компонента боевых действий - снятие запретов на убийство и сексуальное насилие.

2. Проблема социально-психологической помощи и психотерапевтической реабилитации бывших участников боевых действий должна рассматриваться не с точки зрения гуманизма, а с точки зрения предотвращения исходящей от этой категории лиц общественной опасности, в том числе - для них самих, их семей и последующих поколений.

Санкт-Петербург, 2000

Рой Евгения

Не судите да не судимы будете

Из воспоминаний подполковника Владимира Редьки о вводе войск в Афганистан

Как бы не оценивали сегодня события декабря 1979 года, с каким бы сарказмом и пренебрежением ни говорили об интернациональном долге, о помощи братскому афганскому народу, о необходимости и ненужности ввода войск в Афганистан, подполковнику запаса Владимиру Зиновьевичу Редьке та зима вспоминается с болью в сердце и гордостью за своих подчиненных, она запомнилась невосполнимой утратой боевых товарищей и чувством выполненного до конца приказа. Его 191-й мотострелковый полк 201-й мотострелковой дивизии в числе первых перешел тогда советско-афганскую границу.

- Утром 22 декабря в дивизии был объявлен сбор, - вспоминает Владимир Зиновьевич. - Предстояло развертывание дивизии по штату военного времени. Вопросы оповещения приписного состава были отработаны, как по нотам. 23 декабря прием личного состава закончился. Но по докладам из батальонов и артдивизиона, других подразделений людей до полного штата не хватает. Поэтому дал команду продолжить прием людей из военкоматов до победного. А тут мой зам по тылу Анатолий Гаврилюк говорит: "У меня на вещевом складе штанцы закончились. Пять процентов запасных - и те выдал." Понятно, что с личным составом перебор у нас вышел. Но это, как оказалось позже, положительно сказалось на боевом слаживании и выполнении боевой задачи.

Вечером 24 декабря подполковник Редька получил приказ: в 5.00 следующего дня пройти исходный рубеж и совершить марш в район города Термез.

Непривычно было наблюдать со стороны за колонной 191-го полка. Автомобили, на которых трясся личный состав с имуществом и вооружением, почти на 100 процентов были "призваны из народного хозяйства. Сине-голубой окрас бесконечной цепи грузовиков ЗИЛ никак не "клеился" к воинской части. Вечером того же дня полк тормознул на термезском полигоне. Как и полагается по Боевому уставу, батальоны разместились на местности. Вроде бы, как отметили для себя командир и офицеры штаба, первый этап закончился успешно. Но как обустроить быт более двух тысяч личного состава в короткие сроки да еще в зимнее время? Ведь полевой базы для размещения на местности не было. Ни тебе палаток, ни других приспособлений. Первую ночь полк жил на колесах. Затем в течение 25 - 26 декабря на каждое отделение была вырыта яма метра полтора глубиной и накрыта плащ-палаткой. Получился легкий блиндаж. Роты зарылись таким образом в землю.

- А что было делать? - Владимир Зиновьевич и сегодня с грустью вспоминает те дни. - Жить в морозном поле как-то надо.

Только подразделения "ушли" в землю, как поступил приказ: подготовить один батальон для ввода на территорию Республики Афганистан. Ему доверялась охрана маршрута по дороге от Тунгунди до Пули-Хумри.

27 декабря в 16.00 первый батальон 191-го мотострелкового полка ушел "за речку". Редька посоветовал командиру роты, как лучше разместиться на охраняемом маршруте, как организовать жизнь, быт личного состава. Замкомандира полка с двумя другими ротами и средствами усиления спустился по дороге на Пули-Хумри. Позже этот батальон способствовал вводу в Афган всего полка и 201-й мотострелковой дивизии.

А для подполковника Владимира Редьки, его двух с лишним тысяч "боевых штыков" 1979 год на этом эпизоде был закончен. Впереди - замена приписного состава постоянным, оснащение полка более современными техникой и вооружением, боевые действия по уничтожению бандформирований и охрана стратегически важной дороги, кровь, пот, слезы, потеря боевых товарищей, единичные случаи трусости одних, массовые подвиги других. Да мало ли пришлось испытать? Владимир Зиновьевич с гордостью говорит о своих однополчанах.

И трудно, ох, как трудно свыкнуться с мыслью, что афганская война - дело неблагодарное и неправое. Для тех, кто в конце 1979 года и на протяжении девяти с лишним лет воевал "за речкой", правое. Не судите их да несудимы будете.

Сергей ЖУК.

Рубан Николай Юрьевич

Об ней, об родненькой...

На днях попался на глаза отрывок из романа молодого журналиста о советском бойце, попавшем в плен в Афгане, принявшем ислам и ставшем моджахедом. Как говорится в аннотации, "роман имеет все шансы стать бестселлером". Читаем: "... Солдат попал в плен, когда офицер послал его ночью в соседний кишлак за водкой и наркотиками". Вот честно - прочитав впервые, я сначала подумал, что это анекдот такой.

Прочитаем еще раз и помедленнее: офицер (!) послал его ночью (!) в соседний кишлак (!) за водкой (!!) и наркотиками (!!!). Не стоит рассказывать, как драли командиров в Афгане за бойца, пропавшего без вести в любой - пусть хоть самой боевой обстановке: на фоне нынешнего бардака все равно не поверят. И как имели особисты всех подряд за наркоту - по той же причине. Но не знать про ситуацию с водкой в Афгане - значит не знать ничего, воля ваша. Итак, общая ситуация: мусульманская страна. Если кто еще не понял, поясняю: употребление спиртного считается смертным грехом.

Не, я не спорю - страна с мощными торговыми традициями, спрос рождает предложение и все такое. Да, кое-где водку в дуканах купить было можно. Но - в крупных городах, вроде Кабула или Джелалабада. И по цене от полусотни чеков за бутылку (четверть офицерской зарплаты, грубо говоря). Какой, к чертовой матери, кишлак?! Так что же, спросит читатель, они там вообще не пили, что ли? Пили, как без этого. Весь вопрос, как это было и что с этим было связано.

Итак, картинка первая. Ташкентская таможня в аэропорту "Тузель" - это только название, кстати, что "аэропорт" - а так обычный военный аэродром, с него все рейсы на Кабул и отправляются. Пассажиры одеты в две униформы: армейскую и джинсуху "Монтана". В ожидании своего рейса с кайфом попивают шампанское. Почему не водку? На жаре развезет, могут на таможне бортануть, кому охота еще неделю на пересылке париться. Пиво - неплохо бы, да надо куда-то советские деньги девать, все равно через границу не протащишь, а на пиво - много ты их потратишь? Даже по 50 копеек за бутылку. Так что шампанское - в самый раз. А главное, до чего потом сладостно вспомнить будет то холодное шампанское: в горах, да в пустыне, когда во фляге воды пара глотков осталось, да и та - горячая...

Попивают мужики шампанское и прикидывают, удастся ли через таможню контрабандные пару литров протащить? Норма для провоза: водка - 2 бутылки, вино - 4. Ну, а дальше - крутись, как знаешь. Можно, например взять четыре бутылки из-под узбекского портвейна "Чашма" (ташкентские таможенники на отечественную продукцию глядят более снисходительно), налить туда спирта и закрасить рижским бальзамом. По виду получается классическая мутноватая бормотушка, на самом же деле - пяток литров нормальной выпивки. Главная сложность такого способа - достать необжатые жестяные пробки-бескозырки для бутылок, для этого надо знакомых иметь на винзаводе.

Самые неизобретательные заливают спирт в трехлитровые банки, маскируя под компот - такое редко проходит, таможенники как-то не любят, чтоб их совсем уже за лохов держали. Один народный умелец запаял десяток литров спирта в полиэтиленовые мешки и упрятал их в пять новеньких электроплиток, из которых предварительно выкинул все внутренности. Поймали, но пропустили с миром за старание и изобретательность.

Иногда выручает элегантная наглость. Проходит таможню повидавший все на свете капитан-танкист (по виду - пятнадцатый год командует отличным взводом). Из всего барахла - парашютная сумка, да ободранный "дипломат".

Таможенник: - Сколько водки везешь?

Капитан: - Одну бутылку.

Таможенник: - Как - одну?!

Капитан: - Да так. Одну.

Таможенник: - Покажи!

Капитан: - Да пожалуйста. - И раскрывает "дипломат". А в нем - квадратная бутылища, занимающая все внутреннее пространство кейса.

Таможенник: - Ну ни хрена себе!!

Капитан: - У меня брательник в Гусь-Хрустальном на заводе стеклодувом работает. Вот, подарил.... Хочешь, тебе такую же сделает?..

Какой-то прапорщик, не желая расставаться со сверхнормативной водкой, решил выпить ее тут же, прямо перед таможенником. Ну думать-то надо хоть немного: на жаре-то, да без закуси - много ли ты выпьешь теплой водки? Понятно, сломался, не допив и первой бутылки. И был справедливо обложен трехэтажным матом замордованным таможенником за облеванную стойку, и сдан патрулю, и уехал в свой Кундуз через трое суток, с пустыми сумками и препаршивейшей телегой вдогонку. Жадность фраера сгубила. На всю жизнь не напьешься...

Картинка вторая. Кабул. Окрестности аэродрома. По раздолбанной дороге бодро пылит самосвал в сопровождении бэтээра. Возят песок на строительство продсклада в "полтиннике". Старший машины - потный сонный прапорщик. К ступицам каждого колеса прочно прикручено проволокой по двадцатилитровой канистре. Думаете, это какое-нибудь народное "ноу-хау" против мин? Будьте проще - обычная бражка. Бултыхается весь день - никакой стиральной машины не надо, на жаре процесс проистекает в ускоренном темпе - к вечеру бражка готова. Прапору завидуют - у него на складе что дрожжей, что сахара - немеренно. А офицеру на паек всего пару пачек рафинада положено - много ты с него нагонишь? А дрожжей вообще днем с огнем в этом Афгане не сыщешь, местное население потребляет исключительно пресные лепешки. Ну, варианты бывают, конечно. Можно в гарнизонной "чекушке" купить ящик леденцов и потом их пол-ночи из оберток вытряхивать. Если повезет - задолбишь в засаде духовский караван, а в нем попадется хоть что-нибудь сахаросодержащее: пыльные липкие куски вонючего шербета, сушеный инжир, кишмиш... Как-то попался целый мешок айвового джема - во где праздник-то был! Бражка вышла - ну просто сидр какой-то: без вони, с легким шипением, нежного кисло-сладковатого вкуса. Её даже на самогонку перегонять не стали, так всю выпили и долго потом еще вспоминали.

А вообще хорошо служить где-нибудь, где дефицитом распоряжаешься. Например, старшиной у "пианистов", они же "градовцы". Снаряды от "Града" доводилось видеть? Такая длинная чушка размером почти с телеграфный столб. И главное, каждая - в отдельном ящике. Деревянном! А что такое доски в стране, где дрова на вес продаются? И покупают их исключительно состоятельные люди, а обычный афганец жилье отапливает либо сухой колючкой, либо верблюжьим дерьмом. А у тебя после одного залпа этих ящиков остается целая куча. И списать их - как два пальца об асфальт. И вот, имея эдакое золотое дно, можно вообще ни фига самому не корячиться - ни с бражкой, ни с ее последующей перегонкой. Старшины окрестные сами тебе все притаранят за эти вот досочки. Чудо, что за досочки! Гладенькие такие, длинненькие, оструганенькие, ровненькие.... Хоть полы из них настилай в палатке, хоть стены бункера ими обшивай, хоть парилку в бане обустраивай, хоть ружпарк... Мечта, а не досочки!

Да босяк просто этот ваш Рокфеллер по сравнению со старшиной "градовской" батареи!

Вот вам картинка третья. Сидят в палатке мужики - обмывают чью-то "железку". Ну, и как оно обычно бывает: по одной, по второй выпили, а она и кончилась. Ну, блин. Третью-то не выпить, за погибших - это грех просто. Полезли по загашникам - у кого чего есть. Кто-то выкатил дивный трофейный японский фотоаппарат - "Никон", профессиональный, широкопленочный, с автовзводом на шесть кадров. Месяц назад попался в караване, да так и лежал под койкой у лейтенанта. Потащили к "градовцам". Старшина покрутил носом, но литровую банку все ж таки выкатил, хоть и бухтел недовольно: дескать, в Союзе пленку для такого не купишь и вообще у меня этих фотиков уже пять штук, ну да хрен с вами, только из уважения к разведке, а вообще с вас еще бакшиш какой-нибудь полагается.

А уж как мужики довольны были, что спихнули это барахло нерусское за нормальную самогоночку! И вернулись они довольные, к себе в палатку, и распили ее под пайковую кильку в томате - хорошо-то как пошла! А чего бы ей плохо идти, по полторы-то тыщи долларов за бутылку? Еще и не всякие лорды такие напитки себе позволить могут, а мы - запросто!

Ну и напоследок - картинка. У взводного родилась дочка. Узнал старлей про то по рации, возвращаясь с операции - оперативный получил телеграмму и порадовал мужика.

Ну, что. Такое дело - надо поляну накрывать. И вот ситуация: закуски - завались, включая живого барана, смиренно дожидавшегося своей участи на протяжении последних двух недель у палатки старлея. А выпивки - шаром покати! Ибо родился ребенок аккурат на ноябрьские праздники, и все, что было в гарнизоне, оказалось подчистую выпитым, пока папа воевал.

Старлей - туда, сюда - ни у кого нету! Ни у летунов, ни у гэсээмщика - ну ни у кого, ни за какие деньги. Последняя надежда - санчасть, медицина всегда нашего брата спасала.

-- Леш, - канючит старлей у начмеда, - Ну, выручай!

-- Коль, ну ты ж знаешь, мне для тебя ничего не жалко, - клянется начмед, - Но вот честно - нету ни фига. Через неделю только в Кабул затариваться поедем.

-- Да что "через неделю"... Сейчас-то чего делать...

-- Э, да чего это я думаю! - хлопает вдруг начмед себя по лбу и ныряет под койку, - На! Помни мою доброту! - и с торжествующим видом выволакивает пропыленную канистру.

-- Ну ни фига себе... Это чего? Неужели спирт?!

-- Еще скажи "французский коньяк". Наглец. Йод это!

-- Йод?! И чего с ним делать?

-- Ну, блин, салаги... Всему их учить надо. Димыч, где у нас там аскорбинка была?

-- Вон там, в тротиловом ящике, вроде, - кивает анестезиолог, не отрываясь от замусоленного "Огонька", - Если аптекарь не прососал...

Аскорбинка находится и наивному старлею наглядно демонстрируются чудеса военно-полевой фармакологии.

-- Во! - начмед гордо любуется банкой светло-лимонной жидкости, - Спиритус вини! Девяносто пять процентов!

-- Ништяк... А пить-то его можно? Не отравимся?

-- Обижаешь, начальник. Еще и полезно будет - профилактика базедовой болезни, чтоб щитовидка не отвисала, как у бабушки Крупской!

И что вы думаете? Замечательно тот йодик пошел, под свежую-то баранинку! И решили все присутствующие, что дочка старлея, как вырастет, будет не иначе, как врачом, да таким, что не хуже Пирогова со Склифосовским, вместе взятыми!

И таких вот картинок можно привести еще тыщу. Но, по-моему, достаточно и этих. Вот вам ваш кишлак, вот вам ваша водка среди ночи, вот вам и ваш "бестселлер". Как в анекдоте: здоровый дурак, а все в сказки веришь...

2003г.

Русин Валерий

СНАЙПЕРА

Недолюбливали в Гиришке начальника Царандоя. Чужак, родом не из этих мест, непомерно честолюбив, к тому же жаден. Местное население он презирал и обдирал до нитки.

Приглянулась немолодому уже начальнику Царандоя красавица - дочь уважаемого дехканина из соседнего кишлака. В молодости царандоевцу и думать не приходилось о женитьбе - не было денег. Только с годами появился достаток, и он смог купить высокую должность начальника. А теперь мог взять и жену.

Женщины в уезде стоили не так уж и дорого по афганским меркам. Такую божескую цену на женщин установил Ахмад Шах, командир самого многочисленного душманского отряда в этих местах. Но, хотя начальник Царандоя давал за красавицу в два раза больше, отец девушки отказал ему. А в Афганистане мужчины говорят "нет" только один раз.

Жених-неудачник поклялся отомстить "старому ослу" и всем жителям "этого душманского кишлака" - свидетелям его позора. Он попросил советских артиллеристов с "точки", охранявшей мост рядом с Гиришком, обстрелять этот кишлак, в который, якобы, прибыл большой караван с оружием и боеприпасами.

Кишлак был в зоне видимости. Лейтенант Соловей скомандовал прицел и дал: "10 снарядов, беглый огонь!" Командир поднес бинокль к глазам. Рызрывы снарядов были слышны, но не видны. Ничего не понял Соловей. Проверил установку прицела на орудии, а там вместо прицела 230 стоит 330!

Он обругал наводчика и дал ему подзатыльника. Прикинул Соловей по карте - снаряды, выходило, легли (слава богу!) где-то в поле, за договорным (мирным) кишлаком.

Вот были бы дела, если бы хоть один снаряд попал в этот кишлак! Три года с этим кишлаком вели мирные переговоры. Сколько туда солярки, муки и сахара свезли - не счесть! Еле замирились...

На следующее утро на "точку" приехали ребята из Царандоя и привезли мешок спелых гранатов в знак благодарности. Выпущенные артиллеристами снаряды, оказалось, разорвались на дороге в степи, по которой как раз "дух" на двух осликах вез в кишлак миномет и десяток винтовок с патронами - его и накрыло.

Царандоевцы очень хвалили артиллеристов, восхищались искусством советского лейтенанта-артиллериста, который смог на таком большом расстоянии засечь караван и накрыть его огнем своих орудий. А начальник Царандоя пригласил лейтенанта на свадьбу.

Так что зря лейтенант наводчика побил. Очень удачный был выстрел, прямо-таки снайперский!

Сагнаев Аскар Шаяхметович

Обычный герой рядовой

А первая пуля в радиста.

Он больше не выйдет в эфир.

Важна очерёдность в убийствах.

Вторым был сражён командир.

Рубила под корень засада.

Светло стало ночью как днём

От выстрелов. Путь наш из ада

Там под перекрёстным огнём

Прикрыть парень вызвался: - Вместе

Нам здесь погибать ни к чему.

Живыми уйдёте для мести, -

Смерть без колебаний приму. -

Мы шли. Каждый слышал спиною

Последний товарища бой.

Он вызвался сам: - Я прикрою! -

Обычный боец рядовой.

Отряд наш не праздновал труса

Ни после, ни до. Шла война.

В долгу перед парнем безусым

Погибшим на все времена...

Мы шли. Каждый слышал спиною

Последний товарища бой.

Он вызвался сам: - Я прикрою! -

Обычный герой рядовой!

Скоробогатько Алексей Борисович

Зеркало

...На подъезде к кишлаку нас обстреляли. Поэтому об обычной проверке в этом кишлаке не могло быть и речи, хотя такой встречи мы не ожидали. Это был "мирный" кишлак, по крайней мере никогда подобных выпадов в нашу сторону не происходило. С нашим присутствием просто мирились как с неизбежным злом. А сегодня обстреляли. БМП остались на "блоке" по периметру кишлака угрожающе направив пушки в его сторону, а мы, разбившись на группы, одним броском достигли дувала. Первый дом встретил нас тишиной. Никого. Все веши на местах, в пиалах налит чай, ещё тёплый. Осмотрев дом и ничего не обнаружив двинулись к следующему. Я просто кожей чувствовал, сегодня будут неприятности, вот только какие... Во дворе дома нас встретила собака, встретила очень нелюбезно и получила пулю из автомата в грудь. Выстрела почти не было слышно, стреляли с использованием ПБС (прибор бесшумной стрельбы). Обычно при досмотре собак привязывают хозяева и тогда проблем с ними не бывает, а здесь всё так глупо получилось. ...При осмотре "женской половины"(комната где живут женщины) моё внимание привлекло шикарное зеркало - огромное, в резной деревянной раме. Рассматривая его, я повернулся к противоположной стене от входа спиной. Зеркало было старинное, амальгама потускнела, рама в некоторых местах потеряла былой лоск. Сколько же лиц людей помнило оно, какую память хранит его потускневший лик. У меня было впечатление, что я заглянул в прошлое... Вдруг за спиной раздался шорох. Я поворачивался (казалось непростительно медленно!) одновременно поднимая автомат и выбирая холостой ход спускового крючка. Но выстрелить не успел. Очередь казалось прогремела над самым ухом. Это стрелял сержант который вошёл вслед за мной на "женскую половину". Пули вспороли циновку лежавшую в дальнем углу комнаты... Когда я откинул циновку то увидел, что под ней прятался ребёнок, лет 8 - 10. Он был мёртв. Одна из пуль попал в голову. Я закрыл его тело циновкой и вышел во двор. Сержант молча последовал за мной. Дав команду группе покинуть дом и не отвечая на вопросы , что произошло, я вернулся в комнату ещё раз посмотрел на зеркало и с силой ударил стволом автомата в своё отражение... Уже вечером, сидя у костра я услышал: "Зря вы так, разбитое зеркало не к добру". Это сказал сержант с которым мы были вместе в этой злополучной комнате. "А зачем вы его разбили?", спросил он. Я ничего не ответил. Трудно объяснить то, что и сам не совсем понимаешь. Но почему-то не смог я оставить зеркало так же отражать всё то, что попадает в поле его зрения после того, что произошло. А в отношении того, что разбитое зеркало не к добру, сержант бал прав. На следующий день моя группа попала в засаду. Двое убитых, остальные все ранены. Первая очередь из автомата досталась мне. Только у сержанта - ни царапины...

1985г. г. Кандагар

Скрипаль Сергей Владимирович

Симфония "Валгалла"

Рассказ написан в соавторстве с Геннадием Рытченко.

- Ы - ы - ы - и - и - и - их!

* * *

С посвистом, весeлым гиканьем и бесшабашным хохотом отвратительные черти развели бешеное пламя. Не жалея ни клеточки, ни клочка излохмаченных внутренностей Вадима, они, топая острыми копытами по слезящейся кровавой росой рваной каше из кишок, желудка, печени, закрутились в безумном хороводе полыхающей боли. Царапая, прокалывая рогами беспомощно трепещущие лоскутья лeгких, они вздымали адский огонь всe сильнее и сильнее. И такой острой была боль нечеловеческой муки, что не стерпел Вадим, замотал головой, разлепил разбитые, спeкшиеся губы. На крик уже сил не хватило... только на хрип...

Невидимая сквозь слипшиеся от крови веки окружающая толпа, услышав булькающий хрип, взорвалась злорадным хохотом, свистом, улюлюканьем. В него, беспомощного, безответного, легкодоступного, полетели из толпы камни.

Черти сели верхом на острозубый диск пилы и, в мгновение раскрутив его до сумасшедшей скорости, чиркнув попутно по сердцу и глотке, поднялись вверх и, завизжав от восторга, принялись кромсать на мелкие части измученный мозг...

* * *

Сознание вернулось как-то вмиг, сразу.

Не было не только боли. Исчезли верeвки, стягивающие руки и ноги. Во всeм теле разливалось ощущение силы, здоровья и нового, незнакомого чувства блаженства.

Вадим с опасением приоткрыл веки и тут же с восхищением широко распахнул глаза и завертел головой, озираясь по сторонам.

Язык слишком груб, неумел и беден, чтобы можно было словами передать то, что открылось Вадиму. Это увидел бы человек, очутись он среди разноцветья сполохов северного сияния. Непрерывная величественная смена переливающегося цвета. Спокойная, торжественная, неторопливая. А куда может торопиться сама вечность?!

Переливчатая, бесшумная текучесть успокаивала, умиротворяла, завораживала. Так околдовывает изменчивость пламени или чарует непрерывность речного потока. С древнейших времeн, когда полуживотное, ещe не человек, уже и не зверь, замерев, часами глядело безотрывно на гипнотизирующие переливы, было так...

Так будет всегда...

Гармония перемены цвета остановила время, успокоила, убаюкала. Внимание Вадима было настолько усыплено, что он не заметил, откуда взялся крепкий, рослый, под два метра, белокурый солдат. Он не вышел, не подошeл, а просто вдруг оказался рядом. Вадим вздрогнул, когда почувствовал прикосновение к плечу, обернулся и увидел его, в выжаренной почти добела солнцем, впрочем, очень чистой, ладной, хорошо подогнанной, солдатской форме. Точно такой, какую носил он сам и все, кто служил в Чечне.

Вадим обрадованно обратился к солдату:

- О браток! Слышь, а это вот.., - растерянно повeл рукой вокруг себя.

Солдат не обрадовался, не ответил, а только махнул рукой в ответ, приглашая за собой. Солдат? А почему солдат? Форма была, но знаков различия на ней никаких.

Он оглядел Вадима спокойным, грустным взглядом бесцветных, почти прозрачных глаз, обрамлeнных густыми белыми ресницами, и ещe раз, приглашая идти за ним, качнул головой. Повернувшись, спокойно направился к большому зеркальному пятну, неподвижному на переливающейся стене цветового потока.

Вадим пожал плечами и пошeл за ним:

- Эй, браток! - неуверенно окликнул ещe раз своего проводника.

Парень повернул голову и печально-отстранeнно ответил:

- Не понимаю...

Вадим обиделся, пожал плечами. Не хочет говорить - чего лезть к человеку?

Около пятна белобрысый приглашающе показал рукой, скорей, не на само пятно, а куда-то внутрь. Вадим растерялся. Вгляделся и увидел, что это не пятно. Среди переливов сияния мягким вихрем закручивалась гигантская, цвета ртути, воронка. Теперь Вадим кивнул солдату, мол, что ты стоишь, пошли? Тот отрицательно покачал головой, грустно развeл руками и не двинулся с места.

Вадим прощально махнул ему, ступил в упругую, вращающуюся круговерть и тут же увидел выход из матово-сверкающего тоннеля. Перед его глазами словно выступили из тьмы лица множества людей в военной форме, сидящих за длиннейшим пиршественным столом. Люди разом отставили кубки и повернулись к Вадиму, улыбающиеся, доброжелательные. Кто-то из близко сидящих приподнялся по знаку Верховного, сидящего во главе стола человека, намереваясь подойти к Вадиму. И в это же время две великолепные породистые овчарки красивым прыжком, виляя в полeте хвостами, ринулись встречать нового человека... Именно встречать как доброго долгожданного хозяина. Вадим успел почувствовать, что его ждут здесь, рады видеть, и ... всплеск пламени в великолепных чашах, освещающих всю эту картину, завертелся, закрутился, рассыпаясь огненными искрами во внезапно наступившей темноте, закружившей его до мути, до тошноты.

...Ох, как плохо, очень плохо, как больно!...

Хотел закричать, но на крик сил уже не хватило... только на нечеловеческий хрип.

Невидимая сквозь слипшиеся от крови веки окружающая толпа, услышав хрип, взорвалась злорадным хохотом, свистом, улюлюканьем, торжествующими криками...

Пущенный толпой камень прокатился острым краем по веку и надрезал его. Повисшее кровавым лоскутом, оно обнажило правый глаз. Совсем страшным стало распухшее от побоев, израненное лицо Вадима. На сплошном сине-багровом кровоподтeке вращался залитый кровью красный шар воспалeнного глаза. Набухая закапала, сбегая по лоскутку надорванной кожи, густая, тягучая кровь.

В ничем не защищeнный зрачок вонзились раскалeнные иглы палящего солнца. Резанул по беззащитному глазу огненными песчинками жгучий ветер "афганец".

- Алла! Алла! - радостно взревела толпа затерянного в горах Кавказа аула, радуясь, аплодируя меткому броску. Крепко досадил им пленный русский солдат, проклятый кяфир, непокорный гяур! Кормили, поили. Били, конечно, как всякого раба. А как не бить? Работать отказывался, принять веру в единственного бога не хотел, да ещe и бежать удумал. Смерть непокорной собаке! Пусть порадуются правоверные. Иншалла!

Сквозь багровую пелену видел Вадим беснующуюся толпу. Хоть как-то пытался избавиться от крови, набегающей на глаз, добавляющей ярости той горящей внутренней боли. Он понимал, что каждое его движение, всякое проявление жизни вызывают у жаждущей крови толпы восторг и новые издевательства над ним. Но смерть не спешила. Он опустил голову на грудь и увидел лежащий под собой кривой топор, кору и стружки от кола, на котором находился уже несколько часов. Ужас и боль замутили сознание, пригасили яркий свет...

...И опять перед столом, за которым сидело великое множество людей в форме, подскочившие собаки лизали ему руки, ласкались.

Почти машинально Вадим присел, потрепал собак по спинам, почесал за ушами, погладил.

- Привет, - услышал он, поднял голову и оторопел. Пред ним стоял... Сашка. Тот самый Сашка, с которым он служил в одном полку и рассказы которого о Москве так любил слушать. Тот самый Сашка, на прикладе снайперской винтовки которого аккуратными зарубочками был отмечен последний бой не одного десятка боевиков. Сашкино разорванное миной тело в цинковом гробу он нeс до самого самолeта, отправляя в Москву. Этот Сашка стоял перед ним, тeплыми живыми руками пожимая ему руки, увлекая за собой к общему столу, усаживая рядом с собой на специально подготовленное для Вадима место.

Сашка приобнял его за плечи, поглядел в глаза.

- Растерялся? - понимающе спросил он. - Ничего. Не просто сразу объяснить. Разберeмся!

Вадим действительно растерялся. Растеряешься тут...

- А это?... - повeл он рукой. - Я что?... - и смутился.

Как-то глупо спрашивать, умер он или нет, это что, ад? Рай? И вообще...

- Знаешь, до конца и я не понял, - ответил на незаданный вопрос Сашка,- Место это можешь называть Валгалла, - удобно и более-менее понятно.

Валгалла? Место, куда попадают погибшие воины! Так значит... Но спросил всe-таки не о себе.

- Саш... - а тот длинный, белобрысый? Он мне -"Не понимаю!"? - махнул куда-то за спину Вадим.

- Ааааа... Этот!.... Отлично он всe понимал. Ему подмогу велели по рации вызвать, а он - "Не понимаю. Вас не понимаю..." -и прятаться. Всех перебили и его в том числе. Только пацаны здесь, - Сашка кивнул на сидящих напротив, и те весело кивнули в ответ, - А он за подлость и любовь к своей шкуре наказан. Сюда войти он долго не сможет, будет провожатым и теперь действительно ничего не понимает. Наказали его самым страшным. Одиночеством... Да ты расслабься, теперь всe будет хорошо.

Вадим хотел спросить, как же это - "хорошо"? И что хорошего может быть у погибшего? Но не успел. Вернулась режущая боль, отнялся язык, страшные мучения обрушились с прежней силой, выгнули дугой тело. Перед глазами помутнело, поплыла куда-то Валгалла. Взамен неe осталась только мука. И закричал Вадим от боли и отчаяния. Закричал то, что кричит любой человек, когда ему плохо, то, что кричат, не думая, не понимая, не выбирая:

- Маааааа - мааааааааа......

И услышала, проснулась мама Вадима в маленьком уральском городке. Потихоньку, чтобы не разбудить спящего мужа, выбралась из-под одеяла и прошла в Вадькину комнатку. Не в силах унять дрожь в руках и барабанную дробь встревоженного сердца, присела на краешек аккуратно застеленной кровати сына, поняла, почувствовала - с сыном случилась страшная беда. Эта беда толкнула еe в спину с кровати на колени. Взволнованно зашептали что-то проснувшиеся в душе древние женщины, матери рода. Вместе с ними зашептала Мать:

- Силы небесные!...

Полыхнуло пламя светильников Валгаллы, навострили уши собаки, замолчали по знаку Верховного люди.

- Мальчик мой.., - тревога и ощущение большой беды, страшного горя путали мысли матери.

Помощи и защиты прошу у вас. Спасите, сохраните моего ребeнка... Уберегите своей силой, укройте от врагов... Пресвятая Дева Мария! Твой Сын на кресте в мучениях погибал, всех нас спасая... Чувствую, где-то моe дитя муку смертную принимает. Сердце мать не обманет, прошу, на коленях прошу тебя, избавь его от мучений...

В лилово-багровых переливах неземного света по знаку Верховного, вытянувшись по стойке "смирно", слушали мольбу Матери погибшие воины, ждали приказа...

- И если нет другого пути, если нет выхода, если никак нельзя по другому..., - зарыдала несчастная женщина, - Как мать прошу тебя... Хотя бы прекрати его мучения... Забери к себе!...

И, опустив голову, повалилась на пол, не имея больше сил, все их вложив в свою молитву.

Приняли приказ непобеждeнные, огненными молниями расчертили небо, копьями Гергия Победоносца обрушились с небес на грешную землю.

Прочертив лиловыми вспышками чeрные тучи, вынырнули и обрушились полной боевой силой на Богом забытый аул.

Удивлeнно разинув рты, подняв в суеверном страхе к небу бородатые лица, с места не сумели сдвинуться горцы, когда на их головы обрушила ураган огня невесть откуда взявшаяся пятeрка неумолимых в своей беспощадности вертолeтов. За две минуты огненной рукой был сметeн в разверзнувшееся бездонное ущелье глиняный аул.

Когда рассеялись пыль и дым, Вадим с изумление понял, что он один стоит на восхитительно чистой горной площадке. Не корчится на колу среди селения, а стоит цел, жив, здоров, бодр и даже весел. К нему навстречу, радостно смеясь, шли те, кого он успел увидеть в Валгалле. Первым к нему подошeл Сашка, обнял, похлопал по спине. За ним подошли другие.

- Ну, братка, - заглянул ему в глаза Сашка, - ты свободен. Теперь ты наш, пошли вместе.

И, обнявшись за плечи, они пошли по дороге, весело болтая.

- Саш!... - робко спросил Вадим. - Я что, погиб, умер?

- Конечно, - захохотал Сашка. - То есть нет. Ну, в общем, как ты сам думаешь?... Ты идeшь с нами, погибшими, но не покорeнными. Ты выполнил до конца свой солдатский долг. Ну посуди, чтобы быть живым, нужно непременно корчиться на колу?

- Ммммм.... Неееет уж......

- Ну так и живи! Пока ты в теле, на Земле, этого не понять. Теперь поймeшь.

- А...... Мама? Она ж с ума сойдeт от горя.

- Не мы этот мир устроили, - Сашка многозначительно посмотрел вверх, - не будем умничать. Выходит, так надо, - но сам-таки печально вздохнул.

Они шли по бесконечной дороге, взбирающейся все выше и выше. Выше вершины самой высокой горы. Эта дорога вела их прямо в небо, теряясь дальним своим краем в белоснежных сияющих облаках...

* * *

...Мама Вадима с трудом поднялась на ноги. Постояла среди комнаты. Оглядела Вадькины нехитрые вещички, провела пальцами по крылу пластмассовой модельки самолeта, стоящей на пианино.

Вспомнилось ей, как хвалили Вадьку в музыкальном училище, готовили к поступлению в консерваторию. Не успели - пришла повестка в армию. Так и осталась Вадькина работа непредставленной на конкурс для поступающих.

Елена Захаровна взяла толстую нотную тетрадь, исписанную рукой сына. Погладила еe, как гладила маленького сына, - тихонько, ласково. И в который раз прочитала надпись на обложке: "Вадим Сергеевич Петраков. Симфония "Валгалла".

Скрипник Сергей Васильевич

Рыжебородый Азиз-улло

Двое добровольных пленников понуро стояли перед высоким чернявым бородачом в стеганном халата. Тот что-то выкрикивал им на фарси. Незнакомый язык в устах командира отряда душманов резал слух и, вообще, звучал как-то угрожающе и неприятно. Женька, который с отличием окончил одну из столичных школ, в тот момент подумал: "А ведь на нем писали Фирдоуси и Омар Хайям". Вместе с тем, мозг упрямо сверлила и другая мысль. Почему он вовремя не погасил в своей заднице пионерский костер и сразу не поступил в вуз, а решил сначала отслужить в армии. Романтики захотелось. Впрочем, тогда страна находилась на самой низкой точке демографического спада, и студентов забривали в армию после первого курса. Но все равно служил бы себе где-нибудь на территории Московского военного округа и беды не знал.

Второму пленнику Валерке было не до высоких материй. Простой сельский парень до призыва успел полгода проработать в колхозе механизатором. Надеялся, что возьмут в танковые войска, да вот беда - трактор у него был колесный. Да и в люк ты с трудом пролезешь, крупноват слишком, успокоили его тогда в военкомате. Так и попал в десант. Теперь этот здоровенный детина стоял перед своими мучителями и шмыгал носом. Духу, как оказалась, в нем поменьше, чем в коренном горожанине Женьке. Он был испуган и, казалось, вот-вот расплачется.

Их разведотряд попал в душманскую засаду в апреле 1986 года в пустынной горной местности, в сорока километрах северо-восточнее перевала Саланг. На третий день изнурительного маршброска в тыл партизанских формирований "паджшерского льва" Ахмад-Шаха Масуда группа смертельно устала, а тут еще внезапное нападение, когда цель была близка, и его никто не ожидал. Словом, сил сопротивляться не было.

Девятерых из двенадцати душманы взяли в плен. Всем было предложено стать на священную борьбы с неверными под зеленое знамя пророка. Согласились только двое. Над остальными бандиты несколько часов изощренно издевались, после чего всем перерезали глотки. Женька и Валерка наблюдали за жестокой расправой над их товарищами, и мужества им это не прибавило.

И вот теперь они были на базе повстанцев, пройдя привязанными друг к другу не менее тридцати километров по горным тропам. Когда командир закончил говорить, он властно выкрикнул:

- Азиз-улло!

Пленники услышали русскую речь с каким-то странным акцентом. Этот голос был им знаком. Это он предлагал им сдаться во время короткого ночного боя, а затем - и стать под зеленое знамя. Но тогда было темно, а теперь ребята могли разглядеть толмача. Маленького роста, конопатый, с пробивающейся рыжей щетиной, взгляд колючий - глаза, как буравчики, - и постоянно бегающий.

- Кофиры необрезанные, - начал переводить, ломая некоторые слова, Азиз-улло. - Ваше счастье, что вы попали под покровительство такого благородного человека, как Ахмад-Шах. Окажись вы в плену у Гульбеддина или кого-нибудь еще, то давно бы уже сидели голыми жопами на кувшине с ядовитой змеей (изощренная душманская пытка, кончающаяся либо смертью того, кто ей подвергается, либо, в лучшем случае, сумасшествием - авт.). И никто бы не звал вас на службу Великому Аллаху. А так вам дается шанс не только жить, но постигнуть главную мудрость этой жизни.

"Значит, не казнят!" - и груди обоих пленников вырвался вздох облегчения.

Потом чернявый душман еще что-то долго говорил, растягивая слова и доходя подчас до высокого визгливого крика, на который способен только муэдзин, созывающий с минарета мусульман на молитву. Азиз-улло перевел коротко:

- У вас будут другие имена. Вам отрежут крайнюю плоть. И вы будете постигать извечную мудрость жизни - Коран. После того, как это произойдет, вы сможете жить наравне со всеми.

После этого злосчастных друзей поместили в зиндан - подземную тюрьму без окон, где на глиняном полу лежали лишь две драные циновки, а вечный мрак рассеивался уныло горящим фитилем, погруженным в плошку с маслом. Весь период постижения "мудрости" священной книги пророка Магомета узники должны были просидеть на хлебе и воде, которые давали раз в день. В первый вечер еду принес им переводчик.

- Ребята, я свой, - вкрадчиво прошептал он. - Вы тоже не говорите громко, держите свои мысли подальше от посторонних ушей. Когда вы выучите фарси, вам окончательно запретят говорить по-русски.

Женя и Валера с недоверием посмотрели на своего собеседника. А тот между тем продолжал.

- Азиз-улло - это мое исламское имя. На самом деле меня зовут Леня, Леня Вылку из Молдавии. Меня захватили по дороге к арыку полтора года назад. Я служил в части ПВО, что стоит на Саланге. Не бойтесь, скоро все это для вас закончится. Я выучил язык и все суры из Корана за три месяца - просто больше нечем было заниматься, и теперь они признают меня за равного себе. Даже разрешили преподавать их детям алгебру. Вы также станете равным ими, когда сможете самостоятельно совершать намаз.

- Какую алгебру? - переспросил Леонида-Азиз-улло Женька. - Они же не фига кроме своего гребанного Корана не читали.

- Тише, - испуганно одернул его Азиз-улло - никогда не говорите так о священной книге, За это с сразу ножом по горлу и в колодец.

Женька засмеялся. Вспомнил всенародно любимую кинокомедию и засмеялся. Впервые со времени пленения.

Азиз-улло, который, несмотря на свое деревенское происхождение (село Скиношика, откуда он родом, - глухое молдавское захолустье - авт.), был человеком неглупым, видимо, понял, что вызвало смех у пленника.

- Нет, я серьезно, - сказал он. - Тут в двух километрах от базы есть заброшенный колодец, глубиной метров пятьдесят. Туда относят всех казненных и сбрасывают. У нас его так и называют - "Колодец мертвых грешников". Учтите, здесь русский знаю не только я, есть и другие полиглоты.

Немного помолчав, Азиз-улло признался:

- Я пишу сейчас по ночам книгу о своих мытарствах. Записи делаю на молдавском языке. Его здесь никто не знает. Тетрадь каждый раз закапываю в своей мазанка, а по ночам откапываю и, как вы, пишу при свете плошки. Если кто-то об этом узнает, мне не сдобровать.

"Темнит, в друзья набивается, проверяет на вшивость или же искренен в своем желании подружиться?" - подумал Женька. Валерка ни о чем не думал, он молчал, как загипнотизированный, тупо уставившись в одну точку, - на огонек фитиля.

- Ну да ладно, - вдруг промолвил Азиз-улло. - Я вам принес поесть.

Поставил перед пленниками хлеб и воду. Затем вытащил из-за пазухи своего стеганного халата завернутую в тряпицу испеченную на огне баранью ногу.

- Подкрепитесь, а то свалитесь с голодухи. Вам на хлебе и воде еще долго сидеть. Кость закопайте где-нибудь в углу. Здесь глина. Теперь, вот вам Коран на арабском, вот он же, но набранный русскими буквами - издан в Таджикистане. А это перевод. Но, в первую очередь, советую все-таки выучить арабский алфавит.

Азиз-улло протянул Женьке бумажку, на которой были аккуратно выписаны все арабские буквы и их названия.

- Спать вам разрешать не более четырех часов. В течение дня несколько раз вас будет проверять охранник. Сон в неположенное время - смерть, - сказал напоследок и добавил. - Больше я у вас не появлюсь. Не пустят.

Много часов друзья просидели, запоминая замысловатую арабскую вязь. Действительно, время от времени в зиндан спускался их соглядатай, бросал несколько фраз на незнакомом лающем языке и уходил. Ночью - было два часа - он вошел в последний раз. Женька и Валерка сидели перед плошкой на корточках и водили пальцами по строчкам книги, которую они должны были постигнуть и проникнуться к ней всецелым доверием всего через несколько месяцев. Загасив огонь, страж удалился. Но с рассветом, перед утренней молитвой, появился его сменщик и вновь запалил фитиль. Так продолжалось изо дня в день до середины августа...

Приняв ислам Женька стал Рохулло, а Валерка - Ниджметтином. Выйдя из подземелья и воссоединившись со своими новыми единоверцами, бывшие советские десантники так и не сошлись с Азиз-улло, который, к тому времени оброс рыжей окладистой, хотя местами и жиденькой бородой.

- Не верю я этому рыжему, - постоянно говорил товарищу Женька, теперь уже Рохулло. - Есть что-то непостижимо подлое во взгляде этого молдаванина.

В конце сентября, не выдержав новых отношений, которые царили среди горных таджиков Ахмад-Шаха Масуда, Ниджметттин-Валерка, простой крестьянский парень с Орловщины, сбежал к своим. Всю дорогу думал лишь обо дном: "Если простят, не расстреляют - это уже хорошо. В своей тюрьме сидеть лучше, чем быть на свободе среди этих дикарей".

Его поймали на второй день и, не долго думая, казнили. Когда холодная сталь полоснула по его кадыку, в его глазах не было того страха, который сковывал его в первые часы после пленения. Он умирал не Ниджметтином, а Валеркой Губаревым.

Потрясенный смертью друга, Женька Сиротенко несколько дней спустя в сердцах наговорил единоверцам кучу дерзостей о Коране, пророке, зеленом знамени и джихаде с неверными, что его тут же отправили следом за Валеркой. Оба пленника обрели свое последнее пристанище на дне "Колодца мертвых грешников". В обоих случаях тела убитых несостоявшихся друзей, навьюченные на осла, сюда доставлял Азиз-улло. Сбрасывая их в бездну, он ухмылялся в свою рыжую бороду.

По сей день младший сержант Евгений Сиротенко и ефрейтор Валерий Губарев числятся на родине пропавшими без вести.

Написано на основе показаний, которые дал пленный полевой командир, бывший в подчинении Ахмад-Шаха Масуда.

* * *

Из оперативной сводки Главного разведывательного управления: "4 октября 1984 года расположение воинской части ПВО, расквартированной в районе туннеля на перевале Саланг, с оружием в руках покинул Леонид Вылку, призванный на действительную воинскую службу с территории Молдавской ССР. Согласно нашим сведениям, может быть очень опасен. Принимает участие в рейдах против советских войск. Подозревается в уничтожении нескольких разведывательных групп. Несколько раз действовал, переодевшись в военную форму, в которой перешел на сторону противника. Выдавая себя за заблудившегося или бежавшего из плена советского солдата, вводил в заблуждение наших разведчиков и, тем самым, обеспечивал внезапность нападения на них. Пользуется особым доверием Ахмад-Шаха Масуда, лидера таджикской вооруженной оппозиции, контролирующей Панджшерское ущелье. На некоторых фотографиях, которыми мы располагаем, изображен рядом с ним. Необходимо срочно обезвредить. В случае невозможности задержания, подлежит уничтожению".

По свидетельствам майора разведроты десантного полка Бориса Хлысталова: "На нашу группу, пробравшуюся в Панджшер, душманы совершили нападение как раз в момент радиосвязи. Трансляция шла нормально, но вдруг мы услышали какие-то крики и выстрелы. Радист, младший сержант Кононов, внезапно прервав сообщение, крикнул: "Ленька - это ты?" - и после треска автоматной очереди замолчал. Больше группа никак о себе знать не давала. Все девять ее участников числятся в списках пропавших без вести. Среди них не было никого с именами Леонид или Алексей, кого Кононов мог бы назвать Ленькой. Игорь Кононов в течение трех месяцев служил составе десантного взвода, который осуществлял прикрытие той части ПВО, где служил Леонид Вылку и, наверняка, был с ним знаком".

* * *

В плену Вылку-Азиз-улло стал не только "героем" вылазок против советских войск, но и исламским богословом. Причем, реакционным богословом, сторонников наиболее его одиозных ответвлений, включая учение талибов и ваххабизм. Ахмад-Шах, приблизивший к себе Азиз-улло, в какой-то момент стал даже его опасаться. Ученик явно перерос своего учителя в теологических взглядах. Еще до вывода ограниченного контингента из Афганистана, сразу после заключения соответствующих договоренностей с советским военным командованием, он выразил согласие отпустить всех пленников. Двенадцать человек из числа плененных "шурави" лидер таджикских повстанцев отправил в лагерь для перемещенных лиц в Бадабере на территории Пакистана. Оттуда их должны были переправить в Исламабад для передачи в советскую дипломатическую миссию. Тогда Азиз-улло категорически отказался покидать Панджшер, полагая, видимо, что на родине о его проделках известно если не все, то очень многое, и на прощение особо рассчитывать не приходится.

Леониду Вылку нельзя было отказать в некой нутряной сообразительности. Он все своим существом чувствовал, что в Бадабере случится какая-то беда. Попав в лагерь, люди, освобожденные Масудом, вновь стали пленниками. Их посадили на цепь, не давали еды, всячески издевались над ними. Надежды скорой встречи с родными и близкими сменились горьким отчаянием.

Не выдержав издевательств, узники Бадабера, в том числе и масудовцы, подняли восстание, предпочтя унижениям почетную смерть. Азиз-улло, радовался, что чутье не подвело его, и он не разделил судьбу двенадцати других пленников. Но со временем Ахмад-Шах все же удалил от себя строптивого "богослова". Сороковая армия давно уже покинула Афганистан, рухнул Советский Союз, пал режим Наджибуллы. Теперь путь домой был свободен. Несколько раньше Азиз-улло передал через Бельгию весточку отцу и сестре - мать, получив извещение о том, что ее сын пропал без вести не выдержала удара и умерла, - в село Скиношика Чимишлийского района теперь уже независимой Республики Молдавия. Узнав, что на родине его собираются встретить как героя, он и сам засобирался в путь.

В одно прекрасное утро его и Виктора Назарова, уроженца украинского города Мариуполя, сначала отправили в Кундуз, что на северо-востоке Афганистана, дали возможность до вечера побродить по базару, а затем на вертолете доставили в Кабул, где их уже ждал российский посол.

С собой из почти десятилетнего добровольного плена Леонид Вылку - Азиз-улло увез только то, что успел купить на кундузском рынке, дав две исписанные мелким, убористым почерком на молдавском языке тетрадки - текст той самой книги воспоминаний о своих злоключениях, которую он писал по ночам.

* * *

Сойдя на перрон Кишиневского железнодорожного вокзала, Леонид Вылку, в действительности уверовал в то, что на освободившейся от пут тоталитаризма родине, его действительно почитают за национального героя. Перед ним вырос здоровенный мужик с одутловатой, бульдожьей физиономией, который долго и лихорадочно тряс ему руку. Это был президент молодого независимого государства. Рядом стоял человек в непривычной военной форме, но позументам украшавшим его мундир и большой восьмиконечной звезде по погонах можно было определить, что это - генерал.

Министр обороны обещал решить все проблемы бывшего узника через свое ведомство.

- А я хочу работать в министерстве иностранных дел, - сказал, как отрезал Азиз-улло, и сам в этот момент подивился своей наглости. - Высшего образования у меня, конечно, нет, но я владею в совершенстве английским, французским и несколькими восточными языками.

Все заулыбались. И только отец и сестра рыдали, заключив его в объятия. Бурные лобзания и ласки прервала какая-то активная тетка, которая отпихнув от Леонида родню, всучила ему, ошалевшему и оторопевшему джинсы в целлофановой упаковке и что-то сбивчиво забормотала.

Когда Леонид Вылку уходил в армию десять лет назад, в его селе джинсы считались последним писком моды. За них можно было многое отдать. Теперь же они не вызывали у него ровным счетом никакого энтузиазма. Тем более в дорожной сумке лежала одна пара, которую он несколько дней тому назад купил на базаре в Кундузе. И те, как ему показалось при поверхностном рассмотрении были получше.

Между тем, дама продолжала сумбурно верещать. Из ее пламенной речи, Азиз-улло впервые вживе услышал, что он герой, причем не просто герой, а чуть ли борец с тоталитарным режимом, гордость национально-освободительного движения. А джинсы - это подарок от всей души, который должен согреть его душу, принявшую столько мук на чужбине.

Подумав, что на этом все и закончится, Леонид Вылку вконец расхрабрился и сказал:

- Между прочим, Виктору Назарову, когда он прилетел в Донецк, прямо в аэропорту вручили ключи от квартиры.

В нем в этот момент проснулся Хлестаков, на которого, к слову Азиз-улло, очень бы походил внешне если бы не природная рыжеватость.

Несколько дней спустя убеленный сединами бригадный генерал вручил Леониду ключи от однокомнатной квартиры. Одновременно его приняли на работу в министерство иностранных дел.

Из откровений Леонида Вылку, опубликованных в молдавской прессе: "В боевых действиях я не участвовал. Когда советские войска начинали очередной штурм Панджшерской долины, меня вместе с остальными пленниками прятали в горах... Ахмад-Шах был человеком справедливым, но никогда не питал ко мне никакого доверия. Равно, как и к другим пленникам. Он считал, что у каждого из нас на уме лишь одно - побег...Меня не истязали физически, поскольку я вел себя послушно, но в первые годы плена я испытал множество душевных мук... Мою книгу об афганское войне согласилось опубликовать одно французское издательство, но не знаю, придется ли она сегодня ко двору..."

Вскоре Леонид Вылку выехал на постоянное место жительства в Румынию, а затем во Францию, где и издал свои "мемуары узника". Есть сведения, имевшие до недавнего времени косвенные подтверждения, что он не просто освобожденный пленник, а полномочный эмиссар аль-Каиды, который должен был осесть в одном из так называемых "мусульманских центров" Европы, каковым является Париж.

* * *

11 сентября 2001 года захваченные в воздухе террористами американские пассажирские самолеты протаранили небоскребы-близнецы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Еще один лайнер упал на здание Пентагона в Вашингтоне. Соединенные Штаты Америки объявили борьбу международному терроризму. Белый дом довольно быстро нашел главного виновника "атаки века" - выпестованное им же для борьбы сначала с СССР, а затем с Россией радикального мусульманского движения учащихся медресе - Талибан, захватившего власть в многострадальном Афганистане, и его духовного лидера, саудовского миллиардера Осаму бен Ладена. В оперативные сроки США подготовили и осуществили карательную операцию под эгидой ООН и НАТО "Несокрушимая свобода". Главным союзником интернациональных сил в борьбе с фундаменталистами на территории страны стал Северный альянс Афганистана.

Незадолго до американского вторжения руководитель его таджикского сегмента генерал-полковник Ахмад-Шах Масуд пал жертвой покушения. Будучи человеком осторожным, он не подпускал к себе близко людей незнакомых, практически не давал интервью. А тут к нему приехали два журналиста арабского происхождения, представляющих одно из авторитетных европейских изданий с рекомендательным письмом. Прочитав его, "панджшерский лев" успокоился и разоткровенничался. В телекамеру было вмонтировано мощное взрывное устройство, которое один из репортеров-камикадзе в нужный момент привел в действие. По свидетельству одного из приближенных убитого таджикского генерала, при котором тот распечатал рекомендательное письмо, под ним стояла подпись "Азиз-улло".

Скуратов Константин Васильевич

Игра в войну

А я в войну играл четыре раза:

Впервые в детстве целились в меня,

Второй - в Афгане рядовым спецназа,

А третий и четвертый раз - Чечня.

Я в детстве был, конечно же, Чапаем

И лужи как Урал переплывал.

В меня стреляли шишками с сарая,

Но я всегда упорно выживал.

Потом в горах, где мало кислорода,

Я нянчил, как ребенка, автомат.

Я проводил в последний путь полвзвода

И раз меня отпел военкомат.

А в мирной жизни - полный неумеха!

И я, поскольку в ней мне не везет,

Опять играть в солдатиков поехал

И в Грозном чудом встретил Новый год:

Меня чеченский снайпер в ногу ранил,

Второю пулей счет прервется дням!..

Но я его прикрыл собой в Афгане

И он, узнав, не дострелил меня.

Живу, служу, хромаю понемногу,

Ни дома, ни детей и ни плетей!

Тут - вновь к чеченским братьям на подмогу

И, вроде, все по-честному теперь.

Мы в этот раз, наверно, победили,

Хоть без потерь опять не обошлось!

И в Грозном кого надо посадили,

И воевать особо не пришлось.

Я пацанов своих берег, жалея,

Чтоб было кому вспомнить о войне.

Я их учил всему, что сам умею...

Как вдруг война закончилась во мне.

И хоть меня просили, чтоб остался,

И командир, и даже пацаны,

Но я ответил честно - наигрался

Знать, утонул Чапай в реке войны...

Слепченко Олег Сергеевич

Газни

Не знаю радоваться или грустить, с одной стороны мы теперь дембеля, с другой ответственность за молодых теперь на нас. И спросить уже не у кого, все кто был опытнее нас, уже разъехались по домам. Наступающая зима обещала быть интересной. Ходили слухи о нескольких операциях сразу.

Уже в октябре заговорили об операции в Кандагаре и даже раздали карты. Мы с умным видом начали их склеивать. Но, через несколько дней все стихло. Наступило томительное ожидание. Караулы тащить никому не хотелось.

Но есть провидение и снова приятные хлопоты, готовим оружие снаряжение и конечно наши БМПшки. Все должно работать как часы. В десятках километров от Гардеза не будет возможности ремонтировать. Огорчало лишь то, что до сих пор мы так и не поменяли топливные фильтры. Их просто не было. Меня назначили старшим механиком роты, и мне пришлось пересесть с БМП-2 на БМП-1К. "дембель в опасности". До этих дней я ездил абсолютно спокойно, БМП-2 была с дополнительной броней, как по бортам, так и со стороны днища. А у однерки ничего нет, и при подрыве я очень сильно рискую. Но деваться некуда.

И зачем мне пересаживаться? Командир роты и так всегда ездил на моей 411-й машине. Предложил ему отдать командирскую машину кому-нибудь из молодых, а самому остаться на старой машине. Но получил отказ. К тому же у БМП-2 амортизаторы стоят на двух передних катках, а у однерки только на одном. Это очень сильно сказывается при быстрой езде по пересеченной местности. Машина идет очень мягко и практически не ударяется броней о грунт. А значит и пехота на броне чувствует себя более комфортно.

Но делать нечего и я готовлю 410-ю командирскую машину. Газнийская операция планируется на месяц. Говорят Газнийский полк постоянно "получает" от духов. Надо еще и молодых проконтролировать, а то напортачат, разбирайся потом с ними. БТРД мы не берем слишком старая, да и некому на ней ехать, Генка Кулинин уже дома.

Поставленные на ближайшие высоты посты практически каждый вечер бьются с духами, странно, почему мы так спокойно наблюдаем, как от подножья по "заставе" бьют трассера. Хотя обстрелы взлетной полосы все же прекратились. Теперь огонь на себя принимает застава в горах.

Как я люблю эти спокойные ночные подъемы. Утро холодное, темное не приветливое. Промозглый ветер дует с долины. Мы спокойно позавтракали, будто и не в армии вовсе, получили оружие, навьючили на себя собранные накануне рюкзаки со снаряжением, сухой паек сложили в машины еще вечером. Я заставил собрать весь борщ, выброшенный пехотой, в ящик и положил его в машину. Конечно, зачем им тащить в горы борщ, все равно готовить его там никто не будет, а холодный он не вкусный. А вот на броне, я точно знаю, он нам очень пригодиться. Да и спустившись с гор ребята вряд ли откажутся поесть его горячим.

Холодный воздух, изрядно приправленный выхлопными газами дизелей ударил в нос. Колонна уже начинает медленно, как сонный удав выползать из своей норы. Нас уже ждут, конечно, как же артдивизион пойдет без прикрытия наших БМПшек. Нас равномерно расставляют между градами. Интересно, что останется от моей БМП, если Град подорвется и боекомплект детонирует? Никто не смог мне ответить на этот вопрос...

Колонна медленно проползла через Гардез и потянулась по долине на юго-запад. Проезжая у подножья высоты, на которой стоит застава, было отчетливо видно окопы. Это как же надо обнаглеть, чтобы у нас под носом вырыть окопы для обстрела поста. Хотя почему бы и нет! Мы туда практически никогда не ездили.

Спокойное движение колонны. Утомляло. Саперы по долгу разминировали дорогу. Так что я даже успевал заснуть. Просыпаясь от толчка командира, я быстро догонял идущий впереди двенадцатиствольный Град.

БМП не имеет конкурентов на грунтовых дорогах, поэтому я и не волнуюсь когда отстаю. Колею я держу хорошо, так что ребята могут не волноваться. мое самодовольство чуть не стоило мне инфаркта, догоняя растянувшуюся в очередной раз колону на полном ходу выскакиваю из-за поворота, а там уступ около метра. Все что я успел это крикнуть чтобы держались и надавил на тормоза. Когда машина ударилась в дно канавы ребята чуть было не посыпались с машины. Андрюха Костылев повис на стволе. Хорошо еще, что впереди ребристый лист. Он то и помог удержаться тем, кто пригревшись на теплой броне уснул.

Эта оплошность быстро забылась, так как перед нами открылся очень красивый вид. Огромное озеро и большие стаи диких гусей на нем. Такое в этой стране мне еще не приходилось видеть.

Два часа пути и у нас первые потери. На контактной мине подрывается МТЛБ. Механик погиб сразу. И это немудрено, машину перевернуло набок и нам открылась дыра в диаметре около полуметра. Один из бойцов умер у машины, пока ждали вертушки и еще двое тяжело раненых лежали рядом с машиной в ожидании эвакуации. Через двадцать или тридцать минут из Гардеза пришли борты. Пока грузили ребят двадцатьчетверки обстреляли НУРСами кишлак. Как позже мы узнали, еще один умер в вертолете и четвертый в госпитале. Еще час дороги. И снова подрыв. И надо же это Войник из двенадцатой роты! Один из самых опытнейших механиков. Чуть-чуть срезал колею на повороте и все! Теперь машина не на ходу. У двойки хорошая бронезащита. Но кажется, появилась деформация корпуса и повредило двигатель. В любом случае машину пришлось тащить в Гардез. Потерь на этот раз не было, обошлось только контузией.

Своевременное решение командира бригады Раевского и мы теперь вваливаем по бездорожью. За то нет подрывов. Ночью пошел мокрый снег. Радости это не прибавило. Во время проезда через овраг впереди меня застрял Царандоевский ЗИЛ. Пришлось вытаскивать его на горку. Только под утро по колено в снегу мы расставили машины в боевое охранение штаба бригады. От усталости я валился с ног. Распределив в охранение операторов и оставшихся на броне бойцов, я отправил механиков спать. Операторы наводчики начали, было возмущаться. Но убедить меня в том, что пока механики сутки не вылезали из-за штурвала, операторы не спали в машине, они не смогли. Проснулись мы с моим оператором Димкой от стука по броне. Нас звали на завтрак.

Наступило утро. Снега было действительно по колено. Солнце резануло по глазам. Черт побери! Неужели я не дома? Уже второй год как я не видел такого снега. На улице было тепло. Настроение хорошее, и надев на валенки сапоги от ОЗК, я пошел умываться к речке. Речкой этот ручей трудно назвать, два метра шириной и по щиколотку глубиной. По краям лед. Я разделся по пояс и ополоснулся. Захотелось жить и еще больше захотелось есть.

Десант еще накануне спешился и ушел на проческу. Нам как всегда оставалось ждать. Обстановка была спокойной. По разведданным неподалеку находилась небольшая банда, но там сейчас работал наш десант совместно с Царандоем.

Проческа прошла быстро и без проблем. Через два дня погода стала еще более теплой, снег начал таять. Броня медленно выстраивалась в колонну и тут началось самое интересное.

Стягивающиеся со своих позиций машины стали подрываться. Одна машина, вторая... Мы сидели на броне и ждали артдивизион, когда подорвался проезжавший рядом БТС, траки и обломки катков поднятые взрывом в воздух полетели нам на голову. Я как рыба нырнул в люк головой вперед. Упавшая на броню резина и железо опоздали, меня там уже не было. Саперы навесили минные тралы, но это не изменило ситуацию, подорвались еще две саперные машины. Мины не хотели подрываться на тралах и упорно ждали "свои катки".

Молодцы саперы, меня всегда удивляло то мастерство, с которым они восстанавливали свои подорванные машины. Пятнадцать-двадцать минут и БТС снова в строю, правда, катки кончились, и он стал походить на беззубого боксера. Но это не страшно главное, что машина снова может воевать.

Километров через пять мы подобрали пехоту и продолжили движение в сторону Газни. Но возникли новые проблемы. Оказалось что еще три дня назад пропала группа спецназа. И газнийцы попросили командование нашей бригады помочь в поисках. Операция готовилась на одни сутки. Как всегда ребята начали потрошить свои пайки. Мой ящик с НЗ пополнился выброшенными банками. Снова отдаю свои магазины. У меня как всегда, ящик с патронами и гранатами лежит в десанте. Теперь я укладываю ящики с НЗ в башню в ту зону, которая по моим наблюдениям не страдает от подрыва. Но несколько пачек с патронами и четыре гранаты всегда в подсумках под рукой. К тому же я неплохо управляюсь и со штатным оружием машины. Так что без гранатомета взять мою машину будет не просто.

Я ощутил все прелести командирской машины. Настроил одну рацию на бригадную частоту, а вторую на батальонную. Забрал с 411 машины удлинитель для шлемофона который сделал еще полгода назад. И теперь мог спокойно находиться на связи не только внутри машины, но и выходить на связь по рации, т.к. удлинитель позволял мне подключиться к разъему внутренней связи в башне на командирском месте, а с этого разъема была связь на радиостанцию. Эта мысль пришла мне первый раз еще в 1985 году, когда мы гнали машины с Хайратона. Оставшись на машине один, без возможности обмениваться информацией с другими машинами я чувствовал себя не совсем уютно.

Группа спецназовцев не вышла на связь в установленное время. И было принято решение высадиться и прочесать район, из которого спецназовцы последний раз выходили на связь. Что сложного? Высадились, прочесали пару кишлаков и все..., не тут то было. Снег сменился на мокрую пыль. Это и не дождь вроде. Такое я последний раз видел только в Прибалтике. Облачность низкая, как темный серый потолок давила на голову. Земля раскисла и превратилась в жидкий "цемент", налипающий большими лаптями на ботинки. Как же там ребята в горах...?

В шлемофоне зашумело, это была рация, настроенная на бригадную частоту. Я не долго думая, надел шлемофон и услышал, что два взвода первой парашютно-десантной роты напоролись на духов и зажаты в кишлаке. Все бы ничего их начали интенсивно обстреливать из минометов. Миномет сложное оружие, очень трудно укрыться от падающих сверху мин. Еще через двадцать минут, когда я узнал, кто конкретно попал под обстрел, у меня сжалось сердце. Одним из взводов командовал Волков Борька. Мы с ним подружились в Чирчике на пересылке. Еще в разведроте ему за неуставные взаимоотношения дважды зарубили наградные документы на орден красной звезды. А потом и вовсе перевели из разведроты в первую ПДР. Перед самым выездом на операцию мы с ним разговаривали, и он мне рассказал, что когда надо стало ехать на боевые, командир роты предложил ему пойти за командира первого взвода, пообещав за это орден "Красной звезды".

Конечно, он согласился, служить оставалось несколько месяцев, за спиной не один взятый караван, десятки боевых выходов, и ни одной награды. У ребят с разведроты уже по два ордена, а ему все не везло.

Комбриг орет, матерится на артнаводчика. Тот никак не может дать координаты духовских минометов. Комбриг ему кричит - ты мне дай свои координаты я по тебе п-ну..., ты мне быстро наводку дашь. Но мат не помог, ребят все таки накрыли. Прибежал зампотех и кричит заводи! Надо срочно выезжать на место, ребят эвакуировать. Интересно, почему же никто раньше не принял решение броню в кишлак отправить? Да потому, что на броне нет операторов наводчиков. Они тоже ушли на проческу. Вот так у нас всегда. И теперь броня стоит бесполезной горой железа.

Завожу машину, выскакиваем на высоту, как тут же дают отбой. Заработали Грады. По рации слышу, что уже есть 200-е и 300-е. Кажется, опоздали... Борька в том бою получил смертельное осколочное ранение. Его даже не довезли. Еще двоих во взводе ранило. Взвод то состоял из молодых мальчишек. Они с перепугу позабивались в щели и ему пришлось их, чуть ли не пинками выгонять, чтобы вывести из под обстрела. Он помог ребятам выйти из кишлака, но сам не успел.

Дальше проческа шла более удачно. Духов накрыли. Спецназовцев нашли, они отсиживались в пещере. У них просто сели аккумуляторы и они не смогли выйти на связь. По их информации нашли склады с продовольствием и оружием. Ребята с нашей роты откопали духовский ДШК. В итоге наш десант просидел в горах с суточным пайком три дня под дождем. Все насквозь промокли.

Колонна уже стояла и ожидала подхода пехоты. Времени на приведения себя в порядок не давали, мы должны были двинуться сразу после погрузки. Что же делать? Все придут уставшие, голодные и мокрые. Я собрал всех кто оставался на броне. Мы достали из машин все подменное ХБ, на дембелей и частично на ветеранов вроде бы хватало. Но как накормить? Готовить некогда, молодые поставили двенадцатилитровый термос на костер, но дров осталось мало и на таком огне нам понадобилось бы часа два, чтобы вскипятить воду для чая. Тогда я попросил достать из заначек пирофакелы, мы зажгли одновременно три штуки и направили на термос с разных сторон, когда они догорали, вода уже кипела. Горячий и сладкий чай был готов.

Газни нас встретили приветливо. Сразу же у меня нашелся земляк, на 80-м БТРе. Дал мне прокатиться. Конечно, БТР с БМП не сравнишь, приятное урчание КАМАЗовского двигателя и мягкое движение по грунту завораживали. Это их после Хостовской операции 96 года пересадили на 80-ки.

Нас покормили. Успели мы и постираться и посушиться. Но когда увидели, как на боевые выезжает Газнийский полк, чуть не умерли со смеху. Одеты как махновцы, впереди колоны ехал БРДМ БАПо с огромными рупорами на броне, из которых на всю катушку гремела музыка. Да...! Ну, как они не будут нарываться каждый раз на засаду, и нести потери?

Та операция, ради которой мы сюда приехали, была отменена. Банда, из-за которой мы проехали столько километров, узнав, что едет 56-я бригада, просто ушла, но на Кабульской трассе появилась другая, которая охотилась за колонной. А в Газни из Кабула шла большая колона с наливниками и боеприпасами.

Пришлось нам обеспечивать движение колоны в Газни. Видимо нас оказалось слишком много, и они не рискнули напасть на колонну. За то у меня возникли проблемы. Накрылся топливный насос, и машина перестала заводиться со стартера. И это на боевой операции. Хорошо, что все же, что это боевая машина. Сашка меня чуть подтолкнул сзади своей машиной и я завелся. Правда оторвало плафоны габаритных огней, но что делать... Когда возвращались в бригаду еще на двух машинах накрылись насосы, а у Сашки она даже в горку не тянула пришлось его подталкивать другой машиной. Это нам топливные фильтры "забастовку" устроили. Ничего, дома разберемся.

Суконкин Алексей

Поход на пенсию. Ч. 1

Отрывок из романа

Когда пришло время замены личного состава в действующем в Афганистане 668-м отдельном отряде 9-й бригады, Олег долго не думал. Ему всегда казалось, что на войне все совсем по-другому. Ему казалось, что на войне все должно подчиняться целесообразности, а оттого быть рациональным и продуманным. Он написал по команде рапорт о своем желании служить в составе Ограниченного Контингента Советских Войск в ДРА. Командир бригады, покрутив в руках рапорт, указал на дисциплинарные проступки Жукова и отметил, что офицер, имеющий столько нареканий по службе, не может быть послан выполнять святой интернациональный долг, особенно тот офицер, солдаты которого плохо заправляют свои койки. Олег приуныл.

В это время начались широкомасштабные учения Сил Варшавского Договора и бригада была самым активным образом задействована в этих учениях. Двадцать две разведгруппы и три разведотряда, выставленные бригадой для участия в этих учениях получили задачу провести учебно-боевой прорыв Государственной границы СССР с Польшей в районе города Брест. Пограничные Войска КГБ СССР на данном участке были приведены в полную боевую готовность, были значительно усилены заставы, дополнительно выставлено большое количество постов и секретов, всюду рыскали мото-маневренные группы. Со стороны Польши тоже прошло масштабное усиление. В результате слаженных действий Пограничных Войск КГБ СССР были обнаружены и условно уничтожены двадцать разведгрупп и все три разведотряда бригады. Оставшиеся две группы смогли пройти через Государственную границу и выполнить на территории Польши свои боевые задачи. Одна группа заминировала имитационным зарядом железнодорожный мост через Вислу в районе Сандомира, другая группа не только смогла незаметной пробраться по железной дороге от Радымно аж до Кракова, но и выкрала там начальника штаба 6-й парашютной бригады Войска Польского вместе с его личным водителем и табельным оружием. Первой группой численностью девять человек, которые все были офицерами, командовал майор Катющенко - командир второго батальона бригады, а второй группой, в составе которой находилось тринадцать солдат и сержантов срочной службы, командовал лейтенант Жуков. Во время перехода госграницы Олег застрелил польскую пограничную собаку, вывел из строя систему инженерно-технических сооружений на своем участке прорыва, перерезал кабель связи, чем лишил пограничников контроля за Государственной границей на восемнадцать часов.

Почему-то тезис о том, что победителей не судят, в этом случае не сработал...

Командир бригады эти восемнадцать часов поставил Жукову в вину, замполит обвинил лейтенанта в пособничестве империалистам, но все же через месяц, опальный лейтенант, к удивлению многих "примерных" взводных и ротных, тоже горящих желанием опробовать свои силы в настоящей войне, но туда не попавших, уже сходил по рампе огромного Ил-76 на обожженные южным солнцем бетонные плиты Баграмского аэродрома. Еще через пару дней он уже был в расположении отряда под городом Бараки-Барак и вошел в землянку, в которой ему предстояло прожить два долгих года.

К своему великому удивлению на войне он тоже встретил весь набор самодурства начальников к тому же подкрепленное тем, что ошибки здесь заканчивались для подчиненных смертью. Поначалу он долго ходил в наряды и поэтому имел возможность постоянно получать от командиров нагоняй за мелкие проступки. Все поменялось, когда он стал ходить на "боевые". Это было настоящее, серьезное дело. В каждом выходе Жуков старался придумать какую-нибудь новую каверзу, чтобы максимально насолить "духам". Умудренный войной командир роты капитан Лихой обратил внимание на вольнодумного взводного, который часами вместо того, чтобы пить со всеми остальными водку, просиживал над картой района ответственности отряда, и стал его воспитывать "по отдельной программе", передавая свой опыт и давая читать боевые донесения с прошлых операций. Но вот сейчас Олегу упорно не везло...

Впереди показался караван из трех верблюдов. Олег оживился и показал их Майданову:

-Коля! Смотри, наши верблюды...

-Вижу. Садимся...

Вертолет пошел к земле. Олег ухватился за рукоятки пулемета и, прицелившись, дал длинную очередь по пути движения каравана. Верблюды пустились, было врассыпную, и Жуков уже обрадовался - "духи!", но погонщики быстро их остановили и снова свели "до кучи". Олег сплюнул. Наверняка снова "мирняк". Вертолет подсел. Первым выскочил пулеметчик и, установив пулемет на сошку, прицелился в верблюдов. Потом выскочил Жуков и еще три бойца.

Ми-24 встали в круг и прошли низко над землей, чуть не зацепив взлетающий вертолет Майданова. Жуков зажмурился - казалось, что сейчас обе машины снесут друг другу лопасти и рухнут на землю, погребя под собой разведчиков. Обошлось. Три недели назад в 154-м Джелалабадском отряде специального назначения при маневрировании у земли перехлестнулись лопастями два транспортно-боевых Ми-8мт. Обломки лопастей залетели в один из вертолетов, убили одного и ранили двух разведчиков. После этого обе машины рухнули вниз. От удара о землю в другом вертолете сорвало двигатели, которыми насмерть придавило пятерых разведчиков, находившихся в десантном отсеке. В итоге шесть погибших и много раненых. Конечно, виноваты были вертолетчики, но...

-Вперед! - скомандовал Олег и сам первым побежал, закрываясь от пыли, к каравану.

Погонщики с типично азиатскими старческими лицами поздоровались с возбужденным и подозрительным Жуковым:

-Салям...

Олег кивнул и стволом автомата показал на тюки. Двое сноровисто скинули тюки и развернули их. Там был обычный крестьянский скарб. И никаких стволов или взрывчатки.

Жуков почесал затылок. Прямо наваждение какое-то...

Обыскали самих крестьян, и нашли самодельный афганский нож. Олег забрал нож. Никто ему не возразил. Видимо дехкане были уже учеными. Конечно, можно забрать у них и деньги и часть имущества, но Олегу не хотелось "терять лицо" перед своими же солдатами, тем более, что недавно представители особого отдела отряда устроили командирам групп большой разнос на эту тему. Соответственно дальше командиры групп устроили разнос своим бойцам.

-Пошли, - кивнул он разведчикам.

Парни расслабленно курили и явно уже хотели вернуться на базу - к обеду. Есть кашу с тушенкой всухомятку на такой жаре не очень хотелось...

Когда вертолет подсел и забрал группу, Олег ничего не сказал вертолетчикам, только глупо улыбнулся и показал трофей. Коля хмыкнул. Нож никак не тянул на "результат". Столько пролетели! Столько топлива сожгли! А "результата" как не бывало. Радовало только то, что непонятно было - везет или нет. А вдруг бы "духи" были вооружены и внезапно пустили бы по подсевшему вертолету "подарок" из гранатомета, как это было в 177-м Газнийском отряде. Тогда из тех, кто находился на борту, погибли шестеро и только двое остались в живых, сильно обгорев и став инвалидами на всю свою оставшуюся жизнь...

Время облета подходило к концу, и машины развернулись в сторону базы. Жуков тронул за плечо Майданова и когда тот повернулся, показал ему карту и пояснил:

-Коля, давай проскочим вот до этого ущелья. Может там кого встретим...

Жуков провел пальцем по карте. Это было не по маршруту. На "километровке" ущелье, а вернее своеобразный проход между двух крутых высот, занимало всего три сантиметра. На местности длина ущелья не превышала трех километров, и надеяться что-то там встретить было довольно смело. Но Олег, под занавес операции, больше для успокоения собственной совести, решил все же навестить ущелье, а заодно и наметить там возможные места засад на будущее.

Николай мог отказаться, мотивируя тем, что это в стороне от маршрута и случись что - никто не будет знать где геройски погибли славные сыны отечества, но Майданов, как и сам Олег, был по натуре охотником и по настоящему жаждал встречи с врагом.

-Давай сюда! - он бесцеремонно взял у Жукова карту и внимательно рассмотрев ее, вернул владельцу. - Полетели, проветримся...

Олег удовлетворенно хмыкнул, уткнулся в карту, и не смотрел на землю, когда вертолет на большой скорости влетел между двух крутых скал желанного ущелья.

-Мама дорогая! - вырвалось испуганно у Майданова, и Олег глянул вперед.

-Ну, ты даешь, - Олег оторопел, когда увидел, как Николай с ювелирной точностью вел машину между скал, в любой момент рискуя зацепить каменную стену лопастями и тогда...

-Да сколько их здесь? - снова как-то испуганно произнес вертолетчик и только тут Олег глянул вниз. Глянул и обомлел. По его спине сразу потекли струйки холодного пота, а волосы на голове, казалось начали шевелиться...

На дне ущелья Жуков увидел огромный вьючный караван. По своему опыту Олег знал, что караван обычно состоит из трех-шести машин или пяти-двенадцати верблюдов и ишаков, да десятка-другого человек охраны, но что бы столько!

Каравану этому не было видно края. Олег даже не мог одним взглядом охватить всех верблюдов, а от количества вооруженных людей его просто скривило. В караване было видно и несколько машин, на одной из которых был установлен зенитный ДШК.

-Коля, бей! - вырвалось у Жукова, и сам тут же ухватил рукоятку курсового пулемета.

Сомнений, что это был мирный караван, ни у кого даже не возникло...

"Духи" тоже начали огрызаться, и в лобовое стекло ударила пуля. Вертолетчики инстинктивно пригнулись. Стреляя по каравану, не разбирая, кто верблюд, кто ишак, а кто человек, Жуков лихорадочно пытался осмыслить ситуацию и принять верное решение. Внизу было видно много лежащих прямо на земле людей. Часть из них поднялась, и люди бегали между скал, другие наоборот - сильнее вжимались в землю. Мелькали вспышки автоматных и винтовочных выстрелов.

Коля пустил по каравану несколько НУРСов - неуправляемых реактивных снарядов, и было видно, как они взрываются прямо среди верблюдов, ишаков и людей, взрывной волной разбрасывая разорванные тела...

Так же внезапно, как и влетел, вертолет вылетел из ущелья. Оказалось, что весь караван находится в ущелье, и у Олега мгновенно созрел план. Он связался со своим заместителем, монголом по национальности, сержантом Баиром Бельды, который летел в другом вертолете, и, перекрывая рев двигателей, крикнул:

-Монгол! Высаживайся на входе из ущелья и чтобы ни одна живая душа от туда не вышла! Ты меня понял?

-Понял, командир... - отозвался, сквозь помехи, сержант.

-Я перекрою выход... - крикнул Олег.

-Понял, - снова отозвался Баир.

В подгруппе Бельды был автоматический гранатомет и пулемет, что значительно облегчало задачу блокирования выхода из ущелья по сравнению с досмотровой группой, в которой из тяжелого вооружения был только пулемет.

Олег толкнул Майданова и быстро обрисовал ему свой план. Коля кивнул и связался с боевыми вертолетами, чтобы дать им указания.

Ми-8мт развернулся и на выходе из ущелья Олег увидел хорошо оборудованную позицию "духов", в которой находился зенитный пулемет. По всей видимости, это было боевое охранение каравана, которое обеспечивало противовоздушную оборону. Майданов чуть подвернул и одним залпом неуправляемых ракет буквально снес не успевших изготовиться для стрельбы троих "духов" вместе с их пулеметом.

-Давай вот сюда! - крикнул Жуков, указывая как раз на позицию ДШК. - Нам здесь будет лучше...

Майданов кивнул и указал, где сядет. Олег понял: вертолетчик не хотел сейчас подставляться под огонь мятежников, пока не высадит группу и не станет легче и маневреннее.

Перед тем, как выбраться из вертолета Олег забрал у бортстрелка одну длинную ленту к пулемету, так как все таки это был облет, а не вылет на засаду, и поэтому много с собой патронов группа не взяла. А патроны сейчас были нужны как никогда...

Жуков и пять его бойцов высадились метрах в трехстах от выхода из ущелья и быстро заняли разбитую "духовскую" позицию. Фролов добил одним выстрелом еще живого "духовского" зенитчика и выбросил его за позицию. Осмотрелись. Пулемет ДШК китайского производства взрывом НУРСов был выведен из строя и не годился для дальнейшего применения. Быстро натаскали камней, и получилось некое подобие бруствера, за которым, впрочем, легко можно было укрыться от обстрела. У Жукова был пулемет, снайперская винтовка и автоматы. Кроме этого на двух автоматах были установлены подствольные гранатометы. Слабовато, но если строить все на том, что до выхода из ущелья после ударов вертолетов дойдут только единицы, жить можно...

Жуков связался по рации с Бельды:

-Монгол, что у тебя?

-Высадились, - доложил Бельды. - Занимаем позицию. Вижу "духов".

Тананайко Ирина Арлекиновна

Сутки в Союзе.

Звездная ночь, мост за Сурханом

Газик армейский шампанским завален

Музыка Аббы над городом льется

Как не крутись, оксвэшник напьется.

Он у судьбы вырвал отсрочку

Ему в Союзе дарована ночка

Нав -Бахор, София, Сурхан

Чеки покинут быстро карман.

Зачем беречь, зачем копить

ТурКВО его будет хоронить

Все почести за казенный счет

Поэтому с жизнью полный рассчет.

В воздухе выстрелы с речки слышны

Только они им совсем не страшны

Розы шампанским мы польем

Всю ночь танцуем, под утро споем.

"Выпем за Сталина..." кружится вальс

Ну, а под "Улицу..." постимся в пляс

Под "Уч-кудук" мы пропустим стакан

Танго танцует лишь капитан.

Незнакомок он всю ночь гуляет

Утром у них на такси он стреляет

Женщины, милые,вы не бранитесь

Здесь не измена, они жить торопились.

Под чинарой, утром в чайхоне

Вспомнит, конечно, о семье

Аттестат свой он домой пошлет

Барахло из дукана он здесь пропьет.

Жизни своей они счет вели

Каждую секунду как могли берегли

Как же сердиться на них или ругать

Завтра опять в ДРА умирать

Отпуск у смерти, сутки в Союзе

Нужно теперь подумать о грузе

Родная учебная база Камаз

Колонна готова и ждет только вас.

Солнце печет, мост за Сурханом

Ты переглядываешься с капитаном

Как то уж быстро прошла эта ночь

Снова смерти навстречу, сомнения прочь.

Трунин Аркадий

Афганские встречи

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут,

Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд.

Но нет Востока, и Запада нет, что - племя, родина, род,

Если сильный с сильным, лицом к лицу у края земли встает?

Редьярд Киплинг. Баллада о Востоке и Западе

Те, кто прошел войну, не один раз бывал в экстремальных ситуациях, заглядывал в лицо смерти, знают, что время в разные моменты жизни имеет обыкновение то ускорять, то замедлять свой неумолимый бег. Бывают минуты, когда кажется, что время вовсе останавливается. Дни на войне превращаются в месяцы, месяцы в годы. Сегодня годы, проведенные в Афганистане, кажутся отдельно прожитой жизнью: тысячи километров "на броне" по афганским дорогам, десятки часов на борту военно-транспортных самолетов и "вертушек", сотни лиц, встреч, десятки боевых операций, бесконечное количество мирных бесед и жарких споров с афганцами - с министрами и простыми крестьянами, офицерами и рядовыми афганской армии. Память не в силах сохранить всех событий той жизни, забываются имена и даты, названия кишлаков, подробности встреч. И все же, человеческая память удивительная вещь - иногда она делится своим бесценным архивом, возвращая воспоминания о той, кажущейся сегодня такой далекой поре...

Одна из неожиданных встреч, которая могла иметь для меня самые трагические последствия, произошла в тот момент, когда срок моей афганской командировки перевалил далеко за два года и чувство опасности, вполне уместное в воюющей стране, притупилось и ушло куда-то на задний план. Колонны сороковой армии потянулись в сторону Кушки и Термеза. На лицах офицеров афганской правительственной армии, до последнего момента не веривших, что вывод советских войск вообще когда-либо возможен, появилась растерянность. Еще вчера жизнерадостные, полные сил и энергии люди становились замкнутыми, вспыльчивыми, раздражительными. В отношениях между советскими военными советниками и их афганскими подопечными появился холодок. Решение о выводе сороковой армии вызвало настоящий шок у лидеров муджахедов, поддержавших политику национального примирения и заявивших о своей лояльности правительству Наджибуллы.

Срок двухлетней командировки давно истек, а замены все не было. С одобрения командира, я решил слетать на пару дней из Герата в Кабул, чтобы хоть как-то прояснить обстановку. Всех тяготила сложившаяся неопределенность. Будут ли продолжать военные советники работать в афганской армии после вывода сороковой армии, кто и как будет обеспечивать их безопасность, как будут решаться вопросы жизнеобеспечения, а также масса других вопросов, которые можно было попытаться выяснить при личной встрече с "кабульскими" друзьями, ждали своего ответа.

Двухдневный визит в Кабул так ничего и не прояснил. Ясность и определенность появились только в одном вопросе - замены больше не будет. Всем, включая прослужившим в Афганистане более двух лет, необходимо оставаться на своих местах до особого распоряжения. Оказалось, что большинство моих друзей, работавших в Кабуле, уже давно покинули страну, вернувшись в мирные советские города. Кабульский микрорайон, основную часть жителей которого составляли советские советники, заметно опустел. Освободившиеся квартиры, без особой радости и энтузиазма, занимали афганские семьи. С тяжелым сердцем я возвращался в Герат, ставший за полтора года почти родным. Перспектива оставаться в Афганистане еще на неопределенное время не радовала и не вдохновляла. На аэродроме выяснилось, что в ближайшие несколько дней на Герат не ожидается ни одного "борта". Заставлять кого-либо волноваться из-за моего отсутствия очень не хотелось, и я решил лететь подвернувшимся афганским военно-транспортным самолетом до Шинданта, откуда в Герат часто летали "вертушки" и почти ежедневно шли колонны.

Знание языка и местных традиций, афганская военная форма и явно не афганская внешность, помогали, не смотря на полное отсутствие каких-либо документов, достаточно легко, без лишних формальностей, решать любые вопросы, связанные с перемещениями по стране. Афганские летчики, командиры, охотно брали попутчиков - советников, переводчиков, простых офицеров сороковой армии. Часто попадались знакомые лица - афганские офицеры, с которыми приходилось сталкиваться во время их учебы у нас в стране. Годы учебы в Советском Союзе афганцы всегда вспоминали, как самый счастливый период своей жизни. Краснодар, Фрунзе, провинциальный Солнечногорск, не говоря уже о Москве и Ленинграде, афганцы, которым посчастливилось поучиться в этих и других городах, вспоминали с неподдельным восхищением.

На шиндантском аэродроме, узнав от коменданта о том, что в тот день в сторону Герата не будет ни вертушек, ни самолетов, я пешком отправился в сторону КПП, стоящего на шоссе, на выезде из расположения четвертой мотострелковой дивизии, расквартированной в то время в Шинданте. Хотелось поскорее уехать, чтобы засветло добраться до Герата. К счастью ждать пришлось совсем недолго. К КПП подъехал старенький ГАЗ-54 с двумя афганскими солдатами в кабине. Солдаты оказались из семнадцатой пехотной дивизии, входящей в состав четвертого армейского корпуса, в котором я служил в то время в качестве военного переводчика, так что никакого разрешения собственно и не требовалось - я просто представился и сказал, что поеду с ними до Герата. Молодой солдат тут же уступил свое место в кабине, и мы отправились в путь.

Потянулась неторопливая задушевная беседа обо всем и не о чем - как только может быть на Востоке. За открытым окном мелькал до боли знакомый и привычный пейзаж - высохшее русло реки, тянущееся вдоль трассы; заросли кустарника, сгоревшие бензовозы, расстрелянные обелиски... Убегающие до горизонта холмы, сменялись отвесными скалами, вплотную подступавшими к дороге. Идея ставить обелиски вдоль дорог на местах гибели советских военнослужащих, хотя и была продиктована самыми светлыми чувствами, мне кажется, была не совсем удачной. Не трудно было предположить, что "духи" не оставят их в покое. Обелиски периодически расстреливали, подрывали - снова и снова беспокоя души погибших.

Афганцу, сидящему за рулем видавшего виды грузовика, было далеко за сорок. В армии он успел послужить при всех режимах: при Захир Шахе, при Дауде, уже второй раз призывался в афганскую армию после апрельской революции. Службой был доволен - профессия водителя и возраст помогали избегать прямого участия в боевых операциях. Старый солдат, так же как и большинство афганцев, с ностальгией вспоминал времена, когда страной правил "мудрый король" Захир Шах - спокойствие, стабильность, низкие цены на продукты, а главное - мир. Несмотря на то, что наш автомобиль "бежал" не очень резво, а на крутых подъемах и вовсе тащился как черепаха, водитель всю дорогу не переставал восхищаться надежностью советских машин.

Когда впереди показался очередной подъем, водитель, вероятно знавший каждую кочку на этой дороге, предложил остановиться на пару минут у родника. Я согласился, и водитель стал сбавлять скорость, чтобы остановить машину напротив тропинки, уходящей вправо от дороги в заросли кустарника, окружавшего родник. Мне не один раз приходилось проезжать по этой дороге, однако мы никогда не останавливались здесь ранее, опасаясь душманских мин. Я поделился своими опасениями с водителем, но он сказал, что родник - место святое, и вряд ли у кого-то повернется рука установить в таком месте мину. Его аргументы были далеко не бесспорными, практика показывала, что духи могли заминировать все что угодно, однако в словах солдата была такая уверенность, что я решил не возражать. Афганец, сидевший в кузове постучал в заднее стекло кабины и стал подавать какие-то знаки, показывая пальцем в сторону родника. Мы решили, что он тоже предлагает остановиться, и согласно закивали головами. Водитель затормозил как раз напротив тропинки. Когда мы повернули головы направо, истинный смысл знаков, которые минуту назад безуспешно пытался нам подать, сидевший в кузове солдат, стал понятен со всей очевидностью. Примерно в десяти метрах от дороги, вокруг небольшого озерца с прозрачной водой и неторопливо струившегося по камням ручья, сидели духи. Их было человек десять, на траве лежали автоматы, пара гранатометов, стоял пулемет на сошках. Бородатые люди характерной наружности мирно ели арбуз гигантских размеров. Встреча оказалась полной неожиданностью для всех: сидящие у родника застыли с аккуратно нарезанными крупными дольками арбуза в руках, мы сидели в кабине, повернув головы в их сторону, ошалело глядя на огромный арбуз, на лежащее в траве оружие, на прозрачную воду родника, на сидящих возле него людей. Водитель успел машинально повернуть ключ зажигания и заглушить двигатель. В установившейся тишине были слышны только порывы ветра, шорох высокой травы, тихое журчание ручья.

В сложившейся ситуации попытаться снова завести двигатель и уйти на максимально возможной скорости по дороге, которая шла на подъем, было, пожалуй, самым бессмысленным. Машина, медленно карабкающаяся в гору, стала бы идеальной мишенью. "Только не стреляй и не бойся", - тихо сказал водитель, и неторопливо открыл дверь кабины. Вероятно, в ту самую минуту с небес неслышно спустился ангел-хранитель и стал руководить моими действиями. Каждое последующее движение, жест, слово, оказались в той ситуации единственно верными, словно направлялись откуда-то сверху. Я успел дослать патрон в патронник своего старенького ТТ, заткнуть его обратно за пояс, впрочем, вряд ли он мог мне помочь в ту минуту, открыл дверь машины и пошел к сидящим у воды людям. Все происходящее было для них настолько неожиданным, что в ответ на мое "Салам алейкум" одни лишь беззвучно пошевелили губами, другие произнесли нечто нечленораздельное. Я подошёл к роднику и стал умываться. Сидевшие вокруг наблюдали за мной как загипнотизированные: без движений, без слов, без эмоций. Умывшись холодной родниковой водой, я повернулся к человеку, который по всем признакам был среди них старшим, и неожиданно для себя самого, спросил: "Тарбуза ширин аст?" (Арбуз сладкий?) До сих пор, вспоминая иногда тот, уже далекий день, который реально мог стать для меня последним, не могу понять, почему я произнес именно эту фразу. Заданный вопрос, взорвал гнетущую, не предвещавшую ничего хорошего, тишину. Простой и незамысловатый вопрос произвел совершенно неожиданное действие: все захохотали так, словно в жизни не слышали ничего более смешного. Все разом загалдели, а человек, сидевший возле арбуза стал поспешно его нарезать, протягивая мне и подошедшему следом водителю, крупные ломти арбуза. Теоретически, с этой минуты можно было уже не опасаться за свою жизнь - заработал многовековой, впитанный с молоком матери, закон восточного гостеприимства. Я превратился в гостя, в путника, подошедшего "на огонек" и разделившего нехитрую трапезу. Не поделиться в тот момент со мной куском хлеба или арбуза, а тем более угрожать моей жизни, для афганца было бы так же противоестественно, как нанести оскорбление собственным отцу или матери. Ситуацию в тот момент мог испортить только обкурившийся фанатик, не контролирующий своих действий. К счастью, среди тех, с кем мы повстречались в тот день у родника, таких не оказалось.

Не помню, о чем шел разговор. Мы мирно расстались минут через десять - самых долгих в моей жизни, показавшихся целой вечностью. Прощание было почти трогательным.

Оставшуюся часть пути до Герата мы ехали молча. "Ходо хафезе шомо - храни вас бог", - сказал водитель на прощание, протягивая руку. "Ходо хафез - храни бог", - ответил я, прощаясь с еще одним попутчиком на бесконечных афганских дорогах.

Тумаха Александр Степанович

13 мая 1983 года. День рождения.

Глава из повести

Батальон отгулял майские праздники. С утра из Гардеза пошла колонна в Пули-Хумри за имуществом для бригады, наш батальон по уже отработанной в течение года схеме быстро решил все вопросы обеспечения до Мухамедки.

8 и 9 ДШР с тремя БТРами 7 роты (лейтенант Перхайло) и БТР N300 с замкомбатом (капитан Костенко Юрий Михайлович) вышли раньше и стали блокпостами. А Валера Перхайло с саперами дошел до конца зеленки, прощупав дорогу, и тоже стал блокпостом на выходе в пустыню, доложив, что снял пару мин. Наша рота шла в Кабул. Мы приняли в батальоне колонну, по трем длинным гудкам старшего колонны КАМАЗы потихоньку начали движение один за другим.

Колонну возглавил капитан Детюк Н.Н. (командир 7 ДШР) с двумя БТРами, потом БТРы по два через каждые 10-15 машин вливались в "ниточку". Водители без старших с одним АКМ и парой магазинов, броники на дверцах кабин, набирали скорость. В голове колонны пустили танк, замыкал прапорщик Коняев Саша на двух БТР. До Мухамед-Ага дошли спокойно. Там Костенко стал КП (командным пунктом). Объявили привал. Проверив технику, перекурив пару минут, приготовились к дальнейшему движению.

Метрах в 300 от Мухамедки есть выступ скалы, который скрывает видимость, а дорога делает изгиб. Поэтому замкомбат решил обезопасить проход "ниточки" и выслал за поворот танк с БМДшкой от 9 роты с сержантом. Они скрылись за поворотом, и сразу попали под шквальный огонь "духов".

Река Логар в том месте уходит от дороги на метров 400-500 и имеет один бревенчатый мостик. Банда "духов", человек около пятидесяти, вышла на открытую местность, и не ожидала появления техники. Но, видя численное превосходство, начала с ходу атаку с целью захвата танка и БМД, потому что оказалась между рекой и дорогой - отступать и спрятаться было поздно и далеко от моста, за которым была "зеленка", а впереди только две боевые машины.

Замкомбат послал всю нашу бронегруппу с "пехотой" за поворот. Выскочив на четырех БТРах, мы увидели такую картину: танк стрелял только из пулемета, БМД скатилась за насыпь и не могла вести огонь, бойцы позакрывали все люки и ждали нашей помощи. "Духи" обходили танк слева и справа, выходя на дорогу. С ходу с правого борта всеми стволами мы открыли огонь. Человек пять-шесть осталось на дороге. Остальные начали откатываться к реке.

Николаич выпрыгнул из БТРа и перебежками к танку, залез через нижний люк и буквально через пару секунд один за другим начал посылать осколочные. Подъехав к танку, я сел за наводчика пулеметов в БТР и начал расстреливать "духов", то с КПВТ, то с ПКТ. Тогда я воочию убедился в реальном действии патронов МДЗ (мгновенного действия зажигательные). Если в "духа" попадала МДЗ, когда он бежал в полный рост, то после - 2-3 метра по инерции бежали только ноги.

Николаич по связи вызвал меня к танку, я выпихнул механика на место заряжающего и сел за рычаги (в танке было только два бойца - молодых, потом мы с ротным имели нелицеприятную беседу с танкистами, они больше в таком составе никуда не выходили - только полным экипажем). Начал движение вперед, на "духов", три-четыре трупа намотал на "гуски", а Детюк уже перевел огонь по реке. Когда плыло 15-20 голов, после его очередного выстрела, три-четыре головы уже не всплывало. Сразу чувствовалась выучка танкового училища (он закончил Ульяновское Гвардейское). Когда обстрел стих подошли к БМД, механик был молодой и не мог справиться с машиной. Запросили Костенко, чтобы выпускал колонну, день клонился к закату, и нам надо было идти дальше, танк с БМДшкой отправили к Мухамедке.

Проехав еще километров десять, опять попали под обстрел, на выходе из "зеленки", но там уже задержались не более часа-двух.

Духи, видимо, этот бой нам не простили и через восемнадцать дней пожгли колонну с боеприпасами и наливниками - 1 июня 1983 года.

На окраине "зеленки" были встречены тремя выстрелами из гранатомета по первым машинам. Все выстрелы легли в насыпь, мы ответили сосредоточенным, до выхода оставалось каких нибудь 2-3 километра. Валере Перхайло ротный поставил задачу уводить колонну в пустыню, а мы, когда прошла колонна, уже всей "броней", не жалея боеприпасов, оторвались на полную катушку. Навели вертушки, те помогли НУРСами и "капельками", в тот день я увидел результаты применения БОВ (бомбы объемного взрыва) в простонародье "вакуумные бомбы". Очередной раз испытал гордость за наш могучий ВПК.

Уже в сумерках входили в Кабул, прошли "Советский район", я с Валерой остановился у дуканов, набрали апельсинов, фруктов-овощей, зелени, потом скотный базар - взяли свежего мяса, и в темноте в "Теплом стане" остановились на комендантском посту, где происходила передача и прием колонн. Ротный доложил в бригаду и в штаб Армии о результатах сопровождения, подали заявки на пополнение боеприпасов. За сопровождение у нас никаких потерь, видимо судьба играла с нами в прятки, а вот боеприпасов осталось по одному - два магазина на АКС и к КПВТ, до десяти патронов на машину. Со штаба тыла Армии приказали явиться с утра к ним, бойцам ставить задачи не было необходимости. Через час во всех БТРах была горячая каша, но без тушенки, чай, по взводам роздали фрукты, огурцы и помидоры, в 370-м БТРе ротного накрыли стол офицерам, ротный:

-- Ребята, этот день надо запомнить на всю жизнь!

Я говорю:

- Николаич, извини, сегодня у меня день рождения.

- ???

- Санек! Ничего не знаю, выпивка с тебя.

Взял свои 377 и 379 машины и поехал к летунам, с этим добром проблем не было, кроме водки набрал еще "кишмишовки", да и краски, на шару выпросил, для покраски пирамид в роте. Вообще краска в батальоне была на вес золота.

Короче, к трем часам ночи угомонились, все спали в машинах, раздвинув лавки десанта в два яруса, я только пригублял (желтуха), пили из стаканчиков от минометных взрывателей. Засветло пошел, проверил посты.

Поутру поднял роту, посадил всех за чистку оружия и обслуживание техники, офицеров не будил, на 370-ом с Сашей Шекулой (водитель ротного) поехали в штаб тыла, с машинами остался Черневский. Подъехали к КПП у штаба, слышу в десанте шум, ротный во сне опрокинул банку с краской, та растеклась по лавке и засохла вместе с его х/б. Он проснулся, а подняться не может и понять тоже, присох к лавке. С руганью отодрался, всех разбудил.

- Саша и Фазыл, со мной, Димыч, Валера и техник в машине, мы через полчаса будем.

Я показываю на спину:

- Николаич, у тебя вся спина в краске.

- Санек, скидай свою форму, пойдешь с голым торсом.

Естественно, меня в штаб в таком виде не пустили. Часовой у входа задержал, а потом говорит:

- Вас зовут.

Оборачиваюсь, кто-то в фуражке зеленной стоит. Подхожу ближе, батюшки, а у погон и фуражки кантик красный - генерал-майор...

- Вы кто такой?

Помню по училищу, чем бестолковее ответишь, тем лучше, если назовусь по уставу - "губа" обеспеченна:

- Конструктор авиастанков.

- ???? А какие станки Вы производите?

Первое, что пришло на ум:

- ГТЖ- 12.

За моей спиной слышу гогот, ротный с Фазиком со смеху подыхают. Генерал:

- Я понимаю, Вы человек сугубо гражданский, но у нас тут штаб, женщины, больше не надо в таком виде появляться. Идите.

- Есть.

Повернулся, как учили, и убыл. Николаич и Фазик потом комбату все рассказали, так и закрепилась за мной кличка: Авиаконструктор.

Заодно тогда зашли к спецназовцам, у меня там знакомых полно было, Николаич говорит:

- Санек, ты именинник, брат Митька (замполит) в БТР лежит, помирает, ухи хочет. Нужна рыбалка. Нас в Кабуле оставляют до следующей колонны, которая послезавтра будет, так что время есть.

А мы зашли к прапорщику Градобоеву, у нас в батальоне был старшиной 9 роты, потом перевелся в орСН - замкомгруппы:

- Ребята я отличное место знаю.

И поехали мы на одном БТР за город. Едем - корты для гольфа, как будто в другом царстве, виллы. Дорога петляет между кипарисов, проехали мимо сопок, сплошь покрытых соснами, а внизу озеро. Я такой голубой с синевой воды нигде не видел. Подъехали, разделись, начали купаться, у ротного на ремне ПМ висел. Мы взяли ящик с РГДшками и начали рыбалить "пиротехническими удочками". Николаич бросает гранату, после взрыва мы с Валерой плывем и рыбу на берег выкидываем, Шекула и Сафронович (замкомвзвод-1), на "броне" загорают.

Выстрел из РПГ. Граната прошла выше БТР на метра 3 и взорвалась в центре озера. Мы примерно в семидесяти метрах от машины, очередь из автомата из-за сопки, все на землю, отсекли от БТРа. Я - КМС по плаванию (бывший), таких спринтов в воде больше в жизни не совершал, Сальников - мальчишка. Николаич из ПМ: пух-пух. Второй выстрел срезал антену на БТР, видимо хреново в Пешаваре учили стрелять - двоечник. Сафронович за пулеметы, а они не стреляют: Шекула зажигание выключил. Подскочил к БТР, хватаю автомат и весь рожок по сопке. Тут остальные подбежали, похватали оружие, Николаич говорит, если сейчас наверх полезем, они сожгут нас, поэтому вперед цепью на сопку. Вид был бесподобный: четыре офицера и два прапорщика в плавках, босиком, по колючкам, с автоматами наперевес пошли в атаку при поддержке БТР. Выскакиваем наверх сопки, а духи в кишлак уже забегают, он в километре был, мы на броню, на ходу оделись, очухались - решили больше со смертью в шутки не играть. Правда, килограмм пять рыбы взяли - форели, озеро проточное было.

Пока ехали по городу, добрали еще "кишмишовки" и продуктов, привезли на пост, а потом уже с комендачами продолжали пиршество.

Кто из бойцов может похвастаться, что ухой объедался в Афгане? Единицы. На второй день нашей эпопеи уже комендант поста повез нас опять на рыбалку, но уже в сторону Джелалабада, на реку Кабул. Мы поумнели и взяли все БТРы с пехотой. Подъехали к реке выставили охранение и на целый день устроили маленький Крым. Постирались, накупались, рыбы "наловили" - короче отдохнули на все сто. Приехали на пост, скинули рыбу, пока бойцы кошеварили, мы смотались - получили боеприпасы у пехоты, колонна с Пули-Хумрей подошла, вечером в роте уха уже "не шла" - объелись. А рано утром, в обратную сторону. Вот такой день рождения.

Турчина Ирина Васильевна

Две вдовы

В основе этого рассказа, к сожалению, реальные события - убийство в 2002 году в Афганистане похищенного американского корреспондента и его репортаж из Афганистана о засаде на колонну советских машин

Самолет из Нью-Йорка приземлился в Пулково ранним вечером. Видно было, как за стеклом иллюминатора мелкий дождь сеется сквозь серое небо, покрытое нахохлившимися сонными тучами. Долго ждали трап. Нетерпеливые пассажиры, в большинстве русские, толпились в проходе, прихватив ручную кладь, толкая друг друга объемистыми пакетами и сумками.

Вера бездумно смотрела на лужи, поблескивающие в отсветах огней, на суетящихся снаружи людей, на капли, стекающие по стеклу. Торопиться было больше некуда. Вяло шевельнулась мысль о том, есть ли у нее с собой зонт, но так и ушла, не дождавшись ответа. Да и какая разница?

Весь этот долгий перелет Вера пыталась начать думать о своей теперешней жизни. Жизни, которая началась два дня назад. Должна была начаться, потому что прежняя ее жизнь закончилась, а Вера не умерла вместе с ней. Она почему-то выжила, несмотря на то, что стало совсем нечем дышать, что сердце замерло от ужаса и превратилось в тугой саднящий комок, подкатившийся к горлу.

Маршрутное такси остановилось на Московской площади почти у самого Вериного дома. Поднявшись пешком на свой этаж, Вера открыла ключом входную дверь и вошла в темную прихожую. Не зажигая света, она прошла на кухню, машинально набрала из-под крана воды и включила чайник. Села на табуретку у окна. Cовсем стемнело. Внизу по Московскому проспекту проносились машины, на домах горели рекламные огни, по тротуару спешили люди, прикрытые зонтиками. Они торопились домой, где их ждали семьи, ужин, телевизор. Только Вере больше уже некого было ждать.

- Некого больше ждать... - прознесла она вслух. Жесткий, болезненный ком перекрыл дыхание и выдавил наконец слезы, хлынувшие потоком.

Синди была беременна, до родов оставались считанные дни. Эти последние дни дались ей очень трудно. под ее большими, почти черными глазами легли темные круги. Она с трудом передвигалась на отечных ногах. Будущее пугало, настоящее не радовало. Прошло уже десять дней, с тех пор, как Марк был похищен в Афганистане. Террористы затребовали невероятный выкуп. Не просто деньги, но еще и возвращение всех заключенных, вывезенных в Гуатанамо-Бей на Кубе. Правительство на подобные требования не отвечает. Синди было сказано, что делается все возможное, но с каждым днем надежда таяла.

Марк был тележурналистом и часто оказывался в самых невероятных местах. Не было, пожалуй, на Земле ни одной горячей точки, откуда бы он не привозил репертажи. И в Афганистане он был не в первый раз. Еще во времена советской акупации, американское телевидение платило ему хорошие деньги. Марк со своей камерой следовал за моджахедами, сидел с ними в засаде на советские автоколонны, снимал бои, снимал раненных и убитых, детей и стариков, разрушенные дома, разбитую советскую технику.

В голове у Веры билась одна и та же назойливая мысль: "Вот если бы я не стриглась, Олег бы вернулся. Вот Светка не стриглась..." Вера отгоняла ее от себя, но мысль возвращалась опять и опять, назойливая и глупая, как осенняя муха.

Света, была соседкой по коммунальной квартире в Пушкине. Они вместе проводили мужей, старших лейтенантов в Афганистан. Вера в тот год заканчивала институт, день и ночь сидела над дипломом, еще брала курсовые, чтобы занять каждую свободную минуту. Она старалась устать к ночи так, чтобы бездумно проваливаться в сон, чтобы гнать от себя мысли об Олеге. Ей казалось, что она должна работать за двоих, чтобы он вернулся домой и мог отдохнуть. Она решила заработать на квартиру, чтобы сделать ему сюрприз. Вера старалась ни за что не допустить мысль о том, что с ним может что-нибудь случиться. "Он просто уехал в командировку", - повторяла она про себя, - "уезжал же он раньше в летние лагеря, на учения. Вот и сейчас... Да и служит он в Кабуле, там не так опасно."

Света же ходила совершенно потерянная. Она и раньше нигде не работала, занималась немудреным хозяйством. Теперь заботиться было не о ком и она порой по неделям не выходила на улицу даже в магазин. Телевизор в ее комнате работал не выключаясь, пока не заканчивались самые последние передачи. Однажды вечером Света пришла в Верину комнату с очень важным. как она сказала. решением.

- Я решила не стричься, пока Гена не вернется! - торжественно заявила она. Раньше месяца не проходило, чтобы не была опробована новая стрижка.

Вера решила, что большей глупости ей слышать не приходилось. Она не стала разубеждать Свету, пусть, если ей так легче. Но сама на следующий день постриглась. И продолжала стричься каждый месяц.

За два года у Светы, на удивление всем, волосы выросли почти до пояса. Когда Гена вернулся домой, его комиссовали после тяжелого гепатита, Светка не переставала повторять, что это она его вытащила своими волосами. Вскоре после этого они уехали сначала в Израиль, а потом в Америку.

От Олега приходили нечастые, бодрые письма. А через месяц после Гениного возвращения пришло письмо от майора Звягинцева, которого Вера знала по училищу, что Олег пропал без вести. Колонна машин, на одной из которых был Олег попала в засаду. Уцелевшие машины душманы угнали, трупы убитых сбросили в ущелье. Олега среди убитых не было. Вместе с ним пропали еще два солдата. Может быть их тела просто унесло горной речкой, протекающей внизу. а может быть они в плену. Больше ничего так и не удалось узнать за все эти годы.

Вера не допускала даже мысли о том, что Олега больше нет. Она расписала дни по минутам, стараясь не оставлять сводного времени. Подрабатывала где только могла. Как-то жила. Если только можно жить половиной сердца, дышать половиной легких. Ловить себя на том, что постоянно высматриваешь в толпе знакомое лицо. Или просто ищешь знакомые черты в каждом встречном мужчине, вздрагивая каждый раз от ложного узнавания. Но, когда в конце концов наступала ночь, и она оставалась наедине со своими мыслями, ее охватывала такая звериная тоска, что хотелось завыть громко, запричитать по-бабьи... Она утыкалась лицом в Олегову подушку и давала волю слезам. Эх, если бы у них с Олегом был ребенок...

- Генка, смотри - ведь это же Олег... точно он... Это же Олег! -

- Ты чего орешь, какой Олег?

- Ты что, дурак? Семенов Олег из Пушкина... в Афган вы вместе уходили!

- Не...не может быть! Точно...точно он! Откуда это, что это за передача?

- Про американского тележурналиста, которого в Афгане похитили, каждый день про него говорят. Это из его старого репортажа. Он с духами в засаде сидел!

- А Олег здесь причем? Как это он мог... слушай, он же все это снимал... Гад! Он же ему камеру в лицо прямо...

- Олег раненый... это же когда они в засаду попали... да?

- Похоже... гады! Вон Пономарев лежит... в нашей роте был... и еще... опять Олега снимает...

На экране телевизора крупным планом было лицо раненого Олега. Камера отодвинулась, чтобы показать залитую кровью грудь и голову, а потом опять придвинулась настолько близко, что видно было, как глаза Олега, наполненные болью, начинают покрываться пеленой. Он молчал. Молчал и корреспондент. Слышны были выстрелы, чьи-то гортанные крики, русский мат, взрыв...

Олег закрыл глаза. Камера передвинулась. Теперь на экране было видно горящие машины на узкой горной дороге.

- Вас сюда никто не звал... - прозвучали слова корреспондента на английском.

Теперь на экране была жена похищенного журналиста, молодая беременная женщина. Она, утирая время от времени слезы ладонью, рассказывала о муже. Какой он хороший журналист. Как он вел репортажи из горячих точек. Сколько раз он бывал в Афганистане во времена советской оккупации.

Передача закончилась.

Гена выключил телевизор и повернулся к жене.

- Послушай, а ведь он мог что-то знать об Олеге... только теперь и сам...

- Надо Вере позвонить, она же так и ждет его...- Света взялась за телефон.

- Подожди, так нельзя, нам же и сказать нечего, да и сколько лет прошло...

- Ну вы, мужики, ни черта не понимаете! Мы же сейчас Олега ее видели, ей любая весточка нужна. Я звоню...

Выехать Вере удалось только через неделю. Все это время Вера старалась не думать о том, что ей предстоит. Она ждала и боялась встречи с женой американского корреспондента. Гена, работавший теперь тренером в каком-то элитном фитнес-клубе, нашел человека, лично знакомого с Синди. Правда надежды на встречу было немного. Это было понятно.

В последний день перед отлетом позвонила из Нью-Йорка Светка, только что в новостях сказали, что корреспондент был убит. Оборвалась последняя ниточка.

Вера решила, что она поедет все равно. Она должна увидеть эту пленку, она должна увидеть Олега. Ей казалось, что она сможет понять, о чем он думал в те минуты, она сумеет прочитать в его глазах, услышать его мысли. И вместе с тем, ей было очень страшно. Было очень страшно увидеть его боль и кровь. Было страшно от своей окончательной беспомощности.

"Не может быть,"- говорила она себе, - "что я не смогу понять о чем он думал тогда, глядя в объектив камеры. Мы всегда понимали друг друга практически без слов. Стоило мне подумать о чем-то Олег отвечал на мой вопрос. И со мной было то же самое. А как я посмотрю в глаза Синди? Мне бы нужно ненавидеть ее за то, чт ее муж снимал моего Олега в такие минуты. Может быть в самые последние минуты. Нет, этого просто не может быть. Олег не мог просто вот так умереть на этой пыльной дороге под пристальным взглядом кинокамеры. Каким чудовищем должен был быть этот Марк, чтобы наслаждаться, или хотя бы даже свидетельствовать чью-то боль, кровь... смерть... Так и хочется сказать, что тепеь и он получил по заслугам. Очень хочется. Кара Божья настигла его. А есть ли справедливость в чьей-то смерти? Получается, что сейчас наказанными остались я, Синди и ее крошечная дочка, оставшаяся без отца уже на третий день своей жизни."

Еще Вера очень боялась, что она не сдержится и скажет что-нибудь, о чем будет потом жалеть. Синди, конечно не виновата в том, что произошло. А виноват ли Олег? Марк, конечно же другое...

"Что мы собственно знаем о войне? Только то, что нам писали в книгах и показывали в кино. А бывшие фронтовики после Великой Отечественной в основном молчали. Они были приучены молчать. Как в тайге - подал голос, а тебя тут же и сожрали."

Верин отец, прошедший от Курской дуги до Берлина, рассказывал мало. Однажды будничным голсом, просто прокоментровав какой-то эпизод из фильма, сказал, что ему вот также пришлось идти на колокольню. Там был фашистский пулемет, который сеял смерть вокруг - казенный какой оборот, отметила про себя тогда Вера. Командир, не долго думая, указал на ее отца. Иди и уничтожь. А как - твое дело. Один на...кто его знает сколько. К счастью, там оказался один немец. Когда они с немцем встретились на лестнице, ведущей на колокольню, патрон в пистолете у отца заклинило. Немец метнул нож и пригвоздил рукав отцовской шинели к стене. Он замолчал.

- А дальше?

- А дальше - я здесь, а его нет...

- А как... ведь у тебя больше ничего не было?

- Руки были...

"Вот он - мой самый лучший и самый добрый на свете папка," - думала тогда Вера, - счастье - он здесь и со мной!" Не думалось тогда о том, что немец этот был тоже человек, которого где-то дома ждала семья, может быть такая же дочка.

"А вот теперь мне нужно будет посмотреть в глаза женщине, муж которой был свидетелем смерти моего мужа. Женщине, муж которой только что был убит в той же самой стране. Как странно распорядилась жизнь. Она привела его в то же самое место, и поставила перед лицом смерти. Что это - реванш, карма? И еще - жизнь ставит нас с Синди лицом к лицу. Чтобы что - показать нам всю несправедливость того, что произошло, или просто показать всю бессмысленность того, что произошло? Наших мужей больше нет, а мы остались жить. У Синди будет расти дочка. Чем нам теперь жить? Ненавистью друг к другу? Или найти примирение в том, что жизнь все расставила по своим местам? Или просто достичь самое дно страданий, катарсиса, оттолкнувшись от которого, мы должны начать новую жизнь? В чем будет смысл этой новой жизни?"

Синди кормила маленькую дочку из бутылочки детской смесью. Молоко у нее пропало когда ей сообщили о смерти Марка. Афганцы прислали видеокассету с его казнью.

Синди думала о том, что денег на счете в банке осталось мало. Через пару месяцев нечем будет платить по кредитам за новый дом, за машину, за мебель для нового дома, а еще счета... Медицинская страховка не покрыла полностью госпитальный счет...Кредитные карточки... Не говоря уже о текущих расходах...

Сколько раз они с Марком говорили о том, что нужно было застраховаться на случай смерти, но все отодвигали это на будущее. Вот и наступило это страшное будущее.

Они поженились десять лет назад. Оба были заняты карьерой, большую часть времени проводили в разъездах, порой не видя друг друга месяцами. Только год назад решили, что пора наконец подумать о детях. Да и время подстегивало. Синди было тридцать семь, а Марку в этом году исполнилось бы сорок два. Как они были счастливы, ожидая дочку...

Синди и Вера сидели напротив избегая смотреть друг другу в глаза. Теперь обе испытывали откровенную досаду. Зачем только нужна была эта встреча? Что они могли сказать друг другу? Они были чужими. Общим было только то, что оба любимых человека остались где-то далеко в страшном, чужом Афганистане. Что могла рассказать эта незнакомая русская женщина о том, как она выжила, как удалось ей не умереть за эти годы?

Что могла добавить Синди к тому, что Вера уже знала? Что ожидала услышать от нее Вера? Забытую подробность о том страшном дне?

Они были чужими. Мало того, они были по разную сторону фронта. Марк был свидетелем смерти Олега. Свиделем его последнего дыхания, его боли. Синди была его женой. Она любила Марка и сейчас она тоже переживала его смерть. Не менее страшную и не менее бессмысленную.

Послышался плач ребенка. Синди молча вскочила и выбежала в соседнюю комнату. Ребенок не умолкал. Что-то с шумом упало на пол и послышался звон разбитого стекла. Вера прислушалась, ребенок продолжать плакать громко и требовательно.

Войдя в комнату, Вера увидела Синди, сидящую на полу. По лицу ее градом катились слезы и дрожащими рукаим она собирала осколки разбитой вазы. Вера подошла к кроватке и взяла на руки девочку. Она вдохнула теплый, детский запах, прижала к себе крошечный сверток, такой беззащитный, такой живой. Девочка замолчала и открыла на Веру большие голубовато-серые глаза. Она смотрела очень серьезно, совсем не по-детски. Под этим взглядом Верино тело обмякло, как-будто кто-то выдернул из него тот железный стержень, на котором оно держалось все эти годы. Вера опустилась обессиленно на пол рядом с Синди и они заговорили одновременно, на двух языках о том, что было на душе. Они и не замечали, что говорли на разных языках, каким-то образом они понимали друг друга. Горе уничтожило то, что стояло между ними. Теперь это были две вдовы, потерявшие мужей, принесенных в жертву бессмысленному Молоху. Это были две женщины, объединенные Горем...

Б.Уранов

Цена иллюзий. Посмотреть войне в лицо

Посвящается С.Дышеву-другу, туркестанцу, писателю

***

Кизыл-Арват, мой Город - на - Песке,

Мой переход из молодости в зрелость,

Где было все - любовь, тоска и дело.

Вернее, служба. И - граница на замке.

Кизыл -Арват: базар, вокзал, овраг,

Военный гарнизон за каменной оградой,

Пустыня с трех сторон - не зацепиться взглядом,

А с южной стороны - зубчатый Копет-Даг.

Базар. Воскресный день, всеобщее гулянье

Семейных, холостых, картошка по рублю.

Верблюжий рев, быков, коров мычанье...

Советский Туркестан. О нем я не скорблю.

Вокзал. Военным людям - вход и выход.

Вход в Туркестан. А выход - в жизнь иную,

В ту жизнь, о которой лишь тоскуют,

Кто - шумно пьянствуя, кто - сидя дома, тихо...

Овраг. От горных кряжей до песков

Струится длинной высохшей рекою,

Недвижен, выжжен солнцем и спокоен.

Не верь. Здесь все меняется легко...

Военный гарнизон. Здесь служба, дом, семья.

Здесь проходила жизнь, быть может, мимо

Того, к чему стремились ты и я...

Но время движется неумолимо,

А память из глубин своих выносит

Воспоминания на расписном подносе:

Восточный колорит, коричневые лица,

Я перелистываю памяти страницы...

***

Лет двадцать семь назад, в нежарком декабре

Пришел приказ Министра обороны:

Призвать запас, раздать защитные погоны,

И погрузиться в эшелоны на заре.

Советский "партизан", Аника-воин,

Он описания отдельного достоин:

Шинель, ремни, мешок, штык-нож, лопата,

А что меж ними - называется солдатом.

И потянулось войско на восток.

Ночами ехали, днем в тупиках стояли,

Зачем, куда... Мы этого не знали.

Но бабы, видя нас, несли к глазам платок.

Что значит "эшелон"? Тушенка, каша, водка,

Безделье вынужденное, карты и лото,

На полустанке ржавая селедка

В киоске... И еще не знал никто

Что ожидает нас, и где мы встретим год

Восьмидесятый, бедами груженый,

И сколько нам еще грозит невзгод,

И с кем все это обсуждают наши жены.

Но время тянется, и вот пришла минута

Прибытия в село Тахта-Базар.

Мороз, поземка, ветер дует люто,

Пытаясь забросать песком глаза

Составу личному... Но служба - не конфета.

Привыкли мы к ненастью и песку,

Для туркестанцев не в новинку это,

А значит, нет причин впадать в тоску.

И вот, стоят на мирном полустанке,

Питая любопытство чабанов,

Орудия, БээРДээМы, танки

И БээМП. Поболе ста стволов.

И туча войска. Тьма. Развернутые части

Дивизии скадрованной давно,

Теперь наполненной составом разномастным

Солдат встревоженных, но знающих одно -

Все это не похоже на ученья,

На показуху, сбор, или игру,

На чью-то прихоть или развлеченье...

Зачем нас привезли в эту дыру?

Зачем нам выдали снаряды и патроны?

Зачем у каждого заряжен автомат?

Но маневровый тепловоз увел вагоны,

А мы ушли в пески. Там все нам объяснят.

Сначала то, что нам необходимо

Уменье Родину оружьем защищать,

Затем расскажут о долгах, вестимо,

Которые мы ей должны отдать.

Ну, и так дальше...На политзанятьях

Нам скажут все, что знать нам надо всем.

Останется за кадром, вот проклятье,

Ответ лишь на один вопрос - зачем?!

Тем временем поставлены палатки,

В буржуйках задымился саксаул,

А в кухнях каша... Салом с луком сладким

Ее заешь, и стройся. В караул.

Бесхитростно нелегок быт солдатский

Зимой, в пустыне, или на горах,

Где ночью донимает холод адский,

А днем - сознание, что это не игра...

А снегу навалило по колено,

Где не проехать, где и не пройти...

Прошло два месяца такого плена

До той поры, когда приказ уйти

На зимние квартиры был получен

И перед строем, как положено, озвучен.

Затем пришли платформы и вагоны,

И начались в Кизыл, обратно, перегоны...

***

Что за два месяца могло произойти?

Казалось бы - не срок, пустяк, песчинка

На долгом нашем жизненном пути...

Не тут-то было. Вышла здесь заминка.

Все дело в том, что в эти злые дни,

Пока в снегу мы время коротали,

Стволы теряли, а потом искали,

Другие части были введены

В Афганистан. По просьбе и во благо,

Чтоб защитить, пресечь, нести добро,

Решеньем высшего ареопага

На неопределенно долгий срок.

Нам отводилась в том другая роль:

Мы, на манер засадного полка,

Осуществляли зимнюю гастроль

Как подкрепленье, чтоб наверняка

Хватило сил, коль вопреки прогнозам,

Навстречу полетят гранаты, а не розы...

Но не было там ни гранат, ни роз,

А были только ветер, снег, мороз...

***

Мороз для всех свои поставил рамки,

В которых вывод может быть один:

Будь Аладдин ты, иль не Аладдин,

Тебе не обойтись без теплой лампы,

Способной и согреть, и осветить...

Иначе, как не пыжься, не прожить

В горах или в пустыне на морозе,

Сей приговор, в стихах он, или в прозе,

Равно действителен на холоде для всех...

Короче, закрепить теплом успех

Кулибины армейские старались

И с целью сей изобрели "Поларис".

Машина адская палатку согревала,

Но и взрывалась яростно, бывало,

Затем вокруг все загоралось ярко...

"Поларису" нужна была солярка.

В войсках такое бытовало мнение,

Что нужно топливо для отопления,

А будет ли когда-то наступление -

Это явление из области сомнения...

Все кончилось печально, тем не менее,

Был дан приказ нам двигаться вперед,

Но техника тогда имеет ход,

Когда горючее в достатке дизель пьет...

После скандалов, обвинений и разборов

Дизтопливо из тыла подвезли,

И, снова в тыл отправив прокуроров,

Войска отправились, куда их повели,

Маневр, неясный всем, осуществляя...

Учебным, к слову, оказался он.

Чему учились - до сих пор не знаю,

Но знать и не хочу. Таков войны закон.

***

Прошло и это, мы привыкли ко всему:

Налажен быт, устроены "удобства",

Обычным стало тыловое жлобство,

Когда хватает сала лишь тому,

Кто ближе к кухне, к тылу обитает.

Кто дальше - тому сала не хватает...

Но были радости и в этой жизни нашей -

Всегда хватало всем с тушенкой каши,

Которая нам быстро надоела -

Всегда холодная, она еще скрипела

Песком пустыни вечно на зубах:

Дул ветер день и ночь в палаточных стенах...

***

В один из дней слух облетел пехоту,

О том, что мы идем в Афганистан.

Не все, но многие, в составе автороты.

Поставлена задача будет нам

Доставки грузов, стройматериалов,

Чтобы построить в поле городки.

А штатных автобатов не хватало,

Вот мысль и пришла раздеть полки

Резерва нашим бравым генералам,

Которым долго думать ни к чему.

Все так и вышло, новость не застала

Врасплох военных... Сердцу и уму

Уж опостылело давно в тылу холодном,

Наскучившем, немытом и голодном

Чего - то от кого - то нудно ждать...

Казалось - лучше долг стране отдать.

И вот штабы ,бумаги расписали,

Кому положено - приказы подписали,

Колонна выстроена - целых сто машин,

Назначен командир. Как водится - один.

Приказ получен - началось движенье

На пункт погрузки топлива и дров,

Поскольку было наше назначенье

В защите войск от хлада и ветров...

В конце - концов закончилась погрузка,

Граница пройдена, остался мостик узкий

Над речкой, всем известной, позади.

Мы шли вперед... Что ждет нас впереди,

Всех, безусловно, интересовало,

Но мы об этом знали очень мало.

Лишь слухи, что правдивы, как всегда,

Давали знать о том, что ерунда,

Которую несло начальство наше,

Не соответствует действительности той,

Что ждет нашу колонну за горой...

Что ерунда действительности краше.

Официально информация гласила,

Что введены по просьбе наши силы,

Что мысли и стремленья наши чисты,

Что ждет народ интернацьоналистов,

Которые, отдав священный долг,

Помогут здесь афганским демократам

Сбить спесь с заокеанских супостатов.

Те, якобы, на самолеты полк

"Джи ай" умелых погрузили в Пакистане,

И операцию продумали заранее,

Чтоб захватить навек Афганистан...

Им помешать - вот наш советский план.

Для этого войска в страну и введены,

Чтоб тех опередить - не допустить войны.

А если не поймут, и сделаются злей -

Надрать им холку на чужой земле.

Все так, все складно, все понятно мне,

Да только есть и слухи на войне...

Колонна встречная, идущая в Союз,

Чтобы забрать для войска новый груз,

Стояла у моста. Пусты были машины.

С проезжей части их столкнув наполовину,

Солдаты строились, команду выполняя,

Шла перекличка. Списки проверяя

Перед границей, громко матерясь,

Трудились командиры. Тут же связь

Между собою мы установили.

Кричали мы - ребята, где вы были?

Они кричали нам - мы были там,

Где скоро быть придется, видно, вам.

Но вы там ничего хорошего не ждите...

И мы поехали... Жми на педаль, водитель!

***

Гадюкой серою афганская бетонка

Ползла неспешно сквозь долины и хребты,

Моторы свою песню пели звонко,

Крутили головами я и ты,

Осматриваясь в новом, чуждом мире,

Где нет и не было высоковольтных мачт,

Где каждый чувствовал себя мишенью в тире,

Где нет иных, кроме поставленных, задач...

Дорога то струилась над рекою,

То забиралась вверх, под облака,

Колонна шла, мир был объят покоем,

И думалось, что это на века,

Что нет людей в заснеженной пустыне,

Что горный край безлюден был всегда,

Что только ветры выли тут доныне,

Что спал весь мир до появления солдат.

Молчали горы, не летали птицы,

Безмолвны были скалы, снег и сушь,

Осталась в прошлом и вдали граница,

Здесь были - сто машин и Гиндукуш.

Дороги кольца нас вперед и вверх вели,

Натужно двигатели тягачей гудели,

Вот, наконец, до перевала Мир-Али

Мы дотянули груз наш еле-еле...

Уразумев, что пройден перевал,

Что будет веселее вниз дорога,

Наш командир скомандовал: привал!

И мы, на радостях, расслабились немного,

К столбу на шишке перевала подошли,

Арабской вязью надпись там белела,

И перевод английский - Mir Ali.

Зачем-то столб подвергнут был расстрелу

Еще до нас. Когда войска здесь шли,

Палили, видно, во все стороны ребята,

И столб их тоже чем-то разозлил,

Вот и пустили в дело автоматы.

А мы достали фотоаппараты,

И начали сниматься, как туристы,

Ведь мы ни разу не слыхали пули свиста,

Мы были не бойцы, хоть и солдаты.

Приказ был на движенье скоро дан,

Опять колонна вытянулась коброй,

И ранним утром, солнечным и добрым,

Пришли машины в гарнизон Шинданд.

***

Жизнь начиналась новая, с листа.

Не первый раз, казалось, мы в походе,

И в Туркестане все непросто было, вроде,

Но здесь была другая маета...

Здесь - не помыться толком, не поесть,

А главное - во всем неразбериха.

Не сразу поняли, почем такой фунт лиха,

Но быстро поняли - здесь лихо, точно есть.

Вот лихо - встречи с радостным народом,

Который оказался дик и рван,

И многочислен... Наш же "партизан"

Был разномастен, и в семье не без урода.

Короче, стало ясно очень скоро -

Ущерб наносят встречи с населеньем,

Оно крадет, что видит, без сомненья,

Или выменивает у другого вора,

То бишь, обычного советского солдата,

Готового на все, до автомата,

Меняться с каждым местным пареньком.

Кто с азиатами хоть как-то был знаком,

Тот их любовь к любой торговле знает.

Колонна едет - а запаски исчезают.

Пропали пилы, топоры, и молотки,

Зато в карманах у солдат звенят брелки,

Фонарики, духи с запахом роз...

Торговле бойкой не мешал мороз,

И, если у деревни мы стояли,

Колонну словно мухи облепляли

Десятки коробейников таких.

Лишь офицеры отгонять пытались их,

И то не все. Иные отдавали

И честь за вещи...Сами воровали.

Был случай, ящик боевых патронов

Отдал начмед за два магнитофона.

Хотя его за это наказали,

Особого значенья не придали:

Патронов - море, некуда девать,

Что их жалеть - ведь некого стрелять.

И весь советский опыт был за нами,

Когда воров пристойно звали "несунами"...

***

Другое лихо заключалось в том,

Что все привыкли к трудной, но работе.

И, ходок через пять, казалось всей пехоте,

Что ей не угрожает здесь ничто.

Привыкли проходить через границу,

Машины загружать и разгружать,

Рубли на деньги местные менять,

Туркмены ли, афганцы - те же лица...

И, пусть ходили о душманах разговоры,

О редких выстрелах, с гор, в сторону машин,

Солдат не верил, что опасны эти горы,

И выполнять команды не спешил...

***

Но все иллюзии кончаются когда-то,

За них назначена немалая цена,

И на войне бойцами станут все солдаты.

Все, кроме тех, чья жизнь принесена

В жертву иллюзиям. И в качестве оплаты

За боевое становление солдата...

Жизнь - дань за право посмотреть войне в лицо.

Чужая смерть солдата делает бойцом.

***

Однажды, как обычно, шли в колонне,

Все было, как всегда - ночь,снег, мороз,

Крутые серпантины... На подъеме

Заглох, остановился бензовоз.

И, как обычно, все вперед ушли,

Зато подъехала ремонтная летучка.

Сначала заводить пытались ручкой,

Не вышло. Не сговорчив Мир-Али...

Майор, технарь, велел снять генератор,

Ремонтникам, и быстро разобрать.

Водилам приказал взять автоматы

И встать в дозор. Вернее - в нем лежать.

Вот здесь и здесь - два сектора обстрела.

Чтоб не замерзнуть - положите тюфяки.

Часа на два рассчитывайте смело,

И не курить. Заметны огоньки.

Неровен час, вражина подберется,

Не забывайте - мы в чужой стране.

И вы солдаты, а не просто хлопцы.

И мы не на работе - на войне.

Сказал - и в кунг. Солдаты - на морозе.

Прошли минуты - показалось, час.

Какие, на хрен, могут быть угрозы

В горах безлюдных, кроме холода, для нас?

Собак не держат на таком морозе!

Небось, другие нежатся в тепле,

А мы должны валяться на земле?

И вот они в кабине. В бензовозе.

Им повезло - их уничтожил взрыв.

Летучку взрывом сбросило с горы.

Других бы лучше мамы не рожали:

Еще живых, их резали ножами.

1979-1980-2006

Туркестан-Афганистан-Москва

Фарукшин Раян

Песня настоящего мужчины

о друге моего отца, афганце Фариде Халимове. Фото Фарида Халимова с войны смотрите здесь: Афганистан. Фото друзей. Фарид Халимов

Я снял и выкинул бинты, они сковали душу,

Я так устал лежать и просто умирать,

Я встать хочу, пойти и песню слушать,

Ту колыбельную, что в детстве пела мать.

Снимите гипс и дайте мне свободы,

Пусть я не вижу ничего, кроме войны,

Но я хочу пожить и, может, через годы,

Любовь запорошит кровавые следы.

А где же тот, кто спас меня от смерти?

Где мой герой, мой Бог, мой талисман?

Ему большую часть любви моей отмерьте,

Теперь моё не впишут имя на тюльпан.

Мне каждый брат, кто был в Афганистане,

Не просто был, а честно отслужил стране,

Солдаты парились в крови, как в адской бане,

А кто-то звёзды обмывал в Кремле.

Пусть я ослеп, и мне отрежут ноги,

Пусть не найду того, кто заново родил,

Но я, души моей обидные ожоги,

Не буду прятать в тень чужих могил.

Я не жалею, не кричу, не плачу,

Что путь моей войны прошёл через Афган,

Я горд, что прожил так, а не иначе,

Мужчину только красят шрамы ран...

Игорь Фролов

Усталый борттехник

Рассказ из повести (сборника рассказов)

      12 февраля 1987 года. Пара прилетела из Турагундей, привезла почту. Борттехник Ф. заправил вертолет и собирался идти на обед. Уже закрывая дверь, он увидел несущегося от дежурного домика инженера эскадрильи майора Иванова. Майор махал борттехнику рукой и что-то кричал. Борттехник, матерясь, пошел навстречу инженеру.
      - Командира эскадрильи сняли! - подбегая, прохрипел запыхавшийся майор.
      - За что? - удивился борттехник, перебирая в уме возможные причины такого события.
      - Ты дурака-то выключи, - возмутился инженер. - "За что"! За хер собачий! Сбили его! В районе Диларама колонна в засаду попала - командир, пока ты почту возил, полетел на помощь. Отработал по духам, стал заходить на посадку, раненых забрать, тут ему днище и пропороли. Перебили топливный кран, тягу рулевого винта. Брякнулся возле духов. Ведомый подсел, чтобы их забрать, тут из-за горушки духи полезли, правак через блистер отстреливался. А командир смог все-таки взлететь, и на одном расходном баке дотянул до фарахрудской точки. Теперь, оседлав ведомый борт, он крутится на пяти тысячах, чтобы координировать действия! Не меньше, чем на Знамя замахнулся, а то и на Героя, если еще раз собьют (тьфу-тьфу)! Только что попросил пару прислать, огнем помочь и раненых забрать. Ты борт заправил? - закончил инженер.
      Через пять минут пара (у каждого - по шесть полных блоков нурсов) уже неслась на юго-восток, к Дилараму. Перепрыгнули один хребет, прошли, не снижаясь над Даулатабадом ("Какого хуя безномерные со спецназом там сидят, не помогут? Две минуты лету..." - зло сказал командир), миновали еще хребет, вышли на развилку дорог с мостиками через разветвившийся Фарахруд. Между этими взорванными мостиками и была зажата колонна, которая сейчас отстреливалась от наседавших духов. Сразу увидели место боя по черному дыму горевших наливников. Снизились до трехсот, связались с колонной, выяснили обстановку - духи и наши сидят по разные стороны дороги.
      - Пока я на боевой захожу, работай по правой стороне, чтобы морды не поднимали! - сказал командир.
      Борттехник, преодолевая сопротивление пулемета на вираже, открыл огонь по правой обочине дороги, где, размытые дымом и пылью, копошились враги. Трассы кривыми дугами уходили вниз, терялись в дымах, и стрелок не видел, попадают ли они по назначению.
      - Воздух, по вам пуск! - сообщила колонна.
      - Пуск подтверждаю! - упало сверху слово командира. - Маневрируйте!
      - Правый, АСО! - сказал командир и ввинтил машину в небо, заворачивая на солнце.
      Обе машины, из которых, как из простреленных бочек, лились огненные струи АСО (тепловые ловушки для ракет с головками теплонаведения), ушли на солнце с набором, развернулись, и с этой горки по очереди отработали по духовским позициям залпами по два блока. Справа от дороги все покрылось черными тюльпанами взрывов. Борттехник палил в клубы дыма, пока не кончилась лента.
      - Что за еб твою мать? - вдруг спросил командир, ерзая коленями. - Педали заело, блядь! Подстрелили, все-таки. И что за гиблое место попалось!
      Борттехник, возившийся над ствольной коробкой с новой лентой, скосил глаза и увидел, что мешок для гильз под тяжестью последних двухсот сполз с выходного раструба, и крайние штук пятьдесят при стрельбе летели прямо в кабину. Большинство их завалилось за парашюты, уложенные в носовом остеклении под ногами борттехника, но несколько штук попало под ноги командира - и одна гильза сейчас застряла под правой педалью, заклинив ее.
      - Погоди, командир, - сказал борттехник и, согнувшись, потянулся рукой к торчащей из-под педали гильзе. Попытался вытянуть пальцами, но ее зажало намертво.
      - Да убери ты ногу, - борттехник ткнул кулаком в командирскую голень. Командир выдернул ботинок из стремени, борттехник вынул гильзу, смел с пола еще несколько и выпрямился. - Все, педалируй!
      - Ну, слава богу! - вздохнул командир. - Пошла, родимая!
      Снизились, зашли на левую сторону, сели за горушкой. За холмом гремело, ахало и трещало. Загрузили убитых и раненых. Борттехник таскал, укладывал. Когда погрузка была закончена, солдат, помогавший борттехнику таскать тела, сел на скамейку и вцепился в нее грязными окровавленными пальцами.
      - Ты ранен, брат? - спросил борттехник, заглядывая в лицо солдата. Но солдат молчал, бессмысленно глядя перед собой. Заскочил потный старлей, потряс солдата за плечо, сказал:
      - Что с тобой, Сережа?
      И коротко ударил солдата кулаком по лицу.
      - Беги к нашим, - сказал он.
      Солдат, словно проснувшись, вскочил и выбежал.
      - Спасибо вам! - сказал старлей, пожимая руку борттехнику.
      Высунулся из кабины командир:
      - Держитесь, мужики, "свистки" сейчас здесь будут, перепашут все к ебаной матери. Уходите от дороги, чтобы вам не досталось. Мы скоро вернемся...
      Взлетели, и низко, прикрываясь горушкой, ушли на север. Перепрыгнули хребет, сели на точке под Даулатабадом, где базировался спецназ ГРУ, забрали еще двоих раненых, которых привезла первая пара, ушли домой.
      Сверху навстречу промчались "свистки", крикнули: "Привет "вертикальным"! "Летите, голуби" - ответил приветливо командир. Через несколько минут в эфире уже слышалось растянутое перегрузками рычание:
      - Сбр-р-ро-ос!.. - и успокаивающее: - Вы-ы-во-од!
      И голос командира эскадрильи сверху:
      - Вроде, хорошо положили...
      И голос колонны:
      - Лучше не бывает. Нас тоже чуть не стерли...

      Долетели, подсели к госпиталю, разгрузились, перелетели на стоянку.
      Борттехник Ф. вышел из вертолета и увидел, что уже вечереет. Стоянка и машины были красными от закатного солнца. Длинные-длинные тени...
      Его встречал лейтенант М. с автоматом и защитным шлемом в руках. На вопрос борттехника Ф., что он здесь делает в такое позднее время, борттехник М. ответил, что инженер приказал ему сменить борттехника Ф. Сейчас обратно полетит другой экипаж.
      - Да ладно, - сказал борттехник Ф. - Я в хорошей форме. Я бодр, как никогда...
      Он чувствовал непонятное возбуждение - ему хотелось назад. Он нервно расхаживал по стоянке, курил и рассказывал лейтенанту М. подробности полета.
      - Надо бы в этот раз ниже пройтись, если там кто остался. Далековато для пулемета было, ни черта не понятно. Так и в своих недолго залупить!- размышлял вслух борттехник Ф.
      Тут прибежал инженер, сказал:
      - Дырок нет? Хорошо. Все, другая пара пойдет. Заправляйте борт по полной, чехлите, идите на ужин.
      И убежал.
      Отлегло. Залили по полной - с двумя дополнительными баками. Но не успел борттехник Ф. вынуть пистолет из горловины, как к вертолету подошли командир звена майор Божко и его правак лейтенант Шевченко.
      - Сколько заправил?
      - Полный, как инженер приказал. Он сказал - другие борта пойдут...
      - Мудак этот инженер, - плюнул Божко. - Нет других бортов! Темнеет, надо высоту набирать, как теперь с такой загрузкой? Да еще раненых грузить. Ну, ладно, машина у тебя мощная, авось вытянем. Давай к запуску!
      Тут борттехник Ф., который успел расслабиться после визита инженера, вдруг почувствовал, что ноги его стали ватными. Слабость стремительно расползалась по всему телу. В голове борттехника Ф. быстро прокрутился только что завершившийся полет и борттехник понял, что второй раз будет явно лишним.
      - Знаешь, Феликс, - сказал он, - оказывается, я действительно устал. Давай теперь ты, раз уж приготовился.
      - Еб твою медь! - сказал (тоже успевший расслабиться) лейтенант М., и пошел на запуск.
      Солнце уже скрылось, быстро темнело. Пара улетела, предварительно набрав безопасные 3500 над аэродромом. Борттехник Ф. сходил на ужин, пришел в модуль, выпил предложенные полстакана водки, сделал товарищам короткий отчет о проделанной работе и упал в кровать со словами "Разбудите, когда прилетят".
      Ночью его разбудили. Он спросил: "Все в порядке?", и, получив утвердительный ответ, снова уронил голову на подушку.
      Утром вся комната ушла на построение, и только борттехники Ф. и М. продолжали спать. Через пять минут в комнату ворвался инженер:
      - Хули дремлем, воины? Живо на построение!
      - Я ночью летал, - пробормотал лейтенант М.
      - Ладно, лежи, а ты давай поднимайся.
      - Почему это? - возмутился лейтенант Ф. - Мы оба вчера бороздили!
      - Не пизди давай, - сказал инженер. - Ты на закате прилетел, в световой день уложился.
      - Да я потом всю ночь не спал, товарищ майор! - вскричал борттехник Ф. - Я ЗА ТОВАРИЩА ПЕРЕЖИВАЛ!

Хохлов Сергей

Часы

Началась эта история в 1982 году в ГСВГ, в городе Потсдаме, где я служил после окончания АВОКУ.

Собирался я как-то в очередной отпуск. По этому случаю устроили холостяцкую вечеринку. Один из лейтенантов, - к сожалению, не помню ни имени, ни фамилии - попросил меня отремонтировать в Союзе его часы: обычная просьба, я, конечно же, согласился и, забегая вперед, скажу, что без труда выполнил его просьбу.

По возвращении из отпуска меня ждал неприятный сюрприз. В какой-то "светлой" голове созрело решение поменять кадровых офицеров-холостяков на женатых "двухгодичников".

В то далекое советское время офицеры-холостяки служили в группах войск за границей 3 года, женатые - 5 лет, а "двухгодичники", не зависимо от места службы - 2 года, собственно, поэтому их так и прозвали. Расчет той "светлой" головы был на то, что вчерашний офицер запаса с удовольствием станет кадровым, и будет служить 25 лет для того, чтобы прожить в Германии 5 лет, и не последнюю роль в этом деле должны были сыграть их жены. Что говорить, умели раньше играть на тонких струнах советской души.

Короче, когда я приехал из отпуска с отремонтированными часами, моих друзей, включая того лейтенанта, в полку уже не было, больше того - и на мое место уже приехал "заменщик". Для "дальнейшего прохождения" меня направили в "почти родной" казахстанский город Аягуз, где я впоследствии женился, где у меня родилась дочка, кстати, со своей будущей женой я познакомился в Потсдаме, это я к тому, что женись я на ней там, не было бы этой истории.

Однажды, где-то году в 1984-м, я получил указание передать двух солдат в другую часть, по этому случаю прибыл старший лейтенант из Зайсана. Так как дело было вечером, я предложил ему отложить дело на завтра. Как водится, вечером попили пивка, поговорили "за жисть", "где-служил-кого-знаешь", и вдруг выяснилось, что тот лейтенант, у которого в Потсдаме сломались часы, сейчас служит в Зайсане! По случайному стечению обстоятельств, те часы были у меня на руке, мне оставалось только снять их и отдать новому знакомому, с просьбой передать хозяину с опозданием на два года.

На следующий день, наспех оформив документы, типа:

- ремень - 2,

- х/б - 2,

- портянки - 4,

- солдат - 2.

Сдал... Принял... я забыл про это случайное знакомство.

В 1986 году я "добровольно" был направлен в Афган. Вернее, сначала был "направлен", а уже потом "добровольно". В штабе округа, уже после того, как выдали на руки предписание с фамилией заменщика в Рухе и проездные документы до города Ташкент, меня в числе других командируемых завели в просторный кабинет, усадили за стол. Затем зашла "светлая" голова с полковничьими погонами, заработанными на ниве партполитработы, и спросила: "Есть, кто не хочет ехать?" Мы тупо переглянулись. "Если нет таковых", - продолжала голова, - "значит все добровольно?" Не знаю как остальные, а я улыбнулся этой остроумной шутке. Потом голова раздала нам по листку бумаги и предложила написать рапорта с просьбой добровольно отправить в Афган. Тогда я понял, что у этих "светлых" голов есть еще другая часть тела, которую они постоянно хотят чем-то прикрыть. Таким образом, у них только две основных части тела - голова и другая, причем интересно, что думают они обеими одинаково, и понять, в какой части родилась очередная "светлая" мысль - невозможно.

В Рухе я крепко сдружился с начальником разведки нашего батальона. Дувал моей роты соседствовал с дувалом разведвзвода, и мы часто ходили друг к другу в гости, если не торчали вместе в горах. За чаем и беседами проходили тревожные афганские вечера. Говорили обо всем: о далеком доме, о планах на будущее, о прошлой службе и однажды, примерно через полгода нашей дружбы, выясняли, что он и есть тот самый старший лейтенант из Зайсана, которому я передавал в Аягузе два года назад часы, которые сломались четыре года назад у холостяка-лейтенанта. Как мы не узнали друг друга сразу - ума не приложу. К сожалению, те часы не попали к хозяину, потому что когда мой знакомый вернулся с двумя солдатами в Зайсан, лейтенант уже несколько дней как уехал в Афган. "Ну а где часы?" - спросил я. На что Володя Исмаилов, так звали моего старого-старого друга, приподнял рукав "эксперименталки", где увидел старенькую "Электронику", которую держал в руках в ГСВГ, два года носил в Аягузе, полгода видел на руке друга в Афгане.

Через два месяца после этого вечера я был ранен, а еще через два месяца погиб Володя. Почему-то, когда вспоминаю Афган, то вспоминается именно тот вечер в Рухе и часы на руке друга.

Христензен Юра

В современном кино очень легко убивать и быть убитым

Асадабад, второй батальон 66-1 бригады. История выхода в Шабази.

Шабази

В современном кино очень легко убивать и быть убитым. Потому что не нужно хоронить тех, кого убили в первой серии. Люди на экране мрут как мухи, а на оставшихся живых извергается море огня, дыма и прочих землетрясений.

То ли дело старое кино. В фильме "Семнадцать мгновений весны" за 12 серий погибло всего пару человек. И ничего, смотрели и пересматривали. А Бондарчук в своем кино положил целую роту, и духов перебил столько, что их пришлось размножать с помощью компьютерной графики. Тоже смотрели. Реклама там всякая, и тема очень интересная. Но будем ли пересматривать? За западные блокбастеры я вообще молчу. Там уже в начале фильма понятно, что в конце в живых останутся только главные герои, и основная интрига в том, каким именно образом погибнет остальное человечество. На самом деле, человека убить не так-то легко. Вернее, и сложно и легко. Можно упасть на землю с высоты человеческого роста, удариться головой об асфальт и умереть. А можно...

Было это весной 85-го. Когда точно? Лахорсар, Сегекоруна, Карган, Маравары, Шабази, Дандуна, Бабур, Бадель. Пока помнится примерно так. Ребята подтянутся, дополнят и подправят. А пока пусть будет так. В тот раз в батальон из Союза пришел новый комбат, и решил устроить учебный выход прямо рядом с расположением батальона. Нет, наверное Шабази было до Маравар. Маравары тоже были учебным выходом, только в исполнении пятого батальона СпН, а там не только комбат, но и почти весь личный состав только прибыл из Союза. Кстати, расстояние от ППД до Шабази, Маравар и Сангама, примерно одинаковое. Но наш новый комбат был не таким храбрым, как комбат спецназа, и потому учебный выход мы проводили на нашем же берегу Кунара. И когда появились духи, мы не стали за ними гоняться, а доблестно драпали. В общем, я не знаю, чем провинились жители Шабази, кроме того, что они жили прямо под боком у батальона, но именно в Шабази мы пошли на этот раз. Но, обо всем по порядку.

Рано утром собрались, прошли Асадабад, и втянулись в ущелье. По левой стороне перед Шабази начинается невысокий отрог, на который мы взгромоздились, чтобы осмотреться. В смысле взгромоздились мы все, а осматривались только офицеры. Причем, чуть ли не в оптику СВД. Мы в это время балдели после небольшого подъема сидя на камушках. Чего там высмотрел командный состав в свои окуляры, не знаю, но через какое-то время мы потянулись по хребту отрога в глубь ущелья. В общем, выход как выход, ничего особенного.

В кишлаке залаяли собаки, и даже если жителям не сообщили заранее о засаде доброжелательные "зеленые" хадовцы, лай собак с потрохами выдавал наше приближение. Так что через какое-то время, мы спустились в пустой кишлак, а духи поднялись на хребет, который мы до этого занимали. Каждый выполнил свою задачу. Мы могли спокойно прочесать дувалы и доложить о блестяще проведенной засаде, а духи лениво постреляли бы вслед, оплакивая плохо припрятанные впопыхах кассетники Шарп и часы Сейко. Думаю, новый комбат даже лелеял мысль понаграждать себя немного. В общем, разошлись бы миром с чувством выполненного интернационального долга. Но случилось то, что случилось.

Мы сидели за камушками и чего-то ждали. Вернее, чего-то ждали офицеры, а мы ждали приказа идти дальше. Какого черта этот дух вышел прямо на нас, одному богу известно. Или Аллаху? Только-только светало, в ущелье опустился туман, и там могли спокойно разойтись незамеченными полки Александра Македонского и персидское войско, не то что мы и духи. Но то ли тот дух обкурился с вечера, то ли хотел отомстить шурави своей афганской местью, в общем, стоял он чуть выше по склону метрах в пятнадцати от нас с буром наперевес.

Не помню точно, кто из ребят увидел его первым, но крик "дух" прокатился по ущелью, и сразу за ним раздалась длинная очередь, опустошившая магазин от РПК. Длинная она была тогда. Сейчас разделив емкость магазина на скорострельность калашникова, я понимаю, что длинней четырех с половиной секунд ну никак не получалось. А тогда я успел за это время вжаться в землю и даже чуть-чуть протиснуться вглубь. Чего было дальше, помню плохо. Длинная-длинная очередь, потом длинная-предлинная пауза. Все вместе заняло секунд шесть-семь. Когда я приподнял голову, дух стоял, как не бывало, и целился в нас из бура. Оказывается, человека убить не так-то легко.

А вы что думали. Думаете легко навскидку попасть в человека с пятнадцати метров? Это в мишень легко, а в человека очень сложно. Тем более, в человека, который целится в тебя. Это, наверное, тот навык, которым отличаются профессиональные военные, прошедшие не одну войну, от вчерашних школьников. Передо мной до сих пор стоит лицо этого бородача с чалмой на голове и буром в руках.

Когда я начал стрелять, прошла еще одна вечность. В конце этой вечности духа заволокло пылью от врезающихся в камни пуль. Еще одна вечность ушла на то, чтобы пыль рассеялась. Дух стоял, как не бывало, и ствол бура смотрел прямо на меня. По крайней мере, мне казалось, что на меня. Потом еще одна вечность и снова пыль. На этот раз, духа на месте уже не было. Кто-то еще из ребят выпустил в камни магазин. Уже стало понятно, что дух упал, но в суматохе все палили наугад, и в образовавшемся облаке просто невозможно было разобрать, что к чему. Благо, перезарядка оружия в стрессовой ситуации задача еще похлестче, чем сама стрельба, так что когда магазины у народа опустели, все понемногу стали озираться.

Дух лежал за камнем, и на виду торчала только его нога. Вот тут и настал черед комбата. Наконец-то выбравшись из-за камней, он по настоящему, по военному, одиночными выстрелами начал стрелять по ноге. Надо отдать ему должное, стрелял он не плохо, и скоро из-за камней показалось все тело. Кого-то из ребят послали за буром, и мы начали потихоньку оттягиваться по ущелью назад. Там встретились с остальными группами. Бойцы из роты прочесывали пустые дувалы, а я гордо нес трофейную винтовку. Вернее тогда еще не гордо. Сначала мы ее протерли от человеческой плоти и с интересом по очереди рассматривали. Прицельную планку, откалиброванную до двух километров, длинное деревянное цевье, отверстия от пуль в прикладе. А вот затем ее уже нес я, при том очень гордо.

Правда, продолжалось это не долго. Духи наконец-то забрались на хребет, собрались с мыслями и стали неспешно постреливать в нашу сторону. Я в ответ пару раз пальнул из бура. Не столько с военной необходимостью, сколько просто ради интереса. Пока еще офицеры не забрали ее, и не передали хадовцам. Которые в свою очередь передадут винтовку "зеленым", которые в свою очередь, продадут ее духам. В общем, круговорот буров в природе.

Но я отвлекся. Броня поджидала нас в том месте, где слева в ущелье начинается дополнительный отрог. Именно там мы под утро поднялись на хребет и именно там остановились, чтобы осмотреться. Так вот, отрог этот со стороны русла оканчивался вертикальным обрывом, высотой несколько десятков метров. Как раз к тому времени, когда мы подошли к броне, духи оседлали вершину обрыва, и тут началось самое интересное.

Вы никогда не видели, как человек ныряет рыбкой в воду? Видели? А вот теперь представьте, что вы ныряете не в воду, а в броню, и в руках у вас автомат, а за спиной радиостанция. Представили? А теперь представьте, что вы ныряете в люк, который находится на высоте вашего роста от земли, на которой находитесь вы. Как вы думаете, сколько времени нужно взводу, чтобы оказаться в броне?

Открою вам маленькую тайну, есть вещи, которые не подвластны никаким нормативам. Любой человек, которому известны звуки войны, в случае опасности прячет свое тело мгновенно. Совершает олимпийские прыжки, поднимает любой груз. Он может в стрессовой ситуации никуда не попасть из автомата с двух метров, но в доли секунды закинет свое тело в небольшое отверстие на башне БМП. Потому что этим управляет не разум, а инстинкт. Инстинкт самосохранения, который сидит в человеке сильнее, чем любые приобретенные навыки.

Так вот, когда в люк запрыгивал я, там уже кто-то был. Вернее, там уже были практически все. Места в башне не больше чем на переднем сиденье запорожца, но я довольно комфортно разместился на чьих-то руках, ногах, головах и прочих частях тела. Пули цокали по броне, но внутри это уже не сильно беспокоило. Я высунул ствол в приоткрытый люк и стал огрызаться из АК-74. Понятно, что в белый свет, но мы же, черт возьми, армия. Должны показать, что мы тоже стрелять умеем. Броня молчала, потому что вертикально вверх даже БМП-2 стрелять не умеет.

И вдруг крик. Панин, кажись это был он, держится за шею и кричит. Ну, думаю, хана. Чего-то влетело, или срикошетило в открытый люк и под таким углом вошло в загривок. Бр-р-р-р. Оказалось все гораздо проще. Парню за шиворот попала раскаленная гильза от АК. Отстреливался только верхний ярус пирога, образовавшегося в башне, а гильзы, падали на нижний. Пока это был первый рожок, и гильзы рикошетили от х/б и падали на пол, никто не возмущался, но когда гильза из третьего магазина была зажата между подшивой и голым телом... И еще одно замечание. Уж не помню у кого, был автомат с пластиковым прикладом и цевьем. Тогда они только появились в войсках. Так вот, пластик этот во время стрельбы нагревается и сильно воняет. Понятно, в башне и так было не продохнуть из-за запаха мужских тел и пороховых газов, но пластик своим резким запахом выделялся даже на фоне такого букета.

Закончилось все так же славно, как и начиналось. Мы довольно быстро и без потерь ретировались в расположение батальона. Совершенно тривиальный, ничем не выдающийся выход. Если бы мы вообще никуда не ходили, советско-афганские отношения только бы выиграли. Захваченный бур это конечно здорово, но до нашего прихода, он скорее всего просто стоял в углу. А после. У убитого афганца тоже ведь была семья. В общем, пока мы никуда не ходили, нас тоже особо не трогали. Обстреливали, но как-то лениво. Видно было, что духам в облом лишний раз коробку от ДШК на Лахорсар тащить. А после. Именно в 85-м начались ракетные обстрелы, которые унесли столько жизней. Но об обстрелах не в этот раз и, возможно, не в моем изложении.

Комбат покомандовал батальоном не долго. У нас вообще, в этот период комбаты менялись как генсеки. Буром, как я уже говорил, чуть по-баловались, да сдали хадовцам. Еще в ущелье, когда проверяли магазин, оказалось, что все-таки один выстрел дух сделать успел. Промазал, но успел. У него видать тоже нервы не железные. Один из патронов того бура хранится у меня дома. Слегка помятый руками моего покойного отца, который заявил, что боевому патрону в доме не место, и выковырял плоскогубцами из него весь порох. Я не смог объяснить ему, насколько ценен для меня этот патрон. Или он не смог меня услышать.

Мне вообще кажется, что некоторые вещи я могу рассказать только здесь. Вот так, незнакомым людям прямо в экран. Может быть потому, что сюда не заглядывают обыватели с улицы, а может просто потому, что незнакомые люди не отягощены личными взаимоотношениями со мной. Они не раздражены по поводу того, что я поздно пришел домой, встречаюсь не с теми людьми, или не помыл после себя посуду. С незнакомыми людьми проще. Вот не писал, не писал ничего, а сегодня утром взбрендило, сел и написал. О великом и беззаботном времени. О нашей молодости.

Одесса, 6.08.2006

Христензен Юра, он же sn258, он же Христос.

Цапков Валерий Владимирович

Гауптвахта в Кабуле

...Афганская война затягивалась. И постепенно, сквозь сумятицу первых боев, неопределенность положения и восточную экзотику, когда выяснилось, что мы здесь "всерьез и надолго", стали выкристаллизовываться элементы государственного механизма: таможня, прокуратура, комендатура. Как жизненно важный элемент армии, понадобилась гауптвахта. Ее разместили в старой тюрьме, на территории Крепости Бала-Хиссар.

Поначалу мне казалось забавным, что когда-то, ка снег на голову приземлившись на эту землю с целью интерпомощи, кроме оружия и боеприпасов, понадобилось и гауптвахту тащить, чтобы сажать своих же. Но через короткое время службы в Кабуле "губа" воспринималась как нечто обычное, да и просто необходимое.

Высокие стены, колючая проволока. Небольшой асфальтированный дворик, стальные решетки, стальные двери и замки, замки...

Первый раз заступая в гарнизонный караул, я менял коренастого старшего лейтенанта, пехотинца. Он шутил, балагурил, разъяснял особенности службы, я же был внутренне напряжен. Всего час назад на инструктаже от начальника гарнизона я узнал, что этот старший лейтенант полгода назад, обнаружив, что одного подследственного нет, исчез - вместо него к будущим "зэкам" посадил своего солдата. Новый начальник караула "поштучно" принял подследственных, осужденных и арестованных в дисциплинарном порядке, а следом за ним, за его спиной, сержант из старого караула выпустил из камеры своего солдата. Соседи по камере шуметь. Естественно не стали. Они рассчитывали. Что ночью беглец, посланный за "чарсом", за наркотиками, вернется. Однако гонец попался. С европейской физиономией, без знания языка в незнакомом городе, он тут же оказался в густых сетях "пасущих" друг друга многолюдных разведок и контрразведок. Оказалось, что ночью часовой, вняв стонам за стальными дверями, проявил отзывчивость и человечность, патроном расковырял замки и выпустил подследственных и осужденных погулять из камеры в камеру. Замки - две железки с винтом, грубо выточенные на токарном станке, - вполне позволяли это.

И вот, подозревая в сговоре всех, я шел считать арестантов. Старый начкар сочувственно покачал головой, видя, что я забрал все ключи и запер за собой решетку, отделявшую коридор, где были камеры подследственных.

-- Камера, строиться!

В первой камере сидело пятеро. С интересом глядели они на меня - чего им ждать в ближайшие сутки. Я их сразу разочаровал тем, что подошел к оконной решетке и подергал ее. Под их смешки я заглянул в "парашу", в бак с водой.

-- Мы думали, человек...- с сожалением вздохнул один из них, стараясь, чтобы я этот вздох услыхал, когда я начал обыскивать их самих.

Хоть это является требованием устава, обыск многие начальники караулов не делали, - брезгуя, ленясь или завоевывая уважение арестантов. Жалкую свою добычу - ложку, лезвие и шариковую ручку - я уносил под их откровенные смешки. Я шел по плохо освещенному коридору от камеры к камере, а арестанты, не обращая внимания на мои окрики, громко переговаривались, обсуждая меня, о чем-то, очевидно, сговариваясь:

-- Он по уставу, и мы по свински!

-- Козлу шмотки в гору!

Смысл последней реплики я понял через сутки, когда при смене недосчитался двух подушек, одеяла и матраца. Окна в камерах, кроме решеток, были заделаны наглухо стеклоблоками, поэтому, утром собирая топчаны и постели, я счел лишним их пересчитывать. Выслушав доклад о пропаже, начальник гауптвахты, капитан Киселев, предложил восстановить потерю установленным порядком. Практически это означало следующее: пока не будут возвращены потерянные вещи, в качестве "заложника" на гауптвахте остается начальник караула или его помощник. Мне тогда пришлось оставить в камере своего помощника, друга Костю, командира взвода, старшего лейтенанта. Его я вызволил на следующий день, выменяв необходимые вещи у начальника вещевого склада на несколько килограммов мандаринов, крупных джелалабадских мандаринов, которые практически круглый год продавались на каждом углу в городе.

Отыгрался я через месяц, когда снова заступил в гарнизонный караул. Дел в прокуратуре велось много, продвигались они медленно, подследственные и осужденные в большинстве остались те же. Узнав меня, они попытались применить тот же трюк. На этот раз это им не удалось.

В одной камере из шести подушек сделали пять, распихав вату из одной по остальным. В другой камере одеяло изорвали на узкие полоски и вытолкали через узкую, не замеченную мной щель в стеклоблоках за окно, выходящее на пустырь. В третьей камере порвали поролоновый матрац и, спрятав куски на теле, во время прогулки попытались утопить их в "очке" туалета.

Этот раунд был в мою пользу. Карцер, крохотная темная комнатушка, в эти кутки не пустовал. Впрочем, победа эта удовольствия мне не доставила.

Поразительно было, как среди этих парней, еще ни дня не пробывших в настоящей "зоне", рождалась классическая тюремная "отрицаловка". Между заключенным и охранником любви быть не может, это понятно. Но постоянную подпитку отрицаловка имела от неравной требовательности начальников караулов. Та тысяча мелочей, которая каждодневно окружает нас в быту, в камере, согласно уставу гарнизонной и караульной служб, запрещены. Поэтому для лишенного свободы в символ этой самой свободы превращается жалкая мыльница, пуговица, таблетка аспирина. Ну а то, что алюминиевая ложка, даже карандаш в камере могут превратиться в оружие, это отдельный разговор. Неравная требовательность начальников караулов по этому, принципиальному для арестованных вопросу, постоянно прибавляла ненависть и озлобление. Особенно тяжело было проявлять принципиальность в отношении офицеров, находящихся под следствием. Сколько я ни заступал в караул, в камерах сидело двое-трое офицеров. Статьи обвинения были в основном за насилие над населением в районе боевых действий, дурное обращение с военнопленными, были и обвинения в несанкционированном открытии огня, приведшем к гибели местного населения. Первая же офицерская камера, в которую я вошел, смутила меня: печенье, консервы, кипятильник, свитера и тому подобное.

-- Мужик, до тебя никто ничего не трогал, а мне до суда больше месяца...

Компромисс мы нашли в том, что наиболее "криминальные" для устава вещи перекочевали в комнату начальника караула на хранение, с возможностью использовать. Но в период конфликта с подследственными, после пропажи казенных вещей, я все же перетряхнул камеры. На дне бидонов с водой попадались украденные ранее кружки и ложки, в стенах были выдолблены узкие глубокие отверстия для сигарет и спичек, обшитый стальным листом потолок также таил кое-какие вещи.

Больше всего было напрятано в камере, где сидели два солдата из аппарата военных советников, которые обвинялись в воровстве для продажи. Почуяв запах кирпичной пыли, я насторожился и, приглядевшись, обнаружил в окне, под стеклоблоками, свежую дыру шириной в руку. Быстро заперев их в другую камеру, я выбежал на крышу "губы" и увидел, как под тем самым окном бродит со скучающим видом писарь гауптвахты, солдат.

Криминальную загадку - что это было и что намечалось, я так и не разгадал. Возможно, это была коррупция на солдатском уровне, хотя, солдат из аппарата советников в месяц получал во много раз больше, чем простой пехотинец или десантник, уровень мог оказаться довольно высоким.

Кто и за что сидел на гауптвахте?

Самым многочисленным был отряд арестованных на несколько суток в дисциплинарном порядке. Всего с Кабульского гарнизона набиралось до восьмидесяти арестованных солдат и сержантов, и до десятка офицеров. Формулировки причин ареста были удручающе однообразны: за нарушение распорядка дня, за нарушение формы одежды, за нарушение дисциплины строя. Редко появлялось что-либо другое. За этим крылась постоянная проблема - как наказать подчиненного за драку, за воровство, но не оставить при этом никаких следов в документах. Система жестких наказаний для офицеров за проступки и преступления подчиненных как будто специально была создана, чтобы отучить нижнее звено исполнителей от привычки сообщать истинное положение дел и тем самым портить настроение верхнему звену. Солдат моей роты как-то был обвинен в угоне "Волги" прямо из дворца, машина была одного из гостей Барака Кармаля, угнана была прямо со стоянки, охраняемой как афганской, так и нашей госбезопасностью. Хотя все было очевидно, юридически его вину доказать не удалось. Чтобы не позориться, местное руководство 9-го отдела КГБ конфликт замяло, благо, машина вернулась, а солдат был посажен на гауптвахту "за самовольный выход из караульного помещения, в чем он сам поспешил признаться, с ничего не значащей формулировкой "за нарушение правил гарнизонной службы". С той же формулировкой сидел несколько суток на гауптвахте солдат, кравший бензин, предназначавшийся для "Мерседеса" главного военного советника при Правительстве ДРА, и тайком продававший его охраннику на воротах посольства ФРГ.

Сменяясь с караула, пришлось как-то оставить в камере одного из своих выводных. Солдат был наглый, с садистской стрункой в душе: будучи выводным, он с наслаждением командовал арестантами, стараясь найти повод пнуть их ногой, ударить прикладом. В роте в отношении с молодыми солдатами он был таким же подонком. Он не был "дембелем", но его круглых, навыкате глаз и плотоядной усмешки все боялись, боялись жаловаться на него. Исключить из комсомола тоже не было возможности, на собрании не раздавалось ни одного звука, когда я пытался вывести для обсуждения. Эту ненормальную ситуацию - подонка невозможно исключить из комсомола - я решил ненормальным, позорным для меня и для комсомола способом: украл у него комсомольский билет, порвал, а обрывки утопил в "очке" туалета. А когда на гауптвахте он опять кого-то ударил прикладом по спине, я просто оставил его в камере с теми, кем он еще час назад помыкал. Записку об арестовании я привез на следующий день с формулировкой: "за проявленную недисциплинированность". Забирали мы его с "губы" с синяками на лице, ссадинами на теле. Впрочем, урока ему хватило лишь на месяц, а потом снова началось балансирование, с его стороны поступки на грани преступления, а со стороны командиров - эквивалентные наказания, порой также на грани преступления.

Да, с неотвратимостью наказания за преступление обстояло трудно. Не случайно все подследственные и осужденные, ожидающие отправки в Союз, кого ни спроси, уверяли, что виновны лишь в том, что попались.

Так и шла служба, порой отнимая больше нервов на борьбу со своими, чем с "духами"...

Шабунин Владимир Николаевич

К каждому приходит этот час

Тем, кто принимал участие в боевых действиях, часто невозможно пересказать какой-либо боевой случай. Каждое слово, каждое движение, произведенное тогда, и на то время совершенное автоматически, впоследствии приобретают смысл, который надо объяснить. И эмоции, которые раньше были намертво затянуты узлом, начинают переполнять рассказчика. Порою десятисекундное событие нет возможности пересказать и за сутки. Это надо пережить самому, а кто не смог, то вникать в каждое слово, набирать жизненный опыт.

Июнь 1985 г.

682 мотострелковый полк в составе управления и двух неполных батальонов, и следующий за ним КП 108-й дивизии, задыхаясь в копоти фугасов, огня пулеметов ДШК и снайперов, упорно продвигался вверх по ущелью Панджшер. Верные интернациональному долгу шурави стремились как можно быстрее деблокировать гарнизон царандоя ДРА (милиции) в кишлаке Пишгор. К середине дня овладели кишлаком Киджоль и были остановлены. Моджахеды использовали очередной тактический ход. Мощным фугасом взорвали скальник, нависавший над дорогой, и мост через правый приток Панджшера - Аушабу, с целью остановить нас, и огнем с окружающих хребтов уничтожить.

Машина разграждения с тралом и сопровождающим его танком Т-62 от отряда обеспечения движения попытались завал обойти, но также были остановлены. Разградитель взлетел на фугасе. Танк, ослепленный огнем снайперов по прицелам и триплексам, с трудом, вслепую отошел в укрытие. Сжечь его ПТУРами "духи" не смогли, так как танкисты обложили танк от катков до самой антенны ящиками с песком, других средств разграждения в полку больше не осталось.

Огонь противника усиливался, к стрелковому огню и ДШК присоединились минометы и ПТУРы. Одним из разрывов на КП получил осколочное ранение в плечо и руку командир дивизии генерал-майор Исаев, но, учитывая сложность обстановки, продолжал организовывать переход к обороне. Полк перешел к обороне на невыгодном рубеже. Подразделения, прикрывающие левый фланг, были остановлены километрах в двух позади и с большими трудностями прогрызались по осыпям и скальникам к оголенному флангу.

От них зависело дальнейшее продвижение полка к окруженному гарнизону.

За ночь завершив перестроение боевых порядков, подразделения вступили в бой. В начале десятого утра меня, тогда еще командира роты, вызвал на КП и.о. командира полка майор Л. (в настоящее время он живет на Львовщине и не хочется, чтобы недобитки Петлюры и УНАвцы на него воздействовали). Задача и приказ - предельно кратки. Мне необходимо выдвинуться, взяв часть роты, на позиции 8-й роты, на месте оценить обстановку, доложить решение и, если необходимо, принять командование на себя.

До завала на дороге дошли спокойно, но как только вышли из-за обломков скал к берегу реки, злое фырканье и взвизги рикошета напомнили о неиспользованных возможностях перебежек и перекатывания. "Прибежав" на позиции, где заняла оборону 3-я МСР, и еще не дойдя до КП роты, понял - огневая засада. Рота далеко вышла к берегу реки, часть ее уже переправилась на ту сторону, сидит, обстреливаемая, под берегом, есть раненые. Слева открытое пространство ущелья Аушаба, справа река Панджшер - тоже негде укрыться. Противоположные хребты заняты "духами". Вот и ротный-8 - Юра Ольков. Чувствуется школа Ленинградского ВОКУ. Огневые средства, личный состав зарылись в камни, огня не открывают - ротный выявляет огневые точки противника по вспышкам и звукам. Я вышел на связь:

- Лимон - Диплому.

- Диплом на приеме.

- Прошу отделение огнеметчиков со "шмелем" и "Рысью", иметь дым и одного крота с бухтой веревки (конечно, часть текста была закодирована, но вот бухта веревки в таблицах не была указана).

Пока солдаты и командир взвода переправлялись через реку к основным силам роты, мы с Юрой и его замполитом обсудили дальнейшие действия. Мнение было единым - срочно отходить под прикрытие скал, прикрываясь дымом, вызвав огонь своих минометов и САУ по выявленным целям. Иначе "духи" могут сообразить, что шурави в огневом мешке.

"Духи" успели сообразить раньше, вокруг все покрылось пылью, каким-то туманом и непонятным чмокающим и визжащим гулом, сквозь который различались вскрики раненых. Вот вскрикнул Юра, я спросил:

- Что случилось, Юра?

- Кажется, камнем ударило!

- Прикройся рацией!

Юра медленно, как-то неестественно медленно подтянул радиостанцию к плечу и снова затих.

Даже такого шевеления на КП было достаточно для очередного шквала огня в нашем направлении. Ожил ДШК, который Юра Ольков обнаружил на скальнике напротив и выше нас метров 600-700. Сзади меня в стенку арыка ударила тугая струя крупнокалиберной очереди. Скатился ниже. Вдруг рядом со мной изогнулся и забился от боли замполит. Смотрю, в обеих ногах, на уровне коленей, две дырищи. Через брюки, так гудрон, медленно и выпукло поднимается кровь. Быстро накидываю жгут на одну ногу. Больше жгутов нет. Снимаю поясной ремень, кладу на вторую ногу, а затянуть не могу - кожа ремня не растягивается, зову ротного:

- Юра, помоги!

Молчание.

Сквозь ответный треск стрелкового оружия своих рот, хлопков мин санитара не дозваться. Нагибаюсь к Юре - глаза закрыты, хватаю за шею - пульса нет. Включаю радиостанцию - молчит. Зову радиста, он недалеко от меня, за камнем. Подбегаю к нему, выхожу на связь, открытым текстом:

- Я - Лимон, восьмой 620 (командир) 021 (убит) заместитель - 300 (ранен), группа с того берега снята. Решил: отправляю к вам сначала восьмерку, потом я.

- Я - Диплом, понял, утверждаю.

Слева из ущелья частое перемещение коротких сварочных вспышек. Младший сержант Петров - командир отделения, не прекращая огня, мне кричит:

- Товарищ капитан, "духи" пошли!

- Молодец, сержант, работаем!

Кричу огнеметчикам - огонь! Но они сами видят, и знают свою работу. Две ампулы охладили порыв "духов", они затихли. Передаю солдату 3-й роты команду вызвать оставшихся офицеров. Подбежал лейтенант Курицин, тоже выпускник Ленинградского ВОКУ.

- Собрать все оружие, имущество и уводи свою роту. Мы пойдем за тобой.

Зову своего Петрова:

- Сейчас уйдет 8-я рота, мы прикрываем, затем огнеметчики дают дым. Тебе задача - как только я скомандую "Вперед!", забираешь всех наших, оружие и уводишь в наше расположение. Я иду последним.

Пробежал по оставленной 8-й ротой позиции - чисто. Нет, вот мешок кто-то оставил, беру. Бегом возвращаюсь. Глаза солдат перебегают: ущелье - командир, командир - ущелье, ждут. Волнуются.

Огнеметчики дали дымы - свернулись, пошли.

- Петров. Вперед!

Автомат к бою, медленно - сначала оружие, потом голова, выглядываю из-за камня. В горловине ущелья понизу клубятся сизые комки дыма, движения нет ни в ущелье, ни на хребтах.

- Товарищ капитан, а мы?

Оборачиваюсь, три минометчика с минометом М-82.

- А вы откуда?

- Вместе с той ротой пришли!

- Ясно. Наводчик и ствол догоняйте пехоту. Потом в свой батальон.

Третий минометчик нес плиту. Плита миномета хоть и не очень большая, но туловище и голову прикрыть может лучше бронежилета.

- Мы с тобой вместе пойдем. Плитой прикрываться будем.

- Ага, я уже так делал.

- Ну и отлично, пошли!

Не успели дойти до завала, навстречу вылетает моя БМП. Замполит, Володя Недайвода, в командирском люке.

- Куда прикрывать?

- Володя, наверху ДШК, уйди за бруствер!

- Командир, там есть еще кто-нибудь?

- Всех забрал, нет никого.

Дойдя до завала, обессиленно сел.

- Замполит, Петров всех привел?

- Всех, командир!

- Оружие?

- Проверил!

- Который час?

- 11.30.

Да, один неполный час разделил нас, детей единой страны, на калек и здоровых, живых и мертвых. Но к каждому из нас этот час вновь придет, и мы вспомним всех. Всех, кто нас любил и ненавидел. Всех, кто предавал, и кто спасал от смерти. К каждому этот час приходит внезапно.

Шейнин Артём

Валера

Декабрь 1984. Алихейль.

Переночевав на горке, где погиб замполит батальона, утром мы снова отправляемся в путь. Я по-прежнему не знаю и не понимаю, куда и зачем мы идём. Знаю только, что где-то там впереди мифический Алихейль, до которого, кажется, мы не дойдём никогда.

Спускаемся в очередную долину между гор, идём вдоль неширокой речки, шурша усеивающей свои берега галькой. Вскоре видим впереди каких-то наших, подойдя ближе обнаруживаем, что это бригадная разведрота. Видимо, командирам что-то нужно обсудить, а может быть просто поболтать, в любом случае ротный Рекс объявляет привал. Тут же садимся, откидываясь на тяжеленные РД.

Чуть прихожу в себя и тут же вчерашняя каша, съеденная холодной и всухомятку, начинает проситься наружу. Оставив РД под присмотром моего вчерашнего спасителя, Вовки Мордвина, направляюсь к ближайшим валунам. Уже почти дошёл, как из-за камней появился кто-то и направился в мою сторону.

Ба, да это ж Валерка Мищенко из разведроты, ещё с Ферганы знакомы.

Он тоже меня замечает, узнал, помахал. Приближается с явным намерением поговорить. Как будто не понимает, с какой целью я иду за валуны, ведь сам же только оттуда...

Чёрт бы её побрал, эту кашу перловую...

Может пройти по быстрому мимо, с озабоченным лицом? Типа не заметил?..

Да нет, нехорошо как-то, столько не виделись...

Да и поздно уже - он всё равно уже рядом.

-- Привет, Тёма!

-- Здорово, Валера!................

С Валерой Мищенко мы познакомились ещё по пути из Москвы в Фергану. Внешне он особо не выделялся - был невысок, коренаст, с большой круглой головой и упрямым лбом, из-под которого смотрели тёмные, немного настороженные и колючие глаза. Необычным был разве что голос - глубокий и хриплый, не совсем подходивший восемнадцатилетнему пацану. Но что действительно выделяло Валеру - какая-то исходившая от него внутренняя энергия, спокойная и очень мощная. Он не был разговорчив, но то немногое, что говорил, было каким-то по-мужски веским. Уже в Фергане, попав в одно отделение, мы сошлись ближе. Мы не были друзьями - в Фергане не успеть было ими стать, не было на это ни сил, ни времени.

Тем не менее, отношения складывались хорошие, меня подкупала его основательность и уверенность в себе, а он, вероятно чувствуя это, относился ко мне несколько покровительственно, но по-доброму. Собственно, так было у Валеры почти со всеми, поскольку, оказавшись в одном отделении, мы узнали, что он старше нас на год (а в 18 лет это много) и, что особенно важно, что он женат и у него уже есть ребёнок. Это ещё прибавило ему авторитета.

Мищенко совершенно не лез в лидеры, не стремился выделиться, но, довольно быстро стал одной из заметных фигур во взводе. Его также гоняли, также изводили, также старались унизить, как всех нас, но, казалось, всё это воздействует на него гораздо меньше, чем на остальных. Во всяком случае физически, ко времени отправки в Афганистан, Валера уже совершенно пришёл в себя, да и в целом выглядел куда более уверенным, чем многие из нас.

Именно это, да ещё то, что на гражданке он занимался каратэ, и предопределило, что при распределении в Гардезе он сам попросился и был без вопросов зачислен в разведроту.

Уже в следующие дни, встречаясь с нашими пацанами, попавшими в разведку, мы узнали, в какой ад они угодили. Избивали их ещё сильнее нашего (хотя, казалось, куда уж сильнее), но самым тяжёлым было не это, а то, что с первых же дней из них стали делать "волков". Из Ферганы нас привезли в ботинках, а в бригаде летняя форма - полусапожки. Сразу после прихода в роту молодых разведчиков "напутственно" отметелили и отправили по бригаде "рожать" эти самые полусапожки.

"Где хотите, там и ищите - можете своровать, воруйте. Можете снять с других - снимайте. Не важно, кто они: молодые, дембеля - вам должно быть по хую, вы из разведроты и этим всё сказано".

Это рассказал нам кто-то из наших, причём рассказал, как рассказывают про умалишённых, про нелюдей. Он ещё ассоциировал себя с нами, а не с ними...

Но уже через несколько недель парни стали меняться. И дело не только в том, что стали они более угрюмыми, мрачными. Всё больше и больше проявлялись в них результаты этой самой "психологической подготовки".

"Мы - лучшие, остальные - чмыри". Тех, кто не справлялся с "заданиями" нещадно били и чмырили, так что выход был только один - смириться и полагаться, как и требовали, только на силу и понт.

Спустя некоторое время мы уже начали избегать встреч с нашими, оказавшимися в разведроте. Да они уже и перестали быть "нашими" - они уже не делали различий "знакомый - не знакомый". Всё чаще действовало только правило: "Увидел чужого - припаши работать за себя. Есть что отобрать - отбери. Нечего - пусть сам найдёт, что тебе у него отобрать".

С Валерой мы не пересекались месяца два. И на сколько именно его изменила жизнь в "волчьей стае" я не знал, мог только догадываться. Тем сильнее было моё удивление, когда наши "шнуровские" орбиты пересеклись-таки где-то в конце сентября. Может быть, как раз из-за этого удивления я даже не помню точно, где именно в бригаде мы встретились и при каких обстоятельствах. Явно что-то делали, что бесконечно делают первые полгода все "шнуры" - что-то мыли или стирали или перетаскивали или воровали... Да это и неважно. Важно то, что он изначально более крепкий и сильный, чем я, а теперь ещё и со "статусом" шнура "разведроты", даже НЕ ПОПЫТАЛСЯ меня припахивать. Но и не это было самым поразительным.

ОН БЫЛ ДРУГОЙ. Нет, не так. ЕГО НЕ БЫЛО. То есть внешне это был тот же Валерка - коренастый, большеголовый, разве что ещё больше похудевший. Но ТОГО Валеры, которого я помнил по Фергане, не было. В его обычном хриплом голосе звучало такое непривычное отчаяние, по-прежнему настороженные, колючие глаза смотрели с такой непривычной тоской... Но самым непривычным было то, что ОН РАЗГОВАРИВАЛ СО МНОЙ КАК С РАВНЫМ, причём как с равным товарищем по несчастью...

О чём говорили - не помню. О чём могут говорить два задолбанных в доску "шнура", не представляющих себе, когда удастся нормально поесть, поспать, помыться, написать письмо, но точно знающих, что в ближайший час, а потом ещё несколько раз вечером и ночью и под утро они будут получать колобахи, маклухи, удары в поддых и в грудь. Получать за то, что что-то сделали не так, или не сделали, или наоборот сделали, чего не надо было. А если не за это - то просто так, потому что шнуры, потому что так было раньше с теми, кто вешает им эти маклухи и бьёт в поддых. И так будет завтра, послезавтра, через месяц... Пока, наконец, жизнь не провернёт со скрипом ещё один "цикл" и на смену им не придут новые "шнуры", а им самим не настанет очередь теперь уже раздавать маклухи, колобахи, бить в поддых...

Жизнь продолжается..........

Именно на этой жизнеутверждающей мысли мы и расстаёмся, поговорив о том, как же хочется уже нормально поесть, поспать, помыться, написать письмо...

-- Ничего, Валера, уже сентябрь, скоро призыв. Привезут в Фергану очередных "курков", а там и до нас довезут вскорости. Вот и у нас и жизнь начнётся!

-- Точно, Тёма, потерпим, а там и наше время придёт. Не мы первые, не мы последние..... Дотянем, а уж там...

Есть и в жизни "шнуров" место светлым перспективам. Просветлённые, возвращаемся каждый в свою роту, и всё продолжается так, как происходит вот уже почти два месяца.

Палатки разведчиков стояли в расположении нашего батальона, довольно недалеко от наших, но всеми возможными способами мы избегали ходить мимо них. Это был словно Бермудский треугольник: оказался там - пропал.

Может быть поэтому, а может быть потому, что так было угодно судьбе, но с Валерой мы больше не пересекались до того самого дня, 9 декабря, когда встретились у валунов на Алихейле.

-- Привет, Тёма!

-- Здорово, Валера!

-- Что с головой?

-- Бандитская пуля! Как оно?

Он стал ещё мрачнее. Ещё более подчёркивает эту мрачность то, что руки и лицо у Валеры почти чёрные.

Глаза - ещё более колючие и угрюмые на фоне этой копоти. Тоскливые...

Голос - ещё более хриплый. В голосе - безнадёга:

-- Заебали они, Тёма, жизни нет вообще. Всю дорогу только и делаем, что жрать им готовим. Куда лезет-то столько.

-- Не говори, наши тоже достали - перловку из сухпая им "западло", рис давай и гречку, а где их высрать-то... Хорошо хоть сухари из "армейского" не едят, а то б вообще мы сдохли все...

-- И как назло без дела сидим - они и дуреют. Хоть бы на задание какое скорей. Сам попрошусь, как что будет. Сил моих больше нет.

-- Да ладно, Валера, декабрь уже. Скоро привезут осенников из Ферганы - помнишь, говорили? Заживём! До февраля-то всего осталось...

-- До февраля ещё дожить надо.

Валеркино настроение мне понятно и близко, но сейчас у меня куда более насущная проблема и она всё острее напоминает о себе. Ничего не возражаю, быстро прощаюсь и уже почти на полусогнутых ретируюсь за валуны.

Да и что тут скажешь - это позже пойму я, что нельзя на войне таких слов говорить, нельзя судьбу гневить. Это потом узнаю, что нет на войне слова "последний", а только "крайний". Уже пробыв в Афгане достаточно долго, привыкну я к тому, что каждая встреча, каждый разговор могут быть ПОСЛЕДНИМИ, научусь не загадывать наперёд и не дразнить Провидение замыслами и планами на будущее. И главное - не поминать смерть!

Но пока я ничего этого ещё не знаю. Как не знаю и того, что в очередной раз где-то совсем рядом вновь замаячила Судьба: кружит над нами, высматривая, кого выбрать, кому "назначить" этот день.......

.....Минут через пятнадцать звучит рык нашего Рекса: "Вторая рота, приготовиться к движению!.....". Проходим мимо остающихся пока на месте разведчиков, где-то среди них вижу рядом с костром Валеру, но он не видит меня, он при деле.

Спустя несколько часов разведроте прикажут проверить какой-то заброшенный кишлак. Валеркина надежда сбудется - он попадёт в группу к молодому лейтюхе-взводному, которому поручат эту задачу. Перед входом в кишлак Валера, по примеру других, разогнёт усики на кольце гранаты в подсумке на груди. В последний момент группе дадут отбой. Он загнёт их снова. Потом ещё раз: "Вперёд!". И снова: "Отставить!".

Алюминиевые усики подломятся, но Валера этого не заметит...

Лейтенант, стоящий среди дембелей, подзовёт его, чтобы что-то приказать.

Подходя к нему, Валера снимет автомат с шеи и перекинет его за спину.

Молодой лейтенант первым сообразит, что за сухой щелчок раздался из валеркиного подсумка.

Он был только из училища, одна из первых операций, но и его опыта хватило, чтобы за секунду понять что произошло.

Оставшейся секунды хватило, чтобы сделать то, что разделяет мгновение и бесконечность. Лейтенант бросился к Валере, обхватил его руками и повалил, накрыв собой......

Так они и ушли в вечность, обнявшись - молодой лейтенант и молодой солдат. Приняв на себя всю мощь РГДшки и подарив жизнь остальным.

Никто из стоявших рядом не пострадал. Лейтенант был уже мёртв, а Валера успел ещё шепнуть: "Больно.....очень....."

Восемь месяцев Ферганы и Гардеза нам было больно каждый день. Валера так и не дожил до конца этой боли, так и умер с нею и в ней, так и не наступил для него долгожданный февраль 85-го, до которого он не знал, как дожить, чтобы снова "зажить"....

Но там, в декабре 84-го, ни Валера, ни я ничего этого не знаем. Он - что ему осталось жить несколько часов, я - что в этот день судьба преподнесёт мне очередной урок, ещё более жестокий чем накануне - забрав теперь уже близкого мне человека.

Там, в декабре 84-го он уже забыл наш разговор. Все его мысли о том, как бы поскорее попасть на долгожданное задание.

Забыл наш разговор и я. Прошло полчаса и снова начал давить к земле неподъёмный РД, снова заныли натёртые ноги, защипало от пота разодранное лицо и загудела "ушибленная" вчера голова. И все мои мысли о том, когда же, блять, мы дойдём уже до этого чёртова Алихейля, до этой мифической крепости!

P.S. Я изменил его фамилию. Не знаю, что знают о гибели Валеры его жена и дочь. Пусть это и знают о его смерти.

И ничего не знают о последних месяцах его жизни.......

Я не знаю фамилии того молодого лейтенанта. Не знаю, как его звали. Не знаю даже, как он выглядел.

Для меня они навсегда вместе - два пацана, ушедших в небо над Алихейлем.

Шкарин Андрей Юрьевич

Прости меня...

Прости меня - все так нелепо получилось...

Так вышло и никто не виноват.

Судьбою нашей жизнь распорядилась

и в то, что было - нет пути назад.

Была весна, была любовь и пели птицы,

и знали мы, что лучше нет тех дней...

...Но я навек остался за границей,

вдали от дома, на чужой войне.

Тропа в горах для нас ловушкой стала

и шло к тому, что всем там в скалах лечь,

и "духов" задержать у перевала

остался я, чтоб остальных сберечь.

Я попросил судьбу послать везенья,

но видимо удаче вышел срок...

Я знал, что глупо быть в бою мишенью,

да вот иначе поступить не мог.

И на героя как-то не похожий

я прикрывал огнем отход ребят.

В бою патронов много быть не может

и вот один остался - для себя.

Пришел черед - я вспомнил дом и маму,

я вспомнил все, что связано с тобой -

с единственной в судьбе, любимой самой,

когда-то мне подаренной судьбой.

А у тебя теперь своя дорога -

она ковром не устлана из роз.

Но мне бы знать, что счастья пусть немного

тебе я больше дал, чем горестей принес.

Вдвоем мы счастья у судьбы просили

а мало что - теперь кого винить?

...Ты часто плачешь - это от бессилья

и невозможности хоть что-то изменить...

Шудский Павел

Доброе утро, враги!

"Пограничник в пограничной полосе в любое

время суток находится в положении "на службе"

"...Но в жизни всегда есть место приколу..."

Просыпаясь, каждое утро он взводил себя как боевую пружину. Привычка, выработанная годами службы и работой в непростой обстановке последних лет "разгула демократии", быстро включала организм. Он по-прежнему называл работу боевой, а мероприятия острыми. Он по-прежнему был в маргинальном поле, и это отнимало силы и здоровье. Но это была его жизнь, жизнь в системе координат "свой-чужой". И он относился к ней с юмором...

Доброе утро, враги...

...Жаркое туркменское солнце накаляло пустыню. Два молодых летехи-ложкомоя накрывали "поляну", эдакий импровизированный дастархан под открытым небом, на котором особо выделялся огромный арбуз - подарок председателя местного совхоза, оттопыренный Джумариком по дороге. Утирая капли пота и проклиная жару, туркменский климат и всех туркмен вместе взятых, Джума утешался "вкусным" предощущением, явственно представляя себе и хруст разрезаемой арбузной корки, и прохладную розовую мякоть.

- ...Черт, наваждение... Однако, где этот гарибище?

- Уже пылит, товарищ капитан. Вон, справа 10, по плато, минуты через три будет здесь, - отозвался Виталик, один из летех, вторую неделю как пришедший в разведотдел.

- Галимов, нож есть? - бросил в сторону водилы капитан, любимец женщин и душа любой компании, классный опер и "почти герой Советского Союза", которого весь разведотдел ласково называл Джумариком.

- Сейчас нарисуем!

Нож был единственным.

Старый пуштун, пуштуняра с хитрым прищуром глаз, грязный и с копытами мозолей на ногах, затараторил обычные в этих краях приветствия, со всеми пообнимался и прилег к "столу". Пошла работа...

Попив чайку, подкрепившись и усугубив для поддержания разговора, Масуд перешел к делу. "Последние известия" из его уст впечатляли, пленка диктофона крутилась, бесстрастно фиксируя рассказ бородатого. Масуд, увлекшись рассказом, как-то незаметно ухватил единственный ножик и лихо стал обрезать на ногах свои "копыта".

"Е-мое, вот же урод!" - подумал про себя Джумарик и незаметно кивнул водиле.

- Готовь ложки, арбуз расколем, и будем рубать ложками, - шепнул он ему на ухо. - Еще чайку, Масуд?

- Ай, чай-пай, парварда, косточка, урюк - хорошо! Однако, что-то вы арбуз не кушаете? - спросил Масуд и вонзил ножичек в арбуз, как по-живому...

Никто не услышал внутреннего стона офицеров разведки, и лица их так и остались приветливы и благодушны - Восток дело тонкое!

- Кушай, Масуд, кушай, мы уже сегодня по два каждый таких слопали, ай, молодец, хороший аппетит...

- Шурави оффарин, шумо дустон-е ман аст. 1)

- Бале, сахиб, ту дуст-е мо хам хасти... 2) (Урод ты урод... Еще пару таких друзей - и врагов не надо.)

Доброе утро, враги...

1) Советские, молодцы. Вы - мои друзья (дари)

2) Это так, уважаемый. Ты тоже наш друг... (дари)

Шурале

Послесвечение I.

Всё что не сон, всё было наяву. Начало службы в ДРА. Кабул, весна 1982 года. Имена, фамилии и прозвища персонажей изменены.

Я курю на кухне. В маленьком телевизоре, висящем в углу, беззвучно дрыгаются и раскрывают рты какие-то ярко раскрашенные бугаи. На часах 4 часа утра. Телевизор - так, "для освещения". Тщательно растираю окурок о дно пепельницы, жму кнопку Power. Экран пару секунд продолжает светится, на нем еще различимы неподвижные силуэты тех, кто только что разговаривал, плясал и пел песни, кто жил там - внутри стеклянной колбы. Экран медленно тускнеет. Во время этих ночных перекуров замечаешь - чем ярче и контрастней картинка, тем дольше сохраняется послесвечение. Афганское послесвечение живет во мне и никак не хочет гаснуть.

Вернувшись в Союз после 819 нескончаемых дней и ночей прожитых там, где война, хотелось всё забыть и больше никогда не вспоминать об этом. На вопрос - Где служил? честно отвечать - На югах! На вопрос - Ну и как там было? прямо говорить - Нормально! С тех пор прошло больше двадцати лет и я вдруг всполошился - я начал забывать имена и лица, места и хронологию событий.

Мне снятся странные сны, сны ничего общего не имеющие ни с тем, что было, ни с тем, что есть. Их несколько, и повторяются они с пугающей регулярностью. Сны о чем-то большем, как пел когда-то БГ. Не знаю, будет ли это кому-то интересно, кроме меня.

Сон первый.

Пасмурно. Дует "афганец", забивая глаза пылью и песком. На зубах хрустят эти вездесущие песчинки. Наверно уже ноябрь. Я валяюсь возле крашенного коричневой краской модуля. Модуль пуст. Выбиты окна и двери, снесены все внутренние перегородки. Я выбрал позицию так, чтобы с левого бока быть прикрытым невысоким каменным фундаментом. Я лежу с торца здания. Отсюда хорошо просматривается длинная сторона приземистого фанерно-щитового строения и выезд на бетонку Шинданд-Герат. Я один. Передо мной РПК, рядом лежат две Ф-1 с ввернутыми запалами. Засевшая за будкой часового на КП, в мою сторону несуетливо постреливает пара душманов. Их прикрывает крепкая каменная кладка, они вяло переговариваются между собой и кажется покуривают чарс. Им нет резона тратить боеприпасы на одинокого придурка, охраняющего эту брошенную часть. Им некуда торопится. Я связан с ними крепкой свинцовой ниточкой. Справа и слева от будки только деревянные столбы и колючая проволока. Мне тоже отступать некуда. За мной каменистая пустыня, минные поля и где-то вдалеке мрачные горы. Духи дают короткую очередь в мою сторону, пули с хрустом прогрызают дырочки в фанерных щитах. В ответ я коротко жму на спусковой крючок, как бы отвечая им - Я жив. Очередь оказывается короче, чем я ожидал. Жму на спуск повторно и ничего не происходит. Всё. Возможно больше во всем Шинданде больше нет никого из наших и моя гибель - дело решенное окончательно и обжалованию не подлежит. Удивляясь собственному спокойствию соображаю, как бы получше распорядиться гранатами. Одна лимонка для духов, вторая - для себя, любимого. Представляю, себе как это будет. Если я лягу на спину и подорву эфку у себя на груди, то от моего лица ничего не останется, и цинк с моим трупом будет даже без стеклянного окошечка. Я не хочу без окошка. Надо сунуть гранату себе под живот и часть осколков уйдут в землю, правда вид размазанных по стенке модуля кишков тоже не из приятных. Но без окошка я никак не согласен. Свои почему-то бросили меня здесь одного, или просто забыли, или я сам отстал от колонны. Мне даже не страшно, просто какая-то липкая тоска парализовала тело. Готовлюсь - разгибаю усики чеки и сую гранату себе под грудь. Просовываю палец в кольцо и слегка приподнимаюсь, чтобы освободить скобу. Мир праху моему. Открываю глаза, сердце бешено колотится. Пытаюсь сообразить отчего так темно - Я уже подорвался?

Мирно тикают часики, рядом посапывает жена. Вылезаю из под одеяла и иду курить на кухню. Чёрт. Мне вставать на работу уже через пару часов. Приснится же такое. За 27 месяцев в ДРА мне так и не пришлось воевать. Родина дала мне совсем другое задание.

Здравствуй Кабул!

Аэрофлотовский Ту-154 летит высоко над горами. Я выглядываю в иллюминатор и стараюсь запомнить всё, что вижу на земле. Я чувствую свою сопричастность к Истории. Я не буква и даже не запятая - я просто крошечная совсем незаметная песчинка застрявшая между страниц этой огромной, запыленной амбарной книги. В заглавии открытой страницы аккуратным почерком написано - 12 мая 1982 года.

На мне новенькое хэбэ и панама. Я- рядовой Советской Армии только на днях принявший присягу. Я лечу из учебки в Ташкенте к месту службы. Самолет вдруг резко срывается в пике и после какого-то немыслимого виража мы оказываемся над населенным пунктом. На город это не похоже - неужели Кабул? Видны жалкие мазанки и глиняные заборы. Самолет буквально по-птичьи машет крыльями. Резкое касание полосы, двигатели ревут реверсом. Останавливаемся. Из пилотской кабины выходит экипаж.

- Сильный боковой ветер, чуть не сдуло с полосы - улыбаясь сообщает пилот.

Мы, зеленые, стоим кучкой на краю рулежки, сопровождавший нас офицер куда-то убежал, приказав дожидаться его здесь. Ветер действительно сильный, он гонит пыль. Пыль повсюду. Метрах в пяти от нас БМД. На броне лежат два бойца. У них совершенно выбеленная форма, в петличках эмблемы ВДВ. У одного стоптанные кроссовки на босу ногу. Десантники в чрезвычайно благодушном настроении наблюдают за нами и пошучивают.

Эй сынок, ты хоть раз е...лся?- обращается один из них ко мне.

Я смущаюсь и после секундного замешательства честно отвечаю - А как же!

- Ну тогда иди сюда, я тоже тебя по..бу! - под ржание своего друга радостно заявляет он. Его нос совершенно красный, на нем лохмотья слезающей кожи. Я отворачиваюсь. Мне нечто ответить. Надо же так лажануться прямо с первого шага.

-Наберут же детей в армию - резюмирует он.

Второй десантник приподнимается на локте и обращается к другому моему товарищу.

- Браток, а ты из какого города будешь?

- Из Сарапула, а что?

- О! Зёма! - радуется десантник.

- Я на проспекте Ленина живу - продолжает он. У него хитрая физиономия и черные усы, ярко выделяющиеся на опаленной солнцем коже.

- На проспекте Ленина? - озадаченно переспрашивает мой товарищ.

- Ну да, в каждом городе есть проспект Ленина - раскалывается десантура и заливисто ржет.

- Ты что, не знаешь этого прикола? Точно - наберут же детей в армию.

Бортовой ЗИЛ-131. Мы едем по Кабулу в Тёплый стан. Вокруг полно людей, ишаков, повозок и легковых автомобилей. В дуканах развешаны яркие тряпки, ото всюду слышна музыка, похожая на индийскую. Таксисты на старых Волгах и Москвичах раскрашенных в желтый и белый цвета истошно сигналят другу. Невероятно раскрашенные бурубухайки с высоченными бортами пытаются задавить и людей, и ишаков, и таксистов. Какой-то человечек в чалме и широченных белых шароварах тащит огромную двухколесную телегу. На нем черная жилетка поверх длинной белой рубахи, на ногах смешные галоши с загнутыми носами. На телеге большущая пирамида из апельсинов. Как он это тащит, и почему апельсины не падают - совершенно не понятно. В воздухе неповторимая смесь запахов чего-то съестного, специй, хлеба и соляры. Мы притормаживаем на перекрестке, к машине со смехом и визгом подбегает толпа пацанят совершенно цыганской наружности. Они кривляются, скачут и верещат - Шурави, давай бакшиш! Наш старлей лениво грозит им автоматом, один бачонок хватает камень и делает вид, что бросает в него - Идинахуй шурави! Так же с визгом и смехом эта воробьиная стайка мгновенно скрывается в ближайшем переулке. Старлей мрачно смотрит им вслед.

Маленький асфальтированный плац. Трибуна. На ней майор в коричневой "стеклянной" хэбэшке. Мы, "духи" - как назвали нас старожилы части, слушаем его. Наконец-то выясняется, куда мы попали. Это Отдельный Батальон Связи, и 15 из нас едут дальше - в 3-ю роту, находящуюся в командировке в Шинданде. Замкомбата между делом поясняет нам, что рота прикомандирована к стройбату и наше дело электротехническое оборудование объектов Шиндандской дивизии.

Стемнело совершенно неожиданно. Нас строем ведут "на кино". Весь кинозал состоит из двух вкопанных вертикально стомиллиметровых труб. Между ними натянуто полотно. Перед экраном длинные низкие лавки. Из кунга шишиги стоящей позади скамеек светит луч кинопроектора. Показывают фильм АББА. Посреди сеанса откуда-то со стороны дворца Амина, хорошо видного из нашей части, прилетает трассер и пробив дырку в верхней части экрана уходит в склон холма, у подножия которого и расположен наш батальон. Вторая пуля попадает в трубу и со шмелиным жужжанием брякает по шиферной крыше стоящего рядом зеленого модуля. Нисколько не страшно. Мы возбужденно обсуждаем это необычное явление. К концу сеанса в Кабуле поднимается беспорядочная пальба. Лупят по дворцу Амина. Красные трассеры влетают в пустые оконные проёмы и втыкаются в розовые стены. От дворца в сторону кишлака несколько коротких очередей дает что-то скорострельное и крупнокалиберное. Пальба не затихает, где-то на западных склонах гор окружающих Кабул, убедительно басит ДШК. Оттуда же доносится звук двух взрывов. Интенсивность стрельбы стихает, но вдруг где-то совсем рядом с частью раздается хлопок гранаты и начинает работать пулемет. По расположению пробегают несколько человек в касках и с автоматами. Они тащат с собой пару снаряженных коробок от ПКМ. Земляк одного из наших говорит, что был обстрел нашего секрета. Бойцы открыли ответный огонь и им нужны патроны. Он посмеивается и говорит, что дело скорее всего было так - бойцы курнули, и решили популять под шумок. Делается это просто - из секрета выбрасывается эргэдэшка, и дается очередь из ПКМ. Старший секрета звонит по телефону дежурному по части и докладывает об обстреле. Стреляют пока не надоест. Надоедает обычно быстро после пары отстрелянных лент. Когда у всех окончательно закладывает уши. Стреляют туда же куда и все - и по Аминовскому дворцу, и в сторону кишлака, откуда летит основной поток красных светлячков.

Утро. Построение на плацу, "форма номер раз - часы, трусы, противогаз". Зарядка, завтрак. Столовая это просто ряды столов и скамеек, сверху крыша из маскировочной сетки. Откуда из недр кухни появляется чудо. Совершенно круглый человек с бордово-красной физиономией, в его руке кружка компота. Пузо торчит из распахнутой настежь хэбэшки, на босых ногах тапочки, сделанные из сапог.

- Ну чо духи, завтра в Шинданд? - спрашивает он.

Мы угрюмо молчим, не понимая сути сего явления.

- Пи...дец вам духи - медленно произносит человек и удаляется обратно.

Позже выясняется, что это дембель Помидор. Легенда батальона. У него где-то мощная заначка РГДшек и он всегда таскает одну с собой. Рассказывают , что как-то комбат решил призвать Помидора к порядку и на разводе потребовал вывернуть карманы. Помидор вытащил из кармана гранату, вынул чеку и протянул комбату - На, возьми!

Ошалевший комбат дурным голосам дал команду - Ложись! Весь батальон полег на плацу, а Помидор засунул чеку обратно, спрятал гранату в карман и ушел в столовую. Рисковать жизнями личного состава и своей комбат больше не стал и оставил Помидора в покое. Комбату до дембеля оставалось всего несколько недель. Помидор жил в столовой, почти в открытую курил чарс и вдыхал героиновые пары. Молодые боялись его смертельно. Он был жесток и беспощаден. Домой он уехал с первой партией.

Снова Кабульский аэропорт. Мы ждем своего борта, чтобы лететь в Шинданд. Садится АН-12 и после пробежки и рулежки останавливается неподалеку от нашей группы. Открываются створки грузового отсека, опускается аппарель. Экипаж самолета в светло-голубой летной форме удаляется. В грузовом отсеке темно. Оттуда медленно выходит солдат. На нем дембельская, ушитая парадка, тельник и голубой берет. В руке коричневый югославский дипломат. По виду - явно дембель, только он почему-то не торопится уйти от самолета. Он щурится от яркого солнца и растерянно оглядывается по сторонам. Закуривает, стоит еще несколько минут явно не зная, что делать и вдруг идет к нам. Я не в силах описать взгляд этого человека. Кто видел, то понимает про что написал Шолохов - "...словно присыпанные пеплом, наполненные неизбывной смертной тоской глаза"

- Братишки, помогите моих ребяток из самолета вытащить.

Я и еще пара человек отделяемся от группы и идем к самолету. Из грузового отсека бьет сильный трупный запах. Даже те, кто никогда до того не видел покойников, сразу понимают - это запах смерти. В салоне стоят шесть медицинских носилок, накрытых плащ-палатками. Под плотной тканью топорщится что-то бесформенное. Я берусь за ближайшие к выходу носилки, сзади их подхватывает десантник. При каждом шаге, что-то несильно пинает меня по тощему заду. Я оглядываюсь и вижу, что из-под плащ-палатки торчат сапоги, один гораздо сильнее второго. Мертвая нога пинает меня на каждом шагу. Ставим носилки и возвращаемся к самолету.

- Под Кандагаром посекло ребяток. Не дожили - горестно мотает головой солдат. Рядом с нами он выглядит стариком.

И вдруг до меня доходит - война это не "пиф-паф". Война - это такой запах. И такие глаза 20-ти летних пацанов.

Прибывает наш Ан-26. Грузим туда бухты кабеля, светильники и ящики с электродами. Мы улетаем в неизвестность.

Vlad

Последний день в Кабуле

Ну вот и настал этот день. Начало положил уход Наджибуллы со своего поста. Кризис. Затишье. Опять кризис и так полгода. Мудрое руководство Посольства разрешило прилет жен сотрудников прямо накануне самого глобального обострения обстановки в начале августа 1992 года. Женщины частично осложняют ситуацию с эвакуацией. В Посольстве трясутся стены - уничтожают аппаратуру, что делают - непонятно, но здание ходит ходуном уже который день. Тяжело им, наверное. В принципе, большинство сотрудников работает, дел хватает на всех.

"Сотрудники Посольства пьют водку и поют песни о Родине" - писала в то время одна уважаемая газета. Ерунда, большинству некогда было. Впрочем, водку пили, подтверждаю, чтобы не сломаться, нагрузка была велика. Этой ночью закончится один из самых трудных периодов в истории Посольства.

Будем надеяться, что без жертв, хотя они уже есть: 2 человека погибло, и несколько раненых. Комендатура патрулирует территорию, поскольку 2 танка, обстрелявших Посольство, заодно наделали дырок в заборе по периметру. Кинологи чуть не плачут, одна овчарка ранена - не вывезти, придется пристрелить, так же, как и двоих недавно поступивших ротвейлеров - пока никого к себе не подпустили, а оставлять духам обученных на разминирование собак никто не будет.

Назначен час выезда на аэродром. Рабочие и водители готовят "Камазы", остались от 40-й армии - стояли без дела, вот теперь пригодились. Срезают верх, поскольку для быстроты погрузки решено один "Камаз" с вещами загонять сразу в самолет, а стандартная высота тента этого не позволяет. В общем, готовимся. Накануне группа из Посольства выехала на аэродром, чтобы проверить ВПП, засыпать воронки.

Дело осложняется тем, что вышка разбита и аппаратура отсутствует. Как ребята будут сажать самолеты без наземных данных, никто думать не хочет, можем только дать азимут захода на посадку. С духами договорились вроде бы о том, что улетаем, те обещали посодействовать. Верится с трудом. На днях работники консульской службы попросили всех написать завещание. Написал и я - мало ли что случится.

Новость для всех. С нами эвакуируются сотрудники еще нескольких оставшихся в Кабуле посольств. Все распределены по самолетам. Мне по спискам лететь в последнем. Ладно, хотя шансы уменьшены, если все пойдет не так. Лезу в кузов, включаю маленькую магнитолу. Вот незадача, люблю Розенбаума, но не на такой же песне - "Прости-прощай"; успеваю подумать, что просто так мы сегодня не улетим, хотя пилот трезв и небо в 4 утра явно безоблачное.

Все, тронулись. Сразу небо расцвечивается сигнальными ракетами. В темноте они хорошо видны. Ждут гады, значит, будут сюрпризы. Надеюсь, прорвемся. До аэродрома добираемся без особых происшествий, по дороге к нам присоединяются машины с сотрудниками других посольств. По спискам им лететь на первом борту. Джентльмены мы, ну что тут поделаешь, уходим последними с тонущего корабля. Забрались в подвал аэродрома, ждем команду на посадку.

Наконец летят, говорят, что связь с бортами есть. Пассажиры первого на выход. Уехали, скоро и нам, выбираюсь на поверхность - оглядеться. Ну, что я говорил? По аэродрому долбят, кажись, "Градом", кто его разберет, только бы ВПП не разбили, тогда точно не взлетим. Эффектно выглядят разрывы зениток, чтобы им пусто было. Первый и второй стоят под погрузкой, третий садится. Погрузился первый борт, начинает рулить к взлету. Потом уже ребята рассказывали, что два цинка с погибшими под разрывами они как пушинки забросили в самолет, не почувствовав веса.

Пошел на взлет. А этот что делает? Наш борт встает ровно на место первого. Не ожидал такого расклада, они уже к месту пристрелялись, и наши шансы сильно уменьшились. Времени на раздумье нет, грузимся в "Камаз" и к борту. Подъезжаем, выскакивает военный и орет, чтобы разгружали вещи, "Камаз" он загонять не даст. Ничего себе, это называется - заранее обговорили детали. В принципе, думаю, нас тогда это и спасло.

Пока шли переговоры, для нас команда - сидеть в машинах и не высовываться. Где там, близко разрыв, второй и понеслась... Выглядываю - все, приплыли - горит самолет. Прыгаю, может потушить удастся, тоже мне, пионер-герой, доходит, что уже горит керосин, пора сматываться. РС попал в аккурат под левое крыло и пробил бак. "Камазы" рвут с места и отъезжают на почтительное расстояние. Экипаж покидает самолет, хвостовому стрелку тяжелее всего - веревочная лестница коротка, висит метрах в трех над землей, спрыгнул, прихрамывая, бежит, порядок. С летчиками бегут вооруженные солдаты - откуда? Ладно, потом узнаю, а сейчас делать нечего, нужно бежать к "Камазам".

Стоят метрах в двухстах, ждут. Бегу, давно так не гонял, мужики с борта машины протягивают руки, взлетаю без особых усилий и влетаю в кузов, падаю на коробки. Народ орет благим матом: "Водитель поехали!!!" Однако куда ехать-то: нужно забрать всех, обстрел не прекращается и шансов добраться до здания аэропорта будет очень мало. Кто-то гаркает: "Молчать, всех заберем и уедем!!!" Затихли, слава богу, ощупываю себя, знаю, что в горячке мог и не заметить...

Твою мать, кровь. Ну вот, доигрался герой-пионер. Начинаю снова смотреть, вроде бы цел. Тогда откуда? Оглядываюсь, рядом сидит в черном комбезе мужик и держится за ухо. Не из наших, не посольский. По его просьбе смотрю, что у него с ухом. Кровь фонтаном, невесело. Нужно что-то делать, иначе может много крови потерять. Вспоминаю, что у солдатиков (оказались из тульской дивизии ВДВ) видел индивидуальные пакеты примотанные к прикладам автоматов. Ору, чтобы один дали, со второго раза получаю то, что хотел.

Ну, все, вроде бы всех забрали, тронулись. И чего я в школе на НВП и в армии плохо относился к военной медицине? Разобрался с грехом пополам, бинтую. Вылитый Чапай, и смех и грех. Закончить не успеваю, подъезжаем к зданию. Отдаю парню конец бинта, чтобы не размотался - зажимает зубами, вываливаемся из машины, бежим в здание. Ранены несколько человек. Духи продолжают обстрел аэродрома. Союзнички, мать их так. Оглядываюсь у здания, глаза лезут на лоб. Второй борт останавливает взлет, разворачивается и несется по рулежке, как заправский гонщик "Формулы-1". Нет, я такого в жизни не видел.

Останавливается напротив здания аэропорта, открывает боковую дверь, сбрасывает веревочную лестницу. Эти лестницы все на ИЛах такие короткие? Народ подпрыгивает, цепляется, и его затаскивают в самолет. Орем, чтобы десантники несли раненого - старлею осколок вырвал клок на предплечье. Обстрел не прекращается, совершенно очевидно, что просто физически всех забрать борт не сможет - нет времени, да и народ рассыпался по зданию аэропорта, быстро не соберем. Кто-то с земли кричит, чтобы они убирались, а то и их сожгут, разрывы все ближе. Видать на окрестных горах сидят корректировщики.

Все, финита, ребята закрывают люк. ИЛ начинает рулить, тут появляются бойцы с раненым, опоздали на несколько минут, жаль. Я бы еще и десантников отправил - нечего духам глаза мозолить советской военной формой. Только в данной ситуации от них никакого толку, одна головная боль. А задание у них, не знаю, кто и выдумал: во время взлета научить нас пользоваться парашютом, по крайней мере, они так его мне озвучили. Интересно, куда нужно было прыгать? На горы? К Хекматьяру в гости? Неохота, лучше сразу с железкой. Ну ладно, наблюдаю, как взлетает второй. Вот вроде бы и отрыв.

Ну, все, приплыли, разрыв под шасси, довоевались. А ведь там наши ребята. Рев двигателей, видать врубил полный газ, такого рева я не забуду. Уффф... Перед самым концом ВПП уходит в набор. Ну и циркач, мысленно аплодирую, встречу, пожму руку мужику, ас.

Так, теперь будем определиться. А вопрос извечный, что делать? Подошел отходняк, он же трясун. Колотит здорово, нужно успокоиться. Находится бутылка неразведенного спирта. Надо, понемногу, иначе не успокоится. Отлавливаем афганского дедушку - объясняем, что нужно воды, он приносит крышку от котелка. Пьем чистый, запиваем водой. Закуски нет, откуда. Ну, вот вроде бы и успокоился. Будем осматриваться. Выхожу наверх, посольские водители стоят у "Камазов", тех самых, на которых мы были перед самолетом.

Нужно признать, что нам здорово повезло. Моторный отсек у одного принял на себя основную массу осколков, радиатор пробит, ехали без воды. Рядом стоит дух, ласково гладит машину и повторяет: "Бакшиш". Уже, значит, себе подарил. Молодец. Дустомовские моджахеды пристали к десантникам, хотят меняться с ними автоматами, за их 1 5,45 дают 2 обычных 7,62 мм.

И смех и грех. Ребята переживают, что у них в самолете сгорел один автомат. Вдалеке дымится наш самолет. 40 минут и нет машины, сгорел весь, остались 4 турбины и хвост. Изредка взлетают ракеты - как фейерверк рвутся ракеты отстрела. Положеньице аховое, мы остались в Кабуле, у нас человек 10 вооруженных десантников, один из них тяжело ранен.

Посол открывает собрание - советоваться будем, молодая демократия в действии. Абсурд в данной ситуации. Некоторые женщины орут, что улетят только на нашем самолете. Дустомовцы предлагают перебросить нас на своих АН в Мазари-Шариф. Я за второй вариант, в данной ситуации он представляется более безопасным. Наш борт теперь будут ждать, уверен. Но попробуйте доказать это испуганным женщинам.

Связь с Москвой есть, начинаются консультации. Появляется "Армия Спасения", привезли поесть. Хоть и не люблю я эти организации, но все равно спасибо. Находится несколько коробок сырокопченой колбасы, а также водка. Уже неплохо. С водой проблемы глобальные, вымыл руки водкой, перекусил. Вечереет, кто-то съездил в кабульский госпиталь, привез хирурга. Операция у старлея проходит при двух фонарях и без наркоза. Рана хреновая, медикаментов ни у нас, ни у афганцев практически нет. Отсутствует промедол в индивидуальных аптечках. А болит у него здорово. Афганец говорит, что нужно в течение суток доставить его в госпиталь, иначе начнется гангрена и он может потерять руку.

Весело. Тянут волынку до следующего дня. Если бы послушали дустомовцев, давно бы уже были в Москве. Говорят, что они настаивают на нашем самолете, экипажи которых готовы прилететь. Лучше бы уж нас слушали, здесь все-таки видней. Прикорнул на скамейке, немного поспал, все-таки третьи сутки практически без сна. Десантников уже нет - улетели рано с ранеными в Мазари-Шариф на афганском борту, легче, мы все-таки дипмиссия и с нами должны обойтись по хорошему, хотя гарантий никто никаких не даст. Умываюсь водкой, пахну ей и благоухаю, что делать, гигиена в данной ситуации превыше всего. Запах водки и сырокопченая колбаса начинает действовать на нервы, хлеба бы кусочек.

Ну вот, вроде бы добро получено. Отправляем первый борт, на втором улетает руководство Посольства. Ну, вот и наш. Начинаем грузиться. Дустомовцы втаскивают деревянный ящик. Нормально, полетим с грузом 200. Если бы он еще и цинковый был. Вонь стоит невыносимая. Идем на взлет. В конце ВПП самолет останавливается. Выскакиваю покурить и вдохнуть свежего воздуха. Поменяли экипаж. Интересно зачем? Думать некогда, закрываем люк. Все, прощай Кабул.

Нашли вату, выливаем на нее одеколон, нюхаем. Это все равно лучше, чем трупный запах. Лету около двух часов, садимся в Мазарях. Нас ждет Икарус с узбекскими номерами. Давненько не ездили в хороших автобусах. Приезжаем в генконсульство в Хайратон, прилетевшие раньше уже успели пообедать и их пригласили в баню.

Времени хватает только на обед и нырнуть в бассейн с теплой водой. Натягиваю все на себя, уезжаем домой. Вот и мост "Дружбы", на середине госграница. Грянули "Ура!", пограничники чуть не упали в воду от неожиданности. Настроение мировое, все кончилось, мы едем домой, неожиданностей не предвидится, а нас, поди, уже заждались.

Комментарии: 47, последний от 17/03/2008.
Размещен: 18/08/2006, изменен: 10/05/2023. 1031k. Статистика.
Сборник рассказов: Афганистан
Антология

По всем вопросам, связанным с использованием представленных на ArtOfWar материалов, обращайтесь напрямую к авторам произведений или к редактору сайта по email artofwar.ru@mail.ru
(с) ArtOfWar, 1998-2023

Art-of-War Антология: Афганистан

Art-of-War
Антология: Афганистан